Зощенко монтер краткое содержание для читательского дневника. Михаил зощенко - монтер

Главный герой рассказа Зощенко «Монтер» — Иван Кузьмич Мякишев, театральный монтер. Должность у Ивана Кузьмича хоть и ответственная, но не очень приметная. И когда весь коллектив театра снимали на фотокарточку, его посадили где-то сбоку, так, что на фотографии он получился не в фокусе. А центральное место на снимке было отдано театральному тенору.

Иван Кузьмич возмущаться по этому поводу не стал, но осадок у него в душе остался. Через какое-то время к нему пришли две знакомые барышни и стали просить бесплатные билеты на спектакль. Иван Кузьмич обратился к управляющему, но тот ему с билетами отказал, сказав, что в выходной день свободных мест в театре нет.

Тогда монтер обиделся и заявил, что работать сегодня не будет. Он добавил, что поскольку на фотографии в центре посадили тенора, пусть тот одновременно и поет, и освещает сцену. Монтер выключил электричество во всем театре и заперся в своей будке. В театре началась неразбериха.

В результате, к монтеру прибежал управляющий и сказал, что для его знакомых места в зале нашлись. Обрадованный монтер тут же включил в театре свет, и спектакль начался.

Таково краткое содержание рассказа.

Главная мысль рассказа Зощенко «Монтер» заключается в том, что все профессии одинаково важны и не стоит пренебрежительно относиться к людям, которые добросовестно выполняют свою неприметную для многих работу.

Рассказ Зощенко учит не быть равнодушным и относиться ко всем членам коллектива с равным уважением.

В рассказе «Монтер» мне понравился главный герой, монтер Иван Кузьмич, который с помощью решительных действий заставил людей относиться к себе с уважением.

Какие пословицы подходят к рассказу «Монтер»?

Сам себя не уважаешь, и другие не будут тебя уважать.
Смекалка во всяком деле выручит.

Читай тексты рассказов Михаила Зощенко (Zoshchenko)

Телефон

Я, граждане, надо сказать, недавно телефон себе поставил. Потому по нынешним торопливым временам без телефона как без рук.

Мало ли - поговорить по телефону или, например, позвонить куда-нибудь.

Оно, конечно, звонить некуда - это действительно верно. Но, с другой стороны, рассуждая материально, сейчас не девятнадцатый год. Это понимать надо.

Это в девятнадцатом году не то что без телефона обходились - не жравши сидели, и то ничего.

А, скажем, теперь - за пять целковых аппараты тебе вешают. Господи твоя воля!

Хочешь - говори по нем, не хочешь - как хочешь. Никто на тебя не в обиде. Только плати денежки.

Оно, конечно, соседи с непривычки обижались.

Может, - говорят, - оно и ночью звонить будет, так уж это вы - ах, оставьте.

Но только оно не то что ночью, а и днем, знаете, не звонит. Оно, конечно, всем окружающим я дал номера с просьбой позвонить. Но, между прочим, все оказались беспартийные товарищи и к телефону мало прикасаются.

Однако все-таки за аппарат денежки не даром плачены. Пришлось-таки недавно позвонить по очень важному и слишком серьезному делу.

Воскресенье было.

И сижу я, знаете, у стены. Смотрю, как это оно оригинально висит. Вдруг как оно зазвонит. То не звонило, не звонило, а тут как прорвет. Я, действительно, даже испугался.

«Господи, - думаю, - звону-то сколько за те же деньги!» Снимаю осторожно трубку за свои любезные.

Алло, - говорю, - откуда это мне звонят?

Это, - говорят, - звонят вам по телефону.

А что, - говорю, - такое стряслось и кто, извиняюсь, будет у аппарата?

Это, - отвечают, - у аппарата будет одно знакомое вам лицо. Приходите, - говорят, - по срочному делу в пивную на угол Посадской.

«Видали, - думаю, - какие удобства! А не будь аппарата - что бы это лицо делало? Пришлось бы этому лицу на трамвае трястись».

Алло, - говорю, - а что это за такое лицо и какое дело?

Однако в аппарат молчат и на это не отвечают.

«В пивной, - думаю, - конечно, выяснится».

Поскорее сию минуту одеваюсь. Бегу вниз.

Прибегаю в пивную.

Народу, даром что днем, много. И все незнакомые.

Граждане, - говорю, - кто мне сейчас звонил и по какому, будьте любезны, делу?

Однако посетители молчат и не отвечают.

«Ах, какая, - думаю, - досада. То звонили, звонили, а то нет никого».

Сажусь к столику. Прошу подать пару.

«Посижу, - думаю, - может, и придет кто-нибудь. Странные, - думаю, - какие шутки».

Выпиваю пару, закусываю и иду домой.

Иду домой.

А дома то есть полный кавардак. Обокраден. Нету синего костюма и двух простынь.

Подхожу к аппарату. Звоню срочно.

Алло, - говорю, - барышня, дайте в ударном порядке уголовный розыск. Обокраден, - говорю, - вчистую. Специально отозвали в пивную для этой цели. По телефону.

Барышня говорит:

Будьте любезны - занято.

Звоню позже. Барышня говорит:

Кнопка не работает, будьте любезны.

Одеваюсь. Бегу, конечно, вниз. И на трамвае в уголовный розыск.

Подаю заявление.

Там говорят:

Расследуем.

Я говорю:

Расследуйте и позвоните.

Они говорят:

Нам, - говорят, - звонить как раз некогда. Мы, - говорят, - и без звонков расследуем, уважаемый товарищ.

Чем все это кончится - не знаю. Больше никто мне не звонил. А аппарат висит.

Часы

Главное - Василий Конопатов с барышней ехал. Поехал бы он один - все обошлось бы славным образом. А тут черт дернул Васю с барышней на трамвае выехать.

И, главное, как сложилось все дефективно! Например, Вася и привычки никогда не имел по трамваям ездить. Всегда пехом перся. То есть случая не было, чтоб парень в трамвай влез и добровольно гривенник кондуктору отдал.

А тут нате вам - манеры показал. Мол, не угодно ли вам, дорогая барышня, в трамвае покататься? К чему, дескать, туфлями лужи черпать?

Скажи на милость, какие великосветские манеры!

Так вот, влез Вася Конопатов в трамвай и даму за собой впер. И мало того, что впер, а еще и заплатил за нее без особого скандалу.

Ну, заплатил - и заплатил. Ничего в этом нет особенного. Стой, подлая душа, на месте, не задавайся. Так нет, начал, дьявол, для фасона за кожаные штуки хвататься. За верхние держатели. Ну и дохватался.

Были у парня небольшие часы - сперли.

И только сейчас тут были. А тут вдруг хватился, хотел перед дамой пыль пустить - часов и нету. Заголосил, конечно.

Да что ж это, - говорит. - Раз в жизни в трамвай вопрешься, и то трогают.

Тут в трамвае началась, конечно, неразбериха. Остановили вагон. Вася, конечно, сразу на даму свою подумал, не она ли вообще увела часы. Дама - в слезы.

Я, - говорит, - привычки не имею за часы хвататься.

Тут публика стала наседать.

Это, - говорит, - нахальство на барышню тень наводить.

Барышня отвечает сквозь слезы:

Василий, - говорит, - Митрофанович, против вас я ничего не имею. Несчастье, - говорит, - каждого человека пригинает. Но, - говорит, - пойдемте, прошу вас, в угрозыск. Пущай там зафиксируют, что часы - пропажа. И, может, они, слава Богу, найдутся.

Угрозыск тут ни при чем. А что на вас я подумал - будьте любезны, извините. Несчастье, это действительно, человека пригинает.

Тут публика стала выражаться. Мол, как это можно? Если часы - пропажа, то обязательно люди в угрозыск ходят и заявляют.

Василий Митрофанович говорит:

Да мне, - говорит, - граждане, прямо некогда и, одним словом, неохота в угрозыск идти. Особых делов, - говорит, - у меня там нету. Это, - говорит, - не обязательно идти.

Публика говорит:

Обязательно. Как это можно, когда часы - пропажа. Идемте, мы свидетели.

Василий Митрофанович отвечает:

Это насилие над личностью.

Однако все-таки пойти пришлось.

И что бы вы, милые мои, думали? Зашел парень в угрозыск, а оттуда не вышел. Так-таки вот и не вышел. Застрял там. Главное - пришел парень со свидетелями, объясняет. Ему говорят:

Ладно, найдем. Заполните эту анкету. И объясните, какие часы.

Стал парень объяснять и заполнять - и запутался.

Стали его спрашивать, где он в девятнадцатом году был. Велели показать большой палец. Ну и конченое дело. Приказали остаться и не удивляться. А барышню отпустили.

И подумать, граждане, что творится? Человек в угрозыск не моги зайти. Заметают.

Монтер

Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.

Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.

На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтера этого пихнули куда-то сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.

Монтер Иван Кузьмин Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.

А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют: «Руслан и Людмила». Музыка Глинки. Дирижер - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу - посмотреть на спектакль. Монтер говорит:

Да ради Бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.

И сам, конечно, к управляющему.

Управляющий говорит:

Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учете. Не могу.

Монтер говорит:

Ах так, - говорит. - Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.

И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.

Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:

Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз, - говорит, - темно - я ухожу. Мне, - говорит, - голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.

Монтер говорит:

Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время. Теноров нынче нету!

Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором.

Вдруг управляющий является, говорит:

Где эти чертовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!

Монтер говорит:

Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, - говорит, - я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.

Дал он сию минуту свет.

Начинайте, - говорит.

Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.

Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.

Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра - крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.

Так что они оба-два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!

* * *
Ты читал(а) тексты рассказов М. Зощенко , писателя, классика сатиры и юмора, известного своими смешными произведениями. За свою жизнь Зощенко написал много юмористических текстов. В этой подборке представлены лучшие рассказы Зощенко - «На живца», «Честный гражданин», «Баня», "Кошка и люди", "Брак по расчёту" и другие. Много лет прошло, а мы смеемся, когда читаем эти рассказики, вышедшие из под пера великого мастера юмора М.Зощенко. Его проза давно стала частью литературы и культуры.
На этом сайте собраны, пожалуй, все рассказы писателя (содержание слева), которые ты всегда можешь читать и лишний раз удивиться таланту прозаика и посмеяться над его глуповатыми и прикольными персонажами (только не путай их с самим Зощенко:)
Спасибо за чтение!
............................
Copyright: Михаил Зощенко

Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.

Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.

На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтера этого пихнули кудато сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.

Монтер Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.

А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют "Руслан и Людмила". Музыка Глинки. Дирижер - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу посмотреть на спектакль. Монтер говорит:

Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.

И сам, конечно, к управляющему.

Управляющий говорит:

Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учете. Не могу.

Монтер говорит:

Ах так, говорит. Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.

И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.

Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:

Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз, говорит, темно - я ухожу. Мне, говорит, голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.

Монтер говорит:

Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время, Теноров нынче нету!

Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором.

Вдруг управляющий является, говорит:

Где эти чертовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!

Монтер говорит:

Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, говорит, я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.

Дал он сию минуту свет.

Начинайте, - говорит.

Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.

Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.

Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.

Так что они оба - два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!

Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.
Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.
На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтера этого пихнули кудато сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтер Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.
А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют "Руслан и Людмила". Музыка Глинки. Дирижер - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу посмотреть на спектакль. Монтер говорит:
- Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.
И сам, конечно, к управляющему.
Управляющий говорит:
- Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учете. Не могу.
Монтер говорит:
- Ах так, говорит. Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.
И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.
Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:
- Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз, говорит, темно - я ухожу. Мне, говорит, голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.
Монтер говорит:
- Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время, Теноров нынче нету!
Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором.
Вдруг управляющий является, говорит:
- Где эти чертовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!
Монтер говорит:
- Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, говорит, я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.
Дал он сию минуту свет.
- Начинайте, - говорит.
Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.
Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.
Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.
Так что они оба - два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!
1927

Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театраль­ный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.

Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В го­родском театре. Играли в этом городском театре опе­ру. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом те­атре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.

На общей группе, когда весь театр в двадцать тре­тьем году снимали на карточку, монтера этого пихну­ли куда-то сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.

Монтер Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем бо­лее, что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.

А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, игра­ют: «Руслан и Людмила». Музыка Глинки. Дирижер- маэстро Кацман. А без четверти минут восемь явля­ются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подо­шли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их по­садить в общую залу - посмотреть на спектакль. Мон­тер говорит: - Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару биле­тов устрою. Посидите тут, у будки.

И сам, конечно, к управляющему. Управляющий говорит: - Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каж­дый стул на учете. Не могу.

Монтер говорит: - Ах так,- говорит.- Ну, так я играть отказыва­юсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше про­изводство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр са­жать.

И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.

Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором: - Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз,- говорит,- темно - я ухожу. Мне,- говорит,- голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.

Монтер говорит: - Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, дру­гой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время. Теноров нынче нету! Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором, Вдруг управляющий является, говорит: - Где эти чертовы две девицы? Через них наблю­дается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь поса­жу, леший их забодай! Монтер говорит: - Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, - говорит, - я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.

Дал он сию минуту свет - Начинайте,- говорит.

Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.

Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.

Конечно, если без горячности разбираться, то те­нор тоже для театра - крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.

Так что они оба-два представляют собой одинако­вую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сы­мать на карточку мутно, не в фокусе! 1927