Как жил пескарь. Анализ произведения «Премудрый пескарь» Салтыков-Щедрин

День и ночь, № 4 2016

Деревушка сверху маленькая, среди снега будто и незаметная вовсе. Огоньки да дымки́ над крышами - вот и все приметы. Но так ей уютно в тех снегах, словно держит её кто в широких сильных ладонях, баюкает бережно. И плывёт она со своими дымками и окошками мимо снежно-тюлевой завеси , и смотрит странные сны о маячащем впереди лете. И будто нет в мире ни смерти, ни рождения, а только жизнь - бесконечная, как нетронутая простыня спящего поля.

Ну и всё тогда. И живите,- Геннадий свернул договор, суетливо запихивая его в папку.

Лист сопротивлялся - ручищи под топор заточены, не под бумажки. И сам бывший домовладелец был какой-то неловкий, будто неуместный в маленьких сенцах. И виноватый. Саню ещё в агентстве смутила эта виноватость, будто Гена продавал не собственный дом - отчее гнездо, а пытался провернуть какую-то махинацию. Но махинатор из него был никакой, да и риэлторы подтвердили: всё чисто, покупай, Александра Сергеевна, владей безраздельно.

Спасибо, Геннадий. Соскучитесь - заезжайте.

Он застенчиво улыбнулся, кивнул и вышел на крыльцо. Саню кольнула жалость: взрослый, а так по-детски к дому привязан. Не хотел ведь продавать после смерти родителей, из города наведывался. Но, говорят, нежилые здания быстро выморачиваются , умирают изнутри. Так и вышло. Геннадий обмолвился, что каждая поездка тоску нагоняет, словно любимые эти стены с укором смотрят: «Бросил, оставил!» Непросто ему сейчас уезжать.

Медленно, будто запоминая впрок, Гена прошёл до ворот, за оградой постоял возле своей «камрюхи », прощальным взглядом окинув окна. «Ещё заплачет»,- с опаской подумала Саша.

Ну и всё тогда,- повторил бывший владелец и опять замер. Словно не пускало его что.- Тут неподалёку дед Гудед живёт. Вы, если что, к нему...

Если что? С дровами я в сельсовете решу, по воде тоже - вы же мне всё рассказали.

Да нет... он по другим делам,- Геннадий, видимо, оставил попытки облечь слабо брезжащую мысль в слова, вздохнул напоследок и уехал.

Саня ещё постояла у ворот, борясь с нахлынувшим чувством одиночества и даже паники. Хотелось бросить всё это новое хозяйство и вернуться в город с нескладёхой-водителем . Зима лежала длинным пробелом между тем, что было и что будет, а Саша торчала посереди белого листа снега сомнительной запятой: убрать? оставить? Упрямо дёрнула подбородком и пошла в дом. Впереди ждала первая ночь в новом жилище.

«На новом месте приснись, жених, невесте». Димка, гад , не приснился, окончательно вычеркнувшись из «женихов». Зато снилась деревушка Балай с высоты птичьего полёта: домишки и лес на многие километры вокруг. Впрочем, километры эти во сне только угадывались: птичье зрение оказалось со странностями, периферия будто отсутствовала, и картинку Саня видела как в выпуклой линзе. Вот её домик, печным дымом над крышей нарисовалось кудреватое «Саня». «Мило зачекинилась »,- подумала Саша-птица. На дальнем краю в изморозь выдохнулась дымным облачком какая-то «Шумера» или «Шушера » - не разберёшь; откуда-то извне посёлка возникло бледно-сизое «Аделаида». В стылом воздухе захрустела то ли сумбурная считалка, то ли детская песенка:

вспугнутым шорохом, шёлковым ворохом,
шорохом-морохом , морохом-шорохом , фух-х ...
тесно приблизится, тащится-близится,
к пеплу прильнёт, тело возьмёт.
к расное - белым, белое - красным,
фух-х ... прорастёт.

Открыла глаза - чужой, давно небелёный потолок, стены со старыми, советских времён, обоями. Просыпаться одной в неосвоенном доме... паршиво. Вот бы проснуться так, чтобы, ещё глаз не открывая, почувствовать тёплый упругий бок рядом, вдохнуть знакомый мужской запах, уткнуться... Вот тогда с лёгким сердцем можно улыбаться серому потолку, вставать и осваивать новые владения. А с таким настроением, как сегодня, лучше вообще не вылезать из кровати. Но надо.

Саня, ёжась, сразу побежала к печке: домик за ночь выстыл, было прохладно. Неумело затопила, успев нацеплять заноз. Но вид живого огня неожиданно сообщил её унылому утру странное умиротворение, словно шепнув: «Привыкай».

И Саня начала привыкать: мыть, чистить, выбрасывать. А что делать, раз решила кардинально поменять свою жизнь?

Решение это нарывом зрело-зрело пару последних лет - и наконец лопнуло бурной ссорой с Димом , её шумной истерикой. К личным неурядицам добавился клубок рабочих проблем, и вообще, мир перестал соответствовать её ожиданиям буквально по всем пунктам. Димка хлопнул дверью, на работе она написала «по собственному ». Всё это произошло в один день, и только вечером, шагнув в тёмный коридор своей квартирки, она вдруг осознала одиночество, ненужность, безысходность, тоску... да много чего ещё осознала в один этот тёмный момент. «Обрыдло »,- странное слово всплыло откуда-то из закромов памяти. Поревела, а утром отправилась к риэлторам - менять постылость привычных координат.

Так и появились в её жизни домик в деревне Балай и новая работа - учитель начальных классов. Деревушку выбрала почти наугад, по музыкальной балалайности звучания да относительной близости к городу. А то, что гибнущая без кадров школа приняла её с радостью, и вовсе показалось добрым знаком

За пару дней домишко приобрёл обжитой вид и немного прогрелся. Саня топила узкую печку-колонну, обогревающую зал и спальню. Но к большой, на полкухни, печи она подступить боялась. Огромный чёрный зев, как в сказке про Бабу Ягу, внушал ей какой-то детский, невесть откуда взявшийся страх. Саша прибралась в кухне на скорую руку, но с наступлением вечера старалась туда не заходить. Сидя в зале, она чутко прислушивалась: казалось, в кухне что-то поскрипывало, шуршало, ворочалось. Замирало, притаившись, а потом продолжало свою неведомую жизнь. Освещённая комната была отделена от плотной кухонной темноты шторками, они слабо шевелились, словно кто-то дышал там, за трепетом ткани. «Нервишки…- подумала Саня.- Лечиться надо».

Утро началось с гудков машины за окном - приехала Натка с дочкой Ладой. Сестра охала, ахала и ругалась: ведь надо такое учудить - податься в глушь, в тьмутаракань какую-то! Пошумев, Ната бросила затею переубедить упёртую сестрицу и ушла в сельпо за продуктами.

Саня, а давай снежный дом стлоить ! - племяшка столько снега за свою четырёхлетнюю жизнь и не видела никогда.

А давай! - встрепенулась Саша.- Только дом мы не осилим. Может, снеговика?

Дело спорилось, и скоро у крыльца выросла симпатичная снежная баба. Ладка пыхтела рядом, пытаясь слепить бабе внучку, но вдруг поскользнулась, ойкнула и тут же заревела.

Чего, чего ты? - всполошилась Саня.

Зу-уб выпал! - проныла Лада и протянула тётке ладошку.

И правда зуб - молочный, чуть прозрачный, словно из тонкого фарфора.

Так это тот, что шатался! Ну, красавица, не плачь! Молочный выпал, настоящий, взрослый вырастет! - успокаивала Саша племянницу, но та продолжала реветь.- А давай мы его мышке кинем?

Ладка удивлённо округлила глаза, и рёв пошёл на убыль.

Вернулись в дом, наспех скинули шубки-шапки, подошли к печке. Саня как могла придавила страх: чего не сделаешь, когда ребёнок плачет.

А она вдлуг укусит? - Лада боязливо поёжилась.

Ну что ты! Мышка пугливая, ты её и не увидишь. Бросим, слова волшебные скажем - и всё! Не бойся, все дети так делают!

И ты делала? - Лада с недоверием посмотрела на Саню, солидную тётю двадцати семи лет.

И я, и мама твоя, и бабушки с дедушками - все. Ну, давай, иди сюда!

Лада вздохнула и привычно подняла ручонки вверх: «Нá меня!» Саня легко подхватила племяшку и поднесла к печке, свободной рукой отдёрнув занавеску. Два голоса вышептали в тёплый надпечный сумрак вечную «обменную» приговорку :

Мышка, мышка, нá тебе зуб репяной , дай мне костяной!

Мокрый, ещё в кровинках, зубик упал и сразу затерялся в куче хозяйственного хлама.

Лада, довольная, рассказала вернувшейся матери про мышку и похвасталась дыркой в десне.

Вот, оставляй вас одних! - проворчала Ната .

За ужином сёстры вспоминали, как маленькими гостили у деревенской бабушки, своё «молочное» детство. Расстались уже без упрёков. Саня махала рукой отъезжающей машине, пока в заднем окне маячило белым пятном улыбающееся Ладушкино лицо.

Ранние сумерки плотно облепили всё кругом, голубые тени ограды расчертили сугробы хаотичной клеткой. Внезапно дом показался ей громадным запертым животным: хребет матицы, рёбра стропил, потемневшая плоть брёвен. Внутри зверя горел свет, прорываясь сквозь щели закрытых век-штор. Дом дышал ей в спину, и большое его сердце - печь среди кухни - было холодно.

Ночь прошла неспокойно. Кухонная печь заполнила всё пространство Саниного сна - мир словно втягивался в чёрное нутро, как в воронку. Устье печи, сбросив заслонку, пугало своей глубиной, свистело сквозняком, настораживало шёпотом, шебуршанием , шорохом-морохом , фух-х ...

Маленькие ручки в седых ворсинках прижали сладко пахнущий Ладкин зуб к лысоватой груди. В глубине нежно-розовой детской дёснышки тукнуло, ожило и пошло в рост.

Утро выдалось седым, туманным. Ослабленное затяжной зимой солнце неверной рукой водило в тумане, пытаясь нащупать окна, но попадало в «молоко». В доме было сумрачно, за окном - серым-серо , и едва намечены силуэты близких деревьев. Снег валил всю ночь, и Саня, вздохнув, взялась за лопату - а то, глядишь, так скоро и из дома не выберешься.

Она чистила дорожку у ворот и вспоминала тревожный сон. Почему её так пугает эта печь? Ответ не приходил.

Саня вдруг вздрогнула и подняла голову. С другой стороны улицы на неё пристально смотрел незнакомец - маленький какой-то дедок . Заметив, что его обнаружили, он неуклюже, по-птичьи подпрыгивая, захромал в её сторону. Подошёл, тряхнул седыми космами , глянул рыжим разбойничьим глазом.

Здрасьте …- растерянно поздоровалась Саша.

Дед не ответил на приветствие, продолжая изучать девушку.

Я Гудада ,- вымолвил вдруг. Голос негромкий и будто надломленный в сильной ноте - хрипит, сипит.- Гляжу, новый человек.

Гудада ... Гудед ?

Дед Гудед - так местные зовут. Цыганское имя, цыганский дед.

Мне о вас Геннадий говорил... что за советом к вам можно...

И что? Не нужен ещё мой совет? - Гудада прищурился.

Да нет вроде,- неуверенно ответила Саша.

Не станешь же первому встречному рассказывать... Да и о чём? О том, что она печки боится? Курам на смех.

До свидания тогда,- со значением сказал дед. Взгляд его вдруг стал сочувствующим.- Лучше уезжай, девка . Ждали тебя.

И развернулся, и зашагал в туманную морозь .

Как это понимать? Уезжай, но тебя ждали? Кто? Директор школы, конечно, ждал - малыши без пригляда были. Но зачем уезжать? Странный какой дед... Да ещё и на «ты» сразу.

Неприятная встреча настроения не добавила. Саня разозлилась на себя: поддалась беспочвенному страху, тут ещё дед этот нагнал туману. С пугливостью надо кончать - всё равно в морозы печь придётся топить, пора привыкать. Дом уже сияет чистотой, а в кухне едва прибрано. Решено, страх долой, нужно обживать и эту «терра инкогнита ».

Саня прибавила громкость старого радиоприёмника. Пугающую тишину кухни перекрыло что-то симфоническое. Вооружилась ведром для мусора, влезла на табурет у печки, отдёрнула занавески и опасливо стала сгребать накопившийся мусор. Сгоревшие спички, гусиные крылышки, перепачканные маслом - пироги смазывали, ветошь какая-то... За монотонностью занятия страх чуть притупился. Среди хлама Саня заметила какие-то мелкие желтовато-серые камешки. Присмотрелась - и её передёрнуло от внезапного узнавания: зубы! Потемневшие от времени, маленькие, такие же, как они бросили на печку накануне с Ладой. Сколько же их... У Геннадия, бывшего владельца дома, видимо, было много сестёр и братьев. «Кто зубы - на полку, а кто и на печку»,- усмехнулась Саша. Надо же, целая история отдельной семьи...

Ссыпав находку в ведро, она продолжила уборку. Завалы постепенно уменьшались, как вдруг Санина рука в ворохе тряпок наткнулась на что-то мягкое, тёплое. Живое. Саня, вскрикнув, чуть не слетела с табурета. Боязливо отодвинула ветошь - блёкло-серый комок шерсти, хвостик... Облегчённо выдохнула: мышей она никогда не боялась, а полудохлых тем более. Мышь, похоже, и правда доживала последние минуты: лежала, тяжело дыша, не пытаясь бежать. «Сколько ж тебе лет?» - внезапно посочувствовав чужой немощи, удивилась Саша. Мышь казалась дряхлой: хвост в каких-то коростах, сквозь редкую тусклую шерсть просвечивала бледная шкура. Только глаза ещё были живы. Старуха, не отрываясь, смотрела на человека. Саня удивилась: разве бывают у грызунов такие глаза? У них всегда чёрные блестящие бусины, а тут - медово-карий взгляд... какой-то очень осмысленный.

Вдруг мышка дёрнулась и подалась вперёд. Движимая неясным порывом, Саня протянула руку, даже не подумав, укусит ли. Последним усилием мышиная бабушка вложила голову в протянутую ладонь, вжалась в человеческое тепло, судорога пробила мохнатое тельце. Почудилось, что тяжёлый вдох пролетел над печью, коснулся Саниного лица. Медовые глаза помертвели, взгляд остановился.

Выбросить на помойку странную мышь, в последнюю минуту искавшую её участия, Саня не смогла - не по-человечески как-то. Выдолбила в промёрзлой земле небольшую ямку, трупик сунула в коробку из-под чая, и мышка легла под снег. «Все в землю уйдём,- подумала Саша.- Разница лишь в упаковке».

Вернувшись с «похорон», девушка вдруг поняла, что страх перед печкой исчез. «Клининг-терапия »,- усмехнулась она про себя, уборка всегда действовала на неё успокаивающе. К вечеру она осмелилась даже слегка протопить печь. Сердце дома ожило, и Саня долго в темноте следила через щели дверцы за огненным биением.

Быт был налажен окончательно, и Саня - нет, в этот раз Александра Сергеевна - вышла на новую работу. Директор школы, Павел Игнатьевич, буйной бородой напоминавший одновременно Карла Маркса и дедушку А у, провёл её по небольшому одноэтажному зданию, рассказывая по ходу, что и где: столовая, спортзал, три класса и «малышовая». Садика в посёлке не было, вот сельсовет и открыл группу для дошкольников. Из-за двери «детсада» слышались неясный шум, беготня и чей-то тихий рёв.

У нас воспитательница приболела , сейчас учителя дежурят поочерёдно,- сказал Павел Игнатьевич.- Вы, как уроки отведёте, загляните, с группой познакомитесь.

Саня была совсем не против, малышей она любила. Тихие игры с племяшкой Ладой всегда казались чем-то вроде медитации, погружали в уют. Директор провёл новую учительницу в класс и представил второму «А». «Тоже совсем мальки»,- тепло подумала Саша. Прежняя их наставница-пенсионерка вынуждена была проститься с любимыми подопечными - годы брали своё. Молодую симпатичную учительницу второклашки встретили с восхищением: из города, модная , как с картинки, глаза смешливые! Занятия прошли отлично: ребята очень старались, так им хотелось получить одобрение «новенькой» Александры Сергеевны. Попрощавшись наконец с не желающими расходиться по домам школьниками, Саня в прекрасном настроении отправилась в «детсад».

Она открыла дверь в «малышовую», но тут же резко отшатнулась, чуть не задохнувшись. Запах. Непередаваемая смесь ароматов молока, манной каши, влажных подушек, детского мыла, горшков из умывальни - словом, детство, воплощённое в запахах, чуть не сшибло её с ног. Ошалев от этого неожиданного впечатления, Саня едва кивнула нянечке и с трудом сдержалась, чтобы не закрыть нос рукой.

Проходите, Александра Сергеевна, ребятишки вас уже заждались,- сказала няня Лида улыбчиво.

Семь пар глаз уставились на Саню.

Волосы спутанным мхом, чумазые лица, хитрые глазёнки, алые пятна ртов, чей-то узкий язычок, вылизывающий блюдце с джемом - шёл полдник... Словно мелкая лесная нечисть ... Голова закружилась, противно ослабели ноги.

Дети, это ваша новая воспитательница, её зовут Александра Сергеевна. Повторите, кто запомнил: как зовут воспитательницу? - обратилась няня к малышам.

Ребята нестройно повторили, с любопытством глядя на застывшую в дверях учительницу.

Там - трепет вен на худой шейке. Тут - пот в ключичной ямке. Сонные ещё: неприкрыто-белеющие тела, на щеках следы от подушек. Перемазанные рты, коросты, горошины зелёнки, засохшие пятна на нагрудниках. Детали эти вдруг закружили Саню, она едва сдержала рвотный позыв. Привычный и любимый запах детской, малыши - откуда эта тошнота?

Ребятишки повскакали с мест. Она с ужасом поняла, что сейчас кто-нибудь из них приблизится, коснётся тёплыми влажными пальцами. Нет, только не это! Озноб колко прошёл по позвоночнику. Запах детства вдруг показался сладковатым, гнилостным. Детки словно из земли вышли, из почвы проросли, тонкие пальцы тянулись в её сторону, как бледные корни кладбищенских растений. Мягкие маленькие тела... В приступе паники, чувствуя, что желудок мучительно сжался в спазме, Саня едва нашла силы извиниться и поспешно вышла.

Отговорившись аллергией на «что-то детское» и неловко простившись с директором, Саня чуть живая выскочила на школьное крыльцо - на белый свет, в белый снег. Слабость в теле, неверный шаг. До дома недалеко, но как бы не осесть в сугроб - ноги не несут. Она решила доехать на автобусе и побрела на остановку. Перед глазами плыло, мир сливался в сплошное белое.

Влезла в автобус, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Отгородившись, отпрянув, обморочно облокотилась о стекло. Рядом вдруг плюхнулась бабуля - лягушачий рот, лягушья бородавка. На мгновенье привиделся длинный липкий язык - сляпал муху, втянулся,- довольно улыбнулась по-бабьи-жабьи , буркнула животом, довольно закатила белки глаз. Саню передёрнуло.

Откуда вся эта призрачная гадость в её голове? С ума она сходит? Плотно прильнула лбом к замороженному окну. Холод ласково оттолкнул безумие. Отложил. Но ведь настигнет...

Дверь автобуса отворилась, она стала выходить и чуть не влетела обратно. Вместо зимней свежести с улицы дохнуло смрадно, аж слёзы навернулись. От остановки до дома несколько метров. Но что это за метры... Пенсионерская улица, молодых, да и просто среднего возраста здесь нет. Слишком много умирания, тления. Старики брели на остановку, а показалось - к ней, на неё. Саня в ужасе зажмурилась, будто услышала: старики шуршат опадающими кожными покровами, дышат умирающими клетками, смеются ввалившимися беззубыми ртами - да, в своём безобразии они смеют смеяться! Шамкают, спешат - они так спешат... Задевают плечом, шипят вслед, перечёркивают её следы скорым концом, распадом.

Глухота, снегота , скрып-скрып , тела двигаются, лица сосредоточены, как у слепых. Взгляды в одну точку, губы в задумчивости жуют самоё себя. Движения неверные, словно они ищут в своей слепоте что-то, пытаясь нюхом, слухом определить местоположение в пространстве. Приближаются...

Ей показалось вдруг, что её молодость и красота сдаются, сморщиваются, пергаментируются , уходят в ничто . Как она доспешила , додышала , дошаркала до дома, потом и вспомнить не смогла.

Скинув шубу, Саня упала лицом в подушку. Ужас липкий - не сбросишь, не убежишь. Подобный страх она ощущала недавно у печки, но слабее, гораздо слабее. Сейчас старые и малые стояли перед глазами, заслоняя собою свет, цепко всматриваясь в неё. Взгляды их - как присоски на стекле: не отлепить. Тогда, на пороге «малышовой», а потом на своей улице девушка словно заглянула в разверстую могилу: мокрая земля ползёт по краям, пахнет свежей смертью, только что случившейся бедой. И сама Смерть словно сидела за маленькими столиками рядом с детьми, спотыкалась по сугробам под руку со стариками.

Пережитый ужас понемногу тонул в пухлоте подушки. Саня пыталась объяснить происходящее рациональными причинами. «Психоз какой-то... Обострённое восприятие на почве стресса»,- привычка к разумным объяснениям деловито обрубала бредовые рассуждения. Но поверить в это не получалось.

Вдруг Саша отчётливо вспомнила, чт ó её «заморозило» там, на пороге «детсада» и на улице. Одинаковость. Малые и старые тогда показались Сане безликими, точнее, словно с двух шаблонов намалёванными - детского и стариковского. Дети - синеватые тени под глазами, рты, раскрытые в любопытстве, ещё недавно сосавшие материнскую грудь, а теперь - с едва намеченными росинками молочных зубов. Дедушки и бабушки - лица в морщинах, тёмные провалы вялых ртов без блеска эмали...

Саша передёрнулась от яркого образа. И как завтра идти на работу? Как выходить на стариковскую улицу? Мир вдруг сжался до тесной коморки, Саня почувствовала себя запертой, замурованной. Одна мысль о том, что заново придётся пережить этот кошмар, вгоняла в дрожь.

«Дед Гудед ... к нему, если что»,- так Геннадий говорил. Может, это и есть «если что»? Чертовщина ведь какая-то, и дед... с чертовщинкой (вспомнились рыжие лихие разбойничьи глаза). Но что ему сказать? «Здрасьте , я детей и стариков боюсь»? Так ведь и Гудада старик! Замкнутый круг какой-то...

Мерила комнату бесконечными шагами. Бралась за дела - бросала, мысли разбегались. Почему так нерешительно уезжал Гена? Зачем зашёл дед Гудед - словно проверял? Может, знают что, но молчат?

Не в силах больше маяться в одиночку со своими мыслями, Саня оделась, опасливо выглянула за ворота. Никого, вечерние сумерки разогнали сельчан по домам. Торопливо она побежала узкой, протоптанной меж сугробов тропкой, молясь только об одном - никого не встретить.

Запыхавшись, добралась до дома Гудеда , заколотилась в дверь. Казалось, догоняют, в спину смотрят. Кто? Саня не задумывалась, страшно было задумываться, и вообще - страшно. Дверь распахнулась широко и сразу, словно ведром выплеснули в сумрак тёплый жёлтый свет. На пороге стоял цыганский дед. Саня замерла, приглядываясь к нему, прислушиваясь к себе. Нет, обычный человек, никакого ужаса она не почувствовала. Тихо вымолвила:

Гудада ... совет нужен,- и шагнула в сени.

Дед, ни о чём не спрашивая, принялся раскладывать по скатерти потёртые карты.

Разве мужчины-цыгане гадают? - удивилась Саня.

Цыгане и на одном месте не живут. Но я бракованный, мне можно,- усмехнулся дед.- Как нога отказала, так с женой и осели в Балае . Ну, рассказывай!

И Саня рассказала всё-всё: как печки боялась, про сны, про Ладин зубик, про сегодняшние кошмары. Стало легче, словно разбавила тревогу чужим участием. Гудада слушал и всё больше хмурился, руки застыли, перестали тасовать ветхие картонки. Жёстко отложил карты в сторону, припечатал ладонью, будто боясь, что те тараканьём расползутся по столешнице. «Выгонит?» - подумала Саня, и тут же навернулись слёзы. Куда же она тогда?

Вы мне погадаете? - спросила робко, пряча глаза, смаргивая.

Нечего тут гадать,- дед глядел как сквозь неё, весь где-то далеко, глубоко.- И так понятно. Ох, девка ... Жена моя тебе бы лучше объяснила, да нет её уже.

Вы вдовец?

Дед неопределённо помотал головой и продолжил:

Что помню с её слов, расскажу. В беде ты - меж двух могил попала.

Между... каких ? - едва выдохнула Саня.

Дети да старики. Малышня - они недавно из небытья , а старики - скоро в него. И те, и другие у границы со смертью ходят. А ты меж них, с тех пор как в этот дом переехала. Говорил я Генке: не продавай, не ты в нём хозяин!

А кто? В регпалате документы проверяли, всё нормально было.

Да не в документах дело,- отмахнулся Гудада .- Про семью Геннадия разные слухи ходили. Прабабка да бабка, говорят, с чертями водились. Генка-то простоват, ничего не перенял, да и не по мужскому уму ведовство. А там, где долгое время ведунили , обычным людям-то невмоготу, вот он и сбежал в город. Тебе, получается, кота в мешке продал. А дом-то ждёт, ему живой человек надобен. От этого твоя морока. Да племянница твоя ещё зуб отдала, а зуб - с кровью. Дом проснулся, чует, тянет. Тебя чует, да и ей не поздоровится.

Что ж теперь, бросить всё?

Погоди, жена говорила, есть средство - обряд удержания. Только зря ты те зубы детские, что на печке нашла, выбросила. В них сила рода была. Без них тебя удержать трудно, а надо. А то... как жена моя, сгинешь,- опять припомнил дед супругу.

От чего удержать-то? От могилы, что ли?

Саня представила себя стоящей меж двух ям. Вот поскользнулась на мокрой глине, сейчас съедет в одну из них.

Если б от могилы... Дом, где много поколений свои зубы мышке отдавали, непростым местом становится. А уж сами мыши... Жена перед тем, как…- дед тяжело сглотнул часть фразы,- говорила: мол, «все мы в Божьей горсти да в мышьих лапах». Ребёнок молочный зуб мышке отдаст, та ему коренной в рост пустит. Так и поставит на смертный путь человека-то - зуб корнем привяжет дитя к жизни. А старики как зубы растеряли, так опять на краю могилы и очутились, сидят - ноги свесили. Так уж устроено: человек за жизнь зубами держится.

Погодите... Значит, тошно мне от стариков и малышни, потому что я теперь вижу, что они рядом с могилой ходят? Так, что ли?

Так и есть. Тебя же от второклашек твоих или ровесников оторопь не берёт? Или от племянницы - сколько ей, пятый год? Поди , хоть один зуб коренной да есть?

Растёт вроде...

Вот, они крепко за жизнь держатся, от них могилой не пахнет. Спасать тебя надо, а то или свихнешься, или дом приберёт. И медлить нельзя. Зубы с печки зря выбросила, получится ли без них обряд - не знаю. Придётся заместо их силы Генку сюда звать - он хоть и сорняк в своём семействе, да зерно-то одно, что-то в нём да есть.

А Лада? Вы говорите, и ей не поздоровится?

Не спрашивай! - замахал руками Гудед .- Про тебя знаю: в опасности ты, но пособить можно. А про неё... только Богу ведомо.

Уходя, Саня всё же спросила:

Дед Гудада , а почему у вас все зубы на месте? Вы же... в возрасте...

Тоже мне Красная Шапочка: «Почему у тебя такие большие зубы?» Иди уже, Генке звони, время уходит,- и, помолчав, добавил непонятное: - Жена меня любила... позаботилась.

Саня добрела до дому без происшествий. Надо было звонить Геннадию, но всё услышанное теперь казалось какой-то ерундой. Ну что она скажет? «Гена, простите, но меня дом забирает»? Чушь... Вдруг остро захотелось затопить печь - там, в кухне. «В крайности бросаюсь»,- с удивлением подумала она: давно ли боялась? Саша вспомнила, как вчера было уютно возле огня, и её вновь потянуло на тот островок безопасности и спокойствия. Мысль о ровном биении пламени за дверцей отодвинула ужасы, спасительно заслонила.

Печь словно ждала - радостно распахнула нескрипнувшие дверцы топки, откликнулась на Санины всё ещё неумелые попытки поддержать огонь, задышала, помогла. Саня устроилась за кухонным столом с телефоном. В сказках герой, столкнувшись с проблемой, спрашивал совета у какого-нибудь мудрого предмета: зеркала, например. А сейчас... «О’кей , „Гугл “»,- прозвучало в тёмной комнате коротким заклинанием. А что спросить? Саша без особого интереса побродила по сайтам практикующих психологов с рассказами о панических атаках, депрессивных состояниях, фобиях - нет, это вряд ли её случай. Она вспомнила про Ладин зубик и вбила в строку поиска: «Суеверия, зубы». Да, вот и мышка, и слова те же, что они с племяшкой шептали недавно: «Нá тебе репяной , дай зуб костяной!» Строчки плыли перед глазами - суеверия, рассказы пользователей, даже научные работы (надо же, кто-то ведь изучает такое!): «Хтонический аспект мифологии мыши очевиден. Но у мыши есть и небесные коннотации, хотя они менее выражены. В. Н. Топоров в своей статье подчёркивает эти медиативные функции мыши - связь между небом и землёй...»

Небесно-хтоническая мышь... С ума сойти. Это и на свежую голову не осознать, а когда вечер на дворе - и вовсе. Саня почувствовала, что глаза слипаются. Странный этот день вдруг навалился на неё, и она уснула, едва разобрав постель.

Плавность сна, подступавшего первыми ласковыми волнами, нарушил звонок - сестра, Ната . Чего ж среди ночи-то? Хотя... на часах всего пол-одиннадцатого.

Саня, привет. Я с плохими новостями: Ладу сегодня в больницу положили.

Саня ахнула:

Да ты что?! Серьёзное что-то?

Не знаю. Температура небольшая, слабость, горло не красное. И так две недели уже почти. От нашего педиатра толку мало, не знает, чего придумать: «Психосоматика , стресс»,- говорит. Наконец направление дала на обследование. Сегодня и положили.

А что, стресс какой-то был?

Был, но ничего серьёзного. Лада же у нас падать мастерица, ты знаешь. Её в садике толкнули, она подбородком - об угол. Синяк в пол-лица, чуть зуб не выбила. Ну, тот, коренной, что только показываться начал. Ты ещё со своими сказками! Ладка больше не от боли ревела, а оттого, что мышка на печке обидится: мол, не бережёшь мой подарок!

У Сани перехватило дыхание:

Погоди... зуб цел?

Цел, да побаливает. Там на десне такой синяк... В больнице я про это сказала, но они говорят, что не связано.

Тук-тук... тук... пропуск, пробел. Ритм сердца вдруг скомкался, и тут же оно забилось часто-часто, как стучит обычно у маленьких напуганных существ. Саня перевела дыхание. «Человек за жизнь зубами держится…- вспомнились слова Гудеда .- Старики, что без зубов, на краю могилы сидят, ноги свесили». А если человек теряет коренной в середине жизни? Саню вдруг обдало холодной жутью. Получается, что с таким человеком всё, что угодно, случиться может - зуба нет, связь с жизнью нарушена! А ведь этот коренной у племяшки единственный.

Едва соображая от тревоги, выдохнула в трубку:

Ната , я к Ладе приеду завтра, с утра...

Так я тебя об этом и хотела попросить! Ты можешь отгул взять? Я только к вечеру с работы выберусь, а Лада первый раз в больнице, боится.

Я отпрошусь, не переживай. И с врачом поговорю.

Белые стены, жужжащие лампы-трубки, запах лекарств. Коридоры длинные-длинные, бахилы смягчают стук каблуков. Свет дробится на стальных инструментах. Ладкина ладошка в руке - горячая. Врач рассматривает снимок, хмурится... ох как хмурится. Лада сжалась в кресле, глазёнки лихорадочно блестят.

Ну что сказать…- стоматолог отложил снимок.- Хорошо, что настояли на повторном осмотре. Острая травма, правый резец нижней челюсти. Дело, в общем-то, обычное, но рентген странный...

Врач указал на тёмный прямоугольник снимка на экране. Маленький корень туманным пятнышком едва виднелся в десне. Рядом чётко просматривались здоровые зубы.

Я сначала диагностировал пульпит, возможный некроз ткани, но... Корень травмированного зуба как будто бы другой плотности, видите? Это уже повторный снимок, и корень со временем как бы тает, растворяется. Исчезает... А синяк растёт, антибиотик не работает. Я, признаться, с таким в своей практике не сталкивался. Не думаю, что травма стала причиной состояния, но лучше исключить такую вероятность. Зуб придётся удалять.

Нет! - Саня, не отдавая себе отчёта, с силой вбила ладонь в стол, сшибла карандашницу . Перехватив испуганный Ладушкин взгляд, с трудом подавила в себе панику, заговорила горячо и быстро: - Семён Павлович, нельзя зуб удалять! Он же коренной, вы не понимаете...

Да что вы всполошились? Конечно, удалять зуб в таком возрасте неприятно - придётся несколько лет жить без него, пока челюсть сформируется и можно будет ставить имплант . Но разницы не заметите.

Не удаляйте…- Саня вдруг растеряла все слова, слёзы брызнули, она умоляюще смотрела на врача. Не рассказывать же ему про мышь на печке, про цыгана.- Нельзя удалять, Лада ведь маленькая ещё…- и забормотала, от стыда пряча глаза и задыхаясь от неудобства: - Скажите сколько, мы найдём... пожалуйста...

Ну, голубушка, вы совсем не понимаете, что несёте! - тут уже врач прихлопнул рукой по столу, бумаги прыснули в стороны.- Отведите девочку в палату, хватит истерик!

Не волнуйтесь, сделаю что нужно. Что смогу.

Саня уложила Ладу, сунула пахнущую спиртом сосульку градусника ей подмышку. Племяшка смотрела совсем по-взрослому: болезнь часто придаёт детскому наивному взгляду суровость, скорбность даже. Надо было что-то говорить, но Саша чувствовала, что вместе со словами и слёзы пойдут - не остановишь. Горячая ладошка ухватила за запястье.

Саня, не бойся, он не злой, селдитый только...

Ты о докторе? Да, не злой. Он нам поможет обязательно!

Сказала и сама не поверила. Слабая тень корня на снимке. Зуб-призрак. Он тает, а вместе с ним тает и Лада. Мёртвое внутри живого. Цветной картинкой встало перед глазами: этот маленький мёртвый участок разрастается, выбрасывает ложноножки, тянет жизнь из всего, что рядом. Розовые свежие ткани сереют, блёкнут. Корень зуба, подарка от мыши, мертвеет, и мертвенность эта растёт вглубь. В глубь маленького живого человека, её любимой девочки.

Слеза скатилась. Саня быстро смахнула её и нарочито весело обернулась к Ладе - остро напоролась на больные воспалённые глаза. Блеск лихорадочный, зрачки чёрными точками, медово-карий взгляд - Лада никогда не смотрела так раньше, но взгляд вдруг показался очень знакомым... Не в силах вынести напряжения, Саня быстро поцеловала племяшку, проверила градусник, не различая цифр. Нужно было уходить, страшно было уходить. Шёпот:

Ещё плидёшь ?

Саня сдала халат в гардеробе, пошла к выходу. И вдруг замерла, словно разом оглохнув, ослепнув, ослабев. Медово-карий взгляд... голубых глаз. У Лады - голубые глаза. Память запульсировала , беспорядочно выдавая образ за образом: зубы на печке, разверстая печкина пасть, дом-зверь в ограде, мышь-старуха. Прощальный медово-карий взгляд глаз-бусинок... Саня тряхнула головой: привиделось же... Привиделось?

Отчаяние и злость закипели внутри. Злость на кого-то неведомого, нависшего над Ладушкой, безразличного к её беде. «Нет, нет, нет»,- стучало в голове колёсами тяжелогружёного поезда. «Нельзя, не допусти, меня - не её»,- как заведённая твердила Саня. Разрозненные эти слова сложились во фразу, за которую она ухватилась крепко-накрепко, будто не было ничего важнее в тот миг: «Не трожь ! Меня возьми - не её, не Ладушку!» Крикнула неведомо кому мысленно, с напряжением, словно тяжёлую вагонетку оттолкнула. И вдруг оглохла от наступившей внутри тишины: злость отступила, мысли утихли. Осталось ожидание: услышит ли тот, страшный? Послушает ли?

Неведомо где, неразличимо для человеческого уха что-то лязгнуло, будто перевели стрелку,- вагонетка встала на другой путь.

Ночевала у сестры: тревога не давала вернуться в Балай . Страх за родную душу - страшнейший. Ведь случись что с близким человеком, он исчезнет, а ты останешься. Чтобы вспоминать двести, триста бесконечных кромешных ночей подряд. Один на один с горем, с глазу на глаз. А глаза у горя темны, глубоки - не выплывешь...

С Натой всю ночь проговорили, промолчали, проплакали. Под утро забылись тяжело, и будто сразу - звонок:

Звоню вас успокоить. Мы сменили препарат. Инъекции болезненные, но, кажется, зуб сохраним...

Семён Павлович, миленький!

Первые же уколы дали результат: температура спала, лихорадочный блеск глаз сменился на привычные лукавые огоньки. Можно было ехать домой. «Домой? - удивилась Саня.- Быстро же меня прибрало, одомашнило». И вдруг до тоскливого нытья где-то в подреберье потянуло в Балай , в тёплый полумрак старого дома. Она представила, как выйдет из машины, как заскрипит нетронутый снег, шесть клавиш-ступенек на крыльце просипят свои ноты, мягко хлопнет дверь за спиной, и вот она - печка, широкая, такая надёжная. Словно центр всего.

В предвкушении встречи не заметила, как домчалась до деревни. Но снег у дома явно кто-то трогал. Топтал нервными ногами, мял ожидающими шагами. Всё это Саня заметила вполглаза : забежала, взглянула печке в лицо, качнулась к белой нетопленой громадине - обнять, прижаться... Телефонный звонок сломал нежность момента.

Да ты ума лишилась, девка ! - накинулся на неё дед Гудед .- Уехала, мне ни слова, Генке не позвонила - время же тикает, дурында ! Страха не имеешь?

Вспомнила про обряд, жутко стало.

Да я... племянница заболела

- «Племянница»…- подразнил цыган.- Генка приедет утром, для обряда. Удерживать тебя будем, а то сгинешь.

А ночью сладко заломило тело. Каждая косточка плавилась в истомном огне, менялась, перетекая во что-то неведомое. Саня становилась всё легче, и в какой-то миг лёгкость эта настолько её переполнила, что лежать под одеялом не стало сил. Она вскочила порывисто, сделала несколько шагов - и вдруг упала, рассмеявшись. Неведомое доселе чувство невесомости, смешное смещение потолка и пола, центра тяжести - всё удивляло и радовало. Светлым пятном она стояла среди комнаты на четвереньках, поражённо оглядывая такие привычные, но будто бы не виданные ни разу предметы: необъятную арену стола, великанистый шкаф, окна огромные, не вмещающие серебряную в лунном свете белизну снега. А за стеклом двигались мелкие чьи-то тени, подпрыгивали неуклюже, тянулись голосами к высокому небу. Тонко-ломко запело среди улицы - или просто на грани сознания?

вверх не пырскнешь , вниз не сойдёшь,
из тёплой золицы плащик сошьёшь -
слёзы землице, косицы золе,
смертным крепень , детское - мне.
м немнемнемне !

«Мне, мне...» - Саня вдруг поняла, что подпевает странной песне, лопочет неожиданно онемевшими губами. Веселье будто разом утекло в щели половиц, уступив место вязкой тревоге.

Снежный свет слепил. Слабым отражением заоконной белизны светлел бок печки - единственный неизменный и привычный предмет среди этой ночной чехарды. Саня попыталась подняться, оттолкнулась от пола, но её занесло и кинуло обратно - так, что она чуть не ткнулась лицом в пол. Удивлённо уставилась на свои растопыренные пальцы, странным образом вытянувшиеся, прозрачневевшие в полумраке. «Ну и сон…- подумалось ей.- Ну и сон».

Неожиданно ловко перебирая руками и ногами, она пробежала до печки, ухватилась за её тёплый - будто мамкин - бок, прильнула. Отдышалась, успокоилась. Придерживаясь руками за печь, стала подниматься. Но с каждым сантиметром вверх росла боль в спине. Вот она искрой в сырой поленнице пробежала по позвоночнику, вот - плеснула на полешки-позвонки огневой щедрости, забилась всполохами. Саня через силу выпрямилась, и боль заревела мартеном, охватила её целиком, выстрелила в копчик длинным острым ударом. Девушка с криком переломилась пополам, устремляясь вниз, к полу. Упала, тяжело дыша, дрожа ночной тенью. Внезапно пришла мысль: «Вот кто увидит...» Спрятаться скорее, чтоб не тронули, не вернули уходящую боль! С нежданной прытью кинула тело на стул, оттуда - к приступку, выше-выше - туда, за спасительную печную занавеску. Занавес качнулся, пропуская,- и опустился. Саня привалилась бочком к печи и, втягивая тепло всем переломанным телом, провалилась в забытьё.

Вздох прогудел над печкой, разбудил:

Эх, девка ...

Колыхнулась шторка под рукой, глаза Гудеда блеснули влажно. Саня спросонья ошалело крутила головой - мир изменился. Из него исчезло вдруг всё зелёное и красное, и даже сама память об этих цветах казалась сном. И ещё мир пах - навязчиво, подробно, отвлекая от мыслей. Сами же мысли были странными, едва облачёнными в словесную одёжку,- не мысли-фразы, а мысли-намерения, мысли-предостережения. Мелькнуло словечко «инстинкты», но Саня не была уверена, что знает его значение. Она заоглядывалась - почудилось вдруг, будто потеряла что. И увидела хвост - в серых чешуйках, с беззащитным розовым кончиком. «Мышь,- вдруг отчётливо поняла она.- Я - мышь».

Огромная человечья ладонь потянулась погладить, попрощаться. Саня отскочила, шерсть на гривке подняла щёткой: не тронь! Откуда-то пришло знание: нельзя мышей-ведуниц трогать, сам перекинешься! Словно понял, отдёрнул руку.

Шумере моей ... привет передай. Скажи, скучаю за ней,- прошептал.

Природа не терпит пустоты... Та, с медово-карими глазами, ушла, а дом ждал, морочил. Вот и дождался. Но вместо страха Саня с удивлением ощутила странное спокойствие: всё правильно, так надо. Теперь ей людей на смертный путь ставить. Молочный зубик забрать, коренным к жизни привязать. Так заведено из века в век, а кем - не нашего ума дело.

В сознание хлынули тысячи образов, лиц, линий жизни - переплелись причудливыми узорами человеческих судеб-тропинок. Многовековая память кареглазой мыши-ведуньи наложилась на новую личность, всё больше подчиняя Саню своей воле. Но остаток человеческого сознания метнулся к родному , ещё не забытому: Ладушка, как она? Через снег, леса, расстояния почувствовала тёплую ауру, мерцание спасённого зубика. Будет жить. Хорошо.

И, словно старый сон вспомнила, поплыла обратно, на печь: над еловыми ветками в сугробных шапках, над спящей рекой-невидимкой, над деревушкой, ждущей лета в чьих-то уютных снеговых ладонях. Над крышами кудрявились печными дымками «Аделаида», «Шумера» - подружки-мышки, ждали, дождались! Эге, Шумера-то в доме деда Гудеда живёт - не совсем вдовец, соломенный! Правду он сказал: любила. С такой заботой вечный дед будет.

И словно не стало ни смерти, ни рождения, лишь жизнь бесконечная. Пройдёт немного времени, чьи-то руки отдёрнут шторку, и прошуршит над печкой детский, замирающий от близкой тайны голосок: «Дай зуб костяной!»

Все жить хотят. Ну, держи...

Шорохом-морохом . Фух-х ...

ПРИЗРАКИ
Фантазия

Я долго не мог заснуть и беспрестанно переворачивался с боку на бок. «Чёрт бы побрал эти глупости с вертящимися столами! - подумал я,- только нервы расстраивать...» Дремота начала наконец одолевать меня...

Вдруг мне почудилось, как будто в комнате слабо и жалобно прозвенела струна.

Я приподнял голову. Луна стояла низко на небе и прямо глянула мне в глаза. Белый как мел лежал ее свет на полу... Явственно повторился странный звук.

Я оперся на локоть. Легкий страх щипнул меня за сердце. Прошла минута, другая... Где-то далеко прокричал петух; еще дальше отозвался другой.

Я опустил голову на подушку. «Вот до чего можно довести себя,- подумал я опять,- в ушах звенеть станет».

Спустя немного я заснул - или мне казалось, что я заснул. Мне привиделся необыкновенный сон. Мне чудилось, что я лежу в моей спальне, на моей постели - и не сплю и даже глаз не могу закрыть. Вот опять раздается звук... Я оборачиваюсь... След луны на полу начинает тихонько приподниматься, выпрямляется, слегка округляется сверху... Передо мной, сквозя как туман, неподвижно стоит белая женщина.

Это я... я... я... Я пришла за тобой.

За мной? Да кто ты?

Приходи ночью на угол леса, где старый дуб. Я там буду.

Я хочу вглядеться в черты таинственной женщины - и вдруг невольно вздрагиваю: на меня пахнуло холодом. И вот я уже не лежу, а сижу в своей постели - и там, где, казалось, стоял призрак, свет луны белеется длинной чертою по полу.

День прошел кое-как. Я, помнится, принимался читать, работать... ничего не клеилось. Настала ночь. Сердце билось во мне, как будто ждало чего-то. Я лег и повернулся лицом к стене.

Отчего же ты не пришел? - раздался в комнате явственный шёпот.

Я быстро оглянулся.

Опять она... опять таинственный призрак. Неподвижные глаза на неподвижном лице - и взор исполнен печали.

Приходи! - слышится снова шёпот.

Приду,- отвечаю я с невольным ужасом. Призрак тихо качнулся вперед, смешался весь, легко волнуясь, как дым,- и луна опять мирно забелела на гладком полу.

Я провел день в волнении. За ужином я выпил почти целую бутылку вина, вышел было на крыльцо, но вернулся и бросился в постель. Кровь тяжело колыхалась во мне.

Опять послышался звук... Я вздрогнул, но не оглянулся. Вдруг я почувствовал, что кто-то тесно обнял меня сзади и в самое ухо мне лепечет: «Приди, приди, приди...» Затрепетав от испуга, я простонал:

Приду! - и выпрямился.

Женщина стояла наклонясь возле самого моего изголовья. Она слабо улыбнулась и исчезла. Я, однако, успел разглядеть ее лицо. Мне показалось, что я видел ее прежде; но где, когда? Я встал поздно и целый день бродил по полям, подходил к старому дубу на окраине леса и внимательно осматривался кругом.

Перед вечером я сел у раскрытого окна в своем кабинете. Старуха ключница поставила передо мною чашку чаю - но я не прикасался к ней... Я всё недоумевал и спрашивал себя: «Не с ума ли я схожу?» Солнце только что закатилось, и не одно небо зарделось - весь воздух внезапно наполнился каким-то почти неестественным багрянцем: листья и травы, словно покрытые свежим лаком, не шевелились; в их окаменелой неподвижности, в резкой яркости их очертаний, в этом сочетании сильного блеска и мертвой тишины было что-то странное, загадочное. Довольно большая серая птица вдруг, безо всякого шума, прилетела и села на самый край окна... Я посмотрел на

нее - и она посмотрела на меня сбоку своим круглым темным глазом. «Уж не прислали ли тебя, чтобы напомнить?»- подумал я.

Птица тотчас взмахнула своими мягкими крыльями и улетела по-прежнему без шума. Я долго еще сидел у окна, но я уже не предавался недоуменью: я как будто попал в заколдованный круг - и неодолимая, хотя тихая сила увлекала меня, подобно тому, как, еще задолго до водопада, стремление потока увлекает лодку. Я встрепенулся наконец. Багрянец воздуха давно исчез, краски потемнели, и прекратилась заколдованная тишина. Ветерок запорхал, луна всё ярче выступала на посиневшем небе,- и скоро листья деревьев заиграли серебром и чернью в ее холодных лучах. Моя старуха вошла в кабинет с зажженной свечкой, но из окна дохнуло на нее - и пламя погасло. Я не мог выдержать более, вскочил, нахлобучил шапку и отправился на угол леса к старому дубу.

В этот дуб, много лет тому назад, ударила молния; верхушка переломилась и засохла, но жизни еще сохранилось в нем на несколько столетий. Когда я стал подходить к нему, на луну набежала тучка: было очень темно под его широкими ветвями. Сперва я не заметил ничего особенного; но глянул в сторону - и сердце во мне так и упало: белая фигура стояла неподвижно возле высокого куста, между дубом и лесом. Волосы слегка зашевелились у меня на голове; но я собрался с духом - и пошел к лесу.

Да, это была она, моя ночная гостья. Когда я приблизился к ней, месяц засиял снова. Она казалась вся как бы соткана из полупрозрачного, молочного тумана - сквозь ее лицо мне виднелась ветка, тихо колеблемая ветром,- только волосы да глаза чуть-чуть чернели, да на одном из пальцев сложенных рук блистало бледным золотом узкое кольцо. Я остановился перед нею и хотел заговорить; но голос замер у меня в груди, хотя собственно страха я уже не ощущал. Ее глаза обратились на меня: взгляд их выражал не скорбь и не радость, а какое-то безжизненное внимание. Я ждал, не произнесет ли она слова, но она оставалась неподвижной и безмолвной и всё глядела на меня своим мертвенно-пристальным взглядом. Мне опять стало жутко.

Я пришел! - воскликнул я наконец с усилием.

Я тебя люблю,- послышался шёпот.

Ты меня любишь! - повторил я с изумлением.

Отдайся мне,- снова прошелестило мне в ответ.

Отдаться тебе! Но ты призрак - у тебя и тела нет.- Странное одушевление овладело мною.- Что ты такое, дым, воздух, пар? Отдаться тебе! Отвечай мне сперва, кто ты? Жила ли ты на земле? Откуда ты явилась?

Отдайся мне. Я тебе зла не сделаю. Скажи только два слова: возьми меня.

Я посмотрел на нее. «Что это она говорит? - подумал я.- Что это всё значит? И как же она возьмет меня? Или попытаться?»

Ну, хорошо,- произнес я вслух и неожиданно громко, словно кто сзади меня подтолкнул.- Возьми меня!

Не успел я произнести эти слова, как таинственная фигура с каким-то внутренним смехом, от которого на миг задрожало ее лицо, покачнулась вперед, руки ее отделились и протянулись... Я хотел было отскочить; но я уже был в ее власти. Она обхватила меня, тело мое поднялось на пол-аршина от земли - и мы оба понеслись плавно и не слишком быстро над неподвижной мокрой травой.

Сперва у меня голова закружилась - и я невольно закрыл глаза... Минуту спустя я открыл их снова. Мы неслись по-прежнему. Но уже леса не было видно; под нами расстилалась равнина, усеянная темными пятнами. Я с ужасом убедился, что мы поднялись на страшную высоту.

«Я пропал, я во власти сатаны»,- сверкнуло во мне, как молния. До того мгновенья мысль о наважденье нечистой силы, о возможности погибели мне в голову не приходила. Мы всё мчались и, казалось, забирали всё выше и выше.

Куда ты несешь меня? - простонал я наконец.

Куда хочешь,- отвечала моя спутница. Она вся прильнула ко мне; лицо ее почти прислонилось к моему лицу. Впрочем, я едва ощущал ее прикосновение.

Опусти меня на землю; мне дурно на этой высоте.

Хорошо; только закрой глаза и не дыши.

Я послушался - и тотчас же почувствовал, что падаю, как брошенный камень... воздух засвистал в моих волосах. Когда я опомнился, мы опять плавно неслись над самой землей, так что цеплялись за верхушки высоких трав.

Поставь меня на ноги,- начал я.- Что за удовольствие летать? Я не птица.

Я думала, что тебе приятно будет. У нас другого занятия нет.

У вас? Да кто вы такие?

Ответа не было.

Ты не смеешь мне это сказать?

Жалобный звук, подобный тому, который разбудил меня в первую ночь, задрожал в моих ушах. Между тем мы продолжали чуть заметно двигаться по влажному ночному воздуху.

Пусти же меня! - промолвил я. Спутница моя тихо отклонилась - и я очутился на ногах. Она остановилась передо мной и снова сложила руки. Я успокоился и посмотрел ей в лицо: по-прежнему оно выражало покорную грусть

Где мы? - спросил я. Я не узнавал окрестных мест.

Далеко от твоего дома, но ты можешь быть там в одно мгновенье.

Каким это образом? опять довериться тебе?

Я не сделала тебе зла и не сделаю. Полетаем с тобой до зари, вот и всё. Я могу тебя отнести, куда только ты вздумаешь - во все края земли. Отдайся мне! Скажи опять: возьми меня!

Ну... возьми меня!

Она опять припала ко мне, ноги мои опять отделились от земли - и мы полетели.

Куда? - спросила она меня.

Прямо, всё прямо.

Но тут лес.

Поднимись над лесом - только тише.

Мы взмыли кверху, как вальдшнеп, налетевший на березу, и опять понеслись в прямом направлении. Вместо травы вершины деревьев мелькали у нас под ногами. Чудно было видеть лес сверху, его щетинистую спину,

освещенную луной. Он казался каким-то огромным, заснувшим зверем и сопровождал нас широким непрестанным шорохом, похожим на невнятное ворчанье. Кое-где попадалась небольшая поляна; красиво чернела с одной ее стороны зубчатая полоса тени... Заяц изредка жалобно кричал внизу; вверху сова свистала, тоже жалобно; в воздухе пахло грибами, почками, зорей-травою; лунный свет так и разливался во все стороны - холодно и строго; «стожары» блистали над самой головой. Вот и лес остался назади; в поле протянулась полоса тумана: это река текла. Мы понеслись вдоль одного из ее берегов над кустами, отяжелевшими и неподвижными от сырости. Волны на реке то лоснились синим лоском, то катились темные и словно злые. Местами странно двигался над ними тонкий пар - и чашки водяных лилий девственно и пышно белели всеми своими распустившимися лепестками, точно знали, что до них добраться невозможно. Мне вздумалось сорвать одну из них - и вот я уже очутился над самой гладью реки... Сырость неприязненно ударила мне в лицо, как только я перервал тугой стебель крупного цветка. Мы начали перелетывать с берега на берег, как кулички-песочники, которых мы то и дело будили и за которыми гнались. Нам не раз случалось налетать на семейку диких уток, расположенных кружком на чистом местечке между тростниками, но они не шевелились; разве одна из них торопливо вынет шею из-под крыла, посмотрит, посмотрит и хлопотливо засунет опять нос в пушистые перья, а другая слабо крякнет, причем всё ее тело немножко дрогнет. Мы вспугнули одну цаплю: она поднялась из ракитового куста, болтая ногами и с неуклюжим усилием махая крыльями; тут она мне показалась действительно похожей на немца. Рыба нигде не плескалась - спала тоже. Я начинал привыкать к ощущению полета и даже находил в нем приятность: меня поймет всякий, кому случалось летать во сне. Я принялся с большим вниманием рассматривать странное существо, по милости которого со мной совершались такие неправдоподобные события.

Это была женщина с маленьким нерусским лицом. Иссера-беловатое, полупрозрачное, с едва означенными тенями, оно напоминало фигуры на алебастровой,

извнутри освещенной вазе - и опять показалось мне знакомым.

Можно с тобой говорить? - спросил я.

Я вижу у тебя кольцо на пальце; ты, стало быть, жила на земле - ты была замужем?

Я остановился... Ответа не было.

Как тебя зовут - или звали по крайней мере?

Зови меня Эллис.

Эллис! Это английское имя! Ты англичанка? Ты знала меня прежде?

Отчего же ты именно ко мне явиласр?

Я тебя люблю.

И ты довольна?

Да; мы носимся, мы кружимся с тобою по чистому воздуху.

Эллис! - сказал я вдруг,- ты, может быть, преступная, осужденная душа?

Голова моей спутницы наклонилась.

Я тебя не понимаю,- шепнула она.

Заклинаю тебя именем бога...- начал было я.

Что ты говоришь? - промолвила она с недоумением.- Я не понимаю.- Мне показалось, что рука, лежавшая холодноватым поясом вокруг моего стана, тихо шевельнулась...

Не бойся,- промолвила Эллис,- не бойся, мой милый! - Ее лицо обернулось и придвинулась к моему лицу... Я почувствовал на губах моих какое-то странное ощущение, как бы прикосновение тонкого и мягкого жала... Незлые пиявки так берутся.

Я взглянул вниз. Мы уже опять успели подняться на довольно значительную вышину. Мы пролетали над неизвестным мне уездным городом, расположенным на скате широкого холма. Церкви высились среди темной массы деревянных крыш, фруктовых садов; длинный мост чернел на изгибе реки; всё молчало, отягченное сном. Самые куполы и кресты, казалось, блестели безмолвным блеском; безмолвно торчали высокие шесты колодцев возле круглых шапок ракит; белесоватое шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города и

безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрачный простор однообразных полей.

Что это за город? - спросил я.

Сов в...ой губернии?

Далеко же я от дому!

Для нас отдаленности нет.

В самом деле? - Внезапная удаль вспыхнула во мне.- Так неси же меня в Южную Америку!

В Америку не могу. Там теперь день.

А мы с тобой ночные птицы. Ну, куда-нибудь, куда можно, только подальше.

Закрой глаза и не дыши,- отвечала Эллис,- и мы помчались с быстротою вихря. С потрясающим шумом врывался воздух в мои уши.

Мы остановились, но шум не прекращался. Напротив: он превратился в какой-то грозный рев, в громовой гул...

Теперь можешь открыть глаза,- сказала Эллис.

Я повиновался... Боже мой, где я?

Над головой тяжелые дымные тучи; они теснятся, они бегут, как стадо злобных чудовищ... а там, внизу, другое чудовище: разъяренное, именно разъяренное море... Белая пена судорожно сверкает и кипит на нем буграми- и, вздымая косматые волны, с грубым грохотом бьет оно в громадный, как смоль черный, утес. Завывание бури, леденящее дыхание расколыхавшейся бездны, тяжкий плеск прибоя, в котором по временам чудится что-то похожее на вопли, на далекие пушечные выстрелы, на колокольный звон, раздирающий визг и скрежет прибрежных голышей, внезапный крик невидимой чайки, на мутном небосклоне шаткий остов корабля - всюду смерть, смерть и ужас... Голова у меня закружилась - и я снова с замиранием закрыл глаза...

Тут я не дослушал несколько слов.

Теперь можно видеть, что бывает закрыто в другое время.

Эллис! - взмолился я,- да кто же ты? скажи мне, наконец!

Она молча подняла свою длинную белую руку. На темном небе, там, куда указывал ее палец, среди мелких звезд красноватой чертой сияла комета.

Как мне понять тебя? - начал я.- Или ты - как эта комета носится между планетами и солнцем - носишься между людьми... и чем?

Но рука Эллис внезапно надвинулась на мои глаза... Словно белый туман из сырой долины обдал меня...

В Италию! в Италию! - послышался ее шёпот.- Эта ночь - великая ночь!

Туман перед моими глазами рассеялся, и я увидал под собою бесконечную равнину. Но уже по одному прикосновению теплого и мягкого воздуха к моим щекам я мог понять, что я не в России; да и равнина та не походила на наши русские равнины. Это было огромное тусклое пространство, по-видимому не поросшее травой и пустое; там и сям, по всему его протяжению, подобно небольшим обломкам зеркала, блистали стоячие воды; вдали смутно виднелось неслышное, недвижное море. Крупные звезды сияли в промежутках больших красивых облаков; тыся-чеголосная, немолчная и все-таки негромкая трель поднималась отовсюду - и чуден был этот пронзительный и дремотный гул, этот ночной голос пустыни...

Я промолвил только: а! и продолжал спускаться. Женский голос всё громче, всё ярче раздавался во дворце; меня влекло к нему неотразимо... я хотел взглянуть в лицо певице, оглашавшей такими звуками такую ночь. Мы остановились перед окном.

На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма - и в то же мгновенье что-то теплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на руки... Дикий хохот грянул кругом...

Я лишился чувств - и когда опомнился, мы с Эллис тихо скользили вдоль знакомой опушки моего леса, прямо к старому дубу...

Видишь ту дорожку? - сказала мне Эллис,- там, где месяц тускло светит и свесились две березки?.. Хочешь туда?

Но я чувствовал себя до того разбитым и истощенным, что мог только проговорить в ответ:

Домой... домой!..

Ты дома,- отвечала Эллис.

Я действительно стоял перед самой дверью моего дома - один. Эллис исчезла. Дворовая собака подошла было, подозрительно оглянула меня - и с воем бросилась прочь.

Я с трудом дотащился до постели и заснул, не раздеваясь.

Всё следующее утро у меня голова болела, и я едва передвигал ноги; но я не обращал внимания на телесное мое расстройство, раскаяние меня грызло, досада душила.

Я был до крайности недоволен собою. «Малодушный! - твердил я беспрестанно,- да, Эллис права. Чего я испугался? как было не воспользоваться случаем?.. Я мог увидеть самого Цезаря - и я замер от страха, я запищал, я отвернулся, как ребенок от розги. Ну, Разин - это дело другое. В качестве дворянина и землевладельца... Впрочем, и тут, чего же я собственно испугался? Малодушный, малодушный!..»

Да уж не во сне ли я всё это вижу? - спросил я себя наконец. Я позвал ключницу.

Марфа, в котором часу я лег вчера в постель - не помнишь?

Да кто ж тебя знает, кормилец... Чай, поздно. В сумеречки ты из дома вышел; а в спальне-то ты каблучищами-то за полночь стукал. Под самое под утро - да. Вот и третьего дня тож. Знать, забота у тебя завелась какая.

«Эге-ге! - подумал я.- Летанье-то, значит, не подлежит сомнению».- Ну, а с лица я сегодня каков? - прибавил я громко.

С лица-то? Дай погляжу. Осунулся маленько. Да и бледен же ты, кормилец: вот как есть ни кровинки в лице.

Меня слегка покоробило... Я отпустил Марфу.

«Ведь этак умрешь, пожалуй, или сойдешь с ума,- рассуждал я, сидя в раздумье под окном.- Надо это всё бросить. Это опасно. Вон и сердце как странно бьется. А когда я летаю, мне всё кажется, что его кто-то сосет или как будто из него что-то сочится,- вот как весной сок из березы, если воткнуть в нее топор. А все-таки жалко. Да и Эллис... Она играет со мной, как кошка с мышью... А впрочем, едва ли она желает мне зла. Отдамся ей в

последний раз - нагляжусь - а там... Но если она пьет мою кровь? Это ужасно. Притом такое быстрое передвижение не может не быть вредным; говорят, и в Англии, на железных дорогах, запрещено ехать более ста двадцати верст в час...»

Так я размышлял с самим собою - но в десятом часу вечера я уже стоял перед старым дубом.

Ночь была холодная, тусклая, серая; в воздухе пахло дождем. К удивлению моему, я никого не нашел под дубом; я прошелся несколько раз вокруг, доходил до опушки леса, возвращался, тщательно вглядывался в темноту... Всё было пусто. Я подождал немного, потом несколько раз сряду произнес имя Эллис всё громче и громче... но она не появлялась. Мне стало грустно, почти больно; прежние мои опасенья исчезли: я не мог примириться с мыслью, что моя спутница уже не вернется ко мне.

Эллис! Эллис! приди же! Неужели ты не придешь?- закричал я в последний раз.

Понурив голову, я отправился домой. Впереди уже чернели ракиты на плотине пруда, и свет в окне моей комнаты мелькнул между яблонями сада, мелькнул и скрылся, словно глаз человека, который бы меня караулил,- как вдруг сзади меня послышался тонкий свист быстро рассекаемого воздуха, и что-то разом обняло и подхватило меня снизу вверх: кобчик так подхватывает когтем, «чокает» перепела... Это Эллис на меня налетела. Я почувствовал ее щеку на моей щеке, кольцо ее руки вокруг моего тела - и как острый холодок вонзился мне в ухо ее шёпот: «Вот и я». Я и испугался и обрадовался в одно и то же время... Мы неслись невысоко над землей.

Ты не хотела прийти сегодня? - промолвил я.

А ты соскучился по мне? Ты меня любишь? О, ты мой!

Последние слова Эллис меня смутили... Я не знал, что сказать.

Меня задержали,- продолжала она,- меня караулили.

Кто мог тебя задержать?

Куда ты хочешь? - спросила Эллис, по обыкновению не отвечая на мой вопрос.

Понеси меня в Италию, к тому озеру - помнишь? Эллис слегка отклонилась и отрицательно покачала

головой. Тут я в первый раз заметил, что она перестала быть прозрачной. И лицо ее как будто окрасилось; по туманной его белизне разливался алый оттенок. Я взглянул в ее глаза... и мне стало жутко: в этих глазах что-то двигалось - медленным, безостановочным и зловещим движением свернувшейся и застывшей змеи, которую начинает отогревать солнце.

Эллис! - воскликнул я,- кто ты? Скажи же мне, кто ты?

Эллис только плечом пожала.

Мне стало досадно... мне захотелось отомстить ей,- и вдруг мне пришло на ум велеть ей перенестись со мною в Париж. «Вот уж где придется тебе ревновать»,- подумал я.

Эллис! - промолвил я вслух,- ты не боишься больших городов, Парижа, например?

Нет? Даже тех мест, где так светло, как на бульварах?

Это не дневной свет.

Прекрасно; так неси же меня сейчас на Италиянский бульвар.

Эллис накинула мне на голову конец своего длинного висячего рукава. Меня тотчас охватила какая-то белая мгла с снотворным запахом мака. Всё исчезло разом: всякий свет, всякий звук - и самое почти сознание. Одно ощущение жизни осталось - и это не было неприятно.

Внезапно мгла исчезла: Эллис сняла рукав с моей головы, и я увидел под собою громаду столпившихся зданий, полную блеска, движения, грохота... Я увидел Париж.

Я прежде бывал в Париже и потому тотчас узнал место, к которому направлялась Эллис. Это был Тюльерийский сад, с его старыми каштановыми деревьями, железными решетками, крепостным рвом и звероподобными зуавами на часах. Минуя дворец, минуя церковь св. Роха, на ступенях которой первый Наполеон в первый раз пролил французскую кровь , мы остановились высоко над

«Так мы в Германии!» - подумал я и начал прислушиваться. Всё было безмолвно; только где-то уединенно и незримо плескалась и болтала струйка падавшей воды. Казалось, она твердила всё одни и те же слова: «Да, да, да, всегда, да». И вдруг мне почудилось, как будто по самой середине одной из аллей, между стенами стриженой зелени, жеманно подавая руку даме в напудренной прическе и пестром роброне, выступал на красных каблуках кавалер, в золоченом кафтане и кружевных манжетках, с легкой стальной шпагой на бедре... Странные, бледные

лица... Я хочу вглядеться в них... Но уже всё исчезло, и только по-прежнему болтает вода.

Это сны бродят,- шепнула Эллис,- вчера можно было увидеть много... много. Сегодня и сны бегут человеческого глаза. Вперед! Вперед!

Мы поднялись кверху и полетели дальше. Так плавен и ровен был наш полет, что казалось: не мы двигались, а всё, напротив, к нам двигалось навстречу. Появились горы, темные, волнистые, покрытые лесом; они выросли и поплыли на нас... Вот уже они протекают под нами со всеми своими извилинами, ложбинами, узкими лугами, с огненными точками в заснувших деревушках у быстрых ручьев на дне долин; а впереди опять вырастают и плывут другие горы... Мы в недрах Шварцвальда .

Горы, всё горы... и лес, прекрасный, старый, могучий лес. Ночное небо ясно: я могу признать каждую породу деревьев; особенно великолепны пихты с их белыми прямыми стволами. Кое-где на опушках виднеются дикие козы; стройно и чутко стоят они на своих тонких ножках и прислушиваются, красиво повернув головы и насторожив большие трубчатые уши. Развалина башни печально и слепо выставляет с вершины голого утеса свои полуобрушенные зубцы; над старыми, забытыми камнями мирно теплится золотая звездочка. Из небольшого, почти черного озера поднимается, как таинственная жалоба, стенящее укание маленьких жаб. Мне чудятся другие звуки, длинные, томные, подобные звукам эоловой арфы... Вот она, страна легенд! Тот же самый тонкий лунный дым, который поразил меня в Швецингене, разлит здесь повсюду, и чем дальше расходятся горы, тем гуще этот дым. Я насчитываю пять, шесть, десять различных тонов, различных пластов тени по уступам гор, и над всем этим безмолвным разнообразием задумчиво царит луна. Воздух струится мягко и легко. Мне самому легко и как-то возвышенно спокойно и грустно...

Эллис, ты должна любить этот край!

Я ничего не люблю.

Как же это? А меня?

Да... тебя! - отвечает она равнодушно.

Мне сдается, что ее рука теснее прежнего обвивает мой стан.

Вперед! Вперед! - говорит Эллис с каким-то холодным увлеченьем.

Вперед! - повторяю я.

Это запоздалые журавли летят к вам, на север,- сказала Эллис,- хочешь к ним присоединиться?

Да, да! подними меня к ним...

Мы взвились и в один миг очутились рядом с пролетавшей станицей.

Крупные красивые птицы (их всего было тринадцать) летели трехугольником, резко и редко махая выпуклыми крыльями. Туго вытянув голову и ноги, круто выставив грудь, они стремились неудержимо и до того быстро, что воздух свистал вокруг. Чудно было видеть на такой вышине, в таком удалении от всего живого такую горячую, сильную жизнь, такую неуклонную волю. Не переставая победоносно рассекать пространство, журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с вожаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо-самоуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном разговоре. «Мы долетим небось, хоть и трудно»,- казалось, говорили они, ободряя друг друга. И тут мне пришло в голову, что таких людей, каковы были эти птицы, в России - где в России! в целом свете немного.

Мы теперь летим в Россию,- промолвила Эллис. Я уже не в первый раз мог заметить, что она почти всегда знала, о чем я думаю.- Хочешь вернуться?

Вернемся... или нет! Я был в Париже; неси меня в Петербург.

Сейчас... Только закрой мне голову твоей пеленой, а то мне дурно делается.

Эллис подняла руку... но прежде чем туман охватил меня, я успел почувствовать на губах моих прикосновение того мягкого, тупого жала...

«Слуша-а-а-а-ай!» - раздался в ушах моих протяжный крик. «Слуша-а-а-а-ай!» - словно с отчаянием отозвалось в отдалении. «Слуша-а-а-а-ай!» - замерло где-то на конце света. Я встрепенулся. Высокий золотой шпиль бросился мне в глаза: я узнал Петропавловскую крепость.

Северная, бледная ночь! Да и ночь ли это? Не бледный, не больной ли это день? Я никогда не любил петербургских ночей; но на этот раз мне даже страшно стало: облик Эллис исчезал совершенно, таял, как утренний туман на июльском солнце, и я ясно видел всё свое тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Александровской колонны. Так вот Петербург! Да, это он, точно. Эти пустые, широкие, серые улицы; эти серо-беловатые, желто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонками; эти фронтоны, надписи, будки, колоды; золотая шапка Исаакия; ненужная пестрая биржа; гранитные стены крепости и взломанная деревянная мостовая; эти барки с сеном и дровами; этот запах пыли, капусты, рогожи и конюшни, эти окаменелые дворники в тулупах у ворот, эти скорченные мертвенным сном извозчики на продавленных дрожках,- да, это она, наша Северная Пальмира. Всё видно кругом; всё ясно, до жуткости четко и ясно, и всё печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе. Румянец вечерней зари - чахоточный румянец - не сошел еще, и не сойдет до утра с белого; беззвездного неба; он ложится полосами по шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется, торопя вперед свои холодные синие воды...

Улетим,- взмолилась Эллис.

И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной. Шаги и голоса послышались внизу: по улице шла кучка молодых людей с испитыми лицами и толковала о танцклассах. «Подпоручик Столпаков седьмый!» - крикнул вдруг спро-сонку солдат, стоявший на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше, у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом шелковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на волосах и с папироской во рту. Она благоговейно читала книгу: это был том сочинений одного из новейших Ювеналов.

Улетим! - сказал я Эллис.

Минута, и уже мелькали под нами гнилые еловые лесишки и моховые болота, окружающие Петербург. Мы направлялись прямо к югу: небо и земля, всё становилось понемногу темней и темней. Больная ночь, больной день, больной город - всё осталось назади.

Мы летели тише обыкновенного, и я имел возможность уследить глазами, как постепенно развертывалось передо мною, подобно свитку нескончаемой панорамы, обширное пространство родной земли. Леса, кусты, поля, овраги, реки - изредка деревни, церкви - и опять поля, и леса, и кусты, и овраги... Грустно стало мне и как-то равнодушно скучно. И не потому стало мне грустно и скучно, что пролетал я именно над Россией. Нет! Сама земля, эта плоская поверхность, которая расстилалась подо мною; весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха; эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на огненной песчинке нашей планеты, по которому проступила плесень, величаемая нами органическим, растительным царством; эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух; их слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой, однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым и неизбежным,- как это мне вдруг всё опротивело! Сердце во мне медленно перевернулось, и не захотелось мне более глазеть на эти незначительные картины, на эту пошлую выставку... Да, мне стало скучно - хуже чем скучно. Даже жалости я не ощущал к своим собратьям: все чувства во мне потонули в одном, которое я назвать едва дерзаю: в чувстве отвращения, и сильнее всего, и более всего во мне было отвращение - к самому себе.

Перестань,- шепнула Эллис,- перестань, а то я тебя не снесу. Ты тяжел становишься.

Ступай домой,- отвечал я ей тем же голосом, каким я говаривал эти слова моему кучеру, выходя в четвертом часу ночи от московских приятелей, с которыми с самого обеда толковал о будущности России и значении общины.- Ступай домой,- повторил я и закрыл глаза.

Но я скоро раскрыл их. Эллис как-то странно ко мне прижималась; она почти толкала меня. Я посмотрел на нее - и кровь во мне застыла. Кому случалось увидать на лице другого внезапное выражение глубокого ужаса, причину которого он не подозревает,- тот меня поймет. Ужас, томительный ужас кривил, искажал бледные,

почти стертые черты Эллис. Я не видал ничего подобного даже на живом человеческом лице. Безжизненный, туманный призрак, тень... и этот замирающий страх...

Эллис, что с тобой? - проговорил я наконец.

Она... она...- отвечала она с усилием,- она!

Она? Кто она?

Не называй ее, не называй,- торопливо пролепетала Эллис.- Надо спасаться, а то всему конец - и навсегда... Посмотри: вон там!

Я обернул голову в сторону, куда указывала мне трепещущая рука,- и увидал нечто... нечто действительно страшное.

Это нечто было тем страшнее, что не имело определенного образа. Что-то тяжелое, мрачное, изжелта-черное, пестрое, как брюхо ящерицы,- не туча и не дым, медленно, змеиным движением, двигалось над землей. Мерное, широкое колебание сверху вниз и снизу вверх, колебание, напоминающее зловещий размах крыльев хищной птицы, когда она ищет свою добычу; по временам неизъяснимо противное приникание к земле,- паук так приникает к пойманной мухе... Кто ты, что ты, грозная масса? Под ее веянием - я это видел, я это чувствовал - всё уничтожалось, всё немело... Гнилым, тлетворным холодком несло от нее - от этого холодка тошнило на сердце и в глазах темнело и волосы вставали дыбом. Это сила шла; та сила, которой нет сопротивления, которой всё подвластно, которая без зрения, без образа, без смысла - всё видит, всё знает, и как хищная птица выбирает свои жертвы, как змея их давит и лижет своим мерзлым жалом...

Эллис! Эллис! - закричал я как исступленный.- Это смерть! сама смерть!

Жалобный звук, уже прежде слышанный мною, вырвался из уст Эллис - на этот раз он скорее походил на человеческий отчаянный вопль - и мы понеслись. Но наш полет был странно и страшно неровен; Эллис кувыркалась на воздухе, падала, бросалась из стороны в сторону, как куропатка, смертельно раненная или желающая отвлечь собаку от своих детей. А между тем, вслед за нами, отделившись от неизъяснимо-ужасной массы, покатились какие-то длинные, волнистые отпрыски, словно протянутые руки, словно когти... Громадный образ закутанной фигуры на бледном коне мгновенно встал и взвился под самое небо... Еще тревожнее, еще отчаяннее заметалась Эллис. «Она увидела! Всё кончено! Я

пропала!..- слышался ее прерывистый шёпот.- О, я несчастная! Я могла бы воспользоваться, набраться жизни... а теперь... Ничтожество, ничтожество!»

Это было слишком невыносимо... Я лишился чувств.

Когда я опомнился - я лежал навзничь в траве и чувствовал во всем теле глухую боль, как от сильного ушиба. На небе брезжило утро: я мог ясно различать предметы. Невдалеке, вдоль березовой рощицы, шла дорога, усаженная ракитами: места мне казались знакомые. Я начал припоминать, что произошло со мною,- и содрогнулся весь, как только пришло мне на ум то последнее безобразное видение...

«Но чего же испугалась Эллис? - подумал я.- Ужели и она подлежит ее власти? Разве она не бессмертна? Разве и она обречена ничтожеству, разрушению? как это возможно?»

Тихий стон раздался вблизи. Я повернул голову. В двух шагах от меня недвижно лежала распростертая молодая женщина в белом платье, с разбросанными густыми волосами, с обнаженным плечом. Одна рука закинулась за голову, другая упала на грудь. Глаза были закрыты, и на стиснутых губах выступила легкая алая пена. Неужели это Эллис? Но Эллис - призрак, а я видел перед собою живую женщину. Я подполз к ней, наклонился...

Эллис? ты ли это? - воскликнул я. Вдруг, медленно затрепетав, приподнялись широкие веки; темные пронзительные глаза впились в меня - и в то же мгновенье в меня впились и губы, теплые, влажные, с кровяным запахом... мягкие руки крепко обвились вокруг моей шеи, горячая полная грудь судорожно прижалась к моей.

Прощай! прощай навек! - явственно произнес замиравший голос - и всё исчезло.

Я приподнялся, шатаясь на ногах словно пьяный - и, проведя несколько раз руками по лицу, огляделся внимательно. Я находился возле большой...ой дороги, в двух верстах от своей усадьбы. Солнце уже встало, когда я добрался домой.

Все следующие ночи я ждал - и, признаюсь, не без страха - появления моего призрака; но он не посещал меня более. Я даже отправился однажды в сумерки к старому дубу, но и там не произошло ничего необыкновенного. Впрочем, я не слишком жалел о прекращении такого странного знакомства. Я много и долго размышлял об этом непонятном, почти бестолковом казусе - и я убедился, что не только наука его не объясняет, но что даже в сказках, в легендах не встречается ничего подобного. Что такое Эллис в самом деле? Привидение, скитающаяся душа, злой дух, сильфида , вампир, наконец? Иногда мне опять казалось, что Эллис - женщина, которую я когда-то знал,- и я делал страшные усилия, чтобы припомнить, где я ее видел... Вот-вот - казалось иногда,- сейчас, сию минуту вспомню... Куда! всё опять расплывалось как сон. Да, я думал много и, как водится, ни до чего не додумался. Спросить совета или мнения других людей я не решался, боясь прослыть за сумасшедшего. Я, наконец, бросил все свои размышления: правду сказать, мне было не до того. С одной стороны, подвернулась эманципация с разверстанием угодий и пр. и пр.; а с другой, собственное здоровье расстроилось: грудь заболела, бессонница, кашель. Всё тело сохнет. Лицо желтое, как у мертвеца. Доктор уверяет, что у меня крови мало, называет мою болезнь греческим именем «анемией» - и посылает меня в Гастейн . А посредник божится , что без меня с крестьянами «не сообразишь»...

«О преимуществах российского слова»
Из речи, произнесённой Николаем Федоровичем Кошанским,
доктором философии, надворным советником и профессором
российской и латинской словесности 19 октября 1811 года.
Юные россы! Обратите внимание к словесности
российской к наукам ко всему высокому
прекрасному и великому. …образуя дух и сердце
величием деяний ум науками а чувства вкусом
расцветете душою воскрылитесь подобно
птенцам орлим и воспарите в путь славы по
стопам предков ваших.

Юные россы! Обратите внимание к
словесности российской, к наукам, ко
всему высокому, прекрасному и
великому. …образуя дух и сердце
величием деяний, ум науками, а чувства
вкусом, расцветете душою,
воскрылитесь, подобно птенцам орлим,
и воспарите в путь славы по стопам
предков ваших.

№ 17. Расставьте знаки препинания. Укажите все

стоять запятые.
Горишь ли ты (1) лампада наша (2)
Подруга (3) бдений и пиров?
Кипишь ли ты (4) златая чаша (5)
В руках (6) весёлых остряков?
Всё те же ль вы (7) друзья веселья (8)
Друзья Киприды и стихов?
(А. Пушкин)
124578

№ 16. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на месте которых
в предложении должны стоять запятые.
«Лошадь (1) не надо.
Лошадь (2) слушайте -
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка (3)
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть (4)
- старая -
и не нуждалась в няньке (5)
может быть (6) и мысль ей моя (7) казалась (8) пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги, ржанула (9) и пошла.
123456

Цель: закрепление и углубление знаний о пунктуации
в СПП и сложном предложении с разными видами
связи.
Задачи: отработать умение выполнять задания 18 19.

№ 18. Расставьте все знаки препинания: укажите


Одинокий путник (1) приближение (2) которого (3) я
слышал ранее среди чуткого безмолвия морозной ночи
(4) соблазнился моим веселым огнем.
14

Как выполнять задание 18
Определите грамматические основы каждого из предложений,
которые входят в состав сложного.
Установите границы придаточного предложения.
Поставьте знаки препинания.
Помните:
перед словом КОТОРЫЙ ставится запятая, если оно имеет
форму именительного или винительного падежа и находится в
начале придаточного предложения, в остальных случаях оно
может занимать в предложении любое место, запятая ставится
после главной части, после слова КОТОРЫЙ запятая никогда не
ставится;
если изъять из предложения придаточную часть, которую вы
выделили запятыми, предложение не должно утратить смысл.

№ 19. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении
должна(-ы) стоять запятая(-ые).
Наша планета прекрасна (1) и (2) когда космонавты
видят ее из глубин Вселенной (3) то они не могут
отвести глаз от ее бирюзового свечения.
, и (3когда космонавты
видят ее из глубин Вселенной), . 13

1. Обозначьте в предложении грамматические основы.
2. Определите границы простых предложений в составе
сложной синтаксической конструкции.
3. Выясните, есть ли в предложении союз И и что он
соединяет:
если однородные члены, то перед ним запятая не
ставится;
если части сложного предложения, то перед ним
запятая ставится.
Помните: на стыке союзов что если, что когда, и
если, и хотя, но когда, чтобы если, и когда
запятая НЕ ставится, если в предложении есть слова
то, так, но, если этих слов нет, то запятая между
союзами ставится.

№1. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на

Казалось (1) что вечно будут стоять по горизонтам (2)
эти бледно-синеющие тучки (3) под которыми (4) серели
соломенные крыши (5) зеленели лозины (6) и пестрели
разноцветные клетки окрестных полей.
135
№ 2. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Туманные громады поднимались по ночному небу (1) и (2)
когда поглощён был последний звёздный просвет (3) слепой
ветер (4) закрыв лицо рукавами (5) низко пронёсся (6) вдоль
опустевшей улицы.
12345

№ 3. Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы),

запятая(-ые).
2
В 80-е годы XIX века Шишкин (1) создаёт много картин (2)
в сюжетах (3) которых (4) он по-прежнему обращается к
жизни русского леса, русских лугов и полей.
№ 4. Для нас ещё не существует понятия «отдых» в
смысле абсолютного безделья (1) и человек (2) который не
трудится (3) заведомо воспринимается с отрицательным
знаком (4) если он здоров (5) и психически полноценен.
1234

№ 5. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении
должна(-ы) стоять запятая(-ые).
В Греции классической эпохи (1) для социального
строя (2) которой (3) типична форма городагосударства (4) возникли особо благоприятные
условия для расцвета ораторского искусства.
14

№ 6. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении
должна(-ы) стоять запятая(-ые).
Приближалась огромная туча (1) за которой тянулась
пелена дождя (2) и (3) когда всё небо затянуло
плотной завесой (4) то по земле застучали большие
капли.
124
№ 7. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении
должна(-ы) стоять запятая(-ые).
В Киеве на высокой горе на берегу Днепра установлен
памятник (1) князю Владимиру (2) во времена
княжения (3) которого (4) состоялось крещение Руси.
2

№ 8. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
В гимназии он всегда был круглым пятёрочником (1) и
(2) если бы гимназия не закрылась (3) его имя можно
было бы прочесть на мраморной доске среди золотых
медалистов (4) которые окончили в разное время
Ришельевскую гимназию.
1234
№ 9. В русской литературе (1) начало (2) которой
исчисляется (3) со второй половины X века (4)
сформировалось представление о единстве мира и его
истории.
124

№ 10. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Волчиха помнила (1) что летом и осенью около зимовья
паслись баран и две ярки (2) и (3) когда она не так давно
пробегала мимо (4) то ей послышалось (5) будто в хлеву
блеяли.
№ 11. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру
1245
(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять
запятая(-ые).
Мохнатые ветви деревьев (1) образуют тёмный свод (2)
сквозь (3) который только кое-где (4) весело проглядывает
солнечный лучик.
2

№ 12. Расставьте все знаки препинания: укажите цифру
(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы)
стоять запятая(-ые).
Тренер распределил участников соревнований в
команды (1) каждая (2) из которых (3) включала пять
человек (4) и ещё раз напомнил правила игры.
14 (1) чтобы
№ 13. Я просто не готов к тому
проститься со своим увлечением живописью (2) и (3)
если мне суждено когда-то стать настоящим
художником (4) я им всенепременно стану.
1234

№ 14. Расставьте все знаки препинания: укажите
цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении
должна(-ы) стоять запятая(-ые).
Для лечения самых разных болезней в медицине широко
используется (1) пчелиный яд (2) потребность (3) в
котором (4) постоянно растёт.
2
№ 15. Сначала я думал (1) что ничего не пойму в
учебнике шахматной игры (2) но (3) когда начал
читать (4) то увидел (5) что он написан очень просто
и понятно.
1245

№ 16. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Казанский собор (1) к фасаду (2)которого (3) примыкает
колоннада из 96 колонн (4) выходит на Невский проспект.
14
№ 17. Он хотел уверить себя (1) что никакой опасности
нет (2) и что верховые по дороге просто померещились
мальчику от страха (3) и (4) хотя ему удавалось на
короткие минуты обмануть ум ребёнка (5) но в глубине
души он ясно чувствовал приближение неотвратимой
трагедии.
135

№ 18. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Почудилось вдруг (1) будто кто бросил в воду голубые
лоскуты дорогой материи (2) которая в сочетании с
золотым блеском солнечных лучей (3) и трепещущим
серебряным светом берёзовых стволов казалась
сотканной из волшебной бирюзовой пряжи.
12
№ 19. Лебеди с криком взлетели ввысь (1) сделали
несколько прощальных кругов над озером (2) где
провели лето (3) и (4) когда белокрылая стая скрылась
в туманной дали (5) мы со старым егерем (6) ещё
долго молча смотрели в небо.
12345

№ 20. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Звёзды сверкали так ярко (1) что казалось (2) как (3) будто
их к этому вечеру кто-то прилежно вычистил щёткой с
мелом (4) чего не могло быть.
124
№ 21. Нам было жаль расставаться с Байкалом (1) и (2)
когда наступил день отъезда (3) мы пришли попрощаться
с озером (4) берега (5) которого так всем полюбились.
1234

№ 22. Расставьте знаки препинания. Укажите все
цифры, на месте которых в предложениях должны
стоять запятые.
Книг (1) которые превратили Аксакова из дилетанта
в крупнейшего русского писателя (2)которые сразу по
мере выхода их в свет привлекали к себе внимание
читателей и писателей (3) книг (4) которые вошли в
золотой фонд отечественной словесности (5) всего
четыре.
12345

№ 23. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Чем ближе осень (1) тем заметнее и ярче становится
это дерево (2) и (3) когда совсем обеднеет земля (4) и
нечем ей будет порадовать глаз человека (5) вспыхнут
среди долины яркие костры рябин.
1235
№ 24. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на

Освежённая дождём земля (1) только что проснулась
и весело улыбалась голубому небу (2) на далёком
горизонте (3) которого (4) сияла корона земли –
солнце.
2

№ 25. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Митроша подмигнул товарищам (1) и (2) в то время как
соперники безуспешно пытались забросить мяч в
корзину (3) вдруг в одном молниеносном прыжке
перехватил его (4) чтобы передать нападающему своей
команды.
234
№ 26. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Построенный в новом микрорайоне учебный центр(1) в
просторных залах (2)
которого (3) созданы все
необходимые условия для обучения и творчества (4)Россия
в сентябре будет готов принимать ежедневно свыше
восьмисот учащихся.
14

№ 27. Расставьте знаки препинания. Укажите все

стоять запятые.
Озон – сильнейший окислитель (1) и (2) если в малых
дозах он весьма полезен (3) поскольку убивает
микробов (4) то в больших озон способен приносить
здоровью человека немалый вред.
134
№ 28.
В вечерней тишине (1) когда видишь перед собой
одно только тусклое окно (2) за которым (3) тихотихо замирает природа (4) когда доносится сиплый
лай чужих собак (5) и слабый визг чужой гармоники
(6) трудно не думать о далёком родном гнезде.
1246

№ 29. Расставьте знаки препинания. Укажите все
цифры, на месте которых в предложении должны
стоять запятые.
И землемер с певучей грустью смотрел на сероватые
поля (1) над которыми уже реял (2) чуть серебристый
и (3) как всегда в засуху (4) рассеянный лунный свет.
124
№ 30. Расставьте знаки препинания. Укажите все
цифры, на месте которых в предложении должны
стоять запятые.
Впоследствии я не раз вспоминал, как некое зловещее
предзнаменование (1) что (2) когда я вошёл в свою
комнату (3) и чиркнул спичкой (4) чтобы зажечь свечу
(5) на меня мягко метнулась крупная летучая мышь.
1245

№ 29. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Только листья сирени (1) в упор освещаемые лампой (2)
резко (3) и странно выступали из темноты (4)
неподвижные (5) гладкие и блестящие (6) точно
вырезанные из зелёной жести.
12456
№ 30. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложениях должны стоять запятые.
Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он
(1) к изумлению своему(2) может быть (3) даже (4)
попал бы в статские советники; но выслужил он (5) как
выражались остряки (6) его товарищи (7) пряжку в
петлицу!
123567

№ 31. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры,

Я ничего не имею против художников и писателей (1)
которые считают (2) что искусство и литература
ничему не служат (3) что они игра свободных
внутренних сил (4) которая никак не касается жизни (5)
и не отвечает перед ней.
1234
№ 32. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры,
на месте которых в предложении должны стоять запятые.
Человека (1) который ищет мудрости (2) можно
назвать учёным (3) но (4) если он думает (5) что нашёл
её (6) он безумен.
123456

№ 32. Расставьте знаки препинания: укажите все
цифры, на месте которых в предложении должны
стоять запятые.
В Петербурге на набережной Лейтенанта Шмидта
около Благовещенского моста установлен гранитный
обелиск(1)
скромная
надпись
на
котором(2)
сообщает(3) что от этого места в сентябре 1922
года на так называемом философском пароходе
отправились в вечное изгнание высланные Лениным
лучшие российские учёные, писатели, философы,
историки.
13

№ 33. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры,
на месте которых в предложении должны стоять запятые.
Его голова была полна самых невообразимых и
фантастических проектов (1) и к той поре(2) когда
надо было решать (3)что же всё-таки делать в этой
жизни дальше (4) Саввушка огорошил мать (5) объявив
ей о своём желании ехать учиться в Москву (6) в
университет.
123456
№ 34. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Среди сотен тысяч людей (1) спасающихся после
революции от голода (2) тюрем(3) и расстрелов (4)
были такие (5) которых (6) на чужбине поджидала
невероятная судьба (7) какую ни придумать (8) ни
описать.
124578

№ 35. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Мальчик же больше ни о чём не спрашивал и никуда отца не
тянул(1) как (2) если бы они навсегда поселились на этой
пристани (3) и так (4) и стали здесь жить (5) словно
беженцы или переселенцы.
15
№ 36. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложениях должны стоять запятые.
Когда он высказал бесполезную мысль вслух(1) его товарищ
неожиданно снова занервничал и стал раздражённо
говорить(2) что не понимает он беспечный российский
народ(3) который(4) не только свою жизнь ни во что не
ставит (5) но и на других ему плевать.
1235

№ 37. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Современный рынок напоминает (1) по мнению
исследователя (2) водоём (3) который (4) плотно окружён
по берегу множеством рыбаков (5) но в котором(6) совсем
немного рыбы.
1235
№ 38. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложениях должны стоять запятые.
Однако(1) он пересилил это малодушное желание(2) и
направился к Воробьёвым горам(3) туда(4) где в далёкой
дымке виднелось на высоком берегу Москвы-реки здание со
шпилем и со звездой.
34

№ 39. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на месте

Люблю весеннюю пору (1) когда глубокие колеи лесных дорог
полны водой (2) когда говорливые ручьи круглосуточно поют
свои песни (3) и пробираются множеством шустрых струй
прямо по моховому покрову болот.
№ 40. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на месте
которых в предложении должны стоять запятые.
Маленький дом стоит на краю бездны (1) и (2) 12
поэтому(3)
кажется удивительным (4) что в доме спокойно горит свет (5)
и на столах лежат раскрытые книги (6) и рукописи.
14

№ 41. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Маленькие ручейки (1) неожиданно превратились в бурные
потоки (2) переправа (3) через которые (4) отняла у нас
много времени.
№ 42. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
2
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Вскоре выяснилось (1) что машина ещё не готова (2) и что
(3) пока не будут закончены ремонтные работы (4) с
задуманной поездкой придётся повременить.
134

№ 43. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Прихожая(1) где висело зеркало с подставкой для
перчаток (2) и стоял дубовый баул (3) на который
легко было наскочить коленом(4) суживалась в очень
тесный коридор.
134
№ 44. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Когда он учился в университете(1) ему казалось (2)
что медицину скоро постигнет участь алхимии и
метафизики (3) теперь же (4) когда он читает по
ночам (5) медицина трогает его (6) и возбуждает в
нём удивление и даже восторг.
12345

№ 45. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые. Вечер
теплый (1) и сумерки кажутся нам (2) огромным
полотнищем (3) под защитой (4) которого (5) мы
чувствуем себя спокойнее.
13
№ 46. Расставьте знаки препинания. Укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Это получается само собой (1) потому (2) что человек (3)
как таковой – перво-наперво скотина (4) и (5) разве
только сверху (6) у него бывает слой порядочности (7) всё
равно (8) что горбушка хлеба (9) на которую намазали
сала.
1479

№ 47. Расставьте знаки препинания: укажите цифру(-ы),
на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять
запятая(-ые).
Пётр Первый в специальной инструкции (1)
жёсткость (2) и эффективность которой (3) была
известна
многим
(4)
предписывал
русских
гардемаринов назначать на галеры по одному (5)
рассчитывая ускорить обучение их иностранным
языкам.
145
№ 48. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры,
на месте которых в предложении должны стоять запятые.
Бенджамин Франклин (1) смеясь (2) уверял (3) что
(4) если бы мошенники знали все преимущества
честности (5) то они ради выгоды перестали бы
мошенничать.
1235

№ 49. Расставьте знаки препинания: укажите цифру(-ы), на
месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять
запятая (-ые).
Царь Борис Годунов (1) во времена которого (2) в
Кремле был сооружён водопровод (3) подававший воду
(4) мощными насосами из Москвы-реки по подземелью
на Конюшенный двор (5) был неравнодушен к разного
рода изобретениям.
135
№ 50. Расставьте знаки препинания: укажите все цифры, на
месте которых в предложении должны стоять запятые.
Мне тоже захотелось выудить что-нибудь покрупнее
(1) и (2) хотя Евсеич уверял (3) что мне хорошей рыбы
не вытащить (4) но я упросил его дать мне удочку
побольше и также насадить большой кусок.

Она протянула руку.

– Да чтой-то вы какой бледный? Вот и руки дрожат! Искупался, что ль, батюшка?

– Лихорадка, – отвечал он отрывисто. – Поневоле станешь бледный… коли есть нечего, – прибавил он, едва выговаривая слова. Силы опять покидали его. Но ответ показался правдоподобным; старуха взяла заклад.

– Что такое? – спросила она, еще раз пристально оглядев Раскольникова и взвешивая заклад на руке.

– Вещь… папиросочница… серебряная… посмотрите.

– Да чтой-то, как будто и не серебряная… Ишь навертел.

Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.

– Да что он тут навертел! – с досадой вскричала старуха и пошевелилась в его сторону.

Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.

Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать «заклад». Тут он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом, и все по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и все лицо были сморщены и искажены судорогой.

Он положил топор на пол, подле мертвой, и тотчас же полез ей в карман, стараясь не замараться текущею кровию, – в тот самый правый карман, из которого она в прошлый раз вынимала ключи. Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки все еще дрожали. Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался все не запачкаться… Ключи он тотчас же вынул; все, как и тогда, были в одной связке, на одном стальном обручке. Тотчас же он побежал с ними в спальню. Это была очень небольшая комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был комод. Странное дело: только что он начал прилаживать ключи к комоду, только что услышал их звякание, как будто судорога прошла по нем. Ему вдруг опять захотелось бросить все и уйти. Но это было только мгновение; уходить было поздно. Он даже усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в голову. Ему вдруг почудилось, что старуха, пожалуй, еще жива и еще может очнуться. Бросив ключи и комод, он побежал назад, к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил. Сомнения не было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе, он увидел ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул руку; да и без того было видно. Крови между тем натекла уже целая лужа. Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался; к тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но что-то мешало, застряло. В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по снурку тут же, по телу, сверху, но не посмел, и с трудом, испачкав руки и топор, после двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором тела, и снял; он не ошибся – кошелек. На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный образок; и тут же вместе с ними висел небольшой замшевый засаленный кошелек с стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит; Раскольников сунул его в карман не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор, бросился обратно в спальню.

Он спешил ужасно, схватился за ключи и опять начал возиться с ними. Но как-то все неудачно: не вкладывались они в замки. Не то чтобы руки его так дрожали, но он все ошибался: и видит, например, что ключ не тот, не подходит, а все сует. Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано. Он бросил комод и тотчас же полез под кровать, зная, что укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть: стояла значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка, крытая красным гарнитуром; под нею было шелковое платье, затем шаль, и туда, вглубь, казалось, все лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки. «Красное, ну а на красном кровь неприметнее», – рассудилось было ему, и вдруг он опомнился: «Господи! С ума, что ли, я схожу?» – подумал он в испуге.

Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг из-под шубки выскользнули золотые часы. Он бросился все перевертывать. Действительно, между тряпьем были перемешаны золотые вещи – вероятно, всё заклады, выкупленные и невыкупленные, – браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч. Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но аккуратно и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало не медля, он стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не раскрывая свертков и футляров; но он не успел много набрать…

Вдруг послышалось, что в комнате, где была старуха, ходят. Он остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.

Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее с топором: губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась. Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую.

Страх охватывал его все больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда. И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал. Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою. Ни за что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.

Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала понемногу овладевать им: минутами он как будто забывался или, лучше сказать, забывал о главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, заглянув на кухню и увидав на лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор. Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо в воду, схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо в ведре, отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл железо, и долго, минуты с три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом. Затем все оттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал топор у окна. Следов не осталось, только древко еще было сырое. Тщательно вложил он топор в петлю под пальто. Затем, сколько позволял свет в тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги. Снаружи с первого взгляда как будто ничего не было; только на сапогах были пятна. Он помочил тряпку и оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не замечает. В раздумье стал он среди комнаты. Мучительная, темная мысль поднималась в нем – мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает… «Боже мой! Надо бежать, бежать!» – пробормотал он и бросился в переднюю. Но здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу не испытывал.

Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.

Он кинулся к дверям и наложил запор.

– Но нет, опять не то! Надо идти, идти…

Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу.

Долго он выслушивал. Где-то далеко, внизу, вероятно, под воротами, громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились. «Что они?..» Он ждал терпеливо. Наконец разом все утихло, как отрезало; разошлись. Он хотел выйти, но вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь на лестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. «Как это они так все шумят!» – мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою дверь и переждал. Наконец все умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги.

Дверь, как и тогда, отворилась на крошечную щелочку, и опять два вострые и недоверчивые взгляда уставились на него из темноты. Тут Раскольников потерялся и сделал было важную ошибку. Опасаясь, что старуха испугается того, что они одни, и не надеясь, что вид его ее разуверит, он взялся за дверь и потянул ее к себе, чтобы старуха как-нибудь не вздумала опять запереться. Увидя это, она не рванула дверь к себе обратно, но не выпустила и ручку замка, так что он чуть не вытащил ее, вместе с дверью, на лестницу. Видя же, что она стоит в дверях поперек и не дает ему пройти, он пошел прямо на нее. Та отскочила в испуге, хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и смотрела на него во все глаза. — Здравствуйте, Алена Ивановна, — начал он как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам... вещь принес... да вот лучше пойдемте сюда... к свету... — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался. — Господи! Да чего вам?.. Кто такой? Что вам угодно? — Помилуйте, Алена Ивановна... знакомый ваш... Раскольников... вот, заклад принес, что обещался намедни... — И он протягивал ей заклад. Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее. — Да что вы так смотрите, точно не узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. — Хотите берите, а нет — я к другим пойду, мне некогда. Он и не думал это сказать, а так, само вдруг выговорилось. Старуха опомнилась, и решительный тон гостя ее, видимо, ободрил. — Да чего же ты, батюшка, так вдруг... что такое? — спросила она, смотря на заклад. — Серебряная папиросочница: ведь я говорил прошлый раз. Она протянула руку. — Да чтой-то вы какой бледный? Вот и руки дрожат! Искупался, что ль, батюшка? — Лихорадка, — отвечал он отрывисто. — Поневоле станешь бледный... коли есть нечего, — прибавил он, едва выговаривая слова. Силы опять покидали его. Но ответ показался правдоподобным; старуха взяла заклад. — Что такое? — спросила она, еще раз пристально оглядев Раскольникова и взвешивая заклад на руке. — Вещь... папиросочница... серебряная... посмотрите. — Да чтой-то, как будто и не серебряная... Ишь навертел. Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, всё более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор... вдруг голова его как бы закружилась. — Да что он тут навертел! — с досадой вскричала старуха и пошевелилась в его сторону. Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила. Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать «заклад». Тут он изо всей силы ударил раз и другой, всё обухом и всё по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и всё лицо были сморщены и искажены судорогой. Он положил топор на пол, подле мертвой, и тотчас же полез ей в карман, стараясь не замараться текущею кровию, — в тот самый правый карман, из которого она в прошлый раз вынимала ключи. Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки всё еще дрожали. Он вспомнил потом, что был даже очень внимателен, осторожен, старался всё не запачкаться... Ключи он тотчас же вынул; все, как и тогда, были в одной связке, на одном стальном обручке. Тотчас же он побежал с ними в спальню. Это была очень небольшая комната, с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был комод. Странное дело: только что он начал прилаживать ключи к комоду, только что услышал их звякание, как будто судорога прошла по нем. Ему вдруг опять захотелось бросить всё и уйти. Но это было только мгновение; уходить было поздно. Он даже усмехнулся на себя, как вдруг другая тревожная мысль ударила ему в голову. Ему вдруг почудилось, что старуха, пожалуй, еще жива и еще может очнуться. Бросив ключи, и комод, он побежал назад, к телу, схватил топор и намахнулся еще раз над старухой, но не опустил. Сомнения не было, что она мертвая. Нагнувшись и рассматривая ее опять ближе, он увидел ясно, что череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул руку; да и без того было видно. Крови между тем натекла уже целая лужа. Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался; к тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но что-то мешало, застряло. В нетерпении он взмахнул было опять топором, чтобы рубнуть по снурку тут же, по телу, сверху, но не посмел, и с трудом, испачкав руки и топор, после двухминутной возни, разрезал снурок, не касаясь топором тела, и снял; он не ошибся — кошелек. На снурке были два креста, кипарисный и медный, и, кроме того, финифтяный образок; и тут же вместе с ними висел небольшой, замшевый, засаленный кошелек, с стальным ободком и колечком. Кошелек был очень туго набит; Раскольников сунул его в карман, не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор, бросился обратно в спальню. Он спешил ужасно, схватился за ключи и опять начал возиться с ними. Но как-то всё неудачно: не вкладывались они в замки. Не то чтобы руки его так дрожали, но он всё ошибался: и видит, например, что ключ не тот, не подходит, а всё сует. Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, всё и припрятано. Он бросил комод и тотчас же полез под кровать, зная, что укладки обыкновенно ставятся у старух под кроватями. Так и есть: стояла значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая красным сафьяном, с утыканными по нем стальными гвоздиками. Зубчатый ключ как раз пришелся и отпер. Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка, крытая красным гарнитуром; под нею было шелковое платье, затем шаль, и туда, вглубь, казалось всё лежало одно тряпье. Прежде всего он принялся было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки. «Красное, ну а на красном кровь неприметнее», — рассудилось было ему, и вдруг он опомнился: «Господи! С ума, что ли, я схожу?» — подумал он в испуге. Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг, из-под шубки, выскользнули золотые часы. Он бросился всё перевертывать. Действительно, между тряпьем были перемешаны золотые вещи — вероятно, всё заклады, выкупленные и невыкупленные, — браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч. Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но аккуратно и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало не медля, он стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не раскрывая свертков и футляров; но он не успел много набрать... Вдруг послышалось, что в комнате, где была старуха, ходят. Он остановился и притих, как мертвый. Но всё было тихо, стало быть, померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик, или как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни. Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но всё не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее с топором; губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась. Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую. Страх охватывал его всё больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда. И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, всё отчаяние, всё безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы всё и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал. Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою. Ни за что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты. Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала понемногу овладевать им: минутами он как будто забывался или, лучше сказать, забывал о главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, заглянув на кухню и увидав на лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор. Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо в воду, схватил лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо в ведре, отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл железо, и долго, минуты с три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом. Затем всё оттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал топор у окна. Следов не осталось, только древко еще было сырое. Тщательно вложил он топор в петлю, под пальто. Затем, сколько позволял свет в тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги. Снаружи, с первого взгляда, как будто ничего не было; только на сапогах были пятна. Он помочил тряпку и оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не замечает. В раздумье стал он среди комнаты. Мучительная, темная мысль поднималась в нем, — мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает... «Боже мой! Надо бежать, бежать!» — пробормотал он и бросился в переднюю. Но здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу не испытывал. Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, всё время, во всё это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же. Он кинулся к дверям и наложил запор. «Но нет, опять не то! Надо идти, идти...» Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу. Долго он выслушивал. Где-то далеко, внизу, вероятно под воротами, громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились. «Что они?..» Он ждал терпеливо. Наконец разом всё утихло, как отрезало; разошлись. Он уже хотел выйти, но вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь на лестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. «Как это они так все шумят!» — мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою дверь и переждал. Наконец всё умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на лестницу, как вдруг опять послышались чьи-то новые шаги. Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда же стал подозревать почему-то, что это непременно сюда , в четвертый этаж, к старухе. Почему? Звуки, что ли, были такие особенные, знаменательные? Шаги были тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще; всё слышней и слышней! Послышалась тяжелая одышка входившего. Вот уж и третий начался... Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя. И наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив всё, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда дверь разделяла их, а он прислушивался. Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. «Толстый и большой, должно быть», — подумал Раскольников, сжимая топор в руке. В самом деле, точно всё это снилось. Гость схватился за колокольчик и крепко позвонил. Как только звякнул жестяной звук колокольчика, ему вдруг как будто почудилось, что в комнате пошевелились. Несколько секунд он даже серьезно прислушивался. Незнакомец звякнул еще раз, еще подождал и вдруг, в нетерпении, изо всей силы стал дергать ручку у дверей. В ужасе смотрел Раскольников на прыгавший в петле крюк запора и с тупым страхом ждал, что вот-вот и запор сейчас выскочит. Действительно, это казалось возможным: так сильно дергали. Он было вздумал придержать запор рукой, но тот мог догадаться. Голова его как будто опять начинала кружиться. «Вот упаду!» — промелькнуло в нем, но незнакомец заговорил, и он тотчас же опомнился. — Да что они там, дрыхнут или передушил их кто? Тррреклятые! — заревел он как из бочки. — Эй, Алена Ивановна, старая ведьма! Лизавета Ивановна, красота неописанная! Отворяйте! У, треклятые, спят они, что ли? И снова, остервенясь, он раз десять сразу, из всей мочи, дернул в колокольчик. Уж, конечно, это был человек властный и короткий в доме. В самую эту минуту вдруг мелкие, поспешные шаги послышались недалеко на лестнице. Подходил еще кто-то. Раскольников и не расслышал сначала. — Неужели нет никого? — звонко и весело закричал подошедший, прямо обращаясь к первому посетителю, всё еще продолжавшему дергать звонок. — Здравствуйте, Кох! «Судя по голосу, должно быть, очень молодой», — подумал вдруг Раскольников. — Да черт их знает, замок чуть не разломал, — отвечал Кох. — А вы как меня изволите знать? — Ну вот! А третьего-то дня, в «Гамбринусе», три партии сряду взял у вас на биллиарде! — А-а-а... — Так нет их-то? Странно. Глупо, впрочем, ужасно. Куда бы старухе уйти? У меня дело. — Да и у меня, батюшка, дело! — Ну, что же делать? Значит, назад. Э-эх! А я было думал денег достать! — вскричал молодой человек. — Конечно, назад, да зачем назначать? Сама мне, ведьма, час назначила. Мне ведь крюк. Да и куда к черту ей шляться, не понимаю? Круглый год сидит ведьма, киснет, ноги болят, а тут вдруг и на гулянье! — У дворника не спросить ли? — Чего? — Куда ушла и когда придет? — Гм... черт... спросить... Да ведь она ж никуда не ходит... — и он еще раз дернул за ручку замка. — Черт, нечего делать, идти! — Стойте! — закричал вдруг молодой человек, — смотрите: видите, как дверь отстает, если дергать? — Ну? — Значит, она не на замке, а на запоре, на крючке то есть! Слышите, как запор брякает? — Ну? — Да как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома. Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, — слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают! — Ба! Да и в самом деле! — закричал удивившийся Кох. — Так что ж они там! — И он неистово начал дергать дверь. — Стойте! — закричал опять молодой человек, — не дергайте! Тут что-нибудь да не так... вы ведь звонили, дергали — не отпирают; значит, или они обе в обмороке, или... — Что? — А вот что: пойдемте-ка за дворником; пусть он их сам разбудит. — Дело! — Оба двинулись вниз. — Стойте! Останьтесь-ка вы здесь, а я сбегаю вниз за дворником. — Зачем оставаться? — А мало ли что?.. — Пожалуй... — Я ведь в судебные следователи готовлюсь! Тут очевидно, оч-че-в-видно что-то не так! — горячо вскричал молодой человек и бегом пустился вниз по лестнице. Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно. Раскольников стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить всё разом и крикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться с ними, дразнить их, покамест не отперли. «Поскорей бы уж»! — мелькнуло в его голове. — Однако он, черт... Время проходило, минута, другая — никто не шел. Кох стал шевелиться. — Однако черт!.. — закричал он вдруг и в нетерпении, бросив свой караул, отправился тоже вниз, торопясь и стуча по лестнице сапогами. Шаги стихли. — Господи, что же делать! Раскольников снял запор, приотворил дверь — ничего не слышно, и вдруг, совершенно уже не думая, вышел, притворил как мог плотнее дверь за собой и пустился вниз. Он уже сошел три лестницы, как вдруг послышался сильный шум ниже, — куда деваться! Никуда-то нельзя было спрятаться. Он побежал было назад, опять в квартиру. — Эй, леший, черт! Держи! С криком вырвался кто-то внизу из какой-то квартиры и не то что побежал, а точно упал вниз, по лестнице, крича во всю глотку: — Митька! Митька! Митька! Митька! Митька! Шут те дери-и-и! Крик закончился взвизгом; последние звуки послышались уже на дворе; всё затихло. Но в то же самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших, стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое или четверо. Он расслышал звонкий голос молодого. «Они!» В полном отчаянии пошел он им прямо навстречу: будь что будет! Остановят, всё пропало, пропустят, тоже всё пропало: запомнят. Они уже сходились; между ними оставалась всего одна только лестница — и вдруг спасение! В нескольких ступеньках от него, направо, пустая и настежь отпертая квартира, та самая квартира второго этажа, в которой красили рабочие, а теперь, как нарочно, ушли. Они-то, верно, и выбежали сейчас с таким криком. Полы только что окрашены, среди комнаты стоят кадочка и черепок с краской и с мазилкой. В одно мгновение прошмыгнул он в отворенную дверь и притаился за стеной, и было время: они уже стояли на самой площадке. Затем повернули вверх и прошли мимо, в четвертый этаж, громко разговаривая. Он выждал, вышел на цыпочках и побежал вниз. Никого на лестнице! Под воротами тоже. Быстро прошел он подворотню и повернул налево по улице. Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они, в это мгновение, уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили. А между тем ни под каким видом не смел он очень прибавить шагу, хотя до первого поворота шагов сто оставалось. «Не скользнуть ли разве в подворотню какую-нибудь и переждать где-нибудь на незнакомой лестнице? Нет, беда! А не забросить ли куда топор? Не взять ли извозчика? Беда! беда!» Наконец вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями; шея была вся смочена. «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву. Он плохо теперь помнил себя; чем дальше, тем хуже. Он помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то что чуть не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны. Не в полной памяти прошел он и в ворота своего дома; по крайней мере он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор. Но всё обошлось благополучно. Дверь в дворницкую была притворена, но не на замке, стало быть, вероятнее всего было, что дворник дома. Но до того уже он потерял способность сообразить что-нибудь, что прямо подошел к дворницкой и растворил ее. Если бы дворник спросил его: «что надо?» — он, может быть, так прямо и подал бы ему топор. Но дворника опять не было, и он успел уложить топор на прежнее место под скамью; даже поленом прикрыл по-прежнему. Никого, ни единой души, не встретил он потом до самой своей комнаты; хозяйкина дверь была заперта. Войдя к себе, он бросился на диван, так, как был. Он не спал, но был в забытьи. Если бы кто вошел тогда в его комнату, он бы тотчас же вскочил и закричал. Клочки и отрывки каких-то мыслей так и кишели в его голове; но он ни одной не мог схватить, ни на одной не мог остановиться, несмотря даже на усилия...