Кораблик негасимый из александровского сада. Жду комментариев, замечаний и проч

«Рождественский романс» 1961 или 1962 года — одна из визитных карточек Иосифа Бродского; это стихотворение он не прекращал читать и в эмиграции.

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Что это за фонарик? Это, конечно, не Вечный огонь, которого еще не было в Александровском саду. Скорее всего, луна. Луна похожа на желтую розу, а месяц по форме напоминает парус кораблика, который плывет в ночном московском небе. Сомнамбулы — это лунатики, а слово «новобрачный» наводит на мысль о медовом месяце; «желтая лестница» — это лестница, освещенная лунным светом, и на «ночной пирог» луна тоже похожа.

Но почему в рождественском стихотворении появляется луна, а не звезда? Потому что в небе над Александровским садом уже есть звезда — кремлевская. И Бродский прибегает к замене, которая становится важным приемом в стихотворении. Мы помним, что Бродский петербуржец. В стихотворении не называется, но постоянно подразумевается река, желтый цвет — это цвет Петербурга Достоевского, поэт называет город столицей. Александровский сад есть и в Петербурге, у Адмиралтейства, на шпиле которого находится кораблик. Таким образом, в стихотворении есть еще одно двоение — это две столицы: подлинная столица, Петербург, и иллюзорная — Москва.

«И тут пришло время задать, пожалуй, самый главный вопрос — зачем Бродскому цепочка этих двоений нужна? Ответ, на самом деле, очень простой. Стихотворение называется „Рождественский романс“, а в финале возникают слова „Твой Новый год по темно-синей“. Вот оно, ключевое двоение, главное двоение. Москвичи, современные Бродскому 1962 года, петербуржцы, да и все вообще советские люди отмечали не главный, не настоящий праздник. По Бродскому, настоящий праздник — Рождество. Вместо него они отмечали праздник-субститут, они отмечали Новый год.
И в свете такой интерпретации давайте внимательно посмотрим еще раз на финал стихотворения:

Твой Новый год по темно-синей
волне средь шума городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

В этих финальных строках собраны мотивы, связанные с Христом. „Как будто жизнь начнется снова“ — воскресение. „Свет и слава“ — мотивы, связанные в христианской традиции с фигурой Иисуса Христа. „Удачный день и вдоволь хлеба“ — это знаменитый рассказ о пяти хлебах. Но все эти образы, связанные с Христом и с Рождеством, сопровождаются страшным и трагическим „как будто“. Как будто, потому что в этой стране в этом году вместо Рождества празднуют Новый год».

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необъяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада,

ночной фонарик нелюдимый,

на розу желтую похожий,

над головой своих любимых,

у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.

В ночной столице фотоснимок

печально сделал иностранец,

и выезжает на Ордынку

такси с больными седоками,

и мертвецы стоят в обнимку

с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой

певец печальный по столице,

стоит у лавки керосинной

печальный дворник круглолицый,

спешит по улице невзрачной

любовник старый и красивый.

Полночный поезд новобрачный

плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой

пловец в несчастие случайный,

блуждает выговор еврейский

по желтой лестнице печальной,

и от любви до невеселья

под Новый год, под воскресенье,

плывет красотка записная,

своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,

дрожат снежинки на вагоне,

морозный ветер, бледный ветер

обтянет красные ладони,

и льется мед огней вечерних,

и пахнет сладкою халвою,

ночной пирог несет сочельник

над головою.

Твой Новый год по темно-синей

волне средь шума городского

плывет в тоске необъяснимой,

как будто жизнь начнется снова,

как будто будут свет и слава,

удачный день и вдоволь хлеба,

как будто жизнь качнется вправо,

качнувшись влево.

1962

В первой строфе этого стихотворения читателю задается загадка: о каком таком «кораблике» и одновременно «фонарике» идет речь? Напрашивающийся ответ - о луне - несколько раз подтверждается при чтении полного текста «Рождественского романса». Строка «пчелиный хор сомнамбул, пьяниц» (2-я строфа) провоцирует внимательного читателя вспомнить о лунатиках . Словосочетание «дворник круглолицый» (3-я строфа) иронически отсылает к хрестоматийному пушкинскому уподоблению круглого лица «глуп<ой> лун<е>» на «глупом небосклоне». А в строках «ночной пирог несет сочельник // над головою» (5-я строфа) легко опознать еще одно замаскированное изображение луны, особенно если обратиться к стихотворению Бродского 1964 года с «кулинарным» заглавием «Ломтик медового месяца » . Приведем также строки из рождественского стихотворении Анны Ахматовой «Бежецк» (1921): «И серп поднебесный желтее, чем липовый мед».

Отметим, что тема медового месяца , восходящая к присутствующему за кадром стихотворения образу луны , активно разрабатывается в «Рождественском романсе». Так, эпитет «пчелиный» употреблен во второй строфе стихотворения Бродского отчасти как сходный по звучанию с эпитетом «печальный», отчасти - как продолжающий тему медового месяца. В предыдущей строфе «медовую» тему намечал образ «желтой розы»; в следующей появится «поезд новобрачный » ; а в предпоследней строфе «Рождественского романса» встречаем метафору «мед огней вечерних». Картиной воображаемого свадебного пира («льется мед», «пахнет сладкою халвою») завершается 5-я строфа стихотворения, причем «сочельник», подобно официанту, « несет над головою» «ночной пирог» луны (ассоциацию подкрепляют предшествующие строки 5-ой строфы, где возникает образ белых перчаток официанта: «морозный ветер, бледный ветер // обтянет красные ладони»).

Почему тайной «героиней» рождественского стихотворения Бродского оказывается именно луна, а не напрашивающаяся звезда? Потому, что соседкой луны, плывущей в «Рождественском романсе» «среди кирпичного надсада» кремлевской стены оказывается как раз звезда, но звезда не та, не рождественская звезда . Так луна оборачивается в стихотворении субститутом, двойником звезды.

Посредством намеков и недомолвок в предметный мир «Рождественского романса» вводится еще один образ - образ реки. Кажется весьма вероятным, что и на Замоскворечье поэт, не в последнюю очередь, остановил свой выбор потому, что этот район группируется вокруг реки и ей обязан своим именем. Между прочим, чтобы кратчайшим путем попасть из Александровского сада (описанного в 1-ой строфе) на Ордынку (куда уезжает такси во 2-ой строфе) необходимо пересечь Москву-реку через Большой москворецкий мост (в скобках отметим, что московский Александровский сад был разбит на месте заключенной в трубу реки Неглинки). Избегая прямых упоминаний о Москве-реке в своем «Рождественском романсе», поэт зато вовсю пользуется «речными» и «корабельными» образами. С «кораблика», который «плывет в тоске необъяснимой» стихотворение начинается. Мечтой о том, что «жизнь», подобно кораблю, «качнется вправо, // качнувшись влево», стихотворение завершается. В промежутке между этими двумя кораблями все в стихотворении тоже « плывет» (глагол, повторяющийся в 6-ти строфах 8 раз) или, как в пятой строфе, - «льется». «Пловцом печальным», «пловцом в несчастие» в финале «Рождественского романса» предстает сам «Новый год», плывущий «по темно-синей // волне».

При этом Москва-река у Бродского не более чем двойник другой, родной реки, как и Москва - не более чем двойник другой, «настоящей» столицы. Само посвящение «Рождественского романса» ленинградцу с именем Евгений (и «речной» фамилией Рейн ) , вкупе с многочисленными «речными» мотивами стихотворения, возможно, отсылает читателя к классической петербургской поэме «Медный всадник». И уже совершенно очевидным кажется то обстоятельство, что ночная Москва какой она предстает в стихотворении Бродского:

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц...

чрезвычайно напоминает Петербург, каким он описывался создателями так называемого «петербургского текста» - Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Андреем Белым... Почти прямой цитатой из Достоевского выглядит строка о «желтой лестнице печальной» из четвертой строфы «Рождественского романса» .

Но и этого мало. Вновь обратившись к начальным строкам нашего стихотворения, вспомним, что вплоть до 1918 года (и с конца 1991 года) «Александровским» именовался Адмиралтейский сад в центре Петербурга. Так что «кораблик негасимый», плывущий в стихотворении Бродского над кремлевской стеной Москвы - это не только луна, но и позолоченный флюгер-«кораблик» на здании Главного Адмиралтейства (один из наиболее распространенных символов Петербурга/Ленинграда - эмблема Ленфильма).

Две столицы в «Рождественском романсе» объединяются мотивом «полночного поезда новобрачного». Как подсказала нам Н.Б. Иванова, речь у Бродского идет о знаменитой «Красной стреле» , которая в полночь отправлялась в путь с Ленинградского вокзала в Москве и с Московского вокзала в Ленинграде - еще двух «закадровых» двойников «Рождественского романса».

Теперь, вооружившись некоторой, возможно, излишней, долей фантазии, попробуем восстановить биографическую основу фабулы «Рождественского романса». Ленинградский поэт встречает праздник в Москве, на Ордынке, может быть, у друзей - Ардовых. Выпив, он отправляется на улицу, чтобы протрезвиться и бредет к Александровскому саду через Большой Москворецкий мост. В глазах у него все плывет и двоится, сквозь новую старую столицу проступают черты старой новой, сквозь луну у стен кремля - адмиралтейский кораблик, он вспоминает, что сейчас в путь отправилась «Красная стрела», московские дома-«мертвецы» соседствуют с петербургскими «особняками», современное «такси» пролетает мимо со старорежимными «седоками».

Главная причина всего этого зловещего двоения - следующая: в Советском Союзе празднование Рождества подменялось празднованием Нового года. Поэтому вместо Иосифа и Марии в стихотворении появляются их брутальные двойники - «любовник старый и красивый» и «красотка записная». А в финале «Рождественского романса» безнадежным «как будто» дважды сопровождаются строки, с помощью парафраз вводящие в стихотворение образ и тему Христа: Того, чья «жизнь начнется снова», Кто весь - «свет и слава» Лекманов О.А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000; Сергеева-Клятис А.Ю., Лекманов О.А. «Рождественские стихи» Иосифа Бродского. Тверь, 2002. См. также написанную в полемике с нами работу: Богомолов Н.А. О двух «рождественских стихотворениях» И. Бродского // Новое литературное обозрение. № 56. . Интересные соображения о «Рождественском романсе» см. в эссе: Седакова О.А. Музыка глухого времени: (Русская лирика 70-х гг.) // Вестник новой литературы. 1990. Вып. 2. С. 258.

Текст «Рождественского романса» приводится по изданию: Бродский И.А.. Рождественские стихи. М., 1996. С. 5 - 6.

О сходных мотивах у совсем другого писателя (антагониста Бродского во всех отношениях) см.: Чудакова М.О. Звезда Вифлеема и Красная звезда у М. Булгакова // Russie. Melanges offerts a G. Nival pour son soixantierne anniversaire. Geneve , 1995. P . 313 - 322.

Ср. с каламбуром Бродского в его прозаической «Заметке для энциклопедии»: «Главные реки, протекающие по территорииУфляндии, - Фонтанка, Рейн и Пряжка» (Бродский И.А. Заметка для энциклопедии // Уфлянд В.И. « Если Бог пошлет мне читателей...». СПб., 1999. С. 28).

Но и московские реалии в «Рождественском романсе» не забыты. Так, строка «и пахнет сладкою халвою» опирается на вполне конкретное «обонятельное» впечатление: неподалеку от Замоскворечья располагается кондитерская фабрика «Красный Октябрь». А «выговор еврейский», вероятно, блуждает возле открытой в советское время синагоги близ станции метро «Площадь Ногина». Вероятно, как «московский» должен был опознаваться и сам жанр стихотворения Бродского - «романс» (да еще «рождественский». Ср. московский Рождественский бульвар). Отметим, кстати несомненную реминисценцию из знаменитого романса «Средь шумного бала, случайно…» в финальной строфе «Рождественского романса»: «волне средь шума городского».

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необъяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада,

ночной фонарик нелюдимый,

на розу желтую похожий,

над головой своих любимых,

у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.

В ночной столице фотоснимок

печально сделал иностранец,

и выезжает на Ордынку

такси с больными седоками,

и мертвецы стоят в обнимку

с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой

певец печальный по столице,

стоит у лавки керосинной

печальный дворник круглолицый,

спешит по улице невзрачной

любовник старый и красивый.

Полночный поезд новобрачный

плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой

пловец в несчастие случайный,

блуждает выговор еврейский

по желтой лестнице печальной,

и от любви до невеселья

под Новый год, под воскресенье,

плывет красотка записная,

своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,

дрожат снежинки на вагоне,

морозный ветер, бледный ветер

обтянет красные ладони,

и льется мед огней вечерних,

и пахнет сладкою халвою,

ночной пирог несет сочельник

над головою.

Твой Новый год по темно-синей

волне средь шума городского

плывет в тоске необъяснимой,

как будто жизнь начнется снова,

как будто будут свет и слава,

удачный день и вдоволь хлеба,

как будто жизнь качнется вправо,

качнувшись влево.

1962

В первой строфе этого стихотворения читателю задается загадка: о каком таком «кораблике» и одновременно «фонарике» идет речь? Напрашивающийся ответ - о луне - несколько раз подтверждается при чтении полного текста «Рождественского романса». Строка «пчелиный хор сомнамбул, пьяниц» (2-я строфа) провоцирует внимательного читателя вспомнить о лунатиках . Словосочетание «дворник круглолицый» (3-я строфа) иронически отсылает к хрестоматийному пушкинскому уподоблению круглого лица «глуп<ой> лун<е>» на «глупом небосклоне». А в строках «ночной пирог несет сочельник // над головою» (5-я строфа) легко опознать еще одно замаскированное изображение луны, особенно если обратиться к стихотворению Бродского 1964 года с «кулинарным» заглавием «Ломтик медового месяца » . Приведем также строки из рождественского стихотворении Анны Ахматовой «Бежецк» (1921): «И серп поднебесный желтее, чем липовый мед».

Отметим, что тема медового месяца , восходящая к присутствующему за кадром стихотворения образу луны , активно разрабатывается в «Рождественском романсе». Так, эпитет «пчелиный» употреблен во второй строфе стихотворения Бродского отчасти как сходный по звучанию с эпитетом «печальный», отчасти - как продолжающий тему медового месяца. В предыдущей строфе «медовую» тему намечал образ «желтой розы»; в следующей появится «поезд новобрачный » ; а в предпоследней строфе «Рождественского романса» встречаем метафору «мед огней вечерних». Картиной воображаемого свадебного пира («льется мед», «пахнет сладкою халвою») завершается 5-я строфа стихотворения, причем «сочельник», подобно официанту, « несет над головою» «ночной пирог» луны (ассоциацию подкрепляют предшествующие строки 5-ой строфы, где возникает образ белых перчаток официанта: «морозный ветер, бледный ветер // обтянет красные ладони»).

Почему тайной «героиней» рождественского стихотворения Бродского оказывается именно луна, а не напрашивающаяся звезда? Потому, что соседкой луны, плывущей в «Рождественском романсе» «среди кирпичного надсада» кремлевской стены оказывается как раз звезда, но звезда не та, не рождественская звезда . Так луна оборачивается в стихотворении субститутом, двойником звезды.

Посредством намеков и недомолвок в предметный мир «Рождественского романса» вводится еще один образ - образ реки. Кажется весьма вероятным, что и на Замоскворечье поэт, не в последнюю очередь, остановил свой выбор потому, что этот район группируется вокруг реки и ей обязан своим именем. Между прочим, чтобы кратчайшим путем попасть из Александровского сада (описанного в 1-ой строфе) на Ордынку (куда уезжает такси во 2-ой строфе) необходимо пересечь Москву-реку через Большой москворецкий мост (в скобках отметим, что московский Александровский сад был разбит на месте заключенной в трубу реки Неглинки). Избегая прямых упоминаний о Москве-реке в своем «Рождественском романсе», поэт зато вовсю пользуется «речными» и «корабельными» образами. С «кораблика», который «плывет в тоске необъяснимой» стихотворение начинается. Мечтой о том, что «жизнь», подобно кораблю, «качнется вправо, // качнувшись влево», стихотворение завершается. В промежутке между этими двумя кораблями все в стихотворении тоже « плывет» (глагол, повторяющийся в 6-ти строфах 8 раз) или, как в пятой строфе, - «льется». «Пловцом печальным», «пловцом в несчастие» в финале «Рождественского романса» предстает сам «Новый год», плывущий «по темно-синей // волне».

При этом Москва-река у Бродского не более чем двойник другой, родной реки, как и Москва - не более чем двойник другой, «настоящей» столицы. Само посвящение «Рождественского романса» ленинградцу с именем Евгений (и «речной» фамилией Рейн ) , вкупе с многочисленными «речными» мотивами стихотворения, возможно, отсылает читателя к классической петербургской поэме «Медный всадник». И уже совершенно очевидным кажется то обстоятельство, что ночная Москва какой она предстает в стихотворении Бродского:

Плывет в тоске необъяснимой

пчелиный хор сомнамбул, пьяниц...

чрезвычайно напоминает Петербург, каким он описывался создателями так называемого «петербургского текста» - Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Андреем Белым... Почти прямой цитатой из Достоевского выглядит строка о «желтой лестнице печальной» из четвертой строфы «Рождественского романса» .

Но и этого мало. Вновь обратившись к начальным строкам нашего стихотворения, вспомним, что вплоть до 1918 года (и с конца 1991 года) «Александровским» именовался Адмиралтейский сад в центре Петербурга. Так что «кораблик негасимый», плывущий в стихотворении Бродского над кремлевской стеной Москвы - это не только луна, но и позолоченный флюгер-«кораблик» на здании Главного Адмиралтейства (один из наиболее распространенных символов Петербурга/Ленинграда - эмблема Ленфильма).

Две столицы в «Рождественском романсе» объединяются мотивом «полночного поезда новобрачного». Как подсказала нам Н.Б. Иванова, речь у Бродского идет о знаменитой «Красной стреле» , которая в полночь отправлялась в путь с Ленинградского вокзала в Москве и с Московского вокзала в Ленинграде - еще двух «закадровых» двойников «Рождественского романса».

Теперь, вооружившись некоторой, возможно, излишней, долей фантазии, попробуем восстановить биографическую основу фабулы «Рождественского романса». Ленинградский поэт встречает праздник в Москве, на Ордынке, может быть, у друзей - Ардовых. Выпив, он отправляется на улицу, чтобы протрезвиться и бредет к Александровскому саду через Большой Москворецкий мост. В глазах у него все плывет и двоится, сквозь новую старую столицу проступают черты старой новой, сквозь луну у стен кремля - адмиралтейский кораблик, он вспоминает, что сейчас в путь отправилась «Красная стрела», московские дома-«мертвецы» соседствуют с петербургскими «особняками», современное «такси» пролетает мимо со старорежимными «седоками».

Главная причина всего этого зловещего двоения - следующая: в Советском Союзе празднование Рождества подменялось празднованием Нового года. Поэтому вместо Иосифа и Марии в стихотворении появляются их брутальные двойники - «любовник старый и красивый» и «красотка записная». А в финале «Рождественского романса» безнадежным «как будто» дважды сопровождаются строки, с помощью парафраз вводящие в стихотворение образ и тему Христа: Того, чья «жизнь начнется снова», Кто весь - «свет и слава» Лекманов О.А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000; Сергеева-Клятис А.Ю., Лекманов О.А. «Рождественские стихи» Иосифа Бродского. Тверь, 2002. См. также написанную в полемике с нами работу: Богомолов Н.А. О двух «рождественских стихотворениях» И. Бродского // Новое литературное обозрение. № 56. . Интересные соображения о «Рождественском романсе» см. в эссе: Седакова О.А. Музыка глухого времени: (Русская лирика 70-х гг.) // Вестник новой литературы. 1990. Вып. 2. С. 258.

Текст «Рождественского романса» приводится по изданию: Бродский И.А.. Рождественские стихи. М., 1996. С. 5 - 6.

О сходных мотивах у совсем другого писателя (антагониста Бродского во всех отношениях) см.: Чудакова М.О. Звезда Вифлеема и Красная звезда у М. Булгакова // Russie. Melanges offerts a G. Nival pour son soixantierne anniversaire. Geneve , 1995. P . 313 - 322.

Ср. с каламбуром Бродского в его прозаической «Заметке для энциклопедии»: «Главные реки, протекающие по территорииУфляндии, - Фонтанка, Рейн и Пряжка» (Бродский И.А. Заметка для энциклопедии // Уфлянд В.И. « Если Бог пошлет мне читателей...». СПб., 1999. С. 28).

Но и московские реалии в «Рождественском романсе» не забыты. Так, строка «и пахнет сладкою халвою» опирается на вполне конкретное «обонятельное» впечатление: неподалеку от Замоскворечья располагается кондитерская фабрика «Красный Октябрь». А «выговор еврейский», вероятно, блуждает возле открытой в советское время синагоги близ станции метро «Площадь Ногина». Вероятно, как «московский» должен был опознаваться и сам жанр стихотворения Бродского - «романс» (да еще «рождественский». Ср. московский Рождественский бульвар). Отметим, кстати несомненную реминисценцию из знаменитого романса «Средь шумного бала, случайно…» в финальной строфе «Рождественского романса»: «волне средь шума городского».

«Рождественский романс» Иосиф Бродский

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,

удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

Анализ стихотворения Бродского «Рождественский романс»

Иосиф Александрович Бродский написал свой «Рождественский романс» 28 декабря 1961 года. Это стихотворение поэт посвятил своему коллеге по «поэтическому цеху», Евгению Рейну. Исследователи творчества Бродского пишут, что поэт часто читал произведение в эмиграции, что даёт основание думать, что это стихотворение было значимым для него. Что же вложил автор в строки этого романса?

Поэт выступает в стихотворении в качестве рассказчика. Он наблюдает за улицами, снующими по ним прохожими, разглядывает здания. Взгляд поэта выхватывает из зимней темноты различные картины, которые запечатлеваются в тексте с помощью выразительных эпитетов и сравнений. Например, луну автор ласково называет «ночной фонарик нелюдимый, на розу жёлтую похожий».

Перед взором Иосифа Александровича движутся толпы пьяниц, бродят певцы, иностранцы, любовники, городские кокетки. Однако весь этот пёстрый народ не вызывает у поэта позитивного отклика. Грядёт Новый год, но у автора нет радостного предвкушения праздника. Даже разливающиеся соблазнительные ароматы не поднимают его настроения:
и льётся мёд огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несёт сочельник
над головою.

Почему же то, что так радует сегодня нас, не вселяло воодушевления в Иосифа Александровича? Обратимся к дате создания стихотворения. Напомним, что это время правления коммунистической партии, которая стремилась изжить все традиции и привычки дореволюционного времени. Поэтому активно пропагандировалось празднование Нового года, а не Рождества, как это было принято в царской России.

Именно искусственность этого торжества раздражает поэта и вызывает в нём уныние. Постоянно в стихотворении звучат анафоры: «Плывёт в тоске необъяснимой…»

В тексте регулярно встречаются эпитеты со словом «печальный»: «певец печальный», «по жёлтой лестнице печальной», «печальный дворник круглолицый». Создаётся впечатление, что все окружающие поэта люди тоже чувствуют его настроение и проникаются им.

Автор не может принять того, что многовековая традиция подменяется каким-то формальным праздником. Ведь во время Рождества люди не просто отмечали наступление нового сезона. Они радовались рождению Христа, которое символизировало духовное обновление, стремление вести более добропорядочную жизнь. Поэтому в тексте романса встречаются отсылки к Библии:
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба…

Здесь мы видим аллюзии на чудо насыщения народа пятью хлебами и двумя рыбами. «Свет и слава» — указание на самого Иисуса Христа.

Читатель может заметить, что поэт не разделяет надежды на лучшее будущее. Повторяющееся «как будто» усиливает сомнение в том, что жизнь наладится в новом году. На это пессимистичной ноте стихотворение заканчивается, оставляя читателя пребывать в раздумьях.