Главная › Здоровье › Юрий тендряков писатель личная жизнь. Биография

Юрий тендряков писатель личная жизнь. Биография

(5. 12. 1923, д. Макаровская Вологодской губ. - 3. 08. 1984, Москва)
Прозаик, сценарист, драматург.
Тендряков Владимир Фёдорович родился в семье советских служащих. После окончания средней школы добровольцем ушёл на фронт, был комиссован после тяжёлого ранения. Учительствовал в школе, был комсомольским работником.

В 1945 г. поступил на художественный факультет во ВГИК (Всероссийский государственный институт кинематографии), в 1946 г. перешёл в Литературный институт им. М. Горького, в семинар К. Г. Паустовского. После окончания учебы (1951) работал в Вологде и Грязовце корреспондентом журнала «Огонек».

Стал печататься в 1940-х гг., но известность ему принесли повести о колхозной деревне 1950-х гг.: «Падение Ивана Чупрова» (1953) и «Не ко двору» (1954). В дальнейшем писатель жил и работал в Москве, был членом правления Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР, членом редколлегии атеистического журнала «Наука и религия». С Вологодской писательской организацией связь не поддерживал, в родной деревне был лишь однажды. Имя Тендрякова присвоено Вологодской юношеской библиотеке.

В. Ф. Тендряков был одним из предшественников «деревенской» прозы, но не стал писателем-«деревенщиком», стремился исследовать различные стороны современной ему действительности. В критической литературе чаще всего выделяют следующие циклы в его прозе: «деревенский», «школьный» и «атеистический». «Деревенский» цикл не был оценен в полной мере - как при жизни автора, так и после его смерти (исключение -произведения, посвящённые теме коллективизации). Цикл «атеистический» оказался «неподъемным» и для читателей, и для самого Тендрякова из-за нерешённых, внутренне противоречивых мировоззренческих проблем (по его собственным словам, он «как писатель старался показать, что религию никогда не интересовало и не интересует, в какие условия поставлена человеческая личность, что её конкретно радует, волнует, тревожит»). «Школьный» же цикл принёс В. Тендрякову заслуженную славу.

Тендряков - автор остросюжетных и остросоциальных рассказов, повестей и романов, в которых предпринята попытка решить мировоззренческие и этические проблемы (сам Тендряков констатировал: «Моё поколение их не решило»).
Так, в повести «Ухабы» (1956) показано, к каким трагическим последствиям приводит формальное, бессердечное руководство людьми. В повестях «Чудотворная» (1958), «Чрезвычайное» (1961), «Апостольская командировка» (1969), «Затмение» (1977) дан анализ народно-религиозного сознания в самый неблагоприятный в этом отношении период нашей истории. В рассказе «Донна Анна» (1971, опубликован в 1988) и в повести «Три мешка сорной пшеницы» (1972) главным является столкновение романтического идеала с реальной действительностью.

В «Весенних перевертышах» (1973) рассказано о сложностях «переходного» (от детства к юности) этапа человеческой жизни, поиска себя как личности, автор размышляет о времени, о вечности, о загадке бытия. Главный герой повести Дюшка Тягунов впервые сталкивается с «проклятыми» философскими вопросами: «Что такое жизнь? Есть ли бессмертие? В чем смысл человеческого пути?». Он испытывает неведомые ему ранее эмоции (страницы повести овеяны свежестью и полнотой первой любви), впервые узнает, что в одном и том же человеке необъяснимым образом совмещаются добрые и злые начала. Авторское знание психологии подростка было подлинным и глубоким, сами дети спрашивали учителей: «Откуда Тендряков всё это знает? Как сумел проникнуть в наше тайное тайных?» (Из письма учительницы Горюхиной из Новосибирска.)

В центре повестей «Ночь после выпуска» (1974) и «Расплата» (1979) представлен конфликт с совестью на фоне изображенного автором главного изъяна советской школы - отсутствия полноценной духовной основы в воспитании и образовании. Так, учитель литературы Аркадий Памятнов («Расплата») признаёт, что его воспитательные принципы («Не смей мириться с плохим, воюй с подлостью любыми средствами») терпят крах. Один из его учеников, Коля Корякин, убивает собственного отца.

Особое место в творчестве Тендрякова занимают опубликованные лишь в 1980-е гг. произведения, посвящённые теме коллективизации («Хлеб для собаки» - 1970, «Пара гнедых» - 1971, «Параня» - 1971), репрессий («Охота» - 1970), волюнтаризма («На блаженном острове коммунизма» - 1974) и др. Они оказались в ряду «возвращённой» литературы, однако их проблематика в целом не выходила за общие рамки тендряковской прозы. Исключением стал роман «Покушение на миражи» (1982, опубликован в 1987), в котором Тендряков подвёл итог своих многолетних нравственно-философских исканий. Первоначальное название романа - «Евангелие от компьютера» - отсылает читателя к его сюжету. Герои, программисты-экспериментаторы, решили ввести в машину всю историю человечества, исключив из неё Христа, однако Богочеловек «воскресает» в программе совершенно необъяснимым образом, «смертию смерть поправ». Эта кульминация достаточно неожиданна для тендряковского текста, в целом весьма далёкого от подлинного христианства.

Приметы неповторимого стиля прозы Тендрякова - сложные психологические коллизии, обстоятельства, в которых оказываются герои, постоянные споры, драматические, а то и трагические развязки, страстное авторское слово. Эти качества художественных произведений, созданных Тендряковым, оказались востребованными не только в литературе, но и в киноискусстве. Многие из них экранизированы.
«Если люди будущего захотят узнать, как и чем мы жили в середине XX века, то без книг Тендрякова они этого не поймут», - писал К. Икрамов.

Сочинения
Падение Ивана Чупрова (1953) - повесть
Ненастье (1954) - повесть
Не ко двору (1954) - повесть
Тугой узел (1956) - роман
Ухабы (1956) - повесть
Чудотворная (1958) - повесть
За бегущим днем (1959) - роман
Суд (1960) - повесть
Тройка, семерка, туз (1961) - повесть
Чрезвычайное (1961) - повесть
Путешествие длиной в век (1964) - фантастическая повесть
Свидание с Нефертити (1964) - роман
Находка (1965) - повесть
Поденка - век короткий (1965)
Кончина (1968)
Апостольская командировка (1969) - повесть
Донна Анна (1969, опубликован в 1988) - рассказ
Охота (1971, опубликован в 1988) - рассказ
Белый флаг (1962, совместно с К. Икрамовым) - пьеса
Шестьдесят свечей (1972) - повесть
Весенние перевёртыши (1973)
Совет да любовь (1973) - пьеса
Три мешка сорной пшеницы (1973)
Ночь после выпуска (1974)
На блаженном острове коммунизма (1974, опубликовано в 1988)
Затмение (1977) - повесть
Расплата (1979) - повесть
Покушение на миражи (1979-82, опубликован в 1987) - роман

Экранизации и сценарии
«Чужая родня» (Ленфильм, 1955) по повести «Не ко двору», сценарий В. Тендрякова.
«Саша вступает в жизнь» (Мосфильм, 1957) по роману «Тугой узел», сценарий В. Тендрякова.
«Чудотворная» (Мосфильм, 1960) по одноименной повести, сценарий В. Тендрякова.
«49 дней» (Мосфильм, 1962) сценарий Ю. Бондарева и В. Тендрякова.
«Суд» (Мосфильм, 1962) по одноименной повести, сценарий В. Тендрякова.
«Весенние перевертыши» (Ленфильм, 1974), сценарий В. Тендрякова, удостоен премии за лучший сценарий на VIII Всесоюзном кинофестивале в Кишинёве (1975)

Инсценировки
«Без креста» (1963) - инсценировка Московского театра «Современник» по повести «Чудотворная».
«Три мешка сорной пшеницы» (1975) - постановка Ленинградского Большого драматического театра.

Библиография
Тендряков В.Ф. Избранные произведения. Т. 1-2, М., 1963.
Тендряков В.Ф. Собрание сочинений в четырех томах. М., 1978-80.
Тендряков В.Ф. Собрание сочинений в пяти томах. М., 1987-89.
Кончина: Повести, Рассказы. - М., 1990;
Охота. - М., 1991;
Неизданное: Проза. Публицистика. Драматургия. - М., 1995.

Литература о писателе:
Владимир Федорович Тендряков. Библиографический указатель. - Вологда, 1993;
Клюсов Б. На передней линии: Очерк творчества Владимира Тендрякова. Минск, 1963
Горшенин А. В. Человек среди людей. - Новосибирск, 1982.
Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. М., 2000.

Владимир Тендряков был самым востребованным писателем второй половины пятидесятых. Слово «востребованный» — единственное, которое тут можно подобрать. Потому что — вот парадокс! — знаменитым он не был никогда, любимым — тоже; известный, но не всенародно, читаемый, но не запойно, и всегда в отношении к нему прочитывалась некая настороженность. Для начальства — не свой, для интеллигентов — половинчатый.

Все, что делал Тендряков, было в частностях неуклюже и подчас фальшиво, — особенно когда он ради проходимости вставлял в текст авторские отступления, долженствующие разжевать (или подменить) главную мысль. Но в основе своей он был писатель, умевший ставить неразрешимые вопросы — точней, неразрешимы они были в советских координатах, почему лучшие его вещи вроде «Ночи после выпуска» или «Расплаты» и оставляли такое саднящее, едкое чувство. Тендряков ставит вопросы, которые могут возникнуть только в уродливом мире, где религия табуирована, вопрос о смысле жизни неприличен, и все делятся либо на выродившихся лицемеров и лгунов, либо на вырождающееся подполье. То есть ответов у Тендрякова нет и быть не может — ибо сама ситуация, порождающая вопросы, ложна, выморочна, болезненна. Все это споры в дурдоме о теории относительности, которой там никто толком не знает, — и книг по теме в дурдоме тоже нет. Какие могут быть моральные императивы в аморальном насквозь обществе, которое саму эту мораль объявило пережитком?

Но это общество было все же на несколько этажей выше того подвала, в который мы провалились сейчас. Не нам, феодальным, судить его советскость.

Он родился 5 декабря 1923 года. Отец был судья, потом прокурор и часто менял дислокацию, и потому из Вологодской области, где родился Тендряков, они переезжали в Опарин, Каргополь, Вожегу, потом в Кировскую область, где он окончил школу и призвался в декабре сорок первого на фронт. Отец его тоже пошел воевать и погиб. Тендряков был связистом, та еще каторга: по собственным воспоминаниям, он от силы пару раз стрелял, ни разу не был в рукопашной, но на передовой по два-три раза на дню под обстрелом ползал чинить кабель. Так что и война в его описаниях — не героическая, и даже не страшная, потому что успеваешь одеревенеть.

Она просто бесконечно унылая, и страшнее всего в ней именно редукция: жалеть нельзя — ни других, ни себя. Бояться нельзя. Думать тоже лучше не надо. Исчезает все, кроме желания спать и есть — и еще поглубже забиться, зарыться, слиться с почвой.

В сорок третьем, после Сталинграда, под Харьковом, он был ранен в левую руку, долго лечился, потом вернулся под Киров, где преподавал в школе военное дело. О писательстве он не мечтал, хотел стать художником, писал акварели — пейзажи, портреты. Но учитель литературы хоть и ставил ему в школьные годы тройки за безграмотность, но разглядел в нем искру Божью и решительно направил к сочинительству: Тендряков все-таки поступил во ВГИК на художественный факультет, но, проучившись год, перевелся в Литинститут, на семинар Паустовского.

Вообще Тендряков — классический пример человека, который сам себя сделал; по первым его сочинениям никак нельзя предположить, что перед нами крупный писатель. Ранняя проза Тендрякова не просто неумела, это бы полбеды, но полна штампов. А вот поздний Тендряков — возьмите, скажем, «Хлеб для собаки», о том, как подросток в тридцать втором смотрит на высланных на север, умирающих от голода «куркулей», — удивляет иногда физиологической мощью письма; муки голода — и несравнимые с ними, но тоже достойные описания муки сытости при виде чужого страдания — там физически ощутимы. Многие вспоминают, что при чтении «Ивана Денисовича» бежали на кухню за куском черного хлеба — у Тендрякова не то, и здесь, пожалуй, главное его отличие от Солженицына. Аппетита он не умеет вызвать вовсе. Но вот тошноту — это да: «Широченный, что платяной шкаф, в просторном /мужицком малахае цвета пахотной земли, в запорожской, казацкой шапке - грачиное гнездо, с пышными, голубовато-бледными ногами, которые при каждом шаге тряслись, как овсяный кисель, и смогли бы уместиться только каждая в банной лохани. Бледное раздутое лицо вблизи поражало неестественным гигантизмом — какие-то плавающие, словно дряблые ягодицы, щеки, низвергающийся на грудь подбородок, веки, совсем утопившие в себе глаза, широченная, натянутая до трупной синевы переносица. На таком лице ничего нельзя прочесть, ни страха, ни надежды, ни растроганности, ни подозрительности, — подушка». Когда после этого описания куркуля, раздутого голодной водянкой, читаешь, как мальчик Володя Тенков, сын прокурора, обедает, как не может проглотить кусок пирога, — вполне разделяешь его состояние, чувствуя судорогу в гортани. После Тендрякова стыдно есть, стыдно жить, и стыд — вообще самое частое состояние у его героя. Перед лицом старости и смерти все его герои оказываются неизлечимо, неисправимо виноваты, грех, по Тендрякову, — как верно заметил в лучшей статье о нем мудрый Камил Икра-мов — вообще неискупим.

А как же — спросите вы — а как же Нагибин, записавший после его смерти совсем другое? «Человек был тяжелый, невоспитанный и ограниченный, с колоссальным самомнением и убежденностью в своем мессианстве. Строгий моралист, он считал себя вправе судить всех без разбору. При этом он умудрился не запятнать себя ни одной сомнительной акцией, хотя бы подписанием какого-нибудь серьезного письма протеста. Очень осмотрительный правдолюбец, весьма осторожный бунтарь».

Ответим: во-первых, Нагибин вообще снисходительностью к людям не отличался, к себе, кстати, тоже. А во-вторых, колоссальное самомнение и убежденность в мессианстве были у Тендрякова компенсацией вечного стыда, такое часто бывает; и если в литературе он, по собственному признанию, всегда верил в свою способность перевернуть или хоть встряхнуть мир, то по-человечески судил и школил себя с небывалой, немыслимой для того же Нагибина строгостью. (Он, кстати, и умер из-за этих фанатичных, опасных в зрелые годы требований к себе: ежедневно изнурял себя многокилометровой пробежкой, потом вставал под ледяной душ — под этим душем и умер в одночасье от разрыва сердца в шестьдесят лет.) «Мессианский» Тендряков прожил жизнь в лютых сомнениях, и вот странность — его проза беспокойней нагибинской, она будоражит, вышибает из колеи — а Нагибин при всем внутреннем смятении (часто, увы, вполне прозаического похмельного происхождения) и в прозе, и в быту куда более благополучен. И не ему бы судить «осторожного бунтаря» — Тендряков при всей своей осторожности изменил в обществе, в литературе, в читательской психологии никак не меньше, а то и больше, чем большинство отважных современников; просто о подвигах времен первой оттепели мы мало знаем, потому что и вторую уже не очень хорошо помним.

Их было две, о чем вспоминают редко. Поскольку советская история толком не написана, о границах можно спорить, но поскольку это текст мой, я предложу свои: первая оттепель — 1953-1958, примерно до травли Пастернака, которая, собственно, и расколола либеральное крыло деятелей культуры.

Именно в 1958 году поэты, олицетворявшие эту первую оттепель, — Мартынов, Слуцкий — выступили ПРОТИВ Пастернака. Именно в 1958 году, словно надорвавшись, умерли Зощенко, Заболоцкий, Шварц — может, и без всякой связи с очередным «похолоданием», но с их уходом явственно закончилась эпоха, которая их легализовала, вызвала у них последний творческий взлет (разве что Зощенко так и не пришел в себя). И с 1958 года до самого XXII съезда, до ночного выноса Сталина из Мавзолея, царила межеумочность, потому что разгромлен был альманах «Литературная Москва», неприкосновенной оказалась лагерная тема, в 1961 году — в феврале — конфискован роман Гроссмана «Жизнь и судьба»; реакция наступала до тех самых пор, пока в октябре не состоялся еще один хрущевский поворот. Хрущеву нужно было расправиться с остатками сталинского Политбюро, с так называемой антипартийной группой, от которой в языке остался «и примкнувший к ним Шепилов» — и списать на Сталина и его окружение все собственные неудачи (что, может, и справедливо отчасти, но не надо питать иллюзий: весь его антисталинизм и временный союз с интеллигенцией — вещи сугубо конъюнктурные, и два года спустя он от всего этого благополучно отказался).

Для этой первой оттепели была характерна ярко выраженная враждебность ко второй: Смеляков, которого при Хрущеве реабилитировали, так и не принял Окуджаву, грубо ругался с ним; у Тендрякова в «Людях или нелюдях» — тоже грубый и, главное, ничем не обоснованный выпад против Евтушенко («кумир современного витийства Евтушенко с завидным апломбом и прямотой»); Мартынов после приснопамятного выступления на проработочном собрании, где Пастернака исключали из союза, оказался в изоляции, Слуцкий тоже — и если пробил эту стену, то лишь благодаря исключительному таланту и безупречной честности; тот же Смеляков написал оскорбительные стихи об Ахмадулиной (которую и Ахматова, называвшая себя «хрущевкой», не полюбила, — она, кстати, с неожиданной резкостью отзывалась и о Вознесенском, и о Рождественском, и о Евтушенко, хотя не могла же не видеть их таланта!).

В чем тут было дело? Примерно в том же, что и в случае Крылова с Грибоедовым: Грибоедов стал читать Крылову «Горе от ума», написанное не без прямого его технического влияния. Крылов слушал молча, потом вдруг затрясся — Грибоедов думал, что от смеха, а он рыдал. «Что с вами?» — «Если б я так-то... при матушке Екатерине... уже в Илим бы ехал!» — не поручусь за точность диалога, но суть передаю. Крылову хватило душевной широты — он восторженно похвалил труд коллеги, которому повезло жить в иное время. Советские авторы были не столь щедры, да и школа жизни у них была другая. Более удачливых коллег они возненавидели.

Оттепель пятидесятых была недоиграна, абортирована — а между тем по многим параметрам она была масштабней того, что при поддержке власти началось после 1961 года. Проблема не в том, что вторая оттепель была конъюнктурней. Проблема была в том, что эта вторая оттепель расколола советский монолит. Народ, который восторженно встретил оттепель-54 и доклад-56, в шестьдесят втором отнесся к происходящему крайне настороженно; и Тендряков был первым, кто зафиксировал этот перелом, потому что в это же время происходит перелом и в собственной его литературе.

Именно после 1961 года в российском обществе произошел раскол на так называемых горожан и деревенщиков, продолживших линии соответственно западников и славянофилов. Конечно, «деревенщики» к реальной деревне не имели никакого отношения — почему в их ряды не вписались ни Яшин, ни Тендряков, который всю жизнь писал главным образом о проблемах русских деревень. Дело в том, что так называемая «русская партия» была именно партией правоты: да, мы такие, и что? Мы не желаем быть лучше, у нас особый путь и своя судьба, все нас мучают и все перед нами виноваты. Эта позиция была Тендрякову органически враждебна.

Звание патриотов присвоили себе те, кто больше всего боялся честного разговора, ненавидел любую рефлексию, а всякую критику объявлял происками. Тендряков — слишком консервативный для горожан, слишком серьезно относящийся к работе, ставящий вечные вопросы, сколь бы наивным это ни казалось — в рядах почвенников был еще более чужероден. Он был человеком из пятидесятых, когда все еще были вместе, когда была надежда, когда антисталинизм не был скомпрометирован хрущевскими несуразицами; в пятидесятых каждая новая его вещь становилась сенсацией, а в шестидесятые он перестал совпадать с эпохой: у одних уже не было никаких иллюзий, они догадывались, что обречен сам проект, а другие тоже не верили в свободу и мечтали откатиться к прежнему, к Брежневу; Тендряков подписал гневный литераторский текст против реабилитации Сталина (1966), но сделать с генеральной интенцией ничего не мог. Страна все глубже скатывалась назад, интеллигенция вырывалась вперед, на глазах делилась на империю и остров Крым — причем вырождались они одновременно, о чем и написал Аксенов.

Тендряков был из тех, кто создавал «Литературную Москву» (удушенную после второго выпуска) и «Тарусские страницы» (разгромленные партийной критикой), из тех, кто верил в возможность перемен, в советское единство, в честных коммунистов; верил даже в колхозы, хотя видел, кажется, весь ужас коллективизации. Но когда опять ничего не вышло, он, как и большинство деятелей первой оттепели, ушел в себя; его повести второй половины шестидесятых и в особенности семидесятых были посвящены уже только «нравственным исканиям».

А какие могут быть нравственные искания в безнравственном обществе? Он пытался на личном, чисто человеческом уровне решать мировые проблемы, но не понимал — или не признавался себе, — что люди поставлены в противоестественные условия, и в этих, по сути, фальшивых, всегда экстремальных обстоятельствах правильного ответа быть не может. Вот «Расплата»: учитель всю жизнь учил детей сосредоточенно и отважно сопротивляться злу. И его ученик взял да и застрелил из охотничьего ружья своего сильно пьющего отца, избивающего мать. Учитель считает себя виновным: как же это я объяснил им необходимость сопротивления злу силою, а ценность человеческой жизни так и не объяснил? Учителю невдомек, или он не хочет себе в этом признаваться, что в условиях, когда он все время вынужден учить полуправде, или правде в рамках морального кодекса строителя коммунизма, а людям нечем и незачем жить, и от этого они тупо пьют, как звери, — ни о каком моральном императиве говорить нельзя: мораль опровергается ежедневно, ежестра-нично, каждой газетной полосой, каждым включением телевизора, любой школьной политинформацией. Это не значит, что в СССР нельзя было остаться нравственным человеком, — но эта нравственность была в любом случае половинчата и держалась на сотнях компромиссов; борьба со злом должна была начинаться уж никак не с убийства пьющего отца, потому что никакое убийство не искоренит зла и ни одна война не оздоровит нацию, даже если венчается победой. Но где было Тендрякову говорить об этом вслух? Дальше всего — по крайней мере если брать напечатанное — он пошел в той самой «Ночи после выпуска». Это вещь с достоевщинкой, конечно, и вообще в позднесоветском искусстве была такая тема — школьники выговариваются, десять лет проучившись вместе; взять хоть «Изобретение велосипеда» — роман хорошо начинавшего Юрия Козлова. Лучшие учителя и самые яркие выпускники в последнюю школьную ночь высказывают друг другу все наболевшее. Вот там Тендряков задолго до всех — в том числе до Евтушенко с его «Ягодными местами» — зафиксировал появление нового типажа, маленького наполеончика, чаще всего из состоятельной и даже элитной семьи; эти элитные детушки впоследствии как раз приватизировали перестройку и превратили ее в передел собственности. Там же — почти все типажи тогдашней молодежной прозы, выведенные впервые и представшие во всей неприглядности: принципиальная девочка (впоследствии, в «Чучеле» Железникова, Железная Кнопка, а у Миндадзе с Абдрашитовым — Плюмбум); шут-соглашатель (этих хватало и в жизни, и в искусстве); шут-разоблачитель (у Тендрякова — Игорь, у Юрия Вяземского в знаменитой доперестроечной повести он так и зовется — Шут), роковая красавица — Натка... И главное, что всех этих людей объединяет: стоит им начать выворачиваться друг перед другом наизнанку, как выясняется, что внутри — ненависть, жадность, тщеславие, одиночество... Общество было больно тяжело и, может быть, уже неизлечимо; изолгались и изворовались все, и единственной святыней — уже тогда! — оставалась память о другом 22 июня, тридцатилетней давности.

В общем, ясно, что автор такого направления и такого класса не мог не коснуться вопроса о христианстве — и он его коснулся, причем весьма изобретательно. У Тендрякова вообще был вкус к фантастике, и его повесть «Путешествие длиной в век» (1964) украсила том «Нефантасты в фантастике» знаменитой молодогвардейской антологии. Эта вещь повлияла и на современную словесность — думается, именно она навела Ольгу Славникову на мысль (в романе «2017») о масштабной ролевой игре, повторяющей советскую историю; у Тендрякова так разыгрывают гражданскую войну — он предугадал масштабные реконструкции восьмидесятых-де-вяностых, угадал даже то, что в этих играх многим захочется убивать по-настоящему. Но лучшим его фантастическим произведением был роман, первоначально названный «Евангелие от компьютера» — и лишь потом переименованный в «Покушение на миражи». Там физики моделируют разные варианты человеческой истории — но при любых стартовых условиях христианство рано или поздно возникает все равно, потому что «душа по природе христианка», как догадался Тертуллиан; потому что без этого стержня человеческая история не началась бы; потому что вне зависимости от того, верим мы в божественность Христа и бессмертие души или остаемся, как Тендряков, атеистами, — без христианства никаких разговоров о морали и свободе быть не может.

Все вышло по слову Христа — он открылся не искавшим его. Тендряков, автор «Чудотворной», в конце жизни написал роман о том, что разговор о смысле жизни, о вечных вопросах, о предназначении и судьбе в атеистических терминах бессмыс-ленен, но человеку зачем-то нужен; а стало быть, пусть хоть ценой компьютерного моделирования, но вопрос о Боге придется ставить заново.

А «Чудотворную» не следует ставить ему в вину прежде всего потому, что в ранние и зрелые его годы Хрущев предпринял еще одну самоубийственную атаку, и Тендряков — хрущевец по духу — эту линию поддерживал. Речь идет о беспрецедентных гонениях на церковь, развернувшихся в конце пятидесятых и продолжавшихся, пусть слабея, до середины семидесятых (во время разрядки церковников реабилитировали, активно приплетая к борьбе за мир). Хрущев отлично понимал, что истоки сталинского культа — в способности российского народа создавать культ из всего, на любой почве; немудрено, что он стал врагом церкви, потому что какая может быть церковь в космический век, и что это за культ личности Христа там, где умудрились разоблачить самого Сталина! С религией в начале шестидесятых боролись прицельно. До сих пор мы толком не отрефлекси-ровали этот излом русской мысли; и сегодня, глядя на некоторые жесты и заявления РПЦ, многие думают, что Хрущев-то был прав... А прав-то был Тендряков, когда писал письмо в ЦК о необходимости сворачивать борьбу с церковью и осторожно заимствовать у нее все лучшее; конечно, он был наивен, — а между тем ему все ясней становилось, что без Христа мир так и будет храмом без купола, что в этой точке сходится все. И тогда он написал «Покушение» — книгу о том, что это не миражи, нет, не миражи.

Мне мало верится, что после этой статьи — мало ли их было за 40 лет, прошедшие со дня его смерти? — Тендряков вернется в активный читательский обиход. Но, думается, вспомнить о нем сейчас самое время, потому что чего-чего, а самодовольства в России сейчас хватает. На короткое время (надолго они не побеждают в силу полного отсутствия позитивной программы) к духовной власти пришли потомки тогдашних деревенщиков — озлобленные, нетерпимые, ненавидящие всех и друг друга. Тендряков всей сутью своего мрачного, неровного, нервного творчества направлен против единомыслия и самодовольства; его тексты отрицают любую успокоенность. Разумеется, ни о какой победе и даже о легализации христианства в наше время речи не идет. Но то, что мы видим вокруг себя, — христианства не отменяет. В беспокойстве, неудовлетворенности, в ищущем уме Тендрякова больше правды и смысла, чем во всех сегодняшних псевдохристианских проповедях официальных церковников; Тендряков со всей честностью, с бесконечной болью рассказал о том, почему в пятидесятые у советской власти в предпоследний раз не получилось вернуться на человеческий путь (до последней попытки он не дожил). Икрамов писал: тем, кто хочет понять пятидесятые годы, — придется читать Тендрякова. А понимать пятидесятые придется всем, кто задумывается о российском завтрашнем дне: в нашей истории мало нового, и это, может, единственное ее преимущество.

Главных его уроков мы, может, и не усвоим — ибо сейчас, когда раскол зашел слишком далеко, поздно напоминать о единстве; когда бессовестность сделалась всеобщей и бесспорной нормой, поздно говорить о морали. Но один урок, преподанный им, все еще доступен всякому: человек, который взялся вылепить себя сам, который неутомимо работает, серьезно думает и не заглушает в себе стыда, в конце концов, при любых стартовых данных, состоится. Он и поймет, и скажет о жизни больше, чем самый утонченный и воспитанный современник. О невоспитанности Тендрякова, кстати, вспоминали многие — из тех, кому он потом самоотверженно помогал. Воспитанности-то, может, русский человек и не может себе позволить — воспитанные промолчат, уйдут в тень, позволят собою воспользоваться. Тендряков был невоспитанный, мессианистый, корявый. Но он сказал свое слово.

А что еще надо-то?

Владимир Фёдорович Тендряков (5 декабря 1923, д. Макаровская Вологодской обл. — 3 августа 1984, Москва) — русский писатель, автор остроконфликтных повестей о духовно-нравственных проблемах современной ему жизни, острых проблемах советского общества, о жизни в деревне.

Родился в деревне Макаровская Вологодской области в семье народного судьи, затем ставшего прокурором. В ноябре 1941 года был призван в армию и направлен на фронт, в 1943 году был ранен под Харьковом и демобилизован.

Обосновался в Кировской области, работал школьным учителем (преподавал военное дело), затем был секретарем Подосиновского райкома комсомола.

В 1945 году переехал в Москву. В 1946 году поступил во Всероссийский государственный институт кинематографии (ВГИК) на художественный факультет, но уже через год перешел в Литературный институт им. А. М. Горького, который окончил в 1951. Учился в семинаре Константина Паустовского.

С 1948 года член КПСС.

В студенческие годы начинает писать рассказы, некоторые из которых были опубликованы в период с 1948 по 1953 год в журнале «Огонек».

С 1955 года стал профессиональным писателем, полностью отдавшись литературному труду. Начиная с 1960-х годов практически все произведения Тендрякова сталкиваются с цензурными проблемами. Многие из них были опубликованы только в годы перестройки, уже после смерти писателя.

Член правления Союза советских писателей (избран в 1967, переизбирался в 1971, 1976 и 1981 годах).

Скончался в Москве от инсульта.

— Сочинения
* Падение Ивана Чупрова (1953) — повесть
* Ненастье (1954) — повесть
* Не ко двору (1954) — повесть
* Тугой узел (1956) — роман
* Ухабы (1956) — повесть
* Чудотворная (1958) — повесть
* За бегущим днем (1959) — роман
* Суд (1960) — повесть
* Тройка, семерка, туз (1961) — повесть
* Чрезвычайное (1961) — повесть
* Путешествие длиной в век (1964) — фантастическая повесть
* Свидание с Нефертити (1964) — роман
* Находка (1965) — повесть
* Поденка — век короткий (1965)
* Кончина (1968)
* Апостольская командировка (1969) — повесть
* Донна Анна (1969, опубликован в 1988) — рассказ
* Охота (1971, опубликован в 1988) — рассказ
* Белый флаг (1962, совместно с К. Икрамовым) — пьеса
* Шестьдесят свечей (1972) — повесть
* Весенние перевёртыши (1973)
* Совет да любовь (1973) — пьеса
* Три мешка сорной пшеницы (1973)
* Ночь после выпуска (1974)
* На блаженном острове коммунизма (1974, опубликовано в 1988)
* Затмение (1977) — повесть
* Расплата (1979) — повесть
* Покушение на миражи (1979-82, опубликован в 1987) — роман

— Экранизации и сценарии
* «Чужая родня» (Ленфильм, 1955) по повести «Не ко двору», сценарий В. Тендрякова.
* «Саша вступает в жизнь» (Мосфильм, 1957) по роману «Тугой узел», сценарий В. Тендрякова.
* «Чудотворная» (Мосфильм, 1960) по одноименной повести, сценарий В. Тендрякова.
* «49 дней» (Мосфильм, 1962) сценарий Ю. Бондарева и В. Тендрякова.
* «Суд» (Мосфильм, 1962) по одноименной повести, сценарий В. Тендрякова.
* «Весенние перевертыши» (Ленфильм, 1974), сценарий В. Тендрякова, удостоен премии за лучший сценарий на VIII Всесоюзном кинофестивале в Кишинёве (1975)

— Инсценировки
* «Без креста» (1963) — инсценировка Московского театра «Современник» по повести «Чудотворная».
* «Три мешка сорной пшеницы» (1975) — постановка Ленинградского Большого драматического театра.

В. Ф. Тендряков родился 5 декабря 1923 года в деревне Макаровская Верховажского района Вологодской области. Среднюю школу Владимир закончил в селе Подосиновец ныне Кировской области. Память об этом времени воплотилась позднее в романе « Свидание с Нефертити » (в автобиографическом герое Федоре Материне; 1964) и в рассказах « Пара гнедых », « Хлеб для собаки », « Параня ».

В 1941 году ушёл на фронт, После окончания школы, в ноябре 1941 года ушёл на фронт добровольцем. Был связистом, ему довелось быть участником переломной Сталинградской битвы Некоторые факты его военной биографии отражены в романе « За бегущим днем » (1959), в « Рассказах радиста », новеллах « Костры на снегу », « День, вытеснивший жизнь », « День седьмой », « Донна Анна », в эссе « Люди или нелюди » ().

После ранения. В 1943 году Тендряков был тяжело ранен под Харьковом и вернулся после демобилизации в Подосиновец и работал учителем физкультуры в школе, затем – секретарем райкома комсомола по сельскому хозяйству, знал не понаслышке тяжелую жизнь послевоенной деревни.

Начало профессиональной деятельности В 1945 году переехал в Москву. В 1946 году поступил во Всероссийский государственный институт кинематографии (ВГИК) на художественный факультет, но уже через год перешел в Литературный институт им. А. М. Горького, по окончании которого (1951) стал профессиональным писателем.

Талант писателя особенно проявился повестях, рассказах, эссе. Перу Тендрякова принадлежат романы « Тугой узел » (1955), « За бегущим днем », « Свидание с Нефертити », « Покушение на миражи » (1982, опубликован в 1987 году), пьесы, статьи. Но наиболее ярко его талант художника проявлялся в « малых жанрах »: повестях, рассказах, эссе.

Произведения писателя вызывали бурные дискуссии в прессе. Почти каждое произведение писателя вызывало бурные дискуссии. « Неистовые ревнители » классовой литературы « прорабатывали » писателя за многочисленные « грехи »: « очернение советской действительности », рефлексирующих героев и даже за следование традициям Ф. Достоевского.

Стремление критиков уложить творчество В. Ф. Тендрякова в рамки социалистического реализма. Доброжелательная к писателю критика указывала на активное вмешательство писателя в жизнь, на актуальность его произведений, но часто, в силу идеологических причин, стремилась « уложить » Тендрякова в рамки социалистического реализма, явно ему тесные. Критики традиционно выделяли несколько тематических циклов в творчестве писателя: « деревенский », « школьный », « нравственно - этический » и « атеистический » (правильнее было бы говорить о произведениях, отражающих религиозные искания писателя).

Решение писателем определённых проблем Наиболее верным представляется подход, предложенный вдовой писателя Н. Асмоловой - Тендряковой в комментариях к его « Собранию сочинений »: « на каждом этапе своего творческого пути художник на самых разных тематических плацдармах решал определённые проблемы ».

Проблема взаимозависимости нравственных установок и социальных условий в произведениях В. Ф. тендрякова В повестях « Падение Ивана Чупрова » (1953), « Не ко двору » (1954), « Ухабы » (1956), « Суд » (1960), « Тройка, семёрка, туз » (1961), « Короткое замыкание » (1962) и др. писателя волновала проблема взаимозависимости нравственных установок и социальных условий. Начальник МТС (машинно - тракторной станции) Княжев (« Ухабы »), обладающий твёрдым характером и незаурядными организаторскими способностями, вдруг теряется перед силой казённой бумажки - постановления; Лёшка Малинин (« Тройка, семёрка, туз »), героически спасший тонущего человека, проявляет малодушие, когда надо пойти против коллективного безумия, охватившего товарищей; не раз вступавший в бой один на один с медведем охотник Семён Тетерин (« Суд ») ощущает себя беспомощным перед юридическими тонкостями.

Трагичность судеб героев писателя Столь же трагичны невыдуманная судьба Александра Фадеева (эссе « Охота », 1971, обращённое к периоду борьбы с « космополитами »; опубликовано в 1988 году) и вымышленная Ивана Чупрова. С одной стороны, Тендряков осуждает своих героев за отсутствие в них нравственной доминанты, категорического императива, с другой говорит о ненормальности той социальной среды, которая лишает человека инициативы, выбора, превращает его в пешку, винтик.

Трагические последствия пренебрежения законами нравственности « во имя » революции и « всеобщего будущего счастья » в произведениях В. Ф. Тендрякова. Последующие повести писателя раскрывали трагические последствия пренебрежения законами нравственности « во имя » революции и « всеобщего будущего счастья ». Среди героев этих произведений и диктатор местного масштаба Евлампий Лыков (« Кончина », 1968), давший колхозникам сытую жизнь и отобравший у них свободу и право быть личностями; Настя Сыроегина, не сумевшая противостоять руководителям - очковтирателям и страдающая от этого, в отличие от почившего на лаврах Евлампия (« Подёнка век короткий », 1965); это и аскет - догматик Божедомов (« Три мешка сорной пшеницы », 1973), утративший интерес к людям.

Рассказы « Пара гнедых », « Хлеб для собаки » Своей вершины эта тема достигнет в опубликованных посмертно рассказах « Пара гнедых » () и « Хлеб для собаки » ().

Идея « социалистического гуманизма » приводит к убийству человека, пусть даже дурного, и раскаянию старого учителя, внушавшего ученикам идею « добра с кулаками », но забывшего передать им осознание самоценности жизни (« Расплата », 1979). На материале « школьной » повести решаются, таким образом, глубочайшие философские проблемы, волновавшие русских писателей 19 и 20 веков.

Философские споры в творчестве В. Ф. Тендрякова По мнению критиков, в повестях Тендрякова философские споры иногда несколько « провисают », не подкреплённые художественно полноценными образами (« Шестьдесят свечей », 1980), но чаще они органично вплетаются в сюжет. Чтобы придать своим книгам большую философскую обобщённость, Тендряков охотно пользуется литературными и историческими реминисценциями: библейскими, античными (Александр Македонский, Диоген), средневековыми (Кампанелла).

Тема любви в творчестве В. Ф. Тендрякова Писатель часто обращается к теме любви. Одной из вершин его творчества стала повесть « Весенние перевёртыши » (1973). Её герой, Дюшка Тягунов, полюбив девочку, вдруг увидел, как огромен и прекрасен мир. « Громада - любовь » заставила его заступиться за лягушку, прийти на помощь слабому однокласснику, вступив в бой с циником Санькой.

Обращение писателя к идее торжества любви, к христианским ценностям Показывая борьбу в человеке светлых и тёмных начал (особенной реалистической жёстокости художник достиг в эссе « Люди или нелюди » и рассказе « Параня »), Тендряков всё чаще обращается к идее необходимости торжества любви, задумывается над христианскими ценностями. Если в повести « Чудотворная » (1958) и « Чрезвычайное » (1961) писатель стоял на позициях воинствующего атеизма, изображая носителей веры резко негативно, то в « Апостольской командировке » (1969) говорит о том, что религия протест против болезни бездуховности, поразившей общество. « Важно не отвергать с презрением библейскую мораль и нравственность, а пользоваться ими …», писал он в личном письме в ЦК КПСС в 1969 году. Тогда его, естественно, не услышали.

Возвращение к христианской теме В 1982 году Тендряков вернулся к христианской теме в романе « Покушение на миражи », назвав его первоначально « Евангелие от компьютера ». Герои романа, современные программисты, моделируют на компьютере историю, « изъяв из неё Иисуса Христа », и с удивлением обнаруживают, что он вновь возникает, так как Он нужен людям.

Проявление сатирического таланта В. Ф. Тендрякова Сатирический талант Тендрякова проявился достаточно поздно: написанная в гоголевско - щедринской традиции повесть « Чистые воды Китежа » (1977) притча - пародия на тоталитаризм и его порождения, основанный на личных впечатлениях очерк о роскошном приеме Н. С. Хрущёвым и высшей партийной номенклатурой советских писателей, подлежащих идеологической обработке; На блаженном острове коммунизма » (опубликован в 1987 году).

Отражение проблематики творчества Тендрякова в повести - эссе « Революция! Революция! Революция!» Повесть - эссе « Революция! Революция! Революция!» (), не предназначавшаяся для печати, представляет собой цикл « бесед » писателя с В. И. Лениным, которые отражают проблематику творчества самого Тендрякова: соотношение человека и социальных условий, счастье и его цена, идеалы и реальность, насилие во имя высоких целей, любовь и ненависть, проблемы духовности и нравственности, добра и зла.

Владимир Федорович Тендряков вел большую общественную работу, избирался членом правления Союза писателей СССР, РСФСР, Московской писательской организации. За заслуги в области литературы прозаик награжден орденами Трудового Красного Знамени, « Знак почета ». Книги В. Ф. Тендрякова изданы и издаются миллионными тиражами, известны зарубежным читателям, по его произведениям сняты фильмы и поставлены спектакли.

«… настоящий русский писатель …» Юрий Нагибин, когда узнал о смерти В. Ф. Тендрякова, записал в своём дневнике: «… он был настоящий русский писатель, а не деляга, не карьерист, не пролаза, не конъюнктурщик. Это серьёзная утрата для нашей скудной литературы ».