Главная › Гигиена › Золотая цепочка читать. Александр гринзолотая цепь

Золотая цепочка читать. Александр гринзолотая цепь

Сенди матрос. Он отправляется с двумя незнакомцами в плавание. Ему удается спасти одного богача. После этого Сенди становится капитаном корабля. Он женится на дочери жены богача.

Главная мысль рассказа

Добрые дела всегда возвращаются к совершившему их человеку. Все получают то, чего достойны.

Сенди работает матросом. Он старается казаться умным и мудрым матросом. Однажды два незнакомых ему человека просят одолжить им судно. Сенди, как опытный матрос, захотел отправиться с ними. По дороге все троя очень сблизились. Два незнакомца стали доверять молодому матросу. Незнакомца надо зайти к некоему Гануверу. Они предлагают Сенди пойти вместе с ними. Тот не отказывается.

У Ганувера Сенди видит такую роскошь, с которой никогда в жизни не сталкивался. Ему предоставляют одну из шикарных комнат. Любопытный Сенди не может усидеть в комнате. Он находит тайную дверь и выходит в коридор. Там двое разговаривают. Матрос нечаянно подслушивает их. Оказывается, что девица по имени Дигэ имеет коварные планы на счет Ганувера. Она хочет выйти за него, а затем, убить своего мужа. Таким образом она станет очень богатой вдовой. Сенди рассказывает о неприятной новости своим спутникам. Те отвечают, что должны разыскать Молли, которая истинная возлюбленная Ганувера.

Бедняги до полуночи еле отыскивают Молли. Ганувер спасен. Он прощает своих врагов. У Ганувера скоро случается сердечный приступ. Он умирает. Его жена Молли и один из незнакомых спутников Сенди – Дорок, женятся. У них появляется дочь. Ее, как и мать, зовут Молли. Она становится женой Сенди. После спасения жизни Ганувера Сенди стал капитаном судна.

Картинка или рисунок Золотая цепь

Другие пересказы для читательского дневника

Краткое содержание Толстой Бедные люди
Рассказ писателя начинается с мрачной картины жизни бедных рыбаков. В темной хижине мы видим, как перед огнем сидит жена одного из рыбаков и подшивает старенький парус.
Краткое содержание Короленко Парадокс

Александр Степанович Грин

Золотая цепь

«Дул ветер…», - написав это, я опрокинул неосторожным движением чернильницу, и цвет блестящей лужицы напомнил мне мрак той ночи, когда я лежал в кубрике «Эспаньолы». Это суденышко едва поднимало шесть тонн, на нем прибыла партия сушеной рыбы из Мазабу. Некоторым нравится запах сушеной рыбы.

Все судно пропахло ужасом, и, лежа один в кубрике с окном, заткнутым тряпкой, при свете скраденной у шкипера Гро свечи, я занимался рассматриванием переплета книги, страницы которой были выдраны неким практичным чтецом, а переплет я нашел.

На внутренней стороне переплета было написано рыжими чернилами: «Сомнительно, чтобы умный человек стал читать такую книгу, где одни выдумки».

Ниже стояло: «Дик Фармерон. Люблю тебя, Грета. Твой Д.».

На правой стороне человек, носивший имя Лазарь Норман, расписался двадцать четыре раза с хвостиками и всеобъемлющими росчерками. Еще кто-то решительно зачеркнул рукописание Нормана и в самом низу оставил загадочные слова: «Что знаем мы о себе?»

Я с грустью перечитывал эти слова. Мне было шестнадцать лет, но я уже знал, как больно жалит пчела - Грусть. Надпись в особенности терзала тем, что недавно парни с «Мелузины», напоив меня особым коктейлем, испортили мне кожу на правой руке, выколов татуировку в виде трех слов: «Я все знаю». Они высмеяли меня за то, что я читал книги, - прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда не приходили в голову.

Я засучил рукав. Вокруг свежей татуировки розовела вспухшая кожа. Я думал, так ли уж глупы эти слова «Я все знаю»; затем развеселился и стал хохотать - понял, что глупы. Опустив рукав, я выдернул тряпку и посмотрел в отверстие.

Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий, как щелчки, дождь бил в лицо. В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.

Моольс сказал: - Он нашел клад.

Нет, - возразил Патрик. - Он жил в комнате, где был потайной ящик; в ящике оказалось письмо, и он из письма узнал, где алмазная шахта.

А я слышал, - заговорил ленивый, укравший у меня складной нож Каррель-Гусиная шея, - что он каждый день выигрывал в карты по миллиону!

А я думаю, что продал он душу дьяволу, - заявил Болинас, повар, - иначе так сразу не построишь дворцов.

Не спросить ли у «Головы с дыркой»? - осведомился Патрик (это было прозвище, которое они дали мне), - у Санди Пруэля, который все знает?

Гнусный - о, какой гнусный! - смех был ответом Патрику. Я перестал слушать. Я снова лег, прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный из окурков в гавани. Он производил крепкое действие - в горле как будто поворачивалась пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым через ноздри.

Мне следовало быть на палубе: второй матрос «Эспаньолы» ушел к любовнице, а шкипер и его брат сидели в трактире, - но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, - как будете встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами старый пень.

Не зная, о ком они говорили, я представил человека в синих очках, с бледным, ехидным ртом и большими ушами, сходящего с крутой вершины по сундукам, окованным золотыми скрепами.

«Почему ему так повезло, - думал я, - почему?..»

Здесь, держа руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка представляет точный счет моего отношения к шкиперу, - с 17 октября, когда я поступил на «Эпаньолу» - по 17 ноября, то есть по вчерашний день. Я сам записал на ней все вычеты из моего жалованья. Здесь были упомянуты разбитая чашка с голубой надписью «Дорогому мужу от верной жены»; утопленное дубовое ведро, которое я же сам по требованию шкипера украл на палубе «Западного Зерна»; украденный кем-то у меня желтый резиновый плащ, раздавленный моей ногой мундштук шкипера и разбитое - все мной - стекло каюты. Шкипер точно сообщал каждый раз, что стоит очередное похождение, и с ним бесполезно было торговаться, потому что он был скор на руку.

Я подсчитал сумму и увидел, что она с избытком покрывает жалованье. Мне не приходилось ничего получить. Я едва не заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос - «кто я - мальчик или мужчина?» Я содрогался от мысли быть мальчиком, но, с другой стороны, чувствовал что-то бесповоротное в слове «мужчинам - мне представлялись сапоги и усы щеткой. Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, - она сказала: „Ну-ка, посторонись, мальчик“, - то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: „Эй вы, мясо акулы!“ Если же я мужчина, - что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: „Дай-ка прикурить, дядя!“ - то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?

Мне было тяжело, холодно, неуютно. Выл ветер - «Вой!» - говорил я, и он выл, как будто находил силу в моей тоске. Крошил дождь. - «Лей!» - говорил я, радуясь, что все плохо, все сыро и мрачно, - не только мой счет с шкипером. Было холодно, и я верил, что простужусь и умру, мое неприкаянное тело…

Я вскочил, услышав шаги и голоса сверху; но то не были голоса наших. Палуба «Эспаньолы» приходилась пониже набережной, так что на нее можно было спуститься без сходни. Голос сказал: «Никого нет на этом свином корыте». Такое начало мне понравилось, и я с нетерпением ждал ответа. «Все равно», - ответил второй голос, столь небрежный и нежный, что я подумал, не женщина ли отвечает мужчине. - «Ну, кто там?! - громче сказал первый. - В кубрике свет; эй, молодцы!».

Тогда я вылез и увидел - скорее различил во тьме - двух людей, закутанных в непромокаемые плащи. Они стояли, оглядываясь, потом заметили меня, и тот, что был повыше, сказал: - Мальчик, где шкипер?

Мне показалось странным, что в такой тьме можно установить возраст. В этот момент мне хотелось быть шкипером. Я бы сказал - густо, окладисто, с хрипотой, - что-нибудь отчаянное, например: «Разорви тебя ад!» - или: «Пусть перелопаются в моем мозгу все тросы, если я что-нибудь понимаю!»

Я объяснил, что я один на судне, и объяснил также, куда ушли остальные.

В таком случае, - заявил спутник высокого человека, - не спуститься ли в кубрик? Эй, юнга, посади нас к себе, и мы поговорим, здесь очень сыро.

Я подумал… Нет, я ничего не подумал. Но это было странное появление, и, рассматривая неизвестных, я на один миг отлетел в любимую страну битв, героев, кладов, где проходят, как тени, гигантские паруса и слышен крик - песня - шепот: «Тайна - очарование! Тайна - очарование!». «Неужели началось?» - спрашивал я себя; мои колени дрожали.

I

«Дул ветер…» – написав это, я опрокинул неосторожным движением чернильницу, и цвет блестящей лужицы напомнил мне мрак той ночи, когда я лежал в кубрике «Эспаньолы». Это суденышко едва поднимало шесть тонн, на нем прибыла партия сушеной рыбы из Мазабу. Некоторым нравится запах сушеной рыбы.

На внутренней стороне переплета было написано рыжими чернилами:

Ниже стояло:

«Дик Фармерон. Люблю тебя, Грета. Твой Д.».

Я с грустью перечитывал эти слова. Мне было шестнадцать лет, но я уже знал, как больно жалит пчела – Грусть. Надпись в особенности терзала тем, что недавно парни с «Мелузины», напоив меня особым коктейлем, испортили мне кожу на правой руке, выколов татуировку в виде трех слов: «Я все знаю». Они высмеяли меня за то, что я читал книги, – прочел много книг и мог ответить на такие вопросы, какие им никогда не приходили в голову.

Я засучил рукав. Вокруг свежей татуировки розовела вспухшая кожа. Я думал, так ли уж глупы эти слова «Я все знаю»; затем развеселился и стал хохотать – понял, что глупы. Опустив рукав, я выдернул тряпку и посмотрел в отверстие.

Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий как щелчки дождь бил в лицо. В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.

Моольс сказал:

– Он нашел клад.

– Нет, – возразил Патрик. – Он жил в комнате, где был потайной ящик; в ящике оказалось письмо, и он из письма узнал, где алмазная шахта.

– А я слышал, – заговорил ленивый, укравший у меня складной нож Каррель Гусиная Шея, – что он каждый день выигрывал в карты по миллиону!

– А я думаю, что продал он душу дьяволу, – заявил Болинас, повар, – иначе так сразу не построишь дворцов.

– Не спросить ли у «Головы с дыркой»? – осведомился Патрик (это было прозвище, которое они дали мне), – у Санди Пруэля, который все знает?

Гнусный – о, какой гнусный! – смех был ответом Патрику. Я перестал слушать. Я снова лег, прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный из окурков в гавани. Он производил крепкое действие – в горле как будто поворачивалась пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым через ноздри.

Мне следовало быть на палубе: второй матрос «Эспаньолы» ушел к любовнице, а шкипер и его брат сидели в трактире, – но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, – как будете встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами старый пень.

«Почему ему так повезло, – думал я, – почему?…» Здесь, держа руку в кармане, я нащупал бумажку и, рассмотрев ее, увидел, что эта бумажка представляет точный счет моего отношения к шкиперу, – с 17 октября, когда я поступил на «Эспаньолу» – по 17 ноября, то есть по вчерашний день. Я сам записал на ней все вычеты из моего жалованья. Здесь были упомянуты: разбитая чашка с голубой надписью «Дорогому мужу от верной жены»; утопленное дубовое ведро, которое я же сам по требованию шкипера украл на палубе «Западного зерна»; украденный кем-то у меня желтый резиновый плащ, раздавленный моей ногой мундштук шкипера и разбитое – все мной – стекло каюты. Шкипер точно сообщал каждый раз, что стоит очередное похождение, и с ним бесполезно было торговаться, потому что он был скор на руку.

Я подсчитал сумму и увидел, что она с избытком покрывает жалованье. Мне не приходилось ничего получить. Я едва не заплакал от злости, но удержался, так как с некоторого времени упорно решал вопрос – «кто я – мальчик или мужчина?» Я содрогался от мысли быть мальчиком, но, с другой стороны, чувствовал что-то бесповоротное в слове «мужчина» – мне представлялись сапоги и усы щеткой. Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая девушка с корзиной дынь, – она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», – то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана, семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, – что более всех других заставил меня думать оборвыш лет семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» – то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?

Мне было тяжело, холодно, неуютно. Выл ветер. – «Вой!» – говорил я, и он выл, как будто находил силу в моей тоске. Крошил дождь. – «Лей!» – говорил я, радуясь, что все плохо, все сыро и мрачно, – не только мой счет с шкипером. Было холодно, и я верил, что простужусь и умру, мое неприкаянное тело…

II

Я вскочил, услышав шаги и голоса сверху; но то не были голоса наших. Палуба «Эспаньолы» приходилась пониже набережной, так что на нее можно было опуститься без сходни. Голос сказал: «Никого нет на этом свином корыте». Такое начало мне понравилось, и я с нетерпением ждал ответа. «Все равно», – ответил второй голос, столь небрежный и нежный, что я подумал, не женщина ли отвечает мужчине. – «Ну, кто там?! – громче сказал первый, – в кубрике свет; эй, молодцы!»

Тогда я вылез и увидел – скорее, различил во тьме – двух людей, закутанных в непромокаемые плащи. Они стояли, оглядываясь, потом заметили меня, и тот, что был повыше, сказал:

– Мальчик, где шкипер?

Мне показалось странным, что в такой тьме можно установить возраст. В этот момент мне хотелось быть шкипером. Я бы сказал – густо, окладисто, с хрипотой, – что-нибудь отчаянное, например: «Разорви тебя ад!» – или: «Пусть перелопаются в моем мозгу все тросы, если я что-нибудь понимаю!»

Я объяснил, что я один на судне, и объяснил также, куда ушли остальные.

– В таком случае, – заявил спутник высокого человека, – не спуститься ли в кубрик? Эй, юнга, посади нас к себе, и мы поговорим, здесь очень сыро.

Я подумал… Нет, я ничего не подумал. Но это было странное появление, и, рассматривая неизвестных, я на один миг отлетел в любимую страну битв, героев, кладов, где проходят, как тени, гигантские паруса и слышен крик – песня – шепот: «Тайна – очарование! Тайна – очарование!» «Неужели началось?» – спрашивал я себя; мои колени дрожали.

Бывают минуты, когда, размышляя, не замечаешь движений, поэтому я очнулся лишь увидев себя сидящим в кубрике против посетителей – они сели на вторую койку, где спал Эгва, другой матрос, – и сидели согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок-палубу.

«Вот это люди!» – подумал я, почтительно рассматривая фигуры своих гостей. Оба они мне понравились – каждый в своем роде. Старший, широколицый, с бледным лицом, строгими серыми глазами и едва заметной улыбкой, должен был, по моему мнению, годиться для роли отважного капитана, у которого есть кое-что на обед матросам, кроме сушеной рыбы. Младший, чей голос казался мне женским, – увы! – имел небольшие усы, темные пренебрежительные глаза и светлые волосы. Он был на вид слабее первого, но хорошо подбоченивался и великолепно смеялся. Оба сидели в дождевых плащах; у высоких сапогов с лаковыми отворотами блестел тонкий рант, следовательно, эти люди имели деньги.

– Поговорим, молодой друг! – сказал старший. – Как ты можешь заметить, мы не мошенники.

– Клянусь громом! – ответил я. – Что ж, поговорим, черт побери!..

Тогда оба качнулись, словно между ними ввели бревно, и стали хохотать. Я знаю этот хохот. Он означает, что или вас считают дураком, или вы сказали безмерную чепуху. Некоторое время я обиженно смотрел, не понимая, в чем дело, затем потребовал объяснения в форме достаточной, чтобы остановить потеху и дать почувствовать свою обиду.

– Ну, – сказал первый, – мы не хотим обижать тебя. Мы засмеялись потому, что немного выпили. – И он рассказал, какое дело привело их на судно, а я, слушая, выпучил глаза.

Откуда ехали эти два человека, вовлекшие меня в похищение «Эспаньолы», я хорошенько не понял, – так был я возбужден и счастлив, что соленая сухая рыба дядюшки Гро пропала в цветном тумане истинного, неожиданного похождения. Одним словом, они ехали, но опоздали на поезд. Опоздав на поезд, опоздали благодаря этому на пароход «Стим», единственное судно, обходящее раз в день берега обоих полуостровов, обращенных друг к другу остриями своими; «Стим» уходит в четыре, вьется среди лагун и возвращается утром. Между тем неотложное дело требует их на мыс Гардена или, как мы назвали его, «Троячка» – по образу трех скал, стоящих в воде у берега.

– Сухопутная дорога, – сказал старший, которого звали Дюрок, – отнимает два дня, ветер для лодки силен, а быть нам надо к утру. Скажу прямо, чем раньше, тем лучше… и ты повезешь нас на мыс Гардена, если хочешь заработать, – сколько ты хочешь получить, Санди?

– Так вам надо поговорить со шкипером, – сказал я и вызвался сходить в трактир, но Дюрок, двинув бровью, вынул бумажник, положил его на колено и звякнул двумя столбиками золотых монет. Когда он их развернул, в его ладонь пролилась блестящая струя, и он стал играть ею, подбрасывать, говоря в такт этому волшебному звону.

– Вот твой заработок сегодняшней ночи, – сказал он, – здесь тридцать пять золотых. Я и мой друг Эстамп знаем руль и паруса и весь берег внутри залива, ты ничем не рискуешь. Напротив, дядя Гро объявит тебя героем и гением, когда с помощью людей, которых мы тебе дадим, вернешься ты завтра утром и предложишь ему вот этот банковый билет. Тогда вместо одной галоши у него будут две. Что касается этого Гро, мы, откровенно говоря, рады, что его нет. Он будет крепко скрести бороду, потом скажет, что ему надо пойти посоветоваться с приятелями. Потом он пошлет тебя за выпивкой «спрыснуть» отплытие и напьется, и надо будет уговаривать его оторваться от стула – стать к рулю. Вообще, будет так ловко с ним, как, надев на ноги мешок, танцевать.

– Разве вы его знаете? – изумленно спросил я, потому что в эту минуту дядя Гро как бы побыл с нами.

– О нет! – сказал Эстамп. – Но мы… гм… слышали о нем. Итак, Санди, плывем.

– Плывем… О рай земной! – Ничего худого не чувствовал я сердцем в словах этих людей, но видел, что забота и горячность грызут их. Мой дух напоминал трамбовку во время ее работы. Предложение заняло дух и ослепило меня. Я вдруг согрелся. Если бы я мог, я предложил бы этим людям стакан грога и сигару. Я решился без оговорок, искренно и со всем согласясь, так как все было правда и Гро сам вымолил бы этот билет, если бы был тут.

– В таком случае… Вы, конечно, знаете… Вы не подведете меня, – пробормотал я.

Все переменилось: дождь стал шутлив, ветер игрив, сам мрак, булькая водой, говорил «да». Я отвел пассажиров в шкиперскую каюту и, торопясь, чтобы не застиг и не задержал Гро, развязал паруса, – два косых паруса с подъемной реей, снял швартовы, поставил кливер и, когда Дюрок повернул руль, «Эспаньола» отошла от набережной, причем никто этого не заметил.

Мы вышли из гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это место или нет? Не пойму».

– Верно, то, – должен сказать, брат, – это то самое место и есть, – вот тумба, а вот свороченная плита; рядом стоит «Мелузина»… да и вообще…

Тут я увидел самого себя с рукой Гро, вцепившейся в мои волосы. Несмотря на отделяющее меня от беды расстояние, впечатление предстало столь грозным, что, поспешно смигнув, я стал рассматривать Дюрока, чтобы не удручаться.

Он сидел боком на стуле, свесив правую руку через его спинку, а левой придерживая сползший плащ. В этой же левой руке его дымилась особенная плоская папироса с золотом на том конце, который кладут в рот, и ее дым, задевая мое лицо, пахнул, как хорошая помада. Его бархатная куртка была расстегнута у самого горла, обнажая белый треугольник сорочки, одна нога отставлена далеко, другая – под стулом, а лицо думало, смотря мимо меня; в этой позе заполнил он собой всю маленькую каюту. Желая быть на своем месте, я открыл шкапчик дяди Гро согнутым гвоздем, как делал это всегда, если мне не хватало чего-нибудь по кухонной части (затем запирал), и поставил тарелку с яблоками, а также синий графин, до половины налитый водкой, и вытер пальцем стаканы.

– Клянусь брамселем, – сказал я, – славная водка! Не пожелаете ли вы и товарищ ваш выпить со мной?

– Что ж, это дело! – сказал, выходя из задумчивости, Дюрок. Заднее окно каюты было открыто. – Эстамп, не принести ли вам стакан водки?

– Отлично, дайте, – донесся ответ. – Я думаю, не опоздаем ли мы?

– А я хочу и надеюсь, чтобы все оказалось ложной тревогой, – крикнул, полуобернувшись, Дюрок. – Миновали ли мы Флиренский маяк?

– Маяк виден справа, проходим под бейдевинд.

Дюрок вышел со стаканом и, возвратясь, сказал:

– Теперь выпьем с тобой, Санди. Ты, я вижу, малый не трус.

– В моей семье не было трусов, – сказал я с скромной гордостью. На самом деле никакой семьи у меня не было. – Море и ветер – вот что люблю я!

Казалось, мой ответ удивил его, он посмотрел на меня сочувственно, словно я нашел и поднес потерянную им вещь.

– Ты, Санди, или большой плут, или странный характер, – сказал он, подавая мне папиросу, – знаешь ли ты, что я тоже люблю море и ветер?

– Вы должны любить, – ответил я.

– Почему?

– У вас такой вид.

– Никогда не суди по наружности, – сказал, улыбаясь, Дюрок. – Но оставим это. Знаешь ли ты, пылкая голова, куда мы плывем?

Я как мог взросло покачал головой и ногой.

– У мыса Гардена стоит дом моего друга Ганувера. По наружному фасаду в нем сто шестьдесят окон, если не больше. Дом в три этажа. Он велик, друг Санди, очень велик. И там множество потайных ходов, есть скрытые помещения редкой красоты, множество затейливых неожиданностей. Старинные волшебники покраснели бы от стыда, что так мало придумали в свое время.

Я выразил надежду, что увижу столь чудесные веши.

– Ну, это как сказать, – ответил Дюрок рассеянно. – Боюсь, что нам будет не до тебя. – Он повернулся к окну и крикнул: – Иду вас сменить!

Он встал. Стоя, он выпил еще один стакан, потом, поправив и застегнув плащ, шагнул в тьму. Тотчас пришел Эстамп, сел на покинутый Дюроком стул и, потирая закоченевшие руки, сказал:

– Третья смена будет твоя. Ну, что же ты сделаешь на свои деньги?

В ту минуту я сидел, блаженно очумев от загадочного дворца, и вопрос Эстампа что-то у меня отнял. Не иначе как я уже связывал свое будущее с целью прибытия. Вихрь мечты!

– Что я сделаю? – переспросил я. – Пожалуй, я куплю рыбачий баркас. Многие рыбаки живут своим ремеслом.

– Вот как?! – сказал Эстамп. – А я думал, что ты подаришь что-нибудь своей душеньке.

Я пробормотал что-то, не желая признаться, что моя душенька – вырезанная из журнала женская голова, страшно пленившая меня, – лежит на дне моего сундучка.

Эстамп выпил, стал рассеянно и нетерпеливо оглядываться. Время от времени он спрашивал, куда ходит «Эспаньола», сколько берет груза, часто ли меня лупит дядя Гро и тому подобные пустяки. Видно было, что он скучает и грязненькая, тесная, как курятник, каюта ему противна. Он был совсем не похож на своего приятеля, задумчивого, снисходительного Дюрока, в присутствии которого эта же вонючая каюта казалась блестящей каютой океанского парохода. Этот нервный молодой человек стал мне еще меньше нравиться, когда назвал меня, может быть, по рассеянности, «Томми», – и я басом поправил его, сказав:

– Санди, Санди мое имя, клянусь Лукрецией!

Я вычитал, не помню где, это слово, непогрешимо веря, что оно означает неизвестный остров. Захохотав, Эстамп схватил меня за ухо и вскричал: «Каково! Ее зовут Лукрецией, ах ты, волокита! Дюрок, слышите? – закричал он в окно. – Подругу Санди зовут Лукреция!»

Лишь впоследствии я узнал, как этот насмешливый, поверхностный человек отважен и добр, – но в этот момент я ненавидел его наглые усики.

– Не дразните мальчика, Эстамп, – ответил Дюрок.

Новое унижение! – от человека, которого я уже сделал своим кумиром. Я вздрогнул, обида стянула мое лицо, и, заметив, что я упал духом, Эстамп вскочил, сел рядом со мной и схватил меня за руку, но в этот момент палуба поддала вверх, и он растянулся на полу. Я помог ему встать, внутренно торжествуя, но он выдернул свою руку из моей и живо вскочил сам, сильно покраснев, отчего я понял, что он самолюбив, как кошка. Некоторое время он молча и надувшись смотрел на меня, потом развеселился и продолжал свою болтовню.

В это время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к левому борту. Так как мы теперь были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы пошли с сильным боковым креном, иногда с всплесками волны на борту. Здесь пришло мое время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не чувствовал холода. «Так держать», – сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «Есть так держать!»

Теперь оба они были в каюте, и я сквозь ветер слышал кое-что из их негромкого разговора. Как сон он запомнился мной. Речь шла об опасности, потере, опасениях, чьей-то боли, болезни; о том, что «надо точно узнать». Я должен был крепко держать румпель и стойко держаться на ногах сам, так как волнение метало «Эспаньолу», как качель, поэтому за время вахты своей я думал больше удержать курс, чем что другое. Но я по-прежнему торопился доплыть, чтобы наконец узнать, с кем имею дело и для чего. Если бы я мог, я потащил бы «Эспаньолу» бегом, держа веревку в зубах.

Недолго побыв в каюте, Дюрок вышел, огонь его папиросы направился ко мне, и скоро я различил лицо, склонившееся над компасом.

– Ну что, – сказал он, хлопая меня по плечу, – вот мы подплываем. Смотри!

Слева, в тьме, стояла золотая сеть далеких огней.

– Так это и есть тот дом? – спросил я.

– Да. Ты никогда не бывал здесь?

– Ну, тебе есть что посмотреть.

Около получаса мы провели, обходя камни «Троячки». За береговым выступом набралось едва ветра, чтобы идти к небольшой бухте, и, когда это было наконец сделано, я увидел, что мы находимся у склона садов или рощ, расступившихся вокруг черной, огромной массы, неправильно помеченной огнями в различных частях. Был небольшой мол, по одну сторону его покачивались, как я рассмотрел, яхты.

Дюрок выстрелил, и немного спустя явился человек, ловко поймав причал, брошенный мной. Вдруг разлетелся свет, – вспыхнул на конце мола яркий фонарь, и я увидел широкие ступени, опускающиеся к воде, яснее различил рощи.

Тем временем «Эспаньола» ошвартовалась, и я опустил паруса. Я очень устал, но меня не клонило в сон; напротив, – резко, болезненно-весело и необъятно чувствовал я себя в этом неизвестном углу.

– Что Ганувер? – спросил, прыгая на мол, Дюрок у человека, нас встретившего. – Вы нас узнали? Надеюсь. Идемте, Эстамп. Иди с нами и ты, Санди, ничего не случится с твоим суденышком. Возьми деньги, а вы, Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его всесторонне, затем вам предстоит путешествие. – И он объяснил, куда отвести судно. – Пока прощай, Санди! Вы готовы, Эстамп? Ну, тронемся и дай бог, чтобы все было благополучно.

Сказав так, он соединился с Эстампом, и они, сойдя на землю, исчезли влево, а я поднял глаза на Тома и увидел косматое лицо с огромной звериной пастью, смотревшее на меня с двойной высоты моего роста, склонив огромную голову. Он подбоченился. Его плечи закрыли горизонт. Казалось, он рухнет и раздавит меня.

Золотая цепь

В двух словах: Однажды юнга Санди взялся переправить двух незнакомцев на Змеиный остров во дворец богача Ганувера. Хозяин дома, восхищённый мужеством молодого моряка, не побоявшегося штормовой погоды, пригласил юношу быть его гостем. Гуляя по сказочному дворцу, Санди случайно узнаёт историю Ганувера…

Санди Пруэль служит матросом на судне «Эспаньола» под руководством штурмана дядюшки Гро. Однажды ночью к нему подходят двое людей в непромокаемых плащах и предлагают заработать - дать им судно на ночь, поскольку им предстоит срочная поездка. Санди, изо всех сил старающийся казаться взрослым и умудренным опытом морским волком, отправляется с ними. По дороге незнакомцы проникаются к нему доверием, приглашают пойти с ними в дом некоего Ганувера. Дом потрясает любого гостя своими невероятными размерами. Достаточно сказать, что, по словам провожатых Санди - Эстампа и Дюрока, на одну сторону выходят целых сто сорок окон. Санди проводят на кухню, чтобы накормить и переодеть. У него на руке татуировка «Я все знаю». Над ним добродушно смеются, но вспыльчивый юноша швыряет в слуг горсть золота, которую ему заплатили за ночной рейс.

В этот момент появляется молодой человек лет двадцати двух - библиотекарь Поп. Он велит Санди собрать деньги и следовать за ним. Он проводит Санди к Гануверу, двадцативосьмилетнему хозяину фантастического дома. Эстамп и Дюрок уже успели замолвить за Санди словечко, и Ганувер обещает, что в будущем Санди станет капитаном, а он ему поможет в этом. Рядом с Ганувером Санди замечает Дигэ - необыкновенно красивую и хрупкую женщину. Санди отводят великолепную комнату рядом с библиотекой. Еду туда подают на лифте. В одной из стен обнаруживается потайной ход, и Санди попадает в какой-то коридор. Он становится случайным свидетелем разговора Дигэ и ее спутника Галуэя. Из разговора следует, что собеседники находятся в любовной связи, но Гапуэй представился Гануверу братом Дигэ. Она же всеми силами старается женить Ганувера на себе, а затем, оставшись вдовой, унаследовать его гигантское состояние. Чтобы сократить дни Ганувера, Дигэ старательно подпаивает хозяина дома, хотя врач категорически запретил ему пить. Санди вновь выходит через потайную дверь и, блуждая по бесчисленным коридорам дома, наталкивается на Ганувера с Дигэ. Они не видят его. Ганувер рассказывает Дигэ, как он разбогател - нашел в море невероятного размера золотую цепь, заложил ее, доверился честному управляющему, который приумножил его капитал, так что Ганувер смог построить свой замок, а затем выкупить цепь, которую и показывал теперь Дигэ. Ганувер проговаривается, что носил цепь из моря по частям вдвоем с человеком, который потом умер. Санди сообщает о своих наблюдениях Попу и Дюроку. Они рассказывают, что в их задачу входит вернуть в дом Ганувера его настоящую невесту Молли, которая в силу странных обстоятельств, продолжая искренне любить Ганувера, недавно отказалась стать его женой. Чтобы вернуть Молли, Дюрок, Эстамп и Санди отправляются в дом ее брата Варрена. Тот скрывает ее местонахождение и призывает оставить затею найти Молли, поскольку хочет выдать ее замуж за подлеца и хулигана Лемарена, грозу Пустыря (прибежища всех негодяев города). Однако Дюрок с Эстампом, как следует избив Варрена, не оставляют надежды найти девушку. Дело в том, что на следующий день в доме Ганувера состоится грандиозный праздник, на который он пригласил всех своих друзей со всего мира. На нем он представит им свою будущую жену, так что Молли просто необходимо там быть до полуночи. Чары и настойчивость Дигэ становятся опасны. По дороге Санди, Эстампа и Дюрока догоняет девушка, которая по секрету сообщает им, где живет Молли со своей сестрой Арколь. Друзья находят девушку и узнают, что ее отказ от замужества связан с непониманием поведения Ганувера, в частности с тем, что у него в доме теперь гостит красавица Дигэ, а саму Молли Ганувер так и не удосужился перевезти к себе по возвращении в дом после трехлетнего путешествия.

Арколь говорит, что они отделились от братьев и не хотят иметь с ними ничего общего, а предпочитают честно зарабатывать себе на хлеб. Братья же хотели «отдать девушку Лемарену, чтоб он запугал ее, подчинил себе, а потом - Гануверу, и тянуть деньги, много денег, как от рабыни... Лемарен прямо объявил, что убьет Ганувера в случае брака». Дюрок и Эстамп убеждают Молли в искренности намерений Ганувера, рассказывают, что он стал много пить с горя после ее ухода, и девушка соглашается отправиться на праздник. Чтобы ее не выследили, Санди переодевается в платье Молли и увлекает погоню за собой, избивает настигшего его Лемарена.

По возвращении Ганувер приглашает Санди, а также Дю- рока и Эстампа к себе. Он обещает послать Санди в Адмиралтейскую школу. Дюрок переводит разговор на Дигэ. Ганувер говорит, что Молли - единственная девушка, которую он любил, но теперь ее нет, а Дигэ - лучшая из всех остальных женщин. Ганувер приглашает гостей познакомиться с его говорящим манекеном Ксаверием. Он выкупил его у изобретателя, который все здоровье вложил в создание этого истукана, и влачил свои дни в нищете. Даже деньги, полученные от Ганувера, не спасли его, и он умер. Ксаверий в ответ на обращенные к нему вопросы собравшихся заявляет, что он ничего не чувствует, так что можно считать, что каждый разговаривает сам с собой. Ксаверий предсказывает скорую смерть Ганувера. Санди так переполнен впечатлениями, что отстает от остальных гостей, засыпает на диване и пропускает начало праздника.

Когда Санди просыпается, он слышит музыку, ему с трудом удается найти роскошный зал, в котором две сотни гостей пируют, беседуют, танцуют. Его знакомят с испанцем доном Эстебаном, владельцем кораблестроительной компании, который обещает Санди дать под командование пароход через десять лет. Санди очень волнуется за Молли, постоянно спрашивает о ней Дюрока. Появляется капитан Орсуна, рассказывает, что видел в лесу у ручья фею. По описанию она напоминает Молли. Ганувер настораживается. Незадолго до полуночи Ганувер произносит приветственную речь, в которой благодарит своих друзей за все, что они сделали для него. Здесь и управляющий финансами Ганувера Леон Дегуст, и Георг Барк, спасший Ганувера из морской пучины, и Амелия Конелиус, четыре месяца дававшая Гануверу в кредит комнату и еду - и т. д. Ганувер просит Дигэ преподнести гостям его сюрприз. Женщина подходит к одному из огромных канделябров, нажимает на какой-то рычаг - но ничего не происходит. Раздается смех. Ганувер обещает примерно наказать Попа, которому поручено следить за механизмом, и сам поворачивает рычаг. Перед изумленными гостями оказывается целая площадь бьющих фонтанов.

В дальнем конце зала появляется Молли в белом платье. Ганувер потрясен. Он представляет гостям свою невесту. Галуэй требует, чтобы Ганувер в таком случае объяснил собравшимся суть его отношений с Дигэ. Дюрок изобличает Галуэя, Дигэ и их сообщника Томсона как шайку шантажистов. Ганувер, не желая портить такой прекрасный вечер, отказывается арестовывать вымогателей и подписывает им чек на полмиллиона.

Страницы биографии Александра Грина в 1920-х годах сообщают о тяжелом материальном состоянии писателя. Мечтательность, романтичность его героев, отрыв от актуальных проблем современности, витиеватость авторского стиля, все это сказывалось на том, что писателя не понимали и не публиковали. Однако Грин продолжал быть верным своим убеждениям и стилю, говоря, что не нужен таким своей стремительной эпохе, но другим он быть не хочет и не может. После публикации своего первого символистского романа «Блистающий мир» в 1924 году, уверенность Грина в собственных силах возрастает, и один за другим появляются на свет новые произведения, увлекающие за собой читателя в мир опасных приключений и героев, которые, последовав за мечтой, становятся счастливыми.

Одним из самых загадочных произведений Александра Грина этого периода критики считают роман «Золотая цепь», написанный в 1925 году в Феодосии. Автор сам описал свой творческий замысел так: история мальчика, который искал чудес и нашел их.

Система персонажей романа «Золотая цепь»

В романе «Золотая цепь» автором все продумано до мелочей, каждая деталь появляется в произведении для раскрытия идейно-смысловой нагрузки или создания индивидуального характера героя. Система персонажей романа достаточно многогранна, среди которой можно выделить несколько групп: моряки, обитатели дворца, интриганы и ведущие персонажи.

Главными героями произведения являются Сандро, Дюрок, Эстамп, Ганувер и Молли. Роман Александра Грина «Золотая цепь» достаточно противоречив и загадочен, не составляет исключения и вопрос о главном герое. Без сомнения, каждый читатель определит в качестве главного героя Сандро. Однако некоторые критики, несмотря на высокую смысловую и событийную нагрузку данного персонажа, считают его второстепенным героем, а главным определяют Ганувера. Однако, это лишь одна из версий. Действительно, все интриги и события вращаются вокруг Ганувера. Но развитие и становление личности, раскрытие внутреннего мира и стремлений, изменение действительности своими поступками, то есть все те черты, которые определяют главного персонажа, присущи именно Сандро.

Всю сюжетную линию романа сопровождает образ Сандро, от лица которого и ведется повествование, а все события произведения мы видим его глазами. Юноша является главным героем всех переломных моментов сюжета. Именно он узнает секрет о том, как разбогател Ганувер, а также раскрывает заговор Дигэ и Галуэя.

В начале произведения перед нами 16-летний матрос, немного неуверенный в себе. Он пытается понять кто он: мальчик или мужчина. Он ужасно расстраивается и вспыхивает, когда его не воспринимают всерьез. Чтобы казаться старше, Сандро показательно выражается бранными словами. Однако его напыщенно «взрослое» поведение вызывает у окружающих лишь смех. Смелость к рискованным поступкам, горячее желание помочь другим, попытки исправить ситуацию и сопереживание чужой любви делают из неуклюжего юнца зрелого и ответственного мужчину. Ведь помогая другим, он сумел победить свою ранимость и обидчивость, стать мудрее и сильнее духом.

Наиболее противоречивый в романе образ Эвереста Ганувера, который представляет собой олицетворение идеального героя – богатого, но не потерявшего человечность. В 28 лет он становится живой легендой, сумевшей воплотить необычайную мечту в жизнь, в воздушный замок и реальный великолепный дворец. В пучине алчных заговоров, потеряв любимого человека, он начинает пить и падать духом. Однако так и не теряет своего главного дара – способности любить.

Утверждение романтического идеала победы добра над злом невозможно без поддержки верных и преданных друзей, которых в романе воплотили Дюрок, Эстамп, библиотекарь Поп.

Основой проблематики произведения являются вечные противоречия между мечтой и гармонией, богатством и простым человеческим счастьем. Смелость и романтическое стремление к мечте прекрасны. Однако за все есть определенная плата. Обладатель золотой цепи, получивший все, чего только можно хотеть, остался одинок в огромном и многолюдном доме. Он стал узником своей золотой цепи. А те, кому он пытался открыть свое страдающее сердце, оказались алчными охотниками за богатством. Любимая девушка Молли пытается спасти Ганувера от своих ненасытных братьев ценой собственного счастья. Таким образом, Александр Грин утверждает в романе истинные людские добродетели – честность, неподкупность и любовь, показывая стремления к богатству и власти жалкими и ничтожными.

Взросление духа персонажа – одна из основных идей произведения. Юный, ищущий себя мальчик, который пытался познать мир, читая книги, наблюдая и слушая, стремился изменить свою жизнь, стать взрослее, но не знал, как сделать это. В романе «Золотая цепь» открывается истина: изменения манеры общения или внешнего вида не дадут возможности повзрослеть духом, стать истинным мужчиной. Только в поступках и преодолении собственных страхов и комплексов возможно становление личности.

Анализ произведения

Академическая критика определяет жанр произведения как детективно-приключенческий роман. Многие литературоведы сходятся на мнении, что «Золотая цепь» – повесть с детективным сюжетом. В пользу повести можно отнести сравнительно небольшой объем произведения и короткий временной промежуток протекания описываемых событий – действие происходит в течение 36 часов, что собственно перечит возможности назвать творение романом. Однако более чем развитая система персонажей романа и постепенное становление главного героя позволяют определить жанр как роман.

Стилистическая принадлежность произведения

Спорным вопросом в литературоведение является и стилистическая принадлежность произведения «Золотая цепь». В произведении, которое большинство исследователей считает романтическим, присутствуют также черты реализма и символизма.

Повествование от первого лица, построение диалогов и динамика сюжета разворачиваются вполне в ключе реализма. Идейная насыщенность произведения соответствует романтическим признакам, которые подчеркивают приключения, загадки и тайны, сказочный дворец и интриги, надежды и мечты, любовь и коварство. Основные идеи произведения автор старается передать все же не в реалистичной манере и даже не в традициях романтизма. Суть произведения открывается через символы, о чем свидетельствует уже название произведения «Золотая цепь». Знаковыми образами символизма является книга «Что мы знаем о себе?», которую молодой юнга читает в экспозиционной части романа, татуировка с надписью: «Я знаю все», таинственный дворец, потайные комнаты, лабиринты, монеты и, наконец, золотая цепь.