Значение свирский алексей иванович в краткой биографической энциклопедии. Значение свирский алексей иванович в краткой биографической энциклопедии Свирский алексей иванович биография

Алексей Иванович Свирский ( -) - российский писатель -беллетрист .

Биография

Родился в бедной еврейской семье. С 12 лет Свирский путешествовал по всей России, был в Персии и Турции, бывал в тюрьмах, ночлежных домах и притонах. Работал портовым грузчиком, упряжным в донецких шахтах, чернорабочим на вышках Баку, на виноградниках и табачных плантациях Кавказа и Бессарабии. Первое стихотворение Свирского, посвященное памяти А. Кольцова , было напечатано в 1892 в газ. «Ростовские н/Д. известия». С этих пор Свирский начал регулярно писать очерки «из босяцкой жизни». Первые книги - «Ростовские трущобы», «По тюрьмам и вертепам», «Погибшие люди» - вышли в 1893, 1895, 1898, получив одобрение критика Скабичевского . Свирским написано около 20 книг - рассказов, очерков, повестей и пьес. После Великой Октябрьской пролетарской революции Свирский вступил в партию. В период гражданской войны был в Красной армии , с 1921 принимал участие в работе Всероссийского союза писателей.

Темы произведений Свирского: жизнь городского «дна», ремесленного пролетариата, еврейской бедноты, фабричных рабочих, шахтеров, обывателей, интеллигенции и др.

Особенного внимания среди советской критики, удостоилась повесть «Записки рабочего», появившаяся в 1907 году и тогда же сожженная по постановлению петербургской судебной палаты. Тема повести - "рост сознательности молодого пролетария, который приходит к убеждению в необходимости борьбы" не только с «капиталистами-хозяевами», но и со всей политической системой царской России. Однако это произведение по мнению советских критиков, «носило черты „агитки“, не свободной и от идеологических ошибок» (противопоставление жизни русских рабочих почти «идиллическому» существованию западных пролетариев). Похвальных отзывов советских критиков удостоилсь очерки, изображающие жизнь ремесленного пролетариата, главным образом молодежи («Дебют» и др.), а также еврейского ремесленничества («Портной Хацкель»).

Особое место в творчестве Свирского занимает изображение детей и подростков городской окраины. Свирский дает яркие и красочные картины жизни полунищей и совершенно нищей детворы, вынужденной с ранних лет в ожесточенной борьбе добывать себе кусок хлеба («Дети улицы», «Первый выход», «Вор» и повесть «Рыжик» - наиболее популярные произведения Свирского о детях). Особенно хороша повесть «Рыжик».

Послеоктябрьская действительность еще не нашла своего отражения в творчестве Свирского. Рассказы Свирского из послереволюционной жизни («Стальное сердце», «Хорошая жизнь» и др.) критиковались, как «слабые». Зато автобиографическая повесть «История моей жизни», рисующая тяжелое детство автора, его скитальческую голодную жизнь, жестокую борьбу за существование и «постепенное осознание порочности существовавшего общественного строя» удостоилось хвалебных отзывов.

Библиография

• Собр. сочин., 6тт., изд. «Освобождение», СПБ, 1909-1916 (т. VI - изд. «Северные дни»); Полное собр. сочин., с автобиограф. и критико-биограф. очерком И.Кубикова, 10тт., «Зиф», М. 1928-1930; История моей жизни, изд. «Советский писатель», М., 1935.
• Машбиц-Веров И. Творчество А. Свирского, «На литературном посту», 1926, № 2; ГроссманЛ., А.Свирский, «Красная нива», 1926, № 12; ДинамовС., А.Свирский, «Книгоноша», 1926, № 14; Соболев Юр., А.Свирский, «Журналист», 1926, № 3; Смирнов-КутачевскийА., Мастер очерка, «Красная новь», 1929, № 11.
• Владиславлев И. В. Русские писатели, изд. 4, М. - Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия (1917-1927), т. I, М. - Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, М., 1928.

Литература

• Литературная энциклопедия. - В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература. Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929-1939.

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Свирский, Алексей Иванович" в других словарях:

- (1865 1942) русский писатель. Повесть для детей Рыжик (1901) и др. произведения из жизни бедноты в России … Большой Энциклопедический словарь

Свирский (Алексей Иванович) беллетрист. Родился в 1865 году. Сын рабочего на табачной фабрике, С. десять лет вел странствующую жизнь, попадал в тюрьмы и этапы за бесписьменность и хорошо изучил мир бродяг и босяков. С 1892 года он стал печатать… … Биографический словарь

Русский советский писатель. Член КПСС с 1919. Род. в семье рабочего. Был беспризорником, подёнщиком, скитался по России. Печатался с 1892. Автор сборников рассказов и очерков… … Большая советская энциклопедия

- (1865 1942), русский писатель. Рассказы и очерки о судьбе выходцев из низших слоёв общества «Погибшие люди» (т. 1 3, 1898). Лирическая повесть о скитаниях беспризорника «Рыжик» (1901), «Еврейские рассказы» (1909) из жизни еврейской бедноты в… … Энциклопедический словарь

Беллетрист. Род. в 1865 г. Сын рабочего на табачной фабрике, С. десять лет вел странствующую жизнь, попадал в тюрьмы и этапы за "бесписьменность" и хорошо изучил мир бродяг и босяков. С 1892 г. он стал печатать свои интересные очерки из … Большая биографическая энциклопедия

Беллетрист. Род. в 1865 г. Сын рабочего на табачной фабрике, С. десять лет вел странствующую жизнь, попадал в тюрьмы и этапы за бесписьменность и хорошо изучил мир бродяг и босяков. С 1892 г. он стал печатать свои интересные очерки из трущобной и … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

АГАФАНГЕЛ ОЛОНЕЦКИЙ (Амосов Алексей Иванович) - (Амосов Алексей Иванович; 1841, дер. Алексеевская Сольвычегодского у. Вологодской губ. 27.12.1909, Александро Свирский мон рь), архим. Сын зажиточного крестьянина. Рано потерял отца, оставшись старшим в семье, где было еще 5 детей. В 14 лет ушел… … Православная энциклопедия

Алексей Иванович (1865) писатель беллетрист. Р. в бедной еврейской семье. С 12 лет С. скитался по всей России, был в Персии и Турции, находя временный приют в тюрьмах, ночлежных домах и притонах. Работал портовым грузчиком, упряжным в донецких… … Литературная энциклопедия

Алексей Иванович (1865 1942), русский писатель. Рассказы и очерки о люмпенах Погибшие люди (т. 1 3, 1898). Лирическая повесть о скитаниях беспризорника Рыжик (1901), Еврейские рассказы (1909) из жизни еврейской бедноты в России.… … Русская история

Свирский, Алексей Иванович, беллетрист, род. 8 окт. 1865 г. в семье рабочего-кровельщика на табачной фабрике. Мать, из-за тяжелых материальных условий, вынуждена была пойти в прислуги. На 5-м году жизни С., родители его развелись; отец забрал детей (С. и старшую его двумя годами сестру) к себе и увез на свою родину, в уезд. гор. Свенцяны, Виленск. губ. Через некоторое время, по просьбе матери, отец отправил детей к ней в Житомир совсем одних. Добравшись после всяческих мытарств через месяц в Житомир, С. и его сестра застали мать при смерти в больнице. По смерти матери С. был взят к себе теткой, „самой многодетной и самой бедной женщиной во всем городе“; через короткое время, прибитый ее мужем, ушел от нее и пристал к беспризорным. 12-ти лет вовсе ушел из Житомира. В продолжение последующих пятнадцати лет несколько раз исходил вдоль и поперек всю Россию. Проникал в Персию. Однажды, спрятавшись в пароходном трюме, попал из Одессы в Константинополь. Не зная ремесла и будучи малограмотным, работал изредка и случайно, когда нужда и голод заставляли браться за труд. На Волге выгружал баржи, поденничал в портах Черного моря, в Баку - на вышках, опускался упряжечным в шахты Донбасса; в Крыму, на Кавказе и Бессарабии работал на виноградниках, на табачных плантациях; в Туркестане ставил марки на хлопковых тюках; на севере подбивал шпалы на железн. дорогах; работал на кирпичных заводах; жил среди рыбаков, плотовщиков и землекопов. Спутниками его, по собственным словам, были „бродяги, промысловые нищие, воры, мелкие авантюристы, проститутки, босяки всякого рода и вида“. Свой кров он находил „в тюрьмах, полицейских участках, ночлежных домах, чайных и всякого рода притонах. Чаще всего проводил ночи под открытым небом: в лесах, оврагах, на улицах больших городов, в садах, на бульварах, под мостами, в недостроенных домах“. В 1891 г., попав в Ростов-на-Дону, случайно в городском саду познакомился с портным Христо, который приютил его, делясь с ним последним куском. Христо обратил внимание на литературные наклонности С. и однажды отнес „вместе с брюками для редактора“ несколько его стихотворений в редакцию „Ростовских-на-Дону Известий“. Одно из них, посвященное памяти Кольцова, было напечатано в номере „Известий“ от 15 окт. 1892 г. Это было первым выступлением С. в печати. Вслед за этим С. предпринял писание ряда очерков из босяцкой жизни, в 1893 г. вышедших отдельной книгой. Около этого же времени С. встретился с папиросницей табачной фабрики Асмолова, Татьяной Алексеевной Ростовцевой, и женился на ней. Встреча с Т. А. имела огромное значение в жизни С. По его собственным словам, только ей он „обязан тем, что вышел на писательскую дорогу“. Первые книги С. „Ростовские трущобы“, „По тюрьмам и вертепам“ обратили на себя внимание петербургской критики. Скабичевский в „Новостях“ 1895 г. посвятил им два обширных фельетона. Под влиянием сочувственных отзывов С. переезжает в 1896 г. в Петербург. С этого времени начинается собственно литературная жизнь С. При помощи Вас. Ив. Немировича-Данченко в „Новост.“ печатается ряд очерков С. из жизни промысловых нищих и тюремного быта. В дальнейшем С. печатается в „Петерб. Листке“ (под псевдонимом А. Ростовский), в 1899 г. в марксистской „Жизни“ (роман „Преступник“), в детских журналах: „Всходы“ (в бесплатн. приложении к журн. дан был „Рыжик“); „Родник“; в толстых журн.: „С. М.“, „В. Е.“ и др. В 1907 г. выходят его „Записки рабочего“, уничтоженные цензурой. С 1908 по 1912 г., под влиянием еврейских погромов, С. пишет 4 книги рассказов из еврейской жизни. С 1910 г. пишет по преимуществу из рабочей жизни. В 1905-8 г.г. в столичных и провинциальн. театрах идет ряд пьес С.: „Тюрьма“, написанная еще в 1897 г., „Белый ангел“, „На покое“ (совместно с Куприным), „Заратустра села Будникова“. В 1906 г. С. редактирует „Новую Газету“, в 1914-15 г.г. журн. „Рубикон“. После революции 1917 г. С. отдается общественно-политической работе, в 1919 г. вступает в РКП(б) и уходит добровольцем на фронт. С 1922 г. С. переезжает в М., где живет и поныне, принимая на себя управление „Домом Герцена“, принадлежащим В. С. Пис. В настоящее время С. работает над большой автобиографической „Повестью о жизни моей“. Псевдонимы: А. И. Донской, А. Ростовский, Сиверский.

Кн. С.: 1) „Ростовские трущобы“. Изд. авт. Р. н/Д. 1893 г.; 2) „По тюрьмам и вертепам“. М. 1895 г.; 3) „Несчастные дети“. СПБ. 1898 г.; 4) „Погибшие люди“ (т. I „Мир трущоб“, т. II „Мир тюрем“, т. III „Мир нищих и пропойц“). Изд. Морозова. 1898 г.; 5) „Смертная казнь“. Расск. Изд. „Энергия“. СПБ. 1899 г.; 6) „Вечные странники“. Изд. „Энергия“. СПБ. 1899 г.; 2-е изд. ГИЗ. 1922 г.; 3-е изд. „Огонек“; 7) „Рыжик“. Изд. „Всходы“. СПБ. 1901 г. (в 1928 г. в ЗИФ‘е вышло 10-е издание.; переведен на фр. и англ. яз.); 8) „Преступник“, „Записки арестанта“ и др. Изд. Прокопович. СПБ. 1902 г.; 2-е изд. М. 1917 г.; 9) „Заратустра села Будникова“. Изд. „Театр и искусство“. СПБ. 1904 г.; 10) „На покое“. Пьеса (совместно с Куприным). СПБ. 1908 г.; 11) Собрание сочинений в 5 томах. Изд. „Освобождение“. 1909-1911 г.г.; 12) „Еврейские рассказы“. Изд. Ясного. 1912 г.; 13) „Забракованный“ (в „Общедоступ. библиот. Ступина“). М. 1912 г.; 10-е изд.; в период 1906-1909 г.г. большое количество изданий для народа в изд-вах: „Донская Речь“, Рапп и Потапов, Харьк.; „Копейка“, Петр. Рассказы - „Смертная казнь“, „Братцы, спасите“, „Бунт“, „Гишпанка“, „Дикий Баркас“ и др.; 14) „Белый ангел“; 2-е изд. СПБ. 1914 г.; 15) „В черте“. Расск. Изд. Попова. СПБ. 1914 г.; 16) „В пламени войны“ (под псевдонимом А. И. Донской). Изд. контрагентства Сытина. М. 1916 г.; 17) „На костре“ (т. VI. Собр. сочинений). Изд. „Северн. дни“. М. 1916 г.; 18) „Во тьме“. (Повесть из жизни углекопов). Изд. „Крылья“. П. 1919 г.; 19) „Мужик и капитал“. ГИЗ. 1920 г.; 20) „Прозрел“. ГИЗ. 1922 г.; 21) „Тюрьма“. Пьеса. ГИЗ. Изд. 3-е. М. 1922 г.; 22) „Черные люди“. ГИЗ. М. 1922 г.; 5-е изд. ГИЗ. 1925 г. (Перевед. на немецк. яз. в 1923 г.); 23) „На костре“. Рассказы. Изд. „ЗИФ“. М. 1923 г.; 3-е изд. 1925 г.; 24) „Хорошее время“. Изд. Сойкина. М. 1923 г.; 25) „Крылатые инженеры“. Изд. „ЗИФ“. М. 1924 г.; 26) „Лагерь смерти“. Изд. „ЗИФ“. М.-Л. 1924 г.; 4-е изд.; 27) „Убийцы“. Изд. „ЗИФ“. М.-Л. 1924 г.; 4-е изд.; 28) „Записки рабочего“. Изд. „ЗИФ“. М.-Л. 1925 г.; 29) „Из мрака прошлого“. Изд. „ЗИФ“. 1925 г.; 5-е изд.; 30) „Искатели янтаря“. Изд. „ЗИФ“. М.-Л. 1925 г.; 4-е изд.; 31) „На волоске“. Рассказ. Изд. „Огонек“. М. 1925 г.; 32) „В дни бесправия“. Изд. „Пролетарий“. Харьк. 1927 г. 33) „Преступник“, „ЗИФ“ М. 1928 г.

О С.: 1) Энциклопедическ. словарь бр. Гранат, т. ХІ; 2) Андреевич-Соловьев. „Жизнь“. 1900 г., кн. IV, VI, VIII; 3) Исбах. „Октябрь“. 1925 г., кн. V; 4) Кубиков, И. Н. „Рабоч. класс в русской литературе“. Изд. 4-ое; 5) Машбиц-Веров. „Творчество Свирского“. „На лит. посту“. 1925 г., кн. 2.

ОТКУДА ВЗЯЛСЯ РЫЖИК И КТО ЕГО ПРИЮТИЛ

Птицы еще спали, когда Аксинья вышла открывать ставни. Молодая женщина тихо скрипнула в сенях дверьми и перешагнула порог.
Солнце еще не взошло, но рассвет уже был близок. На востоке небосклон окрашивался в золотисто-сиреневый цвет. Звезды быстро гасли одна за другой. Береговая улица, или, как ее иначе называли, Голодаевка, спала крепким сном. Улица эта была застроена с одной только стороны, другая же сторона представляла собой высокий крутой обрыв, спускавшийся к реке.
Аксинья, прежде чем открыть ставни, перешла босыми ногами пыльную немощеную улицу и остановилась на краю речного обрыва. Над рекой медленно расплывались серые клочья тумана. Маленькие, хилые домишки тесной ломаной шеренгой толпились на краю обрыва.
Хозяева этих хижин хотя и называли себя домовладельцами, но были бедняками родовитыми: бедность, нужда и всякие невзгоды переходили к ним из рода в род, как переходят к богатым громкие титулы или миллионные наследства. На Голодаевке никто не мог похвастать ни богатым дедушкой, ни промотанным имением.
Бедность жила здесь с незапамятных времен, так что голодаевцы давно уже привыкли к своей нужде, как негры привыкли к тропическому зною или как эскимосы – к жестоким морозам.
Не богаче других была и Аксинья, жена Тараса Зазули. Муж ее хотя и был по ремеслу столяр и гробовщик, но денег у него никогда почти не было. Единственно, когда Зазули считали себя богачами, – это только во время Проводской или Успенской ярмарок, когда Тарас продавал партиями столы и табуреты, заранее заготовляемые им в своей мастерской.
В последние дни Тарас был занят именно этим делом. До ярмарки оставалось немного, и он очень спешил.
Просыпался Зазуля раньше обыкновенного и работал до глубокой ночи. Вот почему жена его в тот день, когда начинается наш рассказ, так рано вышла открывать ставни.
Зазулиха (так за глаза называли соседки Аксинью) постояла с минуту на берегу, бросила сонный взгляд на небо, громко зевнула, перекрестила рот и направилась к своей хате.
Она стала открывать ставни. Всех окон в доме Зазулей было три. Молодая женщина открыла ставни, прикрепила их веревочками к стене, чтобы ветер ими не хлопал, и направилась было в хату, как вдруг услышала чьи-то тихие, жалобные стоны. Смуглое, загорелое лицо Аксиньи вытянулось от удивления и любопытства.
– Ой, ой, ой!.. – стонал кто-то за домом.
Аксинье показалось, что стонет женщина. Несколько секунд прислушивалась она к странным звукам, пугливо озираясь по сторонам. Но вокруг не было ни одной живой души. Наконец Аксинья победила страх, и когда стоны особенно усилились, она подобрала ситцевую юбку и бросилась бежать, перепрыгивая через бурьян и крапиву, росшие около дома, в ту сторону, откуда слышались стоны. Аксинья скрылась. Наступила тишина. Спустя немного Зазулиха с искаженным от страха лицом выбежала из-за угла дома и бросилась прямо в хату.
Тарас стоял перед верстаком и налаживал доски. Его громадная наклоненная фигура занимала чуть ли не половину комнаты. Одет он был в широкие шаровары и серую рубаху, а на босых ногах – мягкие самодельные шлепанцы.
– Тарас, выйди скорей на улицу! – крикнула запыхавшаяся Аксинья, вбежав в мастерскую.
Лицо у нее было бледное, испуганное. Она вся дрожала.
– А что я там забыл, на улице?.. – проговорил равнодушным тоном Тарас, не отрываясь от дела.
– Иди скорей, иди же, говорю тебе… Посмотри, что случилось! – воскликнула Аксинья.
– А что случилось? Курица удавилась?.. – засмеялся Зазуля.
– У, каменный ты человек!.. – озлилась жена. – Выйдешь ли ты из хаты, аль нет?
– Как не выйти… От бабьего крика не только что из хаты, а из кабака и то выйдешь, – сказал Тарас и, низко наклонив голову, чтобы не стукнуться о косяк, вышел из мастерской.
Аксинья забежала вперед.
– Вот здесь, за сарайчиком… Слышишь, стонет? Сюда иди!.. Слышишь?.. – задыхаясь от волнения, шептала Аксинья.
Тарас молча следовал за нею, пыхтя трубкой, которую он успел закурить по дороге.
– Вот здесь, смотри!.. Слышишь? – шепнула Аксинья.
Тарас остановился. Перед ним на траве лежала женщина, а рядом с нею мирно спал завернутый в тряпки крошечный ребенок. Из полуоткрытого рта женщины вылетали слабые, хриплые стоны. Голова ее, повязанная темным дырявым платком, лежала на серой котомке. Бледная, с почерневшими губами, она имела вид умирающей. Глаза ее, неподвижные и как будто стеклянные, были устремлены в одну точку. Одежда ее состояла из грязных бесформенных лохмотьев.
Тарас с Аксиньей молча, но значительно переглянулись, когда подошли к умирающей.
– Спроси-ка, кто она и как сюда попала, – тихо сказал Тарас жене.
– Послушай, милая, откуда ты? – приступила к допросу Аксинья, наклонившись над больной. – Ты больна? Это твой ребенок?.. Как ты сюда попала?..
Аксинья задавала вопрос за вопросом, но ответа не последовало. Незнакомка умирала – это было ясно.
– Я людей позову, – решительно заявила Зазулиха, взглянув на мужа.
– И то правда… Разбуди соседей, а то еще невесть что подумают, – согласился Тарас.
Аксинья убежала. Вскоре ее звонкий голос нарушил тишину наступающего утра.
– Выходите!.. – кричала Аксинья, стуча в ставни соседних домов.
Минут через десять небольшой дворик Зазулей был полон народа.
Солнце еще не успело взойти, когда неизвестная женщина умерла. В ту самую минуту, когда она испустила последний вздох, проснулся ее ребенок. Он заметался и заплакал. Прибежавшие бабы, у которых были свои дети, услыхав голос плачущего ребенка, сейчас же определили, что ему всего три месяца от роду.
Аксинья, отвечая на вопросы, рассказывала, как она встала, как вышла открывать ставни и как услыхала стоны.
– Она, стало быть, живая была? – перебивали ее слушатели.
– Конечно, живая, ежели стонала! Мертвые не стонут, – пояснила Зазулиха и продолжала свой рассказ.
А ребенок не переставал кричать, надрывая грудь.
– Его накормить надо, – догадалась одна из женщин и взяла его на руки.
Женщину эту звали Агафья-портниха. Муж ее был портной, человек слабый и пьющий. У Агафьи было пятеро ребят, из них один грудной.
Ребенок, как только очутился на руках у Агафьи, сейчас же замолк и припал к ее груди, точно замер.
– Ишь, как сосет! – удивлялся Тарас, у которого своих детей не было.
– Дитя есть хочет, известное дело… У покойницы, может, и молока-то не было, – хором заговорили женщины, перебивая друг друга.
– Эй, вы, тише, начальство едет! – крикнул кто-то.
Бабы умолкли.
Вдали показался голодаевский городовой, Прохор Гриб, как его прозвали обыватели Береговой улицы. Это был старый отставной солдат, с мягким, точно вымоченным и выжатым лицом. На его сухом отвислом подбородке серебрилась белая щетина давно не бритой бороды. Прохор нюхал табак, и от этого его седые жидкие усы возле носа были покрыты темно-коричневыми пятнами. Сколько ему было лет, он сам не знал. Иногда он говорил, что ему восемьдесят, а иногда утверждал, что ему давно уже стукнуло сто. Городовым он был поставлен с незапамятных времен. Голодаевцы привыкли к Грибу, видя его перед собой всю жизнь, и смотрели на него так, как люди обыкновенно смотрят на речку, что вечно течет по одному и тому же направлению, или на дерево, пережившее несколько человеческих поколений.
– Что здесь такое? – жуя губами, спросил Гриб, подойдя ближе.
– Нищая померла, – ответил Тарас и снова раскурил трубку.
– Человек помер, а тебе курить надо! – упрекнул старик Зазулю и укоризненно покачал головой.
Потом он достал табакерку, воткнул в ноздри две щепотки табаку и громко чихнул.
– Будь здоров, дедушка!..
– Проживи еще двести лет!..
– Расти большой!.. – приветствовали Гриба мальчишки, прибежавшие, как и взрослые, на крик Аксиньи.
– Пошли вон отсюда!.. Я вам!.. – закричал на детей старик и пригрозил им своей шашкой, имевшей такой же древний вид, как и он сам.
– Ой, дедушка, не пужай: со мной родимчик будет! – воскликнул один из мальчишек.
Другие покатились со смеху.
– Эй, вы, чего ржете?.. Проваливайте, пока целы! – крикнул на них Тарас и топнул ногой.
Ребята мгновенно притихли.
Прохор Гриб подошел к трупу женщины и обнажил свою желтую безволосую голову. Издали голова его была похожа на большой бильярдный шар.
В толпе по поводу случившегося стали высказывать всевозможные догадки и предположения. Одни говорили, что покойница – крестьянка и что она умерла с голоду; другие полагали, что она отстала от партии рабочих, что вчера проходила через город; а Арина Брехуха, жена Сидора-печника, толстая плосколицая женщина, известная сплетница, настойчиво утверждала, что покойницу задушили грабители.
– Полно врать, Ариша! – пробовал остановить ее муж, присутствовавший тут же. – От твоей лжи вон, гляди, даже галка на заборе и та покраснела…
– Не галка, а нос твой от водки покраснел, пьяница несчастный! – закричала на мужа жена.
– Да ну вас!.. Что вы, на базаре, что ли – орете-то? – остановил супругов Тарас, а затем, обращаясь к Прохору, проговорил: – Послушай, дедушка, убери ты, пожалуйста, покойницу… Мне некогда: у меня работа спешная.
– Ишь ты, чего захотел! – зашамкал голодаевский городовой. – Я, брат, не главное начальство… Тут, хлопче (Прохор всех, и молодых и старых, называл хлопцами), надо, чтобы все по закону вышло… Перво-наперво надо квартального, Андрея Андреича, попросить, а он попросит пристава, а пристав попросит доктора, а доктор – следователя, а следователь – прокурора, а прокурор…
– А прокурор, – сердито перебил старика Тарас, – попросит тебя, старого гриба, а ты нос табаком набьешь и чихнешь – покойница, гляди, и воскреснет…
Тарас безнадежно махнул рукой и сам отправился за квартальным. А Прохор Гриб снова зашамкал беззубым ртом, объясняя кому-то закон; но его никто не слушал.
Ребенок только что умершей женщины перешел к Аксинье. Агафья, накормив его, отдала малютку Зазулихе, а сама отправилась домой, к своим детям.
– Вот у тебя нет ребят, возьми этого младенца к себе, – сказала Агафья, когда передавала Аксинье ребенка, – доброе дело сделаешь…
– Что вы, что вы! Где нам чужих кормить? Нам бы самим как-нибудь прожить… – возразила Аксинья, испугавшись слов Агафьи.
В это время ребенок благодаря неумелости молодой женщины высвободился из тряпок, в которые он был завернут, и заиграл крошечными ножками. Аксинья, боясь, чтобы он не выпал из рук, крепко прижала его к груди. Ребенок улыбнулся ей, обнажив беззубые десны. Это был красивый трехмесячный мальчик. Тельце у него было круглое, розоватое. Крошечные ножки и ручонки находились в беспрерывном движении, большие карие глаза глядели открыто и весело.
– Какой славный мальчуган! – воскликнула одна из женщин. – И не похоже, чтобы мать его больна была… Вишь, какой он плотный да круглый!
– А волосенки-то как быстро у него выросли! – удивилась другая.
– Он рыжий будет, уж теперь и то головка у него будто из красной меди…
– Не прожить ему долго на свете…
– Уж какая жизнь круглой сироты!..
– Чего вы каркаете? Тьфу на вас! – крикнула на болтавших баб Аксинья и отвернулась от них.
Ребенок почему-то сразу стал ей дорог и мил. Полюбила она его в ту самую минуту, когда, трепетно прижавшись к ее груди, он впервые улыбнулся ей беззубым ротиком, устремив на нее большие карие глаза. Этот доверчивый взгляд наивных детских глаз пробудил в молодой женщине неведомое ей до этого чувство материнской любви и нежности.
«А и впрямь, не взять ли его к себе? – мысленно рассуждала сама с собою Аксинья, глазами лаская ребенка. – Попрошу Тараса: он добрый – позволит. Дитя нас не объест, а вырастет – помощником будет…» Так думала Зазулиха, любуясь крошечным мальчиком.
А Тарас в это время возвращался в сопровождении Андрея Андреича, квартального надзирателя. Они шли вдоль речного обрыва. Андрей Андреич, полный мужчина, с большим круглым животом, был одет в белый китель. Несмотря на то что солнце еще не поднялось из-за рощи, зеленевшей на той стороне реки, Андрей Андреич пыхтел, отдувался и, снимая фуражку, вытирал носовым платком влажный от пота лоб.
– И жарко же сегодня будет! – пробасил квартальный.
– Н-да… Сегодня не холодно… – желая поддержать разговор, сказал Тарас.
– Постой-ка, – вдруг остановил Зазулю квартальный, – посмотрим, кто там рыбу удит. Не Яков ли это Иваныч, наш доктор?
Тарас подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз. Там, невдалеке от берега, стоял по икры в воде и удил рыбу какой-то человек высокого роста. Шляпа, сапоги и носки удильщика лежали на берегу, на широком плоском камне.
– Доктор и есть! – подтвердил Тарас, хорошенько вглядевшись в спину рыболова.
– Вот и отлично… Он-то нам и нужен, – сказал квартальный и также подошел к краю обрыва.
– Яков Иваныч! – крикнул он, слегка нагибаясь.
Голос квартального глухими раскатами пронесся над сонной поверхностью реки. Удивший рыбу даже не шелохнулся, точно не его и звали. Резким желтым пятном вырисовывалась его длинная, худая фигура на светлом фоне спокойной реки. Он одновременно удил двумя удочками, и обе руки были у него заняты.
В тот самый момент, когда Андрей Андреич крикнул, Яков Иваныч заметил, что у него клюет, и весь насторожился.
– Яков Иваныч, пожалуйте к нам! – вторично окликнул врача квартальный.
Но ответа не последовало. У доктора оба поплавка запрыгали на воде, и он весь ушел в свое дело. Окрики квартального выводили его из себя, но он молчал: он боялся испугать рыбу.
– Яков Иваныч, мертвое тело усмотрено, пожалуйте! – не унимался Андрей Андреич.
У доктора от злости зеленые круги завертелись перед глазами. «Разгонит, разгонит рыбу мою, негодный толстяк!» – с тревогой в душе подумал Яков Иваныч и хотел было квартальному махнуть рукой, но вспомнил, что руки у него заняты, и решил сделать это иначе. Когда Андрей Андреич в третий раз позвал его, он осторожно поднял из воды одну ногу и задрыгал ею, желая этим жестом дать понять квартальному, чтобы тот убирался. В то самое время, когда доктор жестикулировал ногой, клевавшие рыбы, съев приманку, преспокойно ушли.
– Скажите, пожалуйста, господин квартальный, вы клятву дали меня преследовать? – дрожа от негодования, воскликнул Яков Иваныч и обернулся лицом к берегу.
– Я по делу… честное слово, по делу!.. Мертвое тело вот у него во дворе усмотрено… – оправдывался Андрей Андреич, указывая на Зазулю.
– Истинная правда – усмотрено! – подтвердил Тарас.
Доктор тяжко вздохнул и стал вытаскивать удочки.
Спустя немного он сидел на камне и, все еще волнуясь, надевал сапоги.
– «Усмотрено»… – ворчал доктор, натягивая на ногу сапог. – А вот у меня окунь был усмотрен, а вы его испугали своим мертвым телом… Нарочно встал до рассвета, чтобы никто не мешал, а тут на, принесла вас нелегкая…
Через минуту доктор оделся, свернул удочки и поднялся наверх. В это время показался пристав, бравый, рослый мужчина, со шпорами и лихо закрученными усами.
О случившемся приставу дал знать квартальный раньше, чем отправиться с Зазулей.
– А вы уже здесь, доктор?.. Здравствуйте, здравствуйте! – приветствовал врача пристав.
– Да, я уже здесь, а вот окунь далече…
– Какой такой окунь?! – удивился пристав.
– Яков Иваныч рыбу удили… – пояснил квартальный.
– Ах, вот оно что! – усмехнулся пристав. – Неужто, Яков Иваныч, вы не можете отказаться от своей страсти? Помните, в прошлом году, когда вы бултыхнулись в воду в одежде, а вас из реки вытащила моя прачка…
– Что вы этим хотите сказать? – с досадой перебил пристава Яков Иваныч.
– А то, что вы тогда слово дали…
– Эти воспоминания никого не интересуют, – пробурчал Яков Иваныч.
Пристав улыбнулся, расправил усы и умолк. Так они все молча и дошли до места происшествия.
Толпа, завидя начальство, расступилась и притихла. Пристав, доктор и квартальный подошли к трупу женщины. Их встретил Прохор. Старик, не спуская тусклых глаз с пристава, все время отдавал ему честь, держа руку под козырек. При этом он старался как можно больше выпрямить свою сутуловатую, дряхлую фигуру.
– Кто она такая? – спросил пристав, вглядываясь в пожелтевшее лицо покойницы.
– Не могу знать, ваше благородие! – ответил по-военному Прохор.
– Она не здешняя?
– Никак нет, ваше благородие! – отчеканил Гриб.
Толпа с большим интересом следила за всем происходившим. «Вишь, как ловко начальству лепортует… Ай да Гриб!..» – перешептывались голодаевцы, наблюдая за городовым. А ребятишки – те положительно пожирали глазами всю сцену: они всё замечали, всё улавливали. От их зорких глаз ничто не укрылось: ни шпоры пристава, ни его молодецкие усы, ни заплаты на ветхом мундире Прохора, ни тучная, слонообразная фигура квартального, ни козлиная бородка доктора.
Началось следствие, которое, к слову сказать, ни к чему ни привело. Никто не знал покойницы, и никто не мог удостоверить, откуда она, кто она и отчего умерла. Впрочем, доктор нашел было, что она умерла от разрыва сердца, но тут же добавил, что не ручается за это определение и что покойницу необходимо будет анатомировать.
Когда протокол был составлен, вспомнили про ребенка. Аксинья все еще держала его на руках. Она успела уже переговорить о нем с Тарасом и разговором осталась недовольна: муж наотрез отказался взять мальчика к себе.

– Вот это мальчик покойницы? – спросил пристав у Аксиньи.
– Он самый.
– Гм… Как же теперь быть с ним?.. Его надо будет в полицию… А скажи, – возвысил голос пристав, обращаясь к Аксинье, – он грудной?
– Грудной.
– Гм… вот беда! Куда мы его денем?..
– Я хотела его к нам в дом, – вдруг робко проговорила Аксинья. – Хотела, стало быть, чтоб он завсегда у нас жил…
– Ну и прекрасно! – обрадовался пристав. – Возьмите его… И вам и нам приятно будет…
– Ах, – осмелев, перебила его Аксинья, – знаю, что приятно будет, да вот муж у меня…
– А что муж… не хочет?.. У вас дети есть?
– И запаху детского нет.
– Вот как! А где муж? Вот этот самый, здоровый-то?
Тарас сделал шаг вперед и остановился, смущенный.
– Почему ты не хочешь приютить сироту? – спросил его пристав.
Тарас молчал.
– Ведь он тебя не объест, а нас от хлопот избавишь… Возьми, а?
Тарас энергично почесал затылок, пристально посмотрел на свои ноги, тряхнул головой и промолвил:
– Нехай!
Только всего и сказал он. Но от этого слова красивое смуглое лицо Аксиньи озарилось счастливой улыбкой, а в ее черных глазах засветилась радость.
Пристав, звякнув шпорами, двинулся вон со двора. За ним последовал доктор и квартальный, велевшие городовому остаться караулить труп.
Выйдя на улицу, пристав отдал квартальному приказание немедленно прислать подводу и отправить мертвое тело в приемный покой, а сам зашагал с доктором вдоль обрыва.

II

ПРИЕМНЫЕ РОДИТЕЛИ

Хата Тараса битком набилась женщинами, пришедшими давать Аксинье советы, как обращаться с младенцем, как и чем его кормить и как его укачивать. Одна из них обратила внимание на то, что у ребенка на шее не было крестика.
– Ай, родимые, да у него имени нет! – воскликнула она.
– А и вправду нет! – обеспокоилась Аксинья. – Тарас, а Тарас! – окликнула она мужа, который уже успел снова приняться за работу.
– Что еще там? – послышался из мастерской голос столяра.
– Подь сюда, дело есть.
– Ах, чтоб вас!.. – проворчал Тарас и заглянул в другую половину хаты, где находилась Аксинья, окруженная соседками.
– У младенчика имени нет… – сказала Аксинья, подняв глаза на мужа.
– Нет, так и нет! А я-то тут при чем?
– А ежели он не крещен?
– А не крещен, так не крещен. Я его крестить не могу: я не поп.
Равнодушный тон Тараса огорчил и разозлил Аксинью.
– Ты, Тарас, никак ополоумел… С этим шутить не смей!.. Ребенок должен имя иметь… А то ты не знаешь, как его зовут, а на прокормление взял…
– Не я взял, а пристав дал, – перебил Тарас жену. – А касательно крещения вот тебе что скажу: крестить сейчас не будем, а окрестим после успенской, потому теперь денег нет.
– А как же мы его звать-то будем?
– Рыжиком пока что зови его.
– Слыхали вы, люди добрые? – развела руками Аксинья, обращаясь к соседкам. – Рыжиком велит младенца звать.
– Такого имени и в святцах нет, – заискивающим голосом, улыбаясь во весь рот, заметила Ариша Брехуха.
Ариша два месяца была в ссоре с Аксиньей и не ходила к Зазулям. Сегодня же она воспользовалась удобным случаем и проскользнула вместе с другими в хату Тараса.
– Уж я там не знаю, есть ли али нет такое звание в святцах, а знаю я, что мне некогда бабьи разговоры разговаривать, а потому просим вас, гости дорогие, навестить нас после ярмарки, – сказал Тарас и, низко поклонившись, ушел в другую комнату, где стоял его верстак.
Соседки поняли намек Тараса и одна за другой стали убираться подобру-поздорову.
– Самим жрать нечего, а туда же, в благодетели лезут: сирот на прокормление берут! – злобно проворчала Ариша, выйдя на улицу.
Зазули были действительно бедные люди. Случалось, что у них не было куска хлеба в доме. В такие дни Тарас старался как можно меньше бывать дома и уходил в кабак заливать горе. Аксинья выходила из себя и устраивала мужу бурные сцены. Но не всегда Зазули ссорились. Бывали дни, когда они жили дружно. Случалось это тогда, когда Тарас, получив за работу деньги, приносил их домой и отдавал жене. В такие дни Аксинья буквально перерождалась. Из сварливой, а подчас даже несносной бабы она превращалась в нежную и любящую жену.
Нередко Тарас, возвращаясь домой с деньгами и будучи совершенно трезвым, притворялся пьяным, чтобы подшутить над женой и доказать ей, как часто она его ругает незаслуженно. Вот как это он делал: надвинув на лоб шапку и сделав пьяные глаза, он медведем вваливался в хату и кричал: «Оксана!.. Я пьян!..»
А для пущей убедительности Тарас срывал с головы шапку и бросал ее на пол. Немедленно появлялась Аксинья. С одного взгляда жена догадывалась, что муж притворяется, но не показывала вида и, в свою очередь, принималась осыпать Тараса всяческими ругательствами.
Зазуля, спокойно выслушивая эту незаслуженную брань, от души радовался, что так удачно обманул глупую бабу. А когда Аксинья, окончательно войдя в свою роль, хватала кочергу, он поспешно вставал с места, вынимал из кармана деньги и сквозь раскатистый смех говорил жене:
– На гроши да не лайся!
Аксинья принимала деньги и с притворным удивлением разводила руками.
– Разве ты не пьян? – спрашивала она, широко раскрыв большие черные глаза.
Этот вопрос всегда вызывал со стороны Тараса неудержимый громовой хохот.
Таких сцен между супругами давно уже не происходило, потому что дела Тараса шли неважно. В последнее время Зазули жили в долг. За один только лес, из которого Тарас приготовлял столы и табуреты, он должен был около десяти рублей. На Голодаевке это значило: «быть в долгу, как в шелку». Единственно, что еще поддерживало супругов, – это надежда на ярмарку. Аксинья видела, как Тарас старается, как он работает, и не трогала его. Супруги жили надеждой и не падали духом.
Надежда эта не обманула их: ровно через месяц после описанного в первой главе события Тарас благополучно распродал на ярмарке свой товар, уплатил долги и явился домой не только с деньгами, но еще и трезвым.
– Ну, Оксана, кричи караул: все продал и полный карман денег принес, – весело сказал жене Тарас, вернувшись с ярмарки. – Теперь Рыжика окрестить можно.
Аксинья от радости не знала даже, что сказать. Наконец-то ее мечта сбылась, и ребенок останется у нее.
– Совсем расторговался? – спросила Аксинья.
– То есть, вот как расторговался!.. Стали купцы просить, чтобы я им шапку продал, люльку… А за кисет один сто рублей давал, на коленях стоял, а я ему: «Нет, купец-молодец, кисет непродажный, потому его моя законная жена сама делала».
– Полно врать! – остановила Тараса Аксинья, видя, что тот шутит. – А ты лучше о крестинах подумай!
– И думать не о чем: пойду позову кума Ивана да куму Агафью, а вечером напьемся и будем песни играть, а Рыжика назовем Николкой…
– А зачем Николкой?
– А то как же?
– Александром надо.
– Ну ладно… Нехай Александр, – согласился Тарас и за все время в первый раз погладил головку приемыша.
Аксинья с благодарностью взглянула на мужа.
– Наш мальчик? – тихо спросил Тарас и улыбнулся.
– Наш! – живо отвечала Аксинья и тут же добавила: – Наш навсегда, и будет он у меня как родной…
Она наклонилась над корытом и тихо поцеловала ребенка.

III

ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ ЛЕТ

Прошло шесть лет. За это время много перемен произошло на Голодаевке. Умер Прохор Гриб, овдовела Ариша Брехуха, выстроил первый двухэтажный каменный дом лавочник Аким Сергеенко, у Зазулей родились и росли две девочки, Катя да Вера, а приемыш превратился в здорового и коренастого мальчугана, которого уже знает не только Голодаевка, но и весь город, начиная с богача Сергеенки, у которого он недавно камнем разбил оконное стекло в лавке, и кончая последней бродячей собакой.

Рыжик забежал вперед и заглянул в лицо фокуснику. Дикий, нечеловеческий крик вырвался из груди Саньки: в раздавленном, изувеченном человеке он узнал Полфунта!..

Только на другой день, и то после долгих просьб и слез, Рыжика впустили в барак к Полфунту. Своего лучшего и единственного друга Санька нашел при смерти. Он лежал на койке весь забинтованный, с полузакрытыми глазами. Когда Рыжик подошел к кровати, Полфунта приподнял веки и слабо, едва заметно улыбнулся. Санька смахнул рукой слезы и подошел к изголовью. По всему было видно, что больной мучительно страдал. По лицу его то и дело пробегали корчи, а глаза плакали. Прошло несколько секунд. Ни тот, ни другой не промолвил ни слова. Но вот Полфунта как-то особенно взглянул на Рыжика и чуть слышно прошептал:

– Я искал тебя… Саша…

Больше он ничего не мог сказать. Лицо его исказилось от боли. Рыжик стоял перед койкой и угрюмо молчал.

Собравшись с силами, Полфунта снова заговорил тихим, прерывающимся голосом:

– Вот и конец пути… Саша… Я умираю… Слушай… Не надо так жить… Иди домой, сделайся человеком… Жить для жизни надо… Пойми, мы около жизни ходили, а в середине ее не были… Трудись… будь полезен другим… Вот счастье… Шататься не надо… Бродяги не нужны миру… Саша…

Рыжик наклонился к больному, но ничего не услыхал: он уже не мог говорить.

Санька до самого вечера пробыл у больного. Полфунту с каждым часом становилось хуже.

На другой день Санька чуть свет прибежал в больницу, но не успел он переступить порог, как ему сообщили о смерти друга.

– В самую полночь скончался, – несколько раз повторил сторож.

Рыжик прижался к стене, закрыл лицо руками и заплакал жалобным, тихим плачем.

Примечания

Родимчиками промысловые нищие называли детей, которых они заставляли выпрашивать милостыню. Такие дети попадали к нищим различным путем: их воровали, сманивали или же брали у бедных родителей на прокат. (Примеч. автора.)

Биография

Родился в бедной еврейской семье (отец был кровельщиком на табачной фабрике, мать прислугой). С 12 лет Свирский путешествовал по всей России, был в Персии и Турции, бывал в тюрьмах, ночлежных домах и притонах. Работал портовым грузчиком, упряжным в донецких шахтах, чернорабочим на вышках Баку, на виноградниках и табачных плантациях Кавказа и Бессарабии.

Первое стихотворение Свирского, посвящённое памяти А. Кольцова , было напечатано в 1892 году в газете «Ростовские н/Д известия». С этих пор Свирский начал регулярно писать очерки «из босяцкой жизни». Первые книги - «Ростовские трущобы», «По тюрьмам и вертепам», «Погибшие люди» - вышли в 1893, 1895, 1898, получив одобрение критика Скабичевского . Свирским написано около 20 книг - рассказов, очерков, повестей и пьес.

После Октябрьской революции вступил в партию большевиков. В период гражданской войны был в Красной армии , с 1921 года принимал участие в работе Всероссийского союза писателей.

Творчество

Темы произведений Свирского: жизнь городского «дна», ремесленного пролетариата, еврейской бедноты, фабричных рабочих, шахтеров, обывателей, интеллигенции и другие. Особое место в творчестве Свирского занимает изображение детей и подростков городской окраины. Свирский изображает яркие и красочные картины жизни полунищей и совершенно нищей детворы, вынужденной с ранних лет в ожесточённой борьбе добывать себе кусок хлеба («Дети улицы», «Первый выход», «Вор» и повесть «Рыжик» - наиболее популярные произведения Свирского о детях).

Автобиографическая повесть «История моей жизни» рисует тяжёлое детство автора, его скитальческую голодную жизнь, жестокую борьбу за существование и «постепенное осознание порочности существовавшего общественного строя».

Сочинения

• Собрание сочинений, 6 тт. СПб.: изд. «Освобождение», 1909-1916 (т. VI - изд. «Северные дни»).
• Полное собр. сочин., с автобиограф. и критико-биограф. очерком И.Кубикова, 10 тт. М.: Зиф, 1928-1930.
• История моей жизни. М.: Советский писатель, 1935.

Литература

• Машбиц-Веров И. Творчество А. Свирского // На литературном посту. 1926. № 2.
• Гроссман Л. А. Свирский // Красная нива. 1926. № 12.
• Динамов С. А. Свирский // Книгоноша. 1926. № 14.
• Соболев Юр. А. Свирский // Журналист. 1926. № 3.
• Смирнов-Кутачевский А. Мастер очерка // Красная новь. 1929. № 11.
• Владиславлев И. В. Русские писатели. Изд. 4-е. М.-Л., 1924.
• Владиславлев И. В. Литература великого десятилетия (1917-1927). Т. I. М.-Л., 1928.
• Писатели современной эпохи. т. I / Под ред. Б. П. Козьмина. М., 1928.
• Литературная энциклопедия. В 11 т. / Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. М.: Издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература, 1929-1939.
• Арзамасцева И. Н. Свирский Алексей Иванович // Русские детские писатели XX века: Биобиблиографический словарь. - М. : Флинта; Наука , 1997. - С. 394-397 . - ISBN 5-02-011304-2 .