Спектакль бесы. Анджей вайда - современник бесов

Выдающийся польский кинорежиссер Анджей Вайда сегодня прилетел в Москву. Цель его визита - поставить в столичном театре "Современник" спектакль по роману Достоевского "Бесы".

Лауреат премий Оскар, Сезар, Феликс занимается не только кино. С конца 50-х Вайда работал в театре и творчество Достоевского ему хорошо знакомо. "Бесов" и "Преступление и наказание" он ставил на польских сценах.

В аэропорту режиссера встречали его коллега Галина Волчек и наш корреспондент Ольга Меженная.

Шереметьево-2. Галина Волчек встречает Анджея Вайду и Кристину Захватович, жену Вайды и сценографа и художника по костюмам. Галина Волчек здесь потому, что это она пригласила Вайду в Москву, в "Современник". Вайда, в свою очередь, здесь потому, что в "Современнике" он намерен поставить спектакль "Бесы" по роману Достоевского. Розы из рук в руки уже переданы где-то там, куда камеру не пускают. Ждать багаж гостям предстоит в специальном зале, где можно поговорить.

Анджей Вайда: "Долететь в Москву куда легче, чем поставить "Бесов"... Для меня работа с Достоевским всегда большое потрясение. А с "Бесами" - тем более".

Вайда уже ставил "Бесов". Впервые - больше тридцати лет назад в Кракове. Тот спектакль в Польше сразу запретили. А в Лондоне, например, против его показа протестовало советское посольство. Фурцевой как-то Вайда хотел поведать о своей мечте снять с советскими актерами кинокартину "Бесы", но Галина Волчек вовремя его остановила. Тогда было не время.

Потом на немецком и японском Вайда работал с "Бесами". А в Америке Лизу в его театральной постановке "Бесов" играла Мерил Стрип.

Анджей Вайда: "Она тогда была еще студенткой актерского колледжа. И мы с Кристиной все время, когда любовались ею в работе, думали о том, как примет ее Голливуд, с этой скромностью, спокойствием, достоинством. Марылькой мы тогда ее называли".

С "Современником" у Вайды связи, как с "Бесами" и Достоевским, - давнишние. В 1972-м году он ставил в этом театре американскую пьесу "Как брат брату", с Гафтом, Квашой и Лидией Толмачевой. Тогда он увидел на сцене Галину Волчек. И еще увидел ночные очереди у билетных касс "Современника". Про те очереди теперь он говорит - это было лучшее для театров время. Ну, а Галину Волчек он позвал в "Бесах" сыграть.

Анджей Вайда: "Это условие - Волчек согласилась? – Ну, так, как все женщины, да или нет...".

На репетиции ему отведено полтора месяца. За неделю до премьеры полностью закроется для зрителей театр, для того чтобы сцена для Вайды в любое время была свободна.

Всех, с кем предстоит работать, Анджей Вайда говорит, что знает. Недавно инкогнито он был в Москве. Неделю. Смотрел все спектакли "Современника". Выбирал актеров.

Анджей Вайда: "Завтра начинаем. Важный для меня день".

Ольге Дроздовой предстоит в московских "Бесах" Вайды сыграть Лизу, ту самую, что играла когда-то Мерил Стрип. Гармаш, Яковлева, Кваша, - Вайда говорит о тех, кто еще будет занят в спектакле. Но уже идет вниз. Шапки, специально приготовленные для Москвы, достаются из багажа уже на выходе.

Ф.М.Достоевский

БЕСЫ

Инсценировка Альбера Камю
Сценическая редакция Анджея Вайды.

Перевод с польского инсценировки романа «Бесы» - Никита Кузнецов

Небольшая террористическая организация начинает действовать в российской глубинке. Ее непосредственный руководитель – Петр Верховенский – тесно общается с уголовными элементами и не брезгает мокрыми делами. Ее идейный вдохновитель – Николай Ставрогин – больше занят личной жизнью. Он соблазняет всех женщин, которые попадаются ему на пути, а в финале принимает швейцарское гражданство и вешается. Любовь, политика, преступления, -- все смешалось в этих «Бесах».

Вослед за Достоевским и Камю, написавшим инсценировку романа, Вайда рассказывает страшную историю духовной деградации российского общества. Его режиссерская рука здесь подобна резцу ваятеля, отсекающего все лишнее. Самой главной победой режиссера оказался роман Достоевского "Бесы". Именно он мерцает и пульсирует, выпирает и болезненно саднит в самых непредвиденных местах. Над ним смеются и неожиданно замирают, слушая слова Верховенского-младшего о провокациях, поджогах, убийствах и развращении общества, глядя, как кружатся бесы в черных одеждах по сцене и как смиренно один из них садится послушать евангельскую притчу о свиньях, в которых вошли бесы. В спектакле Анджея Вайды "Современник" приобрел неудобную, по-настоящему современную историю. Слова Достоевского страшно резонируют в сегодняшнем пространстве России. Случай этого писателя таков, что иногда слова важнее того, как они играются актерами. Главное, чтобы их услышали…

ПОСТАНОВКА - АНДЖЕЙ ВАЙДА

Действующие лица и исполнители:

Николай Всеволодович Ставрогин - Владислав ВЕТРОВ
Матреша - Лера МОТИНА
Тихон - Андрей АВЕРЬЯНОВ
Рассказчик - Сергей ЮШКЕВИЧ
Алексей Кириллов - Илья ДРЕВНОВ
Иван Шатов - Сергей ГИРИН,
Олег ФЕОКТИСТОВ
Лизавета Николаевна Дроздова - Марина АЛЕКСАНДРОВА
Мария Тимофеевна Лебядкина - Елена ЯКОВЛЕВА,
Елена ПЛАКСИНА
Капитан Лебядкин - Сергей ГАРМАШ
Варвара Петровна Ставрогина - Тамара ДЕГТЯРЕВА
Прасковья Ивановна Дроздова - Светлана КОРКОШКО
Даша Шатова - Клавдия КОРШУНОВА
Степан Трофимович Верховенский - Игорь КВАША
Шигалев - Александр КАХУН
Липутин - Александр БЕРДА,
Алексей КЛИМОВ
Виргинский - Владислав ФЕДЧЕНКО
Семинарист - Евгений ПАВЛОВ
Лямшин - Олег ФЕОКТИСТОВ
Алексей Егорович - Владимир ЗЕМЛЯНИКИН
Маврикий Николаевич - Максим РАЗУВАЕВ
Петр Степанович Верховенский - Александр ХОВАНСКИЙ
Федька - Валерий ШАЛЬНЫХ
Виргинская - Дарья БЕЛОУСОВА
Студентка - Полина РАШКИНА
Капитан - Рашид НЕЗАМЕТДИНОВ
Мария Шатова - Марина ФЕОКТИСТОВА
Священник - Рогволд СУХОВЕРКО
Черные Фигуры - Кирилл МАЖАРОВ,
Рашид НЕЗАМЕТДИНОВ,
Владимир СУВОРОВ,
Ольга МАРКИНА

Елена Ямпольская

Пан Вайда поставил в Достоевского за шесть недель

"Бесы" Анджея Вайды, сыгранные в "Современнике", гораздо интереснее "Бесов" Анджея Вайды в экранизации 1988 года. На мой вкус, конечно. Причины тут могут быть разные, а может, и одна, причем самая простая. Есть такой фактор, называется "русский артист". Никто никогда не сыграет Достоевского ли, Толстого ли, Чехова так, как это сделают русские актеры, и стараться им особенно не надо, а из кожи вон лезть -тем более, потому что у них общая кожа с Достоевским, Чеховым и Толстым. Во всяком случае, много общих клеточек.

Непонятно, как физически удалось за полтора месяца сделать сильный, полнометражный спектакль на тридцать человек. Изучаешь плотно набранную программку, и кажется, что в едином порыве "взбесилась" чуть ли не вся труппа "Современника". Причем сразу, на уровне программки, ясно, что обязана стать удачей хромоножка Мария Тимофеевна - Елена Яковлева. Что Игорь Кваша идеален для старшего Верховенского. А вот Сергей Гармаш - капитан Лебядкин - поверг меня в некоторое недоумение. Не таким я представляла себе Лебядкина, скорее, маленьким, мерзеньким, плюгавым. Но мы - обыватели, а Вайда все-таки гений, есть разница. Гармаш не просто совпал с Лебядкиным, как влитой, он в этом спектакле лучше всех, ярче всех, не говорю уже - смешнее всех, и это не мое личное пристрастие, а очевидный выбор зала. Гармаш играет так, что впервые в жизни я пожалела о преждевременной насильственной кончине капитана Лебядкина, ибо во втором акте мы были лишены его блистательного общества. Зато до антракта Лебядкин - бенефициант. И проторчав полтора часа за кулисами, а потом выйдя на поклоны, Гармаш первым, если не единственным, удостоился приветственных воплей зала. Сидевшая рядом со мной Лия Меджидовна Ахеджакова шептала восхищенно: "Какой актер, какой актер..."

Быть смешным - очень важная штука, когда играешь "Бесов". Потому что они написаны на грани откровенного глумежа. Здесь роскошный комичный текст, и если местами трактуется о вещах философских или жутких, то блестящие парадоксы все равно вызывают у слушателя улыбку удовольствия... Помимо Лебядкина, чумазого, громогласного, хрипатого, этакого Ноздрева, которого унизила, оскорбила и опустила жизнь, алкаша с неустойчивой вибрацией во всех членах, тощего, но сильного медведя, которого на потеху публике обучили маршировать с неуклюжей грацией, принимать первую балетную позицию и по-оперному отводить лапу, так вот, помимо Лебядкина - Гармаша, комическую функцию с привычной профессиональной легкостью исполняет - Степан Трофимович. То в бархатном сюртучке, петушком, петушком, то испуганный и ошарашенный, то жалкий и раздавленный, человек с пылким театральным воображением, Верховенский-отец - может быть, самый психологически точный тип в "Бесах" Достоевского и соответственно в "Бесах" Вайды. Для Кваши явно не составило труда его сыграть, Игорь Владимирович ведь был уже отцом Карамазовым у Валерия Фокина. Вообще, глядя на Верховенского и Лебядкина, на Квашу и Гармаша, приходишь к неожиданному выводу, что юмор вполне может спасти мир. Причем быстрее и надежнее красоты.

Экранные "Бесы" Вайды когда-то показались мне скучными, прямолинейными и лишенными интриги. В сценических "Бесах" пружинка закручена туже, но все равно сыграть семисотстраничный роман почти с начала и до самого конца можно только беглым пунктиром. Неторопливый, велеречивый, многословно вязкий материал приобретает у Вайды поистине сверзвуковое, кинематографическое ускорение.

"Бесы" ведь как написаны? С оттяжечкой - чтобы автор мог укрепить свое материальное положение. "А надобно вам заметить, что, отклоняясь от основной цели нашего повествования несколько в сторону, мы не можем не сказать..." - и все в таком духе. Но на долгие периоды у театра, разумеется, времени нет. Был роман, остались тезисы. Мартовские тезисы.

Эпизоды летят, словно кадры, спектакль разматывается, как пленка в аппарате, очередную выгородку приносят и утаскивают бегом, ракурсы сменяются мгновенно. Если и есть статичные сцены, так они сканированы с исторических фотографий: группа мужчин в сюртуках вокруг резного стола... Особым комизмом вдруг выпячивается конкретное мышление персонажей: Петр Верховенский сулит разрушить старую Россию "в мае", а Кириллов точно узнал, что счастлив, "в прошлую среду". Иногда конкретика притянута за уши, вопреки автору. Например, Федька каторжный у Вайды говорит Ставрогину: "Я от вас за ту же работу (то есть за убийство Лебядкиных, сестры и брата) полторы тысячи получить могу". На самом деле было сказано: "как же мне пускаться на то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав?.." Простоват становится Достоевский у Вайды, есть такой грех.

Убрать намеки и экивоки -значит разогнать туман, в котором только и могут обитать бесы. Бесовская стихия - это мгла, ночь, страх неизвестности. В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам. А тут атмосфера тайны совершенно рассеялась, причины и следствия наверху, свет такой, что глаза слепит.

Не понятна самая малость - когда действие происходит.

Пункт первый в программе "достоевских" заговорщиков - уничтожить армию и флот - буквально в последние годы успешно выполнен и перевыполнен.

Пункт второй - обеспечить народ едой и сапогами - тоже.

Главный посыл: "Чем быстрее начнем разрушать, тем лучше", - явно дожил до наших дней.

Постоянно поминаются тлеющие угли, языки пламени и даже - "зарево их деяний". Отличная была бы шапка для газет, выходивших утром 15 марта. "Не стану описывать картину пожара, ибо кто у нас на Руси ее не знает"... Рассказчик () дорого продает свой текст, и зал дорого, с веселым оживлением его покупает.

То, что, начиная с безграничной свободы, неминуемо утыкаешься в безграничный деспотизм, уже детям известно. В первом акте Ставрогин уходит через зал направо, во втором налево. Идеологическая бесовщина отдает то левизной, то правизной, жестокими детскими болезнями. У зрителя голова идет кругом: это было недавно? это было давно?

Диалог Ставрогина с Петром Верховенским о проблемах центрального комитета прозвучал специально для прибывшего на премьеру Михаила Горбачева. По его же адресу доставили менее забавный пассаж Петра Степановича (Александр Хованский), очкастенького, мерзкого, червяком извивающегося: "Социализм в нашей стране распространяется преимущественно из сентиментальности... Поэтому надо позволить дуракам много говорить... Более всего они боятся прослыть реакционерами..."

Театр, конечно, никакие бомбы под дорогого гостя подкладывать не собирался. И вообще вправе обиженно сказать глумливому критику: "Вы стилист, а не друг". Галина Волчек умеет любить людей, причем любить преданно. Объекты ее симпатий могут быть спорными, но глубина и верность чувства потрясают незыблемым благородством.

Либеральный "современниковский" зал встретил явление Горбачева (со скромной охраной из трех человек) теплыми аплодисментами. А для кого-то, наверное, и Михаил Сергеевич - из бесовского племени. Это я к тому, что бесы у каждого свои. Если вообще не живут внутри нас.

У Вайды бесы из людей вышли, в свиней не вошли и разгуливают по сцене вполне свободно. Существа в коротких серых балахонах, лица скрыты под капюшонами, на ногах тяжелые остроносые башмаки. Сразу вспоминается: "Имя им - легион". Сначала они просто работают на подхвате, как у пушкинского Балды, - подай, прими, пошел вон. Но по мере развития событий сцену уже не покидают, толпятся заинтересованно, хороводят вокруг героев и, наконец, всей стаей уволакивают долгожданный труп Шатова. Динамики разрываются каким-то уханьем, вяканьем, чавканьем, гавканьем, кряканьем, кваканьем, шепотом и гоготом, и недовольным рокотом, и противным гундежом. Звуки не человеческие и не животные, но средние между животными и человеческими, то есть именно бесовские.

Бесы существуют отдельно - это очень важный момент. Петр Верховенский - не бес, но проводник бесятины на земле, и уж тем более не бес Николай Ставрогин. В первые же минуты спектакля он сообщает залу: "Я не знаю, не чувствую зла и добра", и ему сразу не веришь, потому что, коли говорит про добро и зло, так, стало быть, чувствует. Роль Ставрогина, слишком ответственная и потому заведомо проигрышная, досталась новому герою "Современника" Владиславу Ветрову. Не знаю, в какой московской труппе сегодня можно найти актера и фактурного, и обладающего гипнотическим воздействием на зал. Ветров для Ставрогина, пардон, староват, и имидж у него не Ивана Царевича, а скорее, эффектного Кощея. Он вальяжен и медлителен, как серый кардинал на пенсии. Помнится, у Достоевского Николай Всеволодович резко критиковал католичество. Так что, наверное, не без издевки поляк Вайда сделал Ставрогина вылитым иезуитом. Аскетичный, строгий, наглухо, до подбородка застегнутый - ксендз, в котором якобы для всех только и свет в окошке. Не может такого быть. Никто не поднимет его имя в качестве знамени, никто не посвятит ему ни жизнь, ни мысль, и на такого человека в футляре даже странно как-то возлагать большие надежды.

Кое-где, например, в сценах родов шатовской жены, или убийства самого Шатова, или повешения Ставрогина, спектакль, по-моему, излишне натуралистичен. У Достоевского не столько кровь, сколько идея крови. Не раскоканный старушечий череп, а идея раскоканного черепа. Не петля в чуланчике, но идея петли. А с пистонными выстрелами на театре вообще надо кончать. Зато как здорово, ровно, спокойно и бытово сделана сцена, когда симпатичный Кириллов (Дмитрий Жамойда) с легкомысленным любопытством готовится к самоубийству...

За последний месяц в Москве выходят уже вторые "Бесы". Первые поставлены Александром Гордоном в формате ток-шоу. Ну Гордону вообще свойственно искать простые, а главное, конкретные ответы на сложные вопросы. И даже более того - на вопросы, до конца никем не сформулированные. У Вайды не вопрос - ответ, у него искренняя боль от безысходности, и после его спектакля удивительно четко понимаешь, что бороться со злом - значит, как это ни грустно, бороться с терпимостью, потому что в терпимости нуждается именно зло, и первое не ходит без второго. Если же мы хотим оставаться цивилизованными людьми, нами будет безнаказанно вертеть и то, и другое, а нам остается лишь верить в ту недосягаемую точку, где терпимость, наконец, станет тождественна добру.

Тем не менее при несопоставимом масштабе двух зрелищ "Бесы", помноженные на два, а то и возведенные в квадрат, пугают. Охота на бесов так же опасна, как охота на ведьм. Помяни беса - он и появится. Ему ведь только того и нужно.

"Бесы" - не первая работа Вайды с "Современником". В 1972 году он поставил здесь пьесу американского драматурга Дэвида Рэйба "Как брат брату", посвященную "вьетнамскому синдрому". Что касается Достоевского, то оскароносный пан Вайда ставил его произведения на многих площадках мира, даже в Японии, где в спектакле "Настасья Филипповна" главную женскую роль играл мужчина. Но постановка Достоевского на языке оригинала для Вайды -первая. Об этом он, по его собственному признанию, мечтал 30 лет.

В том же 1972 году на торжественном приеме режиссера представили министру культуры Советского Союза Екатерине Фурцевой. "Пан Вайда, что я могу сделать для вас?" - спросила она. Вайда ответил, что хотел бы поставить "Бесов" на советской сцене. "А вы считаете, они на ней устоят?" - отшутилась Фурцева. Стоявшая рядом Галина Волчек больно наступила Вайде на ногу. К тому моменту "Бесы" в интерпретации Вайды вышли на сцене "Старого театра" Кракова.

Сегодня на сцене "Современника" поставлены шедевры сразу трех классиков - Достоевского, Альбера Камю - автора инсценировки, и собственно Анджея Вайды, который за основу постановки взял именно французское переложение. Приступая к работе, Вайда поставил только одно условие: будем репетировать быстро, не больше шести недель, актеры должны работать на сцене в состоянии легкого озноба. Режиссер смотрел репертуар "Современника" и потом составил список. Напротив каждой роли стояла фамилия актера. Галине Волчек было предложено сыграть Варвару Петровну Ставрогину, однако она отказалась.

Вернее, четыре месяца назад. Так вот, эти "Бесы", сегодня — совсем не то, что те вчера!). Итак, по-порядку. Спектакль в сценической редакции Анджея Вайды поставлен много лет назад (2004 год). То есть текст уже "от зубов отскакивает" и в этом есть такая опасность "замыливания", механического воспроизведения. Чего опасалась, и не увидела! Спектакль очень живой и очень в душу проникающий. Не надрывом и не истерией, а, знаете, жизненностью и даже вот повседневной такой обыденностью что ли. Вот как в реале порой трудно различить зло и добро, простоту и хитрость, порядочность и лукавство, так и здесь. И актуальность действия, и достоевщина эта как никогда близка и понятна: вот они, "наши" — среди негодяев и подлецов, и поколение, живущее "за чужой счет", и бесы — среди нас, неопознанные, но хорошо видимые и слышимые!

Идея с бесами, меняющими декорации и их визжащими-шепчущими голосами сколь проста, столь и гениальна. При их появлении нарастает напряжение и беспокойство переходящее в тревогу. Но, удивительно, как кротко сидит и слушает евангельскую притчу бес, не убоявшийся ее смысла. Или столь сильны они? Ужасно интересно было смотреть спектакль, ничуть не скучно, и не затянуто. При том, что персонажи практически все задействованы, и много-много текста. И сюжет знаком. Вот, кстати, о публике и сюжете. Ну почему у нас не читают, не знают хотя бы сюжет? Идут на спектакль, как я услышала в фойе: "на знаменитостей". А надо бы на автора да на режиссера-постановщика! И восприятие было бы ярче, и отклик публики больше. Хотя, не знаю, вроде не самый трудный был зал, хорошо реагировал, немного лишь пропускал. Скуп только на аплодисменты — даже робок, что ли. Я несколько раз их инициировала. Ну как же иначе показать актерам, что здорово же играют!?)
Понравились почти все. Игорь Владимирович Кваша — Верховенский-старший — трогательно смешон, нелеп и где-то жалок, и взгляд его и суетливость рук — комичный трагизм, превосходно, мастер, конечно. Под стать ему прекрасна своей игрой и обликом, и голосом Тамара Васильевна Дегтярева — Ставрогина В.П.

Сергей Гармаш — Лебядкин хрестоматийный, иного кажется и быть не может, хорош! И даже язык как бы по теме заплетался)).

Рассказчик — Сергей Юшкевич — человек-контраст — облик и одежда в полном несоответствии с манерами и голосом — последние безупречны!) Мария Лебядкина в исполнении Елены Плаксиной шокирует своей узнаваемостью, точностью попадания в героиню. От ее игры в первом акте — мурашки по коже.

Илье Древнову, на мой взгляд, не хватает мистики и недотягивает он до "человекобога Кириллова", показанного Достоевским. Ставрогин для меня также неоднозначен — вообще эта роль ускользающая, и В. Ветрову удалось, пожалуй, передать характер и силу персонажа, а вот обаяние, притягательность — я не увидела. Александр Хованский в роли Петра Верховенского очень понравился! Вот оно обаяние беса, роскошная простота и беспощадный нигилизм. Ну, не хорош разве? И кураж, такой кураж у него! Вся дьявольская страсть революционера, готового умереть за идеи свои, и снести каждого, кто встанет на пути их воплощения. И нет тут никакой фарфоровой кукольности. Я им откровенно залюбовалась, браво!

Финал спектакля показался слегка скомканным, быстрым. Не по времени — по сюжету. И оттого не ахнуло сердце при виде распахнутого шкафа. А может, просто показалось, ибо не тайна была для меня.
Кстати, когда забирала в антракте цветы из гардероба, сотрудницы спросили — кому подарите? Хованскому, — отвечаю, — уже решила. И по их реакции, по улыбке, по восклицанию: Ах, Саше! — поняла, как любят актера в театре. И чувствуется особая атмосфера. Мне было очень приятно поблагодарить Александра Хованского за великолепную игру букетом роз. И лишь досадно, что он был один, этот букет. Люди! Дарите цветы своим любимым, "знаменитостям", на которых вы идете смотреть! Ведь это так важно — сказать спасибо, взглянуть в глаза, почувствовать прикосновение теплых рук, и так, я верю, необходимо актерам! Аншлаг, аплодисменты и цветы. Признательность за искусство и талант. А что еще мы, зрители, можем дать взамен?

Марина Давыдова

Анджеи Вайда поставил в великий роман Достоевского

Приехав в Россию и инсценировав здесь "Бесов", Анджеи Вайда поставил критиков перед мучительным выбором: оценивать спектакль как таковой или же писать о нем, учитывая возраст знаменитого кинорежиссера и его заслуги перед мировой культурой. После некоторых колебаний мы выбираем первый путь. Вайда достоин того, чтобы услышать именно правду, а не лицемерные комплименты и дежурные славословия (пусть ими довольствуются художники иного калибра). Правда в данном случае заключается в следующем: поставить роман Достоевского за шесть недель (а именно столько продолжалась работа над спектаклем) с чужой командой невозможно. Со своей тоже непросто.

У Льва Додина, обратившегося к "Бесам" в начале 90-х, ушло три года на то, чтобы освоить их сложное многоголосие. Артисты постигали эту книгу умом, душой, печенкой, всем своим организмом. Они в буквальном смысле творили ее во время репетиций. Артисты "Современника" не творили и не постигали. Они попытались взять "Бесов", как берут высоту в прыжках с шестом, и даже не сбили планку, а просто не долетели до нее. Для Вайды это уже энное обращение к роману: он ставил его в разных частях света и, как говорится, набил руку. Но умение быстрехонько развести участников спектакля по мизансценам тут мало что решает. Глубины вживания в такие роли даже при наличии таланта не добьешься с наскока.

Во (Николай Ставрогин) есть то, что прекрасно описывается не имеющим аналога в русском языке английским словом presence. Иными словами, на него интересно смотреть. Но что он играет, понять невозможно. После отлично проведенной первой сцены, сцены исповеди (из-за кулис - сразу вперед, в луч прожектора), кажется, что играет вроде бы человека из подполья. Человека, которому превратиться в "Ивана Царевича" так же сложно, как серому волку - в льва. И этот неожиданный ход мог бы стать решением роли, но не стал. Образ Ставрогина растворяется в мрачной инфернальности, которая вполне пошла бы Германну из "Пиковой дамы", но которая не может исчерпать ужасающую и влюбляющую в себя всех (включая автора) личность центрального героя романа. Верховенский-младший не сыгран вообще. Его просто нет. Есть некий артист (зовут Александр Хованский), произносящий в соответствующих местах соответствующий текст. неубедительно пуглив и нервно суетлив в роли Степана Трофимовича. Ольга Дроздова неубедительно страдает в роли Лизы. Склонная к характерности Елена Яковлева в роли Хромоножки без труда поддает гротеска, а Сергей Гармаш, играющий Лебядкина, броско и размашисто рисует образ юродствующего бомжа, но это скорее годящиеся для репетиционной разминки этюды, чем глубоко осмысленные роли. Все прочие персонажи сыграны примерно, приблизительно, часто не сыграны никак. Единственная удача спектакля - совершенно неожиданный Дмитрий Жамойда в роли Кириллова, не сумрачный, а скорее ироничный суицидал, стремительно переходящий от ледяного спокойствия к лихорадочной одержимости.

В молодой российской режиссуре, кстати, ярко заявившей о себе именно на сцене "Современника", отсутствие глубины искупается обычно отменными кунштюками, постановочной изобретательностью, драйвом, наконец. Легковесность тут нередко возведена в принцип. Но Вайда к кунштюкам не склонен. Сценография его спектакля скромна, чтобы не сказать - примитивна (пустой покатый помост да выполненный в традиционных для польского театра грязно-серых тонах задник). Постановочный прием один - наряженные в черные хитоны с капюшонами слуги просцениума суетятся у героев под ногами, унося и принося предметы мебели и реквизита. По свидетельству очевидцев, в краковской постановке Вайды в этих черных слугах просцениума было нечто бесовское, что придавало спектаклю дополнительное напряжение. Здесь они похожи на каких-то пришельцев из голливудского фильма категории В, по неведомой логике ворвавшихся вдруг в пространство романа.

Столь же приблизительно, как будто бы на скорую руку изготовлена и инсценировка "Бесов". В ее основу была положена пьеса Камю, но по ходу дела она обрастала новыми сценами, репликами, персонажами, причем обрастала, как кажется, по простому принципу: вот тут, на 158-й странице, хороший текст, надо бы вставить. Вставили. В многочасовом шедевре Льва Додина метафизика революции отошла на второй план, а на первый вышла сложная диалектика добра и зла, веры и безверия, богоискательства и богоборчества. В спектакле Вайды невозможно выделить ни центральной темы, ни основных силовых линий, ни главного героя, которым у Камю, безусловно, является Ставрогин и которым в давнем фильме самого Вайды стал Шатов. Многоголосие превращается здесь в невнятицу. Диалогичность - в калейдоскопичность. Сдержанное благородство первого акта во втором вырождается в какую-то мелодраматическую вампуку. Аразошедшиеся на цитаты фразы Достоевского, задорно выкрикнутые со сцены, вдруг начинают отдавать Михаилом Задорновым, размышляющим над судьбами родины.

Дело, конечно, не только в сжатых сроках. В конце концов, в 1913 году в Художественном театре "Николая Ставрогина" тоже поставили в рекордные сроки (за два с лишним месяца). Но за спиной у "художественников" при этом высилась постановка "Братьев Карамазовых". Артисты "Современника", как и подавляющее большинство артистов московских театров, отвыкли от трудной работы души и кропотливой работы над ролью.

Что, вообще говоря, такое есть бесовство по Достоевскому? Это, помимо прочего, еще и попытка уложить сложную, противоречивую жизнь в прокрустово ложе полюбившихся идей и схем. Для бесов жизнь лишена глубины. Бес может быть страшен, а может -и обаятелен, но он всегда примитивен. Не случайно сложный, вмещающий в себя противоречия Ставрогин эманирует разнообразные "бесовские идеи", но к самим "бесам" все же не причислен. Невольно приходишь к выводу, что наша театральная (только ли театральная?) жизнь сегодня тоже охвачена своеобразным бесовством - нежеланием постигать то или иное явление во всем его объеме, всеобщим и тотальным опопсовением. С горечью понимаешь, как мало у нас за последнее время было подлинных актерских свершений (они ведь, в конце концов, возможны и вне великой режиссуры). Как много халтуры и эксплуатации добытой за пределами театра славы. Как много - неизбежное следствие "попсовизации" - появилось имитаторов глубины и духовности, умело выдающих себя за спасителей культуры. И как много поклонников этого имитаторства.

На премьеру в "Современнике" по обыкновению съехался истеблишмент - популярные телеведущие, известные писатели, примелькавшиеся политики. Ее почтил своим присутствием даже Михаил Горбачев. Вряд ли им всем было ясно: великого режиссера Анджея Вайду на сей раз тоже попутал бес.