Сказание о мамаевом побоище. В «С» усилен религиозный элемент

«Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство – Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил»…

«Сказание о Мамаевом побоище» – известный памятник древнерусской литературы, повествующий о мужестве, страданиях и воинской доблести русского народа и военачальника его – Дмитрия Донского. По праву носит имя одного из уникальных произведений древнерусской литературы. Рассказывает о событии того времени – Куликовской битве. Но надежный ли это источник? Открывает «Сказание» рассказ о небесных знамениях, предсказавших победу русского народа. Их много и… а не слишком ли? Далее автор приводит множество интересных фактов и поэтапно описывает события, связанные с этой битвой: поход русских дружин из Москвы на Куликово поле, посещение Дмитрием Донским Троицкого монастыря, встречу с Сергием Радонежским и получение благословения на защиту земли Русской, отправка «сторожей», назначение воевод, начало битвы – поединок богатыря Пересвета с «поганым» воином, действия Засадного полка.

Время написания повестей Куликовского цикла не определено до настоящего времени, как нет и единого мнения по поводу времени написания цикла повестей. Установлено лишь, что самой близкой по дате создания к памятному 1380 году была «3адонщина» – произведение, которое воспело проницательность и смелость Дмитрия Донского и преданных ему князей, отвагу русской дружины. Исследователи литературного памятника отмечают копирование «Сказания» «Слову о полку Игореве», сочиненному на 200 лет раньше, из которого брались целые фразы, а также пассажи и некоторые выражения «Слова…», и все это притягивалось к рассказу о победе княжеской дружины над татарами за Доном. Позже, в XIV веке была написана «Летописная повесть о побоище на Дону», получившая свое название оттого, что состояла она из нескольких летописей. Эту «Повесть» можно отнести к жанру воинских повестей. Исследователи делят списки «Повести…» на две редакции: «Пространную», написанную в 1390-е годы, содержащую более развернутое описание битвы на Куликовом поле, и «Краткую», относящуюся к первой половине пятнадцатого века.

Наиболее подробным литературным документом, отражающим события, произошедшие осенью 1380 г., считается «Сказание о Мамаевом побоище». Дмитрий Иванович, князь земли Московской и брат его, князь Владимир Серпуховской изображены здесь умными и бесстрашными военачальниками. Воспевается их отвага и воинская доблесть. Основная мысль «Сказания...» – в объединении русских князей против врага. Только в единстве их сила, только тогда они смогут дать достойный отпор неприятелю. Сурово осуждается в «Сказании…» предательство рязанского князя Олега и коварство литовского князя Ольгерта, пожелавших быть союзниками Мамая. Как большинство трудов того периода, «Сказание...» имеет культовую окраску. К примеру, монологи-молитвы, подчеркивающие благочестие Дмитрия. Безусловно, воздействие «3адонщины» на «Сказание...»: это было заметно по некоторым фразам, дополнениям, красочным изображениям полков и природы.

Так, накануне боя, в ночь перед праздником Рождества Богородицы, князь Дмитрий Донской и воевода Волынец едут к месту будущего сражения, в поле между русской и татарской стороной. И слышат они со стороны вражеской стук громкий и крики, и вопль, и горы будто шатаются – гром страшный, будто «деревья и травы никли долу». Таковое явление природы явным образом предвещало смерть «поганым». А там, где стоят русские дружины – «тихость великая» и вспышки света. И узрел Волынец «доброе знамение» в том, как «от множества огнев снимахуся зари».

Около ста списков этого произведения известно по настоящее время. Литературоведы делят их на четыре варианта (хотя и в них имеются разногласия): Основной, Распространенный, Летописный и Киприановский. Все они относятся к давнему, не уцелевшему до нашего времени тексту, возникшему сразу после Куликовской битвы. Самой ранней, возникшей во второй половине XV века, считается Основная редакция, которая легла в основу трех остальных. Как было сказано выше, основные герои событий 1380 г. – князь Дмитрий Иванович, а также его брат, Владимир Андреевич, который княжил в Серпухове. Из духовенства особняком стоит митрополит Киприан, который после Куликовской битвы перебрался из Киева в Москву, получил высокий сан, и кроме того, принимал активное участие в делах княжества московского. Особенно сблизился Киприан с сыном Дмитрия Донского, Василием Дмитриевичем, который после смерти отца взял бразды правления +в княжестве в свои руки. Кроме того, Основная редакция «Сказания…» представляет союзником Мамая литовского князя Ольгерда, хотя известно, что в 1377 году, за три года до событий на Куликовом поле, князь уже умер и правил Литвой Ягайло, его сын.

Мамай, пользуясь тем, что у России и Литвы на тот момент были весьма непростые отношения, заключил договор с Ягайло и рязанским князем Олегом, боявшимся усиления княжества московского. Мамай рассчитывал разгромить с их помощью московское княжество.

Много мистического и таинственного происходит в ночь перед битвой. В «Сказании» некий муж, Фома Кацибей, разбойник, был поставлен Дмитрием Донским на реке Чурове в дозор от войска мамайского. И было Фоме видение чýдное. Стоя на пригорке, увидел он облако, шедшее с востока, огромного размера, как будто и не облако, а войско вражеское к западу идет. А со стороны южной будто бы идут двое юношей, лицами светлые, в светлых багряницах, в каждой руке по острому мечу, и вопрошают у военачальников неприятельских: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам Господь даровал?» И начали их бить и всех истребили, и никому не было спасения. А Фома с той поры стал глубоко верующим, редкой душевной чистоты, человеком. О таинственном видении он рассказал утром, наедине, князю Дмитрию Ивановичу. И ответил князь ему: «Не говори того, друже, никому», – и, воздев руки к небу, рыдал, говоря: «Владыко господи человеколюбец! Молитв ради святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на амаликетян, и как старому Ярославу на Святополка, и прадеду моему великому князю Александру на похвалявшегося короля римского, пожелавшего разорить отечество его. Не по грехам же моим воздай мне, но излей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не дай нас в осмеяние врагам нашим, чтобы не издевались над нами враги наши, не говорили страны неверных: «Где же бог, на которого они так надеялись». Но помоги, господи, христианам, ими ведь славится имя твое святое!»

Подобного рода тексты очень характерны для русской литературы тех лет, которая во многом основывалась на Библии и именно из нее брала свои сюжеты. Сравнения и откровенные заимствования из нее, разбойники, уверовавшие и ставшие «чистыми» – все это отнюдь не , а назидание, и это надо хорошо понимать.

И вот наступил «осьмый час» дня, когда «дух южный» потянул (имелось в виду не южное направление ветра, а Божья помощь русскому войску). Это – счастливый час. И вскричал Волынец, подняв руки к небу: «Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел!» – и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!»

«Осьмой» этот час и вовсе вещь забавная. Известный советский и современный историк А.Н. Кирпичников, например, считал, что Боброк ждал, когда солнце перестанет светить в глаза русским воинам. Другие и вовсе утверждали, что ждал он ветра, чтобы тот понес пыль в глаза «татарове окаянному». На самом же деле «южный дух», о котором говорится в «Сказании…» вообще никак не мог быть попутным для наших воинов, поскольку нес пыль им в лицо! Ведь русские полки находились на севере, а полки Мамая – на юге! Но может быть создатель «Сказания…» напутал? Да нет, он точно все знал и написал, что Мамай движется на Русь с востока, река Дунай находится на западе и т.д. Да и тот же разбойник Фома Кацибеев что говорит? «Бог открыл… от востока… идут к западу». «От полуденной же страны» (т.е. с юга) «приидоша два юноши» – имеются в виду святые Борис и Глеб, которые и помогли русским полкам одержать победу. Конечно, сейчас у нас вроде бы как все уверовали в бога, но стоит ли все-таки опираться в исторической науке на помощь канонизированных двух юношей, пусть и невинно убиенных? Более того «дух южный» - это прямое заимствование из Библии, указывающее на богоугодность русского дела и не более того. Поэтому и на «южный дух», как на заслуживающий доверия факт тоже можно не ссылаться: в Библии еще и не то написано.

Но вот сражение закончилось победой русских войск. И произнес князь Дмитрий: «Слава тебе, высший Творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей!» Горько оплакивали убитых князь Дмитрий Иванович с воеводами, объезжая поле после битвы кровопролитной. По велению Дмитрия Донского погибших похоронили с почестями на берегу Непрядвы. А победителей чествовала вся Москва, встречая их колокольным звоном. Ольгерд же Литовский, узнав, что Дмитрий Донской одержал победу над Мамаем, отправился в Литву «со стыдом великим». А рязанский князь Олег, прознав, что вознамерился Дмитрий Иванович Донской пойти войной на него, испугался и бежал из своего княжества вместе с супругой своей и с приближенными к нему боярами; рязанцы же потом били великому князю челом, прося Дмитрия Ивановича посадить в Рязани своих наместников.

А Мамай, скрывая свое настоящее имя, вынужден был позорно бежать в Кафу (ныне Феодосия), там был опознан местным купцом, схвачен и убит фрягами. Так бесславно завершился жизненный путь Мамая.

Слава о русских воинах, выигравших великую битву с войском Мамая, быстро разнеслась по всему миру. А помогли в этом иностранные купцы, гости – сурожане, которые были в славном походе вместе с Дмитрием Донским. «Шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове»…

То есть однозначно мы можем сказать, примерно, тоже самое: что и в отношении Ледового побоища – битва была, русские победили, имели место некие сопутствующие политические события, а главный виновник ее – Мамай бежал в Кафу (Феодосию) и там был убит! И… все! Значение? Да, было, и весьма значительное! А все остальные «подробности» из «Сказания…» - это… церковная литература и пересказ библейских текстов, демонстрирующий «книжность» его автора. И этим пока что придется удовлетвориться надолго, если не навсегда!

В 1980 г. Т.В. Диановой была факсимильно издана Лицевая рукопись XVII в. «Сказания о Мамаевом побоище» (ГИМ, собр. Уварова, № 999а) . С той поры миновала четверть века, однако книга оказалась совершенно не включенной в научный оборот {1}, хотя содержит немало совершенно уникальных сообщений.

Дианова дала краткое археографическое описание рукописи, однако не передала текст в современной графике и - самое главное! - не охарактеризовала его с точки зрения содержательной. Между тем, Л.А. Дмитриев еще в 1959 г. в своем «Обзоре редакций Скаазния о Мамаевом побоище» счел нужным посвятить ей страницу, отметив, что «в этом списке есть места, присущие только ему» , а в 1966 г. исследовал 8 лицевых рукописей «Сказания» (далее - С) и обнаружил, что все они - в том числе и № 999а - относятся к варианту Ундольского (У) . Однако при последнем переиздании У было использовано лишь 4 списка , и при этом изданная Диановой рукопись (далее - Лиц.) не вошла в их число {2}.

Самое удивительное состоит в том, что У - текст, во всех отношениях куда менее интересный, чем Лиц.: последний - несмотря на утраты отдельных листов и лакуны - подробнее, чем У, и зачастую дает более ранние и более исправные чтения. Более того, в Лиц. можно указать на ряд более явно более ранних фрагментов, чем имеется в Основном варианте (О), который ныне принято считать наиболее древней версией С. Наконец, в Лиц. содержится информация, которой нет ни в одном из изданных ныне текстов С. Самое важное состоит в том, что это касается главным образом не идеологического «обрамления», а описания событий.

Вот самые важные примеры. Из-за недостатка места основное внимание будет уделено не текстологической, а содержательной стороне дела.

1. Лиц.: «князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим со князем Владимером Андреевичем и со всем христолюбивым воинством прииде на Коломну. Приспевшу же месяца августа 28 день суботной, на память святаго отца нашего Моисея Мурина, туто же быша многия воеводы и ратницы, сретоша великаго князя Дмитрея Ивановича со всеми полки на реце на Северке. Епископ же коломенский встрете его во вратех градных с чюдотворными иконами и с крилосы и з животворящими кресты и осени его крестом» {3}.

Если сравнить этот текст с соответствующими версиями О, У, Печатного варианта (Печ.) и Распространенной редакции (Р), то нетрудно убедиться, что этот фрагмент наиболее полон, в то время как все прочие версии дают лишь более или менее краткие и искаженные версии этого текста. В Киприановской редакции (К) названо точное имя - Герасим, однако отсутствие имени в Лиц. и У все же точнее, чем «Геронтий» или «Евфимий», как в О, Р и Печ.

2. Лиц.: «наутрие же в неделю августа в 29 день усекновение честныя главы святаго пророка и предтечи крестителя Иоанна князь же великий Дмитрей Ивановичь в той день повеле всем воеводам со всеми людьми выехати к Голутвину монастырю и к Девичю на поля, а сам выеха туто ж, и начаша мнози гласи ратных труб гласити и арганы бьюще и стязи ревут у суда Панфильева» {4} (Л. 42/34об.).

У: «в святую же неделю по заутрении начаша мнози гласи ратных трубити, гласити, и арганы мнози бьюще и стязи новолочены у саду у Панфильева» .

О: «наутрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю. В святую же неделю по заутрении начаша многых труб ратных гласы гласити, и арганы многи бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова» .

И вновь текст Лиц. более полон и более точен по существу. Упоминается не только Девичий, но и Голутвин монастырь, о котором ни в каких иных текстах С нет ни слова {5}. Кому придет в голову придумывать такое сотню лет спустя? Между тем он располагался там, где и должен был проходить смотр - на берегу Оки, у места впадения в нее р. Москвы .

Весьма органично и последующее описание. Трубы и органы начинают звучать, когда великий князь выехал на смотр своих сил: так и должно было быть; это не литературный штамп, а свидетельство очевидца. Панфильев суд, т.е. пристань , также куда более уместен, чем имеющийся во всех прочих текстах сад: после смотра и уряжения полков началась переправа через Оку, и это естественно должно было проходит поблизости от реки и пристани, где должны были быть подготовлены суда. О том, что это не случайная описка, говорит повторное: «князь великий Дмитрей Ивановичь и все войско выеха на поле, сынове же руския наступиша поля каломенская у суда Панфильева» (Л. 43/35 об.).

«Суд» в значении «пристань, порт» упоминается еще в Повести временных лет при описании русских набегов на Царьград: «си же внутрь суда вшедше» (6374); «и приде к Цесарюград[у], и греци замкоша суд» (6415);. «суд всь пожгоша» (6449) . Это слово обычно толкуется как название бухты Золотой Рог, вход в которую в момент опасности закрывали огромной цепью , однако последняя фраза однозначно говорит, что правильнее под царьградским «судом» следует понимать расположенный в бухте огромный порт: саму по себе бухту жечь нельзя, но можно это сделать с пристанями, которые расположены на ее берегах.

А.Б. Мазуров обратил внимание на топоним «Панфилово», расположенный по пути из Коломны к Оке. Он в XVII-XVIII вв. назывался «Панфиловским садком», «пустошью Панфиловской Садки» . Однако в этом вовсе не обязательно видеть доказательство правильности «сада», а не «суда» - вероятнее обратное: механическое искажение в поздних текстах «Сказания», получившего широкую популярность в XVI-XVII вв., повлияло изменение названия местности. Точно так же «к Девичю [монастырю] на поля» [Ср.: 21. C. 34] превратилось впоследствии в «Девичье поле».

3. Далее вновь идет совершенно оригинальное изложение общеизвестной информации: «И рече к великому князю Дмитрею брат его князь Владимер Андреевичь: “учини {6} ж разряд всем людем своим коемуждо полку устави воеводу”. Великий ж князь Дмитрей Ивановичь себе приим в болшой полк белозерския князя и в правой руке уряди брата своего князя Владимера Андреевича и дасть ему полк ярославския князи, а в левую руку князя Глеба Брянскаго, а в первом полку были воеводы Дмитрей Всеволож да Володимер Всеволож с коломенский воевода Микула Васильевичь, а в левой руке Тимофей Валуевичь, кострамския ж были воеводы князь Андрей Муромской да Андрей Серкизовичь, а у князя Владимера Андреевича воеводы были Данила Белоус да Костянтин Конановичь да князь Федор Елецкой да князь Юрья Мещерской и уряди в полк и повеле Оку реку возитися» (Л. 43/35об.–44/36).

Главные отличия от обычных версий, имеющихся в О и У, состоят 1) в помещении князя Андрея Муромского в полк левой, а не правой руки; 2) в лакунах: на самом деле Тимофей был не костромским, а владимирским и юрьевским воеводой; костромичами командовал Иван Родионович Квашня, а Андрей Cеркизович - переяславцами [Ср.: 15. С. 34; 9. С. 159]; 3) главное - все те московские бояре, которые обычно «зачислены» в передовой полк, по Лиц., оказываются распределенными между первым {7}, т.е. большим полком, и полком левой руки. И это очень логично: сначала перечислены князья, возглавлявшие центр и фланги, а потом следуют командиры более низкого ранга этих же подразделений, и в этом случае не возникают та странная ситуация, когда названы только подчиненные Владимира Андреевича. И, на мой взгляд, погрешности в боярской «номенклатуре», что заметны в Лиц., косвенно свидетельствуют в пользу ее достоверности: Лиц. копировалась с весьма ветхой, а значит, достаточно древней книги, в которой часть страницы или текста оказалась поврежденной. Труднее всего рационально истолковать местоположение Андрея Муромского. Может быть, это была просто механическая ошибка древнего переписчика?

4. В Лиц. имеется весьма существенное дополнение к рассказу о событиях, предшествующих Куликовской битве: «Приспе же день в среду месяца сентебря в 6 день воспоминание бывшаго чюдеси архистратига Михаила и страдание святаго мученика Евдоксия на 6 часу дни прибеже Семен Мелик со дружиною своею, за ними же гониша тотарове - толико бестудно гнаша, но и полцы ру[ск]ия видеша и возвратишася и выехаша на место высоко и ту видевше все полки рустия <…> Семен же Мелик поведает великому князю Дмитрею Ивановичю: “подобает тебе, господарю {8}, итти на Непрядву и на Гусин брод, а царь Мамай ныне на Кузмине гати, об одну нощь промежь вас будет…”» (Л. 56/45, 57/46об.).

Упоминание о Кузьминой гати - уже не первое в С: днем раньше схожую новость сообщил великому князю язык, захваченный Петром Горским и Карпом Олексиным: «Уже царь на Кузмине гати стоит, а того ради не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовского и Олга Резаньского, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть <…>, и по трех днех имать быти на Дону» .

Последнюю фразу совсем не обязательно понимать как указание на расстояние в три дневных перехода: Мамай ведь не спешил. Это может быть и подгонка задним числом под известную автору текста дату 8 сентября, а также указание на его план - двигаться на север по «татарским местам». Поэтому в ней нет никаких противоречий со словами Семена Мелика, по которым и на следующий день Мамай продолжал пребывать на том же месте, что и раньше - на Кузьминой гати.

Но его предложение великому князю выдвинуть рать к Гусину броду и Непрядве дает возможность уточнить местоположения этих древних топонимов {9}. Вряд ли будет ошибкой утверждать, что Гусин брод и есть та переправа на Непрядве, где возвращавшиеся назад после битвы русские воины обнаружили убитых татар.
Согласно многим редакциям С, некий разбойник Фома Кацыбеев видел накануне битвы, как святые Борис и Глеб избили татарское воинство, причем избитых святыми татар воины, возвращавшиеся к месту битвы, обнаружили именно на берегу Непрядвы. Так в Печ. рассказывается: «Гонишася руския удалцы, дондеже всех татар доступиша и возвратишася, обретоша же трупы мертвых татар об ону страну Непрядвы реки, иде же не быша русския полки. Сии побиты суть от святых мученик Бориса и Глеба» . В Лиц. дается такой вариант: «того ради возвратишася гнавшии и видеша многа трупу мертвых обапол реки Непрядвы, иде же было непроходна, сиречь глубока, и ту наполнишася трупу поганых» {10} (Л. 88/77).

Словам «иде же не быша русския полки» из Печ. можно дать такое истолкование: по описаниям битвы, первым пустился в бегство Мамай, за которым устремилась погоня, которая так и не смогла его догнать. Стало быть, в источнике передана точка зрения тех, кто преследовал Мамая: они первыми преодолели Гусин брод, когда еще там не проходили ни татары, ни другие русские силы; затем к броду подошла основная «волна» бегущих татар, где их вновь настигла русская конница: из-за возникшего столпотворения часть татар пыталась переправиться там, где Непрядва была глубока, и тонули в реке. Таким образом, вторая «Меча», о которой идет речь в источниках, оказывается на деле Непрядвой. Возвращаясь, преследователи Мамая увидели на переправе трупы и приписали их появление к «действиям» Бориса и Глеба.

Поскольку Семен Мелик вернулся в 6 часу дня, т.е. около полудня, то Гусин брод должен был располагаться на расстоянии не более половины дневного перехода - не больше, чем в 15-20 км от Куликова поля. В противном случае русские войска, только 5 сентября начавшие переправу через Дон, просто не дошли бы до Гусина брода. Впрочем, большее расстояние и не требовалось: Непрядва именно в 15 км южнее, у нынешнего пос. Михайловского, поворачивает на запад, т.ч. Гусин брод следует искать между этим поселением и д. Красные Буйцы, что в 10 км севернее.

Татарские сторожа, впервые увидевшие русские силы, должны были за оставшиеся 6 часов до захода солнца вернуться в ставку Мамая на Кузьминой гати: иначе Мамай в течение 7 сентября просто не дошел до Куликова поля. Отсюда следует, что расстояние между названными местами составляло всего один дневной переход - вряд ли больше 40 км. Это значит, что Кузьмина гать находилась в верховьях Красивой Мечи неподалеку от Волова, нынешнего районного центра Тульской области.

Трудно найти мотив, который заставил бы некого позднего редактора, обладавшего на редкость буйной фантазией, выдумывать такого рода подробности. Поэтому уникальные данные Лиц. следует воспринимать как свидетельство некого очень древнего первоисточника, передающего устный рассказ очевидца этих событий.

5. Только Лиц. дает исчерпывающее объяснение тому, почему стоявший в засаде Владимир Андреевич Серпуховской подчинился приказу гораздо менее знатного, чем он, Дмитрия Михайловича Волынского. Сама по себе ссылка на опыт этого полководца, добившегося уже нескольких ярких побед, недостаточна: командующим в ту эпоху мог быть только человек, занимающий более высокий сан, и потому Волынец мог быть в лучшем случае советником, а решающее слово должно было оставаться именно за князем Владимиром. Так почему же, согласно С, этот князь, видя, как - цитирую У - «погании же заидоша всюду, христианстии же оскудеша», «не могий победы тръпити зря» вместо того, чтобы отдать приказ о выступлении, обращается к Дмитрию Волынскому: «Брате мой Дмитрие, что убо ползует стояние наше и что наш успех будеть, то уже кому имам помощи» . Лиц. передает эти слова исправнее и при этом делает уникальное дополнение: на вопрос «брате Дмитрие, что наше стояние ползует? какий наш успех будеть и кому помощь имам сотворити?» Волынец просит еще потерпеть, и Владимир, «воздев руце», восклицает: «Боже отец наших, сотворивый небо и землю, призри на нас и виждь, какую крамолу Волынец над ними содевает и не дай же, Господи, с нас радоватися врагу нашему диаволу» (Л. 83/72об.-84/73).
Но это еще не все! Далее в Лиц. следует: «Сынове же руския княжь Владимерова полку Андреевича нача[ша] плакатися, видевше дружину свою побиваемых, инии же отцов своих и детей и братию, хотяше силно напускати. Волынец же возбрани им…». То есть ситуация в засаде накалялась до такой степени, что воины были настроены ринуться в бой вопреки приказу!

Так почему же Владимир Андреевич, по сути уподобляя Волынца дьяволу, при этом слушается своего воеводу, когда все воины просто требуют начать атаку? Все это смахивает на литературу позднейшего времени, на драматическое нагнетание напряженности, на вымысел. Однако в Лиц. еще раньше этому дается вполне конкретное разъяснение: накануне битвы строгий приказ сделать так, как велит Волынец, дал Владимиру Андреевичу сам великий князь.

Этим завершается в Лиц. знаменитая сцена гадания, что делает ее вполне законченной. По всем версиям С, в ночь перед битвой Дмитрий Волынец, припав к земле, долго слушал, какие звуки раздадутся с той, и с другой стороны.

В итоге он расслышал плач русской и «еллинской» женщин и предрек победу русских и тяжелые потери с обеих сторон. К этому Лиц. добавляет: «Еще же Волынец рече великому князю Дмитрею Ивановичю примету свою: “Аще ли, господарь, западному своему полку напустити по моему велению, то мы побьем; аще, господарь, без моего веления станут на пути, то всех нас побьют, много тех боев примета есть. Не ложно тебе, господарю, поведаю словеса сия”. Князь великий Дмитрей Ивановичь заповеда брату своему князю Владимеру Андреевичю: “Бога ради и для наших родителей, по Волынцове заповеди сотвори, аще увидиши меня, брата своего, убиенна, никако же могий повеления его преслушати: меня тебе не отняти, толко Бог случит мне убиену быти”. И клятвою его укрепи: “Аще ли не тако сотвориши, да не будеши от меня прощен”» (Л. 67/56об.–68/57об.).

Разумеется, и эти слова можно истолковать как плод позднейшего литературного творчества, однако в таком случае остается не понятной причина того, почему засадным полком командовал именно Волынец, а не Владимир Андреевич. Кроме того, такого рода истолкование есть на самом деле неявный перенос современных представлений на средневековую эпоху. В наш рационалистический век для большинства людей, в том числе ученых мужей, разного рода приметы и гадания есть всего лишь суеверия, к которым нельзя относиться всерьез. Отсюда и отношение к этому слою информации не как к части древнейшей первоосновы С, а как к позднейшему литературному вымыслу. Однако если мы отрешимся от нашего ни на чем не основанного высокомерия, а воспримем эту «мистику» всерьез - так, как это делали наши предки, то этот рассказ о приметах Волынца признаем достоверным и даже точно назовем его первоисточник - устный рассказ самого Дмитрия Михайловича Волынского: никто, кроме него и великого князя, не мог рассказать о том, что происходило в ночь накануне битвы.

И в этом отношении Лиц. оказывается текстом, наиболее полно передающим этот первоисточник, восходящий к 80-м гг. XIV вв. И если под этим углом зрения посмотреть на различия между текстом Лиц. и прочими изданными версиями С, где сцена гадания завершается призывом Волынца молиться богу и обратиться за помощью к святым угодникам, в частности, к Борису и Глебу, то усечение исходного текста, в котором главное внимание уделено не религиозной, а «мистической» стороне дела, можно воспринимать, как плод редакционной деятельности некого духовного лица, который переработал сугубо светский текст изначального С, убрав их него излишние «языческие» мотивы и заменив их надлежащей православной риторикой.

6. В Лиц. имеется еще один интереснейший фрагмент, который дает уникальную возможность проследить, как именно происходила переработка исходного вполне конкретного рассказа о победе на Дону в назидательное и душеполезное повествование о том, что - позволю себе каплю иронии - может содеять крест животворящий.

Прежде чем приводить данные С, необходимо обратиться к пространной летописной Повести (далее - Л), которая самое начало битвы описывает следующим образом: «Сам же князь великий наеха наперед в сторожевых полцех на поганого царя Теляка, наречененаго плотного диавола Мамая, таче потом недолго попустя отъеха князь в великий полк. И се поиде великаа рать Мамаева, вся сила татарская. А отселе князь великий Дмитрий Иванович с всеми князми русскими, изрядив полкы, поиде противу поганых половець и с всеми ратми своими». Ниже, при описании потерь, сообщается: великий князь «бился с татары в лице, став напреди на первом суиме», отказавшись встать «негде на опришнем месте».

Из-за этого он чуть не погиб: «Одесную и ошую его дружину его бишя, самого же вкруг оступиша обаполы, и многа ударениа ударишася по главе его, и по плещима его, и по утробе его <…> И тако промежи многими ратными цел схранен бысть» .

В К сходный текст помещен в отсутствующую в Л сцену поисков Дмитрия Ивановича: «И бысть доспех его весь избит и язвен зело, на телеси же его нигде же смертныа раны обретеся, а преже всех стал на бой, на первом сступе, и в лице с татары много бился». Далее рассказчик сообщает об отказе Дмитрия отойти на «опричное» место и возвращается к прежней теме: «Да якоже рече, тако и сотвори, преже всех нача битися с татары, да одесную и ошую оступиша его татарове, аки вода, и много по главе его и по плещама его и по утробе его бьюще и колюще и секуще» .

Между Л и К есть одна существенная разница: в К утверждается, что великий князь не просто участвовал в первом столкновении с татарами, а сражался «преже всех», и это повторено дважды. Стало быть, данные Л о том, что он «наеха наперед на <…> Теляка», вполне достоверны. И хотя это обстоятельство несколько смазано эпизодом сценой уговоров его уйти на безопасное место (например, в К: «Много ему глаголаша князи и воеводы»), возникает подозрение, что К и Л сохранили - пусть и мимолетом, каждый источник по-своему - факт, который впоследствии хотели утаить или по крайней мере не очень афишировать: выехавший в «сторожа» великий князь по какой-то причине напал на татар, в результате чего его отряд был разбит, а самому Дмитрию Ивановичу пришлось отбиваться чуть ли не одиночку: татары, согласно описанию, обступили его, «аки вода». Спрашивается: а кто это мог видеть, если это происходило по ходу сражения, если Дмитрия после битвы еле нашли? Столь красочное описание сохранилось скорее всего оттого, что это происходило на глазах у тысяч воинов.

И здесь необходимо обратиться к С, отметив сначала последовательность событий в О и У (текстологически близком к Лиц.): великий князь переодевается, вынимает из «надр своих живоносный крест», потом к нему приходит посол от Сергия Радонежского с книгами и хлебцем, съев который Дмитрий берет в руки железную палицу и желает лично идти на бой с татарами. Бояре начинают возражать. После рассуждений о святом Федоре Тироне и прочих очень существенных в решающий момент вещах Дмитрий все же решает идти в бой: «аще ли умру - с вами, аще ли спасуся - с вами». Далее рассказывается, как братья Всеволожи ведут в бой передовой полк, с правой руки же полк ведет Микула Васильевич, с левой руки - Тимофей Волуевич; затем говорится о бредущих обапол татарах, о выходе Мамая на холм с тремя князьями, затем о том, как перед близко сошедшимися силами выехал вперед огромный печенег, с которым столкнулся в поединке Пересвет; после этого и началась сеча. У в основном повторяет общую канву, но после богословского «диспута» дает оригинальную фразу: «А передовые же полци выступиша на нас, и наш передовой полк выиде»; далее в искаженном виде говорится о Всеволожих (опущен, в частности, Тимофей Волуевич), о ком-то, бредущем «обапол», о безбожном царе на высоком месте и, наконец, о поединке «печенига» с Пересветом .

Лиц. передает схожий текст с У в гораздо более исправном и, судя по всему, первоначальном виде. Принципиально важно то, что здесь порядок событий подан совсем иначе, чем обычно. После того, как Дмитрий Иванович передал «приволоку свою» (не «царскую», между прочим!) и коня Михаилу Брянскому, следует:

«Передовыя же полки сошлися. Погании же бредут противу их, несть бо места где им раступитися, толико много их собрашася. Безбожныи же царь Мамай выехал с тремя князьми своими на место высоко, зряще крови християнския. Уже бо близ себя сходящеся и выехал ис полку татарского травитися печенег именем Калобей передо всеми муж[а]ми являшеся… Сынове русския, видевше его и убоявшеся, видев же его князь великий Дмитрей Ивановичь, положив руце сво[е] в недра своя и выняв палицу свою железную и подвигся вон ис полку своего, восхотев преже всех людей сам нача битися…» (Л.72/61об.-73/62об.) Далее следует обширный и более подробный, чем в прочих текстах, рассказ о том, как «богатыри рустии» удержали его от того, чтобы идти в бой самому - хотя Дмитрий уже «нача битися»! При этом Дмитрий высказывает следующую оригинальную, т.е. отсутствующую в О, Л и К мысль: «не аз ли преже всех вас у небеснаго царя и владыки почтен бысть и земною честию дарован? Ныне же подобает преже всех моей главе усеченной быти» (Л. 76/65).

Затем идет повторение: «а передовыя же полки татарския выступиша и наш передовой полк…» (Л. 76/65об.), после чего в книге косо вырвано пол-листа. На этом листе имелся, видимо, более подробный рассказ о Пересвете и «печенеге». Это следует из сопоставления с обычными описаниями по О и У. Так на лицевой стороне наполовину утраченного листа 77/66 раньше содержалось скорее всего обычное упоминание о ведущих полки московских боярах (количество знаков на утраченном месте и в стандартном тексте об этом примерно совпадает): далее на сохранившейся нижней половине страницы упоминается вновь печенег, которого увидел Пересвет и пожелал биться с ним. Самое интересное состоит в том, что несмотря на утрату половины листа объем информации, что дает Лиц. о «подготовке» Пересвета к единоборству с «печенегом» по сути совпадает с тем, что имеется в неповрежденных текстах С: Пересвет вооружен «архангельского образа» - в О «шеломом»; он просит прощения и благословения. Пропали по сути только не занимающие много места упоминания об игумене Сергии, брате Андрее Ослебе и «чаде Иакове», хотя на утраченной части оборота должно было поместиться больше информации.

Какой из всего этого следует сделать вывод? Прежде всего, Лиц. сохранила остаток первоначального текста, который был опущен в прочих версиях С, - о том, как Дмитрий Иванович в самом начале, когда передовые полки только сходились, сам пошел навстречу «печенегу», который, видимо, был знатным татарином и так же, как и Дмитрий, выехал вперед вовсе не в одиночку. Если верить Л, противником Дмитрия был не кто иной, как Мамаев «царь Теляк». Они с Дмитрием наверняка знали друг друга в лицо, что и могло спровоцировать их столкновение.

В этой связи С.Н. Азбелев совершенно справедливо указал мне на соответствующее место из предания «Про Мамая безбожного», записанного в XIX в. и восходящего не к известным ныне спискам С, а к более древней, не дошедшей до нас версии исторического повествования . Согласно этому преданию и вопреки почти всех известным ныне версиям С, «Задонский князь Дмитрий Иванович» сам, взяв «палицу боевую, поезжает к Кроволину-татарину». В последний момент однако он меняется конями «с незнамым воином», который вступает в смертный бой с Кроволином. Затем история повторяется: Дмитрий Иванович вновь выезжает на поединок с другим татарским воином, но вновь вместо него сражается и гибнет другой «незнамый» русский воин .

Самое существенное состоит в том, что во многих версиях С по сути указываются имена этих двух воинов: великий князь увидел после боя лежащим рядом с поверженными Пересветом и «печенегом» еще некого «нарочитого богатыря Григория Капустина». С умалчивает, однако, почему же он был отмечен наряду с князьями и наиболее знатными боярами, что породило версию о чисто случайном появлении этого имени .

Однако сходство мотивов между Лиц. и архангельским преданием заставляет думать, что и Александр Пересвет, и Григорий Капустин сопровождали князя Дмитрия при его выезде в сторожа, первыми столкнулись с татарами из отряда Тюляка (или с самим Тюляком!?) и первыми погибли в бою, и первоначальный рассказ давал конкретное описание этих столкновений.

Впоследствии этот рассказ был заменен благочестивым и совершенно фантастическим описанием поединка монаха с татарским «Голиафом»: автору этой подделки не нужны были в качестве поединщиков великий князь с «царем» Тюляком: роль «царя» в С отдана Мамаю, а Дмитрию Ивановичу не пристало сражаться с низшим по рангу. Такую подмену тем легче было сделать, что мотив замены существовал, видимо, уже в первоначальном рассказе: Пересвет, а за ним Капустин опередили великого князя на суиме, а значит, заместили его собой. Именно поэтому Пересвет оказался «починальником» и был превращен в монаха: тем самым была подчеркнута руководящая и направляющая роль православной церкви, а сам поединок стал символом противостояния православного воинства с неверными, которые С называет и «еллинами», и «погаными» - словом, безбожниками.

Ценность Лиц. состоит в том, что она передает промежуточную стадию превращения исходного рассказа в нечто совсем другое: с одной стороны, она сохранила первоначальный фрагмент о выступлении великого князя (а вовсе не Пересвета) против «печенега», а с другой стороны, представила раннюю версию трансформации исторического повествования в публицистический текст: Дмитрий пошел было в бой, но бояре его удержали, а вместо него против «Голиафа» выступил посланный Сергием Радонежским монах. Последующими переработками связь уговоров с символическим поединком была утрачена: они превратились в самодостаточные «микросюжеты».

Косвенным подтверждением того, что эпизод этот является вставным, вторичным, служит определение в Лиц. Пересвета как чернеца «иже в первом полку Володимера Всеволожа». Раньше об этом боярине упоминалось только при описании коломенского смотра, где он вместе с братом Дмитрием назван воеводой именно первого (но не «передового!) полка.

При описании битвы О по сути повторяет коломенскую раскладку бояр между полками в его исходном, «неповрежденном» виде, внеся одну «поправку»: давая Микуле Васильевичу полк правой руки, позднейший редактор обеспечил описанным в начале сражения силам симметрию: то, каким в действительности было уряжение полков на Куликовом поле, его не интересовало. Словом, считать эти данные О достоверными нельзя: они характеризуют «коломенский», а не «донской» разряд.

Обращает на себя внимание также необычная для текстов С фраза из Лиц.: «И выехал ис полку татарского травитися печенег». Эта «травля», которая происходила между отдельными воинами и небольшими отрядами, упоминается в некоторых летописных текстах и соответствует позднейшим «герцам», в которых воины демонстрировали свою военную удаль {11}. Это слово относится явно к военной лексике, что косвенно показывает непричастность к этому сообщению какого-либо духовного лица. Это тоже косвенно говорит о первоначальности данных Лиц. по сравнению с О и У.

7. Оригинально в Лиц. описано возвращение победителей с Дона. Во-первых, более четко и однозначно говорится о том, что Дмитрий Иванович подчинил в тот момент Рязань: «И мимо Рязани идучи, повеле князь великий своим Резань засти. Слышав же то Олгирд Литовский и рече себе: “Дарил меня Олег Резанский Москвою, а у себя свою Резань потерял и зле живот свой сконча”». При встрече Дмитрия в Коломенском говорится: «и воскликнувша вси: “многолетъствуй, господарь, на своей земле Руской и на Резанской”» (Л. 97/86об.-98/87, 101/90).

Во-вторых, прямо сказано о том, что по приказу самого великого князя был составлен синодик с именами всех павших в сражении: «И повеле князь великий гонцы послати по всей Руской области ко архиепископом, и епископом, и святителем иереом в монастыри ко архимо[нд]ритом и игуменом и во святую обитель живоначалныя Троицы к преподобному игумену Сергию, и ко всему священническому чину, повеле им о своем здравии Богу молити и о всем христолюбивом воинъстве, а убиенных за Доном сынов руских души их повеле в сенадик написати по всем монастыря[м] и церквам в наследие вечных благ да скончания миру и понихиды повеле по них служити и души их поминати» (Л. 99/88-100/99).

В-третьих, в общем контексте с вышеприведенной информацией содержится оригинальная хронология последнего похода. По Лиц., великий князь «поиде з Дону во град Москву месяца октября в 28 день, на память Стефана Саваита и святыя великомученицы Порасковгеи, нареченныя Пятницы», а прибыл «Дмитрей Ивановичь к Москве месяца ноября в 8 день, собор святаго архистратига Михаила», причем «гости сурожене и вси люди черные встретиша Дмитрея Ивановича Московского и всеа Русии в Коломенском, а митрополит Киприан «со всем вселенским собором» - на Котле (Л. 97/86об., 101/90-102/91). Все святочные датировки Лиц. точны, что исключает возможность описок.

Внешне такие даты выглядят крайне странно: по сравнению с данными, например, Печ. они опаздывают на целый месяц. Но важно то, что месяц - этот лунный, длиной 29 и 30 дней, а вовсе не привычный нам месяц солнечного юлианского календаря {12}. Поскольку подробное обоснование этого займет много места, ограничусь изложением итога: проведенное исследование показало, что датировки Лиц. есть плод исходных лунных датировок, которые существовали в первоисточнике; пересчет этот производился задним числом, и это косвенно свидетельствует в пользу подлинности того контекста, в который помещены эти датировки.

Об этом вполне определенно говорит и само содержание этого контекста: здравица «многолетъствуй, господарь» вряд ли придумана задним числом: Дмитрий Иванович после своей славной победы прожил совсем не долго - меньше 10 лет, о чем поздний сочинитель должен был знать, а потому вряд ли стал бы сочинять именно такой текст. Гораздо естественнее думать, что это свидетельство очевидца, которое было записано вскоре после сражения.

Точно так же нет оснований сомневаться в подлинности как двойного указания источника о покорении Дмитрием Рязани, так и свидетельства о составлении синодика: подтверждения этому сохранились в Л {13}.

Этими примерами дело вовсе не ограничивается. Более детальный текстологический анализ наверняка подтвердит, что Лиц. лучше, чем все прочие изданные к настоящему времени версии С, передает текст первоначального повествования о Куликовской битве. Тексты, до сих пор находившиеся в научном обороте, представляют собой плод позднейшей переработки исходной Повести. Исследователи, обнаруживая эти поздние черты, ошибочно делают на этом основании вроде бы логичный вывод о его позднем происхождении С. Лиц., представляет собой достаточно раннюю переработку изначальной Повести, в которой «религиозное» истолкование событий войны с Мамаем либо отсутствовало вовсе, либо было гораздо меньшим по своему удельному весу. Таким образом, в С надо четко отделять конкретное описание событий от ее публицистического обрамления: первое восходит к 80-м гг. XIV в., второе - к рубежу XIV-XV вв. Обоснование последнего утверждения - тема особого исследования {14}.

________________________

{1} Конкретные ссылки на нее можно найти только в работах А.К. Зайцева и А.Е. Петрова, вышедших совсем недавно . Однако их обращения к Лиц. являются точечными и не охватывают основное ее содержание.
{2} В этой книге вообще отсутствует ссылка на издание 1980 г.
{3} Далее в тексте даются только указания листов. Курсивом везде выделяются оригинальные и наиболее полные чтения. Из-за путаницы листов в рукописи приводится двойная – чернильная и карандашная нумерация листов. При передаче графики «оу» заменяется на «у», «h» – на «е», две точки над гласными передаются как «й», твердый знак в конце слов опускается.
{4} Богоявленский Голутвин монастырь был основан Сергием Радонежским . Точная дата не известна, однако найденный археологами фундамент белокаменного храма относится именно ко второй половине XIV в. . Поэтому свидетельство Лиц. можно считать подтверждением того, что монастырь этот возник еще в 70-е гг. XIV в.
{5} Такого рода повторы являются надписями к рисункам.
{6} «Ч» читается предположительно.
{7} «Первый», а не «передовой» полк – также в лицевом сборнике РГБ., собр. Музейное, № 3155. См.: .
{8} Здесь и далее форма «гсдрь» раскрывается как «господарь». Обоснование этому дала М. Агоштон .
{9} В обычных версиях С Семен Мелик говорит: «Уже Мамай царь на Гусин брод прииде и едину нощь имеем межу собою, наутрие бо имать приити на Непрядву» . Важно то, что в этом тексте пропущена «Кузьмина гать» и он проще варианта Лиц. Поэтому из двух формально возможных версий, предусматривающих упрощение текста (О, Печ. и др.) и его усложнение (Лиц.), предпочтение следует отдать второму: какой мотив должен был двигать редактором, чтобы так переделывать исходный текст? Скорее, переписчик, встретивший дважды упоминание о «Кузьминой гати», просто выбросил ее в одном случае, а прочие топонимы «передал» Мамаю.
{10} В У потерян глагол: «Того ради обратишася гнавшеи <…> трупия же мертвых обапол реки Непрядни, иде же была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых» .
{11} Один из эпизодов Казанского взятия 1552 г.: «Государь же повеле своим полком брежно стояти, а с ними не битися и заповедаша ни единому человеку не ехати травитца» . Ссылку возможных скептиков на позднее происхождение этого текста вряд ли можно признать основательной: такого рода подробности могут содержаться только в очень развернутых описаниях битв, а таковых в летописях не так много.
{12} О методике пересчета см. .
{13} «Князь же Дмитрий про то въсхоте на Олга послати рать. И се внезапу приехашя к нему бояре рязанстии и поведашя, что князь Олег повръг свою землю и побежал и с княгинею, и с детми, и з бояры. И молиша его много о семь, дабы на них рати не послал, а сами биша ему челом и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их и приим челобитье их, рати на них не посла, а на рязанскомь княжении посади свои наместники» ; «…и инии мнози, их же имена суть писана в книгах животных» .
{14} Этот вопрос подробно разбирается в Кн. 2 моей монографии .

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:

1. Азбелев С.Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982.
1а. Агоштон М. Великокняжеская печать 1497 г. К истории формирования русской государственной символики. М., 2005.
2. Альтшуллер Б.Л. Бесстолпные храмы XIV века в Коломне // Советская археология. 1977. № 4.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. М., 1980.
4. Дмитриев Л.А. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды отдела древнерусской литературы. Т.22. М.; Л., 1966.
4а. Дмитриев Л.А. Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве. М., 1959.
5. Журавель А.В. Лунно-солнечный календарь на Руси: новый подход к изучению // Астрономия древних обществ. М., 2002.
5а. Журавель А.В. «Аки молниа в день дождя». Кн. 1-2. М., 2010.
6. Зайцев А.К. Где находилось «место, рекомое Березуй», «Сказания о Мамаевом побоище» // Верхнее Подонье: Природа. Археология. История. Т.2. Тула, 2004.
7. Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV - первой трети XVI вв. М., 2001.
8. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Т.2. Л., 1985.
9. Памятники Куликовского цикла. СПб, 1998.
10. Памятники литературы Древней Руси. XI - начала XII века. М., 1978.
11. Памятники литературы Древней Руси. XIV - середина XV века. М., 1981.
11а. Петров А.Е. «Александрия Сербская» и «Сказание о Мамаевом побоище» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 2.
12. ПСРЛ. Т.2. М., 2000.
13. ПСРЛ. Т.6. Вып.1. М.,2000
14. ПСРЛ. Т.11. М., 2000.
15. ПСРЛ. Т.13. М., 2000.
16. ПСРЛ. Т.21. М., 2005.
17. ПСРЛ. Т.42. СПб., 2002.
18. Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982.
19. Сказание о Мамаевом побоище. Лицевая рукопись XVII в. из собрания Государственного Исторического музея. М., 1980.
20. Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906.

Перевод В. В. Колесова

Начало повести о том, как даровал Бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой Богородицы и русских чудотворцев православное христианство – Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости божьей, как исполнил господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами.

Сказание о Мамаевом побоище. Научно-популярный видеофильм

Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне средь верных богу. Господь же наш, бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и исполнит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику , царю Батыю , начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый , как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую пограбил. И так как был ослеплен он умом, то того не постиг, что, как господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев, – но не бесконечно гневается господь и не вечно он карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так поступить как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны, будут для нас – тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», – а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев, ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки. Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский , что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудость ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю – радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Димитрий Московский – человек христианский – как услышит слово ярости твоей, «то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото – все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Димитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Димитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил – и о всем том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому – радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Димитрия Ивановича Московского, с тем чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как – сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был великой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Димитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Димитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Димитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою – то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничижение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович – добрый человек – образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на бога-творца надейся, господь бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же поддержать вас хочу моим именем царским и силою, а вашею клятвой и властью вашей разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

Послы же, возратясь от царя к своим князьям, сказали им: «Царь Мамай приветствует вас и очень, за восхваление ваше великое, благорасположен к вам!» Те же, скудные умом, порадовались суетному привету безбожного царя, не ведая того, что бог дает власть кому пожелает. Теперь же – одной веры, одного крещения, а с безбожным соединились вместе преследовать православную веру Христову. О таких ведь пророк сказал: «Воистину сами себя отсекли от доброго масличного древа и привились к дикой маслине».

Князь же Олег Рязанский стал торопиться отправлять к Мамаю послов, говоря: «Выступай, царь, скорее на Русь!» Ибо говорит великая мудрость: «Путь нечестивых погибнет, ибо собирают на себя досаду и поношение». Ныне же этого Олега окаянного новым Святополком назову.

И прослышал князь великий Дмитрий Иванович, что надвигается на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, неустанно ярясь на христиан и на Христову веру и завидуя безголовому Батыю, и сильно опечалился князь великий Дмитрий Иванович из-за нашествия безбожных. И, став пред святою иконою господня образа, что в изголовье его стояла, и, упав на колени свои, стал молиться и сказал: «Господи! Я, грешный, смею ли молиться тебе, смиренный раб твой? Но к кому обращу печаль мою? Лишь на тебя надеясь, господи, и вознесу печаль мою. Ты же, господи, царь, владыка, светодатель, не сотвори нам, господи, того, что отцам нашим сотворил, наведя на них и на их города злого Батыя, ибо еще и сейчас, господи, тот страх и трепет великий в нас живет. И ныне, господи, царь, владыка, не до конца прогневайся на нас, знаю ведь, господи, что из-за меня грешного, хочешь всю землю нашу погубить; ибо я согрешил пред тобою больше всех людей. Сотвори мне, господи, за слезы мои, как Иезекии, и укроти, господи, сердце свирепому этому зверю!» Поклонился и сказал: «На господа уповал – и не погибну». И послал за братом своим, за князем Владимиром Андреевичем в Боровск, и за всеми князьями русскими скорых гонцов разослал, и за всеми воеводами на местах, и за детьми боярскими, и за всеми служилыми людьми. И повелел им скоро быть у себя в Москве.

Князь же Владимир Андреевич прибыл быстро в Москву, и все князья и воеводы. А князь великий Дмитрий Иванович, взяв брата своего князя Владимира Андреевича, пришел к преосвященному митрополиту Киприану и сказал ему: «Знаешь ли, отче наш, предстоящее нам испытание великое, – ведь безбожный царь Мамай движется на нас, неумолимую в себе ярость распаляя?» И митрополит отвечал великому князю: «Поведай мне, господин мой, чем ты пред ним провинился?» Князь же великий сказал: «Проверил я, отче, все точно, что все по заветам наших отцов, и даже еще больше, выплатил дани ему». Митрополит же сказал: «Видишь, господин мой, попущением божьим ради наших грехов идет он полонить землю нашу, но вам надлежит, князьям православным, тех нечестивых дарами удовлетворить хотя бы и вчетверо. Если же и после того не смирится, то господь его усмирит, потому что господь дерзким противится, а смиренным благодать подает. Так же случилось когда-то с Великим Василием в Кесарии: когда злой отступник Юлиан, идя на персов, захотел разорить город его Кесарию, Василий Великий помолился со всеми христианами господу богу, собрал много золота и послал к нему, чтобы утолить жадность преступника. Тот же, окаянный, только сильнее разъярился, и господь послал на него воина своего, Меркурия, уничтожить его. И невидимо пронзен был в сердце нечестивый, жизнь свою жестоко окончил. Ты же, господин мой, возьми золота, сколько есть у тебя, и пошли навстречу ему -и скорей образумишь его».

Князь же великий Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом, дав ему много золота и двух переводчиков, знающих татарский язык. Захарий же, дойдя до земли Рязанской и узнав, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский присоединились к поганому царю Мамаю, послал быстро вестника скрытно к великому князю.

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав ту весть, воскорбел сердцем, и исполнился ярости и печали, и начал молиться: «Господи, боже мой, на тебя надеюсь, правду любящего. Если мне враг вред наносит, то следует мне терпеть, ибо искони он является ненавистником и врагом роду христианскому; но вот друзья мои близкие замыслили против меня. Суди, господи, их и меня, я ведь им никакого зла не причинил, кроме того, что дары и почести от них принимал, но и им в ответ я также дарил. Суди же, господи, по правде моей, пусть покончится злоба грешных».

И, взяв брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел во второй раз к преосвященному митрополиту и поведал ему, как Ольгерд Литовский и Олег Рязанский соединились с Мамаем на нас. Преосвященный же митрополит сказал: «А сам ты, господин, не нанес ли какой обиды им обоим?» Князь же великий прослезился и сказал: «Если я перед богом грешен или перед людьми, то перед ними ни единой черты не преступил по закону отцов своих. Ибо знаешь и сам, отче, что удовлетворен я своими пределами, и им никакой обиды не нанес, и не знаю, отчего преумножались против меня вредящие мне». Преосвященный же митрополит сказал: «Сын мой, господин князь великий, да осветятся веселием очи твои сердечные: закон божий почитаешь и творишь правду, так как праведен господь, и ты возлюбил правду. Ныне же окружили тебя, как псы многие; суетны и тщетны их попытки, ты же именем господним обороняйся от них. Господь справедлив и будет тебе истинным помощником. А от всевидящего ока Господня, где можно скрыться – и от твердой руки его?

И князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами обдумали, как сторожевую заставу крепкую устроить в поле, и послали в заставу лучших своих и опытных воинов: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятева и других с ними закаленных воинов. И повелел им на Тихой Сосне сторожевую службу нести со всяким усердием, и ехать к Орде, и языка добыть, чтобы узнать истинные намерения царя.

А сам князь великий по всей Русской земле быстрых гонцов разослал со своими грамотами по всем городам: «Будьте же все готовы идти на мою службу, на битву с безбожными агарянами татарами; соединимся же в Коломне на Успение святой богородицы».

И так как сторожевые отряды задержались в степи, князь великий вторую заставу послал: Клементия Полянина, Ивана Святославича Свесланина, Григория Судакова и других с ними, – приказав им скорее возвращаться. Те же встретили Василия Тупика: ведет языка к великому князю, язык же из людей царского двора, из сановных мужей. И сообщает великому князю, что неотвратимо Мамай надвигается на Русь и что списались друг с другом и соединились с ним Олег Рязанский и Ольгерд Литовский. А не спешит царь оттого идти, что осени дожидается.

Услышав же от языка такое известие о нашествии безбожного царя, великий князь стал утешаться в боге и призвал к твердости брата своего князя Владимира и всех князей русских, говоря: «Братья князья русские, из рода мы все князя Владимира Святославича Киевского, которому открыл господь познать православную веру, как Евстафию Плакиде; просветил он всю землю Русскую святым крещением, извел нас от мучений язычества, и заповедовал нам ту же веру святую твердо держать и хранить и биться за нее. Если кто за нее пострадает, тот в будущей жизни ко святым первом ученикам за веру Христову причислен будет. Я же, братья, за веру Христову хочу пострадать даже и до смерти». Они же ему ответили все согласно, будто одними устами: «Воистину ты, государь, исполни закон божий и последовал евангельской заповеди, ибо сказал господь: «Если кто пострадает имени моего ради, то после воскресения сторицей получит жизнь вечную». И мы, государь, сегодня готовы умереть с тобою и головы свои положить за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав это от брата своего князя Владимира Андреевича и от всех князей русских, что решаются за веру сразиться, – повелел всему войску своему быть у Коломны на Успение святой богородицы: «Тогда пересмотрю полки и каждому полку воеводу назначу». И все множество людей будто одними устами сказало: «Дай же нам господи, решение это исполнить имени твоего ради святого!»

И пришли к нему князья Белозерские, готов они к бою, и прекрасно снаряжено войско князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемский, князь Глеб Каргопольский и андомские князья; пришли и ярославские князья со своими полками: князь Андрей Ярославский, князь Роман Прозоровский князь Лев Курбский, князь Дмитрий Ростовский и прочие многие князья.

Тут же, братья, стук стучит и будто гром гремит в славном городе Москве – то идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича и гремят русские сыны своими золочеными доспехами.

Князь же великий Дмитрий Иванович, взял с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и всех князей русских, поехал к живоначальной Троице на поклон к отцу своему духовному, преподобному старцу Сергию, благословение получить от святой той обители. И упросил его преподобный игумен Сергий, чтобы прослушал он святую литургию, потому что был тогда день воскресный и чтилась память святых мучеников Флора и Лавра. По окончании же литургии просил святой Сергий со всею братьею великого князя, чтобы откушал хлеба в доме живоначальной Троицы, в обители его. Великий же князь был в замешательстве, ибо пришлю к нему вестники, что уже приближаются поганые татары, и просил он преподобного, чтобы его отпустил. И ответил ему преподобный старец: «Это твое промедление двойным для тебя послушанием обернется. Ибо не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся». Князь же великий откушал хлеба у них, а игумен Сергий в то время велел воду освящать с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы встал, и преподобный Сергий окропил его священной водою и все христолюбивое его войско и осенил великого князя крестом Христовым – знамением на челе. И сказал: «Пойди, господин, на поганых половцев, призывая бога, и господь бог будет тебе помощником и заступником», и добавил ему тихо: «Победишь, господин, супостатов своих, как подобает тебе, государь наш». Князь же великий сказал: «Дай мне, отче, двух воинов из своей братии – Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу, тем ты и сам нам поможешь». Старец же преподобный велел тем обоим быстро готовиться идти с великим князем, ибо были известными в сражениях ратниками, не одно нападение встретили. Они же тот час послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал он им вместо оружия тленного нетленное – крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золоченых возлагать его на себя. И передал их в руки великого князя, и сказал: «Вот тебе мои воины, а твои избранники», – и сказал им: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами». И осенил Христовым знамением все войско великого князя – мир и благословение.

Князь же великий возвеселился сердцем, но никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел он к славному своему городу Москве, радуясь благословению святого старца, словно сокровище непохищаемое получил. И, вернувшись в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану, и поведал ему тайно все, что сказал лишь ему старец святой Сергий, и какое благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же повелел эти слова сохранить в тайне, не говорить никому.

Когда же наступил четверг 27 августа, день памяти святого отца Пимена Отшельника, в тот день решил князь великий выйти навстречу безбожным татарам. И, взяв с собою брата своего князя Владимира Андреевича, стал в церкви святой Богородицы пред образом господним, сложив руки на груди, потоки слез проливая, молясь, и сказал: «Господи боже наш, владыко великий, твердый, воистину ты – царь славы, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, ибо твоею рукою созданы мы. Но знаю я, господи, что прегрешения мои уже покрывают голову мою, и теперь не оставь нас, грешных, не отступи от нас. Суди, господи, притесняющих меня и оборони от борющихся со мною; возьми, господи, оружие и щит и стань на помощь мне. Дай же мне, господи, победу над моими врагами, пусть и они познают славу твою». И затем приступил к чудотворному образу госпожи богородицы, который Лука-евангелист написал, и сказал: «О чудотворная госпожа богородица, всего создания человеческого заступница, – ибо благодаря тебе познали мы истинного бога нашего, воплотившегося и рожденного тобою. Не отдай же, госпожа, городов наших в разорение поганым половцам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Умоли, госпожа богородица, сына своего Христа, бога нашего, чтобы смирил он сердца врагам нашим, да не будет рука их над нами. И ты, госпожа наша пресвятая богородица, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрой нас, чтобы не страшились мы ран, на тебя ведь надеемся, ибо твои мы рабы. Знаю же я, госпожа, если захочешь – поможешь нам против злобных врагов, этих поганых половцев, которые не призывают твоего имени; мы же, госпожа пречистая богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне выступаем против безбожных язычников поганых татар, умоли же ты сына своего, бог нашего». И потом пришел к гробу блаженного чудотворца Петра-митрополита и, сердечно к нему припадая, сказал: «О чудотворны святитель Петр, по милости божьей непрестанно творишь чудеса. И теперь настало время тебе за нас молиться общему владыке всех, царь и милостивому спасителю. Ибо теперь на меня ополчились супостаты поганые и на город твой Москву готовят оружие. Тебя ведь господь показал последующим поколениям нашим возжег тебя нам, светлую свечу, и поставил на подсвечнике высоком светить всей земле Русской. И тебе ныне подобает о нас, грешных молиться, чтобы не нашла на нас рука смерти и рука грешника не погубила нас. Ты ведь страж наш твердый от вражеских нападений, ибо твоя мы паства». И, окончив молитву, поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его отпустил в поход против поганых татар; и, перекрестив ему чело, осенил его Христовым знамением, и послал богосвященный собор свой с крестами, и со святыми иконами, и со священной водой во Фроловские ворота, и в Никольские, и в Константино-Еленинские, чтобы каждый воин вышел благословенным и святою водою окропленным.

Князь же великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила и бил челом святому образу его, а потом приступил к гробам православных князей, прародителей своих, так слезно говоря: «Истинные охранители, русские князья, православной веры христианской поборники, родители наши! Если имеете дерзновение предстоять Христу, то помолитесь теперь о нашем горе, ибо великое нашествие грозит нам, детям вашим, и ныне помогите нам». И, это сказав, вышел из церкви.

Княгиня же великая Евдокия, и Владимира княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и жены слуг тут стояли, провожая, от слез и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование. И остальные княгини, и боярыни, и жены слуг так же совершали со своими мужьями прощальное целование и вернулись вместе с великой княгиней. Князь же великий, еле удерживаясь от слез, не стал плакать при народе, в сердце же своем сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: «Жена, если бог за нас, то кто против нас!» И сел на лучшего своего коня, и все князья и воеводы сели на коней своих.

Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы сорвались с золотых колодок из каменного града Москвы, и взлетели под синие небеса, и возгремели своими золотыми колокольцами, захотели ударить на большие стада лебединые и гусиные: то, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а наехать захотели на великую силу татарскую.

Князья же белозерские отдельно со своим войском выехали; изготовленным выглядит войско их. Князь же великий отпустил брата своего князя Владимира дорогою на Брашево, а белозерских князей – Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел на Котел дорогою. Перед ним солнце ярко сияет, а вслед ему тихий ветерок веет. Потому же разлучился князь великий с братом своим, что не пройти им было одной дорогой.

Княгиня же великая Евдокия со своею невесткою, княгинею Владимира Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем в набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо уже в последний раз видит великого князя, слезы проливая, как речной поток. С великою печалью, приложив руки свои к груди, говорит: Господи боже мой, всевышний творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, господи, своей твердой рукой победить вышедших на него поганых половцев. И не допусти, господи, того, что за много лет прежде сего было, когда страшная битва была у русских князей на Калке с погаными половцами, с агарянами; и теперь избавь, господи, от подобной беды, и спаси, и помилуй! Не дай же, господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя твое святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне уныла Русская земля, и нет уже у нее надежды ни на кого, но только на тебя, всемилостивого бога, ибо ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь две отрасли малых, князя Василия и князя Юрия: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет с западу – ни того, ни другого не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать».

Великий же князь отправился, захватив с собою мужей знатных, московских купцов – сурожан десять человек как свидетелей: что бы бог ни устроил, а они расскажут в дальних странах, как купцы знатные, и были: первый – Василий Капица, второй – Сидор Алферьев, третий – Константин Петунов, четвертый – Кузьма Ковря, пятый – Семен Антонов, шестой – Михаил Саларев, седьмой – Тимофей Весяков, восьмой – Дмитрий Черный, девятый – Дементю Саларев и десятый – Иван Шиха.

И двигался князь великий Дмитрий Иванович по большой широкой дороге, а за ним русские сыны идут скоро, будто медвяные чаши пить и гроздья виноградные есть, желая себе чести добыть и славного имени: уже ведь, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич через Москву-реку переправляется на добром перевозе на Боровском.

Князь же великий пришел в Коломну в субботу, в день памяти святого отца Моисея Эфиопа. Тут уже были многие воеводы и воины и встретили его на речке Северке. Архиепископ же коломенский Геронтий со всем своим клиром встретил великого князя в воротах городских живоносными крестами и со святыми иконами, и осенил его живоносным крестом, и молитву сотворил: «Спаси, боже, люди своя».

Наутро же князь великий повелел выехать всем воинам на поле к Девичьему монастырю.

В святое же воскресение после заутрени зазвучали многие трубы боевые, и литавры загремели, и зашумели расшитые знамена у сада Панфилова.

Сыновья же русские вступили в обширных поля коломенские, но и тут не вместиться огромному войску, и невозможно было никому очами окинуть рати великого князя. Князь же великий», въехав на возвышенное место с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, видя такое множество людей снаряженных, возрадовался и назначил каждому полку воеводу. Себе же князь великий взял под командование белозерских князей, и в полк правой руки назначил брата своего князя Владимира и дал ему под командование ярославских князей, а в полк левой руки назначил князя Глеба Брянского. Передовой же полк – Дмитрий Всеволодович да брат его Владимир Всеволодович, с коломенцами – воевода Микула Васильевич, владимирский же воевода и юрьевский – Тимофей Волуевич, а костромской воевода – Иван Родионович Квашня, переяславский же воевода -Андрей Серкизович. А у князя Владимиры Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Кононов, князь Федор Елецкий, князь Юрий Мещерский, князь Андрей Муромский.

Князь же великий, распределив полки, повелел им через Оку-реку переправляться и при казал каждому полку и воеводам: «Если же кто пойдет по Рязанской земле, – не коснитесь ни единого волоса!» И, взяв благословение от архиепископа коломенского, князь великий перешел реку Оку со всеми силами и отправил в поле третью заставу, лучших своих витязей, чтобы они сошлись со сторожей татарской в степи: Семена Медика, Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чурикова и других многих с ними удалых наездников.

Сказал же князь великий брату своему князю Владимиру: «Поспешим, брате, навстречу безбожным язычникам, поганым татарам, и не отвернем лица своего от наглости их, а если, брате, и смерть нам суждена, то не без пользы, не без замысла для нас эта смерть, но в жизнь вечную!» А сам государь князь великий, в пути будучи, призывал родственников своих на помощь – святых страстотерпцев Бориса и Глеба.

Князь же Олег Рязанский услышал, что князь великий соединился со многими силами и следует навстречу безбожному царю Мамаю да к тому же вооружен твердо своею верою, которую на бога-вседержителя, всевышнего творца, со всею надеждой возлагает. И начал остерегаться Олег Рязанский и с места на место переходить с единомышленниками своими, так говоря: «Вот если бы нам можно было послать весть об этой напасти к многоразумному Ольгерду Литовскому, узнать, что он об этом думает, да нельзя: перекрыли нам путь. Думал я по старинке, что не следует русским князьям на восточного царя подниматься, а теперь как все это понять? И откуда князю помощь такая пришла, что смог против нас трех подняться?»

Отвечали ему бояре его: «Нам, княже, сообщили из Москвы за пятнадцать дней до сего, -но мы побоялись тебе передать, – о том, что в вотчине его, близ Москвы, живет монах, Сергием зовут, весьма прозорлив он. Тот сверх меры и вооружил его, и из своих монахов дал ему помощников». Услышав же то, князь Олег Рязанский испугался и на бояр своих осердился и разъярился: «Почему мне не поведали до сих пор? Тогда бы я послал к нечистивому царю и умолил его, и никакое бы зло не приключилось! Горе мне, потерял я разум свой, но не я один ослабел умом, но и больше меня разумный Ольгерд Литовский; но, однако, он почитает веру латинскую Петра Гугнивого, я же, окаянный, познал истинный закон божий! И отчего совратился я? И сбудется со мною сказанное господом: «Если раб, зная закон господина своего, нарушит его, бит будет сильно». Ибо ныне что натворил? Зная закон бога, сотворившего небо, и землю, и всю тварь, присоединился ныне к нечестивому царю, решившему попрать закон божий! И теперь какому своему неразумному помыслу вверил себя? Если бы теперь великому князю помощь предложил, то никак он не примет меня, ибо узнал об измене моей. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то воистину стану как прежний гонитель Христовой веры, и тогда поглотит меня земля живьем, как Святополка: не только княжения лишен буду, но и жизни лишусь, и брошен буду в геенну огненную мучиться. Если же господь за них, то никто их не одолеет, да еще и прозорливый тот монах будет помогать ему молитвой своей! Если же никому из них помощи не окажу, то впредь от них обоих как смогу устоять? А теперь я так думаю: кому из них господь поможет, к тому и я присоединюсь!»

Князь же Ольгерд Литовский, в согласии с прежним замыслом, собрал литовцев много и варягов, и жмуди и пошел на помощь Мамаю. И пришел к городу Одоеву, но, прослышав, что князь великий собрал великое множество воинов, – всю русь и словен, да пошел к Дону против царя Мамая, – прослышав также, что Олег испугался, – и стал тут с тех пор недвижимо, и понял тщетность своих помыслов, о союзе своем с Олегом Рязанским теперь сожалел, метался и негодовал, говоря: «Если человеку не хватает своего ума, то напрасно чужого ума ищет: никогда ведь не бывало, чтобы Литву поучала Рязань! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам и пуще погиб. Так что теперь побуду я здесь, пока не услышу о московской победе».

В то же время прослышали князья Андрей Полоцкий и князь Дмитрий Брянский, Ольгердовичи, что великая беда и забота отяготили великого князя Дмитрия Ивановича Московского и все православное христианство от безбожного Мамая. Были же те князья отцом своим, князем Ольгердом, нелюбимы из-за мачехи их, но ныне богом возлюблены были и святое крещение приняли. Были они, будто какие колосья плодовитые, сорняком подавляемые: живя среди нечестия, не могли плода достойного породить. И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нем же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но отец наш небесный, господь бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон свой, – чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то богу воздадим? Так устремимся, брате, на подвиг благой для подвижников Христа, источника христианства, пойдем, брате, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам, ибо большая беда наступила для них от поганых измаилтян, да еще и отец наш с Олегом Рязанским присоединились к безбожным и преследуют православную веру христианскую. Нам, брате, следует святое писание исполнить, говорящее: «Братья, в бедах отзывчивы будьте!» Не сомневайся же, брат, будто отцу мы противиться будем, ведь вот как евангелист Лука передал слова господа нашего Иисуса Христа: «Преданы будете родителями и братьями и умрете за имя мое; претерпевший же до конца – спасется!» Выберемся, брат, из давящего этого сорняка и привьемся к истинному плодовито»«" Христову винограду, возделанному рукою Христовой. Теперь ведь, брат, устремляемся мы не земной ради жизни, но почести в небесах желая, которую господь дает творящим волю его».

Князь же Дмитрий Ольгердович, прочтя письмо брата своего старшего, возрадовался и заплакал от радости, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, дай же рабам твоим желание совершить таким путем подвиг этот благой, что открыл ты брату моему старшему!» И велел послу: «Скажи брату моему, князю Андрею: готов я сейчас же по твоему приказу, брат и господин. Сколько есть войска моего, то все вместе со мною, потому что по божьему промыслу собрались мы для предстоящей войны с дунайскими татарами. И еще скажи брату моему, слышал я также от пришедших ко мне сборщиков меда из Севрской земли, говорят, что уже великий князь Дмитрий на Дону, ибо там дождаться хочет злых сыроядцев. И нам следует идти к Севере и там соединиться: надо держать нам путь на Северу, и таким путем утаимся от отца своего, чтобы не помешал нам постыдно».

Через несколько дней сошлись оба брата, как решили, со всеми силами в Северской земле и, свидясь, порадовались, как некогда Иосиф с Вениамином, видя с собою множество людей, бодрых и снаряженных умелых ратников. И достигли быстро Дона, и догнали великого князя Дмитрия Ивановича Московского еще на этой стороне Дона, на месте, называемом Березуй, и тут соединились.

Князь же великий Дмитрий с братом своим Владимиром возрадовались оба радостию великою такой милости божьей: ведь невозможно столь просто такому быть, чтобы дети отца оставили и перехитрили его, как некогда волхвы Ирода, и пришли нам на помощь. И многими дарами почтил их, и поехали своею дорогой, радуясь и славя святого духа, от земного уже всего отрешась, ожидая себе бессмертного иного искупленья. Сказал же им князь великий: «Братья мои милые, по какой нужде пришли вы сюда?» Они же ответили: «Господь бог послал нас к тебе на помощь!» Князь же великий сказал: «Воистину подобны вы праотцу нашему Аврааму, который быстро Лоту помог, и еще вы подобны доблестному великому князю Ярославу, который отомстил за кровь братьев своих». И тотчас послал такую весть князь великий в Москву преосвященному митрополиту Киприану: «Ольгердовичи – князья пришли ко мне со многими силами, а отца своего оставили». И вестник быстро добрался до преосвященного митрополита. Архиепископ же, прослышав о том, встал на молитву, говоря со слезами: «Господи владыко человеколюбец, ибо противные нам ветры в тихие превращаешь! И послал во все соборные церкви и монастыри, повелел усердно молитвы творить день и ночь к вседержителю-богу. И послал в монастырь к преподобному игумену Сергию, чтобы внял их молитвам бог. Княгиня же великая Евдокия, услышав о том великом божьем милосердии, начала щедрые милостыни раздавать и постоянно пребывала в святой церкви, молясь день и ночь.

Это же снова оставим и к прежнему возвратимся.

Когда князь великий был на месте, называемом Березуй, за двадцать три поприща от Дона настал уже пятый день месяца сентября – день памяти святого пророка Захарии (в тот же день и убиение предка Дмитрия – князя Глеба Владимировича), и прибыли двое из его сторожен заставы, Петр Горский и Карп Олексин, пришли знатного языка из числа сановников царского двора. Рассказывает тот язык: «Уже царь Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгерда Литовского да Олега Рязанского; руководствуясь сведениями, полученными от Олега, о твоих сборах царь не ведает и встречи тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Князь великий спросил его силе царской, и тот ответил: «Несчетное множество войск его сила, никто их не сможет перечесть».

Князь же великий стал совещаться с братом своим и со вновь обретенною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли и дальше останемся или Дон перейдем?» Сказали ему Ольгердпвичи: «Если хочешь твердого войска, то прикажи за Дон перейти, чтобы не было ни у одного мысли об отступлении; о великой же силе врага не раздумывай, ибо не в силе бог, но в правде: Ярослав, перейдя реку, Святополка победил, прадед твой, князь великий Александр, Неву-реку перейдя, короля победил, и тебе, призывая бога следует то же сделать. И если разобьем врага, то все спасемся, если же погибнем, то все общую смерть примем – от князей и до простых людей Тебе же, государю великому князю, ныне нужно забыть о смерти, смелыми словами речь говорить, чтобы от тех речей укрепилось войско твое: мы ведь видим, какое великое множество избранных витязей в войске твоем».

И князь великий приказал войску всему через Дон переправляться.

А в это время разведчики поторапливают, ибо приближаются поганые татары. И многие сыны русские возрадовались радостью великую, чая желанного своего подвига, о котором еще на Руси мечтали.

А за многие дни множество волков стекалось на место то, завывая страшно, беспрерывно все ночи, предчувствуя грозу великую. У храбрых людей в войсках сердца укрепляются, другие же люди в войсках, ту прослышав грозу, совсем приуныли: ведь небывалая рать собралась, безумолчно перекликаются, и галки своим языком говорят, и орлы, во множестве с устья Дона слетевшись, по воздуху паря, клекчут, и многие звери свирепо воют, ожидая того дня грозного, богом предопределенного, в который должны лечь тела человеческие: такое будет кровопролитие, будто вода морская. От того-то страха и ужаса великие деревья преклоняются и трава расстилается».

Многие люди из обоих войск печалятся, предвидя свою смерть.

Начали же поганые половцы в великом унынии сокрушаться о конце своей жизни, потому что если умрет нечестивый, то исчезнет память о нем с шумом. Правоверные же люди еще и больше воссияют в радости, ожидая уготованного им чаяния, прекрасных венцов, о которых поведал великому князю преподобный игумен Сергий.

Разведчики же поторапливают, ибо уже близко поганые и вс¦ приближаются. А в шестом часу дня примчался Семен Мелик с дружиной своей, а за ним гналось множество татар: нагло гнались почти до нашего войска, и лишь только русских увидев, возвратились быстро к царю и сообщили ему, что князья русские изготовились к бою у Дона. Ибо божьим промыслом увидели великое множество людей расставленных и сообщили царю: «Князей русских войско вчетверо больше нашего сборища». Тот же нечестивый царь, распаленный дьяволом себе на пагубу, вскричав вдруг, так заговорил: «Таковы мои силы, и если не одолею русских князей, то как возвращусь восвояси? Позора своего не перенесу!» – и повелел поганым своим половцам готовиться к бою.

Семен же Мелик поведал князю великому: «Уже Мамай-царь на Гусин брод пришел, и одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые».

Тогда начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами вплоть до шестого часа полки расставлять. Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Волынской земли, который знатным был полководцем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять.

Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей, и всех князей русских, и воевод и взъехав на высокое место, увидел образа святых, шитые на христианских знаменах, будто какие светильники солнечные, светящиеся в лучах солнечных; и стяги их золоченые шумят, расстилаясь как облаки, тихо трепеща, словно хотят промолвить; богатыри же русские стоят, и их хоругви, точно живые, колышутся, доспехи же русских сынов будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся.

Горестно же видеть и жалостно зреть на подобное русских собрание и устройство их, ибо все единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, и все единогласно говорят: «Боже, с высот взгляни на нас и даруй православному князю нашему, как Константину, победу, брось под ноги ему врагов-амаликетян, как некогда кроткому Давиду». Всему этому дивились литовские князья, говоря себе: «Не было ни до нас, ни при нас и после нас не будет такого войска устроенного. Подобно оно Александра, царя македонского, войску, мужеству подобны Гедеоновым всадникам, ибо господь своей силой вооружил их!»

Князь же великий, увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большого полка черным знаменем, на котором вышит образ владыки господа нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О владыка-вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих людей, что твоею десницею созданы и твоею кровью искуплены от служения дьяволу.

Вслушайся, господи, в звучание молитв наших, обрати лицо на нечестивых, которые творят зло рабам твоим. И ныне, господи Иисусе, молюсь и поклоняюсь образу твоему святому, и пречистой твоей матери, и всем святым, угодившим тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чудотворец Петр! На милость твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя твое, и отца и сына и святого духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь!»

Окончив молитву и сев на коня своего, стал он по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские, все от мала и до великого! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился – в эту ночь бдите и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с нами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без смятения. Каждый из вас пусть теперь изготовится, утром ведь уже невозможно будет приготовиться: ибо гости наши уже приближаются, стоят на реке на Непрядве, у поля Куликова изготовились к бою, и утром нам с ними пить общую чашу, друг другу передаваемую, ее ведь, друзья мои, еще на Руси мы возжелали. Ныне, братья, уповайте на бога живого, мир вам пусть будет с Христом, так как утром не замедлят на нас пойти поганые сыроядцы».

Ибо уже ночь наступила светоносного праздника Рождества святой богородицы. Осень тогда затянулась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная».

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить» – а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а полевой стороне будто горы шатаются – гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, – гроза страшная очень», – и светил Волынец: «Призывай, княже, бога на помощь!»

И повернулся он к войску русскому – и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» – тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только бога призывай и не оскудевай верою!»

И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же – к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точено какая-то женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого и рассчитываю на милость Божию-молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

Услышав это, князь великий прослезился и сказал: «Господу богу все возможно: всех нас дыхание в его руках!» И сказал Волынец: «Не следует тебе, государю, этого войску рассказывать, но только каждому воину прикажи богу молиться и святых его угодников призывать на помощь. А рано утром прикажи им сесть на коней своих, каждому воину, и вооружиться крепко и крестом осенить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами».

В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке Чурове за мужество его для верной охраны от поганых. Его исправляя, бог удостоил его в ночь эту видеть зрелище дивное. На высоком месте стоя, увидел он облако, с востока идущее, большое весьма, будто какие войска к западу шествуют. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обоих руках острые мечи, и сказали предводителям войска: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам господь даровал? И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся. Тот же Фома, с тех пор целомудрен и благоразумен, уверовал в бога, а о том видении рассказал наутро великому князю одному. Князь же великий сказал ему: «Не говори того, друже, никому», – и, воздев руки к небу, стал плакать, говоря: «Владыко господи человеколюбец! Молитв ради святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на амаликетян, и как старому Ярославу на Святополка, и прадеду моему великому князю Александру на похвалявшегося короля римского, пожелавшего разорить отечество его. Не по грехам же моим воздай мне, но излей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не дай нас в осмеяние врагам нашим, чтобы не издевались над нами враги наши, не говорили страны неверных: «Где же бог, на которого они так надеялись» Но помоги, господи, христианам, ими ведь славятся имя твое святое!»

И отослал князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там затаился полк его, дав ему лучших знатоков из своей свиты, удалых витязей, твердых воинов. А еще с ним отправил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и других многих.

Когда же настал, месяца сентября в восьмой день, великий праздник Рождества святой богородицы, на рассвете в пятницу, когда всходило солнце и туманное утро было, начали христианские стяги развеваться и трубы боевые во множестве звучать. И вот уже русские кони взбодрились от звука трубного, и каждый воин идет под своим знаменем. И радостно было видеть полки, выстроенные по совету твердого воеводы Дмитрия Боброка Волынца.

Когда же наступил второй час дня, начали звуки труб у обоих войск возноситься, но татарские трубы словно онемели, а русские трубы загремели громче. Полки же еще не видят друг друга, ибо утро было туманное. А в это время, братья, земля стонет страшно, грозу великую предрекая на восток вплоть до моря, а на запад до самого Дуная, и огромное то поле Куликово прогибается, а реки выступали из берегов своих, ибо никогда не было стольких людей на месте том.

Когда же князь великий пересел на лучшего коня, поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, то слезы потоками текли из очей его: «Отцы и братья мои, господа ради сражайтесь и святых ради церквей и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос-бог и спаситель душ наших».

Укрепив полки, снова вернулся под свое знамя черное, и сошел с коня, и на другого коня сел, и сбросил с себя одежду царскую, и в другую оделся. Прежнего же коня своего отдал Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду на него воздел, ибо любил его сверх меры, и знамя свое черное повелел оруженосцу своему над Бренком держать. Под тем знаменем и убит был вместо великого князя.

Князь же великий стал на месте своем, и, сняв с груди своей живоносный крест, на котором были изображены страдания Христовы и в котором находился кусочек живоносного древа, восплакал горько и сказал: «Итак, на тебя надеемся, живоносный господен крест, в том же виде явившийся греческому царю Константину, когда он вышел на бой с нечестивыми, и чудесным твоим видом победил их. Ибо не могут поганые нечестивые половцы твоему образу противостоять; так, господи, и покажи милость свою на рабе твоем!»

В это же время пришел к нему посланный с грамотами от преподобного старца игумена Сергия, а грамотах написано: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску – мир и благословение!» Князь же великий, прослушав писание преподобного старца и расцеловав посланца с любовью, тем письмом укрепился, точно какими-нибудь твердыми бронями. А еще дал посланный старец от игумена Сергия хлебец пречистой богородицы, князь же великий принял хлебец святой и простер руки свои, вскричав громогласно: «О великое имя все святой троицы, о пресвятая госпожа богородица, помоги нам молитвами той обители и преподобного игумена Сергия; Христе боже, помилуй и спаси души наши!»

И сел на лучшего своего коня, и, взяв копье свое и палицу железную, выехал из рядов, хотел раньше всех сам сразиться с погаными от великой печали души своей, за свою великую обиду, за святые церкви и веру христианскую. Многие же русские богатыри, удержав его, помешали ему сделать это, говоря: «Не следует тебе, великому князю, прежде всех самому в бою биться, тебе следует в стороне стоять и на нас смотреть, а нам нужно биться и мужество свое и храбрость перед тобой показать: если тебя господь спасет милостью своею, то ты будешь знать, кого чем наградить. Мы же готовы все в этот день головы свои положить за тебя, государь, и за святые церкви, и за православное христианство. Ты же должен, великий князь, рабам своим, насколько кто заслужит своей головой, память сотворить, как Леонтий-царь Федору Тирону, в книге соборные записать наши имена, чтобы помнили русские сыны, которые после нас будут. Если же тебя одного погубим, то от кого нам и ждать, что по нас поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря: влачится оно по пустыне, а набежавшие дикие волки рассеят его, и разбегутся овцы кто куда, Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас».

Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, доброй вашей речи я не могу ответить, а только благодарю вас, ибо вы воистину благие рабы божьи. Ведь хорошо вы знаете о мучении Христова страстотерпца Арефы. Когда его мучили и приказал царь вести его перед народом и мечом зарубить, доблестные его друзья, один перед другим торопясь, каждый из них свою голову палачу под меч преклонял вместо Арефы, вождя своего, понимая славу поступка своего. Арефа же, вождь, сказал воинам своим: «Так знайте, братья мои, у земного царя не я ли больше вас почтен был, земную славу и дары приняв? Так и ныне впереди идти подобает мне также к небесному царю, голове моей следует первой отсеченной быть, а точнее сказать – увенчанной». И, подступив, палач отрубил голову его, а потом и воинам его отсек головы. Так же и я, братья. Кто больше меня из русских сынов почтен был и благое беспрестанно принимал от господа? А ныне зло нашло на меня, неужели не смогу я претерпеть: ведь из-за меня одного это все и воздвиглось. Не могу видеть вас, побеждаемых, и все, что последует, не смогу перенести, потому и хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью погибнуть за святую веру христианскую! Если умру – с вами, если спасусь – с вами!»

И вот уже, братья, в то время полки ведут: передовой полк ведет Дмитрий Всеволодович да брат его, князь Владимир Всеволодович, а с правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ведет Тимофей Волуевич с костромичами. Многие же полки поганых бредут со всех сторон: от множества войска нет им места, где сойтись. Безбожный царь Мамай, выехав на высокое место с тремя князьями, следит за людским кровопролитием.

Увидев, что настал третий час дня, князь великий произнес: «Вот уже гости наши приблизились и передают друг Другу круговую чашу, что первые уже испили ее, и возвеселились, и уснули, ибо уже время пришло и час настал храбрость свою каждому показать». И стегнул каждый воин своего коня, и воскликнули все единогласно: «Снами бог!» – и еще: «Боже христианский, помоги нам!», – а поганые татары своих богов стали призывать.

И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий божьих! Воля господня свершается: час, и третий, и четвертый, и пятый, и шестой твердо бьются неослабно христиане с погаными половцами.

Когда же настал седьмой час дня, по божьему попущению и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще и божьею силою сохранен был. Много раз стяги великого князя подсекали, но не истребили их божьей милостью, они еще больше утвердились.

Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича; он поведал великому князю, говоря: «В шестой час этого дня видел я, как над вами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря над войском великого князя, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком как бы проповеднически или пророчески. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на войско, на головы христиан».

Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели – уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: «Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!» И ответил Дмитрий: «Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину богу молиться прилежно и призывать святых на помощь, и с этих пор снизойдет благодать божья и помощь христианам». И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: «Боже, отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!» Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!» – и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!»

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы, нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя посекли их, точно лес вырубали – будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на берегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко -и в ад сошел ты!» И многие раненые наши, и те помогали, посекая поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса и великого своего пособника Магомета. И не было ему помощи от них, ибо сила святого духа, точно огонь, ожигает их.

И Мамай, увидев новых воинов, что, будто лютые звери, скакали и разрывали врагов, как овечье стадо, сказал своим: «Бежим, ибо ничего доброго нам не дождаться, так хотя бы головы свои унесем!» И тотчас побежал поганый Мамай с четырьмя мужами в излучину моря, скрежеща зубами своими, плача горько, говоря: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами!»

И многие погнались за ними и не догнали, потому что кони их утомились, а у Мамая свежи кони его, и ушел он от погони.

И это все случилось милостью бога всемогущего и пречистой матери божьей и молением и помощью святых страстотерпцев Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибей-разбойник, когда в охраненье стоял, как уже написано выше. Некоторые же гнались за татарами и, всех добив, возвращались, каждый под свое знамя.

Князь же Владимир Андреевич стал на поле боя под черным знаменем. Страшно, братья, зреть тогда, и жалостно видеть и горько взглянуть на человеческое кровопролитие: как морское пространство, а трупов человеческих -как сенные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли.

И сказали литовские князья: «Мы думаем, что жив он, но ранен тяжело; что, если среди мертвых трупов лежит?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу твердо бьющимся с погаными палицею своею». Еще один сказал: «Я видел его позже того: четыре татарина напали на него, он же твердо бился ними». Некий князь, именем Стефан Новосильский, тот сказал: «Я видел его перед самым твоим приходом, пешим шел он с побоища, и: раненный весь. Оттого не мог я ему помочь, что преследовали меня три татарина и милостью божьей едва от них спасся, а много зла от них принял и очень измучился».

Князь же Владимир сказал: «Братья и други, русские сыны, если кто в живых брата мого сыщет, тот воистину первым будет средь нас!; И рассыпались все по великому, могучему и грозному полю боя, ищучи победы победителя. И некоторые набрели на убитого Михаила Андреевича Бренка: лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь великий; другие же набрели на убитого князя Федора Семеновича Белозерского, сочтя его за великого князя, потому что похож был на него.

Два же каких-то воина отклонились на правую сторону в дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Чуть отошли от места битвы – и набрели на великого князя, избитого и израненного всего и утомленного, лежал он в тени срубленного дерева березового. И увидели его и, слезши с коней, поклонились ему. Сабур же тотчас вернулся поведать о том князю Владимиру и сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!»

Все князья и воеводы, прослышав об этом, быстро устремились и пали в ноги ему, говоря: «Радуйся, князь наш, подобный прежнему Ярославу, новый Александр, победитель врагов: победы этой честь тебе принадлежит!» Князь же великий едва проговорил: «Что там, – поведайте мне». И сказал князь Владимир: «Милостью божьей и пречистой его матери, помощью и молитвами сродников наших святых мучеников Бориса и Глеба, и молитвами русского святителя Петра, и пособника нашего и вдохновителя игумена Сергия, – тех всех молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись».

И привели ему коня, и, сев на коня и выехав на великое, страшное и грозное место битвы, увидел войска своего убитых очень много, а поганых татар вчетверо больше того убитых, и, обратясь к Волынцу, сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда воеводою быть».

И поехал с братом своим и с оставшимися князьями и воеводами по месту битвы, восклицая от боли сердца своего и слезами обливаясь, и так сказал: «Братья, русские сыны, князья, и бояре, и воеводы, и слуги боярские! Судил вам господь бог такою смертью умереть. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство». И немного погодя подъехал к месту, на котором лежали убитые вместе князья белозерские: настолько твердо бились, что один за другого погибли. Тут же поблизости лежал убитый Михаил Васильевич; став же над ними, любезными воеводами, князь великий начал плакать и говорить: «Братья мои князья, сыны русские, если имеете смелость пред богом, помолитесь за нас, чтобы вместе с вами нам у господа бога быть, – ибо знаю, что послушает вас бог!»

И дальше поехал, и нашел своего наперсника Михаила Андреевича Бренка, а около него лежит стойкий страж Семен Мелик, поблизости от них Тимофей Волуевич убитый. Став же над ними, князь великий прослезился и сказал: «Брат мой возлюбленный, из-за сходства со мною убит ты. Какой же раб так может господину служить, как этот, ради меня сам на смерть добровольно грядущий! Воистину древнему Авису подобен, который был в войске Дария Персидского и так же, как ты, поступил». Так как лежал тут и Мелик, сказал князь над ним: «Стойкий мой страж, крепко охраняем был я твоею стражею». Приехал и на другое место, увидел Пересвета-монаха, а перед ним лежит поганый печенег, злой татарин, будто гора, и тут же вблизи лежит знаменитый богатырь Григорий Капустин. Повернулся князь великий к своим и сказал: «Видите, братья, зачинателя своего, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословенный игуменом Сергием, и победил великого, сильного, злого татарина, от которого испили бы многие люди смертную чашу».

И отъехав на новое место, повелел он трубить в сборные трубы, созывать людей. Храбрые же витязи, достаточно испытав оружие свое над погаными татарами, со всех сторон бредут на трубный звук. Шли весело, ликуя, песни пели: те пели богородичные, другие – мученические, иные же – псалмы, – все христианские песни. Каждый воин идет, радуясь, на звук трубы.

Когда же собрались все люди, князь великий стал посреди них, плача и радуясь: об убитых плачет, а о здравых радуется. Говорил же: братья мои, князья русские, и бояре поместные, и служилые люди всей земли! Подобает вам так служить, а мне – по достоинству восхвалять вас. Если же сбережет меня господь и буду на своем престоле, на великом княжении в граде Москве, тогда по достоинству одарю вас. Теперь же вот что сделаем: каждый ближнего своего похороним, чтобы не попали зверям на съедение тела христианские».

Стоял князь великий за Доном на поле боя восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Тела христиан в землю погребли, нечестивых тела брошены были зверям и птицам на растерзание.

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайте, братья, скольких воевод нет, скольких служилых людей». Говорит боярин московский, именем Михаил Александрович, а был он в полку у Микулы у Васильевича, счетчик был гораздый: «Нет у нас, государь, сорока бояр московских, да двенадцати князей Белозерских да тринадцати бояр – посадников новгородских, да пятидесяти бояр Новгорода Нижнего, да сорока бояр серпуховских, да двадцати бояр переяславских, да двадцати пяти бояр костромских, да тридцати пяти бояр владимирских, да пятидесяти бояр суздальских, да сорока бояр муромских, да тридцати трех бояр ростовских, да двадцати бояр дмитровских, да семидесяти бояр Можайских, да шестидесяти бояр звенигородских, да пятнадцати бояр угличских, да двадцати бояр галичских, а младшим дружинникам и счета нет; но только знаем: погибло у нас дружины всей двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч».

И сказал князь великий: «Слава тебе, высший творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей!» И плакал долгое время, и сказал князьям и воеводам своим: «Поедем, братья, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, вернемся в свои вотчины и дедины: чести мы себе добыли и славного имени!»

Поганый же Мамай тогда побежал с побоища, и достиг города Кафы, и, утаив свое имя, вернулся в свою землю, не желая стерпеть, видя себя побежденным, посрамленным и поруганным. И снова гневался, сильно ярясь, и еще зло замышляя на Русскую землю, словно лев рыкая и будто неутолимая ехидна. И, собрав оставшиеся силы свои, снова хотел изгоном идти на Русскую землю. И когда он так замыслил, внезапно пришла к нему весть, что царь по имени Тохтамыш с востока, из самой Синей Орды, идет на него. И Мамай, который изготовил войско для похода на Русскую землю, с тем войском пошел против Тохтамыша. И встретились на Калке, и был между ними бой большой. И царь Тохтамыш, победив царя Мамая, прогнал его. Мамаевы же князья, и союзники, и есаулы, и бояре били челом Тохтамышу, и принял тот их, и захватил Орду, и сел на царстве. Мамай же убежал снова в Кафу один; утаив свое имя, скрывался здесь, и опознан был каким-то купцом и тут убит он был фрягами; и так зло потерял жизнь свою. Об этом же кончим здесь.

Ольгерд же Литовский, прослышав, князь великий Дмитрий Иванович победил Мамая, возвратился восвояси со стыдом велик. Олег же Рязанский, узнав, что хочет князь великий послать на него войско, испугался и убежал из своей вотчины с княгинею и с боярами; рязанцы же били челом великому князю, и князь великий посадил в Рязани своих наместников.

Краткое содержание "Сказания о Мамаевом побоище" поможет вам узнать основные события, описанные в этом памятнике древнерусской литературы. Оно повествует о Куликовской битве - одном из ключевых сражений объединенного русского войска под командованием Дмитрия Донского против Золотой Орды Мамая. В этом произведении рассказывается о небесных видениях, которые предвещали победу русского народа, приводится множество интересных деталей и подробностей. Наряду с историческими фактами, которые имели место в действительности, произведение содержит вымышленные эпизоды, основанные на легендах и сказаниях.

Особенности произведения

Краткое содержание "Сказания о Мамаевом побоище" должно быть хорошо известно всем, кто интересуется не только отечественной литературой, но и историей. Интересно, что оно значительно отличается от других военных повестей, относящихся к тому времени. Из содержания "Сказания о Мамаевом побоище", автор которого неизвестен, можно сделать вывод, что человек, написавший его, был церковником. При этом он стремится выставить Мамая язычником. Религиозное осмысление событий определяет и выбор им соответствующих художественных приемов, манеры повествования. Так, на страницах "Сказания о Мамаевом побоище", краткое содержание которого позволит вам вспомнить, о чем это произведение, автор постоянно сравнивает происходящие события и их героев с персонажами мировой и библейской истории. Например, упоминает Моисея, Гидеона, Давида и Голиафа, византийского императора Константина Великого, Александра Македонского, Ярослава Мудрого и Александра Невского. Аналогии с Библией и важными историческими событиями прошлого придают еще большую значимость битве на Куликовом поле.

Время написания

В нашем распоряжении есть полное содержание "Сказания о Мамаевом побоище". Автора, год написания этого произведения установить невозможно.

Стоит отметить, что произведение до нас дошло в списках, причем некоторые из них весьма поздние, относятся даже к концу XVIII - началу XIX века. Все это говорит о том, что оно было чрезвычайно популярно на Руси. При этом нужно признать, что на него оказало значительное влияние идеологическая и политическая атмосфера того времени, в которое оно создавалось и редактировалось.

Например, многие исследователи в анализе краткого содержания "Сказания о Мамаевом побоище" отмечают, что особое внимание уделяется роли церкви. В годы противостояния Москвы с Великим Литовским княжеством, а потом и с Крымским ханством усиливаются антилитовские и антиордынские акценты соответственно.

Исследования

Анализом произведения "Сказание о Мамаевом побоище" долгое время занимались лингвист и доктор филологических наук Сергей Шамбинаго. В своих работах они отмечали своеобразие этого произведения в стремлении неизвестного автора продемонстрировать роль исторической личности, ее значимость в происходящих событиях, чего раньше в русской литературе почти никогда не делалось. В этом плане автор ушел гораздо дальше обычного летописного текста.

В анализе содержания "Сказания о Мамаевом побоище" отмечается то, что это произведение многофигурное, причем в нем можно выделить три группы основных персонажей. К главным принадлежат князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, а также Мамай. К второстепенным относятся Сергий Радонежский, Олег Рязанский, Ольгерд Литовский, братья Ольгердовичи. Определенное влияние на повествования оказывают эпизодические герои: Михаил Бренк, Захария Тютчев, Фома Кацибей, митрополит Киприан. Для анализа "Сказания о Мамаевом побоище" крайне важно, что судьба каждого героя не замыкается в отдельном микросюжете. Автор стремится показать роль и значение каждого, даже если они ничтожны.

Основные события

В этой статье мы познакомим читателей с кратким содержанием "Сказания о Мамаевом побоище". Начинается произведение с характеристики восточного князя Мамая, язычника и преследователя христиан. Он идет войной на Русскую землю, получая поддержку от своего ставленника Олега Рязанского, который рассчитывает получить Владимир, Коломну и Муром, и Ольгерда Литовского, надеющегося получить Москву.

Ольгерд и Олег убеждены, что московский князь Дмитрий Донской не решится выступить против татаро-монгольского войска и оставит свой город неприятелю без боя. Когда Дмитрий узнает о надвигающейся угрозе, он посылает за своим братом в Боровск, а также обращается ко всем русским князьям. При этом он общается с митрополитом Киприаном, рассказывая тому, что ничем не провинился перед Мамаем, выплатил дань в полном размере. Священник советует ему смириться, отправив все золото, что есть, а если и это не удовлетворит восточного правителя, то его должен будет сразить Господь.

Встреча с Сергием

Даже в очень кратком содержании "Сказания о Мамаевом побоище" необходимо уделить внимание событиям, предшествующим битве. Послушавшись митрополита, Дмитрий отправляет навстречу Мамаю Захария Тютчева с большим обозом золота.

Оказавшись в Рязани, Захарий узнает, что Олег и Ольгерд планируют присоединиться к завоевателю, отправляет тайком гонца к Дмитрию с этой вестью. Князь советуется с Киприаном, а после призывает всех русских воинов приехать на Успение святой Богородицы в Коломну.

Сам князь вместе с братом и другими русскими князьями отправляется к Троице, чтобы встретиться со старцем Сергием. Тот благословляет его на бой, предсказывая победить врага. С собой Сергий дает ему двух монахов: Андрея Ослябю и Александра Пересвета.

Подготовка к битве

Дмитрий рассказывает Киприану, что Сергий предрек ему победу в битве против Мамая. Митрополит тоже благословляет его на сражение, отправляя богосвященный крест к Никольским, Фроловским и Константино-Еленинским воротам, чтобы любой воин вышел из них окропленным святой водой и благословенным.

В Коломне Дмитрий распределяет полки и назначает в них воевод. Получив благословение от архиепископа Геронтия, переходит Оку во главе войска, в молитве обращаясь к своим родственникам, братьям Борису и Глебу, за помощью.

В это время Ольгерд и Олег узнают, что Дмитрий движется навстречу Мамаю с большим войском. Они начинают сомневаться в успехе захватчика, решают устраниться от сражения, выжидая, кто же окажется победителем. А вот князья Дмитрий Брянский и Андрей Полоцкий, Ольгердовичи, нелюбимые своим отцом из-за мачехи, крестившей их, решают присоединиться к православной армии Дмитрия. Они оставляют отца.

В результате русское войско переправляется через Дон. От разведчиков становится известно, что татары совсем близко, к тому же они в курсе, что Дмитрий собрал большое войско. Князь ездит по полкам с воодушевляющими речами, призывая отстоять Русь и православную веру, не жалея собственной жизни.

Видение

Свидетелем важного предзнаменования становится разбойник Фома Кацибей, которого Дмитрий простит за мужество, поставив на пост на реке Чуров. Он удостаивается видения. Бог желает исправить Фому, показывая, как с востока движется огромное облако, а с юга являются двое юношей в светлых багряницах и с острыми мечами. Те требуют ответа от предводителей войска, спрашивая, кто им позволил нападать на их родную землю. Они рубят мечами противников, спастись не удается ни одному недругу. Фома рассказывает о своем видении князю, с тех пор начинает верить в Бога и берется за ум.

Князь Дмитрий отправляет своего брата Владимира вместе с Дмитрием Волынцем в дубраву вверх по Дону, чтобы они там затаились со своими полками. В праздник Рождества пресвятой Богородицы оба войска встречаются на Куликовом поле.

Автор произведения описывает, как реагирует на это природа: земля будто стонет, предрекая грозу, а само поле прогибается, реки выходят из берегов от такого количества людей. Гонец, присланный Сергием Радонежским, отдает князю грамоты с благословением, а также хлебец пречистой Богородицы. Князь обращается с молитвой, просит Богородицу и Троицу о заступничестве. После этого садится на коня, вставая перед первыми рядами своих ратников, чтобы повести их в бой. При этом его окружение против, отговаривая его, но Дмитрий их не слушает.

Сражение Пересвета

Навстречу русскому войску от татар выезжает лютый печенег ростом в пять сажен. От русского воинства выступает монах Александр Пересвет, как повелел игумен Сергий Радонежский. Они бросаются друг на друга, бьются копьями, после чего замертво падают с коней.

Дмитрий призывает воинов продемонстрировать всю их храбрость, начинается битва.

Куликовская битва

В "Сказании о Мамаевом побоище" автор описывает, что татары в седьмом часу начинают одолевать русских, склоняя чашу весов в свою пользу. В это время князь Владимир, который затаился со своими воинами в дубраве, рвется броситься брату на помощь, но его останавливает Дмитрий Волынец, утверждая, что время для этого еще не пришло.

Только в восьмом часу свежие силы русского воинства, которые находились в засаде, бросаются в гущу сражения. Изнуренные продолжительной битвой, татары не выдерживают этой внезапной атаки. Они бегут с поля боя. Мамай обращается к своим богам, причем ко всем подряд (Салавату, Перуну, Хорсу, Раклию, Магомету), но те ему совершенно не помогают. Ему тоже приходится броситься в бегство. Ему удается уйти от преследования.

Развязка

Князь Дмитрий побеждает татар, как отмечает автор, с помощью Бога и Божией матери, святых Бориса и Глеба, которые являлись Кацибею. Самого князя находят в дубраве раненым и избитым. Он приказывает воинам похоронить своих товарищей, чтобы их православные тела не стали добычей зверей.

На поле боя войско остается восемь дней, все это время они хоронят своих соратников. Мамай возвращается в свою землю, собираясь идти на Русь с новым войском, но тут узнает, что сам оказался под угрозой, так как на него направляется царь Тохтамыш с востока. Тохтамыш разбивает Мамая на Калке. Тот скрывается в Кафу под чужим именем, но его удается все же выследить и убить.

Ольгерд, узнав о победе Дмитрия, со стыдом отправляется в свои владения, а убегает из своей вотчины, опасаясь, что Дмитрий пришлет к нему свое войско.

Сказание о Мамаевом побоище - – памятник Куликовского цикла, наряду с «Задонщиной», краткой и пространной летописной Повестью о Куликовской битве. Из всех произведений цикла С. – самый подробный и сюжетно увлекательный рассказ о битве на Куликовом поле в 1380 г. С. сообщает… …

«Сказание о Мамаевом побоище» - СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ пам. Куликовского цикла, наиболее полно повествующий о Куликовской битве (1380). С. содержит ряд сведений, неизвестных по др. источникам (о подготовке к походу, о расстановке войск, о ходе сражения), что делает его… … Российский гуманитарный энциклопедический словарь

"СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ" - памятник др. рус. литературы 1 й четв. 15 в., посвященный Куликовской битве 1380. Наличие большого числа списков, обилие редакций и вариантов (4 редакции Основная, Летописная, Киприановская, Распространенная, включающие в себя множество… … Советская историческая энциклопедия

«СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ» - «СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ», памятник древнерусской литературы 1‑й четверти XV в. (датировка гипотетична, были попытки отнести «Сказание» к более позднему времени). Содержит самый подробный рассказ о Куликовской битве 1380 и связанных с ней… … Литературный энциклопедический словарь

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ - литературное произведение XV в. об исторических событиях Куликовской битвы. В «Сказании» повествуется о небесных видениях, предвещавших победу русского народа. Приводится множество интересных подробностей этого героического времени: о посольстве… … Русская история

Сказание - (греч. historia, diegemata) в настоящее время термин, не прикрепленный к определенному литературному жанру. Даже специалисты употребляют часто безразлично слова сказание, легенда, предание, сага. Слово «С.» в древней русской литературе имело… … Литературная энциклопедия

сказание - я, с. В фольклоре: повествовательное произведение исторического или легендарного характера. Сказание о Мамаевом побоище. Сказание о князьях Владимирских. Сказанье о кончине страдальца Епифания и прочих, с ним вместе пострадавших в Пустозерске:… … Популярный словарь русского языка

сказание - прозаическое повествование с историческим или легендарным сюжетом, облеченное в литературную форму, письменную или устную. Различают мифологические (древнейшие) и исторические (более поздние) С. Разновидности С.: миф, предание, легенда, быль и др … Словарь литературоведческих терминов

Сказание о Борисе и Глебе - – самый интересный и совершенный в литературном отношении памятник из цикла произведений, посвященных рассказу о гибели сыновей Владимира I Святославича Бориса и Глеба во время междоусобной борьбы за великокняжеский киевский стол в 1015 г. Борисо … Словарь книжников и книжности Древней Руси

Сказание - в фольклоре общее родовое название повествовательных произведений исторического и легендарного характера. Среди С. различают предания (См. Предание), легенды (См. Легенда) и др. В древних литературах С. именуют прозаические произведения с … Большая советская энциклопедия

Книги

• Сказание о Мамаевом побоище , С.К. Шамбинаго. Издание можно разделить на две части. В первой излагаются результаты филологических исследований различных дошедших до нас списков рукописей Сказания о МамаевомПобоище. Анализируются отличия… Купить за 2290 грн (только Украина)
• Сказание о Мамаевом побоище , С.К. Шамбинаго. Издание можно разделить на две части. В первой излагаются результаты филологических исследований различных дошедших до нас списков рукописей Сказания о Мамаевом Побоище. Анализируются отличия…