В саду сохранилась очень интересная скульптура. «Афродита», неизвестный скульптор, Эрмитаж
Елена - в греческой мифологии спартанская царица, прекраснейшая из женщин. По самой популярной версии мифа, Елена была дочерью смертной женщины Леды и бога Зевса, который явился Леде в образе прекрасного лебедя. От этого союза Леда родила яйцо, из которого появилась Елена. По другой версии мифа, Леда лишь сберегла у себя яйцо, снесённое богиней возмездия Немесидой от брака с Зевсом и найденное пастухом. Когда из яйца появилась девочка, Леда воспитала её как свою дочь. В юности Елена была похищена Тесеем и Пирифоем, однако когда они отправились в царство Аида за Персефоной, Елену освободили и вернули обратно её братья Диоскуры.
Слух о красоте Елены распространяется по Греции и сватать её приезжают несколько десятков знаменитейших героев, среди которых Одиссей , Менелай, Диомед, оба Аякса, Патрокл. Земной отец Елены Тиндарей, царь Спарты, во избежание обид среди женихов по совету Одиссея связывает всех женихов Елены клятвой оберегать в дальнейшем честь её будущего супруга. После этого мужем Елены Тиндарей выбирает Менелая. На этот выбор явно повлияло то, что Клитеместра (другая дочь Тиндарея) была замужем за братом Менелая - Агамемноном, царем Микен.
Вскоре Тиндарей уступил царскую власть в Спарте Менелаю и своей дочери Елене. В браке с Менелаем Елена родила дочь Гермиону. Безмятежная жизнь Менелая и Елены длилась около 10-ти лет, пока в Спарту не приехал троянский царевич Парис , которому Афродита обещала самую прекрасную из женщин (Елену) в награду за то, что Парис признал Афродиту прекраснейшей из богинь. Парис, пользуясь отсутствием Менелая, увозит Елену в Трою. Согласно самой популярной версии мифа, Афродита внушила Елене любовь к Парису, которой Елена не могла противиться. Была и другая версия мифа, высказанная древнегреческим поэтом Стесихором. Когда он написал песнопение о похищении Елены Парисом, то в ту же ночь ослеп. Поэт взмолился богам с просьбой об исцелении. Тогда в сновидении ему явилась Елена и сказала, что это наказание за то, что он сочинил про нее такие недобрые стихи. Стесихор сложил тогда новое песнопение — о том, что Парис увез в Трою совсем не Елену, а только призрак ее, настоящую же Елену боги перенесли в Египет, и она пребывала там, верная Менелаю, до самого конца войны. После этого Стесихор прозрел. На эту версию мифа опиралался греческий драматург Еврипид в трагедии "Елена", а из писателей нового времени, например, Генри Райдер Хаггард и Эндрю Лэнг в романе "Мечта мира ".
Прибыв в Трою, Елена своей красотой покорила сердца троянцев. Вскоре в Трою прибывают Менелай и Одиссей, чтобы вернуть Елену мирным путем, однако троянцы отказываются выдать Елену и начинается война, длившаяся 10 лет.
Pierre Delrome. Гектор , Елена и Парис. Гектор призывает Париса вступить в бой
В "Илиаде" Гомера Елена тяготится своим положением, т.к. чары Афродиты, вызвавшие любовь к Парису, уже развеялись. В 4-й песне "Одиссеи" Елена рассказывает, как во время войны она помогла Одиссею, тайно проникшему в город:
Снадобье бросив в вино и вино разнести приказавши,
Так начала говорить Елена, рожденная Зевсом:
235 "Царь Менелай Атреид, питомец Зевеса, и все вы,
Дети отважных мужей! По желанию Зевс посылает
Людям и зло и добро, ибо все для Кронида возможно.
Сидя тут в зале высоком, пируйте в весельи, беседой
Тешьтесь, а я рассказать подходящее вам бы хотела.
240 Подвигов всех Одиссея, в страданиях твердого духом,
Ни рассказать не смогу я, ни их перечислить подробно.
Но расскажу, на какое деянье дерзнул он бесстрашно
В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали.
Сам себе страшно позорнейшим способом тело избивши,
245 Рубищем жалким, подобно невольнику, плечи одевши,
В широкоуличный город враждебных мужей он пробрался.
Так себя скрывши, совсем он другому был мужу подобен -
Нищему, как никогда его возле судов не видали.
Образ принявши его, он прошел в Илион, подозрений
250 Не возбудивши ни в ком. Только я его сразу узнала,
Спрашивать стала, но он от ответов хитро уклонился.
Только тогда, как его я обмыла и маслом натерла,
Платьем одела и клятвой великой ему поклялася,
Что лишь тогда Одиссея троянцам я выдам, когда он
255 В стан уж вернется к себе, к ахейским судам быстролетным, -
Только тогда мне раскрыл он весь замысел хитрый ахейцев.
В городе много троянцев избив длиннолезвенной медью,
Он возвратился к ахейцам, принесши им знанье о многом.
Громко другие троянки рыдали. Но радостью полно
260 Было сердце мое: уж давно я рвалася уехать
Снова домой и скорбела о том ослепленьи, какое
Мне Афродита послала, уведши меня из отчизны,
Бросить заставив и дочку, и брачную спальню, и мужа,
Могшего духом и видом своим потягаться со всяким".
Также во время осады Трои Елена помогает Одиссею и Диомеду похитить из местного храма деревянную статую богини Афины.
Менелай после взятия Трои разыскивает Елену с мечом в руке, чтобы казнить её за измену, однако при виде Елены, сияющей прежней красотой, он выпускает меч из рук и прощает её.
В египетской версии мифа Менелай прибывает с призраком Елены в Египет, чтобы найти настоящую Елену. Призрак Елены возносится на небо, а истинная Елена возвращается к Менелаю.
После смерти Елена была перенесена на остров Левка в устье Дуная, где соединилась вечным союзом с Ахиллом (согласно одному из мифов, Елена и Ахилл встречались на Троянской равнине незадолго до смерти Ахилла). Впрочем, более правдоподобным выглядит другой миф, по которому на островах блаженных Ахилл соединился вечным союзом с Медеей. Страстная и сильная Медея гораздо более похожа на любимую когда-то Ахиллом Пентесилею , чем покорная судьбе Елена. Генри Райдер Хаггард, опираясь на сведения о встрече Одиссея и Елены в Трое, в романе "Мечта мира " навеки связывает судьбу Елены с другим героем Троянской войны - Одиссеем.
Елена - в греческой мифологии спартанская царица, прекраснейшая из женщин. По самой популярной версии мифа, Елена была дочерью смертной женщины Леды и бога Зевса, который явился Леде в образе прекрасного лебедя. От этого союза Леда родила яйцо, из которого появилась Елена. По другой версии мифа, Леда лишь сберегла у себя яйцо, снесённое богиней возмездия Немесидой от брака с Зевсом и найденное пастухом. Когда из яйца появилась девочка, Леда воспитала её как свою дочь. В юности Елена была похищена Тесеем и Пирифоем, однако когда они отправились в царство Аида за Персефоной, Елену освободили и вернули обратно её братья Диоскуры.
Слух о красоте Елены распространяется по Греции и сватать её приезжают несколько десятков знаменитейших героев, среди которых Одиссей , Менелай, Диомед, оба Аякса, Патрокл. Земной отец Елены Тиндарей, царь Спарты, во избежание обид среди женихов по совету Одиссея связывает всех женихов Елены клятвой оберегать в дальнейшем честь её будущего супруга. После этого мужем Елены Тиндарей выбирает Менелая. На этот выбор явно повлияло то, что Клитеместра (другая дочь Тиндарея) была замужем за братом Менелая - Агамемноном, царем Микен.
Вскоре Тиндарей уступил царскую власть в Спарте Менелаю и своей дочери Елене. В браке с Менелаем Елена родила дочь Гермиону. Безмятежная жизнь Менелая и Елены длилась около 10-ти лет, пока в Спарту не приехал троянский царевич Парис , которому Афродита обещала самую прекрасную из женщин (Елену) в награду за то, что Парис признал Афродиту прекраснейшей из богинь. Парис, пользуясь отсутствием Менелая, увозит Елену в Трою. Согласно самой популярной версии мифа, Афродита внушила Елене любовь к Парису, которой Елена не могла противиться. Была и другая версия мифа, высказанная древнегреческим поэтом Стесихором. Когда он написал песнопение о похищении Елены Парисом, то в ту же ночь ослеп. Поэт взмолился богам с просьбой об исцелении. Тогда в сновидении ему явилась Елена и сказала, что это наказание за то, что он сочинил про нее такие недобрые стихи. Стесихор сложил тогда новое песнопение - о том, что Парис увез в Трою совсем не Елену, а только призрак ее, настоящую же Елену боги перенесли в Египет, и она пребывала там, верная Менелаю, до самого конца войны. После этого Стесихор прозрел. На эту версию мифа опиралался греческий драматург Еврипид в трагедии "Елена", а из писателей нового времени, например, Генри Райдер Хаггард и Эндрю Лэнг в романе "Мечта мира ".
Прибыв в Трою, Елена своей красотой покорила сердца троянцев. Вскоре в Трою прибывают Менелай и Одиссей, чтобы вернуть Елену мирным путем, однако троянцы отказываются выдать Елену и начинается война, длившаяся 10 лет.
Pierre Delrome. Гектор , Елена и Парис. Гектор призывает Париса вступить в бой
В "Илиаде" Гомера Елена тяготится своим положением, т.к. чары Афродиты, вызвавшие любовь к Парису, уже развеялись. В 4-й песне "Одиссеи" Елена рассказывает, как во время войны она помогла Одиссею, тайно проникшему в город:
Снадобье бросив в вино и вино разнести приказавши,
Так начала говорить Елена, рожденная Зевсом:
235 "Царь Менелай Атреид, питомец Зевеса, и все вы,
Дети отважных мужей! По желанию Зевс посылает
Людям и зло и добро, ибо все для Кронида возможно.
Сидя тут в зале высоком, пируйте в весельи, беседой
Тешьтесь, а я рассказать подходящее вам бы хотела.
240 Подвигов всех Одиссея, в страданиях твердого духом,
Ни рассказать не смогу я, ни их перечислить подробно.
Но расскажу, на какое деянье дерзнул он бесстрашно
В дальнем троянском краю, где так вы, ахейцы, страдали.
Сам себе страшно позорнейшим способом тело избивши,
245 Рубищем жалким, подобно невольнику, плечи одевши,
В широкоуличный город враждебных мужей он пробрался.
Так себя скрывши, совсем он другому был мужу подобен -
Нищему, как никогда его возле судов не видали.
Образ принявши его, он прошел в Илион, подозрений
250 Не возбудивши ни в ком. Только я его сразу узнала,
Спрашивать стала, но он от ответов хитро уклонился.
Только тогда, как его я обмыла и маслом натерла,
Платьем одела и клятвой великой ему поклялася,
Что лишь тогда Одиссея троянцам я выдам, когда он
255 В стан уж вернется к себе, к ахейским судам быстролетным, -
Только тогда мне раскрыл он весь замысел хитрый ахейцев.
В городе много троянцев избив длиннолезвенной медью,
Он возвратился к ахейцам, принесши им знанье о многом.
Громко другие троянки рыдали. Но радостью полно
260 Было сердце мое: уж давно я рвалася уехать
Снова домой и скорбела о том ослепленьи, какое
Мне Афродита послала, уведши меня из отчизны,
Бросить заставив и дочку, и брачную спальню, и мужа,
Могшего духом и видом своим потягаться со всяким".
Также во время осады Трои Елена помогает Одиссею и Диомеду похитить из местного храма деревянную статую богини Афины.
Менелай после взятия Трои разыскивает Елену с мечом в руке, чтобы казнить её за измену, однако при виде Елены, сияющей прежней красотой, он выпускает меч из рук и прощает её.
В египетской версии мифа Менелай прибывает с призраком Елены в Египет, чтобы найти настоящую Елену. Призрак Елены возносится на небо, а истинная Елена возвращается к Менелаю.
После смерти Елена была перенесена на остров Левка в устье Дуная, где соединилась вечным союзом с Ахиллом (согласно одному из мифов, Елена и Ахилл встречались на Троянской равнине незадолго до смерти Ахилла). Впрочем, более правдоподобным выглядит другой миф, по которому на островах блаженных Ахилл соединился вечным союзом с Медеей. Страстная и сильная Медея гораздо более похожа на любимую когда-то Ахиллом Пентесилею , чем покорная судьбе Елена. Генри Райдер Хаггард, опираясь на сведения о встрече Одиссея и Елены в Трое, в романе "Мечта мира " навеки связывает судьбу Елены с другим героем Троянской войны - Одиссеем.
Греция – единственная страна, ради путешествия в которую он решился покинуть Британские острова, не считая пересечения Ла-Манша в Первую мировую. Причем это было не просто путешествие, а что-то вроде медового месяца под крылом смерти – поездка планировалась в романтический период, когда смертельная болезнь жены Льюиса ненадолго отступила, а незадолго до отправления стало известно, что недуг вернулся.
Льюис писал оттуда восторженные письма, он почувствовал дыхание той Эллады, которую так хорошо знал. В письмах он рассказывает, что в Дельфах молился Христу sub specie Apollinis, «в образе Аполлона» – в этих словах очень много от льюисовского богословия образа.
Античных мотивов много в «Хрониках Нарнии», писавшихся в 50-е годы, а оставив преподавание, Льюис планировал посвятить себя переводу «Энеиды», которым занимался урывками всю жизнь. В ряду этих «проектов», вдохновленных античностью или тесно с ними связанных, особое место занимает опубликованный посмертно фрагмент под названием «Спустя десять лет».
Это одно из последних, а возможно, последнее художественное произведение Льюиса. В самом начале 60-х он жаловался на потерю творческого вдохновения, необходимого для сочинения историй. По его словам, он перестал «видеть картины», а выдумывать не умеет. Именно поэтому в эти годы он сосредоточивается на переводах и эссеистике.
По рассказам друзей, Льюис задумался о написании романа о Елене Троянской в 50-х годах. Первоначальный вариант первой главы написан в 1959 г., еще перед поездкой в Грецию.
Фрагмент совсем небольшой, меньше авторского листа, но крайне интересный и богатый содержательно. Повествование начинается сценой в тесном и темном пространстве. Главный герой, мы знаем, что его зовут Златоголовый, тесно зажат между другими подобными ему в полной темноте – настоящая аллегория состояния накануне рождения.
Вскоре герой выбирается наружу, и мы понимаем, что перед нами Менелай, царь Спарты (Златоголовый – его эпитет у Гомера), сидел он во чреве деревянного коня, а дело происходит в осажденной Трое.
Следует описание боя в стенах города, интересное аллюзиями на Гомера и Вергилия, но Менелай среди битвы то и дело возвращается мыслями к Елене. Скоро он найдет её, случится то, о чем он мечтал долгих десять лет. В голове Менелая борются сладострастные мечты и планы жестокой мести – тут перед нами не слишком привычный «Льюис для взрослых». Он врывается в царские покои, там спиной к нему сидит за шитьем женщина.
Менелай ловит себя на мысли, что так вести себя перед смертельной опасностью может лишь та, в чьих жилах течет кровь богов. Не оборачиваясь, женщина говорит: «Девочка. Она жива? С ней все хорошо?» – Елена спрашивает о Гермионе, их дочери, и Менелай понимает, что все его построения последних десяти лет рушатся.
Впрочем это не главное потрясение. Когда Елена все-таки поворачивается к нему, оказывается, что эти десять лет не прошли для нее бесследно – она больше не прекраснейшая из женщин.
«Он никогда не мог себе представить, что она сможет так измениться – кожа под подбородком чуть заметно но всё же обвиснуть, лицо сделаться одутловатым и утомленным, на висках появиться седые волоски, а в уголках глаз морщины. Кажется, она даже стала ниже ростом. Прекрасная белизна и гладкость кожи, благодаря которым раньше казалось, что её руки и плечи излучают сияние, исчезла. Перед ним сидела стареющая женщина, печальная и покорная, которая давно не видела свою дочь; их дочь».
После боя в лагере ахейцев Агамемнон объясняет брату, что такую Елену нельзя показывать войскам. Это не та, ради которой их вели на смерть. (Впрочем, действительные причины войны политические, похищение Елены стало крайне удачным предлогом, чтобы пойти войной на опасного конкурента – говорит Агамемнон.) Менелаю с Еленой и спартанцами, которые считают ее своей царицей, нужно как можно быстрее покинуть берег Малой Азии.
Помимо всего прочего, у Льюиса здесь можно видеть интересную метафору обладания святыней. Менелай с горечью думает о том, что на его жену имеют права все, кроме него, ее законного мужа. Одни боготворят ее, другие почитают как царицу, третьи используют в политической игре, четвертые хотят принести в жертву богам. А сам он не чувствует себя даже свободным человеком, который может распоряжаться своим имуществом – не более чем неизбежный придаток к дочери Зевса, даже права на спартанский престол принадлежат ему только как мужу Елены.
Последняя сцена – беседа в Египте с местными жрецами. Жрецы убеждают Менелая, что дочь Зевса никогда не была в Трое. Боги подшутили над ним, они любят пошутить. Та, что делила ложе с Парисом, была фантомом, призраком («такие создания иногда являются на землю на некоторое время, никто не знает, что они такое»), а истинная Елена – сейчас Менелай её увидит…
«Музыканты перестали играть. Рабы, крадучись, сновали вокруг. Они перенесли все светильники в одно место, в дальней части храмовых покоев, к широкому дверному проему, так что остальная часть огромного помещения погрузилась в полумрак и Менелай мучительно вглядывался в сияние тесно составленных светильников. Музыка заиграла вновь.
– Дочь Леды, выйди к нам! – проговорил старец.
И в то же мгновение это произошло. Из темноты за дверным проемом»
Здесь рукопись Льюиса обрывается. Друзья настойчиво расспрашивали его, что же увидел Менелай, и какая из Елен настоящая. Но Льюис повторял, что не знает, не видит этой сцены, а писать от головы не хочет.
Интересно, что в этом фрагменте и в замысле повести о Елене, насколько его можно воспроизвести, Льюис работает с мифом и с древним сюжетом точно так же, как это делали античные авторы. Беря за основу тот или иной всем известный сюжет, те же трагики главным образом лишь предлагали собственные объяснения мотивов, руководствуясь которыми герои принимали всем известные решения.
Здесь мы видим именно такой подход. Согласно Гомеру, Менелай со своим войском действительно покинул Трою раньше других, этому действительно предшествовала ссора с Агамемноном, и даже переживания Менелая по поводу его никчемности оправданы античным материалом – права на спартанский престол он получил только через Елену, дочь спартанского царя Тиндарея.
Такая работа с материалом вообще характерна для Льюиса. В повести “Пока мы лиц не обрели” он тоже, строго говоря, просто пересказывает повесть об Амуре и Психее из “Метаморфоз” Апулея, почти ничего не додумывая от себя – кроме нюансов.
Самое интересное, что даже используя античный сюжет в качестве основы для рассказа о духовном опыте, автор опирается на богатую традицию. “Метаморфозы” – рассказ о мистериальном опыте, облеченный в форму фривольного авантюрного романа (или замаскированный под таковой), а вставная новелла об Амуре и Психее – его смысловой центр, всегда воспринимавшийся как аллегория мытарств человеческой души.
Берясь пересказать эту историю, Льюис оказывается продолжателем традиции, в которой, кроме Апулея работали такие авторы, как Марциан Капелла, Фульгенций и Боккаччо.
Берясь за легенду о Елене, Льюис тоже опирается на серьезную и полноводную традицию. Версия о том, что вместо Елены в Трое был ее призрак (подобие, εἴδωλον – понятие, восходящее к Платону и развитое в неоплатонической традиции) – вовсе не выдумка современного автора.
Легенда о том, что Елена никогда не была в Трое, восходит к «Палинодии» Стесихора, греческого лирика VI в., и связывается, по-видимому, с культом Елены как божества. По преданию, Стесихор написал о Елене стихи, где вслед за Гомером обвинял ее в измене мужу и называл виновницей войны. За это поэт был поражен слепотой, после чего написал «противопеснь», рассказав, что был неправ, а в Трое, на самом деле, был лишь призрак Елены, настоящая же Елена все время троянской войны находилась в Египте.
Примерно сто лет спустя в Египте побывал знаменитый историк Геродот, побеседовавший там со жрецами, которые рассказали ему, что, действительно, Елена жила там, а до Трои они с Парисом не доплыли из-за шторма.
Еще через несколько десятков лет этому сюжету придал наиболее завершенную форму Еврипид в трагедии «Елена». По Еврипиду, εἴδωλον Елены, находившийся в Трое, был создан Герой, чтобы спасти Елену. Трагедия начинается с того, как Менелай по пути домой из Трои оказывается в Египте и встречает жену – в этот момент сопровождавший его призрак отлетает, возвращаясь в эфир, из которого был соткан.
Названная традиция неслучайно использует слово εἴδωλον, родственное основному понятию философии Платона – это очень греческий ход мысли. Собственно, речь идет о том, что идеал не может быть причастен «низкой жизни». Подлинная Елена божественна, она не может быть изменницей, не может быть источником несчастий, она добродетельна и совершенна.
По сути, известный хулиган, атеист и ниспровергатель авторитетов Еврипид – и его предшественники – вовсе не подрывает традицию. Версия о непорочной Елене и троянским призраке – такое же закономерное её развитие, как идеализм Платона – развитие ранней греческой философии. Елена как идеал веками сопровождает Европейскую литературную традицию (впрочем, не забывающую и о Елене-блуднице – см. Пятую кантику «Ада» Данте), в конце XIX века найдя выражение, например, в романе Райдера Хаггарда и Эндрю Лэнга «Странник» (The World’s Desire).
Но интереснее всего, что же было на уме у Льюиса, как он собирался решить дилемму двух Елен? Хотя сам Льюис всячески подчеркивал, что не знает продолжения намеченного сюжета, главный поворот вполне очевиден. Он следует из всего творчества Льюиса, всех особенностей его обработки старых сюжетов и их преображения. Причем этот случай даже особенно красноречив.
Всякий раз переосмысляя древний, особенно дохристианский материал, Льюис старается увидеть его в христианской перспективе (поклониться Христу sub specie Apollinis).
Для Льюиса это не целенаправленная христианизация, а попытка увидеть относительное с универсальной точки зрения. Он работает со своими источниками крайне серьезно, беря не лежащие на поверхности смыслы, а глубоко продумывая их потенции и интенции. Он старается дать мифу голос, понять, говоря языком Аристотеля, что тот или иной сюжет «может» и что он «хочет».
Получается, как при переработке повести об Амуре и Психее, платоновских (и платонических) мотивов в Нарниях, дантовских и мильтоновских – в «Космической трилогии», Льюис пытается оторвать их от обусловленного эпохой контекста и испытать на прочность в универсальной системе координат.
И оказывается, что дионисийство, фавны, артуровские легенды и платоновские диалоги с христианством вполне совместимы, а вот современная наука, когда она забывает об этике, нет. Похожий поворот, судя по всему, Льюис собирался произвести и в повести о Елене.
Судя по всему, что мы знаем о методе Льюиса, «Спустя десять лет» должны были стать еврипидовской «Еленой» наоборот. Прекрасная и божественная, не знающая старости, терзаний, не изменяющая Елена, которую являют Менелаю Египетские жрецы – призрак и наваждение, проекция мечтаний спартанского царя. А лишившаяся былой красоты, но реальная троянская пленница – его настоящая жена, а главное – именно она, не идеальная, а живая – любовь всей его жизни. Непростой путь Менлая к пониманию этой премудрости и должен был стать сюжетом повести.
Эту версию в послесловии к изданию фрагмента поддерживает и друг Льюиса, писатель и историк литературы Роджер Ланселин Грин, обсуждавший с Льюисом идею повести и сопровождавший их с Джой в поездке в Грецию.
«Менелай мечтал о Елене, тосковал по ней, создал в своих мыслях её образ и поклонялся ему как ложному идолу. В Египте ему явили этот самый идол, εἴδωλον… Ему предстояло узнать в конце концов, что немолодая и поблекшая Елена, которую он привез из Трои, была настоящей, а между ними была настоящая любовь или её возможность; тогда как εἴδωλον оказался бы belle dame sans merci…» (имеется в виду образ из одноименной поэмы Джона Китса – безжалостная красавица, морок из мира фей).
Но едва ли не самое удивительное здесь то, что в этом сюжете Льюис, уже скорее невольно, чем намеренно, повторяет предание о Стесихоре с его песнью и противопеснью. Это касается переосмысления, точнее корректировки, двух очень важных для Льюиса тем – романтической любви и платонизма.
Льюис лучше других знал романтическую любовную традицию, в которой любовь земная не просто чувство, а отсвет и образ Любви божественной. Он и сам не избежал её обаяния, когда писал книгу об аллегорической любовной традиции и, позднее, когда под влиянием «романтической теологии» Чарльза Уильямса разрабатывал тему любви первых людей до грехопадения у Мильтона.
Тем примечательнее довольно трезвый взгляд на это чувство в книге «Любовь», написанной именно тогда, когда Льюис, женившись, смог примерить «романтическую модель» на себя.
«Когда я много лет назад писал о средневековой поэзии, – говорит Льюис в разделе, посвященном влюбленности, – я был так слеп, что счел культ любви литературной условностью. Сейчас я знаю, что влюбленность требует культа по самой своей природе. Из всех видов любви она, на высотах своих, больше всего похожа на Бога и всегда стремится превратить нас в своих служителей». «Если же мы поклонимся ей безусловно, – добавляет он, – она станет бесом».
Платонизм Льюиса – незаслуженно малоисследованная тема. Между тем, это едва ли не основной ключ к его богословию и мировоззрению в целом. Мир сей как несовершенное подобие Царства Божьего, страны Аслана или подлинной Нарнии, Рая из «Расторжения брака», моря, к которому хотят увезти нас родители, тогда как мы копошимся в луже.
Как никто ценивший красоту интеллектуальной конструкции, Льюис не мог не воспользоваться платонической моделью, хотя и оговаривался то и дело относительно её отличия от христианства. Но в последние годы он серьезно корректирует свою позицию, хотя и не отказывается от прежних построений. В поздних работах отчетливо звучит тема Бога как разрушителя образов, выстраиваемых нами, чтобы познать Его, но в результате заслоняющих Прообраз. Иногда эта тема настолько отчетлива, что у читателя возникает впечатление, что Льюис в последние годы теряет веру. Но это не так. Это энергичный порыв от концепций к Богу Живому.
«Наверное, образы полезны, иначе они не были бы так популярны, – пишет Льюис в книге «Исследуя скорбь», собранной из дневников, которые он вел сразу после смерти жены. – (Не так уж важно идет ли речь о картинах и статуях внешнего мира или о созданиях нашего воображения.) И все же для меня их вред куда очевиднее. Образы священного поразительно легко превращаются в священные образы, а значит, становятся неприкосновенными.
Но мои представления о Боге никак не божественные представления. Их просто необходимо время от времени разбивать вдребезги. И Он сам делает это, ибо сам Он – величайший Иконоборец. Быть может даже, это один из знаков Его присутствия. Воплощение – крайний пример иконоборчества Божьего; оно не оставляет камня на камне от всех прежних представлений о Мессии».
Но особенно поразительно в свете того, что мы знаем о замысле Троянской повести, звучит следующее место из второй тетради дневников, изданных в виде книги «Исследуя скорбь». Прежде разрозненные темы вдруг складываются в единую картину – и иконоборческое богословие Льюиса, и тема брака как встречи с реальностью, и даже те самые «десять лет» послужившие названием фрагмента.
Но самое поразительное, а быть может, напротив – естественное и закономерное, читая дневники Льюиса, посвященные жене, мы вспоминаем, что её тоже звали Еленой – Хелен Джой Дэвидмен – и именно так именует её Льюис в дневнике. (Я благодарю Бориса Каячева за напоминание об этом месте дневников, фрагмент из них дается в его переводе.)
«Уже сейчас, меньше чем через месяц после ее смерти, я ощущаю, как медленно, украдкой начинается процесс, превращающий Хелен, о которой я думаю, во все более и более воображаемую женщину. Привыкши исходить из фактов, я, конечно, не стану примешивать к ним ничего вымышленного (или я надеюсь, что не стану). Но разве их соединение в цельный образ не будет неизбежно становиться все более и более моим собственным? Больше нет той реальности, которая могла бы меня сдержать, резко осадить, как это часто делала Хелен – так неожиданно и так до конца будучи самой собою, а не мной.
Наиболее ценным подарком, который мне дала моя женитьба, было это постоянно ощутимое присутствие чего-то очень близкого и родного, но в то же время безошибочно другого, устойчивого – одним словом, реального. Неужели все это теперь погибнет? Неужели то, что я еще буду продолжать звать Хелен, теперь беспощадно растворится среди моих холостяцких фантазий? О, дорогая моя, дорогая моя, вернись на один лишь миг и прогони этот жалкий призрак! О, Боже, Боже, почему Ты с такими усилиями заставил это создание выйти из своей раковины, если теперь оно обречено заползти – быть затянутым – обратно?
Сегодня мне предстояло встретиться с человеком, которого я не видел десять лет. И все это время я думал, что хорошо его помню – как он выглядел и разговаривал и о чем говорил. Первые же пять минут общения с реальным человеком разбили этот образ вдребезги. Не то чтобы он изменился. Напротив. В моей голове постоянно проскакивала мысль: “Да-да, конечно же, конечно, я позабыл, что он думал вот это, или не любил вот то; что он был знаком с таким-то, или именно так закидывал назад голову”.
Все эти черты были когда-то мне знакомы, и как только я встретил их снова, я их узнал. Но в моей памяти они все стерлись на его портрете, и когда на их месте появился он сам, общее впечатление разительно отличалось от того образа, который я носил в себе эти десять лет. Как я могу надеяться, что то же самое не случится с моей памятью о Хелен? Что это не происходит уже?
Медленно, тихо, как снежные хлопья, – как падают мелкие хлопья, когда снег собирается идти всю ночь, – маленькие хлопья меня самого, мои ощущения, мои предпочтения, покрывают ее образ. Подлинные очертанья в конце концов будут полностью скрыты. Десять минут – десять секунд – настоящей Хелен могли бы все исправить. Но даже если бы эти десять секунд были мне даны – еще через секунду маленькие хлопья снова начали бы падать. Резкий, острый, очищающий привкус ее инаковости исчез».
Если предлагаемая нами реконструкция замысла повести о Елене верна – перед нами невероятно красивое переосмысление и темы романтической любви и платоновского идеализма. В чем-то даже более красивая, чем в «Пока мы лиц не обрели». Там страхи и суеверия разрушаются встречей с Богом. Здесь сказка об идеальной любви разрушается – или испытывается – встречей с собственной женой.
Дельфы, май 2015 г.
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
АНТИКА
Том 1
Фотоальбом
Застывшие в веках
«Похищение Прозерпины», Джованни Лоренцо Бернини, галерея Боргезе (Рим)
«Похищение Прозерпины», фрагмент. Джованни Лоренцо Бернини, галерея Боргезе (Рим)
«Артемида», автор неизвестен
«Афродита Kнидская» (реконструкция), Пракситель
«Афродита», Антонио Канова, Эрмитаж
«Афродита», фрагмент. Пракситель
«Афродита», Пракситель
«Афродита», неизвестный скульптор, Эрмитаж
«Давид», Джованни Лоренцо Бернини, галерея Боргезе (Рим)
«Апполон и Дафна», Джованни Лоренцо Бернини, галерея Боргезе (Рим)
«Вакханка»
«Гектор и Андромаха», Джованни Бенцони
«Елена Троянская», Джон Гибсон
«Елена Прекрасная», Антонио Канова
«Менелай»
Елена и Ифигения в живописи
«Венера дарует Парису Елену», Гэвин Гамильтон
«Гнев Ахилла во время жертвоприношения Ифигении», Луи Давид
«Парис и Елена», Луи Давид
«Гектор, Елена и Парис. Гектор призывает Париса вступить в бой»
«Клитемнестра узнает, что Ифигению принесут в жертву»
«Жертвоприношение Ифигении», Абель де Пюжоль
«Жертвоприношение Ифигении», Ян Стен, Рейксмузеум, Амстердам
«Жертвоприношение Ифигении»
«Жертвоприношение Ифигении», фреска из Помпей
«Жертвоприношение Ифигении», Шарль де Лафосс, Версаль
«Елена, узнающая Телемаха», Жан-Жак Лагрене
«Парис и Елена», Шарль Мейнье
«Афродита предлагает Елену Парису», Генри Райленд
«Похищение Елены», Гвидо Рени, Лувр
«Орест и Ифигения», Иоганн Тишбейн
«Афродита дарует Елену Парису», Ричард Уэстолл
«Ифигения», Ансельм Фейербах
«Похищение Елены», Хуан де ла Корте, Прадо
Публий Овидий Назон
ЛИРИКА
I. КНИГА ЛЮБВИ ОВИДИЯ
I. ЭЛЕГИЯСлавить доспехи и войны сбирался я строгим размером,
Все были равны стихи. Но вдруг Купидон рассмеялся,
Он из второго стиха ловко похитил стопу.
«Кто, злой мальчик, тебе такую дал власть над стихами?
Вещий певец Пиерид, не челядинец я твой.
Кстати ль Венере хватать доспех белокурой Минервы,
Ей, белокурой, к лицу ль факела жар раздувать?
Кто похвалил бы, когда б Церера владела лесами?
А властелинкой полей дева с колчаном была б?
Нет у меня и предмета приличного легким размерам:
Отрока иль дорогой девушки в длинных кудрях».
Так роптал я. Но он, колчан растворяя немедля,
Выбрал, на горе мое, мне роковую стрелу.
Сильным коленом согнув полумесяцем лук искривленный,
Вот же, – сказал он, – воспеть можешь ты это, певец!»
Горе несчастному мне! как метки у мальчика стрелы:
Вольное сердце горит, в нем воцарилась любовь;
Шестистопным стихом начну, пятистопным окончу.
Битвам железным и их песням скажу я: прости!
Миртом прибрежным теперь укрась золотистые кудри,
Муза, и в песню вводи только одиннадцать стоп.
II. ЭЛЕГИЯV. ЭЛЕГИЯ
Чтоб это значило? Все как будто жестка мне постеля,
И одеялу нигде места сыскать не могу,
Целую долгую ночь провел я в бессоннице томной,
Как ни ворочался я, больно усталым костям?
Я бы почувствовал, кажется, если б томился любовью;
Иль незаметно она в сердце вливает свой яд?
Подлинно так! Вонзились мне в сердце колючие стрелы,
И побежденную грудь злобный смущает Амур.
Что ж, уступить? Иль раздуть борьбою мгновенное пламя?
Да, уступлю. Покорясь, ношу удобней нести.
Видывал я, как вдруг от качания вспыхивал факел,
Видывал, как потухал он, не тревожим никем.
Терпят ударов волы, еще непривычные к плугу,
Больше гораздо, чем те, что покорились ярму;
Рот у строптивых коней колючими рвут удилами,
Чувствуют меньше узду те, что покорны браздам,
Злее гораздо ранит Амур душой непокорных,
Чем таких, что терпеть рабство ему поклялись.
Видишь, – себя я признал, Купидон! твоею добычей.
Руки покорные сам я воздеваю к тебе,
Нечего мне воевать, прошу пощады и мира,
Я безоружен, меня что за хвала покорить.
Волосы миртом венчай, у матери взявши голубок,
А колесницу для них вотчим тебе подарит.
В ней ты будешь стоять; под крик триумфальный народа,
Править запряжкою птиц ловкой ты будешь рукой.
Юношей пленных вослед и дев поведут за тобою;
Шествие их для тебя будет славнейший триумф,
Сам я, пленник недавний, пойду со свежею раной,
Новые цепи твои чувствуя пленной душой.
Здравый Смысл поведут, связав ему за спину руки,
Стыд, туда же и всех, кто на Амура восстал.
Все да боятся тебя. И, руки к тебе воздевая,
Голосом громким народ пусть восклицает: Триумф!
Спутники лести пойдут при тебе: заблужденье и дерзость,
(Эта толпа за тебя вечно готова стоять).
Этим-то войском своим ты людей и богов побеждаешь;
Стоит отнять у тебя только их помощь – ты наг.
Рада триумфу сыновнему, мать на высоком Олимпе
Зарукоплещет и роз станет кидать на тебя.
Ты же алмазами крылья, алмазами кудри убравши,
На золотых колесах будешь стоять золотой.
Тут, я знаю тебя, зажжешь сердец ты немало,
И мимоходом людей многих поранишь тогда.
Если бы даже хотел, унять своих стрел ты не в силах;
Жаркое пламя своей близостью жгучей палит.
Так же шествовал Вакх, покоривши пределы Гангеса,
Тиграми он управлял, правишь голубками ты.
Если часть твоего могу я составить триумфа,
Так пощади! На меня сил, победитель, не трать!
Цезарь, родственник твой, тебе да послужит примером:
Дланью победной своей он побежденных хранит.
Солнце палило, и только полуденный час миновало,
Членам давая покой, я на постелю прилег.
Часть приоткрыта была, и часть закрыта у ставней,
В комнате был полусвет, тот что бывает в лесах.
Сумерки так-то сквозят вослед уходящему Фебу,
Или когда перейдет ночь, а заря не взошла.
Должно такой полусвет для застенчивой девы готовить,
В нем-то укрыться скорей робкий надеется стыд.
Вижу, Коринна идет и пояса нет на тунике,
Плечи белеют у ней под распущенной косой.
Семирамида роскошная в брачный чертог так вступала.
Или Лаиса, красой милая многим сердцам.
Я тунику сорвал, прозрачная мало мешала.
А между тем за нее дева вступила в борьбу;
Но как боролась она, как бы на желая победы,
Было легко победить ту, что себя предала.
Тут появилась она очам без всякой одежды,
Безукоризненно все тело предстало ея.
Что за плечи и что за руки тогда увидал я!
Так и хотелось пожать формы упругих грудей.
Как под умеренной грудью округло весь стан развивался!
Юность какая видна в этом роскошном бедре!
Что ж я хвалю но частям? Что видел я, было прекрасно.
Тело нагое к себе много я раз прижимал.
Кто не знает конца? Усталые, мы отдыхали,
Если бы мне довелось чаще так полдень встречать.
Смолкнул на этом поток. Всех бывших тронуло чудо.
На смех поднял доверчивых только богов поноситель
И необузданный в сердце своем, Иксионом рожденный:
– «Сказки плетешь и чрезмерно богов, Ахелой, ты считаешь
Мощными, рек он, коль формы и дать и отнять они могут». -
Все изумились; никто подобных речей не одобрил:
Но Лелекс изо всех, созревший умом и годами,
Так сказал: «Безмерна власть неба и нет ей предела,
И чего пожелают небесные, то свершится.
Чтоб ты не был в сомненье, так есть, недалеко от липы,
Дуб на Фригийских холмах, обнесен небольшою стеною…
Видел то место я сам, потому что был послан Питтеем
В Пелопса землю, которой отец его правил когда-то.
Есть там болото вблизи, что некогда было селеньем,
Ныне те воды ныркам, да болотным курочкам любы.
В образе смертном явился туда Юпитер и также,
Вместе с отцом, Атлантид жезлоносец, покинувши крылья;
В тысяче целой домов они добивались ночлега:
Тысячи были домов на замке. В один их впустили.
Маленький, крытый одним камышом из болот да соломой.
Но старушка Бавкида, и ей летами под пару,
Филемон, сочетавшися в нем в дни юности, в той же
Хате состарились. Бедность они сознали, им легкой
Стала она, и ее они добродушно сносили.
Что ни делай, господ или слуг ты здесь не отыщешь:
Дом-то весь только двое, служить и приказывать те же.
Вот когда небожители бедного крова достигли,
И, головами нагнувшись, вошли через низкие двери.
Членам дать отдых старик пригласил их, придвинувши кресла,
А суровою тканью его покрыла Бавкида.
Теплую тотчас золу разгребла и разрыла вчерашний
Жар, подложила листвы с сухою корою и пламя
Старческим дуновеньем своим заставила вспыхнуть.
Мелкой лучины снесла с чердака да высохших сучьев,
И, нарубивши, придвинула их к котелку небольшому.
Листья срубила с кочна, принесенного мужем из сада,
Орошенного. Он же двурогою вилой снимает
С черной жерди затылок свиной, висящий, копченый.
От хранимой давно ветчины отрезает он малость
И отрезок спешит размягчить в клокочущей влаге.
Между тем сокращают часы разговором, мешая
Замедление чувствовать. Буковый тут же и чан был
На костыле деревянном за прочное ухо привешен.
Теплой наполнен водой, он принял члены их, грея.
Посредине была постель из мягких растений
Положена на кровать; из ивы бока в ней и ножки.
Эту покрыли ковром, которым по праздникам только
Покрывали ее, но и тем, – дешевый и старый
Был он ковер, – на кровати из ивы не след было брезгать.
Боги на ней возлегли. Подсучась, дрожащая, ставит
Старица стол; но третья в столе неравна была ножка.
Ножку сравнял черепок. Когда же приподняло крышку,
То зеленою мятой она его тотчас протерла.
Тут поставили свежих, пестрых ягод Минервы,
Также вишен осенних, в соку приготовленных жидком,
Редьки, индивия, к ним молока, сгущенного в творог,
Да яиц, что слегка лишь ворочаны в пепле не пылком.
Все в посуде из глины. Затем расписной был поставлен
Кубок того ж серебра и стакан, сработан из бука,
Внутренность в нем была желтоватым промазана воском.
Долго ли ждать; с очага появились горячие яства.
Вот убрали вино незначительной старости, чтобы
Место очистить на время вторичной чреде угощенья.
Тут орех, в перемешку тут финик морщинистый с фигой,
Сливы в корзинах и с ними душистые яблоки рядом.
Так же и гроздья, что с лоз, разукрашенных пурпуром, сняты.
Сот посреди золотой. Ко всему ж добродушные лица,
И при этом хлопот и вместе радушья немало.
Видят они между тем, что, сколько ни черпают, чаша
Все наполняется, – тотчас вино прибывает.
Чудо приводит их в страх; и, руки воздевши, взывают
И Бавкида с мольбой и сам Филемон устрашенный.
Просят прощенья за стол и скудное все угощенье.
Был единственный гусь, двора их убогого сторож,
В жертву гостящим богам заклать его старцы решили.
Он, проворен крылом, изморил удрученных годами,
Долго шнырял он от них и словно ушел под защиту
К самым богам. Его убивать запретили владыки.
– «Боги мы, сказали они, оплатят соседи
Карой заслуженной грех, но дастся вам быть непричастным
Этому злу, только вы свой кров немедля покиньте,
Да ступайте за нами и следом в гору идите
Вместе». – Послушались оба и стали, опершись на палки,
Долгий подъем проходить по дороге, взбирался к верху.
Не дошли до вершины настолько, насколько до разу
Может стрела прилететь. Оглянулись, и все увидали
Погруженным в болото, а их только кровля осталась.
Вот, покуда дивились они, о соседях жалея,
Хижина старая их, в которой двоим было тесно,
Превратилася в храм; колоннами стали подпорки,
Зажелтела солома, и крыша стоит золотая.
Двери стали резные, и мрамором землю покрыло.
Тут Сатурний сказал, обращая к ним лик благосклонный:
«Праведный старец и ты, жена достойная, ваши
Изреките желанья». С Бавкидой сказавши два слова,
Передал сам Филемон их общие мысли бессмертным:
«Быть жрецами и стражами вашего храма желаем
Мы, а так как в согласье мы прожили годы, то пусть нас
Час все тот же уносит, пускай не увижу могилы
Жениной я, И она пускай меня не хоронит».
Как просили, сбылось; покуда жизнь длилася, были
Стражами храма они. Когда ж, ослабевши от века,
Раз у священных ступеней стояли они, повествуя,
Что тут на месте сбылось, увидал Филемон, что Бавкида,
А Бавкида, что стал Филемон покрываться листвою.
Вот уж под парою лиц поднялися макушки, тут оба
Как могли, так друг другу вместе сказали: «Прощай же,
О супруг, о супруга», – и ветви закрыли им лица.
Кажет прохожим поныне еще Тиании житель
Два соседних ствола, исходящих от корня двойного.
Мне старики достоверные, не было лгать им причины,
Так рассказали. При том и сам я видел, висели
На ветвях тех венки; и, свежих повесив, сказал я:
«Кроткие милы богам, кто чтил их, сам будет в почете».
Еврипид
ЕЛЕНА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Елена , спартанская царица (I)
Слуга Менелая (III)
Тевкр , саламинский царевич
Феоноя , пророчица (III)
изгнанник (III)
Феоклимен , египетский царь, брат
Хор пленных гречанок Феонои (III)
Менелай , муж Елены (II)
Вестник , воин Феоклимена (II)
Привратница пророчицы Феонои (III)
Диоскуры Кастор и Поллукс (I)
Действие происходит в Египте, близ моря, вскоре после падения Трои. На переднем плане сцены строгая гробница покойного царя Протея; за нею стена кремля киклопической кладки, с зубцами. Ворота настежь открыты. Далее холм, на котором возвышается дворец Феоклимена; его двери заперты.
ПРОЛОГ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕПеред гробницею на ложе из листьев и ветвей Елена. Утро. Царица поднимается с ложа.
Елена
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Здесь блещут Нила девственные волны;
Взамен росы небесной он поит,
Лишь снег сойдет, в Египте по низинам
Лежащие поля. При жизни здесь
Протей царил, и если Фарос домом,
То весь ему Египет царством был;
А браком царь с одной из дев пучинных,
Псамафой, сочетался, для него
Эаково покинувшею ложе.
И родила царю двоих детей
Его жена: Феоклимена-сына
И благородную Идо; дитятей
Она отрадой матери была,
А брачных лет достигши, Феоноей
Наречена, затем, что от богов
И все, что есть, и все, что будет, ей
Открыто; эту честь она приемлет
От древнего Нерея, деда…
Мне
Отечество на долю не без славы
Досталось тоже – Спарта; и Тиндар
Был мне отцом… Положим, существует
Предание, что сам отец богов
Когда-то мать мою крылами обнял,
Что, лебедем прикинувшись, на лоне
Ее он скрылся, подавая вид,
Что от орла спасается… так молвят.
Я названа Еленой, и моя
Вот горестная повесть:
Три богини,
О красоте заспоривши, пришли
В идейское ущелье к Александру.
С Кипридою была там Гера, дочь
Чистейшая Кронида с ними, – должен
Был разрешить их распрю волопас.
И вот, мою красу (коль и несчастье
Прекрасным может быть) пообещав
Для ложа Александру, побеждает
Киприда, а Парис-Идей, покинув
Пастушеский загон, стремится в Спарту,
Чтоб овладеть невестой.
Но своей
Не вынесла обиды Гера – ложе
Парисовой утехи обратила
Она в ничто, и не меня женой
Он получил, нет: призрак из эфира
Чистейшего, по моему подобью,
Был Герою для Приамида слажен,
Царевича троянского. Меня
Он обнимал, но в мыслях лишь, пустое
То было обольщенье. Зевса же
Свершалася другая воля к вящей
Беде моей: меж греков и несчастных
Фригийцев он войну зажег, чтоб мать
Освободить от населенья – Землю
Чрезмерного и чтобы лучший грек
Был славою отмечен. Битв наградой
Троянам и ахейцам он назначил
Меня… Меня? О нет! Лишь звук пустой
Носился над войсками, а меня,
Среди морщин эфирных затаив
И тучею одев, Гермес похитил
Зевс не забыл меня – и в дом Протея
Меня унес, его считая всех
Воздержнее, чтоб я осталась чистой
Для ложа Менелая.
С той поры
Я здесь живу, а муж мой злополучный,
Войска собрав, на Илион повел
И ищет там жены своей, добычу
Вернуть копьем гори. И много душ
Из-за меня на берегах погибло
Кипучего Скамандра. Претерпев
Все это зло, я остаюсь покрытой
Проклятьями, и эллины твердят,
Что я изменница, и в этой страшной
Войне виновна.
Для чего ж еще
Живу я? Слово я храню от бога
Гермеса: «В Спарту с мужем ты вернешься;
Узнает он, что не была ты в Трое,
Не застилала ложа никому».
А здесь, пока на свет Протей глядел,
За честь свою я не была в тревоге…
Лишь с той поры, как мраком он одет
Подземного селенья, сын Протея
Меня на брак склоняет. Но супругу
Я прежнему верна – и вот к могиле
Протеевой с мольбой припала: пусть
Покойный царь меня для мужа чистой,
Как раньше, сохранит; и если имя
В Элладе опорочено бесславьем
Мое – хоть тела скверна не коснется!
Со стороны моря приходит Тевкр. Он одет как путник: на голове шляпа, в руке лук. Все внимание его привлечено дворцом, и он не видит вначале Елены.
Тевкр
Вот дивная твердыня!.. Чья она?
Для Плутоса б годилась… Стен высоких
Венец державный – грозные зубцы…
(Переводит глаза на гробницу и с ужасом отступает, увидев Елену.)
Ба… ба…
О боги! Что за вид ужасный! Образ
Проклятой той, которая меня
И Грецию сгубила…
(Обращаясь к Елене.)
Пусть бессмертным
Настолько же ты будешь ненавистна,
Насколько ты с Еленой схожа… Будь
Не на чужой земле я, ты б пернатой
Стрелы укусом искупила сладость,
Что Зевсовой подобна дщери ты.
Елена
За что же эти громы? Сам-то кто,
Несчастный, ты, и по какому праву
Вина другой проклятья мне стяжала?
Тевкр
Я виноват… я гневу уступил…
Элладе всей Елена ненавистна;
Меня ж за речи извини, жена.
Елена
Но кто же ты? Откуда в этот край?
Тевкр
Ахеец я, один из этих горьких.
Елена
Проклятиям Елене не дивлюсь;
Но кто ты? Где отчизна? Кто отец?
Тевкр
По имени я – Тевкр; отцом слывет мне
Царь Теламон, а Саламин – отчизной.
Елена
А Нил тебе, его поля зачем?
Тевкр
Из отчего предела изгнан я.
Елена
Несчастлив ты… Но кто ж тебя изгнал?
Тевкр
Заступник первый – Теламон-отец.
Елена
За что? Достойна слез судьба такая!
Тевкр
Аякса-брата смерть меня сгубила.
Елена
Но как? Ужели ты его убил?
Тевкр
Он добровольно пал на свой же меч.
Елена
Сойдя с ума?.. Здоровый не дерзнет.
Тевкр
Пелея сыном был Ахилл, слыхала?
Елена
Он сватался к Елене, говорят.
Тевкр
Убитый, он соратникам оставил
Из-за своих доспехов тяжкий спор.
Елена
Но в чем же связь беды Аякса с этим?
Тевкр
Их взял другой, – Аякс не перенес.
Елена
И на тебя несчастье это пало?
Тевкр
За то, что с ним я вместе не погиб.
Елена
(помолчав)
Ты, значит, был под славным Илионом?
Тевкр
И сам себя сгубил с его стеной.
Елена
Так Трои нет?.. Сожгли? Испепелили?
Тевкр
Не различить там даже места стен.
Елена
Елена, горе! Ты сгубила Трою!
Тевкр
А с ней и нас. Какие реки крови!..
Елена
Давно ли пал старинный Илион?
Тевкр
Семь раз с тех пор плоды с дерев снимали.
Елена
А долго ли под Троей были вы?
Тевкр
Да, много лун за десять лет сменилось…
Елена
А взяли вы… спартанскую жену?
Тевкр
Да, Менелай – за косу золотую…
Елена
Державного Протея, наш властитель,
Тебя еще не видел: лов его
Со сворами надежными сманил.
Ему лишь в руки эллин попадется
Немедленно казнит. Из-за чего,
Не спрашивай, пожалуйста: молчаньем
Я связана, и пользы нет в словах.
Тевкр
Ты хорошо, жена, сказала; боги
Пусть воздадут тебе за благо благом!
Хоть видом ты похожа на Елену,
Душа иная у тебя – совсем
Иная. Та пусть сгинет, светлых вод
Еврота не увидев; а тебе
Во всем, жена, успеха я желаю.
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ПЕСНЬ ХОРА(Уходит обратно.)
По уходе Тевкра Елена в грустном раздумье смотрит в сторону моря; во время следующей ее песни пятнадцать эллинских девушек, ее подруг, собираются вокруг нее.
Елена
Тягостной скорби глубоко осевшие слезы… Какое
Жалкому сердцу открылось ристалище стонов! Какая
Песня вместит вас, – вы, слезы, вы, вопли, вы, муки?
Строфа I
Девы крылатые!
Дети земли, сюда!
Сюда, о сирены, на стон
Песни надгробной, девы,
С флейтой ли Ливии
Иль со свирелью вы
Слезного дара жду
Скорби взамен моей:
Муку за муку мне,
Песню за песню мне
В сладком созвучии!
Пусть Персефона примет от нас
В темном чертоге своем
Жертву рыданий для милых,
Милых усопших.
Антистрофа I
Воды лазурные
Взоры ласкали мне,
Я же, лежа на нежной траве,
Яркие ризы сушила,
В блеске лучей золотых
Солнца развесив их
По тростникам младым.
Жалобный боли крик
Негу прервал мою:
Стоны – не лиры звук:
Нимфа-наяда так
Стонет в горах, когда Пана насилье
К браку неволит ее…
Стонут за ней и утесы,
Стонут ущелья.
Елена
(простирая руки к женщинам)
Строфа II
Ио!.. Ио!..
Добыча диких скитальцев,
Девы, девы Эллады…
Моряк навестил нас ахейский
Дар его – новые слезы:
Пал Илион, и обломки
Жаркое пламя пожрало…
Тьмы я мужей сгубила…
Их унесло Елены
Полное муки имя.
В петле вкусила Леда
Смерть за мое бесславье;
Долго носился по волнам
Муж мой – и взят пучиной;
Кастор и брат родимый
Кастора, гордость и слава
Родины нашей, – исчезли.
Нет их на конном ристанье,
Нет среди юношей стройных
На состязанъях, на бреге
Средь тростников высоких
Пышнозеленых Еврота.
Антистрофа II
Увы! Увы!
О, жребий долгого стона!
Горькому демону, видно,
В удел ты, жена, досталась
В день, когда с думою лютой
Зевс из эфирной сени
К нежной Леде в объятья
Лебедем белоснежным
И влюбленным спускался!..
Мука тебя какая,
Мука, скажи, миновала?
Чем не пытал тебя жребий?
Матери нет на свете:
Братьев уж нет под солнцем,
Радость отчизны не светит
Сердцу Елены, и ласкам
Варвара злые толки
Отдали грудь царицы.
Муж твой погиб. Афины ж
Медного дома больше
В Спарте ты не увидишь.
Елена
О, увы! Увы! Увы!
Под фригийской ли секирой
Или эллинской упала
Ель, в которой столько слез,
Столько слез троянских было?
Из нее ладью и весла
Приамид себе устроил
К очагу спартанца ехать
За моею злополучной
Красотой – для ласки брачной.
О Киприда, о царица
И обманов и убийства!
Это ты хотела смерти
Для данайцев и троян
Вот судьбы моей начало!
Зевса строгая подруга
Окрылила сына Майи
Словом воли непреложной.
И от луга, где, срывая
Со стеблей живые розы,
Наполняла я беспечно
Ими пеплос, чтоб богине
Посвятить их Меднозданной,
Неповинную Елену
По стезе Гермес эфирной
В этот грустный край уносит
Для раздора, для раздора
Меж Элладой и Приамом,
Чтоб напрасные укоры
На прибрежье Симоента
Имя резали Елены!
