Вера горностаева два часа после концерта. Вера горностаева

ВЕРА ГОРНОСТАЕВА:

ДЕЛЮСЬ ЛЮБОВЬЮ К МУЗЫКЕ

В начале октября в Московской консерватории фестивалем «Эстафета Веры» отпраздновали юбилей Веры Васильевны Горностаевой. Фортепианный фестиваль-парад стартовал в день ее рождения, 1 октября, и завершился 11 октября, собрав лучших воспитанников прославленного педагога. В пяти великолепных концертах с музыкальными приношениями выступили пианисты Вадим Холоденко, Лукас Генюшас, Ксения Кнорре, Полина Осетинская, Андрей Гугнин, Андрей Ярошинский, Даниил Саямов, Екатерина Ганелина, Дарья Петрова, Максим Филиппов, а в последнем концерте приняли участие Алексей Гориболь и Хибла Герзмава…

Родиться в день музыки - совпадение или судьба? «Я музыку больше чем люблю. Я в ней живу, она меня питает, всячески. И вот этому мне хочется как-то научить ученика», - говорит сама Вера Васильевна.

Вера Васильевна Горностаева - особое явление в пианизме. Педагог от Бога, воспитавший плеяду знаменитых учеников, изумительная пианистка, талантливый литератор, просветитель…Какую из ее ипостасей не назовешь, каждая вызывает огромное уважение и восхищение. В свои 85 она возглавляет кафедру специального фортепиано в Московской консерватории, лично занимается с учениками и ведет активную творческую жизнь.

В день рождения профессора Горностаевой в Большом зале Московской консерватории - яблоку негде упасть. Море цветов, поздравительные телеграммы от Дмитрия Медведева, Сергея Собянина, озвученные ректором консерватории Александром Сергеевичем Соколовым, поздравление от самого ректора - это все было в официальной, «ритуальной», как ее назвал Александр Сергеевич, части, а в музыкальной Веру Васильевну поздравляли ее любимые ученики.

Ректор консерватории сразу заявил, что полностью согласен с профессором Иохилесом, давшим Вере Васильевне замечательную характеристику, когда она только начинала свою педагогическую деятельность, а было это в 1952 году…«Вы открываете в своих учениках именно то, что им от Бога было предпослано, но при этом направляете их в то русло, в котором то предпосланное расцветает самым пышным цветом, - процитировал Александр Сергеевич. - И этот удивительный талант раскрылся в естественной гармонии с другими проявлениями Вашего таланта. Это и просветительская деятельность, циклы телевизионных передач, которые все помнят - «Открытый рояль», «Беседы у рояля». И то, что Вы представили русскую школу пианизма, которую приняли от Генриха Густавовича Нейгауза, и дальше стали передавать - это еще одна эстафета. И, конечно, Ваши мастер-классы - для нас это была возможность поведать всему миру о том, какое богатство хранит школа российского пианизма».

Сама именинница выступила с краткой, но емкой и трогательной речью, в которой призналась в любви к консерватории и ее ректору, рассказала о почти столетней «горностаевской» династии пианистов, начавшейся в 1916 году (мама Веры - Егине Асланянц, Вера Горностаева, ее дочь Ксения Кнорре, внук Лукас Генюшас). «Я не могу спокойно думать о том, что хожу по тем же коридорам, по которым ходили эти люди - Чайковский, Рахманинов, Танеев, Сафонов, а в 20-м веке еще и Шостакович, и Хачатурян, - заявила Вера Васильевна. - Это дорогое для меня чудо - Московская консерватория. И сегодня я признаюсь в любви к этому храму и счастлива, что этот музыкальный храм согревает меня вашим теплом». А Вера Васильевна щедро раздает свое тепло другим. Обладая удивительным педагогическим даром, она продолжает дело своего гениального учителя, «мастера Генриха», из года в год выпуская ярких, самобытных, блестящих пианистов с неповторимой индивидуальностью, мгновенно становящихся любимцами публики…

Формат статьи не позволяет, увы, передать всю многогранность и глубину личности Веры Васильевны. Пожалуй, лучше всего это ощущается, когда читаешь ее книгу «Два часа после концерта», ведь Вера Васильевна - виртуоз не только фортепианной клавиатуры, но и слова. Ее очерки, статьи, эссе, заметки читаешь с огромным удовольствием, наслаждаясь отточенным, метким, емким стилем. Ну, а живое общение с «легендой» русского пианизма - впечатление на всю жизнь…

О Ростроповиче

Взяли у меня интервью, которое называется «Судьбы скрещенье» - там описаны просто мои встречи: с Шостаковичем, Гилельсом, как познакомились папа и мама, каким было мое детство, что для меня значит Рахманинов, есть маленький рассказ, который называется «Моя Япония». И еще один документ замечательный, который называется «Последнее письмо». Это мое письмо Ростроповичу.

-Почему последнее?

На последний день рождения его пригласил Путин в Кремль. Он умирал, и он согласился. Я думала об этом с ужасом. И я получила от него на роскошной бумаге приглашение, а я улетала в Японию. Он уже умирал…Как его туда в Кремль волокли, я не знаю, это страшно представить себе. И я, когда писала это последнее письмо, плакала. Я могу Вам прочесть этот документ, но я плакать буду…лучше не надо. Это в память о тех моих отношениях со Славой, которые сыграли в жизни моей огромную роль, и я об этом пишу в письме тоже. И Наташа, его секретарь, мне позвонила, сказала, «Вера Васильевна, я прочла ему письмо, он был очень счастлив, что Вы написали ему»...

У нас всю жизнь были такие отношения, с детства, мама Славы Софья Николаевна дружила с моей мамой. Славка был еще маленький, он был старше меня на два года. Понимаете, в моей жизни были такие люди, очень мне близкие, как Нейгауз, например, огромное явление, да? С Эмилем Гилельсом мы были девять лет практически неразлучны, дочь моя у него училась. У Рихтера я бывала регулярно, Новый год встречала, Рождество. Это все были дома, близкие мне. И все равно никому из них я бы такого не написала. Даже этому моему гению - вот он у меня молодой…Генрих. Ну, Славка - это что-то особенное совсем. Славка был практически мой ровесник. И вся жизнь с детства вместе…В Пензе же я была с ним в эвакуации. И Галю тоже очень любила. Но интеллигенция ее не понимала. Она же из народа, Галка. Слава, конечно, это мир для меня. Андрюша меня понимает. С ним нельзя было общаться, чтобы не обжигало.

Андрей:

-Мне досталось, конечно, намного меньше, чем Вам. Но все равно это благословение для меня.

Помню, когда Славе было 14 лет, а мне 12, была у нас такая девочка Юля, которая всегда краснела очень, застенчивая была. Он берет маленькую крошечную виолончель, представляется, встает на колени и поет «Я люблю Вас, Юля! Я люблю Вас, Юля…». Весь коридор хохочет, Юля краснеет. Это Славочка. Постоянно какие-то хохмы. И шутки беспрерывные.

Даниил:

-Нам сейчас очень не хватает человека такого масштаба.

А таких не бывает. Не хватает - это все равно что сказать, что сейчас не хватает Бетховена, Шопена. Слава - алмаз. Это что-то совсем особенное, новый карат. У него самооценка была совсем не соответствующая его подлинной стоимости. Он к себе относился весьма критично.

Андрей:

-Как-то в Рахманиновском зале, еще до встречи с Вами, он поднимал за меня тост…

Когда это было «до встречи со мной»?

Андрей:

-Я к нему приезжал за год до Вас. Еще будучи в Киеве, просто в Москву, на два-три дня. Он меня услышал в Славянске, потом в Москву я к нему приехал, и потом он уже позвонил Вам. Так вот, он мне сказал так - «Желаю тебе всю жизнь быть начинающим. Вот посмотри на меня - вот я, всегда начинающий…».

А он мне позвонил и сказал: «Старуха, у меня к тебе просьба. Тут один мальчик…хороший. Возьми его пожалуйста». Сколько тебе лет-то было?

Андрей:

-Лет 14-15.

Ну, он абсолютно искренне считал меня очень крупным педагогом.

Андрей:

-Не он один, надо сказать.

О педагогике

У меня сейчас Филипп Усов играет Баркаролу Шуберта-Листа. Так я - даже Сереже пожаловалась - совершенно свихнулась. Мне хочется выучить Баркаролу Шуберта-Листа… Я не могу оторваться. Я по слуху ее играю все время. Мне начинает казаться, что лучшей музыки не существует. Это правда, невозможная музыка совершенно. И вот этому мне хочется как-то научить ученика. А если удается, потом мой ассистент говорит мне: «Вера Васильевна, а Вы знаете, Филипп совершенно по-другому стал сейчас играть. Намного лучше». Дочь меня ругает: «Ты тратишь слишком себя. Так нельзя!». Чрезмерная самоотдача, чрезмерная энергетика, которую я трачу на занятия с учениками, она меня, конечно, переутомляет очень.

Даниил:

-Она Вас ругает, а сама работает с не меньшей самоотдачей.

- Она тоже болеет этим, да.

-Но если ты действительно любишь то, что делаешь, по-другому не можешь.

Андрей:

-Как можно вообще в деле, которое вы любите, и которым занимаетесь, определить границы? Скажем, вот я люблю это делать до половины пятого, а потом у меня обед?

Сколько угодно! Поправят аппликатуру, покажут, где фальшивые ноты, темпы. Это называется профессионализм. А я преподаю непрофессионально. Нет, я профессионал всего, но я преподаю не с упором на профессионализм, это точно. Вот это Даня заметил. Конечно, что-то другое мной руководит.

Андрей:

-Когда я начал ходить к Вам, Вера Васильевна, первый год, мы занимались Шопеном. Было принято решение о подготовке к конкурсу в Варшаве в 2005 году, и мы играли два года подряд, только Шопена. Переиграли разные программы, и уроки были совершенно изумительны тем, что они длились по три часа. В рамках этих трех часов было все - и живопись, и литература, и поэзия. Были потрясающие образы. Вера Васильевна, конечно, играла на рояле. После одного из таких уроков поздно вечером я пришел домой и не мог не то, чтобы спать, я не мог сесть, не мог лечь… Я пошел и гулял вокруг дома всю ночь. Я не мог успокоиться. Даже не могу объяснить, почему. Для меня открылось какое-то совершенно новое пространство, новая жизнь. И такое происходило и происходит постоянно. Педагог с большой буквы - он ведь и должен этим заниматься: открывать людям взгляд, открывать людям сердце, открывать людям душу, совершенно новые, ранее неведомые им пространства, в музыке, в жизни, в творчестве. Это такие громкие слова. Но ведь на самом деле это - правда. Когда вы выходите с урока, и не чувствуете, что идете по земле, вы летите по воздуху. И вы настолько счастливы этому, иногда ошарашены, что, оказывается, бывает и так. Это великое счастье.

Ирина:

-У меня такое бывает после концертов. Не всегда, конечно. Вот после Гугнина, помню, было. Он тогда играл ранней весной в Геологическом музее, Прокофьева «Мимолетности» и Мусоргского «Картинки с выставки». Я в первый раз слушала его вживую. Конечно, я знала, что есть такой Андрей Гугнин, но как-то больше на Холоденко концентрировалась. И вот я его услышала. Он настолько меня потряс тогда, это было какое-то сверхоткровение. Мы вышли из Музея, был свежий мартовский вечер, а мы летели по Моховой такие счастливые…

Да, Андрюша хорошо играет «Картинки с выставки». И он очень хорошо играет «Мимолетности» Прокофьева. Это его козырная карта - «Мимолетности». Я помню этот концерт - он играл еще 7-ю Сонату. А потом он сыграл на бис «Лесного царя»…Феноменально сыграл! То, что у него руки бешеные, я знала, что он все это сыграет. Но там, где лирические образы, я даже от него этого не ожидала, так это было хорошо.

Ирина:

-Меня тогда еще поразило: такой молодой пианист, и такие глубокие прокофьевские смыслы…

Он тоже по-разному играет. Хочет быть ассистентом. К нему ребята иногда ходят, он с ними занимается. С тем же Усовым занимался «Лесным царем». Но, вот тут надо думать…

Ирина:

-Мне кажется, надо иметь огромное терпение, чтобы заниматься с учениками.

Вообще-то и эмоциональные затраты очень большие, если преподавать так, вот Даня правильно сказал, Ксюша так же преподает.

Даниил:

-Я, наверно, что-то делаю неправильно, потому что после того, как позанимаюсь с учеником, наоборот, получаю эмоциональный заряд очень сильный.

Ирина:

-Это взаимопроникновение, наверно. И еще, смотря какой ученик. От кого-то получаешь отдачу, а кто-то поглощает твой заряд.

Заряд идет не от ученика, а от музыки. Если мы, музыканты, ее очень любим, она действует на нас, как положено. Тут, конечно, она заряжает. Может быть, не все одинаково. Но в любом случае, если я начинаю заниматься какой-то музыкальной пьесой, я в нее уже вошла, и она начинает меня захватывать. А иначе не сможешь преподавать, если она тебя не захватывает вообще.

Я все чаще думаю над своей профессией. Не первой, когда я концертировала, а второй, когда я преподавала. Я считаю, что не каждый человек, который может очень хорошо играть на рояле, который образован, который закончил консерваторию и даже концертирует, может стать педагогом. Это еще ничего не значит. Для того, чтобы преподавать, нужен совершенно другой, особый, отдельный талант. Это два разных таланта. И они не пересекаются. Софроницкий не был педагогом. Это не было его. Он терпеть не мог ходить в консерваторию. Софрон вообще преподавать не любил..

Даниил:

-Так это же известная история, когда одна студентка в 29-м классе ему играла сочинение, а он стоял, облокотившись об оконную раму, и так, царапая стекло, шептал: «Господи, за что? За что мне это?»

Потом он упал в обморок, когда один пианист играл в темпе, который Нейгауз назвал «Белка в колесе»…Потом он сказал, что больше никогда не будет приходить на экзамены…Потом он преподавал дома, как я. Я уже, как Софроницкий без пяти минут. Софроницкий - это было отдельное явление. Он к преподаванию не имел никакого отношения. Величайший музыкант.

Ирина:

-У нас много великих музыкантов. Но мало великих педагогов.

Софроницких у нас нет. Музыкантов - много, но Софроницкий - это отдельный случай. А музыканты? Да, их много, и они могут преподавать. Как-то.

Ирина:

-Даниил, а Вы себя видите преподавателем-педагогом?

Даниил:

-Ну, в данный момент я довольно резко приступил к этому занятию.

Я взяла Даню в ассистенты только-только, поверив в него, и в его талант, и в его ум, и в его понимание музыки. Сейчас он себя ищет в этом качестве, и у него возможности для этого есть прекрасные. Класс у меня, конечно, пестрый. Но есть ребята, с которыми можно заниматься, и хорошие. Достаточно сказать, что я сейчас, перебирая, из кого делать классный вечер, вдруг поняла, что 11 вполне играющих людей. Это не так часто. У нас, бывает, хорошо, если в классе 5 играющих людей.

О музыке и призвании

Даниил:

-Из нынешних музыкантов Вера Васильевна мне кажется одним из наиболее начитанных и эрудированных людей. Если посмотрите, на диване всегда находится какая-нибудь книга.

Сейчас Ахматова лежит.

Даниил:

А я не могу без этого. Причем это не наркотик. Это потребность в той духовной жизни, которая для меня не исчерпывается музыкой. Если Вы хотите меня понять, вот это - самое главное. Для меня словесность и музыка - равнозначны. Два явления, два пространства, в которых я обитаю. Вот мой внук - он в музыке весь, он феерически образован, я у него спрашиваю, когда чего-то не знаю. Но я с ума не схожу. Я просто читаю, читаю, читаю, читаю. И точно такой же мне муж послан.

Даниил:

-И из этого происходят Ваши потрясающие объяснения музыки студентам.

Андрей:

- Это удивительный синтез художественного слова, литературы и музыки…

Только дифирамбы мне не пойте тут)))

Ирина:

-Я сама прекрасно помню концерт из абонемента «Вера Горностаева представляет…», Вы представляли Вадима Холоденко и Баха…Да так, что весь зал замер. А ведь публика там сидела консерваторская, не с улицы…

А я никогда к этому специально не готовлюсь, в этом и нет необходимости.

Даниил:

-Вот мой совсем не «дифирамб», а наблюдение. Сейчас я, начав работать ассистентом в классе Веры Васильевны, понимаю, насколько важно объяснять словами музыкальный материал. В этом смысле Вере Васильевне нет равных.

Это самое трудное, делать невозможное - объяснять словами музыку. Бессмысленное занятие.

Даниил:

-Когда студент приходит, уже выучив текст, начинается работа над содержанием. И вот здесь начинается самое трудное.

Да, человек должен понимать, о чем играет. Вот он выходит и играет, а я сижу, слышу, что он не понимает, о чем. Как оратор, который просто о чем-то говорит. А есть ораторы, у которых есть мысли. И у пианистов точно так же.

Андрей:

-Я думаю, и Даня меня поддержит, что, если бы сейчас большие имена прошлого, начала XX века, оказались в той конкурентной среде, которая создана сейчас в фортепианной музыке, было бы гораздо сложнее. Потому что планка пианистическая поднялась до невероятных высот. Но тем ценнее, тем важнее, в силу редкости и ценности, именно музыкальная составляющая, именно личностная, то есть та призма, через которую человек пропускает то, что играет. Очень много профессионалов и гораздо меньше, как мне кажется, личностей сейчас.

Конечно. Даже музыкально. Личность должна понимать язык музыки.

Даниил:

-Можно ли представить сейчас в числе лауреатов крупного конкурса Софроницкого или Игумнова?

Или Гульда? Я вам просто в продолжение Даниных слов подскажу, что ни Мария Гринберг, ни Мария Юдина, ни Софроницкий, ни тот же Гульд - это не пианисты конкурса вообще! Но, так же играли прекрасно пианисты конкурса - Рихтер, правда, всего одну, на Всесоюзном, но получил первую премию, обыграв всех, потому что с ним было невозможно конкурировать. И Гилельс так же, в 16 лет вышел и всю построенную заранее схему разрушил (тогда планировался Игорь Аптекарев, мне рассказывал Яков Израилевич Зак, и люди того поколения рассказывали эту историю, что практически уже фамилия была заготовлена). И вдруг вышел этот рыжий мальчик, 16-летний, из Одессы. И все! После него пришлось делать перерыв, потому что публика просто обезумела, и было совершенно невозможно продолжать. А он играл еще тогда не так, как зрелый Гилельс…Он тогда всех потряс своей непревзойденной виртуозностью, темпераментом. Потом у него всю жизнь был звук божественный, конечно. Такой теплоты, такой чувственной красоты, ну вот, как у Горовица. У них просто рояль звучит, и все. Ничего не сделаешь. Тогда, конечно, было другое время. И вот Андрюша правильно, конечно, сказал. Профессиональный уровень сейчас действительно как-то очень поднялся.

Вера Васильевна и ученики

Вадик (Холоденко) после концерта 1 октября долго жаловался, что переиграл правую руку, звонил мне утром расстроенный, был собой недоволен…Я ему говорю - надо теперь сделать паузу. А он - да, только я сегодня вечерним рейсом улетаю в Токио, мне предстоит сыграть пять раз Второй концерт Прокофьева. Я и говорю, как раз то, что нужно, чтобы отдохнуть... А Андрея будем ждать, или он не придет?

Ирина:

-У него репетиция, сказал, если успеет, подойдет.

Тогда понятно, он у нас играет сейчас беспрерывно, выступает много, потому что получил первую премию в Солт-Лейк-Сити. Он у меня как Илья Муромец - тридцать лет и три года, как в русской сказке, спал. Просто ничего не делал. Патологически. Его загнать ко мне на урок было невозможно, мой ассистент просто изнывал. При этом живет в соседнем доме. Ну, так далеко идти! А до меня он учился у Левы Наумова, гениального музыканта, педагога, тоже ученика Нейгауза, и, когда он умер, Андрей написал заявление ко мне. Ну, та же школа…Я его спросила - ты по территориальному признаку ко мне хочешь? А он - «Не, не по территориальному». Так вполне серьезно ответил. И с Левой была такая же история. Как-то я была на классном вечере у Наумова, Андрюша вышел, очень хорошо сыграл, по-моему, Испанскую рапсодию. Я сижу с Ирочкой, моей подругой, это его жена, мы учились на одном курсе все вместе у Нейгауза. Я говорю: «Какой мальчишка чудный». А она: «Да, чудный. А если бы он еще ходил на уроки к Леве, был бы уж совсем чудным!». «А что, не ходит?» - «Абсолютно не ходит!». И вот то же самое со мной. А Наумов - очень крупная личность с точки зрения ценности педагога в Московской консерватории. Именно Лева, самый близкий мой друг. И Лева, и Ира, они уже ушли из жизни… Когда он умер, меня консерваторская газета попросила написать статью, я ее написала, она называлась «Признание в любви». Я этого человека любила всю жизнь, просто всю жизнь. Музыканта, человека, педагога. Он пианистом не был. И мы очень дружили.

Андрей:

-Я вот смотрю сейчас как, мы разговариваем - как будто смотрим удивительное, какое-то дорогое и важное для меня кино. Смотрю и запоминаю буквально каждое слово, каждое мгновение..

Это в чем?

Андрей:

-Во всем. Вот сейчас. Спасибо Вам, Вера Васильевна!

Беседовали Вера Васильевна ГОРНОСТАЕВА,

Андрей ЯРОШИНСКИЙ, Даниил САЯМОВ, Ирина ШЫМЧАК

Фото Ирины ШЫМЧАК

Вера Васильевна Горностаева пришла к исполнительской деятельности, по ее собственному выражению «через педагогику» - путь не совсем обычный. Чаще происходит наоборот: добиваются известности на концертной эстраде и в качестве следующего шага начинают преподавать. Примеры тому - биографии Оборина, Гилельса, Флиера, Зака и других известных музыкантов. В противоположном направлении идут значительно реже, случай с Горностаевой - одно из тех исключений, коими подтверждаются правило.

Ее мать была учительницей музыки, всецело посвятившей себя работе с детьми; «педагог-педиатр», со свойственной ей юмористической интонацией, говорит о профессии матери Горностаева. «Первые уроки фортепианной игры я получила дома,- рассказывает пианистка,- потом занималась в московской Центральной музыкальной школе у блестящего преподавателя и обаятельнейшего человека Екатерины Клавдиевны Николаевой. В консерватории моим учителем был Генрих Густавович Нейгауз».

В 1950 году Горностаева выступила на международно конкурсе музыкантов-исполнителей в Праге и завоевала звание лауреата. Но пришла после этого не на подмостки концерт ной сцены, как естественным было бы ожидать, а в Музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. Спустя несколько лет, с 1959 года, она стала работать в Московской консерватории; преподает там и по сегодняшний день.

«Обычно считают, что педагогика создает серьезные помехи для концертно-исполнительской деятельности,- говорит Горностаева.- Конечно, занятия в классе сопряжены с большими потерями времени. Но - не будем забывать! - и с очень большой пользой для того, кто преподает. Особенно когда посчастливится работать с сильным, талантливым учеником. Надо ведь быть на высоте своего положения, не так ли? - а это значит, надо непрестанно мыслить, искать, вникать, анализировать. И не просто искать - доискиваться ; в конце концов, не поиск сам по себе важен в нашей профессии, важны находки. Убеждена, что именно педагогика, в которую я волею обстоятельств погрузилась на многие годы, сформировала во мне музыканта, сделала тем, кто я есть... Пришло время, когда я поняла, что не могу не играть: очень трудно молчать, если есть что сказать. Примерно с начала семидесятых годов я стала регулярно выступать. Дальше - больше; теперь много разъезжаю, гастролирую в различных городах, записываюсь на пластинки».

Каждый концертант (кроме ординарного, разумеется) примечателен на свой лад. Горностаева вызывает интрес, прежде всего, как личность - самобытная, характерная, с живым и интересным творческим лицом. Не пианизм ее сам по себе привлекает внимание; не внешние аксессуары исполнительства. Возможно, некоторые из сегодняшних (или вчерашних) учеников Горностаевой смогут произвести на сцене более выигрышное впечатление, чем их педагог. В этом вся суть - они, с их уверенной, крепкой, молодцеватой виртуозностью, произведут впечатление более выигрышное ; она - более глубокое и значительное.

Как-то, выступая в печати, Горностаева сказала: «Профессионализм в искусстве - средство, благодаря которому человек раскрывает свой внутренний мир. И содержание этого внутреннего мира мы всегда ощущаем и в сборнике стихов, и в пьесе драматурга, и в сольном концерте пианиста. Слышны уровень культуры, вкус, эмоциональность, интеллект, характер» (Имени Чайковского: Сборник статей и документов о Третьем между народном конкурсе музыкантов-исполнителей имени П. И. Чайковского.- М 1970. С. 209.) . Здесь все верно, каждое слово. Слышны в концерта не только рулады или фиоритуры, фразировка или педализация - так полагает лишь малоискушенная часть публики& Слышно и другое...

У Горностаевой-пианистки, например, нетрудно «расслышать» ее ум. Он везде, на всем его отблеск. Ему, бесспорно обязана она лучшим в своем исполнительстве. Тем, прежде всего, что великолепно чувствует законы музыкальной выразительности: досконально знает рояль, знает, чег о можно добиться на нем и как это сделать. А как умело использует она свои пианистические данные! Мало ли у нее коллег лишь частично, в той или иной мере реализующих то, что отпущен им природой? Горностаева полностью раскрывает свои исполнительские возможности - примета и сильных характеров, и (главное!) умов незаурядных. Особенно ощущается эта незаурядность мышления, его высокий профессиональный класс в лучших номерах репертуара пианистки - мазурках и вальсах, балладах и сонатах Шопена, рапсодиях (соч. 79) и интермеццо (соч. 117 и 119) Брамса, «Сарказмах» и цикле «Ромео и Джульетта» Прокофьева, Прелюдиях Шостаковича.

Есть концертанты, захватывающие публику силой своего чувства, обжигающие страстной увлеченностью, аффектацией исполнительской речи. У Горностаевой по-иному. В ее сценических переживаниях основное не количественный фактор (как сильно, ярко...), а качественный - тот, что находит отражение в эпитетах «утонченно», «изысканно», «аристократично» и т. д. Вспоминаются, например, ее бетховенские программы - «Патетическая», «Аппассионата», «Лунная», Седьмая или Тридцать вторая сонаты. Ни мощной динамики в исполнении артисткой этой музыки, ни энергичного, силового напора, ни вихревых страстей. Зато тонкие, рафинированные оттенки эмоций, высокая культура переживания - особенно в медленных частях, в эпизодах лирико-созерцательного характера.

Правда, нехватка «количественного» в игре Горностаевой порой все же дает о себе знать. Ей нелегко на вершинах кульминаций, в музыке, требующей плотного, насыщенного фортиссимо; чисто физические возможности артистки ограничены и в какие-то моменты - это заметно! - ей приходится перенапрягать свой пианистический голос. В той же «Патетической» Бетховена ей обычно более всего удается вторая часть, спокойное Adagio. В «Картинках с выставки» Мусоргского у Горностаевой очень хорош меланхолический «Старый замок» и несколько меньше впечатляют «Богатырские ворота».

И все же, если иметь в виду главное в искусстве пианистки, речь надо вести о другом. М. Горький, беседуя с Б. Асафьевым, заметил однажды; настоящие музыканты тем-то и отличаются, что умеют слышать не одну лишь музыку . (Вспомним Бруно Вальтера: «Только музыкант - всего-навсего полумузыкант».) Горностаевой, говоря горьковскими словами, дано слышать в искусстве музыки не одну лишь музыку; этим она и завоевала право на концертную эстраду. Она слышит «дальше», «шире», «глубже», как это свойственно обычно людям с разносторонним духовным кругозором, богатыми интеллектуальными запросами, развитой образно-ассоциативной сферой - короче, тем, кто сквозь призму музыки умеет воспринимать мир...

При таком характере, как у Горностаевой, при ее активной реакции на все окружающее вряд ли возможным было бы вести односторонний и замкнутый образ жизни. Есть люди, которым от природы «противопоказано» заниматься чем-то одним; им надо чередовать творческие увлечения, менять формы деятельности; контрасты такого рода нимало не смущают их, скорее радуют. Всю свою жизнь Горностаева занималась различными видами труда.

Она хорошо, вполне профессионально пишет. Для большинства ее коллег это занятие не из простых; Горностаева с давних пор испытывала к нему влечение и склонность. Человек литературно одаренный, превосходно чувствующий тонкости языка, она умеет облекать свои мысли в живую, изящную, нестандартную форму. Она неоднократно печаталась в центральной прессе, многие ее статьи получили широкую известность -«Святослав Рихтер», «Размышления у концертного зала», «Человек окончил консерваторию», «Станешь ли ты артистом?» и другие.

В своих публичных высказываниях, статьях и беседа Горностаева касается самой различной проблематики. И всё же есть темы, волнующие ее более всех остальных. Это, прежде всего, сценические судьбы творческой молодежи. Что мешает ярким, одаренным ученикам, которых так много в наших учебных заведениях, что, иной раз, не дает им вырасти в больших мастеров? В какой-то мере - тернии концертного обихода, некоторые теневые моменты в организации филармонической жизни. Горностаева, которая много поездила и понаблюдала, знает о них и со всей прямотой (она умеет быть прямой, если нужно, и резкой) высказалась на этот счет в статье «Любит ли музыку директор филармонии?». Она, далее, против слишком ранних и быстрых успехов на концертной сцене - в них немало потенциальных опасностей, скрытых угроз. Когда Этери Анджапаридзе, одна из ее учениц, получила в семнадцать лет IV премию на конкурсе Чайковского, Горностаева не посчитала лишним во всеуслышание заявить (в интересах самой же Анджапаридзе), что это «непомерно высокая» для ее возраста награда. «Успех,- написала она однажды,- тоже должен приходить в свое время. Это ведь очень сильно действующее средство...» (Горностаева В. Станешь ли ты артистом? // Сов. культура. 1969 29 пар.) .

Но опаснее всего, вновь и вновь повторяет Вера Васильевна, когда перестают интересоваться чем-либо, кроме ремесла, преследуя лишь близлежащие, подчас утилитарные цели. Тогда, по ее словам, молодые музыканты, «даже имея безусловный исполнительский талант, никак не перерастают в яркую артистическую личность, так и оставаясь до конца своих дней ограниченными профессионалами, уже утратившими с годами свежесть и непосредственность юности, но не получившими взамен нее столь необходимого артисту умения самостоятельно мыслить, так сказать, духовного опыта» (Там же.) .

Сравнительно недавно на страницах газеты «Советская культура» появились сделанные ею литературно-критические зарисовки Михаила Плетнева и Юрия Башмета - музыкантов, к которым Горностаева относится с большим уважением. К 100-летию со дня рождения Г. Г. Нейгауза вышло в свет ее эссе «Мастер Генрих», имевшее широкий резонанс в музыкальных кругах. Еще больший резонанс - и еще большие споры - вызвала статья «Кому принадлежит искусство», в которой Горностаева касается некоторых трагических сторон нашего музыкального прошлого («Советская культура», 12 мая 1988 года).

С Горностаевой знакомы, впрочем, не только читатели; знают ее и радиослушатели, и телезрители. Прежде всего, благодаря циклам музыкально-образовательных передач, в которых она берет на себя непростую миссию рассказать о выдающихся композиторах прошлого (Шопене, Шумане, Рахманинове, Мусоргском)-либо о произведениях, написанных ими; одновременно она иллюстрирует свою речь на рояле. Большой интерес вызвали в свое время телепередачи Горностаевой «Представляем молодых», давшие ей возможность познакомить широкую публику с некоторыми дебютантами сегодняшней концертной сцены. В сезоне 1987/88 года основным для нее стал телесериал «Открытый рояль».

Наконец, Горностаева непременный участник различных семинаров и конференций по вопросам музыкального исполнительства и педагогики. Она выступает с докладами, сообщениями, открытыми уроками. Если представляется возможность - показывает студентов своего класса. Ну и, конечно, отвечает на многочисленные вопросы, консультирует, дает советы. «Мне приходилось бывать на подобных семинарах и симпозиумах (их именуют по-разному) в Веймаре, Осло, Загребе, Дубровниках, Братиславе и других европейских городах. Но, откровенно говоря, больше всего по душе мне такие встречи с коллегами в нашей стране - в Свердловске, Тбилиси, Казани... И не только потому, что здесь к ним проявляется особенно большой интерес, о чем свидетельствуют и переполненные залы, и сама атмосфера, которая царит на подобных мероприятиях. Дело в том, что у нас, в наших консерваториях, сам уровень обсуждения профессиональных проблем, по-моему, выше, чем где бы то ни было. И это не может не радовать...

Я чувствую, что приношу тут больше пользы, чем в любой другой стране. Да и языкового барьера не возникает».

Делясь опытом собственной педагогической работы, Горностаева не устает подчеркивать, что главное - не навязывать ученику интерпретаторских решений извне , в директивном порядке. И не требовать, чтобы он играл разучиваемое произведение так, как играл бы его педагог. «Самое важное это выстроить исполнительскую концепцию применительно к индивидуальности ученика, то есть в соответствии с его природными особенностями, склонностями, возможностями. Для настоящего педагога, собственно, иного пути и не существует».

За те долгие годы, что посвятила педагогике Горностаева, через ее руки прошли десятки учеников. Не всем из них доводилось побеждать на исполнительских конкурсах, как А. Слободянику или Э. Анджапаридзе, Д. Иоффе или П. Егорову, М. Ермолаеву или А. Палею. Но все без исключения, общаясь с ней во время занятий в классе, соприкоснулись с миром высокой духовной и профессиональной культуры. А это самое ценное, что может получить в искусстве ученик от учителя.

Из концертных программ, сыгранных Горностаевой в последние годы, некоторые привлекли особое внимание. Например, три сонаты Шопена (сезон 1985/86 года). Или - фортепианные миниатюры Шуберта (сезон 1987/88 года), в числе которых были редко исполняемые Музыкальные моменты, соч. 94. С интересом встретила публика клавирабенд, посвященный Моцарту,- Фантазия и Соната до минор, а также Соната ре мажор для двух фортепиано, сыгранная Верой Васильевной вместе с ее дочерью, К. Кнорре (сезон 1987/88 года).

Ряд сочинений Горностаева восстановила в своем репертуаре после долгого перерыва - в чем-то переосмыслила их, заиграла по-иному. Можно сослаться в это связи хотя бы на Прелюдии Шостаковича.

Все более притягивает ее к себе П. И. Чайковский. Его «Детский альбом» она не раз играла во второй половине восьмидесятых годов как в телепередачах, так и на концертах

«Любовь к этому композитору, наверное, у меня в крови. Сегодня я чувствую, что не могу не играть его музыку - как, бывает, человек не может не сказать чего-то, если есть - что... Некоторые пьесы Чайковского трогают меня чуть ли не до слез - тот же «Сентиментальный вальс», в который я влюблена с детских лет. Только с великой музыкой так бывает: знаешь ее всю жизнь - и всю жизнь восторгаешься ею...»

Вспоминая выступления Горностаевой последних лет, нельзя не назвать и еще одного, быть может, особенно важного и ответственного. Оно состоялось в Малом зале Московской консерватории в апреле 1988 года в рамках фестиваля, посвященного 100-летию со дня рождения Г. Г. Нейгауза. Горностаева в этот вечер играла Шопена. И играла удивительно хорошо...

«Чем дольше я концертирую, тем больше убеждаюсь в важности двух вещей,- говорит Горностаева.- Во-первых, по какому принципу составляет артист свои программы, и есть ли у него вообще принципы такого рода. Во-вторых, учитывает ли он специфику своего исполнительского амплуа. Знает ли, в чем силен, а в чем - нет, где его область в фортепианном репертуар, а где - не его .

Что касается составления программ, то для меня сегодня самое важное - это найти в них определенный смысловой стержень. Здесь имеет значение не только отбор тех или иных авторов или конкретных сочинений. Важно само сочетание их, та последовательность, в которой они исполняются на концерте; иными словами - последовательность-чередований музыкальных образов, душевных состояний, психологических нюансов... Даже общий тональный план произведений, звучащих друг за другом в течение вечера, и тот имеет значение.

Теперь о том, что я обозначила термином исполнительское амплуа. Термин, разумеется, условный, приблизительный, и все же... У каждого концертирующего музыканта должен быть, по-моему, некий спасительный инстинкт, который подсказывал бы - что ему объективно ближе, а что нет. В чем он сможет наилучшим образом проявить себя, а чего ему лучше бы сторониться. У любого из нас есть от природы определенный «диапазон исполнительского голоса» и не считаться с этим по меньшей мере неразумно.

Конечно, сыграть всегда хочется очень многое - и то, и другое, и третье... Желание совершенно естественное для каждого настоящего музыканта. Что ж, учить можно все. Только вот выносить на эстраду надо далеко не все. Я, например, играю дома самые различные сочинения - и те, что мне хочется поиграть самой, и те, что приносят на уроки мои студенты. Однако в программы своих публичных выступлений я ставлю лишь какую-то часть выученного мною».

Концерты Горностаевой начинаются обычно с ее словесного комментария к исполняемым произведениям. Практикуется Верой Васильевной это давно. Но в последние годы слово, обращенное к слушателям, приобрело для нее, пожалуй, особое значение. Кстати, сама она считает, что на нее повлиял тут в чем-то Геннадий Николаевич Рождественский; его пример лишний раз утвердил ее в сознании важности и нужности этого дела.

Впрочем, беседы Горностаевой с публикой имеют мало общего с тем, что делается в этом плане другими. Для нее важна не сама по себе информация об исполняемых произведениях, не фактология, не историко-музыковедческая справка. Главное - это создать определенное настроение в зале, ввести слушателей в образно-поэтическую атмосферу музыки -«расположить» к ее восприятию, как говорит Вера Васильевна. Отсюда ее особая манера обращения к аудитории - доверительная, непринужденно-естественная, лишенная итени менторства, лекторского пафоса. В зале могут находиться сотни людей; у каждого из них будет ошущение, что Горностаева обращается именно к нему, а не к некоему абстрактному «третьему лицу». Она часто читает стихи, беседуя с публикой. И не потому лишь, что сама любит их, а по той простой причине, что они помогают ей ближе всего подвести слушателей к музыке.

Разумеется, Горностаева никогда, ни при каких обстоятельствах, не читает по бумажке. Ее словесные комментарии к исполяемым программам - всегда импровизация. Но импровизация человека, который совершенно ясно и четко знает, что хочет сказать.

Есть особая трудность в том жанре публичного выступления, который избрала для себя Горностаева. Трудность переходов от словесного обращения к аудитории - к игре и обратно. «Раньше это было для меня серьезной проблемой,- рассказывает Вера Васильевна.- Потом немного привыкла. Но все равно, тот, кто думает, что говорить и играть, чередуя одно с другим, это легко - очень заблуждается».

Возникает естественный возрос: каким образом Горностаева все успевает? И, главное, как все у нее получается ? Она деятельный, организованный, динамичный человек - это первое. Второе, не менее существенное - она отличный специалист, музыкант богатой эрудиции, многое повидавший, познавший, перечитавший, передумавший, и, наконец, самое важное - она талантлива. Не в чем-то одном, локальном, ограниченном рамками «от» и «до»; талантлива вообще - широко, универсально, всесторонне. Не отдать ей должного в этом отношении просто нельзя…

Горностаева Вера Васильевна

Горностаева Вера Васильевна

Горностаева В.В. — советская и российская пианистка, педагог, музыкально-общественный деятель, публицист. Профессор и заведующая кафедрой специального фортепиано Московской консерватории. Президент Московского Союза музыкантов. Народная артистка РСФСР (1988).

По-разному складываются артистические судьбы. У большинства известных пианистов концертная карьера предшествует педагогической или, по крайней мере, они развиваются параллельно. А вот у Горностаевой почти наоборот. В 1952 году она окончила Московскую консерваторию по классу Г. Г. Нейгауза и до 1955 года здесь же училась в аспирантуре. И уж так получилось, что ее преподавательская работа началась сразу же после аспирантуры: сперва в Институте имени Гнесиных (1955-1959), а затем в Московской консерватории. Но это еще не исключение. Важно другое: Горностаева чрезвычайно быстро зарекомендовала себя как первоклассный воспитатель пианистической молодежи. В 1963 году она получает звание доцента, в 1971 — профессора. Список ее учеников-лауреатов открывает А. Слободяник; потом к нему присоединились С. Кручин, Е. Татулян, П. Егоров, Д. Иоффе, Э. Анджапаридзе, М. Ермолаев.

Как видно, педагогика в определенной степени отвлекала Горностаеву от концертной эстрады. Она начала активно выступать (во всяком случае в Москве) лишь со второй половины 60-х годов. Ее содержательные клавирабенды, будь то монографические шопеновские, брамсовские концерты или сборные программы из произведений Шумана (к нему пианистка обращается особенно часто), Бетховена, Шуберта, Мусоргского, Скрябина, Прокофьева, Шостаковича, как правило, привлекают внимание музыкальной общественности. Вот как оценивает искусство артистки Г. Цыпин: «У Горностаевой-пианистки… нетрудно „расслышать» ее ум. Он — везде, на всем — его отблеск. Ему, бесспорно, обязана она лучшим в своем исполнительстве. Тем, прежде всего, что исходит, интерпретируя музыку, из главного — образно-поэтической концепции произведения, из того, что скрыто за нотным текстом. Она великолепно чувствует законы музыкально-исполнительской выразительности — досконально изучив рояль, знает, чего можно добиться на нем и как это сделать. Присмотреться хотя бы, как умело использует она свои данные. Мало ли у нее коллег, лишь частично, в той или иной мере, реализующих отпущенное им природой! Горностаева раскрывает свои исполнительские возможности едва ли не на все сто процентов — примета и сильных характеров, и (главное!) умов незаурядных. Особенно ощущается эта незаурядность мышления, его высокий профессиональный класс в лучших номерах репертуара пианистки — мазурках и вальсах, балладах и сонатах Шопена, рапсодиях (соч. 79) и интермеццо (соч. 117 и 119) Брамса, „Сарказмах» и цикле „Ромео и Джульетта» Прокофьева, Прелюдиях Шостаковича…»

Итак, к настоящему времени Горностаева успешно совмещает педагогическую деятельность с концертированием. Однако она находит время и для литературных выступлений на страницах журналов и газет, часто появляется на телевизионных экранах. Словом, можно согласиться с мнением И. Зетеля; «Творческий облик Горностаевой отмечен цельностью, в нем нелегко разграничить исполнительство, педагогику, публицистику. За всем этим ощутима гражданская позиция музыканта».

Статья взята из книги "Современные пианисты", часть 1. Составители Григорьев Л. Г., Платек Я. М. Издательство "Советский композитор", 1977 год.

Предлагаю также ознакомиться с подборкой статей о пианистке В.В. Горностаевой:

1. Мороз И. : Вера Горностаева: биография выдающейся пианистки (27.08.2015)
2. Вера Горностаева: «Музыкант, мечтающий только о деньгах, – не артист» (30.09.2014)
3. Г. Цыпин: В.В. Горностаева (1990)

Интервью с В.В. Горностаевой для журнала «Piano Forum» (№4(8) — 2011)

Вера Горностаева: «Кроме таланта необходим характер, как свойство личности»

С В.В. Горностаевой беседовали Марина БРОКАНОВА и Михаил СЕГЕЛЬМАН

Вера Васильевна Горностаева - носитель славы одного из самых блистательных фортепианных педагогов современного мира. Унаследовав дух школы Генриха Нейгауза, она нашла свой путь, свой modus operandi, в основе которого культ индивидуальности. Более полустолетия она воспитывает в стенах Московской консерватории музыкантов - носителей выраженной личностной характерности. Она истинный рыцарь нашего искусства - «без страха и упрека»,- творческая личность, включенная в тектонический ритм общественной жизни, один из лидеров в деле созидания пространства Культуры в России XX-XXI столетий.

Ж:- По мнению многих музыкантов, сегодня Ваш фортепианный класс в Московской консерватории - самый яркий. Когда слушаешь Ваших студентов, замечаешь, что каждый играет по-своему. Вместе с тем, их объединяют культура звука, чувство стиля, вкус. Как Вам это удается?

В.Г.: - Вы правильно сказали: мои ученики - разные. Больше всего я ненавижу, когда причёсывают («играй, как я»). Уважение к индивидуальности - именно это я наблюдала на уроках моего учителя Генриха Густавовича
Нейгауза. В его классе провела всю консерваторию и аспирантуру, по понедельникам и четвергам с 10 до 16. И все ученики Г. Г.- разные, кстати, и преподавали они тоже по-разному. К примеру, Лев Николаевич Наумов. Мы 20 лет, каждый июль встречались во Франции: вели мастер-классы в Туре. Гуляли после работы, и я ему говорила: «Лёва, ты преподаешь совсем не так, как я. Сидишь 20 минут, что-то покажешь, и человеку сразу раскрывается целый пласт музыки…». Он мог удивительно лаконично заниматься. Я помню его выражения: «Понимаешь, здесь нужно, чтобы было как отравленная орхидея». Это же очень подходит по образу, например, к «Призракам ночи» Равеля! Не знаю, в чём была магия Лёвы, но она была, эта магия. Сравнивала его манеру преподавания со своей - столько различий! Конечно, я тоже апеллирую к образам. Но я очень много занимаюсь пианизмом, прежде всего, звуком. С этого начинается любое общение. Звук, звук! Если рояль не поёт, не звучит, если человек не слышит и не передает фортепианные краски - всё! Критерий, по которому я беру в класс,- духовный мир человека. Это важно определить. Можно, конечно, приобщать к нему, но если собственной тяги нет… Я, наверное, по-женски занимаюсь: очень подробно, с большой тщательностью выделываю фактуру, педаль. Однажды моя ассистентка после занятия с новым учеником воскликнула: «У него же совершенно не наша педаль!». Но для того он и поступил в мой класс! Вопрос педали для меня - вопрос изысканной, рафинированной педали. Без этого не сыграть Шопена или Скрябина… Ещё - аппликатура. Пианист, не ищущий свою аппликатуру,- вообще не пианист. Я не преподаю сплошь высокодуховные вещи. Я пианистка. Если человек всё это - работу над звуком, педалью и т. п.- не любит, что с ним дальше-то делать? О высоких материях говорить?

Ж: - Вы начали преподавать, будучи востребованной солисткой: с концертами в Большом зале консерватории, с лауреатским званием на Международном конкурсе в Праге. Почувствовали призвание?

В.Г.: - Преподавать я начала еще студенткой, это очень забавная история. У моей мамы был класс в музыкальной школе. Однажды она заболела и попросила позаниматься с учениками. И выяснилось, что я это делаю с наслаждением. Для меня это стало открытием: все мы, когда учимся в консерватории, мыслим себя исключительно солистами. А потом действительно, я была солисткой Союзконцерта, ездила по стране, играла в Большом зале, который постепенно наполнялся «моей» публикой. Как педагог я раскрылась не в консерватории, а в Институте имени Гнесиных. Меня пригласил в ассистенты А. Л. Йохелес, ученик Игумнова. А Игумнов - это совершенно другая школа, нежели у Г.Г., звукоизвлечение другое. Я помню эти прямые пальцы Константина Николаевича, когда он играл «Баркаролу» Чайковского, это забыть невозможно. И мне было любопытно познакомиться с другой школой. Йохелес, увидев, что я могу преподавать сама, дал мне четырех девиц, которые выше тройки никогда не получали: «Я Вам даю самый низкий уровень своего класса. Работайте, если сумеете показать себя с такими, значит Вы педагог». Я работала, как безумная. Я подружилась с девушками, каждый день по четыре часа занималась, даже в кафе водила. С одной просто учила текст, потому что она не могла ничего запомнить наизусть. На экзамене моих девиц было не узнать: трое получили пятерки, одна - четверку. Я была горда и счастлива. Никогда не думала, что могу быть такой счастливой от того, что кого-то научила.

А потом события развивались стремительно. Александр Львович много гастролировал, мне нужно было заниматься с его классом. Пришлось пройти определенное испытание: на первом же занятии аккомпанировать Рапсодию на тему Паганини одной очень заносчивой девушке, «звезде» курса. А. Л. предупредил меня, что надо хорошо подготовиться, чтобы показать «товар лицом». Я понимала, класс будет меня «разглядывать» придирчиво: я ведь была «чужая», из консерватории. Все свободное время учила этот аккомпанемент! И к первому занятию была абсолютно готова: я ведь была в хорошей форме, концертировала. И после Рапсодии класс меня зауважал. Я проработала в Институте пять лет, полюбила его, у меня со всеми были чудные отношения. И тут… Так совпало, что в консерватории «оголились» сразу три класса: ушли Землянский, Мильштейн, Штаркман. А проректором в консерватории тогда был М. Н. Анастасьев, жена которого работала в Гнесинке и рассказывала ему о моих успехах. Свешников позвонил нашему ректору, Ю. В. Муромцеву, и сообщил: «Мы намереваемся пригласить Веру обратно в консерваторию». Честно говоря, я расстроилась. Долго терзалась сомнениями и, наконец, пошла к Муромцеву.

У нас состоялся такой диалог.

Мне очень трудно уходить, я в больших сомнениях.

Как я должен Вам ответить: как ректор или как Ваш друг?

И так и так.

Как ректор я скажу: не уходите, Вы нам нужны, мы на Вас делаем определенную ставку, скоро будете доцентом, потом профессором. А как друг… Ну что ж, от таких предложений не отказываются. Все мы кончали alma mater…

Так началась моя работа в консерватории. Сначала я получила самых слабых студентов («пенки» из освободившихся классов собрали те, кто уже работал в консерватории). Но и они оказались сильнее всех гнесинских. Не знаю, как сейчас, а тогда я эту разницу заметила сразу. И моя педагогическая карьера развивалась довольно легко. В первый же год Я. И. Зак, с которым я очень дружила, предложил: «Хотите пари? Вы до 40 лет будете профессором». Он выиграл пари: я стала профессором в 39 лет. Но я убеждена: если бы я не была заражена вирусом преподавания, ничего бы не вышло.

Ж.: - Многие педагоги идут по простому пути: «эксплуатируют» лучшие качества ученика, используют сильные стороны его дарования, не пытаясь «вытянуть на поверхность» иные качества.

В.Г.:- Надо заниматься и тем, и другим. Не учитывать природу дарования нельзя. Представим: один роскошно играет Ноктюрны Шопена, а другой - «Петрушку» Стравинского. «Петрушку» я навязывать шопенисту не буду. А вот тому, кто играет Стравинского, Шопена играть дам. И буду работать, возиться. Это я говорю, кстати, из своей практики последних лет. Настоящий педагог чувствует, что в человеке самое существенное, в чем дарование может себя сильно проявить. Это нелегко, не сразу приходит. Кажется, я этому научилась с годами.

Вот последний пример - мой студент Вадим Холоденко, в виртуозном плане фантастически одаренный. Когда он поступил ко мне и стал готовиться к Международному конкурсу имени Королевы Елизаветы в Брюсселе, он изумил меня - хотел играть Три пьесы Шуберта (D. 946). И я ужасалась тому, как не звучит рояль. Во вред остальному мы без конца занимались Шубертом, изо дня в день. Что-то сдвигалось. Но было очень трудно - от природы он не был к этому предрасположен. Борьба за звук принесла свои плоды уже в аспирантуре: в октябре нынешнего года он выиграл первое место на Международном конкурсе имени Шуберта в Дортмунде. А недавно выучил Первую сонату Рахманинова и сыграл мне. Я слушала с наслаждением: это была настоящая победа. Он прорвался в романтику, прорвался не через Шопена и Шумана, а через Рахманинова. Проснулось прекрасное ощущение романтики изнутри, никем не навязанное. Кстати, Первую сонату Рахманинова играют редко (в отличие от Второй). Я подсказала Вадиму выучить Вариации на тему Шопена, которые тоже почти не исполняют - в силу огромного их масштаба и чисто технических трудностей. Но при неограниченном виртуозном ресурсе Холоденко с этим будет легко справиться. И получится замечательная программа «Неизвестный Рахманинов».

Когда мои ученики играют по-настоящему, я понимаю, что я настоящий педагог. Вот Вам свежий пример контрастов. 9 ноября в Большом зале консерватории играли с оркестром три моих ученика - Андрей Гугнин, Вадим Холоденко и Лукас Генюшас. Какие они разные! Кстати, неразлучные друзья. Я смеюсь, когда Лукас говорит: «Я Вадику задал «Камерную музыку № 2» Хиндемита, правильно?». Зачем возражать, раз это как будто для него написано. Это и вправду для него написано, как и Концерт Es-dur (KV. 271) Моцарта - для Андрея Гугнина, а Первый Шостаковича - для Лукаса Генюшаса. Блестящее трио пианистов подарило нам одно из самых ярких пианистических впечатлений последнего времени. Моцарт в исполнении Гугнина убедил. Оказывается, его можно играть ярко, свежо, «фортепианно» и, в то же время, исторически корректно; с пониманием аутентического контекста. О Хиндемите Холоденко уже сказано: поражает и захватывает естественность и классическая ясность, с которой он и его партнеры преподносят нам немецкого мастера XX века. Что до Лукаса Генюшаса - взрывной, местами наотмашь сыгранный концерт DSCH показал широту диапазона, силу и властность артиста. Генюшас подобен оратору, который обращается и к залу, и к каждому слушателю,- свойство зрелого мастера.

Ж.: - Какой смысл Вы вкладываете в понятие «виртуозность»?

В.Г.:- Это свободное владение пианизмом. Не просто технические данные, которые нужны для исполнения этюдов Черни и Мошковского, их у нас проходят в школах. Виртуозность - если вы можете блестяще играть сонаты Листа, Шопена, «Мефисто-вальс». Латинское слово «virtus» означает «доблесть, талант». Так что слово «виртуозность» охватывает по масштабу больший смысл, нежели просто «техническая оснащенность». Виртуозные данные - это то, чему научить нельзя. Учить можно и нужно, но когда это от Бога дается - совсем другой результат.

Ж.:- В журнале «Piano International» недавно появилась статья под названием «Национализм вымер?». Британский автор утверждает, что в век глобализации нет смысла рассуждать о национальных фортепианных школах.

В.Г.:- В этой мысли что-то есть, впрочем, она не в первый раз высказывается. Мир «смешался». Все артисты и педагоги имеют возможность передвигаться, куда им хочется, куда их приглашают. Примеров множество. Мой бывший ученик Сергей Бабаян после победы на конкурсе в Кливленде сразу получил приглашение там преподавать. А нынешним летом его ученик Даниил Трифонов победил на Конкурсе имени Чайковского. Русская школа? Конечно. И примеров такого рода очень много. Тот же Евгений Королев в Гамбурге, ученик Л. Наумова… Может быть, раньше русская школа ярче выделялась… Да нет, сейчас тоже, и статистика конкурсов об этом говорит.

На мой взгляд, главное, чем отличается Россия,- это уровнем музыкального образования. В других странах нет самого главного - среднего звена. Музыкальная школа и сразу - консерватория. Ни училищ, ни ЦМШ. Наш министр образования Фурсенко требует от консерватории копировать западную систему бакалавриата. Западу в чем-то нужно подражать - туалеты должны быть нормальными. Но Россия должна гордиться своей системой образования. Когда иностранцы слушают молодых людей, поступающих в Московскую консерваторию, они не верят, что это абитуриенты. А ведь это выпускники Мерзляковки, ЦМШ, Гнесинки, Колледжа имени Шопена - учебных заведений, аналогов которым на Западе нет. Я говорю это на основании большого опыта работы в разных странах. И еще «приятные мелочи». Там, если ты больше получаса позанимался, родители жалуются директору. Они же хотят вырастить «гармонично развитую личность». Эта личность плавает, говорит на разных языках, играет в теннис и так далее. Гармоничный человек - это очень хорошо, но в России другая система! У нас учат профессионалов. Если в музыкальной школе ребенок демонстрирует хорошие данные, педагоги не отступят от своей цели. Постановка рук, гаммы, зачеты… Потом эта техническая «закалка» перерастает в виртуозность. Я 53 года преподаю в Московской консерватории, и для меня лучше настоящие профессионалы, а не «гармоничные люди». Мне не нужно искусственно «гармоничных». Человек будет гармоничным, если в нем самом есть потребность таким быть.

Ж.:- Хорошо ли, если пианист в студенческие годы не замыкается в классе одного профессора, а посещает многочисленные мастер-классы? Или нужно достигнуть определенного профессионального уровня, а потом уж «пускаться в путешествие» по другим педагогам?

В.Г.:- Трудный вопрос. Я бы от Нейгауза никогда ни к кому не ушла. Я считаю, что мне выпал лотерейный билет. Тут было все: европейская культура, русская культура, огромный талант, артистизм. Вот кто учил и звуку и педали! Колоссальная удача… Общаться с Г.Г. на любую тему было очень интересно. 29-й класс стал для меня атмосферой жизни, я не пропустила ни одного дня, ни одного урока Нейгауза, это всегда было чудом. Не знаю, на чем я больше училась: когда сама приносила что-то или когда он показывал другим Третью сонату Шопена.

Помню, я решила играть мазурки Шопена. Не получалось. Однажды пришла в 29-й класс пораньше, чтобы позаниматься перед уроком. А Г. Г. уже там. Видит у меня ноты мазурок, спрашивает: «Ну, как?». «Не получается». Он поставил перед собой ноты и начал играть. Почти все играл наизусть, но я стояла рядом, переворачивала ему ноты. Такой вот был урок, почти два часа. Когда кто-то зашел, Нейгауз остановился, посмотрел на меня пытливо: «Поняла?». А я-то поняла одно: не надо мне играть мазурки. Прошли годы, Г.Г. уже не было с нами. Я уже была солисткой филармонии и предложила для открытия сезона в Малом зале консерватории произведения Шопена, какие - еще не знала. Летом отдыхала в Дубне, пришла заниматься в музыкальную школу (были каникулы, мне выдали ключ от школы, и я могла заниматься, когда хотела). И вдруг - увидела в классе ноты мазурок. Открыла - и заплакала, вспоминая тот необыкновенный урок. Начала играть и поняла: теперь доросла, могу. Это стало «моим», от Г.Г. перешло. Очень много от него… Из его рук я получила новеллы Томаса Манна, от него впервые услышала стихи «Быть знаменитым некрасиво…», он мне дал все стихи из «Доктора Живаго». Вообще, он быстро заметил, что меня увлекает словесность (когда я была маленькой, было неясно, чем я должна заниматься: музыкой или литературой). Ему это было близко, он же прекрасно писал. И у нас возникла глубокая духовная близость.

Ж.: - Говоря о себе, Вы по сути озвучили мысли каждого студента Московской консерватории: каждый думает, что его ждет сольная карьера. Трудно представить, что все 40 поступающих каждый год на фортепианный факультет станут концертирующими пианистами.

В.Г.: - Конечно, не станут! Сольная карьера ждет трех-четырех человек на курсе. Обычно кризис возникает на четвертом курсе: студент начинает думать, не сменить ли профессию, не уехать ли за границу доучиваться, ибо потом будет больше возможностей. Но дело не в «загранице», а в том, чтобы попасть в руки настоящего мастера, который будет тебя учить. Профессия наша требует одержимости. Некоторые думают, что можно делать карьеру исключительно благодаря таланту, мало занимаясь. Некоторые не догадываются, что программа на конкурс должна быть тщательно отобрана «по твоему размеру». От подобных мыслей и действий происходят неудачи.

Но рояль - универсальный инструмент, ни один факультет без него не может существовать. Так что кто-то сможет стать концертмейстером. Кто-то будет преподавать. А как узнать, выйдет ли из человека педагог? Это всегда своего рода «кот в мешке». Сейчас аспирантура у нас называется «ассистентура-стажировка», это очень полезно: аспиранты учатся преподавать у своего профессора. Мне сейчас помогает талантливая, с сильным характером Ольга Козлова - посмотрим, каков будет результат. И Алексей Кудряшов, внук Льва Николаевича Наумова. Его музыкальное и человеческое воспитание связано с Левочкой, это как посланный дар. И я с удовольствием хотела бы в Алексее обнаружить педагогические гены дедушки и бабушки [Ирины Ивановны Наумовой - прим. ред.].

Ж.:- И все же: почему у иных талантливых музыкантов карьера складывается удачно, а у иных (при не меньшей одаренности) - нет?

В.Г.: - Я много думала о том, что такое становление артиста. Действительно, бывает так: у человека есть талант, а удачной карьеры он не сделал. Почему? И начинаешь думать о тех, кто сделал. Я пришла к парадоксальному выводу. Случается, что 40 процентов таланта и 60 процентов характера в сочетании дают неслыханный результат. Бывает, человек наделен огромным талантом, а настоящего характера нет. Характер - это личность. Понимание того, что твой талант - дар Божий. Тебе дана определенная миссия на земле, ты должен отвечать за это. Если ты ленишься, если у тебя не хватает воли победить свою лень, ты губишь себя. Нереализованный талант - самое страшное наказание. В нашей профессии надо быть одержимым. Сейчас в моде слово «трудоголик», это не совсем то. Нужно быть именно одержимым своим искусством, полностью посвятить себя ему. Это не означает, что следует от всего в жизни отказаться. Но надо знать меру «земным удовольствиям». А для этого необходим сильный характер, порою трудный для самого себя.

Ж.:- Иными словами, «за все надо платить»…

Я вот спрашиваю студентов: почему Бетховен, который уже начал глохнуть, написав Гейлигенштадтское завещание, остался жить? Никто не отвечает. Мое ощущение: он это сделал потому, что хорошо знал про Гефсиманский сад. Он был верующим человеком. И остался жив, потому что принял свой жребий: «Пусть будет, Господи, не так, как я хочу, а как Ты хочешь». И он прошел весь свой страшный путь. Прими свой жребий и неси свой крест, тогда ты художник. Конечно, даже прекрасный артист - все-таки не Бетховен. Но размышления о биографиях великих многое могут дать…

Ж.: - И тут мы возвращаемся к началу беседы: все-таки без «высоких материй» не выучить настоящего музыканта.

В.Г.: - Безусловно! Кроме того, очень важен ассоциативный ряд. Если студенты ничего не знают из живописи, из литературы, этот ассоциативный ряд становится очень суженным. Конечно, сегодня молодые люди вовсю пользуются благами цивилизации - читают книги в ноутбуках. Я этого не понимаю, я книгу чувствую руками. И письмо, написанное от руки, никогда для меня не сравнится с электронным посланием. Но что делать, разные эпохи…

Я довольна своим классом: может быть, мне везет, у меня «нюх» - и на талант, и на человеческие качества. Я не беру плохих людей. Моя нынешняя «тройка» - Лукас Генюшас, Андрей Гугнин, Вадим Холоденко - умные ребята, с настоящим интеллектом. Меня радует, что с годами мой класс только усиливается, что ко мне стремится наша элитная консерваторская молодежь. Еще одна важная вещь: атмосфера в классе. Вот эти трое могли бы конкурировать между собой. А они любят друг друга. Надеюсь, у меня в классе всегда будет хорошая атмосфера. Ведь конкуренция часто порождает зависть. Вот почему я не очень люблю конкурсы, корень-то у этих слов один. Но что молодежи делать? Естественно, все мечтают одерживать победы на международных конкурсах. У меня в классе 16 человек, включая ЦМШ и Колледж имени Шопена. За 50 лет работы из моего класса вышло больше 100 лауреатов - концертирующих молодых артистов. Они себя реализовали. Но я буду говорить только о студентах, которые учатся сегодня. Кроме тех, о ком раньше шла речь, из сегодняшних нужно упомянуть Андрея Ярошинского, уже сделавшего карьеру артиста. Он много играет и востребован в разных странах. Очень одаренную Ксению Родионову, тоже лауреатку международных конкурсов; Ольгу Козлову, яркую пианистку, достигшую многих побед (Барселона, Веймар, Утрехт). Словом, класс у меня сегодня сильный, хотя, конечно, постоянно иметь дело с конкурсами нелегко. Проще мирно преподавать от зачета до экзамена.

Ж.: - Конкурсы сегодня - неизбежность для молодых музыкантов. Как Вы готовите своих студентов к этим психологическим испытаниям?

В.Г.: - Самое ужасное, конечно, - период после провала на конкурсе. Потом долго приходится лечить раны. Человек теряет веру в себя, входит в стрессовое состояние. Так случилось с моей японской ученицей Аяко Уэхара. Она ведь дважды играла на конкурсе Чайковского. В первый раз не прошла. И после этого о конкурсах и слышать не хотела. Я ей предложила: «Давай договоримся так. Сыграем на двух конкурсах. Если ты на них ничего не получишь, делай что хочешь». И мы стали размышлять о программе. Это очень позитивный процесс, человек начинает думать, искать ошибки в себе самом, а не ругать внешний мир в лице членов жюри. Я придумала для Аяко новую программу (а придумывать программы - это мое хобби). Я верю, что от выбора программы зависят 90 процентов успеха на конкурсе. Надо «попасть в десятку», найти свою программу, соответствующую профессиональным данным, дарованию, найти «ключик» в самом даровании. Это серьезный мыслительный процесс. У меня, кстати, все студенты приучены относиться к составлению программы серьезно. Чтоб была свежая, чтобы жюри не «скисало» при одном названии произведения. Я много сидела в жюри, хотя это занятие не люблю. В Кливленде, в Лидсе, Больцано, Варшаве, Хамаматсу, Афинах… И примерно представляю себе реакцию жюри, поскольку от многих сочинений сама устаю.

И мы с Аяко нашли программу. Редко исполняемые миниатюры Чайковского, Третью сонату f-moll Шумана, которую почти не играют. Прошло четыре года, Аяко приехала с новой программой в Москву и заслуженно получила первую премию на Конкурсе Чайковского. Для Японии это, конечно, стало настоящим праздником. Сегодня Аяко - артистка «Japan Arts», играет по всему миру. Я очень довольна ее и артистической, и личной судьбой: у нее двое детей, прекрасный муж.

Ж.:- Как известно, по рекомендации Мстислава Ростроповича Вы с 1990 года почти 20 лет работали в фортепианной школе «Ямаха - Мастер-класс» в Японии. Вам сложно было адаптироваться, учитывая разность менталитетов, другое отношение к занятиям музыкой?

В.Г.: - Вы знаете, отношения с учениками у меня были такие же теплые, как в России. Ученики для меня как дети: нельзя, взяв человека, не отвечать за него в дальнейшем. Как врач за больного, как священник за прихожанина. У этих трех древних профессий - врача, священника и педагога - много общего. Но начиналось в Японии все непросто. В первый приезд мне показали 14-летнюю девочку, которая вопиюще плохо играла Третью балладу Шопена. Спрашиваю: «Ты что-то еще из сочинений Шопена играла?». Оказывается, один быстрый вальс и один быстрый этюд. Следующего ученика приводят - та же картина. И я понимаю, что они играют только этюды, Баха и Гайдна. Плюс - собственные композиции, такая там система обучения. Я Ростроповичу говорю: «Все, больше не приеду, они очень плохо играют». А он вдруг советует: «Пусть тебе приведут маленьких». Я возмутилась: «Каких маленьких?!». «Ну, знаешь, таких корнишончиков». И оказался прав. В 8-9 лет они были все гениальны, а в 14 лет - бездарны. Их просто неправильно учили! К романтике надо приобщать не в 14 лет с Третьей баллады Шопена, а значительно раньше. Дети должны получать «вливания» с романтическим ощущением музыки. Почему только инвенции Баха и сонаты Гайдна? Пусть играют «Детский альбом» Шумана, «Детский альбом» Чайковского, миниатюры Грига, «Разлуку» Глинки! Тогда они начнут понимать, что такое звук в романтической музыке. И я, уезжая из Японии, задала всем что-то романтическое. И потом все обучение моих малышей строила по этому принципу. Они играли все лучше и лучше, потом выросли, стали получать премии на конкурсах. Так постепенно выросла великолепная группа пианистов.

Ж.: - Бывает гениальная музыка, которая не очень пианистична. Есть ли у Вас подобные примеры в голове?

В.Г.: - Пример приходит сразу - Первая соната Шостаковича. Авангардная, зубодробительный текст, пока выучишь - измучаешься. Шостакович ведь, в отличие от Прокофьева, не был пианистом…

Ж.:- Но прославился на I Международном конкурсе имени Шопена в 1927 году (когда победил его друг Оборин) и довольно долго играл собственную музыку…

В.Г: - Тем не менее, его музыка часто некомфортна. В частности, Первая соната. Но у высокоодаренных людей виртуозность преодолевает все. Я говорю, что пианизм не был (ни у Шостаковича, ни у Стравинского) профессией. А вот Прелюдии и фуги Шостаковича значительно удобнее. Но и то: попробуйте, к примеру, фугу Des-dur сыграть! Руки сломаешь! А сейчас играют. Все зависит от пианиста. Так что не все пишут удобно, но гениальную музыку играть надо.

Ж.:- Есть пианисты, строящие карьеру на неизвестном, неигранном репертуаре. Подозреваете ли Вы в таком случае некую «пианистическую недостаточность»?

В.Г: - Я уже говорила, что люблю неизвестное ставить в программу (в том числе классных и кафедральных концертов). Но играть надо по-настоящему. Вот моя очень хорошая девочка Ксюша Родионова сама нашла и принесла мне Вариации Эдисона Денисова. Великолепная музыка! Недавно в одном из кафедральных концертов звучали 12 пьес из сюиты «Однажды ночью» Хиндемита. Вообще у нас Хиндемита мало знают. Ни у нас, ни в мире нет настоящей традиции его исполнения.

Ж.: - Даже несмотря на Рихтера и Гульда?

В.Г: - Да. Кстати, Слава называл его Бахом XX века. Но убедил меня в этом мой внук. Его любовь к Хиндемиту - подлинная, настоящая, он собирается его пропагандировать. Я недавно спросила, что он будет играть на гастролях. «Второе отделение хотел обсудить с тобой. Но в первом - точно Ludus Tonalis». Я ему: «Ты с ума сошел - 50 минут Хиндемита!». Но при этом я уверена, он так играет, что заставит слушать.

Кстати, не могу не вспомнить в связи с этим о Гидоне Кремере. Он всю жизнь пропагандирует неизвестную музыку. Шнитке играл, когда того третировали. Штокхаузена, Губайдулину, Денисова. Или вдруг - Пьяццоллу, которого весь мир стал исполнять за Гидоном. Это ведь не потому, что он плохо играл известные шедевры. После исполнения Скрипичного концерта Брамса Караян сказал, что Кремер - лучший скрипач мира. Я не думаю, что можно что-то замаскировать, играя неизвестное. Тогда публику не увлечешь. Такие вещи надо тем более играть так, чтобы повести за собой. Почему так «пошел» Шнитке? Не потому ли, что, к примеру, Таня Гринденко с Гидоном играли неподражаемо хорошо?

Иногда неизвестная музыка может помочь действительно достойному артисту сделать рывок в карьере. Пример - моя ученица Этери Анджапаридзе. Долгое время ее профессиональная судьба в Америке, мягко говоря, не складывалась. А потом она записала музыку американского композитора Зеза Конфри . Диск был номинирован на премию «Грэмми». И сразу - совершенно другое дело. А вообще, потребность «общаться» с разными композиторами - свойство одаренных людей.

«Дорогой моей талантливой и горячей ученице Вере Горностаевой на память об искренне любящем так называемом учителе» - дарственная надпись Генриха Нейгауза на обороте его фотографии конца 1940-х. Слово «горячей», подчеркнутое мэтром, многое объясняет. Десятилетия спустя Вера Васильевна Горностаева остается человеком горячих мыслей и эмоций, а потому несколько часов беседы спрессовались в несколько минут. И все равно многое осталось «за кадром»: и «Открытый рояль» - едва ли не единственный посвященный фортепиано просветительский проект на советском ТВ; и созданный Горностаевой Московский союз музыкантов; и литературное творчество (книга «Два часа после концерта», рецензии и эссе, запечатлевшие людей и время).

PS II. Пирожки и поэты

«У Якова Израилевича Зака была домработница Анна Петровна, которую я называла «муза поэта». Она готовила свои знаменитые пирожки, которые я поедала с огромной скоростью. Зак, всегда склонный к полноте, спросил: «Вера, Вы всегда так едите?». А я была худенькая, маленькая. «Яков Израилевич, когда дают. У меня дома таких вкусных пирожков не делают».

Я ему как-то привела Юру, своего мужа [Юрий Яковлевич Либхабер, художник-прим. ред.]. Они заговорили о стихах. Зак вспоминал и цитировал поэтов, которых я тогда не знала,- например, Хлебникова. И выяснилось, что Юра знал все (помимо Пастернака, Блока, Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой - этих-то я знала). Зак читает - Юра продолжает, и так все время. И Зак смотрел на него с восхищением. Потом позвонил мне: «Вера, Вы исключительно удачно вышли замуж!».

Вера Горностаева — биографические видеозаписи

Линия Жизни: В. Горностаева

Подборку мастер-классов В.В. Горностаевой можно посмотреть

Александр Палей, Ирина Чуковская, Александр Слободняк, Иво Погорелич, Лукас Генюшас… у этих и многих иных замечательных пианистов была одна наставница – Вера Васильевна Горностаева.

Творческая судьба Веры Васильевны необычна. Родилась она в столичной интеллигентной семье, рано проявила музыкальные способности. Ее первой учительницей стала мать – педагог-пианист, выпускница консерватории. Внимательно следя за музыкальным становлением дочери, она разглядела неординарную одаренность девочки, и в семилетнем возрасте Вера начала обучаться в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории в классе Екатерины Клавдиевны Николаевой. После окончания школы она стала студенткой Московской консерватории, где ее наставником был Генрих Нейгауз. Знаменитый пианист ценил талант ученицы, называя ее «неповторимым сокровищем». В 1950 г. Вера одерживает победу на международном исполнительском конкурсе в Праге… Казалось бы, далее должна последовать блестящая карьера концертирующего пианиста-виртуоза. Но Вера Горностаева принимает иное решение.

Еще в годы обучения в аспирантуре Горностаева начинает преподавать. В первый год она работала в музыкальной школе, которая располагалась в Свердловском районе столицы. В последующие пять лет Горностаева преподавала в Институте им. Гнесиных, после чего пришла в Московскую консерваторию. В этом учебном заведении она преподавала всю жизнь. Даже когда Вера Васильевна стала прославленным педагогом и могла бы работать в любом из лучших музыкальных учебных заведений мира, она не желала расставаться с Московской консерваторией.

С самого начала своей педагогической деятельности, длившейся более шести десятков лет, Горностаева зарекомендовала себя как мудрая наставница, способная разглядеть перспективу развития любого ученика. Каждое произведение, которое осваивал тот или иной студент, интерпретировалось творчески. Не все ее ученики стали лауреатами международных конкурсов (все-таки педагог – даже такой талантливый, как Горностаева – не может компенсировать того, что не дала природа) – но они становились прекрасными педагогами, исследователями, исполнителями. Что же касается конкурсных побед учеников, для Горностаевой они никогда не были самоцелью – более того, Вера Васильевна была убеждена, что они не всегда идут на пользу. Например, когда ее ученица – семнадцатилетняя Этери Анджапаридзе – удостоилась четвертой премии на Международном конкурсе им. П.И.Чайковского, Вера Васильевна сочла такой результат непомерно высоким: «Успех должен приходить в свое время , – говорила она. – Ведь это очень сильно действующее средство ».

Главное, от чего предостерегала она молодых музыкантов – это опасность «замкнуться» в пределах ремесла, сосредоточившись на достижении близлежащих целей. Самой Вере Васильевне это не грозило – она всегда проявляла себя как активная, разносторонне одаренная личность с широким кругом интересов, и преподавательская деятельность – лишь часть ее творческой жизни, хотя и очень важная.

Среди музыкантов бытует мнение, что человек, сразу после окончания вуза посвятивший себя преподаванию, обречен «умереть» как концертирующий музыкант – ведь для сохранения исполнительской формы необходимы занятия, на которые у человека, полностью «ушедшего» в преподавание, не остается ни времени, ни сил (по этой причине музыканты либо совмещают педагогическую деятельность с исполнительской, либо начинают преподавать уже после того, как оставят сцену). Судьба Веры Горностаевой – блестящее опровержение этого стереотипа. Она никогда не противопоставляла преподавание и исполнительство – напротив, она считала, что работа с учениками (особенно с одаренными) многое дает музыканту. Через несколько лет преподавания она почувствовала, что ей есть что сказать публике, и со второй половины 1960-х гг. она начинает активную концертную деятельность.

Горностаева-пианистка покоряла публику не демонстрацией виртуозности и даже не страстью, а интеллектуальностью своего исполнения, глубиной и утонченностью каждой интерпретации. Большое внимание публики привлекали ее монографические концерты, посвященные творчеству и , сборные программы, в которые включались произведения , и других композиторов.

Деятельность Веры Горностаевой не ограничивалась преподаванием и исполнительством. Она обладала литературным талантом. В газетах и журнала публиковались ее эссе о музыкантах-современниках, а также статьи на актуальные темы: «Человек окончил консерваторию», «Любит ли музыку директор филармонии?», «Размышления у концертного зала». Проявила себя Вера Васильевна и как телеведущая – она вела музыкальные передачи «Представляем молодых» и «Открытый рояль».

Педагогический талант Горностаевой был оценен за рубежом. Ее мастер-классы проводились в различных государствах, а в Японии их даже транслировали по телевидению.

Преподавательскую деятельность Вера Горностаева продолжала до самой смерти в 2015 г.

Все права защищены. Копирование запрещено

1 октября 2014, в Международный день музыки, пианистке, профессору и заведующей кафедрой специального фортепиано Московской консерватории, народной артистке РСФСР Вере Васильевне Горностаевой исполняется 85 лет.

В канун юбилея Надежда Афанасьева пообщалась с легендой российского исполнительского искусства.

Глухая ночь. Глушь Советского Союза, эвакуация, 1943 год. Звучат аккорды Второго концерта Рахманинова. Это радийная запись – играет сам автор, несколько часов назад скончавшийся за тысячи километров от Родины. Трансляция полузапрещенного автора – диковинка, его официально травят в прессе. На полу босая стоит в наушниках и рыдает девочка четырнадцати лет. Когда ее вскоре застукает проснувшаяся не вовремя воспитательница и накажет за нарушение режима, девочка поклянется исполнить Второй концерт по окончании Консерватории.

И все сбудется. Через 9 лет в стенах, рукоплескавших Сергею Васильевичу, прозвучит произведение всей его жизни. За роялем будет сидеть повзровслевшая девочка Вера Горностаева, в будущем – великая пианистка, профессор, заведующая кафедрой специального фортепиано Московской консерватории и Народная артистка РСФСР. 1 октября она отмечает юбилей – 85 лет.

Столетняя династия, держащаяся на любви к музыке и Рахманинову

– Он был родным, – начинает рассказ Вера Васильевна, расположившись в уютном кресле своей просторной квартиры в центре Москвы.

Ее мама поступила в лучший музыкальный вуз Российской империи за два года до эмиграции знаменитого композитора. Часто сталкиваясь с гениальным человеком в коридорах, она боготворила его. Не пропускала ни одного концерта, доставая билеты любыми путями.

– Одним зимним днем мама упала на улице, поскользнувшись. Встать помог мужчина – высокий, длинная шуба, шапка бобриком. Это был Сергей Васильевич. Потрясение! Не веря своим глазам, мама глядела на него, пока не поняла, что смущает музыканта. Произошел самый обычный диалог – больно ли вы ушиблись, нужна ли помощь, ходите осторожней.

Но сколько было сказано об этом маленьком, врезавшемся в память событии во вскоре образовавшейся семье Горностаевых! Папа Веры Васильевны, с рязанскими корнями, безумно любивший музыку, повстречал свою соседку – маму Веры Васильевны, талантливую армянскую пианистку, домашние занятия которой ему так нравилось слушать.

– Почти 100 лет назад мама переступила порог Московской консерватории, став ее студенткой. Следом за ней я, потом моя дочь, потом внук… В 2016 году исполнится 100 лет нашей династии в стенах Московской консерватории, – объясняет Вера Горностаева. – Мама была знаменитым детским педагогом, я связала жизнь с исполнительством и преподаванием, дочь Ксения Кнорре преподаватель фортепиано в Консерватории, у нее в классе много учеников. Но мой внук Лукас Генюшас сделал самую большую карьеру из всех нас.

“Жить, чтобы работать, а не работать, чтобы жить”

Несколько лет оттачивания мастерства у строгого Генриха Нейгауза, несколько лет настройки вкуса на выступлениях именитых виртуозов Софроницкого, Юдиной, Гринберг, Гилельса и Рихтера, на которых юная Вера Горностаева бегала вместе с друзьями… В 19 лет она уже лауреат конкурса в Праге. В 20 начинает гастролировать.

– Состязаний тогда было мало, мало и победителей, – говорит она. – Было легче пробиться. Я работала в советской империи. После победы была включена в системы, организовывавшие мне концерты по всем республикам СССР, десяткам городов России. Не пускали только за рубеж.

О том, почему пианистку объявили невыездной после ее визитов в Норвегию и Италию, Вера Васильевна может только догадываться.

– Во-первых, я несогласие с режимом не скрывала, – заявляет она. – Удивительно, почему не отправилась в концлагерь. Если был бы обыск в моей квартире – сразу арест. В ней же полно запрещенной литературы! Во-вторых, я посещала церковь. В-третьих, дочка моя вышла замуж за Гидона Кремера. Сегодня он знаменитость. Тогда – сначала невыездной, а потом – невъездной, когда принял немецкое гражданство. Боялись моей эмиграции? Но я не собиралась уезжать из страны. Мы с мужем Юрой Либхабером преданы России. Этого никто не понимал.

Даже после выезда за рубеж в 1990 году и более двух десятилетий работы на чужбине, Вера Васильевна предпочитает ей Россию.

– Критикую Родину, когда я здесь живу, имею право, все, что с ней случается, влияет на меня. Но ругать мою страну при мне? Не стоит, я раздражаюсь.

В 60 лет Вера Горностаева перестала играть на рояле.

– Достаточно, – пожимает плечами она.

За свою жизнь она снялась в 67 передачах по телевидению, воспитала и продолжает воспитывать плеяды талантливых артистов. В ее классе – 15 человек. Ежегодно выпускается один или двое.

– Сейчас я работаю на полную катушку ради любви к роялю и педагогике. Это захватывает. Без любви не обойдешься. Исполнитель, мечтающий только о материальных благах – не артист. Надо жить, чтобы работать, а не работать, чтобы жить. Я счастлива. А вы?

Пианистов много не бывает

– Один чиновник в области культуры при мне заявил, что у нас слишком много пианистов. Так думают те, кто не понимает смысл нашего призвания, – возмущается Вера Васильевна. – Пианисты – это педагоги музыкальных школ и училищ. Это концертмейстеры, необходимые в любом классе школы, училища и консерватории. Пианист – самая востребованная музыкальная профессия! Нас слишком много? Нет, мы находим себе применение.

Плох пианист, не мечтающий стать Рихтером

– Поступающие в консерваторию молодые люди мечтают о большой артистической карьере – как у Рихтера и Гилельса. Это невозможно, – вздыхает Вера Васильевна, – такие таланты рождаются редко.

Шанс на разворот в судьбе исполнителя – победа на одном из четырех престижнейших конкурсов в фортепианном мире.

– Это так называемое каре – имени Шопена в Варшаве, имени Чайковского в Москве, имени королевы Елизаветы в Брюсселе, имени Вана Клиберна в Техасе, – загибает пальцы педагог.

Те, кто не смог выбиться в лидеры, приспосабливаются к жизни в другой профессии.

“Настоящий музыкант не умеет жить без своего инструмента”

– Пианист должен так любить свою профессию, чтобы она была необходимостью. Он должен быть трудоголиком. Настоящий музыкант не умеет жить без занятий на своем инструменте, – взгляд Веры Горностаевой невольно устремляется к угольному роялю, который следит за ней из центра комнаты.

– Профессионалами становятся те, кто прикладывает огромные силы и энергию, как говорил мой учитель – человекочасы за инструментом.

Неотъемлемая часть артиста – мощный характер, считает Вера Васильевна.

– Не обойтись и без таланта учиться – настоящей восприимчивости, понимания.

Карьера музыканта зависит и от целеустремленности, умения пристраиваться, заводить связи.

– Эти качества я не очень уважаю, – хмурит брови профессор.

Московская консерватория живет

– Это по-прежнему лучший музыкальный вуз страны, – уверена Вера Васильевна.

Сравнения с зарубежными заведениями ей только в плюс.

– Как-то в Нью-Йорке я зашла в здание Джулльярдской школы. Архитектурное ничто, Черемушки! Московская консерватория – это чудо. Божественный овал Большого зала, овальная сцена, амфитеатр, овальные портреты, овальный двор, даже ограда вокруг Петра Ильича – овальная. Красота! 4 концертных зала, один другого лучше. Когда я маленькой шла мимо Консерватории в ЦМШ на меня из окон падали аккорды Первого концерта Рахманинова. Я невольно замедляла шаг, прислушивалась. Загоралась желанием попасть туда…

Время бежит, сменяются режимы, умирают и рождаются люди. А настоящая музыка и настоящие музыканты вечны. Поздравляем Веру Васильевну Горностаеву с юбилеем.