Жанровые особенности повести батальоны просят огня. Батальоны просят огня

Ю. Бондарев – повесть «Батальоны просят огня». В по­вести «Батальоны просят огня» писатель показывает, какой нечеловеческой ценой досталась нам победа. В центре пове­ствования – судьба двух батальонов. Два батальона под ко­мандованием майора Бульбанюка и капитана Максимова должны были форсировать Днепр, создать плацдарм в районе деревни Золотушино и в районе лесничества для последую­щего развития наступления дивизии. Батальонам был дан приказ завязать бой, затем подать сигнал дивизии – «просим огня». После чего дивизионная артиллерия должна была на­нести удар по противнику. Для поддержки же батальонов во время боя были выделены два орудия под командованием ка­питана Ермакова и батарея лейтенанта Жарова.

Однако в ходе боевых действий планы командования из­менились. Дивизии, которая должна была поддерживать ба­тальоны огнем, приказано сняться с боевых позиций, соеди­ниться с другой дивизией. В результате командир дивизии полковник Иверзев отзывает все полки, оставляя батальоны без огневой поддержки, чем обрекает их на верную гибель. Батальоны подают сигнал о поддержке огнем, но она не при­ходит. Капитан Ермаков соединяется с батальоном Бульбанюка, получившего тяжелое ранение. Вместе со старшим лей­тенантом Орловым Ермаков берет на себя командование ба­тальоном. Вскоре все понимают, что батальон обречен. Орлов и часть бойцов погибают. Ермаков выводит из окружения сво­их людей, оставшихся в живых.

Во второй части повести мы видим ряд превосходно вы­писанных батальных сцен, перемежающихся с анализом ду­шевного состояния персонажей. «Я пытался из различных ощущений героев повести создать картину боя, – замечает автор. – Показать, как с разным настроением и в самый от­ветственный момент испытания мужества дрались и умирали люди». И писатель смог достичь своей цели. Вот Орлов отда­ет приказ пулеметчику чаще менять позицию, он кричит, го­лос его срывается, потом сам ложится за противотанковое ру­жье, трижды промахивается, возвращает солдата, пытающе­гося вылезти из окопов. Вот из трофейного пулемета уничто­жает немецкую пехоту Жора Витьковский, на помощь остаткам батальона спешит молоденький лейтенант Ерошин, но погибает под авиабомбежкой.

Капитан Ермаков винит себя в гибели своих бойцов: «Я командовал батальоном – и остался один. Да разве это не смерть? Так зачем же я еще живу, когда все погибли?» Также Ермаков считает виноватым в гибели батальона полковника Иверзева, командира дивизии. И он обвиняет в гибели людей комдива. Иверзев в романе думает о судьбе всей операции, Ермаков – о конкретных людях. Таким образом, Ю. Бонда­рев затрагивает в повести важнейшую социальную и нрав­ственную проблему – соотношение норм права и морали. И на этот вопрос у автора нет однозначного ответа. Он как бы приглашает читателя к размышлению.

Оба этих образа (капитана Ермакова и комдива Иверзева) выписаны в повести крупным планом. Капитан Ермаков – мужественный человек, решительный, прямолинейный, прак­тически не склонный к рефлексии. Он бросает обвинение в лицо комдиву, не думая о последствиях. Так велит ему посту­пить совесть, понятие об офицерской чести. И он подвергает­ся аресту. Потом его освобождают, представляют к награде. Однако и образ полковника Иверзева в повести достаточно сложен. На первый взгляд он кажется резким, жестким чело­веком. Это автор передает уже в самом портрете героя. «Пол­ковник Иверзев, румяный, светловолосый, с синими холод­ными глазами, одетый в прекрасно сшитый стального цвета китель, твердо и жестко посмотрел на Бориса и сочным голо­сом сказал: Опаздываете, капитан Ермаков!.

Слушая комдива, Ермаков обратил внимание на его руку, сжатую в кулачок, и подумал, что «кулачок этот беспощадно силен, властолюбив, неподатлив…» Комдив Иверзев знает, что прав, поскольку разгадал замысел врага и сорвал его. Но ког­да он остается наедине с собой, то это сознание собственной правоты не спасает его от мучительных дум, укоров совести. Проводив Гуляева и Ермакова, он, «бледный, словно обрюзг­ший сразу», ходит по комнате, «сжимая за спиной дрожащие пальцы». «Щемящая, почти физическая боль» не оставляет его. Чувства, мысли Ермакова ему понятны. «За этим офице­ром стояла своя правда, правда ответственности за гибель батальона, за ним же, Иверзевым, стояла еще большая прав­да – ответственности за всю дивизию». В финале романа Иверзев поднимает солдат в атаку, получает ранение в руку, потом он просит представить к награде погибших и остав­шихся в живых бойцов, в том числе и капитана Ермакова.

Таким образом, в повести определился подход Ю. Бонда­рева к изображению человека на войне, восприятию ее изнут­ри: глазами, умом, сердцем бойца, стреляющего из автомата. Это человек, проходящий, по выражению автора, «проверку на человечность через испытание огнем». Через это испыта­ние проходят все персонажи повести, война становится про­веркой нравственных качеств человека.

Здесь искали:

• батальоны просят огня краткое содержание
• бондарев батальоны просят огня краткое содержание
• батальоны просят огня краткое содержание по главам

«Книги о войне воздействуют на нашу память»

Юрий Бондарев

Юрий Васильевич Бондарев родился 15 марта 1924 года в городе Орске Оренбургской области. В 1931 году Бондаревы переехали в Москву. В 1941 г. Юрий вместе с тысячами юных москвичей участвовал в сооружении оборонительных укреплений под Смоленском. Потом была эвакуация, где он окончил 10-й класс.

Летом 1942 года Юрия Бондарева направили на учёбу во 2-е Бердичевское пехотное училище в городе Актюбинске. В октябре того же года курсанты были переброшены под Сталинград. Ю. Бондарев был зачислен командиром миномётного расчёта 308-го полка 98-й стрелковой дивизии.

В годы Великой Отечественной войны писатель в качестве артиллериста прошёл длинный путь от Сталинграда до Чехословакии. Его фронтовой путь отмечен орденами и медалями, среди них есть и боевые награды.

После войны Юрий Бондарев окончил Литературный институт имени Горького в Москве. В 1949 году начал печататься. В 1951 году избран членом Союза писателей СССР. Первый сборник его рассказов – «На большой реке» вышел в 1953 году. Очень скоро Ю.В. Бондарев стал одним из самых печатающихся авторов. Произведения Бондарева переведены более чем на 70 языков. По его произведениям сняты художественные фильмы.

Юрий Васильевич Бондарев живёт и работает в Москве.

Юрий Бондарев всё своё творчество посвятил тяготам войны, судьбам, опалённым её горячим дыханием, героизму солдат и офицеров, высокой ценой оплативших Победу.

«Батальоны просят огня» – повесть Юрия Бондарева, действие которой разворачивается на Украине в 1943 году. Впервые опубликована в журнале «Молодая гвардия» в 1957 г. «Батальоны…» – второе по счёту произведение Ю. Бондарева о войне, но первая его повесть, в которой настолько ярко проявился талант писателя, соединяющего в своих работах анализ человеческой души и осмысление философских проблем.

Это так же самое первое и самое смелое произведение тех лет, в котором не было патриотических криков: «Ура, мы победили! Да здравствует наша великая социалистическая Родина!» – а была только голая правда о войне. Впервые здесь был поставлен вопрос о средствах, которыми эта победа была достигнута.

В основе сюжета – важный этап Великой Отечественной войны, форсирование советскими войсками Днепра в ходе летне-осенней кампании 1943 года, а именно события на Букринском плацдарме южнее г. Киева.

Два батальона 85-го стрелкового полка под командованием майоров Бульбанюка и Максимова должны форсировать Днепр, создать плацдарм в районе деревни Новомихайловка, южнее города Днепрова (вымышленное название) для последующего развития наступления дивизии – так была поставлена боевая задача.

Батальонам был отдан приказ: укрепившись на плацдарме, завязав бой, подать сигнал дивизии «просим огня», после чего вся дивизионная артиллерия должна была дать удар по противнику. Для поддержки батальонов в момент переправы и завязывания боя были выделены два орудия из артполка и два расчёта артиллеристов с ними, под командованием лейтенанта Ерошина и капитана Ермакова.

Таков был план…

Смотрите фильм «Батальоны просят огня» (1985), снятый по повести Юрия Бондарева (реж. В. Чеботарёв, А. Боголюбов).

Цитата из повести Юрия Бондарева «Батальоны просят огня»:

«…Эта маленькая полоса земли на правом берегу Днепра, напротив острова, называлась в сводках дивизии плацдармом, больше того – трамплином, необходимым для развёртывания дальнейшего наступления. Кроме того, в донесениях из штаба дивизии Иверзева неоднократно сообщалось, что плацдарм этот прочно и героически держится, перечислялось количество немецких контратак, количество подбитых танков и орудий, число убитых гитлеровских солдат и офицеров и доводилось до сведения высшего командования, что наши войска концентрируются и группируются в районе острова на узкой, но всёвремя расширяемой полосе правобережья и готовятся нанести удар. С конца прошлой ночи наступило неожиданное затишье, а известно, что в состоянии даже неустойчивой обороны высшие штабы требуют донесений более подробных, чем в период наступления, и в сообщениях из дивизии всё выглядело на плацдарме, естественно, планомернее…».

Книги рельефно-точечного шрифта

Бондарев, Ю. В. Выбор [Шрифт Брайля]: роман / Ю. В. Бондарев. – М. : Просвещение, 1982. – 6 кн. – С изд.: М.: Мол. гвардия, 1982.

Бондарев, Ю. В. Горячий снег [Шрифт Брайля] : роман / Ю. В. Бондарев. – М. : Просвещение,1973. – 6 кн. – С изд.: М.: Сов. писатель, 1971.

Бондарев, Ю. В. Повести [Шрифт Брайля] / Ю. В. Бондарев. – М. : Просвещение, 1975. – 6 кн.

Бондарев, Ю. В. Тишина [Шрифт Брайля] : роман / Ю. В. Бондарев. – М. : МедиаЛаб, 2010. – 6кн. – С изд.: М.: Советская Россия, 1980.

«Говорящие» книги на кассетах

Бондарев, Ю. В. Батальоны просят огня [Звукозапись] : повесть / Ю. В. Бондарев. – М. : «Логос» ВОС, 1993. – 3 мфк., (10 час.27 мин.) : 2,38 см/с, 4 доp. – С изд.: М.: Худож. лит., 1984.

Бондарев, Ю. В. Батальоны просят огня. Последние залпы [Звукозапись] : повесть / Ю. В. Бондарев. – Мн. : Звукотэкс, 2007. – 11 мфк., (15 час.24 мин.) : 4,76 см/с, 2 доp. – С изд.: М.: Современник, 1984.

Бондарев, Ю. В. Берег [Звукозапись] : роман / Ю. В. Бондарев. – М. : «Логос» ВОС, 1994. – 5 мфк., (18 час.10 мин.) : 2,38 см/с, 4 доp. – С изд.: М.: Худож. лит., 1985.

Бондарев, Ю. В. Горячий снег [Звукозапись] : роман / Ю. В. Бондарев. – М. : «Логос» ВОС,1993. – 5 мфк., (17 час.21 мин.) : 2,38 см/с, 4 доp. – С изд.: М.: Худож. лит., 1984.

Бондарев, Ю. В. Юность командиров [Звукозапись]. – М. : «Логос» ВОС, 1998. – 4 мфк., (16 час.15 мин.) : 2,38 см/с, 4 доp. – С изд.: М.: Воениздат, 1980.

Аудиокниги на флеш-картах

Богомолов, В. О. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» [Электронный ресурс] : роман / В. О. Богомолов; читает М. Росляков. Берег: роман / читает В. Герасимов; Последние залпы: повесть / читает Е. Кочергин; Юность командиров: повесть / Ю. Бондарев; читает Е. Кочергин. – М. : «Логос» ВОС, 2014. – 1 фк., (79 час.11 мин.).

Бондарев, Ю. В. Батальоны просят огня: повесть [Электронный ресурс] . Горячий снег: роман / Ю.В. Бондарев; читает Ю. Заборовский. Альпийская баллада: повесть / В. В. Быков; читает Н. Савицкий. Вам привет от бабы Леры... ; Дом, который построил Дед; Не стреляйте в белых лебедей; Скобелев, или Есть только миг: романы и повесть / Б. Л. Васильев; читает Н. Дородная. – Ставрополь: Ставроп. краев. б-ка для слепых и слабовидящих им. В. Маяковского, 2011. – 1 фк., (80 час.35 мин.).

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Юрий Васильевич Бондарев
Батальоны просят огня

© Бондарев Ю. В., 1953, 1957, 1959

© Бондарев Ю. В., предисловие, 2014

© Иванов М. А., иллюстрации, 2014

© Оформление серии. ОАО «Издательство «Детская литература», 2014

«Бываю счастлив, когда работаю…»

Оптимисты говорят, что изящная словесность есть форма второй жизни. Пессимисты утверждают, что литература – это трагический акт самопознания. Хотелось бы определить литературу как деятельность самопознания, самоутверждения и самонаказания. Самонаказание обретает силу в том случае, когда человек отходит от наивысшей нравственной категории, которая называется совестью .

Я больше всего ценю в людях доброту, человечность, культуру. Однако не внешнюю культуру изменчивой моды, а культуру духа, которая безоговорочно отрицает алчность, выгоду, расчет. Вообще закончить институт – это еще не значит быть культурным человеком. Можно закончить три института и быть человеком темным. Я имею в виду не культуру механических знаний, а внутреннее состояние, душевную наполненность, уважение к ближнему, что, кстати, приходит к человеку вместе с книгами, осмысливающими жизнь, ищущими смысл жизни.

Каждый человек вкладывает в понятие «смысл жизни» свое. Я считаю, что человек, родившись, должен исполнить свой, так сказать, запрограммированный самим рождением долг. Справедливые поступки человека, те, что согласуются с нравственными законами и совестью, и придают жизни наивысший смысл, объединяющий всех людей. На пути нелегкого познания правды долг как бы поднимает человека над самим собой.

Стало быть, один поступок или цепь поступков, совершенных долгом и совестью, выражают наивысший смысл человечности, который я бы определил как доброту. Нет ничего выше, чем это понятие доброты, если только вкладывать в него смысл социальный, этический, философский. Доброта – это и любовь, и гнев, и борьба, и движение к цели, и отношение к существующему миру, к женщине, к ребенку, к падающему снегу, к дождю, к блеску августовских звезд… Доброта – понятие сугубо нравственное, а только нравственное делает в конце концов человека человеком.

Однажды один архитектор спросил меня: «Почему людей так волнует мост? В чем здесь загадка?» Задумайтесь тоже и попытайтесь вспомнить изображение и ощущение моста, либо железнодорожного, либо моста в горах – и вы действительно почувствует некое волнение. Признаться, я с детства люблю мосты, вокзалы, железную дорогу, люблю мазутный запах шпал и гравия, нагретого солнцем. И я подумал: на самом деле, почему все-таки меня волнует вот это архитектурное сооружение – мост. Может быть, потому, что мост – это завершение преодоления пространства. Нет, не преодоленного пространства, а преодоление пространства. Думаю, в каждом человеке живет ощущение, которое связано с движением, надеждой и ожиданием приближения к дальней или близкой цели. Построение мостов между людьми, между жизнью и правдой на пути к цели – не в этом ли смысл человеческого существования?

Как ответить на вопрос: «Счастливы ли вы?» Во-первых, сначала нужно определить, что же такое счастье. Состояние чувства? Умонастроение? Удовлетворение потребности? Миг самоуважения? Гармония личности и общества? Или это возвращение памятного какого-то, весеннего момента твоей жизни, когда ты был приготовлен к счастью?

Так или иначе, быть счастливым не значит быть материально-предметно богатым и заниматься ничегонеделанием. Понятие «счастье» и понятие «смысл жизни» нельзя отделить друг от друга, как следствие от причины, и наоборот. Счастье не подарок природы, не свойство ума, не ощущение вкуса, а миг постижения, минута открытия, момент озарения на длинной дороге последовательного приближения к цели.

Я бываю счастлив, когда работаю, хотя нельзя назвать счастьем состояние «сладкой каторги», то есть неудовлетворенности собой, сомнений, нескончаемости труда над текстом. Порой я вроде бы счастлив в момент сборов, когда мне нужно переменить место, куда-то поехать, в этом участвует воображение, и испытываешь обещание нового, еще не изведанного тобой. Еще я благодарю судьбу, когда встречаюсь с человеком, способным убежденно спорить, не соглашаться с тобой и в то же время понимать тебя, хотя зачастую два человека одну и ту же истину видят по-разному.

Самые счастливые часы я испытывал в те годы, когда дети мои были маленькими. Да, поистине я был счастлив тогда, независимо от каких-то жизненных и бытовых проблем неустроенности.

«Счастливы ли вы?» – время от времени каждый должен спрашивать себя об этом. И все же после того, как самодовольный человек ответит: «Да, я счастлив абсолютно», он, несомненно, утратит нечто очень существенное. Он утратит энергию постижения, нерв желания и поиска, одержимость творца. Полное удовлетворение в общем-то всегда связано с утратой.

Стимулом творчества, я думаю, могут стать стремление к славе и честолюбивые устремления. Однако неужели все дело в успехе, в карьере, в удовлетворении тщеславия? Нет, тщеславие – категория временная, искусство бесконечно. Дело в том, что творчество серьезного писателя, как правило, бывает не параболой карьеры, не движением к успеху, а судьбой. И только тот из художников, кто шел в своей цели не в узде расчета, а трудной дорогой судьбы, достигал Олимповых высот, наивысшей точки истинного успеха и славы. И в то же время художник не испытывает полного удовлетворения, ибо постоянно стремится к предельному выражению правды, к совершенству формы – и нет конца каторжному труду.

Зачем Льву Толстому надо было переписывать каждую свою вещь по нескольку раз? Зачем Эдуард Мане восемьдесят сеансов заставлял литографа Эмиля Белло позировать для картины «За кружкой пива»? Голова Демона переделывалась Врубелем сорок раз. «Мертвые души» были переписаны Гоголем восемь раз. Как известно, свой знаменитый роман «Обрыв» Гончаров писал двадцать лет. Что заставляло их работать? Честолюбие, тщеславие, стремление к успеху или жизнь-судьба? Успех не вечен – он проходит. Истинное произведение искусства нетленно.

Но наряду с выдающимися произведениями нас окружает много серых, бесцветных. В искусстве не может быть безграничных владений одних шедевров, как не может господствовать среди рода человеческого одна красота. Литература – это огромная река с широким течением, плесами, отмелями и зелеными островами, и ничего страшного для нее нет, коль несет она на своих водах плоты разной величины. Хочу этим сказать, что в истории, пожалуй, никогда не было так, чтобы работали в литературе одни таланты. Добавлю: время – самый добросовестный, справедливый судья.

Искусство имеет в жизни человека огромное значение. Взять, к примеру, поэзию. Я всегда испытываю чувство восхищенного удивления перед талантом, способным выражать свои мысли в прекрасной одежде поэзии.

Наверное, в человеческой жизни поэзия занимает позицию неунывающей мудрости. Поэзия – это осмысление чувств, философия сердца, она делает человека человечнее, добрее, моложе в ощущениях. Поэзия – поднебесная область, которая находится между государством прозы и безмерным пространством музыки. Если рискнуть и сказать, что музыка является как бы уловленными звуками Вселенной, расторженными силами стихии, самой природы, божественных и демонических чувств, то поэзия – неиссякаемая надежда молодости.

Скажу пару слов и о живописи. В прозе «для доказательства» характеров, разного рода коллизий, того или иного положения надобно поле деятельности, пространство, романное время например. В живописи замысел, идея реализуется на чрезвычайно узком пространстве, где один холст или триптих выражает начало и конец идеи. Все сконцентрировано в живописи при помощи энергии красок и, конечно, композиции. И взятое художником жизненное явление возникает перед вашими глазами сразу, мгновенно отражаясь в душе и вызывая эмоциональные чувства. Разумеется, не только энергия красок создает настроение, сюжет, но и пластическое расположение самих предметов. Знаю, что некоторые искусствоведы считают мотив и сюжет лишь поводом для буйства красок, для выражения цвета и света, – и с этим нельзя слепо спорить. Мне же в любимой мной живописи всегда необходима смысловая нагрузка, мысль, которую выявляют и сюжет и цвет.

Писателей часто спрашивают, какое из своих произведений они больше всего любят. Если бы я сказал, что наиболее любима повесть «Батальоны просят огня», которую писал в состоянии некой одержимости, то это была бы не вся правда. С тем же чувством кровной, родственной связи я отношусь, например, к романам «Тишина», «Берег», «Горячий снег», потому что в каждую вещь писатель вкладывает часть своей жизни, свою душу. Иначе нет смысла писать, иначе труд теряет всякую силу воздействия, коль скоро не передал другим и крупицу того, что мучило тебя. Ведь для того чтобы написать какую-либо серьезную сцену, надобна щедрая, безоглядная затрата нервных клеток, то есть необходимо побывать в том душевном и физическом состоянии, в котором живут, действуют, борются, страдают, любят твои герои, познать путь испытаний, а значит – истратить часть себя.

Что ж, писатель рождается и умирает несколько раз вместе со своими героями. Поэтому трудно «отсчитать», на какую вещь было затрачено больше сил, на какую меньше.

Если говорить о моем отношении к собственным повестям и романам, то оно напоминает любовь к детям своим. Я не могу отдать предпочтение одному за счет другого, несправедливо и рационально разделить свою любовь и сказать самому себе, что своих детей я люблю неодинаково.

Я сам был участником тех событий, о которых писал, например, в «Горячем снеге». И думаю, что в каждом художественном произведении, нравится это или не нравится читателю, всегда присутствует сам автор, его биография, его чувства и мысли. Однако в моей прозе, например, не нужно искать прототипов, бесполезно в главном герое узнавать автора и сравнивать их, как это в последнее время я замечаю в письмах, в вопросах читателей, когда речь идет о «Береге» или «Мгновениях». Никитин («Берег»), лирическое «я» и Бондарев для многих одно и то же лицо, а это совсем не так. Вместе с тем в каждом образе – и положительном, и отрицательном (назовем так условно, хотя я не очень люблю эти определения), разумеется, есть частица души и чувств самого автора. Ведь что такое роман? Это вымысел, правдиво вылепленный из реальной жизни. Если роман – философия разума, а поэзия – философия сердца, то литература – это закрепленное в нашем сознании чувство эпохи.

Читателю всегда интересно, как у писателя возникает идея будущего произведения. Вот что могу рассказать о рождении замысла романа «Берег». В 1966 году целый день мне пришлось сидеть на одном западном аэродроме. Было очень туманно, сыро, самолеты садились не вовремя, залы ожидания были переполнены. Я был один и от нечего делать сидел в баре, пил кофе, курил, наблюдал за пассажирами. Я не могу ответить, как возникает тень замысла, этот первый миг волнения, но мне кажется, что роман уже пишется задолго до того, как выведена первая строка на бумаге. И в тот момент, когда я увидел женщину, входящую с саквояжем в зал ожидания, вдруг почему-то мелькнула мысль, что сейчас должна произойти встреча некоего человека вот с этой женщиной после длительной разлуки, равной целой жизни, целой вечности.

Я подумал об этом и стал наблюдать за женщиной, а она села на диван, закурила, развернула журнал, начала медленно его листать, просматривать. Вот это был первый толчок, первое ощущение замысла…

В чем смысл названия этого романа? Берег – это поиски счастья, познания самого себя, поиск берега в самом себе.

Многие читатели считают настроение романа «Берег» мистическим. По-моему, определение «мистическое настроение» нельзя назвать точным. Тем не менее хочу сказать, что кроме сознания есть еще и область подсознания, есть рефлексы и чувства, не вполне объяснимые алгеброй и геометрией, логикой общей для всех математической формулы, и если бы было иначе, человек предстал бы слишком примитивной машиной. Для того чтобы постичь литературного героя, открыть его вам не только посредством глагольного действия, но, если хотите, путем его самопознания и самонаказания не стоит легко отмахиваться от этой таинственной категории подсознания. Не нужно думать, что мы знаем о себе всё. Взгляните на свое лицо в зеркале – мы и о нем знаем слишком мало. Мы подчас не можем ясно определить собственный поступок, зачем мы его совершили, подчас не умеем объяснить пережитые чувства. Так вот, литература и есть исследование человеческого сознания и человеческого подсознания, приоткрывание дверей в глубину психики, жизненных страстей.

Я не знаю, высоконравственны мои герои или не высоконравственны. Слово «высоко» чересчур обязывает быть застегнутым, причесанным в образцовом салоне, а мне не хотелось их ни приукрашивать, ни уничижать. Много лет назад я понял: в том случае, если писатель не уходит в края розовых снов и лазурных далей, а опирается на реальность, он наиболее нравствен. Опираясь на правду, писатель обязан видеть в человеке не только солнце, но и ночь. И в этом тоже – нравственность.

Нравственность – это не свод сухих назиданий; не кодекс сплошных догматических запретов, а совестливое отношение человека к жизни, к окружающему его миру. Разумеется, многое в понимании нравственности зависит от того, какие первые жизненные впечатления испытал человек в детстве. Кстати, все истоки добра лежат там.

Напоследок хочу добавить, что уже несколько лет я работаю над романом об интеллигенции. Хотя говорить об этой вещи пока еще рано.

А в последнее время продолжаю публиковать «Мгновения», жанр которых не имеет никакого отношения ни к воспоминаниям, ни к лирически мемуарам. Их форма позволяет, как мне кажется, наиболее лично, искренне высказать то, что требует краткого, а не романного выражения. Убежден, что в будущем мировая литература все чаще и чаще будет обращаться к жанру маленького романа.

Ю. В. Бондарев

Батальоны просят огня
Повесть

Глава первая

Бомбежка длилась минут сорок. В черном до зенита небе, неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом уходили немецкие самолеты. Они шли низко над лесами на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое пульсировало в клубящейся мгле.

Все горело, рвалось, трещало на путях, и там, где еще недавно стояла за пакгаузом1
Пакга́уз – склад для краткосрочного хранения грузов при железнодорожных станциях, портах, таможнях и т. п.

Старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов дымилась гора обугленных кирпичей; клочья горячего пепла опадали в нагретом воздухе.

Полковник Гуляев, морщась от звона в ушах, осторожно потер обожженную шею, потом вылез на край канавы и сипло крикнул:

– Жорка! А ну где ты там? Быстро ко мне!

Жорка Витьковский, шофер и адъютант Гуляева, гибкой независимой походкой вышел из пристанционного садика, грызя яблоко. Его мальчишеское наглое лицо было спокойно, немецкий автомат небрежно перекинут через плечо, из широких голенищ в разные стороны торчали запасные пенальные магазины2
Пена́льный магазин – здесь: плоский коробчатый патронный магазин, приспособление для размещения патронов в многозарядном оружии.

Он опустился возле Гуляева на корточки, с аппетитным треском разгрызая яблоко, весело улыбнулся пухлыми губами.

– Вот бродяги! – сказал он, взглянув в мутное небо, и добавил невинно: – Съешьте антоновку, товарищ полковник, не обедали ведь…

Это легкомысленное спокойствие мальчишки, вид пылающих вагонов, боль в обожженной шее и это яблоко в руке Жорки внезапно вызвали в Гуляеве злое раздражение.

– Воспользовался уже? Трофеев набрал? – Полковник оттолкнул протянутую руку адъютанта и хмуро встал, отряхивая пепел с погон. – А ну разыщи коменданта станции! Где он, черт бы его!..

Жорка вздохнул и, придерживая автомат, не спеша двинулся вдоль станционного забора.

– Бегом! – крикнул полковник.

То, что горело сейчас на этой приднепровской станции, лопалось, взрывалось и малиновыми молниями вылетало из вагонов, и то, что было покрыто на платформах тлеющими чехлами, – все это значилось словно бы собственностью Гуляева, все это прибыло в армию и должно было поступить в дивизию, в его полк, и поддерживать в готовящемся прорыве. Все гибло, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после более получасовой бомбежки.

«Бестолочь, глупцы! – гневно думал Гуляев о коменданте станции и начальнике тыла дивизии, грузно шагая по битому стеклу к вокзалу. – Под суд сукиных сынов мало! Под суд! Обоих!»

На станции уже стали появляться люди: навстречу бежали солдаты с потными серыми лицами, танкисты в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все подавленно озирали дымный горизонт, и щуплый низенький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь за кобуру, метался меж ними по платформе, орал срывающимся голосом:

– Тащи брёвна! К танкам! К танкам!..

И, наткнувшись растерянным взглядом на Гуляева, только покривился тонким ртом.

Впереди, метрах в пятидесяти от перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала, стояла группа офицеров, доносились приглушенные голоса. В середине этой толпы на голову выделялся высоким ростом командир дивизии Иверзев, молодой румяный полковник, в распахнутом стального цвета плаще, с новыми полевыми погонами. Одна щека его была краснее другой, синие глаза источали холодное презрение и злость.

– Вы погубили всё! Па-адлец! Вы понимаете, что наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?..

Он коротко, неловко поднял руку, и стоявший возле человек, как в ожидании удара, невольно вскинул кверху голову – полковник Гуляев увидел белое, дрожавшее дряблыми складками лицо пожилого майора, начальника тыла дивизии, его опухшие от бессонной ночи веки, седые взлохмаченные волосы. Бросились в глаза неопрятный, мешковатый китель, висевший на округлых плечах, нечистый подворотничок, грязь, прилипшая к помятому майорскому погону, – запасник, по-видимому, работавший до войны хозяйственником, «папаша и дачник»… Втянув голову в плечи, начальник тыла дивизии тупо смотрел Иверзеву в грудь.

– Почему не разгрузили эшелон? Вы понимаете, что вы наделали? Чем дивизия будет стрелять по немцам? Почему не разгрузили?..

– Товарищ полковник… Я не успел…

– Ма-алчите! Немцы успели!

Иверзев шагнул к майору, и тот снова вскинул мягкий подбородок, уголки губ его мелко задергались, в бессилии он плакал; офицеры, стоявшие рядом, отводили глаза.

В ближних вагонах рвались снаряды; один, видимо бронебойный, жестко фырча, врезался в каменную боковую стену вокзала. Посыпалась штукатурка, кусками полетела к ногам офицеров. Но никто не двинулся с места, лишь поглядели на Иверзева: плотный румянец залил его другую щеку.

Гуляев, оправляя китель, подошел с готовностью; но этот несдержанный гнев командира дивизии, это усталое, измученное лицо начальника тыла сейчас уже неприятно было видеть ему. Он недовольно нахмурился, косясь на пылающие вагоны, проговорил глухим голосом:

– Пока мы не потеряли все, товарищ полковник, необходимо расцепить и рассредоточить вагоны. Где же вы были, любезный? – невольно поддаваясь презрительному тону Иверзева, обратился Гуляев к начальнику тыла дивизии, оглядывая его с тем болезненно-сострадательным выражением, с каким глядят на мучимое животное.

Майор, безучастно опустив голову, молчал; седые слипшиеся волосы его топорщились на висках неопрятными косичками.

– Действуйте! Дей-ствуй-те! В-вы, растяпа тыла! – крикнул Иверзев с бешенством. – Марш! Товарищи офицеры, всем за работу! Полковник Гуляев, разгрузка боеприпасов – под вашу ответственность!

– Слушаюсь, – ответил Гуляев.

Иверзев понимал, что это глуховатое «слушаюсь» еще ничего не решает, и, едва сдерживая себя, перевел внимание на коменданта станции – сухощавого, узкоплечего подполковника, замкнуто курившего у ограды вокзала, – и добавил тише:

– А вы, товарищ подполковник, ответите перед командующим армией за всё сразу!

Подполковник не ответил, и, не ожидая ответа, Иверзев повернулся – офицеры расступились перед ним – и крупными шагами пошел к «виллису» в сопровождении молоденького, тоже как бы рассерженного адъютанта, щеголевато затянутого в новые ремни.

«Уедет в дивизию», – подумал Гуляев без осуждения, но с некоторой неприязнью, потому что по опыту своей долгой службы в армии хорошо знал, что в любых обстоятельствах высшее начальство вольно возлагать ответственность на подчиненных офицеров. Он знал это и по самому себе и поэтому не осуждал Иверзева. Неприязнь же объяснялась главным образом тем, что Иверзев назначил ответственным именно его, безотказного работягу фронта, как он иногда называл себя, а не кого другого.

– Товарищи офицеры, прошу ко мне!

Гуляев лишь сейчас близко увидел коменданта станции; меловая бледность его лица, вздрагивающие худые пальцы, державшие сигарету, позволяли догадаться, что этот человек сейчас пережил. «Отдадут под суд. И за дело», – подумал Гуляев и сухо кивнул подполковнику, встретив его ищущий взгляд.

– Ну, будем действовать, комендант!

Когда несколько минут спустя комендант станции и Гуляев отдали распоряжение офицерам и к горящим составам, зашипев паром, подкатил маневровый паровозик с перепуганно высунувшимся машинистом, а тяжелые танки стали, глухо ревя, сползать с тлеющих платформ, к полковнику, кашляя, задыхаясь, моргая слезящимися глазами, подбежал начальник тыла дивизии, затряс седой головой.

– Боеприпасы одним паровозом мы не спасем! Погубим паровоз, людей, товарищ полковник!..

– Эх, братец вы мой, – досадливо сказал Гуляев. – Разве вам в армии служить? Где ж вы фуражку-то потеряли?

Майор скорбно улыбнулся.

– Я постараюсь… Я все, что смогу… – заговорил майор умоляюще. – Комендант сообщил: прибыл эшелон. Из Зайцева. Стоит за семафором. Я сейчас за паровозом. Разрешите?

– Мигом! – скомандовал Гуляев. – Одна нога здесь… И, ради бога, не козыряйте. Как корягу, руку подносите, черт бы драл! И без фуражки!..

Майор сконфуженно попятился, рысцой побежал к перрону, неуклюже колыхая плечами, подпрыгивая, наталкиваясь на танкистов; они раздраженно матерились. Его мешковатый китель, взлохмаченная голова мелькнули в последний раз в конце перрона, в сизо-оранжевом дыму близ крайних вагонов, где с треском, с визгом осколков лопались снаряды.

– Жорка! А ну за майором! Помоги! А то носит его… Видишь? За смертью гоняется! – сказал Гуляев.

Жорка ухмыльнулся, ответил небрежно:

– Есть, – и последовал за майором своей цепкой, скользящей походкой.

Подполковник Гуляев ходил около вокзала, глядел на пылающие вагоны со вздыбленными крышами, сознавая, что все здесь охваченное огнем могло спасти только чудо. Он думал о том, что этот пожар, уничтожающий боеприпасы и снаряжение не только для истощенной в боях дивизии, но и для армии, оголял его полк, батальоны которого подтянулись к Днепру в течение прошлой ночи. И как бы умны ни были сейчас распоряжения Гуляева, как бы ни кричал он, ни взвинчивал людей, всё это теперь не спасало положения, не решало дела.

Он видел, как бегал в дым и вновь выныривал в просветах пожара маневровый паровозик, свистя, носился по путям с прилипшим к буферу3
Бу́фер – приспособление для смягчения удара при соприкосновении вагонов, локомотивов и др.

Сцепщиком, разъединял искореженные осколками вагоны, оглушая лязгом железа, толкал их в тупики. Танки обрушивались через края платформы на бревна, скатывались на землю; недовольно ревя, как обожженные звери, уползали к лесу за станционным зданием.

Мимо вокзала пробежал высокий танкист-подполковник, лицо его было озлоблено, все в темных пятнах гари, он не заметил Гуляева.

– Подполковник! – зычно окликнул Гуляев, чуть подбирая полнеющий живот, как делал это всегда, готовясь отдать приказание.

– Чего вам? – Танкист остановился. – Я вам не подчинен!..

– Сколько танков вышло из строя?

– Не подсчитано!

– Тогда вот что! Освободятся люди – пошлите их на расцепку вагонов! Сейчас придет еще паровоз…

– Я людьми швыряться не намерен, товарищ полковник! Как воевать без людей буду?

– А как же будет воевать дивизия? А? Вся дивизия? – спросил Гуляев, чувствуя, что снова сбивается на тон Иверзева, и раздражаясь на себя за это.

Воспаленные веки танкиста упрямо сузились.

– Не могу! Я отвечаю за своих людей, полковник!

В ближайшем вагоне с грохотом взорвалось несколько снарядов, взметнулась крыша, дохнуло обжигающим жаром. Лицам стало горячо. На мгновение оба отвернулись, их заволокло дымом; танкист закашлялся.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться? – послышался в эту минуту за спиной Гуляева насмешливый голос.

– По-до-жди-те! – холодно, не оборачиваясь, проговорил Гуляев и добавил жестко: – Я потребую… потребую выполнения, танкист!

– Товарищ полковник, разрешите обратиться?

– Кто еще тут? – Гуляев, морщась, круто повернулся и удивленно воскликнул: – Капитан Ермаков? Борис? Откуда тебя черти принесли?

– Здравия желаю, товарищ полковник.

Среднего роста капитан в летней выгоревшей гимнастерке с темными следами от портупеи стоял возле; тень от козырька падала на половину смуглого лица, карие дерзкие глаза, белые зубы блестели в обрадованной улыбке.

– Ну, не узнаёте, товарищ полковник! – оживленно повторял он. – Что, не верите? Доложить, что ли?

– Да откуда тебя черти принесли? – вновь проговорил Гуляев, сначала нахмурился, потом засмеялся, грубовато стиснул капитана в объятиях и сейчас же отстранил его, косясь через плечо.

– Идите, – буркнул он танкисту. – Идите.

– Дайте жрать, полковник! Толком четыре дня не ел! – сказал капитан, улыбаясь. – И сутки без дымового довольствия!..

– Да откуда ты?.. Докладывай!

– Из госпиталя. Ждали в пути, когда кончится у вас тут. Потом появляется Жорка с майором, ну и… прикатили на паровозе.

– Легкомыслие? Шутишь всё? – пробормотал Гуляев, всматриваясь в заштопанный рукав капитанской гимнастерки, и густо побагровел. – Не писал из госпиталя, хинная ты душа! А? Молчал, ухарь-купец!

– Я хочу не есть, а жрать! – ответил капитан, смеясь. – Дайте хоть сухарь! Водки не прошу.

– Жорка! – крикнул полковник. – Проведи капитана Ермакова к машине!

Жорка, до этого скромно стоявший в стороне, просветлел лицом, заговорщицки подмигнул капитану голубым невинным глазом:

– Тут в лесу. Недалеко.

Все, что можно было сделать в создавшихся обстоятельствах, было сделано. Устало догорали загнанные в тупики вагоны; с последним, как бы неохотным треском запоздало рвались снаряды. Пожар утих. И только теперь стало видно, что стоял теплый, погожий день припозднившегося бабьего лета. Чистое сияющее небо со стеклянно-высокой синевой развернулось над лесной станцией. И лишь на западе неуловимо светились в бездонной его глубине беззвучные зенитные разрывы.

Порыжевшие, тронутые осенью приднепровские леса, окружавшие черное пепелище путей, обозначились четко, как в бинокле.

Полковник Гуляев, потный, разомлевший, не без наслаждения скинув горячие сапоги с усталых ног, подставив ноги солнцу и расстегнув китель на волосатой пухлой груди, лежал в станционном садике под облетевшей яблоней. Здесь всё по-осеннему поблекло, поредело, везде неяркий блеск солнца, везде хрупкая прозрачная тишина, вокруг легкий шорох палых листьев, чуть-чуть тянуло свежим воздухом с севера.

Капитан Ермаков лежал рядом, тоже без сапог, без ремня и фуражки. Полковник, хмурясь, сбоку рассматривал его исхудалое, побледневшее лицо, прямые брови; черные волосы упали на висок, шевелились от ветра.

– Та-ак, – проговорил Гуляев. – Никак, раньше времени прибежал? Что, не терпелось, терпежу не было?

Борис вертел опавший яблоневый лист, задумчиво щурился на него.

– Променять госпитальную койку вот на это… стоило, честное слово, – ответил он, сдунул лист с ладони, проговорил полусерьезно: – Вы что-то, полковник, растолстели. В обороне стоите?..

– Ты мне не вкручивай, – недовольно перебил Гуляев. – Я спрашиваю: почему прибежал?

Борис потянулся к яблоне, сорвал голую веточку, внимательно осмотрел ее, сказал:

– Вот, оторвал эту ветку – и она погибла. Верно? Ладно, оставим лирику. Как там моя батарея, жива? – И, слегка усмехнувшись, повторил: – Жива?

– Твоя батарея ночью форсировала Днепр. Ясно? – Гуляев повозился, поерзал животом по желтой траве, по сухим листьям, спросил: – Какие еще вопросы?

– Кто командует батареей?

– Кондратьев.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Кондратьев.

– Вот что, – грубовато и решительно проговорил Гуляев, – хочу предупредить тебя, и без шуток, дорогой мой. Будешь грудью по-дурацки, по-ослиному пули ловить, храбрость показывать – к чертовой бабушке спишу в запасной полк! И баста! Спишу – и баста! Убьют ведь дурака! Что?

– Ясно, – сказал капитан. – Все ясно.

Обветренное, крупное, заметное покатым морщинистым лбом лицо полковника медленно отпускало выражение недовольства, нечто похожее на улыбку слабо тронуло его губы, и он проговорил с грустным весельем:

– Оторванная ветка! Ска-жи-те! Философ! Пороть тебя некому!

Лежа на спине, Ермаков по-прежнему задумчиво глядел в холодноватую синеву неба, и Гуляев подумал, что этому молодому здоровому офицеру мало дела до его слов, до откровенного беспокойства, не предусмотренного никаким уставом, – они знали друг друга со Сталинграда. Был полковник одинок, вдов, бездетен, и он точно бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как это иногда бывает у немало поживших на свете и не совсем счастливых одиноких людей.

Долго лежали молча. Пустой, перепутанный паутиной садик был насквозь пронизан золотистым солнцем. В теплом воздухе планировали листья, бесшумно стукаясь о ветви, цепляясь за паутину на яблонях. В тишину долетало отдаленное гудение танков из леса, тонкое шипение маневрового паровозика на путях, отзвуки жизни.

Сухой лист упал полковнику на плечо. Он медлительно смял его в кулаке, скосил глаза на Ермакова.

– Прорывать оборону будем. Крепкий орешек на правом берегу. Что замолчал?

– Так, думаю. И сам не знаю о чем, – сказал Ермаков.

Со стороны вокзала, приближаясь, послышались голоса, показавшиеся странными здесь, – женские голоса, звучные и будто стеклянные в тихом воздухе полуоблетевшего сада. Полковник Гуляев, неловко повернув обожженную шею, крякнул от боли, недоуменно оглядываясь, спросил:

– Это что же такое?

По тропе, левее вокзала, через сад двигались две женщины, несли огромный сундук, переплетенный веревками. Одна, молодая, босоногая, в выцветшей блузке, небрежно заправленной в юбку, шла изогнувшись, напрягая крепкие икры, другая, постарше, была в телогрейке, в сапогах, смуглое лицо измождено, волосы растрепались, и солнце, бившее сзади, просвечивало их.

– Далеко ли, красавицы? – крикнул Гуляев и, кряхтя, сел, потер колени.

Женщины опустили сундук; молодая выпрямилась, нестеснительно оглядела грузноватую фигуру Гуляева, игриво-дерзким взглядом скользнула по лицу Ермакова и вдруг фыркнула, засмеялась.

Описание презентации по отдельным слайдам:

1 слайд

Описание слайда:

2 слайд

Описание слайда:

Юрий Бондарев (род. 15 марта 1924) Родился 15 марта 1924 в городе Орске Оренбургской области в семье Бондарева Василия Васильевича (1896-1988), народного следователя, и Бондаревой Клавдии Иосифовны (1900-1978). В 1931 они переехали в Москву. Участник Великой Отечественной войны (с августа 1942), младший лейтенант. Окончил Чкаловское артиллерийское училище и Литературный институт им. А. М. Горького (1951).

3 слайд

Описание слайда:

Произведения: Дебютировал в печати в 1949. Первый сборник рассказов «На большой реке» вышел в 1953. Автор рассказов (сборник «Поздним вечером», 1962), повестей «Юность командиров» (1956), «Батальоны просят огня» (1957; телесериал «Батальоны просят огня» по мотивам повести, 1985), «Последние залпы» (1959; одноимённый фильм, 1961), «Родственники» (1969), романов «Горячий снег» (1969), «Тишина» (1962; одноименный фильм, 1964), «Двое» (продолжение романа «Тишина»; 1964), «Берег» (1975). Автор сценария фильма, снятого по роману «Горячий снег» (1972; Государственная премия РСФСР имени братьев Васильевых). Один из соавторов сценария киноэпопеи «Освобождение» (1970; Ленинская премия).

4 слайд

Описание слайда:

Батальоны просят огня: “Батальоны просят огня” - второе по счету произведение Ю. Бондарева о войне, но первая его повесть, в которой настолько ярко проявился талант писателя, соединяющего в своих работах анализ человеческой души и осмысление философских проблем. Это так же самое первое и самое смелое произведение тех лет, в котором не было патриотических криков: “Ура, мы победили! Да здравствует наша великая социалистическая Родина!” - а была только голая правда о войне. Впервые здесь был поставлен вопрос о средствах, которыми эта победа была достигнута.

5 слайд

Описание слайда:

Батальоны просят огня: В основе сюжета лежит один из решающих этапов Великой Отечественной войны - форсирование советскими войсками Днепра. Два батальона брошены в гибельный прорыв на занятый немцами берег Днепра с целью отвлечь на себя силы противника и тем самым облегчить дивизии бросок на стратегически важный город Днепров. Солдатам отдан приказ: держаться до последнего.

6 слайд

Описание слайда:

Борис Ермаков: Ермаков - один из командиров батальона, отправленного на смерть. Много часов солдаты этого батальона вынуждены выдерживать натиск намного превосходящих сил врага, ожидая поддержки артиллерии. Но командование изменило планы, и батальон не получает помощи. Ермаков находится среди солдат, так же как они, участвует в бою.

7 слайд

Описание слайда:

Борис Ермаков: Перед глазами у него не просто батальон, а конкретные люди, конкретные судьбы и чувства. И он переживает их гибель как потерю родных людей. Последними усилиями Ермаков пытается вывести оставшихся солдат из окружения, но почти все гибнут во время этого прорыва. “Я последний из батальона и остался один... Так разве это не смерть? И зачем я еще я живу, когда все погибли?” - думает он. Борис Ермаков винит себя в смерти батальона, и даже после возвращения у него не перестает болеть сердце. Все же он видит в гибели людей и ошибку начальства.

8 слайд

Описание слайда:

Жорка: Адъютант Жорка Витьковский. Жорка живет “нехитро и бездумно, как птица”, и меньше всего думает о себе. Он не проникает в суть событий, всегда спокоен и весел, и так же не задумываясь убивает людей, расстреливает взятого в плен русского солдата, перешедшего на сторону немцев.

9 слайд

Описание слайда:

Шурочка: Женский образ в повести - санитарка Шура. На войне она проходит свое испытание доброты, любви, верности, и, может быть, для нее оно заканчивается лучше, чем для многих других героев.

Сочинение

«Батальоны просят огня» - повесть об Отечественной войне, о непосильном и трагическом подвиге солдат возникла, по признанию автора, не сразу. Бондарев, как мы знаем, был убежден в своей неподготовленности к большой литературной форме и сомневался, сможет ли он, «обыкновенный смертный», вернувшийся с фронта офицер, прибавить хоть что-нибудь к тому, что уже сказали о войне другие известные писатели.

Замысел «Батальонов» возник в темную июльскую ночь в двух тысячах километров от Москвы, на середине любимой реки Бондарева - Белой. Полный умиротворяющего спокойствия, вслушивался он в осторожные ночные звуки, в редкие капли воды с весел. За лесами над городом розовело далекое зарево, пахло острой речной сыростью, доносились тихие голоса рыбаков с соседних лодок. Но вот где-то на берегу взвыла буксующая машина, долетел «пулеметный» треск трактора, и сразу перед глазами встало другое зарево, высота, занятая противником, орудия, стреляные гильзы. Представилось, будто вот-вот взовьются сигнальные ракеты и начнется переправа туда, на другой берег Днепра, где натужно гудят немецкие танки.

Оказывается, память цепко хранила то, чего уже нет, что прошло. Достаточно было одного ассоциативного соприкосновения с прошлым и все вернулось, ожило. В разбуженном сознании возникли лица, обстановка, та особенная, ни с чем не сравнимая сосредоточенность ожидания, которая охватывает человека перед началом боя.

Писатель не раз замечал, что порой самая простая случайность давала толчок воображению, мысли, фантазии, неожиданно и радикально переламывала только что владевшее им настроение. Пронзительно заскрежещет трамвай на повороте, высекая фиолетовую искру, запахнет сырой землей, вдруг напомнившей смерть на безымянной высоте, послышится где-то прощальный гудок паровоза, пахнёт нефтяным запахом шпал, встанут перед глазами вечерние облака, багрово подсвеченные снизу закатом, протянутся по горизонту дымы, вершины деревьев покажутся вырезанными черным по красному - и сразу словно толкнет в грудь…

И начинаешь вспоминать, сравнивать, спрашивать себя: а где это было, когда? Не на той ли маленькой железнодорожной станции, которую только что разбомбили немецкие самолеты и описанием которой открывается повесть «Батальоны просят огня»? Или, может быть, в ночь накануне форсирования Днепра этими батальонами?

Так и в ту июльскую ночь на реке Белой окончательно окрепло желание Бондарева рассказать о войне, о людях, которых хорошо знал, любил, помнил, вместе с кем шагал по размытым дождями или пыльным, растоптанным и разъезженным фронтовым дорогам от безбрежно заснеженных и окоченелых степей Сталинграда, через Украину и Польшу, к Карпатам. Вместе толкали они плечом увязающие в грязи орудия, стояли на прямой наводке впереди пехоты, ели пропахшие гарью и немецким толом помидоры, делились последним табаком…

Повесть «Батальоны просят огня» начиналась «сразу». В первом же абзаце автор сообщал, что «бомбежка длилась минут сорок. В черном до зенита небе, неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом уходили немецкие самолеты. Они шли низко над лесами на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое, казалось, пульсировало в клубящейся мгле.

Все горело, рвалось, трещало на путях, и там, где еще недавно стояла за пакгаузом старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов, дымясь, чернела гора обугленных кирпичей; клочья горячего пепла опадали в нагретом воздухе».-

Как видим, картина дана рельефно и точно, без комментария, который, в сущности, не требуется. Событие, чреватое драматическими последствиями, подано намеренно просто, как нечто обыденное на фронте. И хотя случилась беда - немцы разбомбили эшелон с вооружением и боеприпасами, предназначенными для предстоящей важной операции,- автор сообщает об этом без нарочитого нагнетания, почти протокольно:

* «То, что горело сейчас на этой приднепровской станции, лопалось, взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов, и то, что было накрыто на платформах тлеющими чехлами,- все это уже значилось словно бы собственностью Гуляева, все это прибыло в армию и должно было поступить в дивизию, в его полк и поддерживать в готовящемся прорыве. Все погибало,пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели…»

Метрах в иятидесяти от перрона, под прикрытием каменных стен уцелевшего вокзала, стояла группа офицеров, доносились приглушенные голоса. «В середине этой толпы на голову выделялся своим высоким ростом командир дивизии Иверзев, молодой румяный полковник в распахнутом стального цвета плаще с новыми полевыми погонами. Одна щека его была краснее другой; синие глаза источали презрение и злость».

Серый плащ и такой же китель, какие редко носили на фронте офицеры переднего края, румяное молодое лицо, контрастирующее с усталыми, тусклыми лицами невысыпающихся фронтовых командиров, синие глаза, источающие холодное презрение, запомнятся. Входя в резкое противоречие с обстановкой и людьми, воюющими уже не первый год, они произведут неблагоприятное впечатление. Из резерва, подумает об Иверзеве Борис Ермаков, увидев его чистенькое обмундирование и свежее, хорошо выбритое лицо. Сейчас уедет обратно в дивизию, мелькнет в голове Гуляева, сделал разнос, дал указания, можно убраться подальше от передовой.

* Но вот «все, что можно было сделать в создавшихся обстоятельствах, было сделано. Устало догорали загнанные в тупик вагоны; с последним, как бы неохотным треском запоздало рвались снаряды. Пожар утих. И только теперь стало видно, что стоял теплый, погожий день припозднившегося бабьего лета. Чистое, сияющее небо со стеклянно высокой синевой развернулось над лесной станцией. И только на западе почти неуловимо светились в бездонной его глубине беззвучные зенитные разрывы».

Контраст уже с самого начала создает ту особую атмосферу и настроение, когда по-особому и тоже контрастно воспримутся и неожиданное появление на станции капитана Ермакова, числившегося в госпитале, и его противоположность иверзевскому облику, манере держать себя с людьми. Оба они сильные, красивые люди, но как противоположна их красота, какие разноречивые чувства вызывает она!

Не думаю, чтобы уже здесь, на первых страницах, слова Гуляева об «ослиной храбрости» были произнесены с далеко идущим прицелом. Но в конце повести, когда завершится отчаянный бросок батальона на вражеский дзот, они, возможно, припомнятся. Как припомнится и «голая веточка», сорванная Борисом. Пока же читатель отнесется к словам полковника как к законному и обоснованному предупреждению старшего командира, не таящего своего «откровенного беспокойства, не предусмотренного никаким уставом». Гуляев и Ермаков знали друг друга со Сталинграда. «Был полковник одинок, вдов, бездетен, и он точно бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как это иногда бывает у немало поживших и не совсем счастливых одиноких людей».