Главная › Прогулка › Татьяна Лестева. У памятной доски

Татьяна Лестева. У памятной доски

Уважаемые посетители страницы! Рада вас видеть у себя в гостях. Я пишу стихи и прозу, веду литературный дневник. Опубликованы книги "Аутодафе. Стихи разных лет", "Путешествие по семейному архиву", Детские странички", "О сердце, от начала до конца...", "Эротические записки феминистки", "Пушистики и мохнатики", "О сердце... От начала до конца", Укол в сердце", "Стихия","Потусторонние заметки", На литературном посту", "Догмат любви", "Любовь, любовь, Любовь...". Я член Союза журналистов, Лауреат премии А.М. Жемчужникова 2006 г., дипломант Горьковской премии 2014 г.. Мои стихи и проза публикуются в различных альманахах и журналах: "Невский альманах", "Аврора", "Российская Федерация сегодня", "Изящная словесность", "Рог Борея", "Сфинкс","Мост", "Тебе, Любимый Петербург", "Любви чарующие звуки" и т.д. В газетах: "Литературная Россия", "Литературная газета","Московский литератор", "Завтра" и др., в интернетовских журналах ТОПОС, Молоко (форум Хронос).Стихи представляю на суд читателей на авторской странице в СТИХИ РУ. Публикую свои творения в ЖЖ, на сайте арт-мир.
Под моей редакцией вышли в свет Мемуары М.С. Немцова"Воспоминания и размышления. Записки химика". В настоящее время я издаю историко--литературный альманах "НА РУССКИХ ПРОСТОРАХ".Вышло 20 выпусков. С 9-го выпуска он стал журналом. Готовим выпуск №21. Журнал некоммерческий, однако авторов печатаем бесплатно и даём несколько авторских экземпляров. Желающих увидеть свои произведения в нём - прошу писать либо сюда, либо на
E mail: Благодарю за внимание. Т.Лестева

Они спускались по лестнице, когда Александр поздоровался с шедшей навстречу девушкой, улыбнувшейся ему. Она казалась высокой, выше Александра, из-за туфель на тонких шпильках, только начинавших входить в моду. Черное цельнокроеное платье с длинными узкими рукавами с заостренным уголком, петля от которого была надета на средний палец, делало ее еще стройнее.

Калерия одним взглядом оценила все: и платье, и густые рыжие волосы, собранные в пучок, а главное - светло-карие глаза, в которых затаилась печаль, не исчезнувшая даже при улыбке.

Что это за волоокая Гера, исполненная тайной грусти? - спросила она своего спутника.

Ира, из нашей группы. Тебе показалась она грустной? Нет, с чего бы это. Она чуть постарше нас, где-то работала перед университетом. Нормальная девчонка.

И, забыв о ней, они заговорили о предстоящем студенческом вечере, капустнике. Близился новый год.

Дня через четыре Калерия увидела Александра, выходящего из аудитории вместе с Ирой. Она подошла и поздоровалась.

Саш, как насчет «Чаек»? - спросила Калерия. - С сегодняшнего дня в «Балтике» «умирают в гавани». Сбегаем, посмотрим? Через пятнадцать минут начало. Говорят, нестандартный фильм.

Ира, пойдешь с нами? - обратился Александр к своей спутнице.

Да, - согласно кивнула та, - конечно. Я тоже много слышала об этом фильме, надо обязательно посмотреть.

Они вошли в кинозал, когда журнал уже закончился. На экране шли титры с фамилиями костюмеров и гримеров, и тихо звучала грустная мелодия с неожиданными тревожными и пронзительными диссонансами, напоминающими крик чаек.

«Немецкий лагерь для перемещенных лиц. Я думал о своей жене Денизе», - произнес главный герой картины…

После сеанса они вышли, молча, все еще находясь под впечатлением от фильма, только Александр тихонько насвистывал запомнившуюся ему мелодию. Фамилию композитора и актеров им не удалось узнать, так как они опоздали к началу фильма.

Надо бы еще разок сходить посмотреть, что за актеры, кто композитор, - сказал Александр.

Нет, - не согласилась с ним Ира. - Очень тяжелый фильм. Ну, я пошла, у меня скоро электричка. Счастливо.

И она заторопилась к Среднему проспекту, к остановке трамвая.

После состоявшегося знакомства они стали частенько встречаться на факультете то втроем, а то и вдвоем. Появились общие интересы, расширился круг знакомых на обоих курсах. Часто ходили вместе в кино, реже - в театр: трудно было с билетами, и если спектакль заканчивался поздно, Ире приходилось убегать пораньше, чтобы успеть на электричку. Калерия предлагала ей переночевать у них дома, но Ира отказывалась, опасаясь, что мама будет волноваться.

Ира мало говорила о себе, о своих родных, но постепенно картина ее семейной жизни стала проясняться. Жили они с мамой и старшим братом, холостяком, в ближнем пригороде Ленинграда, отец пропал без вести во время войны. Старшая сестра и второй брат уже обзавелись семьями и жили отдельно, мама была уже лет пять на пенсии. Вот, пожалуй, и все, что Ира рассказывала о своей семье, где она была самой младшей.

Однажды Калерия увидела Иру в вестибюле, с преподавателем с кафедры пластмасс, невысоким коренастым мужчиной лет тридцати двух, широкоскулым, с черными жесткими волосами. Он улыбался, обнажая крупные ровные зубы, но было в его улыбке что-то недоброе, хищническое. Она стояла перед ним, глядя в пол, чуть согнувшись, как будто хотела стать ниже ростом. В туфлях на шпильке она была выше его на полголовы. Со стороны казалось, что она в чем-то виновата перед ним. Калерия знала этого мужчину: он курировал работу комсомольской организации и часто выступал на заседаниях комитета жестко и требовательно. Когда она подошла и поздоровалась, Ира улыбнулась, как ей показалась, с облегчением.

Ну, наконец-то, Каля, - сказала она, - я уже подумала, что ты сегодня не приедешь. Минут двадцать назад спустилась встретить тебя, а случайно увидела Бориса Петровича. Ну, пойдем? - Она вопросительно взглянула на Калерию и попрощалась с собеседником.

Тот взглянул на Калерию с нескрываемым неудовольствием, но подруги уже поднимались по лестнице.

А откуда ты знаешь Бориса? - спросила Калерия.

О, это давняя история, - ответила Ира нехотя. - Не будем заниматься археологическими раскопками. Сегодня ты меня просто спасла. Спасибо, я в библиотеку.

А Калерия поспешила на кафедру. Дней десять они не виделись. Встретив Александра, она поинтересовалась, куда же делась Ира.

Да она болеет уже больше недели.

Что же ты молчал? - возмутилась Калерия. - Поедем ее навестим.

Они зашли в деканат, узнали адрес и поспешили на вокзал. Ира жила на окраине города, в небольшом пригородном поселке с совхозом, куда удобнее всего было добираться на электричке. Несколько одно- и двухэтажных домов стояли неподалеку от платформы, ни на одном из них не было ни названия улицы, ни номера дома. Наконец какая-то женщина показала им двухэтажный деревянный дом довоенной постройки, который они искали. Вошли, позвонили, им открыла полная пожилая женщина, седая с большими голубыми глазами на бледном лице; такие обычно называют мраморными.

Проходите. Ида! Это к тебе.

Прихожей не было, вошли они прямо в кухню. В дверях стояла Ира, одетая в теплый ручной вязки толстый шерстяной свитер длиной почти до колен, в шерстяные рейтузы и валенки.

Ой, зачем! - Ира показалась смущенной. - Я через два дня уже выпишусь.

Голос у нее был мягкий, мелодичный, грудной, но иногда в нем прорывались звонкие сопрановые нотки, как будто весенняя капель застучала по подоконнику. Они пили чай с яблочным вареньем, болтали и часа через полтора заторопились домой.

Выздоравливай скорее!

Дня через четыре на факультете Калерия снова увидела Иру в том же черном платье, красиво облегающем ее стройную фигуру, и с улыбкой пошла ей навстречу.

Калерии показалось, что Ира вздохнула с облегчением, будто гора с плеч свалилась. Помолчав минутку, она согласно кивнула головой, потом, выдержав паузу, тихо произнесла.

Я хочу тебя попросить… - снова последовала небольшая пауза. - Ты приезжай к нам, но только одна. Знаешь, когда вы уехали, я весь вечер проплакала…

Что случилось?!

Я думала, Каля, что ты никогда больше ко мне не подойдешь!

С чего бы это? - глаза у Калерии буквально полезли на лоб от удивления.

У нас такая бедная квартира! - произнесла она, почти трагически.

Ирка, ты что, совсем дура? - не выдержала Калерия. - Это надо же такое придумать!

Мама мне то же самое сказала. А я так боялась!

А почему тебя мама зовет Ида?

Я же Ираида по паспорту.

А, - протянула Калерия, - дочь героя! Хороша героиня! Надо же, напридумывала себе страхи.

После этого разговора они сблизились. Ира стала более открытой, иногда даже рассказывала какие-то эпизоды из своей личной жизни. Однажды она ответила на вопрос, откуда она знает Бориса Петровича.

Когда я поступала в университет первый раз, познакомилась с выпускником с факультета журналистики, он недавно закончил аспирантуру, ему было двадцать семь лет, а мне семнадцать. Он представился: Виктор Англичанин. А я не поняла, что это его фамилия говорю, а вы у нас только учитесь, а живете в Англии? - Она улыбнулась, но глаза оставались грустными. - На филфак я не прошла, не хватило одного балла, срезалась на поэтах Серебряного века, акмеистах и символистах. Откуда я их могла знать? В школе не проходили, дома книг не было, во время войны наш дом разбомбило, а после эвакуации дали вот эту квартирку в бараке. Анатоль, как он называл себя на французский манер, а ля Куракин, уехал, его взяли в «Вечернюю Москву», по блату, конечно. У него тетушка там работала. Мы с ним переписывались, встречались, он часто приезжал в Ленинград, то в командировку, то на праздники, а то на выходные. Позвонит мне на работу, дома-то телефона нет, и я лечу к нему. Где мы с ним только не были, все музеи, театры, выставки, просто бродили по городу. Он говорил, говорил, ну, знал буквально все. Такого интересного человека я больше не встречала.

Она замолчала и, как показалось Калерии, попыталась скрыть от нее навернувшиеся на глазах слезы.

А дальше мне пришла телеграмма, я была дома, сама ее приняла. Открываю: «Толя погиб. Похороны двадцатого. Мама». Он увлекался альпинизмом, поехал с ребятами на Алтай, и там сорвался, страховка не выдержала, летел метров тридцать.

Глаза Иры оставались сухими, только, казалось, почернели, из ореховых превратившись в темно-карие, а у Калерии навернулись слезы, она сердцем почувствовала состояние матери Анатолия, единственного сына у родителей. Ира после небольшой паузы продолжила рассказ.

На поминках было очень много народа, рядом со мной за столом сидел Борис. Он, оказывается, учился с Анатолием в одной школе, друзья детства. Вот так и познакомились. Потом девять дней, сорок… Он всегда навещал родителей Анатолия в эти дни поминовения, и всегда оказывался рядом со мной. А после сороковин пошел меня провожать. Я согласилась только до электрички. Разве я могла ему показать, где живу. Потом он звонил и звонил мне на работу. Телефона-то у нас нет. Я изредка с ним встречалась, ходила в театр, он провожал меня на вокзал, а дальше я не разрешала. Это его начало злить. Ревнивый страшно! Самолюбивый. Он даже в любви мне объяснился, знаешь как: «А ты никогда не задумывалась, почему я вокруг тебя хожу: из дружбы к Толе или потому, что ты мне нравишься?» Он, наверное, думал, что у меня кто-то есть, даже спрашивал, не замужем ли я.

Она снова замолчала.

А однажды он узнал адрес и приехал к нам домой. Меня не было. Он долго разговаривал с мамой, а та по простоте душевной все ему рассказала, что после войны пришлось работать в колхозе, чтобы попасть поближе к Ленинграду, перед войной-то нас эвакуировали, дом разбомбило, документы погибли, а ей с четырьмя детьми надо было как-то вернуться поближе к Ленинграду. Старшему брату из-за этого не пришлось учиться, тоже сразу пошел работать. Средний брат после семилетки учился в ПТУ на токаря, работает на заводе. Да еще рассказала, что я не поступила на филфак, а работала учетчицей в этом же колхозе два года. А у Бориса отец профессор, живут на Кировском проспекте, квартира то ли три, то ли четыре комнаты. И после этого он стал меня звать «барышня-крестьянка».

Фу, какой противный, - Калерия поморщилась.

Это у него юмор такой. «Барышня-крестьянка, пойдешь за меня замуж?»

Ну, и как, когда свадьба?

Какая свадьба! Это всю жизнь выслушивать, что я ему неровня? Нет уж!

Шли годы, Калерия уже работала в НИИ, Иру оставили на кафедре, времени стало поменьше, встречались пореже, но уж если встретились, то…

Ну, как на западном фронте? - обычно спрашивала Калерия. - Без перемен?

На западном фронте без перемен, - как обычно, с улыбкой отвечала Ира, но грусть струилась из глубины ее ореховых глаз.

И говорили, говорили, говорили о жизни, любви, Борисе. Однажды Ира позвонила и попросила о срочной встрече.

Что-нибудь случилось?

Все потом. Каля, прошу тебя, очень нужно, пожалуйста. Встречаемся наверху у выхода Горьковской.

Выйдя из метро, Калерия удивилась, увидев Иру с букетом чайных роз.

Их было штук семь.

Так что же случилось?

Пойдем, по дороге расскажу.

Они пересекли площадь у памятника Горькому, перешли на другую сторону и пошли вверх по Кировскому проспекту.

Ты, наверное, не знаешь, Бориса направили по обмену на год в Америку, он уже месяцев семь там. А незадолго до отъезда у него умер отец, мать осталась совсем одна. У них в Ленинграде нет никаких родственников. А сегодня у него день рождения. Он просил, чтобы я зашла к его матери, чтобы ей не было так одиноко сегодня.

О-о-о-о, - понимающе протянула Калерия. - «Барышня-крестьянка» таки решилась отдать руку и сердце? Так иди! Какие проблемы!

От этой шутки Ира внутренне сжалась, казалось, даже стала меньше ростом.

Я не могу! Я ее не знаю, он нас так и не познакомил, ну, как я приду! Здрасссте! Я Ида». Он меня, как и мама, зовет Идой. Каль, ты зайдешь, вручишь Анне Ивановне цветы, скажешь, что просили передать, а кто, не говори.

Калерия недоуменно пожала плечами.

Ну, а я-то с какой стати? Представляешь сценку. Здравствуйте, вам просили передать цветы в ознаменование незабываемого и знаменательного дня, когда вы произвели на свет некое создание, которое из-за океана просило любимую девушку поздравить вас и посидеть с вами, дабы вы не почувствовали себя та-а-кой одинокой именно сегодня. Ну, пойдем вместе, в конце концов.

Нет, я не смогу. Пожалуйста, зайди одна, отдай цветы и все.

Они уже стояли у пятиэтажного дома на углу Кировского проспекта и ул. Рентгена.

Ира с мольбой в глазах протянула ей розы.

Третий этаж, восемнадцатая квартира налево.

Калерия поднялась на третий этаж, позвонила. Дверь ей открыла полная пожилая женщина с седыми волосами.

Анна Ивановна! Здравствуйте! Мне поручено поздравить вас с днем рождения Бориса Петровича, пожелать здоровья, чтобы вы не грустили, и вручить эти розы. - Она протянула розы. - Я, естественно, присоединяюсь к поздравлениям.

Проходите в комнату, Ида, я рада вас видеть. Боря сегодня уже мне звонил. Проходите, проходите.

Анна Ивановна, я не Ида, я только посыльная, выполняю поручение.

Все равно проходите. Как Вас зовут?

Калерия представилась. Из прихожей с большим старинным зеркалом в резной оправе они прошли в комнату, вдоль одной из стен которой стояли шкафы с книгами, у окна - дубовый письменный стол, покрытый зеленым сукном и накрытый стеклом, а в центре большой квадратной комнаты на круглом столе, накрытом вишневой бархатной скатертью, стояла хрустальная ваза с гвоздиками и лежал альбом с фотографиями. На стене было несколько портретов: Анна Ивановна с мужем и мальчиком в молодости, большая фотография Бориса, свадебный портрет кого-то из родителей. Они сели за стол. Стулья были старинные дубовые, резные, тяжелые.

Признавайтесь, это цветы от Иды? - спросила Анна Ивановна, улыбаясь, как показалось Калерии не слишком доброй улыбкой.

А вы знакомы с моим сыном?

Еще бы! Конечно! Он даже предлагал как-то объявить мне выговор за организацию вечера: кому-то померещились идеологические огрехи в капустнике. А Борис Петрович курировал работу комсомольской организации факультета.

Ну, Вы же понимаете, Каля… Можно я Вас буду называть Калей? «Ля ноблесс оближ», положение обязывает.

Да я не в претензии, тем более, что выговор так и не объявили, - Каля улыбнулась. - Ну, я пойду, Анна Ивановна.

Ни в коем случае! Посидите еще, сейчас будем чай пить с пирогами. Боренька очень любит пироги с мясом и с лимоном.

Анна Ивановна, не обижайтесь, но меня ждут внизу.

Так вы за ней сходите, приведите, выпьем чаю, посмотрим фотографии.

Нет, нет, нет, я честное слово, не могу.

Как-то неумно это все. - Анна Ивановна поморщилась, с плохо скрываемом раздражением. - Вообще не понимаю их отношений, что-то не клеится у них, нет откровенности, что ли, искренности, простоты. Боря, он не очень делится, но чувствую какую-то напряженность. Знаете, сердце матери…

Она немного помолчала и вдруг неожиданно спросила:

А вы, Каля, замужем?

Нет, не берет никто, - Калерия отшутилась стандартной фразой.

Ва-ас?! И куда смотрят мужчины?! Но я вам все-таки покажу несколько Бориных фотографий.

Она открыла альбом и стала перелистывать его. Калерия посидела еще несколько минут и решительно встала.

Анна, Ивановна, я побегу, меня действительно ждут.

Ну, как хотите. Жаль, конечно, что не хотите попробовать пироги. Но я Бореньке все расскажу и передам от Вас привет.

Около дома Иры не было. Калерия заглянула за угол, она прохаживалась по улице Рентгена, быстро пошла навстречу.

Ну, что? Как? Почему так долго?

От твоей свекрови живой не выберешься, - пошутила Калерия. - Тебя вычислила сразу и все настаивала, чтобы я за тобой сходила. Действительно, глупо как-то получилось, надо было тебе идти самой. Ну, в крайнем случае, со мной. Да ладно, жди реакции Бореньки. Знаешь, Ир, она дико будет тебя к нему ревновать.

Они дошли до метро, попрощались и поехали в разные стороны. К этому времени Ира жила у Черной речки, им дали там двухкомнатную квартиру.

Месяцев через шесть Ира пришла к Калерии домой. Вид у нее был просто убитый.

Каля, мне просто нужно поговорить. Я на грани. Хоть в Неву. Все кончено.

Да что с тобой? Проходи. Рюмку коньяка с кофе?

Она достала оставшуюся недопитой после дня рождения бутылку пятизвездчатого армянского коньяка, поставила рюмки, сыр, лимон. Ира села на табурет у кухонного стола и уставилась в одну точку.

Я даже не знаю, с чего начать.

Что, опять Боренька нервы треплет или на сей раз его мамочка?

Ира всхлипнула. Слезы, так ей не свойственные, покатились по щекам.

Ну, поплачь, поплачь, легче станет. Да выпей поскорее, хороший коньяк.

Она маленькими глотками между всхлипами выпила коньяк.

Он… он просто издевается надо мной. Я без него скучала, он тоже, часто писал, звонил каждую неделю. И даже без обычного этого ерничанья, подтекста. Вернулся, такой ласковый, всерьез сделал предложение, мы даже документы подали… - Она снова всхлипнула. - И вдруг он увидел меня с аспирантом с нашей кафедры. Мы шли вместе в библиотеку главного здания. Что тут началось! Вечером ехидно меня спрашивает: «Так это ему, "мадам-крестьянка" я обязан своими рогами? Или только Анатолию? Молоденьких мальчиков любим?» Я просто онемела, смотрю на него и не знаю, что сказать. - Слезы снова покатились из ее глаз. - Даже школьного друга и то упрекнул! Столько лет прошло, а он ревнует к Толе!!! Я молчу, смотрю ему прямо в глаза. А он продолжает: «Мама была права, надо было жениться на твоей Кале, она ей очень понравилась, не то, что ты».

Тьфу! - вырвалось у Калерии. - Еще и между нами клин захотелось вбить. Ну, а ты?

Что я? Что я могла сказать? Выслушала все, молча, встала и ушла. А сегодня заехала в загс и забрала заявление. Столько лет! - снова всхлипнула она. - Столько лет я его ждала!

Да садист твой Боренька, или просто псих. - Калерия налила еще одну рюмку. - И слава богу! Представь себе свою жизнь: с одной стороны ревнивый психопат, а с другой - маменька, следящая за каждым твоим шагом и словом. Да ты бы через полмесяца повесилась!

Они разговаривали долго, часов до двух ночи, потом легли спать, Ира заснула сразу, а Калерия никак не могла сомкнуть глаз, вспоминая и свою первую любовь, которая еще саднила в ее сердце. «Нет, все мужчины одинаковы!» - подумала она, закрывая глаза.

Через два месяца Ира вышла замуж за доцента своей кафедры, невысокого, немногословного мужчину, который никогда не повышал голос, даже на лекциях не делал замечаний болтающим студенткам. Через год у них родилась дочь - Деля, Аделаида. А перед самым началом перестройки муж скоропостижно умер от обширного инфаркта.

Роковая ты женщина, Ира, - сказала ей Калерия после поминок, моя посуду. - Ну, и досталось нам с тобой по судьбе!

Да, роковая! Борис тоже умер три года назад.

О, а я и не знала. А Анна Ивановна?

Она умерла лет семь назад. После ее смерти он женился на аспирантке, но детей у них не было.

Светло-карие глаза Иры как бы потухли, даже грусть не светилась в них, а какая-то пустота.

Не, знаю, как мы теперь будем жить одни. Деле еще четыре года

Привычный мир рушился, на руках дочь - студентка филфака, полное безденежье. Немножко спасали гранты: пару раз Ире удалось съездить поработать в Германию и в Америку, а потом на кафедре прошло сокращение, договорных работ не было, ее уволили, и она исчезла. Телефон не отвечал, письма возвращались назад.

Как-то встретив сокурсницу, работавшую на соседней кафедре, Калерия узнала, что Ира уехала в Америку, где устроилась на работу в исследовательский отдел университета и, как поговаривали на кафедре, вышла там замуж, но через две недели должна приехать на месяц: дочь ждет прибавления в семействе.

Раздался звонок домофона.

Каля, это я, открывай.

Загремел лифт, открылась дверь. Вышла улыбающаяся стройная элегантная женщина в черном костюме, отливающем чуть заметным золотистым люрексом, с короткой стрижкой каштановых подкрашенных волос, в туфлях на высоких каблуках. Они поцеловались.

Ну, что дорогая, тебя можно поздравить? Говорят, ты замуж вышла.

Да, - кивнула она. - Мы вместе работаем.

Русский? Американец? А почему ты не с ним?

Американец. Так он же работает. Это тебе не в Союзе: хочешь за свой счет месячишко - пожалуйста! Там не так. Отпуск на недельку - и все, да еще рождественские каникулы. Всюду хорошо, где нас нет.

Ир, давай подождем минут пятнадцать, наша бизнес-леди обещала подойти.

Кто это?

Наталья, с твоего курса. Мы в одном институте работаем. А она открыла фирму, хозяйка. Ездит на машине с шофером. Правда, пока без охраны. Шутит, что на нее кто посмотрит, сразу отскочит. Узнала, что ты зайдешь, сказала, что обязательно приедет с тобой встретиться. Может, еще филиал откроет в штатах, а тебя возьмет директором, - последние слова Калерия произнесла с улыбкой.

Может, лучше сразу тебя президентом, а меня вице-президентом? - поддержала игру Ира.

Энергично, стремительно вошла Наталья, высокая полная женщина с волнистыми волосами, в которых пробивались седые пряди. Она протянула Калерии бутылку Асти Мартини, коробку конфет, торт из мороженого.

Коньяк не стала покупать, у тебя всегда припасена бутылочка.

Войдя в комнату, она отдала Ире семь крупных разноцветных гербер.

Ты, по-моему, была любительницей гербер. - Они расцеловались. - Рада тебя видеть. Выглядишь! «Где мои семнадцать лет?!»

Сели за стол, открыли шампанское, выпили «За нас, любимых!», беседа поначалу не клеилась. Ира молчала.

Ну, рассказывай, не томи, - попросила Наталья. - Когда же мы виделись последний раз? Ох, да на похоронах. Как живешь, трижды вдова Советского Союза?

А ты? - вопросом на вопрос ответила Ира.

Что я? Жизнью в общепринятом смысле это назвать трудно. Кручусь, как белка в колесе, работа на работе, работа вечерами, без выходных практически, проблема за проблемой, всем от меня что-то нужно, под постоянным обстрелом со всех сторон. Времени нет совсем. «Ни сна, ни отдыха измученной душе». Одна-одинешенька. Единственная радость - в Мариинку сбегаешь оперу послушать, отвлечься от этих повседневных гадостей. Ну, никакой личной жизни! Но духом не падаю.

Она улыбнулась в конце тирады.

Все еще любишь его, «одинокая гармонь»? - не удержалась от ехидства Ира, вспомнив, как обычно Наталья отвечала на вопросы о личной жизни, и слегка обидевшись за «трижды вдову». - А я опять вышла замуж!

Да наслышаны. Молодец ты, Ирка. Есть такой тип женщин, которые не могут жить одни, всегда нужен мужичок рядом. Мужик-то иногда, действительно, нужен: прибить что-нибудь, починить. Не будешь же любовника об этом просить. Мне пока шофер помогает. А про любовь… Знаешь, как в песне. «Ну, что сказать, мой старый друг, мы в этом сами виноваты…»

Допили шампанское, открыли коньяк и разговорились: «А помнишь…?» Незаметно пролетело время. В половине первого Наталья спохватилась.

Ой, девочки, мне пора. Кот, наверное, голодный. Ир, еще увидимся. Позвони, приезжайте ко мне. Счастливая ты, Ирка, молодой бабушкой будешь не то что мы с Калей. Тошка не торопится осчастливить ее внуками, ну, а я… - она безнадежно махнула рукой.

Вызвали такси, и Наталья ушла так же стремительно, как и вошла. Ира осталась ночевать. Они не стали мыть посуду, а просидели, разговаривая, почти до трех часов ночи. Ира удивилась какой-то раздвоенности в Наталье: с одной стороны - энергичная деловая женщина, а с другой - минорные ноты неудавшейся жизни.

Чему ты удивляешься? - ответила ей Калерия. - Первая любовь, вспыхнула как факел, у него быстро прогорела, а она все ждала, всех с ним сравнивала, оказалась в вакууме. Ну, поклонников, конечно, был рой, но серьезного-то никого не было, так, для флирта, а уж на всю жизнь… Захотела родить ребенка - мальчик родился мертвым. Нет, мужчины боятся таких женщин. Видят одну маску феминизма, а что под ней скрыта тонкая нежно чувствующая душа, - так это же надо внимательно приглядеться, заглянуть в душу. А многих душа сейчас интересует? Вот и комплексует порой, но не часто. Она самодостаточна. А сегодня увидела тебя и, наверное, всколыхнулось былое, юность вспомнила.

Они помолчали. Ира вздохнула с какой-то обреченностью:

Это я-то счастливая?! Ты даже не представляешь, сколько у меня проблем. Деля здесь, я в Штатах, она туда переезжать не хочет. Родит, а я ей даже помочь не смогу, через месяц нужно уезжать. Муж дома один, сердечник. Мне пришлось уволиться с работы, кто для меня будет держать место? В наши-то годы! Не работать - сесть на социалку, значит, сюда больше не приедешь, а здесь дочь и внучка будет. Врачи говорят, что девочка. А я и понянчить Анюту не смогу.

В честь прабабушки решила назвать внучку? Молодец! Анна - хорошее русское имя, и уменьшительных масса. А то у вас все Иды: Ираида, Аделаида.

Моя прабабка по материнской линии была Идой, вот и меня так хотели назвать, но отец воспротивился: ему не нравилось, говорил, что имя происходит от идола. Вот тогда и появилась Ираида. А муж меня тоже зовет Идой. Судьба! Может, и не вернусь сюда больше, так и похоронят на чужой стороне… Пойдем спать. У меня глаза просто закрываются.

Они легли. Ира заснула, как только голова коснулась подушки, а Калерия долго лежала с открытыми глазами, заново переживая все перипетии своей вдовьей жизни и, в общем-то, безрадостной жизни подруг…

Месяц спустя она приехала проводить Иру в аэропорт. За несколько минут до посадки на вишневом форде с серебристым отливом подъехала Наталья. Дели не было: ее Анюта что-то затемпературила. «Видно, почувствовала разлуку с бабушкой», - попыталась утешить Иру Калерия.

Они постояли, помолчали на дорожку, по русскому обычаю трижды поцеловались, и Ира прошла через таможенный контроль, помахав им рукой уже с той стороны границы. Она улыбнулась на прощанье, но глаза были потухшими.

Потом Наталья заторопилась на работу. А Калерия вышла на улицу и почти час простояла, глядя, как взлетают и садятся самолеты. В одном из них улетела Ира - как оказалось, навсегда.

Они изредка переписывались, иногда Ира звонила.

Четыре года спустя Калерии позвонила рыдающая Деля и сказала, что мама умерла от обширного инфаркта.

Жаль! - прокомментировала это печальное известие Наталья. - Надо будет позвонить Деле. Заезжай, помянем.

Иллюстрация: Картина художника Марка Спейна

Татьяна Лестева. Прозаик, поэт, публицист. Окончила ЛГУ. Кандидат химических наук. Главный редактор журнала «На русских просторах», член редколлегии журнала «Аврора». Член Союза писателей России, Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области, Союза Российских писателей. Лауреат премии А. М. Жемчужникова, дипломант Международной Горьковской премии и Гоголевской премии. Печаталась в следующих изданиях: «Аврора», «Невский альманах», «Литературная учеба», «Российская Федерация сегодня», «Творчество» (Германия), «Литературная Россия», «Литературная газета», «День литературы», «Санкт-Петербургские ведомости» и др. Автор свыше пятидесяти статей и тринадцати книг стихов, прозы и литературной критики. Статья о ее творчестве включена в «Литературный Санкт-Петербург ХХ век. Энциклопедический словарь в 3-х томах».

Мой дед, Лестев Александр Николаевич вместе с моей бабушкой Ольгой Ильиничной, учительствовавший с 1902 года в селе Долгуша Землянского уезда Воронежской губернии (ныне Долгоруковского района Липецкой области), в конце 1960-х - начале 1970-х годов написал интереснейшие воспоминания, о до- и послереволюционной жизни центральной России. Это исторические свидетельства очевидца тех событий, в том числе, естественно, и начала революции в сёлах Центрального Черноземья.
Цитирую: «Я должен оговориться, что воспоминания мои не идут точно в хронологическом порядке, а по мере возникновения в памяти, которая постоянно поставляет мне то одно, то другое событие. (…)

Революция началась и в Долгуше и в других сёлах и деревнях с погрома и полного разгрома барских усадеб и захвата земли. От барских усадеб оставались камни да пепел. Только в одном имении Ольшанце, верстах в 10 от Долгуши, имение, завод и службы сохранились: видно, крестьяне соседних деревень были дальновиднее. А в имении Верхне-Ломовец курносого барина (сифилитика) не осталось и камня на камне. И сам он умер от огорчения скоропостижно. Он был не богат десятин 300 земли. Была там же барыня по прозвищу Маргуша, всё у неё растащили мужики, даже шаль, которую она надела, стянули с плеч.

В январе 1918 года долгушинцы начали громить имение В.Я. Головацкого. В имении Варвары Борисовны Головацкой было 1000 десятин земли при селе Долгуша Ореховской волости Землянского уезда и винокуренный завод. Муж её - Всеволод Яковлевич Головацкий - учёный доктор медицины. Они имели большой, деревянный на каменном высоком фундаменте дом с подвальным этажом, в доме было 17 зимних комнат. На дворе много служб: контора, людская, поваренная и прачечная, изба садовника, много сараев для хлеба, для скота конюшни и проч. В имении было 50 голов крупного рогатого скота, 40-50 рабочих лошадей и проездная тройка белых арабской породы лошадей для выезда господ.

Имение не считалось богатым и, по словам конторщика Безбородова Алексей Милькогоновича, дон-жуана, несмотря на заикание, приносило в эти предреволюционные годы убытку 6-7 тысяч руб. Этот убыток покрывался доходами от винокуренного завода, на котором в осенне-зимний период винокурения работало 40-50 крестьян долгушинцев, а руководил ими немец Карл Егорович Пеныр.

В январе 1918 года долгушинцы начали громить имение В.Б. Головацкой. Дело было утром, часов в 10. Когда я услышал об этом, я поручил уроки Ольге Ильиничне, а сам побежал посмотреть, что происходит в имении. Дом окружила громадная толпа молодёжи, во дворе шёл грабёж, брали мужики барских лошадей, коров, свиней, овец, сбили замки с амбаров, где была мука, хлеб, насыпали в мешки, кто сколько сможет довезти на подводе, в саду тоже стояли и ходили люди, раздавалась стрельба из ружей или пистолетов, разбивали стёкла в доме.

Барыня то и дело падала в обморок, как только раздавалась стрельба под окнами в саду. Всеволод Яковлевич, муж её, заботливо помогал ей придти в сознание. Там же ухаживала за ней одна пожилая женщина из деревни Кожинки (в 3-х верстах от Долгуши). Я не помню, как подошла ко мне Варвара Борисовна и сунула в руки пальто гимназическое их сына, и деревянную настенную вешалку и одну или две шляпы. Что она говорила, не помню. Шляпы взял у меня Фёдор Егоров, мужик долгушинский. И мы снова пошли по домам.

У крыльца барского дома стояли запряжённые в сани пара белых лошадей. Люди грузили на сани пианино. Сани были большие. На козлах сидел барский кучер, представительный, сильный, с большой бородой, лет пятидесяти. Лошадей держал за повод сельский староста (ещё были старосты) Мартин Иванович по прозвищу Пискунов. Ему было лет 40-45, был он крепкий, ловкий, с небольшой бородой, не из зажиточных, середняк, как потом называли таких хозяев.

Вышли из дома Варвара Борисовна и Всеволод Яковлевич, сели в сани, и лошади побежали. Когда я оглянулся, немного погодя, люди, преимущественно молодые мужики, парни, бабы и девки стали бить в доме подряд все окна, ломать двери, рамы, тащить, кто что захватил - стулья, столы, посуду и проч. На другой день от имения ничего не осталось, только одни стены».

/ Татьяна ЛЕСТЕВА. НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ. О романе Александра Проханова «Востоковед»

Татьяна ЛЕСТЕВА. НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ. О романе Александра Проханова «Востоковед»

НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ

О романе Александра Проханова «Востоковед»

Новый роман Александра Проханова, как и некоторые его предыдущие, задуман как боевик или, точнее сказать, как шпионский детектив. Читать его необычайно интересно, потому что главный герой - советский разведчик «востоковед» Леонид Васильевич Торобов, полковник будто бы в отставке, но снова призванный на свою разведывательную службу, отправляется на поиски диверсанта Фарука Низара. Последний якобы осуществил диверсию российского самолёта над Синаем, при которой погибли свыше двухсот тридцати пассажиров. Существовал ли такой Фарук Низар, неизвестно, но из текста романа следует, что он один из организаторов Исламского государства ИГИЛ, запрещённого в России. Но главным в сюжете романа является то, что президент России дал личное поручение спецслужбам уничтожить диверсанта. Для выполнения этого спецзадания на службу вызывается вышедший в отставку по возрасту разведчик - спецагент, лично знакомый с Фаруком Низаром по прошлой деятельности: найти и уничтожить. Такие приказы не обсуждаются, а выполняются любой ценой.

В соответствии с жанром экшн в романе одно событие сменяется другим, благо, что многолетний опыт предыдущей жизни разведчика - востоковеда Торобова и многогранная журналистская судьба Александра Проханова позволяют весьма достоверно описать те страны, города и веси, где побывал в разные годы своей жизни автор. Герой романа - человек, уставший от постоянной смены масок, опаснейших приключений - разведчик в отставке, человек одинокий, у которого умерла жена, а выросшие и обзаведшиеся семьями дети весьма далеки от отца. Проханов не был бы Прохановым, если бы его герой не был бы правоверным христианином, обращавшимся с молитвами к всевышнему в самые опасные минуты его жизни. Простим ему это, свобода совести - это конституционное право каждого россиянина. Возможно, это вклад его личного «я» в душу героя, в котором, исключая остросюжетную фабулу романа, видятся автобиографические события и черты писателя, его личного восприятия природы, обычаев, жителей стран кипящего Ближнего Востока. И это ярко метафорическое описание жизни и быта не менее интересно читателю, чем развитие остросюжетного шпионского романа.

Герой романа - патриот России, человек долга. Какими бы ни были его предвидения об опасности и невыполнимости задания, каковым бы ни было его самочувствие («Я не могу. Я не молод. Не хочу возвращаться к прежнему»), но он через тернии идёт к поставленной цели - найти и уничтожить террориста. В этом помогает ему периодически возникающие в его памяти точно кинематографические кадры падения взорванного над Синаем русского самолёта:

«У самолёта медленно отламывался хвост, и люди сыпались, как семена из головки мака. Девочка вцепилась в мать, ветер рвал на обеих юбки, и казалось, они танцуют. Младенец летел рядом с люлькой, как крохотная личинка, выставив руки с растопыренными тонкими пальчиками. (…) Все они летели, осыпались, ударялись о землю, превращались в мокрые кляксы».

Образность никогда не покидает прозу А. Проханова, впрочем, как и публицистические страницы, удачно вплетённые в ткань романа.

«Торопов слышал гул громадной воронки, в которой вращались изувеченные страны и обугленные города, регулярные армии и повстанческие отряды. Турецкая артиллерия била по сирийским горам, громя позиции курдов. Курды взрывали в Стамбуле рестораны и рынки. Растерзанная Ливия походила на тушу с окровавленными костями. Ирак озарялся факелами взорванных нефтепроводов. Ливан посылал отряды Хизбаллы под Алеппо, получал назад завёрнутые в саваны трупы. Русская авиация взлетела из Латакии, взрывала ИГИЛ, и отряды Джабхат-Нусра жгли христианские храмы. Агенты спецслужб сновали по воюющим странам, проводя караваны с оружием, устраняя неугодных правителей. Ближний Восток был похож на огромный котёл, в котором пузырилось жирное варево, всплывали обломки стран, раздробленные кости городов, гибнущие в муке народы» .

И вот в этот огромный котёл попадает русский полковник Торобов, который должен использовать весь свой опыт, все свои личные связи с самыми различными людьми, весь свой ум, интуицию и предвидение для победного решения поставленной президентом задачи. Герой романа идёт к цели вопреки предательству тех лиц, с которыми он раньше сотрудничал. И первым его предаёт профессор Иерусалимского университета Шимон Брауде, курсировавший «между Москвой и Иерусалимом, искусно продвигая через еврейские круги политические интересы Израиля» . Вот почему с первых минут вояжа разведчика по разным странам от Бельгии, Ливана, Египта, Турции до Сирии за ним идёт постоянная слежка. Но о предательстве герой романа узнаёт только на его последних страницах от Фарука Низара, встреча с которым вопреки всем преградам - арестам, тюрьме - всё-таки состоялась: «Израильская разведка, к которой ты обратился за помощью, очень коварна. Ни один еврейский самолёт не взлетел с аэродрома Хайфы, и ни одна еврейская бомба не упала на еврейское государство. А “Исламское государство” не взорвала ни одной синагоги. (…) Израильская разведка запустила свой корень в разведку НАТО и в спецслужбы Бельгии. Брюссель не то место, где следует обсуждать с аналитиками НАТО местопребывание Фарука Низара» . Так поучает «дорогого Леонида» «дорогой Фарук» прежде, чем дать приказ его убить.

Александр Проханов вкладывает в уста игиловца Низара обвинение против американцев, разрушивших благоденствующий Ирак, и то, что их политика на Ближнем Востоке привела к созданию ИГИЛа. И снова тема предательства: «Нас погубили предатели в гвардии и разведке. Саддам Хусейн до последнего не верил, что его предадут любимые генералы. Что они пустят американцев в Багдад. Он не верил даже тогда, когда на него надевали петлю. (…) Меня взяли в плен под Киркуком. И я год просидел в Гуантанамо вместе с моими друзьями-офицерами. Нас пытали (…) вкалывали препараты (…) страшнее которых я не знаю. Я согласился сотрудничать с американцами. Как и некоторые мои друзья. Американцы завербовали нас. Создали сеть диверсионно-разведывательных групп и перебросили в Сирию. Они дали нам деньги, оружие, и мы начали войну против Башара Асада. Но очень скоро мы истребили наших американских кураторов и с помощью богословов, историков и гениев разведки создали то, что теперь зовётся “Исламским государством”. (…) Аллах вдохнул в него Свою волю, и оно непобедимо» .

Роман-предвидение Александра Проханова вышел в свет в 2016 году, но особенно актуально он звучит сегодня, когда по всему христианскому миру идут один за другим теракты, за которыми стоят исламисты «Меча пророка». В этом романе Проханов отметил и религиозную вражду исламистов к христианам - разрушение христианского храма, убийство священника, сцены дикого насилия над монашенками, сожжение русского пленного. Всё это описано ярко и красочно в присущем Александру Проханову образном метафорическом стиле. И через все эти сцены ада идёт главный герой романа «мужественный человек Леонид», русский полковник, разведчик Торобов.

В ближневосточной эпопее войн и конфликтов, которой посвящён роман, Александр Проханов, естественно, не может обойти тему героической борьбы жителей блокированного сектора Газа. Именно здесь «брат Леонид» встречается с «братом» Хабабом Забуром. Чтобы попасть туда, Торобову приходится воспользоваться туннелем, прорытым в песках под границей между Египтом и сектором Газа, находящимся под контролем ХАМАС. «Дно колодца было утрамбовано, от него уводил туннель. Лежал пластмассовый короб, похожий на открытый гроб. Стальной трос, привязанный к коробу, уводил в туннель. (…) Трос натянулся, дёрнулся. Узкая щель всосала Торобова. Гроб шелестел, дрожал. (…) В полном мраке, стиснутый со всех сторон, он испытал ужас. Ему показалось, что трос оборвётся, и он застрянет здесь, сдавленный могильной тьмой». Читаешь - и мурашки по коже. Но ведь это не триллерная фантазия автора, а жизнь палестинцев, борющихся за своё государство.

Автор рассказывает о героических судьбах этих людей, о матери, у которой погибли пять сыновей в боях за возвращение своей родины Палестины, и она привела шестого: «Вот мой последний сын. Он уже вырос. Забирай его, Хабаб. Пусть он сражается за Палестину». Трагическая сцена с матерью, сын которой - смертник, плывёт на рыбацкой лодке, чтобы взорвать израильский катер, блокирующий подходы к сектору Газа с моря. Погибает в бою с израильтянами и сын Хабаба Забура. Невозможно читать эти страницы без чисто человеческого сочувствия этим людям. Но ведь за этими действиями стоит ИГИЛ, враг России. И особенно остро понимаешь всю тяжесть и ответственность героя романа, который должен на словах, артистически, без капли фальши, поддерживать преступные для россиян деяния исламистов, чтобы достичь своей цели - найти и уничтожить главаря «Меча пророка» Фарука Низара.

Предательство, да, оно идёт рука об руку с Торобовым во время его странствий в поисках Низара, путь которого пролегает там, «где гремят взрывы». Но нет, порой военное братство сохраняется. В Бейруте Торобов встречается с Гассаном Абдуллой, руководителем военной разведки Хизбаллы, с которым он сотрудничал в советское время в войне против Израиля. Гассан пошёл вместе с ним на встречу с Фаруком Низаром, первым вошёл в дом и «перехватил летящую в Торобова смерть, принял её удар на себя», тем самым оставив русского разведчика для выполнения задания Кремля.

Трагически звучат последние страницы романа, когда встреча Леонида Торобова с создателем «Меча пророка» всё-таки состоялась. Фарук Низар бросает в лицо обезоруженному Торобову обвинение в предательстве, говорит, что Россия стала «жалким хвостом американской собаки», что над ней занесён меч пророка и что он разработал операцию, когда в Москве на всех одиннадцати вокзалах одновременно прозвучат взрывы.

«- Зачем ты мне об этом сказал, Фарук? Это ставит под угрозу всю операцию.

Нет никакой угрозы. Ты об этом никому не скажешь. Ты будешь сейчас убит».

Александр Проханов оказался почти пророком: 3 апреля 2017 года была взорвана бомба в петербургском метро.

Но вернёмся к сюжету романа. Торопов выполнил свою миссию, убив Фарука Низара выстрелом из авторучки с символической надписью «70 лет Победы», в которую был вмонтирован пистолет с единственной пулей. Победа? Но герой погибает и сам от выстрела охранника Низара. Типичный финал поединка добра и зла. Вспомним хотя бы Шерлока Холмса и профессора Морриати. Победителей нет. Терроризм не остановлен. Война продолжается. И, цитируя Забура Хабаба: «Эта война не знает милосердия», что подтверждают сегодняшние ракетные бомбардировки Сирии и Ирака.

Санкт-Петербург

В год столетия Великой октябрьской революции или «большевицкого переворота» - существует и такая точка зрения на события октября 1917 года - в литературе появляются статьи и исследования, авторы которых задаются животрепещущими вопросами: нужна ли была эта революция, можно ли было её предотвратить, а что бы было, если бы её не было, какие силы стояли за революционным движением и т.п. Всё чаще появляются публикации наших современников, восстанавливающие какие-то отдельные эпизоды из жизни тех или иных «знаковых» деятелей того периода, характеризующих жизнь «в эпоху великих перемен». Несладкая, прямо скажем, была жизнь. Так, В. Елисеев рассказал об одном эпизоде из жизни Марины Цветаевой, когда она из голодающей Москвы приехала в Усмань, чтобы обменять отрезы сатина и ситца на муку и крупу.

Не дай нам бог жить в эпоху великих перемен.

Конфуций

Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие / Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель, / Он в их совет допущен был -

И заживо, как небожитель, / Из чаши их бессмертье пил!

Ф.И. Тютчев («Цицерон»)

Времена не выбирают. В них живут и умирают.

А.С. Кушнер

Цитирую: «Я должен оговориться, что воспоминания мои не идут точно в хронологическом порядке, а по мере возникновения в памяти, которая постоянно поставляет мне то одно, то другое событие. (…)

Я остановился с двумя знакомыми у ограды сада с мельником Двигубским Володей еврейского типа с чёрной окладистой бородой и зажиточным кулаком Корольковым Иваном Ильичом из деревни Нетеперова (верстах в двух от Долгуши). Не помню, кто из них сказал: «Вот и нас скоро будут громить». Постояв немного, я вошёл в дом, который охраняли солдаты. В доме был переполох. Барыня то и дело падала в обморок, как только раздавалась стрельба под окнами в саду. Всеволод Яковлевич, муж её, заботливо помогал ей придти в сознание. Там же ухаживала за ней одна пожилая женщина из деревни Кожинки (в 3-х верстах от Долгуши). Я не помню, как подошла ко мне Варвара Борисовна и сунула в руки пальто гимназическое их сына, и деревянную настенную вешалку и одну или две шляпы. Что она говорила, не помню. Шляпы взял у меня Фёдор Егоров, мужик долгушинский. И мы снова пошли по домам.

Александр Николаевич тепло отзывается о докторе Всеволоде Яковлевиче Головацком (1861 года рождения), который бесплатно лечил больных крестьян. Он получил звание доктора медицины, защитив в Санкт-Петербурге в 1887-88 гг. диссертацию на тему: «Загрязнение почвы выгребными ямами». Александр Николаевич отмечает - со слов конторщика, что в предреволюционные годы имение В.Д. Головацкой было убыточным, а убытки покрывались за счёт принадлежащего им винокуренного завода. Цитирую воспоминания о трагических событиях, произошедших вскоре после разгрома усадьбы Головацких.

«Винокуренный завод охраняли присланные из уездного города Землянска солдаты, их было человек 10. Они, эти охранители завода, стали бойко торговать оставшимся на заводе спиртом, его было тысяч десять вёдер в большой цинковой цистерне. Продавали за вещи - ситец, одежду, обувь - и за деньги - керенские и николаевские. Продажа шла большей частью ночью, днём меньше. Я договорился с Вениамином Николаевичем, братом Анны Николаевны, дал ему денег, не помню сколько, и он пошёл и принёс литров 8-10. Поделили.

И вот уже весною, в марте, кажется, на заводе случился пожар. Загорелся спирт в цистерне. Рассказывали очевидцы, что загорелся спирт от спички, брошенной солдатом. Лампа там потухла, он стал её зажигать и бросил горевшую спичку на пол, а пол был залит сплошь спиртом, когда его наливали из-под крана цистерны в посуду покупателей. Спирт вспыхнул и загорелся в цистерне. А мужчин и парней набилось в заводе человек 40-50. Началась давка, люди, облитые спиртом, горели, метались к выходу, дело было ночью, в темноте падали, их затаптывали. Ужас! Сгорело по подсчётам 30 человек. Все мужики из деревни Трусовки - 9 человек - сгорели, некоторые ещё жили день-два. Я видел днём уже, как метался от ожогов маленький лет десяти мальчик из деревни Ростобуево (рядом с имением). Умер бедняга. Спирт горел даже на реке, куда бежали спасаться обгоревшие».

Единственное, что не было разграблено и разрушено - это сады. «Чудом каким-то уцелели в Долгуше в имении Головацкой два яблоневых сада, которые в 1922-23 г. поручили мне беречь. В обоих садах было по 750-800 плодовых яблонь. Урожай я сдал в Землянск в сушёном виде. После меня не помню, кто заведовал садами. В отечественную великую войну они были вырублены до основания».

Покинувшие Долгушу Головацкие жили в своей квартире в Задонске, где доктор Головацкий трагически погиб, лет пять спустя. «Через несколько лет после разгрома имения Головацкой в 1923-24 г. Головацкий Всеволод Яковлевич и его супруга - Варвара Борисовна - были зверски убиты в своей квартире в Задонске ночью. Дело было так. На верху этого дома жил какой-то тёмный фельдшер, завидовавший доктору Головацкому, что к нему приезжали много больных и привозили, кто что мог. И вот из-за этой подлой зависти этот фельдшер с своими дружками решили погубить доктора. Чтобы обмануть его, фельдшер постучался к доктору, который жил в нижнем этаже, что его требуют к больному. Доктор открыл дверь, и в ту же минуту грабители накинулись на него с ножом и стали колоть, а заодно резать и Варвару Борисовну. Мне рассказывал коммунист Болгов, начальник Задонской милиции, что такой ужасной картины, которую он увидел в квартире, он не видел даже на войне. Вся комната, где убивали, была залита кровью. На теле Головацкого обнаружили 28 колотых ран. Трупы были страшно изуродованы.

Фельдшер, сделав своё чёрное дело, вышел ночью же на балкон стал кричать и жечь бумагу, чтобы вызвать милицию. Его арестовали потом, дружков его не нашли. Он симулировал сумасшествие, подержали его в тюрьме недолго, убиты-то были помещики, и тем дело кончилось».

Александр Николаевич, по-видимому, ошибся относительно убийства Варвары Борисовны. Когда я опубликовала в 2005 году в книге «Путешествие по семейному архиву» воспоминания деда, мне позвонил из Москвы какой-то мужчина. Он приехал в Петербург, купил эту книгу и сказал, что он приобретает её по просьбе родственников Головацких. Он рассказал мне, что Варвара Дмитриевна не погибла, ей удалось каким-то образом выбраться в Москву, где она и жила. Но до последних дней она скрывала, что была женой Всеволода Яковлевича, говорила, что была только прислугой у доктора. К сожалению, в тот момент я не расспросила визитёра о родственниках Головацких, для которых он покупал книгу, не сохранился и его телефон.

И вот, перечитывая воспоминания Александра Николаевича, обращаю внимание на то, что Варвара Дмитриевна отдала моему деду пальто его сына. К 1918 году у Александра Николаевича было уже семеро детей - пятеро сыновей и две дочери. В семье Головацких был сын - Головацкий (Имярек) Всеволодович. Он или его дети жили в Москве? Знали ли они о том, что Варвара Дмитриевна была по происхождению помещицей или узнали об этом только из воспоминаний Александра Николаевича?

Из какой семьи происходил сам Всеволод Яковлевич? Был ли он сыном писателя Якова Фёдоровича Головацкого (1814-1888 гг.), который по информации словаря Брокгауза и Эфрона с 1848 года возглавлял кафедру русского языка и литературы в Львовском университете, был деканом и ректором университета и «…На лекциях и в печати Г. отстаивал интересы галицко-русской народности от враждебных поползновений поляков и немцев». Позже он переехал в Россию, в Вильно.

В Интернете нашла ссылку на Головацкую О.Я. (Яковлевна? - Т.Л.), которая « …вместе с братом В.Я. Головацким написала воспоминания об отце - Я.Ф. Головацком, филологе, историке, поэте». Они опубликованы в книге Аристова Ф.Ф. «Карпатско-русские писатели», т. 1, М., 1916, с. 109-112. Может быть, потомки О.Я. Головацкой интересовались судьбой этих помещиков? Думаю, что для краеведов Долгуши и Задонска есть тема для изучения…

Мой дед, начал писать свои воспоминания с сомнений, будет ли их кто-нибудь читать. Теперь, почти полвека спустя после их написания, я полагаю, что его сомнения можно развеять: читают. И, цитируя Ф.И. Тютчева, он - «высоких зрелищ зритель» - сказал своё слово, внёс свою крошечную лепту в сохранение исторической правды о кровавых событиях революционного движения в сёлах центральной России.

«Времена не выбирают», но историческая правда должна быть правдой, а не переписываться регулярно заново в зависимости от направления политического ветра, дующего из правительственных кругов.

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ