Свеча горела на столе краткое содержание. Онлайн чтение книги Свеча горела Майк Гелприн

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Майк Гелприн
Свеча горела

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

– Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет – костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

– Д-даю уроки, – запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. – Н-на дому. Вас интересует литература?

– Интересует, – кивнул собеседник. – Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

"Задаром!" – едва не вырвалось у Андрея Петровича.

– Оплата почасовая, – заставил себя выговорить он. – По договорённости. Когда бы вы хотели начать?

– Я, собственно... – собеседник замялся.

– Давайте завтра, – решительно сказал Максим. – В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.

– Устроит, – обрадовался Андрей Петрович. – Записывайте адрес.

– Говорите, я запомню.

***

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

– Вы слишком узкий специалист, – сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. – Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники – вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век... Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд.

Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, ста

конец ознакомительного фрагмента

Друзья, на сайте прочитала потрясающий рассказ Майка Гелприна «Свеча горела» о любви и преданности одного человека книге и литературе, несмотря на то, что в будущем им на нашлось места!

Приятного чтения!

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
- Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет - костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

Д-даю уроки, - запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. - Н-на дому. Вас интересует литература?
- Интересует, - кивнул собеседник. - Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» - едва не вырвалось у Андрея Петровича.
- Оплата почасовая, - заставил себя выговорить он. - По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
- Я, собственно... - собеседник замялся.
- Первое занятие бесплатно, - поспешно добавил Андрей Петрович. - Если вам не понравится, то...
- Давайте завтра, - решительно сказал Максим. - В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
- Устроит, - обрадовался Андрей Петрович. - Записывайте адрес.
- Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
- Вы слишком узкий специалист, - сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. - Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники - вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век... Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем... Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом - затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский - две недели. Бунин - полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг - самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак... Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, - беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, - если он... Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
- Проходите, - засуетился Андрей Петрович. - Присаживайтесь. Вот, собственно... С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
- С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
- Да-да, естественно, - закивал Андрей Петрович. - Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
- Нигде? - спросил Максим тихо.
- Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия - в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты... - Андрей Петрович махнул рукой. - Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
- Да, продолжайте, пожалуйста.

В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал - стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем - люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше - за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

Мне нелегко об этом говорить, - сказал он наконец. - Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете... Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
- Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
- У вас есть дети?
- Да, - Максим замялся. - Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
- Да, - сказал Андрей Петрович твёрдо. - Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
- Пастернак, - сказал он торжественно. - Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела...

Вы придёте завтра, Максим? - стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
- Непременно. Только вот... Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, - Максим обвёл глазами помещение, - могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
- Конечно, Максим, - сказал он. - Спасибо. Жду вас завтра.

Литература - это не только о чём написано, - говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. - Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
- Пушкин, - говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий...
Максим слушал.
- Не устали? - спрашивал Андрей Петрович.
- Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
- Номер отключён от обслуживания, - поведал механический голос.

Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
- А, Петрович! - приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. - Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
- В каком смысле стыжусь? - оторопел Андрей Петрович.
- Ну, что этого, твоего, - Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. - Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
- Вы о чём? - у Андрея Петровича похолодело внутри. - С какой публикой?
- Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
- С кем с ними-то? - взмолился Андрей Петрович. - О чём вы вообще говорите?
- Ты что ж, в самом деле не знаешь? - всполошился Нефёдов. - Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, - с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, - в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения... По факту утилизирован.... Общественность обеспокоена проявлением... Выпускающая фирма готова понести... Специально созданный комитет постановил...».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
- Вы даёте уроки литературы? - глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
- Что? - Андрей Петрович опешил. - Вы кто?
- Я Павлик, - сделал шаг вперёд мальчик. - Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
- От... От кого?!
- От Макса, - упрямо повторил мальчик. - Он велел передать. Перед тем, как он... как его...

Мело, мело по всей земле во все пределы! - звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
- Ты шутишь? - тихо, едва слышно выговорил он.

Свеча горела на столе, свеча горела, - твёрдо произнёс мальчик. - Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
- Боже мой, - сказал он. - Входите. Входите, дети.

Майк Гелприн, Нью-Йорк (Seagull Magazine от 16/09/2011

http://www.adme.ru/vdohnovenie-919705/svecha-gorela-458305/

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

– Здравствуйте, я по объявлению. Вы даете уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет – костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьезные. У Андрея Петровича екнуло под сердцем, объявление он вывешивал в Сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, еще двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

– Д-даю уроки, – запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. – Н-на дому. Вас интересует литература?

– Интересует, – кивнул собеседник. – Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.

«Задаром!» – едва не вырвалось у Андрея Петровича.

– Оплата почасовая, – заставил себя выговорить он. – По договоренности. Когда бы вы хотели начать?

– Я, собственно… – Собеседник замялся.

– Давайте завтра, – решительно сказал Максим. – В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.

– Устроит, – обрадовался Андрей Петрович. – Записывайте адрес.

– Говорите, я запомню.

Сложное у меня сейчас время...неприятное, что ли. Предательство близких, одиночество, раздражение от общения даже с теми, кого знаешь по двадцать лет. Приходится гнать от себя депрессию разными способами, ибо бездумное пролеживание пятой точки на диване не по мне. Чтение - один из них. Только не тяну я сейчас романы, не могу сосредоточиться надолго, все мысли тянут обратно, туда, в этот убивший меня морально разговор...

Читаю короткие рассказы, детские смешные книги. Иногда перехожу на современную фантастику. Очен, очень редко попадается что-то стоящее.

И тут такое....второй рассказ Майка Гелприна за месяц, который поверг меня в ступор. От жалости, злости, понимания, что ничего изменить не можешь, сердце рвётся наружу, я чувствую физически, как оно болит морально. Этот описанный мир уже на пороге, сапогом или брендовым ботинком готов распахнуть себе двери настежь, а всех совестливых, сострадающих и думающих объявить архаикой и посадить на пособие, чтоб не сдох от голода, но и под ногами не путался, декадент. Но даже не мизерный минимум терзает тебя, а то, что и в моей жизни происходит ныне - ты знаешь, что ты никому в этом мире уже не нужен, ты пережиток доцифровой эпохи, а твоя профессия устарела навсегда.

И вот ты сидишь в холодной неприветливой квартире, пялишься в телик, пьешь остывший чай. Очень хочешь сдохнуть от тоски, которая рвет твоё сердце. И вдруг однажды раздается вечером пугающий резкостью звонок в дверь, и ты шалеешь от того, что слышишь - «Вы даете уроки литературы?»

Может быть, однажды, когда мои нынешние чувства и эмоции угаснут, кто-то позвонит и в мою дверь.

«Я здесь. Я хочу жить».

Оценка: 9

Мне повезло прочесть рассказ «с нуля», не зная о нём загодя ровным счётом ничего. Первое впечатление: вариация классической схемы, автором предпринятая совершенно сознательно и даже демонстративно (уже потом узнала, что произведение написано для конкурса на заранее определённую тему). Второе: а получилось-то настолько живо, индивидуально, по-своему... И рассказ превратился в тот самый «Ghost in the Shell», уникальное сочетание жёсткой конструкции и живого мятущегося пламени... пламени свечи.

Отзыв не место для дискуссий, но: стоило ли концентрироваться на конкретных строчках Пастернака, давших заглавие рассказу? Свеча - один из выдержавших испытание столетиями (задолго до стихотворения) символов, даже архетипов. Свеча - вера (не обязательно в Бога). Свеча - творчество. Свеча - мимолётность и хрупкость человеческого бытия. Свеча - знак блуждающему во тьме. И стихотворение Бориса Пастернака здесь тоже не буквальные несколько строф о том, как кто-то с кем-то в феврале, а своеобразная мантра, если хотите, шибболет, по которому в прагматическом мире смогут опознать друг друга изгнанники, утратившие свою духовную родину - Литературу - и бережно, как огонёк свечи, несущие её в своих сердцах. Не для самих себя, а чтобы передать это трепетное пламя дальше.

офф за рамками отзыва: а тема конкурса-то, оказывается, была такая: «Узкий специалист». Замечательно. Пожалуй, даже оценку рассказу добавлю в свете новых знаний:) уж очень узнаваемо выписан Андрей Петрович, помесь жалости с досадой, не столь не желающий, сколь не умеющий приспособиться к «дивному новому миру», в котором ему нет места. И я когда-то, доведённая до отчаяния, пыталась продавать любимые книги (по странному стечению обстоятельств, это был четырёхтомник Жапризо, который виден и узнаваем на аватарке-фотографии автора рассказа «Свеча горела», вон он, за левым плечом МГ). К счастью, потенциальная покупательница оказалась мудрее меня. Она просто дала мне денег, сказав: «Вернёшь, когда сможешь. А книги я у тебя всегда могу взять почитать».

Мы возвращаем, когда сможем. Знания. Веру в себя. Чувство. Книги.

Оценка: 10

«Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!» - вот она, главная мысль и идея рассказа. Идея очень неоднозначная, поэтому и отношение мое к рассказу тоже неоднозначное.

С одной стороны, я, как человек, выросший в «книжную» эпоху, разделяю горечь автора и героя по поводу исчезновения из нашего мира книг. Вместе с ними действительно уходит что-то хорошее, от людей уходит. Но связано ли это с утратой духовности? Связана ли духовность именно с чтением? Литература есть продукт духовной жизни людей на определенной стадии развития. Ей предшествует устное народное творчество, за ней следует... не знаю, что, но уверена, что что-то следует. Может быть, расширение литературной составляющей виртуальных игр, или углубление каких-то основ кибернетики, квантовой механики, электродинамики, физика высоких энергий. Ведь это не просто научные дисциплины. Они основы мироздания изучают. Как же на таком уровне без духовности обойтись?

Что такое литература в разрезе духовности? Это способ выражения внутренней жизни человека в вымышленных историях, зафиксированных с помощью букв. Устное народное творчество выполняло ту же функцию, только опиралось на память человеческую. На следующем этапе место письменных историй займет что-то другое, быть может, функционал тех же виртуальных игр, который будет требовать соучастия игрока в создании миров, характеров, сюжетов. Важна ведь не форма, важно наполнение. Внутренний мир человека можно передать не только через книгу.

Не разделяя взгляды Андрея Петровича на утрату духовности, я в то же время понимаю его и сочувствую этому персонажу. Мир изменился, а он не смог вписаться в перемены. Так было в России в пресловутые девяностые, когда привыкшие к советскому образу жизни люди оказались насильно вброшенными в то, что назвали «рыночной экономикой». Готовы были не все, многие оказались за бортом, в нищете, в социальной изоляции. Именно это случилось с Андреем Петровичем. Не удержался он на колесе жизни, сошел на обочину, закрылся в своей квартире и ностальгирует по временам, когда деревья были большие, а дети книжки читали. Будучи человеком ученым, он подводит под это социальную базу - прогресс вытеснил духовность. Самое страшное, что процесс он подметил верно, но неправильно диагностировал причину.

Не исчезновение книг создает угрозу духовности. Внутренний мир человека отражается в каких-то иных формах, которые Андрей Петрович просто не видит из своей раковины. А вместе с ним не видим и мы, читатели. Угроза таится в разрыве связей между людьми. Робот-гувернер - вот это настоящая угроза. Когда детей воспитывают роботы, а не мама с папой, бабушки, дедушки, дяди и тети, малыши вырастают в психологической изоляции. Они не могут почувствовать себя частью семьи, самой любимой частью. Они не слышат голоса мамы перед сном, в виртуальные игры с ними играет не папа, на прогулку ходит не дедушка. Все это делает робот. Механический мир. В таком мире духовность замещается функционалом. И исчезновение книг здесь совершенно ни при чем. Если книги читает робот, которому родители перепоручили своих малышей, духовность будет вытесняться функциональностью даже при сохранении библиотек.

Андрей Петрович унаследовал бумажные книги от мамы. Это одна из причин, почему они так дороги ему. Книги стали связующей ниточкой умершей матери и стареющего сына. Когда мы, читатели сегодняшнего дня, перебираем свои домашние библиотеки, многие книги заставляют вспомнить ушедших уже из жизни дедушек, бабушек, затерявшихся на перепутье лет друзей: они дарили нам книги, читали их с нами, обсуждали, каких-то авторов предпочитали другим, каких-то сурово осуждали и пытались изгнать с домашних книжных полок. Книги - часть нашей жизни, связывающая нас с нашими близкими невидимыми нитями. Анечку и Павлика книги могли связать только с роботом, ну и с чудаковатым профессором, испугавшимся жизни. Последняя связка действительно ценная. Не только для детей, но и для Андрея Петровича. Вдруг ребята вытащат его из раковины. Образование - процесс двусторонний.

В этом ключе финал рассказа замечательный. Вконец раздавленный жизнью человек, решивший покончить с собой, на пути к орудию самоуничтожения внезапно видит двух детишек, явившихся именно к нему. Это ценнее любых книг. И этому учат не книги, а только люди, в рассказах Майка Гелприна еще роботы, очень похожие на людей.

Так что свеча не горела. Она горит. Только вместо фитиля у нее вольфрамовые усики. А свет все такой же яркий. Если выбраться из своей берлоги, поговорить с людьми, забить козла или сыграть в шахматы с соседом, перекинуться парой электронных сообщений с таким же выброшенным за периметр коллегой-гуманитарием и выбраться вместе в парк, о жизни и литературе поговорить, горящие свечи сразу проступят из темноты незнания, ненужности и страха. Так что Максим знал, что делал, когда Анечку и Павлика к Андрею Петровичу направлял. Учителю эти дети нужны так же сильно, как и он им, а, может быть, и гораздо больше, чтобы в темноте не сидел.

Вот как-то так воспринимается этот небольшой, провокационный, однобокий рассказ, однобокий, в том смысле, что мир будущего показан в нем только с одной стороны - с позиции не вписавшегося в этот мир стареющего человека. Но мир есть, и в нем есть любопытные дети, и они пришли в дом потерявшегося учителя, чтобы спасти его от одиночества.

Оценка: 7

«Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.» *не такое уж и нищенское, раз 12 лет прожил, ничего не делал, но с голоду не умер. вот бы на пенсию в 4000 рублей пожил, как у нас старикам, по 30-40 лет проработавшим, платят...*минус квартплата, как раз примерно 4000. и никаких 12 лет.

«Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось подтянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом - затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский – две недели. Бунин – полторы.»

«Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.»

Слезу из меня давят и давят. Неумело, но старательно.

*А зря. Чесслово зря. Я не в состоянии сочувствовать пафосному существу мужского пола, не способному себя прокормить.

Да, - сказал Андрей Петрович твёрдо. – Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.

Пастернак, - сказал он торжественно. – Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

*тут я смеялась

Мело, мело по всей земле во все пределы! - [b]звонко выкрикнула вдруг девочка //:tired: *да уж, тут нахваливают «безупречный стиль». «вдруг девочка» - это безусловно сильно. а уж в сочетании«звонко выкрикнула вдруг»:facepalm:

слишком большая разница между уровнем цитат и самого рассказа. Если бы автор прыгал - он бы переломал ноги.

PS. действительно забавно, что звучит исключительно первое, «лозунговое» для школьной интеллигенции четверостишье.

представить страшно, что могло бы быть, читай детки дальше этих четырех строчек. но все таки попробуем))))

«На озаренный потолок ложились тени! - звонко выкрикнула вдруг девочка

Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.

Ты шутишь? – тихо, едва слышно выговорил он.

Сплетенья рук, сплетенья ног, судьбы сплетенья, - твёрдо произнёс мальчик. - Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?»

:insane::blush::haha::haha::haha:

Оценка: 1

Все тут восхищаются этим рассказом, а вот я вижу лишь банальное давление на жалость. Причем в мире где проблема утрированна и преувеличена настолько нелепо, что поверить в неё можно только ради того самого чувства жалости к герою, только что бы типа проникнуться. Литературу будут читать всегда, книга лишь носитель информирующий, а не само по себе знание, поэтому электронный вариант не убьёт литературу, а наоборот сделает её доступной. Если и надо было как-то поднять проблему общества и книг, то сделать ставку на то, что мало читают именно классику и постепенно её забывают под давлением современной литературы, то есть более конкретно и реалистично указать проблему. Отсюда и стоило отталкиваться рассказу, а не от всей литературы в целом. И ещё, с какого это перепугу эти дети заинтересовались такими недетскими серьёзными книгами, достаточно вспомнить себя и свои интересы в таком возрасте, а тем более если взять широкий спектр развлечений будущего. Дети, есть дети и они хотят играть, бегать, прыгать и веселиться, а не читать то, от чего явно не будет никакой радости.

Главный герой вызывает раздражение своей малодушностью. Причем жалеть героя мне не было никого желания, так как переучиться ему предлагали, а он не захотел, потому что видите ли ему не нравится. Так что же теперь, давайте жалеть всех кому приходится работать там, где им не нравится или тех кто по этой причине сидит на пособие? Маразм.

Спасибо за внимание. Критика всего и вся приветствуется.

Оценка: 5

Да, автор знает, за какие струны надо дергать. И все вроде правильно до зубной боли. Но как-то не очень зацепило. Не понравился этот пафосный Андрей Петрович. Не понравилась концовка... Ну как можно было за полтора года не распознать робота? Не верю! Опять же, мир не продуман. Высокотехнологичное будущее - и вдруг газовая плита, с конфорками... Ладно, Петрович любитель старины, пусть будет. Но вот детям наверняка пришлось бы объяснять, что такое «свеча» и как это она «горит». Как и кучу других незнакомых слов, понятий, явлений. Ведь литература - не сферический конь в вакууме, она не может существовать в отрыве от истории, географии и т.д. В описанном же мире они, как и литература, были вытеснены техническими дисциплинами. А разве можно понять того же Достоевского, не имея никаких познаний о его эпохе? (сама подборка авторов, кстати, тоже вызывает вопросы).

И, конечно, заявление о связи литературы с моральными качествами, с духовностью выглядит очень сомнительным.

Оценка: 6

«Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.»

Б. Пастернак

Сразу могу сказать одно - если я буду читать Гелприна в людном месте, кто-нибудь обязательно остановиться, что бы спросить: «Что с вами молодой человек?» Потому, что как можно читать, что-то раздирающее душу без каких-то эмоций? Для себя я решил – никак! Казалось бы, что можно написать такого на десяти страницах? Оказалось можно написать многое. Будущее, старость, менталитет, нищету, скорбь, боль, отчаянье, любовь, надежду, радость и еще многое, что словами просто не передать. Человек, обладающий душой, никак не сможет остаться равнодушным, прочтя этот рассказ.

В рассказе говорится о будущем и уже, о современных проблемах литературы и ее восприятия. В будущем интерес к литературе пропал. Его вытеснили инновации. Главным героем стал безработный учитель литературы. К которому, вот уже спустя 20 лет после его увольнения, пришел ученик с просьбой изучения курса литературы.

Хотелось бы, что бы все прочитали этот рассказ, и никто не остался равнодушным.

Оценка: 10

Я прочитал рассказ поздно вечером. Неожиданная концовка до мурашей взбодрила придремывающий организм. И даже что-то с глазами… Обида. Гордость. Надежда. С этим и уснул.

Наутро прочитал еще раз. Никаких мурашей, куча вопросов. Вспомнились “Отцы и дети”. Вечная тема. Но…

В рассказе вроде есть факты, против них не попрешь. “Но и в электронном варианте спрос на литературу падал – стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем – люди перестали писать”. А потом Андрей Петрович продолжает: “Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно…”

Люди перестали писать, и дети растут бездуховными. Первое, с позиций сегодня, ужасает. Второе кажется концом.

Андрею Петровичу, с его затворническим образом жизни, беда виделась в кризисе, из-за которого стало некогда (?). В победном наступлении техников на гуманитариев. В смещении интересов на компьютерные игры.

А если сейчас посмотреть на приоритеты, что выделяется? Да, читают все меньше, играют все больше. Но абсолютным королем стало общение. Мобильники и социальные сети. Это происходит на наших глазах. Уровень общения все время растет. Кто считает, что сейчас духовность падает? Вспоминаю вновь Отцов и детей. Этой теме тысячи лет. Нравственность уже давно в глубоком минусе должна быть.

Куда сместятся приоритеты через сто лет? двести? Бог знает. Я думаю, что Андрей Петрович не все сказал про свое время. Отметил только то, что его долбило. А многое не заметил, потому что рак-отшельник.

А робот-гувернер? Он-то не прятался, его мнение не в счет? – В счет. Только интересно мне – как он понял, что дети растут бездуховными? С чем сравнил? Откуда он знает, какие они – духовные, откуда берется духовность? Я, к примеру, не знаю. Но не взялся бы называть бездуховными миллионы крестьян, живших при царях и вряд ли что-то читавших. В те времена были свои приоритеты общения.

А как же дети? Ведь “Свеча горела на столе, свеча горела”. Да, эту свечу они пронесут и, уверен, передадут. И вообще:

“…не все еще пропало,

пока не меркнет свет, пока горит свеча”.

Оценка: 8

Нет-нет-нет-нет-нет, только не книги, только не книги! Хоть что уничтожайте, только не трогайте книги!..

Так можно было бы вопить, читая «451° по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. И так можно вопить, читая «Свеча горела» Майка Гелприна. Это литература, которая, кажется, разговаривает с читателем не таясь: ты видишь, как слова складываются в правильные предложения, рисуются правильные образы – страшные, гибельные образы, – но на самом деле работа идёт не внешняя, а внутренняя, затрагиваются струнки души, а не разума. Потому что книги – это не разум. Книги – это душа.

А потом он появляется, этот человек, да так появляется, что начинаешь верить в чудо. Кажется – вот-вот случится что-то, от чего книги снова станут в почёте, а герой перестанет страдать от невысказанной любви к поэтам и писателям прошлого.

Но нет. Реализм – жёсткий, фантастичный, антиутопичный реализм, к которому мы, быть может, вскоре придём.

В этом коротком, трагичном рассказе я увидела, пожалуй, слишком много: и смену ценностей, и проблемы воспитания, и роботов, и одиночество.

Второе: « Пушкин, - говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.» Андрей Петрович декламирует всё перечисленное??? Или только перечисляет? Положим, у него хорошая память - но прочитать вслух «Онегина» - это долгая песня.

И третье: если речь шла о маленьких детях, притом совершенно непривычных к чтению, то подбор книг-то никуда не годится, это список для взрослого, причем не всякого взрослого он убедит в том, что книги - это благо, если на неискушенного читателя обрушить «Онегина» - может быть и совершенно противоположный результат. Им бы сказки... Понятно, что герой подбирал книги для взрослого, для Максима; но Максим-то как своих воспитанников к чтению приучал?

И тут же всплыл рассказ Азимова о роботе-няньке, читавшем девочке сказки... Но нет, я не стану обвинять автора в подражании. Если бы не сомнения по сюжету, поставила бы, наверное, 10. Уж очень тема мне близка.)

Майк Гелприн
Свеча горела (рассказ)

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона . Мужчина под тридцать. Строго одет – костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами , а один попутал литературу с лигатурой.
- Д-даю уроки, – запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. – Н-на дому. Вас интересует литература?
- Интересует, – кивнул собеседник. – Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» – едва не вырвалось у Андрея Петровича.
- Оплата почасовая, – заставил себя выговорить он. – По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
- Я, собственно… – собеседник замялся.
- Первое занятие бесплатно, – поспешно добавил Андрей Петрович. – Если вам не понравится, то…
- Давайте завтра, – решительно сказал Максим. – В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
- Устроит, – обрадовался Андрей Петрович. – Записывайте адрес.
- Говорите, я запомню.

***
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
- Вы слишком узкий специалист, – сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. – Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники – вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд.
Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом – затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский – две недели. Бунин – полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг – самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, – беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, – если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

***
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
- Проходите, – засуетился Андрей Петрович. – Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
- С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
- Да-да, естественно, – закивал Андрей Петрович. – Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
- Нигде? – спросил Максим тихо.
- Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия – в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… – Андрей Петрович махнул рукой. – Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
- Да, продолжайте, пожалуйста.
- В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал – стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем – люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше – за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
- Мне нелегко об этом говорить, – сказал он наконец. – Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
- Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
- У вас есть дети?
- Да, – Максим замялся. – Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
- Да, – сказал Андрей Петрович твёрдо. – Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
- Пастернак, – сказал он торжественно. – Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

***
- Вы придёте завтра, Максим? – стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
- Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, – Максим обвёл глазами помещение, – могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику . В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
- Конечно, Максим, – сказал он. – Спасибо. Жду вас завтра.

***
- Литература это не только о чём написано, – говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. – Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
- Пушкин, – говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
- Не устали? – спрашивал Андрей Петрович.
- Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

***
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика , фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

***
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил.
К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
- Номер отключён от обслуживания, – поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
- А, Петрович! – приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. – Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
- В каком смысле стыжусь? – оторопел Андрей Петрович.
- Ну, что этого, твоего, – Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. – Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
- Вы о чём? – у Андрея Петровича похолодело внутри. – С какой публикой?
- Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
- С кем с ними-то? – взмолился Андрей Петрович. – О чём вы вообще говорите?
- Ты что ж, в самом деле не знаешь? – всполошился Нефёдов. – Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей.
Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, – с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, – в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет , на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота. Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
- Вы даёте уроки литературы? – глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
- Что? – Андрей Петрович опешил. – Вы кто?
- Я Павлик, – сделал шаг вперёд мальчик. – Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
- От… От кого?!
- От Макса, – упрямо повторил мальчик. – Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
- Мело, мело по всей земле во все пределы! – звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
- Ты шутишь? – тихо, едва слышно выговорил он.
- Свеча горела на столе, свеча горела, – твёрдо произнёс мальчик. – Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
- Боже мой, – сказал он. – Входите. Входите, дети.

Об авторе
Майк Гелприн
Страна: США
Родился:
Псевдонимы: Джи Майк
Биография:
Майк Гелприн, известный также и под псевдонимом Джи Майк, родился 5 августа 1961 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский политехнический институт в 1984 году по специальности «инженер-гидротехник». В 1994 году переехал на постоянное место жительства из Санкт-Петербурга в Нью-Йорк. Сменил множество работ и профессий. Живёт в Бруклине.
Литературное творчество Гелприн начал в 2005 году как автор юмористических рассказов, однако быстро переключился на фантастику. Его рассказы и повести появлялись в российских журналах «Веси», «Уральский следопыт», «Мир фантастики», «Полдень ХХI век», в украинских «Пороге» и «Реальности фантастики», американских «Чайке» и «Я», немецком «Партнер-Норде» и других.
Гелприн является представителем екатеринбургского журнала «Веси» в США.