Богатырь читать онлайн полностью. Александр мазин - богатырь

Короленко Владимир Галактионович

Парадокс

В.Г.КОРОЛЕНКО

ПАРАДОКС

Подготовка текста и примечания: С.Л.КОРОЛЕНКО и Н.В.КОРОЛЕНКО-ЛЯХОВИЧ

Для чего собственно создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано. Мне, если не ошибаюсь, было лет десять, брату около восьми. Сведение это было преподано нам в виде краткого афоризма, или, по обстоятельствам, его сопровождавшим, скорее парадокса. Итак, кроме назначения жизни, мы одновременно обогатили свой лексикон этими двумя греческими словами.

Было это приблизительно около полудня знойного и тихого июньского дня. В глубоком молчании сидели мы с братом на заборе под тенью густого серебристого тополя и держали в руках удочки, крючки которых были опущены в огромную бадью с загнившей водой. О назначении жизни, в то время, мы не имели еще даже отдаленного понятия, и, вероятно, по этой причине, вот уже около недели любимым нашим занятием было - сидеть на заборе, над бадьей, с опущенными в нее крючками из простых медных булавок и ждать, что вот-вот, по особой к нам милости судьбы, в этой бадье и на эти удочки клюнет у нас "настоящая", живая рыба.

Правда, уголок двора, где помещалась эта волшебная бадья, и сам по себе, даже и без живой рыбы, представлял много привлекательного и заманчивого. Среди садов, огородов, сараев, двориков, домов и флигелей, составлявших совокупность близко известного нам места, этот уголок вырезался как-то так удобно, что никому и ни на что не был нужен; поэтому мы чувствовали себя полными его обладателями, и никто не нарушал здесь нашего одиночества.

Середину этого пространства, ограниченного с двух сторон палисадником и деревьями сада, а с двух других пустыми стенами сараев, оставлявшими узкий проход, занимала большая мусорная куча. Стоптанный лапоть, кем-то перекинутый через крышу сарая, изломанное топорище, побелевший кожаный башмак с отогнувшимся кверху каблуком и безличная масса каких-то истлевших предметов, потерявших уже всякую индивидуальность,- нашли в тихом углу вечный покой после более или менее бурной жизни за его пределами... На вершине мусорной кучи валялся старый-престарый кузов какого-то фантастического экипажа, каких давно уже не бывало в действительности, то есть в каретниках, на дворах и на улицах. Это был какой-то призрачный обломок минувших времен, попавший сюда, быть может, еще до постройки окружающих зданий и теперь лежавший на боку с приподнятой кверху осью, точно рука без кисти, которую калека показывает на паперти, чтобы разжалобить добрых людей. На единственной половинке единственной дверки сохранились еще остатки красок какого-то герба, и единственная рука, закованная в стальные нарамники и державшая меч, высовывалась непонятным образом из тусклого пятна, в котором чуть рисовалось подобие короны. Остальное все распалось, растрескалось, облупилось и облезло в такой степени, что уже не ставило воображению никаких прочных преград; вероятно, поэтому старый скелет легко принимал в наших глазах все формы, всю роскошь и все великолепие настоящей золотой кареты.

Когда нам приедались впечатления реальной жизни на больших дворах и в переулке, то мы с братом удалялись в этот уединенный уголок, садились в кузов,- и тогда начинались здесь чудеснейшие приключения, какие только могут постигнуть людей, безрассудно пускающихся в неведомый путь, далекий и опасный, в такой чудесной и такой фантастической карете. Мой брат, по большей части, предпочитал более деятельную роль кучера. Он брал в руки кнут из ременного обрезка, найденного в мусорной куче, затем серьезно и молча вынимал из кузова два деревянных пистолета, перекидывал через плечо деревянное ружье и втыкал за пояс огромную саблю, изготовленную моими руками из кровельного тесу. Вид его, вооруженного таким образом с головы до ног, настраивал тотчас же и меня на соответствующий лад, и затем, усевшись каждый на свое место, мы отдавались течению нашей судьбы, не обмениваясь ни словом!. Это не мешало нам с той же минуты испытывать общие опасности, приключения и победы. Очень может быть, конечно, что события не всегда совпадали с точки зрения кузова и козел, и я предавался упоению победы в то самое время, как кучер чувствовал себя на краю гибели... Но это ничему, в сущности, не мешало. Разве изредка я принимался неистово палить из окон, когда кучер внезапно натягивал вожжи, привязанные к обломку дышла,- и тогда брат говорил с досадой:

Что ты это, ей-богу!.. Ведь это гостиница... Тогда я приостанавливал пальбу, выходил из кузова и извинялся перед гостеприимным трактирщиком в причиненном беспокойстве, между тем как кучер распрягал лошадей, поил их у бадьи, и мы предавались мирному, хотя и короткому отдыху в одинокой гостинице. Однако случаи подобных разногласий бывали тем реже, что я скоро отдавался полету чистой фантазии, не требовавшей от меня внешних проявлений. Должно быть, в щелях старого кузова засели с незапамятных времен,- выражаясь по-нынешнему,- какие-то флюиды старинных происшествий, которые и захватывали нас сразу в такой степени, что мы могли молча, почти не двигаясь и сохраняя созерцательный вид, просидеть на своих местах от утреннего чая до самого обеда. И в этот промежуток от завтрака и до обеда вмещались для нас целые недели путешествий, с остановками в одиноких гостиницах, с ночлегами в поле, с длинными просеками в черном лесу, с дальними огоньками, с угасающим закатом, с ночными грозами в горах, с утренней зарей в открытой степи, с нападениями свирепых бандитов и, наконец, с туманными женскими фигурами, еще ни разу не открывавшими лица из-под густого покрывала, которых мы, с неопределенным замиранием души, спасали из рук мучителей на радость или на горе в будущем...

И все это вмещалось в тихом уголке, между садом н сараями, где, кроме бадьи, кузова и мусорной кучи, не было ничего... Впрочем, были еще лучи солнца, пригревавшие зелень сада и расцвечивавшие палисадник яркими, золотистыми пятнами; были еще две доски около бадьи и широкая лужа под ними. Затем, чуткая тишина, невнятный шопот листьев, сонное чирикание какой-то птицы в кустах и... странные фантазии, которые, вероятно, росли здесь сами по себе, как грибы в тенистом месте,- потому что нигде больше мы не находили их с такой легкостью, в такой полноте и изобилии... Когда, через узкий переулок и через крыши сараев, долетал до нас досадный призыв к обеду или к вечернему чаю,- мы оставляли здесь, вместе с пистолетами и саблями, наше фантастическое настроение, точно скинутое с плеч верхнее платье, в которое наряжались опять тотчас по возвращении.

Однако с тех пор как брату пришла оригинальная мысль вырезать кривые и узловатые ветки тополя, навязать на них белые нитки, навесить медные крючки и попробовать запустить удочки в таинственную глубину огромной бадьи, стоявшей в углу дворика, для нас на целую неделю померкли все прелести золотой кареты. Во-первых, мы садились оба, в самых удивительных позах, на верхней перекладине палисадника, углом охватывавшего бадью и у которого мы предварительно обломали верхушки балясин. Во-вторых, над нами качался серебристо-зеленый шатер тополя, переполнявший окружающий воздух зеленоватыми тенями и бродячими солнечными пятнами. В-третьих, от бадьи отделялся какой-то особенный запах, свойственный загнившей воде, в которой уже завелась своя особенная жизнь, в виде множества каких-то странных существ, вроде головастиков, только гораздо меньше... Как ни покажется это странно, но запах этот казался нам, в сущности, приятным и прибавлял, с своей стороны, нечто к прелестям этого угла над бадьей...

В то время как мы сидели по целым часам на заборе, вглядываясь в зеленоватую воду, из глубины бадьи то и дело подымались стайками эти странные существа, напоминавшие собой гибкие медные булавки, головки которых так тихо шевелили поверхность воды, между тем как хвостики извивались под ними, точно крошечные змейки. Это был целый особый мирок, под этою зеленою тенью, и, если сказать правду, в нас не было полной уверенности в том, что в один прекрасный миг поплавок нашей удочки не вздрогнет, не пойдет ко дну и что после этого который-нибудь из нас не вытащит на крючке серебристую, трепещущую живую рыбку. Разумеется, рассуждая трезво, мы не могли бы не придти к заключению, что событие это выходит за пределы возможного. Но мы вовсе не рассуждали трезво в те минуты, а просто сидели на заборе, над бадьей, под колыхавшимся и шептавшим зеленым шатром, в соседстве с чудесной каретой, среди зеленоватых теней, в атмосфере полусна и полусказки...

Владимир Галактионович Короленко

«Парадокс»

Ян Криштоф Залуский — главный герой. Калека, у которого от рождения нет рук; у него большая голова, бледное лицо «с подвижными острыми чертами и большими, проницательными бегающими глазами». «Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды». Ноги «длинные и тонкие», с их помощью «феномен», как его называет сопровождающий, «долгоусый» субъект, снимает с головы картуз, расчёсывает гребёнкой бороду, крестится и, наконец, пишет на белом листке «ровную красивую строчку»: «Человек создан для счастья, как птица для полёта». Эта фраза действительно стала, как её и называет Залуский, афоризмом, причём особенно расхожим в советское время. Но это, подчёркивал Залуский, не только афоризм, но и «парадокс». «Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него», — говорит он позднее. Короленко, не раз показывавший болезни и человеческие увечья (вплоть до повести «Без языка», где положение человека в чужой стране придаёт понятию немоты философское звучание), подчёркивает парадокс Залуского не только для более острого изображения взаимоотношений между людьми (растерянное высокомерие доктора Дударова и достоинство Залуского) и не из педагогических целей, но ради утверждения центральной идеи всего своего творчества: «Жизнь… кажется мне проявлением общего великого закона, главные основные черты которого — добро и счастье. Общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление». Именно врождённое несчастье Залуского помогло ему выразить эту свою заветную мысль с особой убедительностью.

Главным героем выступает Ян Криштоф Залуский. Он с самого рождения калека, у него нет рук, его голова большая, а лицо настолько бледное, что видно его только бегающие глаза. Они у него довольно проницательные и большие, его черты лица достаточно острые.

Его маленькое тело куда-то прятало плечи, которые сами по себе были и так маленькие. У него была густая и длинная борода, которая закрывала его небольшую грудь и ели видный живот. Ноги у него были довольно длинные и худые. Зачастую о нем отзывались, как о «феномене» или «долгоусом».

Известная в советское время фраза, позднее ставшая афоризмом, означала, что человеку предписано счастье, однако никто не знает, будет ли оно у него. Человеческое счастье можно сравнить с полетом птицы, но не парадокс ли это? Ян Криштоф Залуский утверждал, что действительно не каждый человек в жизни может приобрести счастье, как бы он не летал. Так, и укоренился парадокс Залуского, позже Короленко, который много раз сосредотачивал внимание на человеческих болезнях, активно поддержал парадокс Залуского. В творчестве Короленко присутствует знаменитая повесть «Без языка», где прослеживается четкая философская тематика. Человек, находящийся в совершенно чужой стране, абсолютно нем.

Акцентируя внимание на парадоксе Залуского, Короленко не только стремится показать человеческие накаленные отношения, как видно это из высокомерия доктора Дударова, а также его прототипа Залуского, который обладает целым рядом достоинств, и не только в педагогических целях. Такое внимание направлено с целью утверждения основной темы всего его творчества. Главными чертами жизни для него были добро и счастье.

По мнению Короленко, жизнь для того и дана, чтобы быть счастливым. Конечно, само понятие «счастье» довольно обширное и понять, а главное, получить его можно только тогда, когда сам к нему стремишься. Главное, двигаться вперед, невзирая ни на что.

Благодаря несчастью, которое было с Залуским с самого его рождения, ему удалось выразить свои мысли с большой уверенностью.

Сочинения

Речь идет о первом противоречии, которое автору удалось пережить в глубоком детстве. Они с братишкой играли во дворе, пытаясь выудить рыбу из старой бочки с тухлой водой, тут во дворе начал собираться народ со всей округи. К их дому подъезжала телега с очень страшным человеком, - у него не было рук, огромная голова с бородой, маленькое туловище и худые длинные ноги, похожие на лапы паука. Человека того звали Ян Криштоф Залуский.

По дворам калеку возил его родственник Матвей. Он громко объявлял, что к ним приехал феномен, который знает прошлое, настоящее и будущее. Он говорил, что тот знает, как читать мысли, и может угадать желания человека. В подтверждение этому Ян определил доктора в толпе и обратился к матери автора, сказав, что каждый кормится, как может.

Матвей говорил, что его феномен расчесывается ногами, ими же снимает и одевает шляпу и даже крестится ногами. Пока все это калека демонстрировал, провожатый живо собирал деньги в шляпу. Подняв своей длинной ногой серебряную монету доктора, калека пообещал отдать ее первому встретившемуся нищему.

Тут, за отдельную плату, Ян предложил написать афоризм на бумаге. Люди стояли, не решаясь подойти, и тогда безрукий калека подозвал автора с его братом. Мальчишки робко подошли, ловя прозорливый взгляд калеки. Тот аккуратно написал на белом листе, что человек создан для счастья, как птица для полета. Это вызвало восхищение и благодарность матери автора, и она пригласила Яна с его сопроводителем на обед, дав им денег. Отец мальчишек заметил, что подобный афоризм звучит как парадокс в устах калеки, на что Ян с подтверждением засмеялся.

Во время обеда Залуский заметил, что человек создан для счастья, но счастье не всегда создано для человека, именно поэтому у него нет рук, а у его сопровождающего пустая голова. В это время мама мальчишек кормила калеку из ложечки. После мальчики проследили за феноменом, - он действительно отдал серебряную монету нищему.

Этот случай сломал все иллюзорные представления о мире у детей, - это был их первый опыт, когда они столкнулись с реальностью и парадоксом. Ночью дети плакали, потому что им снился противоречивый феномен с его прозорливым то добрым, то грустным взглядом.

Главная мысль

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Короленко. Все произведения

• Без языка
• Парадокс
• Чудная

Парадокс. Картинка к рассказу

Сейчас читают

• Краткое содержание Паустовский Скрипучие половицы

  Как и в остальных произведениях К.Г. Паустовского, в «Скрипучих половицах» автор затрагивает тему Родины, тему России. Паустовский восхищается красотой русской природы и делится с читателями своими чувствами

• Краткое содержание Пруст В поисках утраченного времени

  Великий писатель Марсель Пруст делится своими впечатлениями и переживаниями в своих творениях. Все произведения автора затрагивают жизненно – важные проблемы всего общества

• Краткое содержание Каменный гость Пушкина

  Главный герой произведения – Дон Гуан. В начале пьесы он со слугой ждет, когда стемнеет, чтобы зайти в город. Он считает, что в темноте его никто не признает. Оказывается, что Дона выгнали из страны за то, что он убил дворянина.

• Булгаков

В.Г.КОРОЛЕНКО

ПАРАДОКС

Подготовка текста и примечания: С.Л.КОРОЛЕНКО и Н.В.КОРОЛЕНКО-ЛЯХОВИЧ

Для чего собственно создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано. Мне, если не ошибаюсь, было лет десять, брату около восьми. Сведение это было преподано нам в виде краткого афоризма, или, по обстоятельствам, его сопровождавшим, скорее парадокса. Итак, кроме назначения жизни, мы одновременно обогатили свой лексикон этими двумя греческими словами.

Было это приблизительно около полудня знойного и тихого июньского дня. В глубоком молчании сидели мы с братом на заборе под тенью густого серебристого тополя и держали в руках удочки, крючки которых были опущены в огромную бадью с загнившей водой. О назначении жизни, в то время, мы не имели еще даже отдаленного понятия, и, вероятно, по этой причине, вот уже около недели любимым нашим занятием было - сидеть на заборе, над бадьей, с опущенными в нее крючками из простых медных булавок и ждать, что вот-вот, по особой к нам милости судьбы, в этой бадье и на эти удочки клюнет у нас "настоящая", живая рыба.

Правда, уголок двора, где помещалась эта волшебная бадья, и сам по себе, даже и без живой рыбы, представлял много привлекательного и заманчивого. Среди садов, огородов, сараев, двориков, домов и флигелей, составлявших совокупность близко известного нам места, этот уголок вырезался как-то так удобно, что никому и ни на что не был нужен; поэтому мы чувствовали себя полными его обладателями, и никто не нарушал здесь нашего одиночества.

Середину этого пространства, ограниченного с двух сторон палисадником и деревьями сада, а с двух других пустыми стенами сараев, оставлявшими узкий проход, занимала большая мусорная куча. Стоптанный лапоть, кем-то перекинутый через крышу сарая, изломанное топорище, побелевший кожаный башмак с отогнувшимся кверху каблуком и безличная масса каких-то истлевших предметов, потерявших уже всякую индивидуальность,- нашли в тихом углу вечный покой после более или менее бурной жизни за его пределами... На вершине мусорной кучи валялся старый-престарый кузов какого-то фантастического экипажа, каких давно уже не бывало в действительности, то есть в каретниках, на дворах и на улицах. Это был какой-то призрачный обломок минувших времен, попавший сюда, быть может, еще до постройки окружающих зданий и теперь лежавший на боку с приподнятой кверху осью, точно рука без кисти, которую калека показывает на паперти, чтобы разжалобить добрых людей. На единственной половинке единственной дверки сохранились еще остатки красок какого-то герба, и единственная рука, закованная в стальные нарамники и державшая меч, высовывалась непонятным образом из тусклого пятна, в котором чуть рисовалось подобие короны. Остальное все распалось, растрескалось, облупилось и облезло в такой степени, что уже не ставило воображению никаких прочных преград; вероятно, поэтому старый скелет легко принимал в наших глазах все формы, всю роскошь и все великолепие настоящей золотой кареты.

Когда нам приедались впечатления реальной жизни на больших дворах и в переулке, то мы с братом удалялись в этот уединенный уголок, садились в кузов,- и тогда начинались здесь чудеснейшие приключения, какие только могут постигнуть людей, безрассудно пускающихся в неведомый путь, далекий и опасный, в такой чудесной и такой фантастической карете. Мой брат, по большей части, предпочитал более деятельную роль кучера. Он брал в руки кнут из ременного обрезка, найденного в мусорной куче, затем серьезно и молча вынимал из кузова два деревянных пистолета, перекидывал через плечо деревянное ружье и втыкал за пояс огромную саблю, изготовленную моими руками из кровельного тесу. Вид его, вооруженного таким образом с головы до ног, настраивал тотчас же и меня на соответствующий лад, и затем, усевшись каждый на свое место, мы отдавались течению нашей судьбы, не обмениваясь ни словом!. Это не мешало нам с той же минуты испытывать общие опасности, приключения и победы. Очень может быть, конечно, что события не всегда совпадали с точки зрения кузова и козел, и я предавался упоению победы в то самое время, как кучер чувствовал себя на краю гибели... Но это ничему, в сущности, не мешало. Разве изредка я принимался неистово палить из окон, когда кучер внезапно натягивал вожжи, привязанные к обломку дышла,- и тогда брат говорил с досадой:

Что ты это, ей-богу!.. Ведь это гостиница... Тогда я приостанавливал пальбу, выходил из кузова и извинялся перед гостеприимным трактирщиком в причиненном беспокойстве, между тем как кучер распрягал лошадей, поил их у бадьи, и мы предавались мирному, хотя и короткому отдыху в одинокой гостинице. Однако случаи подобных разногласий бывали тем реже, что я скоро отдавался полету чистой фантазии, не требовавшей от меня внешних проявлений. Должно быть, в щелях старого кузова засели с незапамятных времен,- выражаясь по-нынешнему,- какие-то флюиды старинных происшествий, которые и захватывали нас сразу в такой степени, что мы могли молча, почти не двигаясь и сохраняя созерцательный вид, просидеть на своих местах от утреннего чая до самого обеда. И в этот промежуток от завтрака и до обеда вмещались для нас целые недели путешествий, с остановками в одиноких гостиницах, с ночлегами в поле, с длинными просеками в черном лесу, с дальними огоньками, с угасающим закатом, с ночными грозами в горах, с утренней зарей в открытой степи, с нападениями свирепых бандитов и, наконец, с туманными женскими фигурами, еще ни разу не открывавшими лица из-под густого покрывала, которых мы, с неопределенным замиранием души, спасали из рук мучителей на радость или на горе в будущем...

«Парадокс» является повествовательным текстом, хотя в то же время является своеобразным художественным очерком реальной жизни писателя. Вообще, к слову говоря, всё это произведение Короленко написал в течение одного единственного дня! Исходя из биографических сведений писателя, можно сделать вывод, что день этот был не самым лучшим в жизни писателя, ведь совсем недавно умерла его дочь. Королеко был подавлен, весь мир вокруг него разделился на два полюса: добро и зло, являющиеся главными категориями закона, управляет и составляет саму жизнь. Настоящее же счастье дается человеку крайне редко; оно (по словам писателя) очень неравномерное, порою совсем ничтожное. Весь свой очерк "Парадокс" Короленко и решил посвятить философской теме счастья.
Герои очерка -- два маленьких брата. Они частенько отлыхают в огромном саду своего дома (как подчеркивает сам автор: это полагается детям состоятельных родителей), наслаждаются жизнью и почти ничем не озабочены. Но вот однажды происходит случай, который меняет всю их жизнь. В один из дней к их дому подобралась странная пара: человек, облик которого ребята запомнили на всю жизнь, и немощный, но очень умный калека по имени Ян Криштоф Залуский, у которого не было рук. Цель прибытия незнакомцев оказалась очевидна: попрошайничество... но не простое, а очень искусное! Калека был очень умен, говорил, что может видеть прошлое и предсказывать будущее, также он был способен показывать интересные трюки с помощью только своих ног. Его помощник называл его "феноменом". Ребятам Ян поведал очень умный афоризм (рассказчик, к слову, боялся, что он напишет детям нечто страшное): " Человек создан для счастья, как птица для полета". Услышать подобное от калеки было странно, это понимал и сам Ян, потому назвал свой афаризм "парадоксом".
В правдивости его слов мальчики убедились позже, когда увидели Яна в обычной жизни: хотя он и был талантливее и умнее многих других людей, он очень страдал от того, что не похож на них. Все считали его калекой, неполноценным, но сам Ян себя таковым не считал (эпизод, когда он дает милостыню другому нищему).

Именно после встречи с калекой, мальчики поняли, что жизнь очень часто несправедлива к людям, а счастье - понятие относительное. Его достоен каждый из ныне живущих людей, но в то же время каждый человек определенной долей этого счастья уже обладает. "Но счастье, увы, дано не всем", как говорит Ян Залуский, и без этого дополнения сюжет очерка Короленко мог быть воспринят неверно... Вся суть произведения заключается в том, что в душа тянется к гармонии и равновесию, но абсолютное счастье достичь ей никогда не удастся. В этом и есть главный "парадокс" жизни и всего очерка.

"Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него" (с) В.Г. Короленко.