Кругом шиповник алый цвел стояли. Анализ "Тёмные аллеи" Бунина И.А
Юлия Юрьевна Чернокозова - учитель литературы Новочеркасского педагогического колледжа.
Анализ рассказа И.А. Бунина «Тёмные аллеи» на уроке литературы в выпускном классе
“Кругом шиповник алый цвёл, стояли тёмных лип аллеи...”
В соответствии с программой знакомство учащихся с творчеством И.А. Бунина осуществляется постепенно. В основной школе они получают представление о его поэтическом творчестве, читают и анализируют эпические произведения - «Чистый понедельник», «Солнечный удар». В одиннадцатом классе, при изучении монографической темы по творчеству писателя, необходимо систематизировать имеющиеся знания, помочь старшеклассникам в постижении особенностей мировоззрения и мастерства писателя. Каждое небольшое произведение, выбранное для изучения, важно рассмотреть как часть целостного художественного мира, содержащего неповторимые черты авторской индивидуальности. Поэтому, приступая к работе над рассказом «Тёмные аллеи», мы определили в качестве цели создание условий не только для полноценной интерпретации учащимися текста, но и для постижения ими художественной концепции всего цикла. Учитывая, что для одиннадцатиклассников, безусловно, личностно значимо обращение к теме любви, мы стремились в процессе анализа бунинского произведения вызвать у них желание глубоко осмыслить авторскую концепцию любви, определить к ней своё отношение. Рассказ И.Бунина гармоничен, при малом объёме и свёрнутом сюжете он необыкновенно содержателен, поистине “лучшие слова в лучшем порядке”. Это позволяет на уроке успешно решать ещё одну задачу - развивать умения учеников через рассмотрение элементов формы (в данном случае - через соотношение фабулы и сюжета) приходить к сопереживанию с автором.
Эпиграфом к диалогу с учащимися мы избираем слова самого писателя: “Мы живём всем тем, чем живём, лишь в той мере, в какой постигаем цену того, чем живём. Обычно эта цена очень мала: возвышается она лишь в минуты восторга - восторга счастья или несчастья, яркого сознания приобретения или потери; ещё - в минуты поэтического преображения прошлого в памяти”.
Предваряя работу с текстом, вспоминаем с учениками, какие произведения о любви они знают, анализируем читательские впечатления от прочитанных рассказов И.Бунина (в качестве домашнего задание было предложено прочитать не только «Тёмные аллеи», но и ещё два-три других рассказа из данного цикла) и отмечаем, что к началу XX века, кажется, всё, что можно было сказать о любви, уже было сказано. Однако И.Бунин говорит об этом чувстве по-своему. Для героев его произведений любовь - это мгновение счастья, которое трагично уже потому, что невозвратимо. Цена этого невозвратимого мгновения осознаётся не в момент поглощённости чувством, а позже. “Позже” может наступить и через пятнадцать минут после расставания с любимой («Солнечный удар»), и через тридцать лет («Тёмные аллеи»). Чувство любви у Бунина лишено пошлости, даже чисто физическая близость исключительно духовна. Это всегда “истинно волшебные” минуты.
Интересующий нас рассказ относится к позднему периоду творчества И.А. Бунина. В это время, по справедливому замечанию исследователя творчества писателя Л.А. Колобаевой, в связи с тенденцией к расширению эпического начала в произведениях Бунина появляется такая жанровая структура рассказа, которая, как бы превышая собственную природу, тянется к повести и даже к роману, берёт на себя его задачи - через “мгновения” жизни просмотреть начала и концы, историю личности в целом, её судьбу, всю “чашу жизни” . Именно с этой точки зрения и интересен рассказ «Тёмные аллеи». Его анализ должен показать старшеклассникам, как “история пошлая, обыкновенная” претворяется в “лёгкое дыхание бунинского рассказа” .
В самом начале аналитической беседы по тексту выясняем, о чём это небольшое (всего четыре страницы) произведение И.Бунина, давшее название целому циклу. Обычно звучат ответы: о любви, о встрече, о жизни двух людей. Чем необыкновенна история любви Николая Алексеевича и Надежды? Как сам герой отзывается о ней? Делаем вывод, что сама по себе история взаимоотношений двух людей ничем особенным не отличается. Сам Николай Алексеевич оценивает её как “пошлую и обыкновенную”. Однако читать было интересно, ощущения банальности не возникло. Почему?
Попробуем пересказать произведение, выделив основные события. Возможно, что какой-нибудь ученик попытается построить свой пересказ в хронологической последовательности: любовь и расставание - тридцатилетняя разлука - встреча на почтовой станции. Если же рассказ будет соответствовать сюжету, можно предложить старшеклассникам определить временную соотнесённость событий и сопоставить с тем, как автор о них повествует. Одновременно на доске и в тетрадях изображаем это схематически.
В чём сходство и различие между схемами?
Какой вариант рассказа больше привлекает наше внимание? Почему?
Вместе с учениками отмечаем, что в обеих схемах выделены эпизоды, из которых состоит рассказ. Однако первая схема - это перечень эпизодов в их хронологической последовательности, а вторая - тот же набор эпизодов, но расположены они иначе, по законам художественного времени рассказа: настоящее - прошлое - будущее. Больше привлекает читателя второй вариант, так как нам интересен момент узнавания, который мотивирует внимание к следующему за ним разговору-воспоминанию бывших возлюбленных. Это заставляет нас испытать удивление, рождает стремление узнать о том, что было в прошлом, побуждает к сопереживанию.
Актуализируем знания одиннадцатиклассников о фабуле и сюжете, предлагаем соотнести данные понятия со схемами, изображёнными на доске, помогаем прийти к заключению о том, что размышления над особенностями сюжетостроения в произведении помогают лучше понять замысел автора, в данном случае - через одну жизненную ситуацию показать целую человеческую жизнь.
Какие же события из жизни героев выбрал автор, чтобы рассказать нам историю жизни двух людей? Только скупые факты: любовь, возникшая тридцать лет назад, встреча на станции, семейная жизнь Николая Алексеевича, о которой он поведал Надежде в пяти предложениях.
Только ли эти события были в жизни сорокавосьмилетней Надежды и шестидесятилетнего Николая Алексеевича? Конечно, нет. Но почему писатель выбрал именно их? Наверное, они были главными в судьбе героев. Найдём подтверждение этому в тексте.
Николай Алексеевич: “Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни”. “Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а волшебные!”
Надежда: “Молодость у всякого проходит, а любовь - другое дело”. “Всё проходит, да не всё забывается”. “Сколько ни проходило времени, всё одним жила”. Событий в жизни Надежды было много: “Долго рассказывать, сударь”. Но жила она только любовью к Николаю Алексеевичу.
Почему И.Бунин не рассказал нам подробнее историю семейной жизни Николая Алексеевича, ведь из этого мог получиться увлекательный роман? (Без памяти любил жену. - Бросила. - Обожал сына. - Вырос негодяй.) Потому что в столь малом по объёму произведении нужно было раскрыть только самое главное, объясняющее всё в судьбах людей. Этим главным оказалась старинная любовь. И хотя содержание рассказа - “история пошлая, обыкновенная”, чтение вызывает особое лирическое настроение: “Кругом шиповник алый цвёл, стояли тёмных лип аллеи…” Атмосфера рассказа столь же легка и гармонична, как четырёхстопный ямб этих поэтических строчек. Память Николая Алексеевича именно поэтически преобразила мгновения ушедшей любви, показала действительную цену этого чувства.
Для героя любовь - прекрасное мгновение, а для Надежды? Предлагаем найти в тексте слова, подтверждающие, что Надежда сохранила чувство на долгие годы. Для неё любовь - вся жизнь.
В заключение обращаемся к эпиграфу, к словам И.Бунина, раскрывающим “главные творческие устремления писателя - его пафос, принципы отбора и художественного преобразования жизненного материала” . О чём говорится в эпиграфе? Как соотносится он с проанализированным рассказом? Какие моменты в жизни человека позволяют постичь цену того, чем он живёт? Обсуждение вопросов помогает осмыслению рассказа в лирико-философском ключе, когда главными героями становятся три стихии: любовь, время и память. Любовь - это состояние, когда “весь мир был в душе”, а человек идеален. Время неумолимо влечёт прочь и заставляет всё забыть. Память отбирает и поэтически преображает мгновения прошлого - любовь. Круг, начавшись любовью, ею же и замыкается. И.Бунин предложил в своём рассказе «Тёмные аллеи» именно такую ситуацию, когда память стареющего героя позволяет ему осознать уже забытую любовь как “лучшие”, единственные “истинно волшебные” минуты жизни.
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый. Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы. — Налево, ваше превосходительство, — грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево. В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами — разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом. Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове — седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы: — Эй, кто там! Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой. — Добро пожаловать, ваше превосходительство, — сказала она. — Покушать изволите или самовар прикажете? Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил: — Самовар. Хозяйка тут или служишь? — Хозяйка, ваше превосходительство. — Сама, значит, держишь? — Так точно. Сама. — Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело? — Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю. — Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя. Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь. — И чистоту люблю, — ответила она. — Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич. Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел. — Надежда! Ты? — сказал он торопливо. — Я, Николай Алексеевич, — ответила она. — Боже мой, боже мой! — сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. — Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять? — Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю? — Вроде этого... Боже мой, как странно! — Что странно, сударь? — Но все, все... Как ты не понимаешь! Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить: — Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах? — Мне господа вскоре после вас вольную дали. — А где жила потом? — Долго рассказывать, сударь. — Замужем, говоришь, не была? — Нет, не была. — Почему? При такой красоте, которую ты имела? — Не могла я этого сделать. — Отчего не могла? Что ты хочешь сказать? — Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила. Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал. — Все проходит, мой друг, — забормотал он. — Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать». — Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело. Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся: — Ведь не могла же ты любить меня весь век! — Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, — сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня — помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», — прибавила она с недоброй улыбкой. — Ах, как хороша ты была! — сказал он, качая головой. — Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались? — Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть. — А! Все проходит. Все забывается. — Все проходит, да не все забывается. — Уходи, — сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. — Уходи, пожалуйста. И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил: — Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила. Она подошла к двери и приостановилась: — Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят. — Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, — ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. — Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, — жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, — пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести... Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни. Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее. — Прикажи подавать... Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как прелестна была! Волшебно прекрасна!» Со стыдом вспоминал свои последние слова и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдился своего стыда. «Разве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?» К закату проглянуло бледное солнце. Кучер гнал рысцой, все меняя черные колеи, выбирая менее грязные, и тоже что-то думал. Наконец сказал с серьезной грубостью: — А она, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, давно изволите знать ее? — Давно, Клим. — Баба — ума палата. И все, говорят, богатеет. Деньги в рост дает. — Это ничего не значит. — Как не значит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с совестью давать, худого мало. И она, говорят, справедлива на это. Но крута! Не отдал вовремя — пеняй на себя. — Да, да, пеняй на себя... Погоняй, пожалуйста, как бы не опоздать нам к поезду... Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал: «Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой. 20 октября 1938Была чудесная весна,
Они на берегу сидели,
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели...
Кругом шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея...
Потом почему-то представилось то, чем начинается мой рассказ, - осень, ненастье, большая дорога, тарантас, в нем старый военный... Остальное всё как-то само собой сложилось, выдумалось - очень легко, неожиданно - как большинство моих рассказов».
Стихотворение Н. Огарева, которое называется Обыкновенная повесть» (обратим на это внимание!), Бунин процитировал, объединив две строфы. У Огарева так
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели-
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно пышно зеленея,
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.
Была чудесная весна! Они на берегу сиделиВо цвете лет была она, Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их <...>
Наверное, не остались без внимания Бунина и такие
строки этого стихотворения:
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова <...>
То, что «Обыкновенная повесть» послужила толчком, импульсом к созданию зТемных аллейя - несомненно. Но между стихотворением Огарева и рассказом Бунина есть и тематико-композиционная связь. Строка об аллее темных лип возникает в рассказе дважды. Сначала Надежда в напря-
женный момент объяснения с Николаем Алексеевичем вспоминаета
« - Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня - помните как? И всё стихи мне изволили читать про всякие "темные аллеи", - прибавила она с недоброй улыбкой.
Для Надежды важны не сами стихи, а то, что Николай Алексеевич ч и т а л е й стихи. Отсюда и пренебрежительное «про вся кис темные аллеи». Тем не менее преображение образа огаревского стихотворения в памяти Надежды существенно для рассказа. «Темные аллеи» не просто естественнее, доступнее сознанию Надежды, чем «темных лип аллея», но главное - это образ более обобщенный, эмоционально глубокий, заключающий в себе что-то недосказанное, тревожное. Не случайно именно «Темные аллеи» стали названием не только рассказа, но и книги рассказов Бунина.
А Николай Алексеевич вспоминает строки Огарева, уже успокаиваясь после встречи с Надеждой:
«Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! "Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи..." Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздорб
Николай Алексеевич внушает себе и Надежде, что «всё проходит, всЕ забывается». А Надежда думает иначе: «Молодость у всякого проходит, а любовь - другое дело», «Все проходит, да не всё забывается». О том, что проходят молодость и любовь, Николай Алексеевич говорит: «История пошлая, обыкновенная». И о том, что жена его бросила, а сын вырос негодяем, опять говори~ «Впрочем, всЕ это тоже самая обыкновенная, пошлая история». Здесь очевидна параллель с названием (а частично и с содержанием) стихотворения Огарева.
Когда наступают тёмные тяжёлые дни осени, в окна надоедливо стучит дождь, я обычно читаю Бунина.
Вот и вчера я случайно открыла на рабочем столе своего компьютера незнакомую папку, а в ней оказался Дневник Бунина за 1939- 1945г.г. По его записям можно проследить все узловые моменты Второй мировой войны, узнать как ему тяжело жилось в те годы. Но меня удивляет другое, как много он писал в то тяжёлое голодное время, уже немолодой, больной
. Все самые яркие рассказы написаны именно в ту пору и они составили его самый знаменитый и любимый читателями сборник «Тёмные аллеи».
А название для сборника и, возможно, сама идея написания такого сборника была подсказана Ивану Алексеевичу стихотворением Огарёва:
ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи -
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно...
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни - и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.
В конце небольшого рассказа «Тёмные аллеи», который дал название всему сборнику, Бунин приводит две строки из этого стихотворения:
«Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал:
«Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой».
20 октября 1938
Цветаева мечтала иметь сад на склоне дней, она писала:
«За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет».
А у Бунина он был. . .
Из его дневников:
6.9.1940г.
Пишу и гляжу в солнечный "фонарь" своей комнаты, на его пять окон, за которыми легкий туман всего того, что с такой красотой и пространностью лежит вокруг под нами, и огромное белесо-солнечное небо. И среди всего этого – мое одинокое, вечно грустное Я.
(Принесли газету. [...] Речь Черчиля devant la chambre des communes. За 2 посл. месяца Англия потеряла 558 авионов. За август погибло смертью среди гражданск. населения 1075 человек, 800 домов разрушено. Атаки немцев в сентябре еще усилятся [...])
21.4.1940г.
2 1/2 ч. Ходил по саду – заросла уже высокой травой вторая (от нижней дороги) площадка. Все еще цветет бледно-розовыми, легкими, нежными, оч. женств. цветами какого-то особого сорта вишня, цветут 2 корявых яблоньки белыми (в бутонах тоже розоватыми) цветами. Ирисы цветут, нашел ветку шиповника цветущую (легкий алый цвет с желтой пыльцой в середине), какие-то цветы, вроде мака – легчайшие, но яркого оранжевого цвета... Сидел на плетеном разрушающемся кресле, смотрел на легкие и смутные как дым горы за Ниццей... Райский край! И уже сколько лет я его вижу, чувствую!
Одиноко, неудобно, но переселиться под Париж... ничтожество природы, мерзкий климат!
Как всегда почти, точно один во всем доме. [...]
Светлый день, праздник, в море как будто пустее – и звонят, звонят в городе... Не умею выразить, что за всем этим.
Множество мотыльков вьется вокруг цвета сирени – белых с зеленоватым оттенком, прозрачных. И опять пчелы, шмели, мухи нарождаются...
23.5.42г.
Опять думал нынче: прекраснее цветов и птиц в мире ничего нет. Еще бабочек.
30.4.40г.
Ночь, темная полоса леса вдали и над ним звезда – смиренная, прелестная. Это где-то, когда-то на всю жизнь поразило в детстве... Боже мой, Боже мой! Было и у меня когда-то детство, первые дни моей жизни на земле! Просто не верится! Теперь только мысль, что они были. И вот идут уже последние. [...]
7.5.40г.
Как-то мне, – как бывает у меня чаще всего ни с того, ни с сего, представилось: вечер после грозы и ливня на дороге к ст. Баборыкиной. И небо и земля – все уже угрюмо темнеет. Вдали над темной полосой леса еще вспыхивает. Кто-то на крыльце постоялого двора возле шоссе стоит, очищая с голенищ кнутовищем грязь. Возле него собака... Отсюда и вышла "Степа".
30.7.40г.
Вдруг вспомнилось: Москва, Малый театр, лестницы – и то очень теплые, то ледяные сквозняки.
20. IX. 40.
Начал "Русю". 22. IX. 40. Написал "Мамин сундук" и "По улице мостовой". 27. IX. 40. Дописал "Русю". 29. IX. 40. Набросал "Волки". 2. X. 40. Написал "Антигону". З.Х.40. Написал "Пашу" и "Смарагд". 5.Х.40. Вчера и сегодня писал "Визитные карточки". 7.Х.40. Переписал и исправил "Волки". 10, 11, 12, 13. X. 40. Писал и кончил (в 3 ч. 15 м.) "Зойку и Валерию". 14, 17, 18, 20, 21, 22. X. 40. Писал и кончил (в 5 ч.) "Таню". 25 и 26. X. 40. Написал "В Париже" (первые страницы – 24. X. 40). 27 и 28 X. 40. Написал "Галю Ганскую" (кончил в 4 часа 40мин. Дня28.10.
7.5.40г.
"Человек и его тело – двое... Когда тело желает чего-нибудь, подумай, правда ли Ты желаешь этого. Ибо Ты – Бог... Проникни в себя, чтобы найти в себе Бога... Не принимай своего тела за себя... Не поддавайся беспрестанной тревоге о мелочах, в которой многие проводят большую часть своего времени. . .»
"Один из тех, которым нет покоя.
От жажды счастья..."
Кажется, похоже на меня, на всю мою жизнь (даже и доныне).
30.7.40г.
«Прочел о том опыте, который сделали несколько лет тому назад два венских студента: решили удавиться, чтобы их вынули из петли за мгновение до смерти и они могли рассказать, что испытали. Оказалось, что испытали ослепительный свет и грохот грома»
16. VI. 41. Понед., вечер.
Презрение первых христиан к жизни, их отвращение от нее, от ее жесткости, грубости, животности. Потом варвары. И уход в пещеры, в крипты, основание монастырей... Будет ли так и в 20, в 21 веке?
28. VII. Воскресенье.
Читаю роман Краснова "С нами Бог". Не ожидал, что он так способен, так много знает и так занятен. [...]
2 часа. Да, живу в раю. До сих пор не могу привыкнуть к таким дням, к такому виду. Нынче особенно великолепный день. Смотрел в окна своего фонаря. Все долины и горы кругом в солнечно-голубой дымке. В сторону Ниццы над горами чудесные грозовые облака. Правее, в сосновом лесу над ними, красота зноя, сухости, сквозящего в вершинах неба. Справа, вдоль нашей каменной лестницы зацветают небольшими розовыми цветами два олеандра с их мелкими острыми листьями. И одиночество, одиночество, как всегда! И томительное ожидание разрешения судьбы Англии. По утрам боюсь раскрыть газету.
Евреям с древности предписано: всегда (и особенно в счастливые дни) думать о смерти.
"Belligerants". Можно перевести старинным русским словом: противоборники.
Зажгли маяки. В первый раз увидал отсюда (с "Jeannette")
22.6.41г.
С новой страницы пишу продолжение этого дня – великое событие Германия нынче утром объявила войну России – и финны и румыны уже "вторглись" в "пределы" ее.
После завтрака (голый суп из протертого гороха и салат) лег продолжать читать письма Флобера (письмо из Рима к матери от 8 апр. 1851 г.), как вдруг крик Зурова: "И. А., Герм. объявила войну России!" Думал, шутит, но то же закричал снизу и Бахр. Побежал в столовую к радио – да! Взволнованы мы ужасно. [...]
Тихий, мутный день. . .
***
Позавчера М. переписала "Балладу". Никто не верит, что я почти всегда все выдумываю – все, все. Обидно! "Баллада" выдумана вся, от слова до слова – и сразу в один час: как-то проснулся в Париже с мыслью, что непременно надо что-нибудь [послать] в "Посл. Н.", должен там; выпил кофе, сел за стол – и вдруг ни с того, ни с сего стал писать, сам не зная, что будет дальше. А рассказ чудесный.
С 8 на 9. V. 44.
Час ночи. Встал из-за стола – осталось дописать неск. строк "Чистого Понед[ельника]". Погасил свет, открыл окно проветрить комнату – ни малейш. движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розоватый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелкание первых соловьев... Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!
14. 5. 44.
21/2 часа ночи (значит, уже не 14, а 15 мая).
За вечер написал "Пароход Саратов". Открыл окно, тьма, тишина, кое-где мутн. звезды, сырая свежесть.
23. 5. 44.
Вечером написал "Камарг". Оч. холодная ночь. . .
20.I. 44г.
Опять прекр. день. Был у Кл[ягина].
Взят Новгород.
Ночи звездные, чистые, холодные. Что ни вспомнишь (а обрывки восп. поминутно), все больно, грустно. Иногда сплю по 9 и больше часов. И почти кажд. утро, как только откроешь глаза, какая-то грусть – бесцельность, конченность всего (для меня).
Просмотрел свои заметки о прежней России. Все думаю, если бы дожить, попасть в Р[оссию]! А зачем? Старость уцелевших (и женщин, с которыми когда-то), кладбище всего, чем жил когда-то...
25.I. 44г.
[...] Вдруг вспомнил Гагаринск. переулок, свою молодость, выдуманную влюбленность в Лоп[атину], – которая лежит теперь почему-то (в 5 километрах от меня) в могиле в какой-то Валбоне. Это ли не дико!
27.1. 44г.
Без 1/4 6. Сижу у окна на запад. На горизонте небо зеленое – только что село солнце, – ближе вся часть неба (передо мной) в сплошном облаке, испод которого (неразборчиво. – О. М.) как руно и окрашен оранжево-медным.
Теперь цвет его все краснее, лесная долина к Драгиньяну в фиолетовом пару.
Кругом, – к Ницце, к Cannes, – все в меру, грубовато цветисто, верно, завтра будет непогода.
Нынче, после завтрака, большая бодрость – бифштекс с кэри, настоящий кофе и лимон?
Получил 2 шведск. посылки.
