Заболоцкий. «Ночной сад» Н

Ефим Эткинд

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ В 1937 ГОДУ: «НОЧНОЙ САД»

        В мартовском номере журнала «Литературный современник» за 1937 год был опубликовано стихотворение Николая Заболоцкого «Ночной сад». Одновременно напечатано другое, «Начало зимы», написанное двумя годами раньше, оно датировано 1934 годом. Обе эти вещи выделаются на фоне стихотворений, составивших «Вторую книгу» (1939) и относящихся к новой манере Заболоцкого, которую часто называют «классической». Конечно, и эти два стихотворения сильно отличаются от «Столбцов», близких к Хлебникову и его футуристическим принципам. В то же время «Начало зимы», и «Ночной сад» вобрали в себя то неповторимое своеобразие построения образа и обращения со словом, которое отличает раннего Заболоцкого «Столбцов» и «Торжества земледелия». «Начало зимы» – о смерти. Умирает река. Эта смерть рассказана медленно и подробно, – она ничем не отличается от смерти всякого живого существа, животного или человека. Река обладает сознаньем, у нее – тело и душа, лицо, голова, взгляд. Можно сказать, что Заболоцкий продолжает «персонификацию природы», мастером которой был Лермонтов («Ночевала тучка золотая / На груди утеса-великана…»); однако Заболоцкий идет гораздо дальше: в его стихах не сравнение, не условная метафора, а полное отождествление природы и человека. Отношения между рекой и человеком равноправные, они понимают друг друга, полны взаимного сострадания и стремления как можно полнее проникнуть в душевную, раскрывающуюся перед ними:

Речки страшный лик
Вдруг глянул на меня и в сердце мне проник.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.

        Если бы Заболоцкий взялся описать в стихах умиранье близкого человека, он не сказал бы иначе, более проникновенно, чем в строках, посвященных реке:

Я наблюдал, как речка умирала,
Не день, не два, но только в этот миг,
Когда она от боли застонала,
В ее сознанье, кажется, проник.

        Проникновенье в душевные глубины умирающей реки продолжается, оно напоминает рассказ Льва Толстого о смерти Ивана Ильича:

Подобно разуму, чья немощь или сила
В глазах отображаются легко,
Природа в речке нам изобразила
Скользящий мир сознанья своего.
И уходящий трепет размышленья
Я, кажется, прочел в глухом ее томленье
И в вырженье волн предсмертные черты
Вдруг уловил…

        До Заболоцкого так о жизни и смерти в природе не писал никто,– да и об умирании человека не было в русских стихах таких психологически точных слов: «Скользящий мир сознанья», «уходящий трепет размышленья». Новаторство Заболоцкого здесь двойное: во-первых, он вводит в стихи самую что ни на есть строгую и сухую прозу («Подобно разуму. . . природа нам изобразила»), к тому же еще и прозу ученую, – обороты, заимствованные из сочинений по психологии («Скользящий мир сознанья»), хотя, конечно, поэтически преобразованных; во-вторых, он переносит на явленье природы те определенья и обороты, которыми называют факты человеческой жизни («…в выраженье волн» вместо «лица», «Смертельно почерневшая вода» вместо, вероятно, «лицо»). Эти вызывающие новые стилистико-семантические сдвиги особенно экспрессивны оттого, что внедрены в классическую форму пятистопного ямба с преобладающими смежными рифмами, лишь изредка перебиваемыми иными структурами: четверостишиями перекрестных рифм.
        Умирает речка. Умирает вся природа /«Природа в речке нам изобразила («Скользящий мир сознанья своего»). Спускается ночь. Конец всего. («И я ушел…»)
        Рядом с этим стихотворением о конце, порадоксально озаглавоенным словом «Начало…», стоит в журнале другое, «Ночной сад»:

О, сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О, сад ночной, печальный караван
Ночных дубов и неподвижных елей!
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, и тополь – потрясеньем.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Переплетались в воздухе осеннем.
Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,

И сад умолк, и месяц вышел вдруг.
Легли внизу десятки длинных теней,
И душу лип вздымали кисти рук,
Все голосуя против преступлений.
О, сад ночной, о, бедный сад ночной,
О, существа заснувшие надолго!
О, ты, возникшая над самой головой
Туманный звезд таинственная Волга!

        Это стихотворенье – тоже о смерти («О, существа заснувшие надолго. . . »), но – о другой. По внешней видимости, речь идет об августовской охоте, свидетелем которой является сад. Стихотворенье построено так, что первая и последняя строфы представляют собою одический запев, восхваленье сада: «О, сад ночной… » Заболоцкий, вероятно, подхватывает стихотворенье Хлебникова «Зверинец» (1909, 1911), которое начинается таким же одическим запевом: «О, Сад, Сад!» Впрочем, на запеве сходство и кончается, – все остальное различно. За два до того года написала свой «Сад» Марина Цветаева, но и он другой; это – мольба к Богу о награде за страданья:

За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет…
(1934)

        У Заболоцкого Сад – жертва и свидетель человеческих злодеяний. Его композиция выражает эту идею:

        Сад, средоточие музыки и жизни (строфа I) наблюдает за происходящим с мукой, с отчаяньем (II). Происходящее рассказано в строфе III – охота, во время которой гибнут живые существа. Ночью сад уже не просто наблюдает, а протестует – голосует «против преступлений». Всмотримся внимательнее в центральную строфу: об охоте ли, только ли об охоте идет речь?
        «Железный Август» – ну, конечно, это об августе-месяце, когда разрешена охота. Однако...Однако Август – это еще и император Рима, единодержавный и обожествляемый диктатор. Эпитет «железный» вызывает в нашей памяти сочетание «железный феликс»,– так в партии официально именовали Дзержинского, создателя и председателя ЧК; однако «железный» синоним слова «стальной». «Железный Август» – Сталин; при таком понимании слова «Август» стихотворение читается по-другому, оно становится прозрачным, до конца понятным. Глубокий и отчетливый смысл приобретает строфа IV, где ночной сад, иначе говоря – вся природа, все живое в мире выражает протест против сталинского террора:

        Недаром именно эти строки Заболоцкому пришлось переделать для издания 1957 года, через 20 лет:

И толпы лип вздымали рук
Скрывая птиц под купами растений.

        Лучше? Хуже? Не в этом дело, а в том, что строки, явно связанные с советской действительностью (липы голосуют против преступлений, поднимая кисти рук – как трудящиеся на всех профсоюзных или партийных собраниях!) уступили место строкам, стилистически нейтральным, – лишенным современных ассоциаций. Да и последние два стиха, свидетельствовавшие о том, что действие происходит в советской России («…Волга»), уступили место строкам нейтральным, переносившим действие во Вселенную:

О, вспыхнувший над самой головой
Мгновенный пламень звездного осколка!

        Строка с Волгой была точнее и лучше; и не только потому, что рифма была богаче («надолго – Волга»).
        Строфа III, стоявшая в центре «Ночного сада», не только нарисовала образ вождя «в длинных сапогах», но и дала ужасающую метафорическую картину «тотального террора» 1937 года:

И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи.

        Сколько нежности и тоски в уменьшительном «тельца»!
        Ровно 20 лет спустя, уже после XX съезда партии, Заболоцкий написал (и опубликовал в «Новом Мире», №12) стихотворение «Казбек», где подхвачен эпитет «железный»:

Я вышел на воздух железный,
Вдали, у подножья высот,
Курились туманные бездны
Провалами каменных сот…

        «Казбек» – тоже стихотворение о Сталине, про которого (намеренно темно, но и вполне отчетливо) сказано:

Земля начинала молебен
Тому, кто блистал и царил.
Но был он мне чужд и враждебен
В дыхании этих кадил.

У ног ледяного Казбека,
Справляя людские дела,
Живая душа человека
Страдала, дышала, жила.

А он, в отдаленье от пашен,
В надмирной своей вышине,
Был только бессмысленно страшен
И людям опасен вдвойне.

        Детали, соединяющие оба стихотворения, очевидны: «души лип» и «живая душа», «В надмирной своей вышине» и «Возникшая над самой головой / Туманных звезд таинственная Волга». Вероятно, Заболоцкий думал искупить свою опасную крамолу поэмой «Горийская симфония», – но этот призыв к компромиссу ему не помог: в 1938 году он был арестован и пытками почти что доведен до помешательства.
        Два стихотворения, опубликованные рядом, – «Начало зимы» и «Ночной сад», – были реакцией поэта на террор 1937 года: жизнь гибнет, умирает река и с ней вся живая природа, люди превращены в дичь, лежащую на тарелке в руках «железного Августа», и все, что еще не погибло в мире, выражает протест «против преступлений»… Рядом с этими двумя «Литературный современник» напечатал еще два стихотворения «Все, что было в душе» и «Вчера, о смерти размышляя»; эти отличные философские вещи в известной степени развивают мысли первых двух, но, вероятно, они прежде всего были призваны перенести внимание читателей от политики к философским проблемам общечеловеческого свойства. Как бы то ни было, два стихотворения в Ленинграде 1937 года представляют собой литературный подвиг Заболоцкого, поступок отчаянного храбреца. <1>
_________________

<1> В журнале «Вопросы литературы» (1999, июль-август) опубликована статья Никиты Заболоцкого, сына поэта, в которой содержится анализ стихотворения «Ночной сад», повторяющий мой разбор. Хочу обратить внимание читателя на то обстоятельство, что редакционная работа над настоящим сборником завершена в январе текущего года и что ряд элементов этого разбора уже были опубликованы мною в 1996 году в берлинском русскоязычном журнале «Зеркало загадок» (1996, № 3 и 4, статья «Русская литература и свобода»). Если выводы мои и Никиты Заболоцкого возникли независимо друг от друга (через 60 лет после публикации стихотворения!), это только подтверждает их справедливость. Однако литературная этика требует ссылок на предшественника.

Эткинд Е. Г. Николай Заболоцкий в 1937 году: «Ночной сад» // Literarische Avantgarde. Festschrift fűr Rudolf Neuhauser. Horst-Jurgen Gerigk Heidelberg: Verlag Mattes, 2001. S. 49–55.

«Ночной сад» Николай Заболоцкий

О сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!
Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб, и тополь — потрясеньем.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Переплетались в воздухе осеннем.
Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи.
И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
Легли внизу десятки длинных теней,
И толпы лип вздымали кисти рук,
Скрывая птиц под купами растений.
О сад ночной, о бедный сад ночной,
О существа, заснувшие надолго!
О вспыхнувший над самой головой
Мгновенный пламень звёздного осколка!

Анализ стихотворения Заболоцкого «Ночной сад»

Зачин произведения 1936 г. открывается обращением к лирическому «ты», одушевленному образу сада. В первой строфе автор моделирует ряд оригинальных перифраз, который объединен названиями музыкальных инструментов. Конкретное указание художественного времени, выведенное в заглавии текста, придает обращению таинственно-романтический ореол. Метафорическое отождествление с «печальным караваном» знаменует появление новых нюансов интонационного рисунка, принимающего элегическую направленность.

В саду, играющем роль центрального персонажа лирического повествования, растут не плодовые деревья, а «жители» лесов: дубы, ели, тополя, липы. Эти природные образы также олицетворены, причем их поведение организовано основной оппозицией произведения - антитезой дня и ночи.

При свете солнца сад охватывали шум и беспокойство: дуб участвовал в «битве», а тополь был возмущен. Единый эмоциональный порыв, захвативший образы деревьев, передан выразительной сценой, в которой листва, летящая в одном направлении, сравнивается с человеческими телами.

В центральном катрене возникает образ «железного» стрелка Августа, нарушившего естественную гармонию. Охота на птиц была удачной: субъект речи обращает внимание на большое блюдо, наполненное дичью. Фигура безжалостного охотника, сторонника жесткой единоначальной власти, имеет конкретные исторические аллюзии.

Оглушительный дневной шум сменяется тишиной, наступившей с восходом месяца. Пришло время осмысления и оценки содеянного. Характеристика «преступление» согласуется с единодушным протестом, который жестом «рук» выражают липы. Как люди, они голосуют против бойни, антигуманной выходки тирана.

В финальный эпизод включено обращение к лирическому адресату. Начинаясь с анафоры, оно обогащается новым значением: пышные характеристики зачина сменяют оценочный эпитет «бедный» и упоминание о погибших птицах, исполненное искренней скорби. В печальный ряд включается конкретный топоним, который изменяет масштаб художественного пространства. Избавляясь от узких рамок, продиктованных традиционной семантикой образа сада, оно выходит на российские просторы.

Спустя два десятка лет поэт, готовивший стихотворение к изданию, принял решение изменить его концовку. Стремясь смягчить патетическое звучание отдельных фрагментов, он убрал выразительную сцену молчаливого голосования деревьев и образ Волги, узнаваемого русского символа.