Вологодская областная детская библиотека. А когда вы перестали быть неверующим

РОБЕРТ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАЛАКШИН родился 25 декабря 1944 года.
«На улицах этого города, на просторах его площадей, в загадочной, манящей глубине его переулков, на берегу реки вот уже шесть десятилетий течёт моя жизнь.
Грудным младенцем родители привезли меня сюда из деревни Коротыгино (Грязовецкого района - прим. сост.), где я родился. Отец, работавший в войну директором совхоза, неизлечимо заболел, стал инвалидом и был вынужден перебраться в город. Раннее моё детство прошло во Флотском посёлке, окраинном городском уголке, причудливом скоплении сараев, домов и бараков, где проживало племя водоплавателей-речников, буфетчиц и их детей.
Наш одноэтажный домик, в котором жили ещё четыре семьи, выходил торцом на мощёный булыжником Советский проспект. Лошади на проспекте встречались чаще машин. Зимой по нему тянулись длинные обозы с сеном. Мы бегали цепляться за сани, а возчики сгоняли нас.
Дома в большой комнате (так принято было её называть, хотя вся наша квартирка была меньше нынешних больших комнат) над комодом в раме висел потемневший от времени портрет Сталина. Долгое время я думал, что это изображён отец. Этот портрет, старинные часы с боем, вместительный резной буфет, первые книги, которые я любил перелистывать, ещё не умея читать, красочные альбомы о военно-морском флоте, посланные дядей из Москвы, мои немудрёные игрушки и многое, многое другое: одежда, посуда, бельё - всё сгорело дотла в пожаре летом 1951 года.
В том деревянном доме я за несколько вечеров с помощью отца выучил азбуку и начал постигать премудрость грамоты. Придя из пароходства, отец вечерами читал мне русские народные сказки, стихи Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Некрасова, прозу Гоголя, басни Крылова. Помнится, как я навзрыд плакал при чтении «Тараса Бульбы». Я многого не понимал в повести, но волшебство слов, сила чувства, жившая в них, находила отзыв в нежной и сострадательной детской душе. Видимо, вскоре после этого я вздумал сочинить стихотворение о казаках, едущих по степи. Дальше первой строчки дело не пошло, но та первая попытка творчества отразилась в душе.
Летом мы бегали на реку купаться, залезали, как в пещеры, в щели среди тюков ивовой коры, горой возвышавшихся на берегу, во дворе играли в вершки, в лапту, в ножички, сражались на палках, запускали бумажного змея…
Уходить от дома далеко не разрешалось, но что поставит преграды мальчишескому любопытству? Украдкой мы покидали двор, совершая вылазки к турундаевскому сельпо, к ветке - пристани, ощущая себя первооткрывателями новых земель.
В палисадничке возле нашего дома были вскопаны две грядки, на которых скорее для моего лакомства, чем для пропитания, сеяли морковку и репу. Тут же отец посадил акацию, она прижилась, украшаясь по весне жёлтыми душистыми цветами.
Теперь ничего этого нет - ни дома, ни акации, ни сараев, ни самого Флотского посёлка. Он застроен большими каменными домами, и ничто уже не напоминает о той былой сказочной жизни.
В 1956 году родителям дали квартиру на Содимском переулке. Я был против переезда, но моего согласия не много и спрашивали. А я ещё долго бегал в посёлок к друзьям-приятелям, и сейчас помню их.
В связи с переездом меня определили в другую школу (нынче здесь институт развития образования), где я и совершал свои безчисленные (орфография автора - прим. сост.) «подвиги», после которых в школьном дневнике появлялось очередное замечание, а дома меня ждали попрёки отца и укоризны матери. Отец с матерью не пороли меня ремнём, не ставили в угол, не дёргали за уши и волосы, они очень любили меня, хотя им приходилось со мной не сладко. Я был поздним ребёнком и представляю, каково было отцу в 60 лет переносить сумасбродства 14-летнего, одержимого фантазиями подростка, неуёмного говоруна, забиравшегося по водосточной трубе на балкон второго этажа и с дикими воплями папуаса проносившегося по квартире.
В каникулы мы залезали на крышу дома, загорали и рассматривали город, ещё малоэтажный. Там и тут к небу устремлялись кресты церквей и шпили колоколен, разноцветные пространства крыш перемежались зелёными островами деревьев в парках. Спустившись вниз, босые, в сплетённых из бумаги тюбетейках или панамах, мы пускались в дальние странствия.
А приключения были не только сухопутные.
Прежде на месте Дома мебели и далеко за ним находилась обширная глубокая котловина, по весне заполнявшаяся водой из разливающегося Шограша. Кто теперь поверит в это? Скажут - басня, сон, а сон этот был явью: перед нашими домами, где тогда жило столько весёлых и задорных парней и девчонок, возникало огромное, широкое озеро. На лодке, построенной Гошей Петровым, по протокам Шограша, скользя над покрытыми прозрачной толщей воды зелёными лугами, мы выходили в реку Вологду.
Шограш возвращался в свои берега, а высохшее дно озера раскапывали под огороды. Эта низина была одним из плодородных мест города. Здесь снимали богатейшие урожаи картошки и моркови, огурцов и лука. Сколько раз росистой августовской ночью, возвращаясь с танцев, я захаживал на этот огород, чтобы перекусить дармовым хрустящим огурцом или сочной морковиной.
Деревянный двухэтажный дом на Содимке жив-здоров до сего дня. Здесь летом 1959 года во мне вновь вспыхнул огонек творчества. Я решил написать фантастический роман о полёте людей на Солнце. Про полёты на Марс, Венеру и даже Юпитер я читал у многих фантастов, а на Солнце - еще ни у кого. Я писал роман усердно, дня два или три, а, может, и целую неделю, люди у меня на Солнце прилетели, а что с ними стало потом, уже и не вспомнишь: разрозненные листки с текстом «романа» затерялись. Повесть о пиратах я принялся писать в общей тетради, поэтому она уцелела. Каким-то образом мне было известно, что настоящие (выделено автором - прим. сост.) писатели правят рукописи, и сейчас - по прошествии стольких лет! - трогательно видеть тетрадные страницы, исчерканные рукой подростка, с переносами и заменами слов, с пометками на полях о дальнейшем развитии действия.
…Всё явственнее приближалась ко мне взрослая жизнь. В 1960 году я поступил в строительный техникум, находившийся тогда на Советском проспекте. Зачем я сделал это - не знаю, должно быть, за компанию с друзьями, ибо к сопромату, статике сооружений у меня не было ни малейшего влечения. Но поступил и сдал по всем этим предметам экзамены, мучился с курсовыми проектами. На втором курсе нас послали в Нюксенский район, в деревню Красавино, раскинувшуюся на обширном, грандиозном берегу реки Сухоны. Днём мы дёргали лён, копали картошку, возили тары с молоком на маслозавод и таскали в овин мешки с зерном, а после работы, хохоча и толкаясь, «рубились» на поскотине в футбол без правил.
Мы - горожане - дивились крестьянской жизни, не помня, что наши родители и деды были вчера крестьянами. Несомненно, во многом благодаря этим поездкам в деревню, десятилетия спустя я начал вдруг задумываться о себе, как о русском.
Между тем наступила зима 1964 года. Мы сдавали выпускные экзамены, защищали дипломы, а в карманах у нас уже лежали повестки из военкомата.
Армия решительно переменила меня. Резко вырванный из уютного мирка любивших меня и маявшихся со мной родителей, из весёлого окружения беззаботных, таких же, как я, шалопаев-друзей, я оказался безжалостно брошен в пучину солдатской жизни, с её приказами и командами, безконечными (орфография автора - прим. сост.) построениями, с громовым пением в строю посреди бела дня, с подъёмами и отбоями, с мучительной тоской по дому… Именно в армии я задумался о себе, пристальней и серьёзней вглядываясь в прошедшую жизнь. Было очевидно, что когда-то и армия останется в прошлом. А что дальше?
Именно в армии смутное желание писать, творить стало для меня ясной целью. Я стал вести дневник, записывая в него картины природы, случаи из армейской жизни с диалогами и портретными зарисовками сослуживцев. Я снова вернулся к чтению. В части была замечательная библиотека, и я, фактически заново, читал Толстого и Тургенева, Гоголя и Пушкина, Блока и Фета.
С таким душевным настроем в 1967 году я вернулся в мой город, чтобы не разлучаться с ним больше никогда.
После армии я работал в управлении культуры, трудился бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, обмуровщиком котлов, дворником, ночным сторожем, был актёром самодеятельного народного ТЮЗа.
В 1969 году мне дали квартиру в старом, деревянном доме на улице Калинина (ныне - Зосимовская - прим. сост.), где мы прожили с женой 17 счастливейших лет! В комнате, из которой был виден храм Андрея Первозванного, я написал свой первый рассказ.
В детские годы я открывал город как родную, но незнакомую мне страну, теперь я стремлюсь познать его в истории. Я вспоминаю тех людей, которые построили для нас этот город, кто писал здесь книги и картины, создавал научные труды и ставил спектакли, кто пал за нас на полях сражений, кто молился о нас в давние годы и молится нынче, молитвой освящая и укрепляя нашу жизнь.
Я вспоминаю живших со мною и ныне живущих добрых людей, которым я обязан столь многим. Первыми в этом ряду стоят мои любимые родители - Александр Иванович и Мария Ивановна, бабушка Александра Васильевна, наметившая для меня в далёком детстве тропку в Божий храм, братья Олег и Валерий, сестра Лилия, в скудные послевоенные годы приносившие младшему братишке в гостинец редкую конфету или яблоко. Я с лаской вспоминаю друзей детства, первую учительницу, преподавателей техникума и весёлых парней-однокурсников, полковых офицеров и солдат-однополчан, собратьев-писателей, заботливо опекавших меня и принявших в свой дружеский союз…»
(Перепечатка из книги: Балакшин Р. Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С согласия автора - прим. сост.).
Роберт Балакшин более известен как «взрослый» писатель.
Первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север».
Началом творческого пути стали произведения «Две недели» и «Последний патрон».
В настоящее время Р. Балакшин - автор 15 книг для взрослых.
Закончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей СССР.
Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за 2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).
В последние годы появились у него произведения и для детей.
С 2002 года писатель по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык.
Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря. Необходимость этой работы вызвана тем, что сейчас в Церковь вместе с родителями приходит много детей. Но язык житий, изданных в XIX веке, труден для самостоятельного чтения детьми, а некоторые из них очень велики по объёму. Переложение не ставит целью заменить старые жития, но всего лишь ознакомить детей с ними, дать первоначальные сведения о святых угодниках Православной Церкви.
Все жития написаны очень доступным для детского восприятия языком. Многие думают, что святые - это какие-то особые, неземные существа.
На самом деле, как следует из переложений, это люди, которые разными путями и по разным причинам приходят к Богу, уверовав в его исключительность и всемогущество. Часто их не понимали другие, гнали от себя, преследовали, избивали, но праведники стойко переносили все невзгоды, молясь о заблудших и оттого несчастных душах.
Прочтите хотя бы некоторые, и вы убедитесь в этом.
Творческий процесс не поддаётся анализу. Замысел произведения может возникнуть из услышанной когда-то фразы, из простого общения. Через определённое время он «обрастает» героями, выстраивается сюжет, и появляется очередной рассказ, сказка или повесть.
Так произошло со сказкой о Деде Морозе «Добрый дедушка». Роберт Александрович очень увлекательно рассказывает о прошлом земли великоустюгской, о людях, живших в далёкие времена. Главный герой Иван из деревни Морозовицы сразу вызывает симпатию своим отношением к людям и природе, а особенно - к детям. Вырос он, женился, свои детишки появились. «И всё бы хорошо, да нагрянула беда нежданная-негаданная. Как-то отправился Иван с односельчанами на рыбный промысел к далёкому Ледовитому океан-морю». А когда вернулись, не нашли ни деревни, ни людей. Всех угнали в плен чужеземцы. Бросились русичи в погоню, освободили матерей и детей.
«Воротились в село, встречают их с ликованием, со звоном колокольным. Одному Ивану не весело: побили душегубы-нехристи всю семью его, жену-красавицу и детушек любимых».
Другой бы на месте Ивана отчаялся, но наш герой не такой. Прочтите сказку, и вы узнаете, как сын крестьянский стал Дедом Морозом, на Вотчину которого в Великий Устюг приезжают и взрослые, и дети.
Святочный рассказ «Царицына внучка», по словам писателя, появился после бесед с общительной девочкой Катей. Потом уже он ввёл в рассказ императрицу, посетившую госпиталь, где находился пра- пра- дедушка девочки. Он был тяжело ранен во время Первой мировой войны (1914-1918 гг.). Врачи не надеялись, что он поправится. А царица положила руку на его рану и сказала: «Поправишься ты, Ванюша, не тужи». И наутро затянулась тяжёлая рана. Почему рассказ так назван? Узнаете, дочитав его.
Книга сказок Рихарда фон Фолькманна, на первый взгляд, не вписывается в творчество Р. Балакшина. Фолькманн (1830-1889) - немецкий хирург и поэт (литературный псевдоним - Рихард Леандер).
Являясь одним из популярных и авторитетных хирургов своего времени, он дал много нового и оригинального в деле лечения ран на войне. Издал несколько книг для взрослых и небольшую книгу сказок для детей. Сказки впервые изданы на русском языке. Роберт Александрович сделал перевод с немецкого языка и литературную обработку.
Небольшие по объёму, но увлекательные по содержанию, они читаются на одном дыхании. И пусть речь идёт о давнем времени, о людях другой страны, сказки объединяет духовность, доброта, православная направленность. Этим, на наш взгляд, и объясняется внимание Р. Балакшина к переизданной много раз в Германии книге.

Книги для детей (имеющиеся в ВОДБ):

Балакшин Р. Добрый дедушка: сказание о Деде Морозе / Р. Балакшин; худож. Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2002. - 14 с. : цв. ил.

Балакшин Р. Жития святых угодников, переложенные для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 1. - С. 95 - 117.
Пророк Илия, Равноапостольная Нина, Преподобный
Сергий Радонежский, Праведный Иоанн Кронштадский,
Святейший патриарх Тихон.

Балакшин Р. Праведный Прокопий Устюжский. Христа ради юродивый, чудотворец / Р. Балакшин; худож. А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2003. - 23 с. : цв. ил.

Балакшин Р. Сабля брата: историческая повесть для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2008. - № 1. - С. 40 - 59.
О подростке Даниле Волоцком, принимавшем участие в борьбе с поляками (16 - 17 вв.).

Балакшин Р. Сказания о Деде Морозе / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 4. - С. 182 - 193.

Балакшин Р. Царицына внучка: святочный рассказ / Роберт Балакшин // Подарок от Деда Мороза: альбом / авт.-сост. Ю. Леднев. - Вологда, 1999. - С. 20 - 25.

Блаженная Ксения Петербургская / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.

Преподобная Мария Египетская / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.

Равноапостольная Нина / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.

Равноапостольная Ольга / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.

Равноапостольные Кирилл и Мефодий / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.

Святая мученица Татиана / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.

Святитель Николай / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.

Сорок мучеников Севастийских / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.

Фолькманн Р. Волшебное кольцо: сказки / Р. Фолькманн; пер. с нем. и обработка Р. Балакшина; худож. А. Савин. - Вологда: Газета «Благовестник», 1992. - 32 с. : ил.

Библиография:
Балакшин Р. Родной город / Роберт Балакшин // Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С. 7 - 20.
Автобиография писателя.
Вологодские зори: сборник / сост. А. Брагин; предисл. В. Купцова. - М., 1987. - 477 с. : ил.
Краткая справка.
Вологодский собор: лит.-худож. альманах писателей-вологжан / сост. А. Цыганов, А. Грязев. - Вологда, 1995. - 374 с. : ил.
Краткая справка.

* * *
Сальников А. Есть гренадёры, есть! / Андрей Сальников // Красный Север. Четверг. - 2006. - 26 октября (№ 127). - С. 25.
Р. А. Балакшин - лауреат Всероссийской литературной премии «О, русская земля» за 2005 год.

Смолин А. «Духовной жаждою томим…» / Андрей Смолин // Русский Север. - 1994. - 20 декабря. - С. 15.
К 50-летию писателя.

Оботуров В. Познай самого себя / В. Оботуров // Вологодский комсомолец. - 1984. - 28 ноября. - С. 3.
О прозе Р. Балакшина.

КУЛЬТУРА, ЛИТЕРАТУРА

РОБЕРТ БАЛАКШИН

Вологодский писатель Роберт Балакшин известен Русскому Северу не только своей прозой. Недавно он издал книгу, которая меня лично глубоко потрясла. Называется она "Россия - это сама жизнь". В ней собраны высказывания иностранцев о России и русском народе. Сегодня мы публикуем некоторые фрагменты из книги.

А несколько лет назад у нас в газете вышли на Рождество две замечательные сказки немецкого хирурга и писателя Рихарда фон Фолькманна. Их знает весь мир, но именно благодаря Роберту Балакшину, его переводу, с ними смог познакомиться и русский читатель.

- Роберт Александрович, как вы, собственно говоря, узнали о существовании Фолькманна?

Году в 75-м я зашел в "Букинист" и купил старинную книжечку 1909 года с иллюстрациями, сделанными сыном Фолькманна. Это было 39-е издание "Сказок у французского камина", впервые книга вышла после окончания Франко-Прусской войны.

В семидесятые годы перевод напечатать было невозможно. Ведь Фолькманн - христианский писатель. Полностью книга до сих пор не опубликована. Та брошюрка, с которой вы знакомы, это не больше трети того, что было переведено.

Кстати, в Германии их до сих пор любят. В городе Халле Фолькманну стоит памятник. Я узнал об этом от немцев, которые привезли нам в дар иконы. Те, что были украдены в России: скуплены за бесценок и переправлены на Запад. А в Германии, оказывается, есть целое движение, которое эти образа выкупает и возвращает Русской Церкви.

Почему я взялся за эту работу? Не знаю. Я был тогда неверующим. Очень люблю немецкую литературу - Гофмана, Гете. Может быть, поэтому.

- А когда вы перестали быть неверующим?

Из детства осталось смутное воспоминание, как бабушка взяла меня в Москву. Это было, наверное, на Пасху. Помню, как священник вышел в белом одеянии. Я решил, что это Бог, и рассказывал потом всем, что видел Бога.

Бабушка хотела меня окрестить, но отец, он был до нашего переезда в Вологду директором совхоза, сказал, что выгонит нас обоих из дома.

До этого, конечно, не дошло бы, но человеком отец был очень принципиальным. Я ему многим обязан. Он серьезно занимался моим воспитанием. В детстве читал мне Пушкина, Жуковского, Гоголя. Отец заложил основы любви к русской классической литературе. В те годы, 50-е, еще не было телевидения, а на кино не всегда хватало денег. И поэтому я много и жадно читал. Я принадлежу, наверное, к последнему поколению, которое выросло без телевизора.

Будучи человеком замкнутым, в Церковь я пришел тоже через чтение. Решил написать историю Обыденной церкви, построенной в Вологде по обету во время чумы. Поставлена она была за один день, и чума действительно прекратилась.

Для меня это была история моего города. С Богом я ее не соотносил. И вот засел за дореволюционные "Епархиальные ведомости" и столкнулся с очень мощным пластом культуры. С глубокой, интересной, своеобразной жизнью.

Во время этой работы и произошло чудо моего возвращения к вере. Был 84-й год. Крестился в селе Хрыново под Москвой вместе с дочкой. Храм был выбран моим крестным отцом, доктором искусствоведения Николаем Николаевичем Третьяковым - родственником того Третьякова, который основал знаменитую галерею. Крестной матерью стала Ксения Петровна Трубецкая, тоже потомок древнего рода.

В те годы с подобными людьми легче всего было встретиться именно в храме.

- Как вы стали писателем?

Я писал с детства, но мощный волевой импульс получил в армии. Я служил в Риге, в части была огромная библиотека, и я прочел там 14 томов Джека Лондона и множество других книг. Не просто читал, а учился, старался понять, как это делается. Стал вести дневник. У меня ведь никакого жизненного опыта не было. Пошел в землекопы - написал три первые повести.

Учителями моими были Александр Александрович Романов и Астафьев, как ни странно. Мы с ним совершенно разные люди. Но Астафьев передал мне очень важный завет: писательство - это такой же честный труд, как любой другой. Его не нужно стыдиться.

- Да, об Астафьеве. Вы можете объяснить, почему наши писатели-деревенщики ушли вдруг из прозы в публицистику.

Нельзя сказать, что совсем ушли. У Белова вышла сейчас крупная вещь - "Час Шестый", у Распутина - рассказ "Изба". Но, безусловно, литературе сейчас приходится тяжело. Нельзя требовать книг о войне в Югославии прежде, чем там перестанут падать бомбы. У нас та же ситуация: страсти кипят, неизвестность.

Я вот сны свои записываю. Около шестисот страниц уже - кипа. Вот лет семь назад, помню, приснилось: будто гонится за мной кто-то, я взбегаю на последний этаж, там вижу полукруглое окно. Разбиваю его и падаю; не падаю, а, скорее, лечу навстречу радугам. Они одна за другой переливаются, и открывается слово "Россия".

Я часто во сне летаю. Спросил батюшку, игумена Никиту:

- С чего бы это?

Это гордыня у тебя, хочешь быть не таким, как все, - отвечает.

- Вы в какой храм ходите?

В Лазаревскую церковь. Именно ее я в своей повести "И в жизнь вечную" описал. О священнике, расстрелянном в ЧК. Она вышла недавно в "Нашем современнике".

Хорошая старая церковь. Недавно парни какие-то попытались окна побить. Сторож одного скрутил, в милицию сдал. Так они следующий раз его заперли и стекла все же переколотили. Любопытно, что именно их так в храм влечет? У нас многие, вокруг церкви ходят, ругаются, а ведь не отгонишь.

- Как долго вы работали над последней книгой "Россия - это сама жизнь"?

Я долго собирал записки иностранцев, путешествовавших по России. И лет семь-девять назад, когда нас, русских, особенно сильно поносили, я и решил предложить посмотреть на нас со стороны, глазами иностранцев, которые уважали Россию. Года четыре собирал по книгам, журналам, газетам высказывания. Потом лет пять пытался издать. В Москве побывал во множестве издательств, в том числе и церковных. Ничего не вышло. Помог Валентин Купцов, наш бывший вологодский секретарь обкома. Нашел немного денег. Книгу пришлось на треть урезать, тираж крохотный - 1000 экземпляров. Но и за то слава Богу.

Г. ДОНАРОВ

РОССИЯ - ЭТО САМА ЖИЗНЬ

Выдержки из книги

Русская идея - христианская

То, что я люблю и чему удивляюсь в русском народе... представляет собою нечто вечное, общезначимое и великое - именно его любовь к человеку и веру в Бога.

Русская душа полна человеческой христианской любви, более теплой, простой и искренней, чем я встречал у других народов...

Русский крестьянин глубоко религиозен, видит Бога во всех вещах и считает ненормальным, неумным человека, не верующего в Бога.

Бэринг.

Надо прибавить, что религиозное сознание русских имеет своим источником исключительно евангельские заветы. Христианское понимание греха и раскаяние живут в душах самых ужасных преступников. Почти всегда после высшего напряжения воли и разрядов энергии, этих спутников преступления, у русских наступает внутреннее крушение. Опустив голову, с потухшим взором и нахмуренным лицом русский человек впадает в мучительное отчаяние, в нем начинается тяжелый внутренний процесс. Вскоре отчаяние, стыд и раскаяние, неотразимое стремление принести повинную и искупить свой грех совершенно овладевают им. Он кладет поклоны перед иконой и в отчаянии взывает ко Христу. Душевное состояние его можно охарактеризовать словами Паскаля: "Бог прощает всякого, в чьей душе живет раскаяние".

Морис Палеолог.

Русские глубоко почитают Бога и святых Его и везде, где только встретят образ Распятого, немедленно падают ниц с сердечным благоговением.

Кампензе.

Вдовствующая императрица выдвигала требование, чтобы в Тюильри были православное духовенство и домовая православная церковь, так как русские великие княжны никогда не меняют веры.

Лависс и Рамбо.

Посол привез царю от цесаря маленькую шкатулку с драгоценными камнями и в великолепном сосуде миро от мощей св.Николая Мирликийского, мощи которого находятся в стране немцев: они знают, какую большую цену оно имеет в глазах царя. Царь оказал этому послу большой почет.

Павел Алеппский.

Первое, что привлекает в Лавре, это, конечно, мощи преподобного Сергия Радонежского. Именно от них исходит, я бы сказал, освящающая сила. Это не просто святость, это какая-то трезвенная святость.

Хилл.

В этот день Патриарх посадил подле себя за стол нового Салоса, который постоянно ходит голым по улицам. К нему питают великую веру и почитают его свыше всякой меры как святого и добродетельного человека. Его называют человек Божий. Патриарх непрестанно подавал ему пищу собственными руками и поил из серебряных кубков, из которых сам пил, причем осушал последние капли в свой рот, ради освящения. Мы были изумлены.

Павел Алеппский.

Князь Дмитрий, главнейший из моих провожатых, не садился иначе за обед, как по отслушании литургии. Богослужение их вдвое продолжительнее нашего и совершается с таким благоговением, что трудно выразить словами.

Кобенцель.

Солдаты, не найдя в домах чем бы могли воспользоваться, взяли с собою иконы, но русские побежали за ними и за дорогую цену выкупили эти иконы.

Олеарий.

Когда иконы становятся старыми, они их не выбрасывают и не сжигают, но отпускают их в текущую воду, давая им плыть куда угодно, или же закапывают на кладбище или в древесном лесу глубоко в землю, причем стараются не допустить каких-либо нечистот в этом месте.

Олеарий.

Новодевичий монастырь выстроила Царица и поместила в нем русских монахинь, которых Царь привез из Смоленска и города Могилева. Их было около семидесяти. Они по большей части из знатного рода, дочери вельмож: лица их блещут, как солнце, одежда - красивого покроя. Они отличаются скромностью, совершенством и чистотою нравов.

Павел Алеппский.

Здание монастыря (Варлаамия Хутынского) громадно. В нем свыше ста монахов, большая часть коих славится своею добродетелью и святостью: мы видели собственными глазами, что некоторые из них носят на теле по сорок лет железные пояса из цепей: свои рубахи и платья они не меняют, пока те совершенно не истлеют на них. О, удивление! Мы обоняли от них запах, подобный мускусу. Как они счастливы, блаженны и благополучны! Бог да сделает нас соучастниками их!

Павел Алеппский.

Ввиду того, что штурм Выборга назначен на завтра, Царь на сегодня объявил пост. Воздержание соблюдалось строго, никто ничего не ел, в церквях и дома день и ночь непрерывно молились, взывая к Богу и прося Его благословения на победу...

Гонец привез от Царя радостную весть о капитуляции Выборга. Из крепости тотчас сделано было три выстрела, сзывавшие народ в собор к обедне для вознесения Богу благодарений по случаю успеха царского оружия.

Юль.

Русские могут беседовать о религии шесть часов подряд. Русская идея - христианская идея, на первом плане в ней любовь к страдающим, внимание к индивидуальной личности.

Нашу смертную жизнь русский считает неподлинной жизнью и материальную силу недействительною силою.

Палеолог.

Десять лет тому назад один сербский монах с Атоса, путешествовавший по России, в одном селении вблизи Урала увидел потрясающую картину: парень и девушка стояли в пшенице и пели "Отче наш". Удивленному монаху объяснили, что когда-то на этом месте стояла церковь и поэтому верующие русские здесь молятся.

Страшно и прекрасно одновременно. Страшно потому, что церковь разрушена. Прекрасно потому, что на самом деле не разрушена: ее русский человек переселил в свои сердца и память.

Вук Драшкович.

Земля изобильная

Лавочники на хлебном рынке покупают несколько хлебов, разрезают их и делят между нищими, которых в Москве чрезвычайно много. У этих нищих от таких милостынь получается столь большое изобилие, что они режут хлеб в четырехугольные куски, сушат в печах и продают эти, по их выражению, "сухари" целыми мешками на рынках проезжим людям.

Олеарий.

Изобилие в хлебе и мясе так велико здесь, что говядину продают не на вес, а по глазомеру...

Барбаро.

В Москве хорошие огурцы, лук, чеснок в громадном изобилии. Дыни производятся там в огромном количестве. Мне подобная дыня в пуд весом была поднесена добрым приятелем на дорогу, когда я уезжал из Москвы.

Олеарий.

Страна изобилует плодовитыми пчелами. Самое важное произведение Московской земли есть воск и мед. Пчелы кладут отличный мед не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах. Так как поселяне не успевают посмотреть каждое дерево, то весьма часто встречаются пни чрезвычайной толщины, наполненные медом. Один крестьянин, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло.

Иовий.

Мы пробыли в городе 8 дней, причем нас так обильно угощали, что кушанья приходилось выбрасывать за окно. В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать.

Дон Хуан Персидский.

Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами. За Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить.

Олеарий.

Гармонический дух живет во всем

Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились на реке Атиль (Волге). Я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам - румяны, красны. У каждого из них имеется секира и меч, и нож, и он никогда не расстается с тем, о чем мы сейчас упомянули.

Фадлан.

Гармонический дух живет во всем древнейшем русском христианстве. Гармония лежит в образе русского священника. Мягкие черты лица и волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая противоположность иезуитским головам Запада с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами.

Шубарт.

С англичанкою делит она (русская женщина) наклонности к свободе и самостоятельности без того, чтобы превратиться в синий чулок. С француженкой ее роднит духовная подвижность без претензий на глубокомыслие: она обладает хорошим вкусом француженки, тем же пониманием красоты и изящества, однако без того, чтобы становиться жертвой тщеславной пристрастности к нарядам. Она обладает добродетелями немецкой домашней хозяйки без того, чтобы вечно коптеть над кухонной посудой. Она имеет материнские качества итальянки, не огрубляя их до обезьяньего любвеобилия.

Шубарт.

Русский крестьянин не знает препятствий для выполнения полученного приказания. Вооруженный топором, он превращается в волшебника и вновь обретает для вас культурные блага в пустыне и лесной чаще. Он починит вам экипаж, он заменит сломанное кресло срубленным деревом, привязанным одним концом к оси повозки, а другим концом волочащимся по земле. Если телега ваша окончательно откажется служить, он в мгновенье ока соорудит вам новую из обломков старой. Если вы захотите переночевать среди леса, он вам в несколько часов сколотит хижину и, устроив вас как можно уютнее и удобнее, завернется в свой тулуп и заснет на пороге импровизированного ночлега, охраняя ваш сон, как верный часовой, или усядется около шалаша под деревом и, мечтательно глядя ввысь, начнет вас развлекать меланхолическими напевами, так гармонирующими с лучшими движениями вашего сердца, ибо врожденная музыкальность является одним из даров этой избранной расы.

Кюстин.

До сих пор оставалось неизвестной явная перемена образа русских среди немецкого гражданского населения во время дальнейшего хода войны. В секретных сообщениях из рейха, начиная с 1943 года, указывалось на то, что опыт "остарбайтеров" - лиц, вывезенных на принудработы из восточноевропейских стран - стал вызывать сомнения у немцев в правильности официально пропагандировавшихся образов. Многие немецкие работники и работницы удивлялись религиозности, поразительному пониманию техники, уровню образования, явно положительному отношению к семье, моральному поведению чужаков из просторов России. Между пропагандой и действительностью в национал-социалистической системе имелась огромная брешь.

Якобсен.

Когда русский отправляется к другому в дом или в комнату, он сначала воздает честь Богу и произносит свое: "Господи, помилуй". Только после этого он начинает говорить с людьми. В дом он входит как немой, ни на кого не обращая внимания, хотя бы даже 10 и более человек находились в помещении. Он прежде всего обращается к иконе.

Олеарий.

На следующий день он (Суворов) пригласил меня к себе обедать в 8 часов утра. Я пришел и застал его при богослужении. Он читал большую книгу, бросался на землю, а потом пошел и взял музыкальные ноты, которые он долго напевал вполголоса. Церковь была совершенно устроена, меня уверяли, что ничего не недоставало и что все возилось на шести лошадях. Это единственный обоз у князя-генералиссимуса.

Армфельдт.

Над дверьми церкви был изображен Страшный Суд. Здесь монах, между прочим, показал нам человека в немецком одеянии и сказал: "И немцы, и другие народы могут спастись, если только души у них русские и они, не боясь людей, поступают благо для Бога".

Олеарий.

Непосредственное отношение к душе

У Царя было обыкновение в пасхальную ночь посещать тюрьмы, открывать их и давать всем заключенным по яйцу и овчинному полушубку со словами: "Пусть они радуются, так как Христос, умерший ради их грехов, теперь воистину воскрес".

Олеарий.

Трижды в год Цари из милосердия некоторых осужденных выпускают из тюрьмы на свободу. В первый раз к Пасхе выпускают 12, потом к Рождеству Христову еще 12 и столько же ко дню рождения самого Царя. Те перед освобождением клянутся на Кресте, что больше не будут совершать преступлений.

Иржи Давид.

Русские законы о преступниках и ворах не согласны с английскими. По их законам никто не может быть повешен за свой первый поступок, но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми, пока друзья не поручатся за него. Если вор или мошенник попадется вторично, ему выжигают клеймо на лбу. Если же попадется в третий раз, его вешают.

Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от их соседей остались бы только кой-какие остатки. Весь день Великой пятницы они проводят в плаче и молитве, на нее они имеют обыкновение выпускать одного заключенного, наподобие Варравы.

Ченселор.

В Унгени я заметил часового, караулившего двух турецких пленных. У меня были пироги с говядиной, и я предложил один часовому. Думая, что у меня только один пирог, он отказался и предложил мне дать его турку, который, по его мнению, был голоднее, чем он. Когда турок, получив пирог, начал молиться, то часовой, обратясь к другим своим товарищам, шепотом проговорил: "Тише, молчите, турка молится". Все замолчали.

Лютеранский пастор.

Русский народ один из всех европейцев обладает непосредственным отношением к душе своего ближнего. Поэтому среди русских легко завязываются знакомства: через час кажется, что они были знакомы чуть ли не целую жизнь.

Кайзерлинг.

У них есть время в запасе

У Царя в Петербурге имеется множество английских шлюпок. Быстрота, с какою русские выучиваются и привыкают ко всякому делу, не поддается описанию. Посаженные в шлюпку солдаты по прошествии восьми дней гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы.

Юль.

Тот, кто желает в ремесле удержать за собою какие-нибудь особые знания и приемы, никогда не допускает русских к наблюдению. Так делал сначала знаменитый литеец орудий Ганс Фальк: когда он формовал или лил лучшие свои орудия, то русские помощники его должны были уходить. Однако теперь они умеют лить и большие орудия, и колокола.

Олеарий.

Мой сын Эллиот сказал: "Русских очень интенсивно тренируют, и они выработали удивительную способность запоминать то, что слышат. В наших ВВС во время войны это были единственные иностранцы, которые могли прибыть поздно вечером, получить книгу с подробными инструкциями, как управлять американским бомбардировщиком, изучить ее за ночь, а потом рано утром сесть за штурвал без американского пилота на борту".

Элеонора Рузвельт.

Сорок пять лет назад я видел, как каменщики мостили улицу. Не так, как во Франции, согнувшись в три погибели, а сидя на земле и спокойно укладывая булыжники рядом с собой с неторопливостью крестьян, знающих, что у них еще есть время в запасе.

Коньо.

Они стоят насмерть

Терпение русского солдата безгранично. Его выносливость, присутствие духа при любых обстоятельствах, его способность воевать в самых тяжелых условиях и даже на голодный желудок выше всяких похвал. Кроме того, по сравнению с другими армиями, русский солдат, пожалуй, самый стойкий при поражениях и неудачах.

Грин.

Осажденные русские (в крепости Нотебурге) держались вплоть до последних двух человек. Когда они по капитуляции должны были выступить со всем скарбом, имуществом и со всеми находившимися при них людьми, то вышли только эти двое.

Олеарий.

Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в закоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонившись над рычагами разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели.

В. Адам.

Когда у нас начинают жаловаться, я могу только сказать: берите пример с русских в том положении, какое у них было в Ленинграде.

Гитлер.

Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Наше окружение русских редко бывало успешным.

Блюментритт.

Окруженные русские армии оказывали фантастическое сопротивление, несмотря на то, что последние 8-10 дней были лишены какого-либо снабжения. Они питались буквально корой и корнями деревьев, так как отошли в непроходимые лесные массивы.

Йодль.

Большевики держатся гораздо более устойчиво, чем мы этого ожидали. Сопротивление русских очень упорно. Они стоят насмерть.

Геббельс.

Если бы не Россия

Мой священный долг внушить детям моим их обязанности перед Россией. Я завещал им быть верноподданными России и полезными слугами второму нашему Отечеству. В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всевышнего Аллаха, великого пророка Мухаммеда и даю клятву перед недавно остывшим телом моей любимой дочери Насифат на священном Коране...

Шамиль.

Америка обязана России во многих отношениях и особенно за бескорыстную и добрую дружбу в моменты ее тяжелых испытаний. Только безумец может вообразить, что Америка когда-либо нарушит верность этой дружбе враждебным высказыванием или действием.

Марк Твен.

Американскому народу не следует забывать, что он находился на краю гибели в 1942 году. Если бы Советский Союз не удержал свой фронт, немцы получили бы возможность покорить Великобританию. Они были в состоянии захватить Африку, а затем создать плацдармы в Латинской Америке. Президент Рузвельт постоянно имел в виду эту нависшую угрозу.

Стеттиниус.

Но недолго черногорцы прятали оружие. 13 июля 1941 года восстал черногорский народ против ненавистного врага. И не случайно восстание в Югославии началось сразу после нападения фашистской Германии на СССР. Мы знали, что советские братья проливают кровь за общее дело, и как в апреле 1941 года не побоялись опять вызвать огонь на себя, отвлечь десятки дивизий фашистской Германии...

Джурович.

1999 г., газета «Вера»-«Эском», № 338

И свет во тьме светит.
И тьма не объяла его.

Жизнь писателя иногда бывает так же интересна и непредсказуема, как роман. Ну если не роман, то хотя бы рассказ. Я только что закончил книгу о вологодских губернаторах, правивших Вологодской губернией со времен Екатерининской реформы до 1917 года, и, довольный законченной работой, приехал в Москву, где мне неожиданно предложили написать книгу о Дмитрии Донском. Писатели от века не слишком избалованы заказами, а в нынешние времена в особенности. Чаще всего они пишут, что им интересно, а потом ходят и с нервными переживаниями пристраивают свою рукопись. А тут ничего пристраивать не надо, только пиши. Я, конечно, с радостью согласился. Да что тут говорить: лестно писать о народном герое, имя которого народ помнит седьмое столетие.
Взволнованный, я вышел из редакции. Остановился и оцепенел на крыльце. Волна оторопи, какого-то ужаса окатила меня.
Надо мной и вокруг меня шумела Москва, катились ряды машин, куда-то шли беспечные, не отягощённые никакими думами и впопыхах данными обещаниями люди.
«Боже мой, – громоздились в голове моей панические мысли. – Что я наделал? Ведь я ничего не знаю о Дмитрии Донском, кроме того, что он победил Мамая, а потом пережил трагедию нашествия Тохтамыша, когда улицы Москвы не в переносном, а в буквальном смысле были залиты кровью. Кругом дымились развалины любимой столицы, на укрепление и украшение которой он отдал столько труда, а князь ходил по лепёшкам застывшей крови, среди неубранных трупов и рыдал. И ведь наверняка о Дмитрии и о той эпохе написаны горы книг, я же ничего, ничегошеньки не знаю!»
Никогда я не думал и не мечтал писать что-либо о Дмитрии Донском. Писательские мои интересы лежат в современной жизни, только иногда углубляясь в близкий и знакомый век XIX (там Пушкин, Лермонтов и Гоголь). Но XIV век был так далёк от меня, да и я от него тоже. Для меня он был как неведомый Великий океан для Магеллана. Отправляясь в плавание, угрюмый Фернан что-то слышал об океане, но так смутно, глухо… Таким же неведомым, таинственным был для меня XIV век.
Вернуться и отказаться я не мог. «Русские в плен не сдаются», – хорохорился я потом перед друзьями в Вологде. Это – во-первых. Во-вторых, взялся за гуж…И, в-третьих, интересно же, что из всего этого получится.
Вечером того же дня я уезжал домой. За окном привычно мелькали подмосковные станции. Вот и Лавра: колокольня с причудливой золотой раковиной на верхушке – дань манерного XVIII века, большие главы Успенского собора, режущий своим силуэтом надвигающиеся сумерки, как корабль, Сергиевский храм и совсем незаметный, невидимый из вагона, скромный Троицкий собор, где почивают драгоценные мощи всея России чудотворца преподобного Сергия.
Нередко бывал я тут – и на службах, и на братских молебнах, в академической библиотеке, в издательском отделе. Бывал я в Лавре не раз, но сегодня что-то иное, более тёплое и сердечное почувствовал я к святой обители. Ведь сюда, когда это был совсем малый монастырёк и всё тут было деревянным: и ограда, и церкви, и сама келья великого игумена, – сюда в раздумьях, сомнениях и тревоге прибыл за советом и благословением на смертный бой князь Дмитрий Иванович, ещё не Донской. Прискакал он сюда с небольшой дружиной, а уехал с пополнением: двух иноков дал ему мудрый настоятель, бывалых во времена оны бойцов: Пересвета и Ослябю.
Вагон слегка покачивается, в памяти всплывают хрестоматийные (не из «Родной речи» ли?) картины М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», в стуке колёс выпеваются щемящие строки:

И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мёртвым лечь!»

За вечереющим окошком перед душевным взором моим в густеющих сумерках словно поредела и раздёрнулась туманная завеса, отделяющая ясный день от дня померкшего, настоящее от пережитого, и вот…
…Загремели бубны, тулумбасы, завизжали дудки, свирели. От монгольских рядов отделилась тень. Выехал ханский батыр помериться силой да удалью с русским витязем. Долго ждал он ответа на свой вызов. Переглядывались русские храбрецы друг с другом, но ратный строй их оставался недвижим. Громаден и ужасен монгол. Если бы не был он тут воочию, не поверить бы, что такие люди рождаются на земле.
Да, такой многих срубит в бою. Заплачут матери по убитым им сынам и на Клязьме-реке, и в Коломне, и далёком заволжском Белозерье.
Яр и злобен рослый конь под монголом, под стать седоку. Выше и шире грудью обычных лошадей. Косит конь кровавым оком, роет каменным копытом землю, щерит жёлтые зубы-лопаты.
А монгол топчет конём поле Куликово, изрыгает брань, насмешки, хулит Господа и Пречистую Матерь Его.
Тогда-то дрогнул передний ряд русской рати и неспешным проездом направился к богохульнику русский поединщик. Полностью снаряжённый для боя, в правой руке держал он крепкое и длинное оглоблистое копьё. Лишь одно выделяло его среди всех: когда он тронул коня на врага, из-под шлема зареяло на ветру чёрное крыло монашеской мантии. С того дня пролетело немало времени, но и до сего дня историки и писатели рядят и судят, как выехал Пересвет на поединок: в боевом доспехе со шлемом-шишаком на голове или в одной монашеской одежде: в подряснике с крестом на груди и куколе на голове? Надо полагать, что выехал он всё же в доспехе. Лично ему победа была не нужна, как иноку, ему было безразлично, победит он или погибнет. Но как воин в прошлом, он прекрасно понимал значение поединка перед битвой. И хотя всё войско его видеть не могло, для воинов на краю правого и левого крыла он был крошечной, едва различимой фигуркой, но весть об исходе поединка мигом облетит всё войско. Он обязан сделать всё, чтобы победить. Велика сила молитвы, необорима вера в Божию справедливость. Но, если оратай будет только молиться, соха сама не пойдёт по полю, и поле останется невспаханным. Господь содействует трудящемуся и воюющему, а не бездельному.
Кто же собрал это войско, привёл сюда, расставил полки, определил командирам и каждому воину цель? Кто он, где? Вот он стоит, не в пламенно-красном княжеском плаще, не в позолоченной, украшенной накладными бляхами из золота и серебра кольчуге, голову его не венчает сверкающий на солнце позолотой шлем. Простая воинская кольчуга облегает его могучие, необъятные плечи, простой шлем надет на голову, от всего княжеского ратного прибора при нём только его надёжный спутник, верный товарищ боёв и схваток, беспощадный булатный меч.
Решение встать в общий строй пришло внезапно. Когда войска сойдутся, всякие команды потеряют смысл. Ещё никогда на Руси не ополчалось столько воинов. А когда все они закричат, сам себя не услышишь. Его место тут, среди всех. Уповать остаётся на милость Божию, на стойкость ратников и воевод, да на мудрость ратоборца Боброка. Да чтоб рука не устала…
Кто-то вошёл в купе, громко заговорил, видение помутнело и исчезло.
Вагонная жизнь самовольно вломилась в мои думы пустыми разговорами, несносным вагонным радио, звяканьем чайных стаканов. И всё же успел я подумать, что в прежней России был хороший обычай добавлять к фамилии человека, свершившего великое дело, название той местности, где это произошло. Обычай хороший, да кто сейчас помнит, кроме преподавателей кафедр истории, что Г.А. Потёмкин ещё и князь Таврический, полководец И.И. Дибич именовался Забалканским, усмиритель поляков И.Ф. Паскевич – Эриванским и Варшавским, и даже народного любимца никто не величает Суворовым-Рымникским. А ведь были ещё: П.А. Румянцев-Задунайский, А.Г. Орлов-Чесменский, Н.Н. Муравьёв-Амурский и Н.Н. Муравьёв-Карский и много других славных сынов России.
И только два человека сохранили на века это почётное прибавление, только эти двое живут в душе народа как Александр Невский и Дмитрий Донской.
Я приехал в Вологду и сразу же пошёл в областную библиотеку. Я заново перечитал «Магеллана» С. Цвейга, пытаясь найти ключик к древности. Ведь век Дмитрия и век Фернана не так уж далеко отстоят на лестнице великих деяний, по которой прошло человечество. Я снова вникал в удивительную магию эпиграфа к «Магеллану»: Navigare necesse est, vivere non est necesse…
Я пустился в плавание по океану под именем XIV век, я открывал новые для себя острова и архипелаги, маяками, путеводными указателями в этом плавании были для меня наши великие русские историки С.М. Соловьёв и В.О. Ключевский, советские – М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин, Б.А. Рыбаков и В.В. Каргалов, В.А. Кучкин и И.Б. Греков. Я видел, как богата и как – увы! увы! – постыдно незнакома нам своя родная история.
Не раз я просыпался посреди ночи, и тот московский ужас опять окатывал меня, вновь немой вопрос «За что ты взялся?» вставал передо мной как огненные буквы.
Не раз я вспоминал бессмертное Navigare necesse est… и понимал, что изречение это приложимо к любой человеческой жизни. Долг перед Отечеством, перед народом превыше всего для каждого человека. Для писателя этот девиз я сформулировал так: «Книги писать необходимо» – далее по тексту.
Так кем же был этот герой, полководец, народный заступник, верный супруг и любящий отец? Как жил этот человек, лучи жизни которого освещают нам сквозь мрак веков нашу будничную, непамятливую к великим людям жизнь? Если «Христос и вчера и сегодня тот же» (Евр. 13: 8), так и святые Его живут среди нас, просто мы не помним (или плохо помним) о них, отгораживаемся делами, бесплодной суетой. А Дмитрий Донской, вроде бы странно даже говорить это, не только забыт, но ещё и оболган. «Как это забыт, – возразят мне, – мы помним его, это он победил Мамая на Куликовом поле, это он…» И далее наступает молчание. Потому что на этом наши знания о Дмитрии Донском заканчиваются. Прямо скажем, не густо. А именно за этим человеком на Куликово поле пришла Русь, а с поля ушла Россия. Умытая кровью, израненная, стенающая, но Россия. Россия победившая, ликующая… Этот человек создал первый каменный Кремль, он дважды отстраивал Москву, своими свершениями он положил один из крепчайших краеугольных камней в прочный фундамент нашего государства, благодаря чему оно и стоит, как несокрушимый утёс, вопреки всем войнам и революциям.
Нам никогда не достичь вершин деяний благоверного князя, никогда не подняться на ту высоту, на которую поднялся он, но мы должны знать о нём больше трех-четырёх строчек в школьном учебнике. И не о нём одном, если мы хотим выжить и сохраниться как великий народ.

Глава первая
Рождение и детство

Того же лета родися
князю Ивану Ивановичю сын Дмитрей,
месяца Октября в 12 день.

Никоновская летопись

12 октября 1350 года в Великом княжестве Московском произошло великое событие, впрочем, счастливо всколыхнувшее только одну семью. Тогда не было ещё ни газет, ни телеграфа, и по проводам во все концы России не побежали торопливые строчки о благополучном разрешении от бремени августейшей супруги Государя императора, великого князя Московского, Финляндского и прочее.
На дворе стоял не XIX железный век, когда все события, происходившие в царствующем доме (свадьбы, рождения, кончины), вскоре становились известными десяткам миллионов людей.
По правде говоря, и России как таковой ещё и не существовало. От Белого моря до причерноморских степей и от Пскова до Уральских предгорий разместилось несколько крупных русских княжеств, множество мелких и две республики. Этому лоскутному одеялу ещё только предстояло стать Россией.
Одним из тех, кто сделает для возникновения России необычайно много, был родившийся у звенигородского князя Ивана Ивановича и супруги его княгини Александры Васильевны младенец. Его назвали в честь великого православного святого воина Дмитрия Солунского, в ту пору почитавшегося наравне с Георгием Победоносцем.
Святой воин Дмитрий Солунский особо прославился при отражении иноземных войск, напавших на его родной город Солунь (Фессалоники).
Младенец, лежавший в колыбельке в княжеском тереме, конечно, не знал, что в будущем и он станет великим князем, военачальником, полководцем, который посвятит свою недолгую жизнь борьбе с иноземным врагом, угнетавшим родную землю. Не знал он и того, что имя его станет символом воинской доблести и полководческого искусства русского народа. Его имя вспомнит в смертельный час опасности патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, а 7 ноября 1941 года его имя назовёт глава государства, того государства, в котором долгое время слово «святой» бралось в кавычки.
Великая всенародная слава веет над уютной колыбелькой. Слава не фальшивая, купленная, слава-однодневка, а слава настоящая, заслуженная. Прочная, вековая.
Имя его со временем прозвучит на всю тогдашнюю Россию и ближнюю ойкумену. Более того, это имя будет звучать в России из века в век, оно станет одним из самых почитаемых русскими людьми имён.
Имя князя вспомнит в 1480 году его праправнук великий князь Иван III, давший на берегу Угры решительный отпор хану Ахмату, царь Иван Васильевич Грозный почти через двести лет самого героического деяния князя назовёт его Донским.
Это имя будет парить орлом над победным русским воинством в последнем походе на Казань, оно незримо будет витать над ратями Минина и Пожарского, над полями Полтавы и Бородина.
А в 1980 году тысячи и тысячи людей сойдутся и съедутся на Куликово поле, чтобы помянуть снова и снова имя великого князя и полководца, шестьсот лет назад сделавшего первый шаг из неволи к свободе.
Когда-то, когда-то всё это будет!
А в октябре 1350 года ни отец, ни мать новорождённого дитяти не могли и мечтать о какой-то всенародной, вселенской славе своего сына.
Неоткуда было ожидать её, эту славу. Ни с какой стороны не могла она светить младенцу. Ведь родилось возлюбленное чадо в семье третьего сына великого князя Ивана, прозванного Калитой.
Московским княжеством правил в ту пору старший сын Калиты Симеон. Иван же Иванович был всего-навсего удельным звенигородским князем. Доля отца ожидала и Дмитрия, обычная доля быть подручным у великого князя; верным, храбрым, исполнительным соратником, помощником. Но не более того.
Подробности раннего детства великого князя нам не известны. Как, впрочем, и многих великих людей. По ребёнку не видно, что растёт великий человек, и поэтому детство большинства таких людей остаётся в небрежении у родителей и современников. С годами всё забывается, и от детства ребёнка у родителей и родственников остаются в памяти три-четыре переиначенных им на детский лад слова, два-три эпизода, не больше. Обычая вести дневники, хранить первые рисунки детей, их забавные милые каракульки, не было, поэтому нам остаётся довольствоваться словами безымянного автора «Слова о житии Димитрия Иоанновича, царя Руськаго»:
«Воспитан же он был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными».
Обычно литературоведы и специалисты по древнерусской литературе объясняют такие характеристики детства великих людей как элементарной нехваткой сведений о детских годах святых угодников, так и некоим трафаретом, который выработался у древних агиографов в процессе составления житий святых. Но отчего же не допустить другое: описания детства святых потому так схожи, что у святых было именно такое детство. Ведь у простых детей детство одинаково, где бы они ни жили – в Москве, в Вологде или во Владивостоке. Кто из детей не играл в прятки, в вершки, не гонял с друзьями мяч, не сражался на палках, не воровал яблоки в соседском саду. Но есть – их очень мало – серьёзные дети. Уже в детстве они ощущают в себе цель жизни, к чему следует идти и стремиться. Они пока не могут определённо уяснить себе эту цель, высказать её словами, но уже образом поведения отличаются от других детей, они не по возрасту задумчивы, сторонятся шумных и тем паче неприличных забав. Да, таких детей мало, но святых ещё меньше, они большая редкость, как алмаз в глыбе породы. Думается, что и Дмитрий, предизбранный Богом для великой цели, был именно таким ребёнком.
Первое время младенец находился под присмотром дворовых нянюшек, исправно рос, у него пошли зубки, в урочное время он сел, пошёл крепенькими ножонками, и, быть может, как это бывает в доброй семейной жизни, счастливые родители шли рядом с ним, вслух считая его первые шажки.
Дмитрию исполнилось два с половиной года, когда в жизни его произошла решительная перемена, коренным образом изменившая всю его жизнь, о которой он по малолетству своему, конечно, не догадывался.
В ту роковую для великого князя Симеона Гордого весну на Руси объявилось моровое поветрие. Моровым поветрием, или наказанием Божиим, люди средневековой Руси называли эпидемию чумы. Эпидемии бывали столь опустошительны, что народ называл их повальными. Эти бедствия отмечены как в русских летописях, так и в хрониках западноевропейских государств. Случалось, вымирали целые селения. А города безлюдели чуть ли не наполовину, а то и больше. Как нашествия кочевников, так и эпидемии чумы приходили на русскую землю из Азии. В проклятых Богом, выжженных зноем чёрных пустынях зарождались носители этой болезни. С кочующими в поисках пищи грызунами, с караванами купцов бесшумно и невидимо чума проникала в густонаселённые местности. От морового поветрия не могли защитить ни бдительная стража, ни крепкие и высокие стены. Болезнь не щадила ни скромного жилище землепашца, ни княжеских хором. Равно умирали простые люди и знатные.
Как ни хранились, как ни береглись, отгораживаясь от поветрия строгими заставами, поветрие объявилось в Москве, и вскоре в Кремле послышались рыдания и плач. Один за другим умерли малолетние сыновья Симеона Иван и Семён. Старшему было три года, второму – год. Осиротел великокняжеский терем. Где недавно звучали детский говор и смех, теперь царила тишина, прерываемая плачем великой княгини да чтением Псалтири у гробов навеки умолкших детей. Как напишет через 400 лет поэт Гаврила Державин:

Где стол был яств,
Там гроб стоит.

Не намного пережил детей и почерневший от горя отец. Болел великий князь недолго, и вот уже загудел на Кремлёвской звоннице похоронным звоном большой колокол, возвещая о его кончине.
Результатом этих смертей было не только то, что пресеклась мужская линия князя Симеона Ивановича, но и то, что младший брат его Иван Иванович по прозванию Красный нежданно-негаданно возвысился до великого князя Московского, а сын его Дмитрий стал наследником великокняжеского престола.
Семейство переехало из Звенигорода в Москву, которая отныне стала родным городом для мальчика.
На четвёртом году жизни, иногда чуть позднее, княжеских сыновей начинали готовить к основному призванию – быть воином.
Князь на Руси должен быть прежде всего бойцом, этому уделялось самое пристальное внимание, ведь умение владеть конём, биться на мечах, стрелять из лука, метать копьё, в рукопашной схватке владеть ножом, а при случае и биться на кулаках было жизненно необходимо.
В три года княжича посадили на коня. Тогда же ему был дан в учителя кормиличич, так называли опытного дружинника, который должен был воспитать из князя воина.
Обучение было не только индивидуальным. После учёбы с кормиличичем княжич участвовал в учебных поединках. В Западной Европе для этой цели служили рыцарские турниры. Нечто подобное было и в средневековой Руси, только такие турниры именовались «игрушкой». На игрушках чаще всего бились не только учебным, но и боевым оружием. Бывали и смертельные случаи. В 1390 году на игрушке погиб кормиличич великого князя Василия Дмитриевича литовский князь Остей.
Вместе с княжичем учился ратному делу его двоюродный брат князь Владимир Андреевич. Он будет спутником Дмитрия Ивановича в военных походах, командиром Засадного полка на Куликовом поле, будет служить великому князю верой и правдой. И переживёт его на 21 год.
Княжича учили не только оружейному и кулачному бою, но и грамоте. Правда, в летописях то ли с сожалением, то ли с укоризной сообщается, что книжной грамоте князь Дмитрий Иванович был не научен.
Слово летописцу : «Аще и книгам неучен беаше добре, но духовныя книги в сердце своем имяше». (Соловьёв, 297.)
Некоторые историки трактуют этот факт как показатель неграмотности великого князя. Историк В.А. Кучкин пишёт вполне определённо: «…который, увы, не умел ни читать, ни писать». (Кучкин, 73.)
Это недоразумение. Можно быть грамотным, но не владеть письменной речью. Много ли среди государственных деятелей писателей? Раз-два и обчёлся.
В самом деле, мы можем допустить, что великий князь диктует что-либо писцу. Но великий князь, не умеющий читать, – это немыслимо для того времени. Известно, что помимо обычной переписки в государстве существует переписка секретная. И что же, великий князь должен иметь рядом с собой особо доверенного человека, без которого шагу ступить не может? Это, конечно, невероятно. Кроме того, бывают также послания сугубо личные, конфиденциальные, о содержании которых не должен знать никто, кроме адресата. А как же князь напишет или прочтёт их, будучи неграмотным?
Раскопки в Новгороде, проводимые В.Л. Яниным, показывают высокую степень грамотности среди простых новгородских горожан (самые ранние находки датируются XI веком). И что же, Дмитрий Донской был менее грамотным, чем простой новгородский мальчишка?
Старший сын великого князя должен был владеть ещё второй «профессией» – быть правителем. Но этой профессии не научишь. Мудрым правителем, достойным сыном Родины и Церкви, заботливым и взыскательным отцом своим подданным, беспощадным и жестоким к врагам воющим и милосердным к врагам поверженным, научиться нельзя, таким правителем нужно родиться.
Дмитрий Иванович Донской, как мы знаем, родился таким правителем.
Если семья живёт доброй, благочестивой жизнью, если родители нелицемерно любят друг друга и детей, то добрые, полезные впечатления отзываются во взрослой жизни. В 1358 году на Русь приехал татарский посол Мамат-хожа для размежевания земель между Московским и Рязанским княжествами и послал об этом известие великому князю Ивану Ивановичу. Но великий князь не пустил татарского посла в своё княжество. В чём это выразилось, в письменном послании или в устном ответе, переданном через гонца, мы не знаем, но это был первый случай открытого, гласного неповиновения ханскому послу, а в его лице и самому хану. Великого князя Ивана Ивановича летописи характеризуют как тихого, кроткого. Видимо, летописцы не до конца распознали характер князя. Конечно, об этом происшествии шли разговоры в великокняжеском тереме, и мальчик Дмитрий запомнил поступок отца.
Дмитрию исполнилось девять лет, когда в его жизни произошло второе, самое важное событие, перевернувшее всю его жизнь.

Глава вторая
Великий князь Московский

В лето 6867. Преставися благоверный,
и христолюбивый, и кроткий, и тихий, князь велики
Иван Иванович во иноцех и в схиме…

Никоновская летопись

13 ноября 1359 года в возрасте 33 лет в Бозе почил, оплакиваемый женой, детьми, родственниками и боярами, великий князь московский Иван Иванович Красный и великим князем стал девятилетний Дмитрий.
Последняя, предсмертная просьба умирающего князя была обращена к митрополиту Алексию: не оставить святительским попечением княжеских сыновей Дмитрия и Ивана, особливо Дмитрия, перенявшего отцовскую власть.
В русской истории дети такого возраста не часто становились правителями государства. Первый, кто вспоминается, – царь Иван Васильевич IV, более известный как Иван Грозный. К нему власть перешла, когда ему было всего три года.
В Англии, когда умирал король, на улицах и площадях Лондона родовитая знать и простой люд кричали: Le roi est mort – vive le roi!
На Руси обходились без наигранной театральщины и неуместной торжественности: человек же умер, чему тут радоваться и что праздновать? В Москве всё происходило естественнее и проще. Усопшего великого князя отпели, тело опустили в могилу, напутствуя «вечной памятью», о здравии нового великого князя совершили молебен и велегласно провозгласили ему многолетие. Новому великому князю всего лишь месяц назад исполнилось девять лет.
В эти дни закончилось детство Дмитрия Ивановича, а оно, конечно, было. Как ни серьёзны бывают иные дети для своего возраста, но игрушки (деревянная лошадка, игрушечная сабелька) сопутствуют им в этот светлый и беззаботный период жизни.
Началась взрослая жизнь. К одной стороне этой жизни Дмитрий был подготовлен основательно, он совершенно свободно держался в седле, рубил детским мечом, без промаха посылал стрелы из детского лука в цель – уроки кормиличича не пропали даром. Теперь нужно было учиться быть правителем.
Первым наставником и советчиком был отец, однако он не успел многого передать сыну. Теперь в науке правления мальчика-князя наставляли родной дядя Василий Вельяминов, митрополит Алексий, бояре, которые искренне любили молодого князя и желали помочь ему добрым советом, не рассчитывая на почести и награды.

Роберт Александрович Балакшин

Балакшин Роберт Александрович - прозаик, публицист.

Отец - судоводитель, капитан 3-го ранга речного флота, по партийной линии был назначен до войны директором совхоза. Мать - медработник. Заболев клещевым энцефалитом и став инвалидом 1-й группы, отец с семьей переехал в Вологду. Поэтому Балакшин считает себя человеком городским. Свое детство писатель называет счастливым. Отец с матерью прививали ему интерес к отечественной литре, читали ему русские народные сказки, книги Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя.

После окончания в 1952 школы-восьмилетки Балакшин поступил в строительный техникум.

В 1964 был призван в ряды Советской Армии. Служил в Латвийской ССР. В воинской части в Риге была хорошая библиотека, и Балакшин всерьез приохотился к чтению. К этому времени относятся первые его попытки писать рассказы. Сочинял также стихи. После демобилизации в 1967 вернулся в Вологду, где поменял несколько рабочих профессий.

Путь Балакшина как писателя начинался традиционно для советской литературной смены. Первые талантливые публикации, опытный мастер-наставник, творческие семинары и совещания, выход первой книги, лит. премии... Первый рассказ молодого автора был опубликован в областной газете «Красный Север» в 1971.

В 1974 при поддержке Астафьева в журнале «Север» был напечатан рассказ Балакшина «Две недели».

В 1984 под тем же названием в местном издательстве вышла первая книга молодого писателя. В это же время Балакшин вместе с другим вологжанином А.Цыгановым принял участие во Всероссийском совещании молодых прозаиков (в семинаре Вадима Дементьева), организованном ЦК ВЛКСМ и СП России, который с большим успехом прошел в местечке Лемью под Сыктывкаром под руководством Сергея Залыгина.

В 1985 Балакшин был принят в СП СССР.

В центре первых произведений Балакшина жители небольшого провинциального города России. Автор старается психологически разносторонне описывать их будни, показать их жизненные интересы и выявить творческие таланты. Его явно влечет к неординарным персонажам, к тем героям-«чудикам», тип которых в какой-то степени открыл Василий Шукшин. Поэтому их жизнь в ровных, спокойных буднях 1970-х - начала 1980-х «выламывается» из повседневности. Таковы герои повестей этих лет «Случайная встреча» и «Брат отца», рассказов «Две недели» и «Последний патрон». Их объединяет, как пишет критик А.Шорохов, «чувство общей русской судьбы».

Одновременно Балакшина увлекает мир истории, который в старинном русском городе естествен и многообразен. Писатель с конца 1980-х обращается к жанру исторической и краеведческой публицистики, активно печатается в областной прессе. Годы «перестройки» позволили вызволить из небытия мн. исторических персонажей, которые замалчивались в советское время по идеологическим причинам. Это и священник Иоанн Верюжский, составивший до революции сборник Житий вологодских святых, и яркий консервативный государственный и общественный деятель Константин Победоносцев, бывавший в Вологде, и белогвардейский генерал Александр Кутепов, и вологодские губернаторы. Все эти и другие исторические персонажи становятся героями рассказов и очерков Балакшина.

Плодотворно работает Балакшин и в краеведении, которое под его пером становится истинным «краелюбием». Он пишет об истории вологодских уездов и храмов, о приезде в губернский город царя Александра Освободителя, о мастерстве колокольного звона в России. Писатель составил летопись Вологодской епархии (не издана), написал книгу о Почетных гражданах Вологодской обл. (1996-97), собрал сборники высказываний иностранцев об их поездках в Россию. Балакшин становится одним из самых ярких и острых публицистов Вологодчины, ведет в местных газетах «колонки» и постоянные рубрики. В то же время он не бросает и чисто прозаический жанр.

Повести и рассказы Балакшина публиковались в 1990-е в журналах «Наш современник», «Москва», в газете «Литературная Россия». Он автор нескольких книг повестей и очерков. После первых произведений, в которых писатель отдал дань описательности, новая проза Балакшина несет на себе печать творческой зрелости с элементами прямой публицистики и с общей патриотической направленностью. Политические и социальные мотивы, пронизывающие все российское общество в переходный период, преломились в темах и содержании повести Балакшина «Венчание» (Наш современник. 1998. №4), рассказов «Иван Иванович - мыслитель на пенсии» (Москва. 1997. №7), «Земляк - Siegfrid» (Наш современник. 2001. №10). Герой первого из них, бухгалтер по профессии, живет как бы в расколотом, потустороннем для него мире. Он за свою жизнь несколько раз уже... умер. На старости лет к нему приходит осознание абсурдности его внешне размеренной жизни, в которой не было ни одного доброго дела и поступка. Такое самобичевание позволяет герою, хотя и поздно, но многое познать в себе и в окружающих его людях. Искусственность жизненной ситуации для писателя служит худож. приемом «оживления» своего героя, «взрыва» мира его мещанского благополучия.

В 1992 в переводах Балакшина в Вологде вышла книга немецкого писателя Рихарда фон Фолькманна «Сказки».

С 1999 по 2002 Балакшин являлся ответственным секретарем Вологодской писательской организации, активно участвовал в общелитературной жизни России, выезжал в Москву, в Республику Саха (Якутия), в Тирасполь и в другие места. В последние годы активно работает по предложению архимандрита московского Сретенского монастыря отца Тихона (Шевкунова) над переложением для детей житийных рассказов о православных святых. Первая книга из этой серии - «Житие Прокопия праведного» - вышла в Москве в 2003.

Прозу Балакшина отличает традиционная манера письма, но вместе с тем и поиск неординарных сюжетных и стилистических решений. В качестве примера можно назвать рассказ «Русские сны», в котором герой в фантасмагорической манере рассказывает о «посещении» его в сновидениях таким персонажем отечественной истории, как Сталин. Также плодотворно писатель работает в жанре краеведения и полемической публицистики.

В.В.Дементьев

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. с. 147-151.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Две недели: повесть, рассказы. Архангельск, 1984;

Обычные дни: повести, рассказы. М., 1986;

Светоч: сб. статей. М., 1988;

Брат отца: повести. Архангельск, 1989;

Легкие следы: стихи. Вологда, 1994;

И в жизнь вечную: повесть // Наш современник. 1996. №7;

Иван Иванович - мыслитель на пенсии: рассказ // Москва. 1997. №7;

Человек - река: рассказы. Вологда, 1998;

Венчание: повесть // Наш современник. 1998. №4;

Земляк - Siegfrid: рассказ // Наш современник. 2001. №10;

Русские сны: рассказ // Наш современник. 2003. №3;

Житие Прокопия праведного. М., 2003.

Литература:

Бараков В. Вологодская литературная школа. Вологда, 2002;

Шорохов А. Вологда литературная // Слово о слове. Статьи новых русских критиков. М., 2003.

(Род. 25.12.1944)

Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился в селе Коротыгино Грязовецкого района. Отец писателя Александр Иванович (1899 г.р.) был техником-судоводителем по образованию, капитаном 3 ранга речного флота, однако перед Великой Отечественной войной партия направила его в совхоз «Коротыгино», и в 1944 году он уже был его директором. Мать писателя Мария Ивановна (1906 г.р.) работала медсестрой.

В совхозе Александр Балакшин заболел клещевым энцефалитом, стал инвалидом 1-й группы, и семья была вынуждена переехать в Вологду, когда их сыну не исполнилось и года. Поэтому сам писатель утверждает, что он – урожденный горожанин: «По образу жизни я человек городской, и если Н.М. Рубцов забыл, как лошадь запрягают, то я никогда и не знал, чему Василий Иванович Белов немало удивился, когда я ему сказал об этом. И принялся мне объяснять, как это просто».

Отец с матерью читали сыну русские народные сказки, книжки Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя. К возрасту 5-6 лет, по словам писателя, относится его первая попытка творчества. После потрясения от «Тараса Бульбы» он сидел дома взаперти и решил сочинить стихотворение о казаках, едущих по степи. Однако не хватило знаний: «Поскольку ни одного живого казака я не видел, и о том, что такое – степь, имел весьма смутное представление, то ничего у меня в тот раз не получилось. Писать я ещё не умел, это было устное творчество».

В 1952 году Роберт Балакшин пошел в школу, позже поступил в строительный техникум. «Отец видел во мне капитана, мать – врача, а я, хотя никем себя в ту пору не видел, капитаном быть не хотел. А уж врачом тем более. Благодаря тому, что мама пыталась мазать йодом и завязывать бинтом даже маломальские царапины, я получил стойкое отвращение к медицине», – пишет Балакшин в автобиографии. После окончания техникума (в 1964 году) отслужил в армии (в Латвии).

К 1960-62 гг. относится вторая попытка творчества. Писатель решил вести дневник, однако почти сразу его забросил: «Зато начал и исписал половину общей тетради романом о пиратах. Тетрадка эта сохранилась. Я от кого-то услыхал, что настоящие писатели правят свои рукописи, и вот эта тетрадка вся исчёркана».

Армия спровоцировала писателя на серьезные перемены в жизни: «В армии я впервые задумался о себе. Служил я во внутренних войсках. Мы охраняли заключённых. И вот стоишь четыре часа на вышке, ещё мало кого знаешь, друзьями не обзавёлся, и думаешь о себе. В армии я снова стал много читать, в части (полк стоял в Риге) была хорошая библиотека. Прочёл И. Стоуна «Моряк в седле», потом и всё 14–ти томное собрание сочинений Джека Лондона, и смутные позывы детства и юности стали ясной целью – я буду писателем».

С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы.

В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. В 1969 году женился, в 1970 году у него родился сын Александр. Чтобы больше зарабатывать, писателю пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником. В 1975 году у Роберта Балакшина родилась дочь София.

В 1968 году писатель отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи: «Он прочитал и посоветовал мне писать прозу. В 1969 году в Вологду приехал В.П. Астафьев. А.А. Романов передал ему мои рассказы и Виктор Петрович стал моим наставником».

В 1971 году в газете «Красный север» был напечатан первый рассказ писателя. В 1974 году, благодаря В.П. Астафьеву, был напечатан первый рассказ в журнале «Север». Также первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север». Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон». Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах.

О литературных предпочтениях писатель говорит следующее: «Люблю русскую и зарубежную оперу, русские народные и советские песни, люблю живопись русскую и зарубежную, хотя сам дара рисования лишён. Литературными учителями считаю Л.Н. Толстого и М.А. Булгакова. Люблю И. Гёте, Э. Гофмана, часто перечитываю П. Мериме, ну и, разумеется, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, А.А. Блока».

С 1998 по 2002 г. Роберт Балакшин был ответственным секретарём Вологодской писательской организации, участвовал в работе выездных секретариатов СП России.

Выпустил почти 30 книг прозы и исторической публицистики, одну книгу стихов. Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).

В последние годы у писателя появились произведения и для детей. С 2002 года по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык. Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря.

Также популярностью у детей пользуется переведенная Балакшиным с нем. «Книга сказок Рихарда фон Фолькманна».

В 2014 году писатель вошел в короткий список кандидатов на присуждение Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Отдельные издания писателя:

1. Две недели. Повесть. Рассказы. – Архангельск: Сев-зап. кн. изд-во, 1984.

2. Обычные дни. Повести, рассказы. - М., Современник, 1986.

3. Светоч. Сборник статей. - М., Молодая гвардия, 1988.

4. Брат отца. Повести. – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1989.

5. Фолькманн, Рихард фон. Сказки (перевод с немецкого). - Вологда, 1992.

6. Александр Благословенный в Вологде. – Вологда, 1993.

7. Александр Освободитель в Вологде. – Вологда, 1993.

8. Легкие следы. Стихи. - Вологда, 1994.

9. Именослов (знаменитые люди в Вологде). - Вологда, 1994.

10. Россия – это сама жизнь. - Сретенский монастырь, 2004.

11. Человек – река. Рассказы. - Вологда, 1998.

12. Церковь Покрова на Козлене. - Вологда, 2000, 2001.

13. Избранное. – Вологда, 2005.

14. Прокопий. – Вологда, 2003, 2005.

15. Добрый дедушка. - Вологда, 2002, 2003, 2005.

16. Святитель Николай. – М., Сретенский монастырь, 2005.

17. Святая Мария Египетская. – М., Сретенский монастырь, 2005

18. Святые Борис и Глеб. – М., Сретенский монастырь, 2005.

19. Святые Кирилл и Мефодий. – М., Сретенский монастырь, 2006.

20. Равноапостольная Нина. – М., Сретенский монастырь, 2006.

21. Блаженная Ксения. – М., Сретенский монастырь, 2005.

22. Мученица Татиана. – М., Сретенский монастырь, 2005.

23. Сорок мучеников. – М., Сретенский монастырь, 2005.

24. Равноапостольная Ольга. – М., Сретенский монастырь, 2006.

25. Почётные граждане Вологды. – Вологда: изд-во «Книжное наследие», 2005.

26. Мой город милый. – Вологда, 2007. – 150 с.: ил.

27. И в жизнь вечную. - М., Сретенский монастырь, 2007 .

28. Жития святых для детей. – М., Сретенский монастырь, 2007.

31. Сказки Фолькманна. (целиком пока не изданы).

32. Сабля брата. – М., Сретенский монастырь, 2008.

Плюсануть