Темные аллеи. Тёмные аллеи обыкновенной повести

Отзыв на произведение И.А.Бунина «Тёмные аллеи»

О, эти тёмные аллеи…
Немые уголки души

***
«Кругом шиповник алый цвёл,
Стояли тёмных лип аллеи.
Я в предвкушеньи сладком шёл
К прекрасной, пламенной Венере.

Вкус спелых губ, манящий взгляд
Дурманом дерзким сердце грели
Вся нежность грёз – смертельный яд.
Желанья мною овладели.

Я пленник чар, у ног твоих
Жду приговора или… ласки.
Минуты счастья на двоих
С тобой разделим без огласки...»

***
Как всё красиво начиналось.
Кружила юность в вальсе звучном.
Любовь слепая зарождалась
В богатом доме: грузном, скучном.

Однажды барин молодой
Влюбился в девушку простую.
Он был красив, хорош собой.
И пару сам сыскал такую:

Румяны щёки, тонок стан.
Искрятся очи смоляные…
Кто отыскать в ней мог изъян?
Пропустят мимо лишь слепые.

Она любимою была…
Была счастливою служанка.
И чуждо было им тогда,
Что барин он, она крестьянка.

***
Но время движется вперёд.
Крадется подлая измена…
Шиповник алый вновь цветёт.
Лишь лип аллея опустела..

Холодный вид и гордый взор.
Надменность едкая в глазах.
Самолюбивый «сердца вор»
Её судьба в его руках.

***
Таков был барин – смел и пылок.
Вся жизнь его – сплошной рывок.
От неизбежных лап ошибок
Он убежать, увы, не смог.

Уехал милый Николай,
Оставив тяжесть расставанья.
Отцвёл шиповниковый рай:
Сказал «прощай», не «до свиданья».

Разъединились их пути
Надежде вольная дана.
Но нет свободы у любви!
Такая девичья судьба.

Любви корчма заменой стала.
Забыть хотела – не смогла
Его ждала и так страдала.
Лишь для него она жила.

***
«…однако лучшие минуты.
Она мне в жизни подарила…
И всё же нравы нынче круты!
А может… всё-таки любила?

***
Как видно что-то не сложилось
Простушка стала не мила…
А от чего так получилось?
Тут правда вовсе не хитра.

Что может быть любви сильнее?
Нежнее ранней незабудки?
Что может быть сердец мудрее?
Вельмож скупые предрассудки.

Рецензии

Александр, благодарю)
В школьные годы тянуло на эдакие пересказы)
Эмоции, впечатления, переживания... - мир литературных героев казался миром реальным) А Бунинская деревня - отголоском детских воспоминаний. Столетия разные, а суть одна. А запах, вкус, цвет, тембр, настроение, краски, пейзажи, порядки, характеры, люди... - время, миры хоть и параллельные, да пересекаются)

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Когда наступают тёмные тяжёлые дни осени, в окна надоедливо стучит дождь, я обычно читаю Бунина.
Вот и вчера я случайно открыла на рабочем столе своего компьютера незнакомую папку, а в ней оказался Дневник Бунина за 1939- 1945г.г. По его записям можно проследить все узловые моменты Второй мировой войны, узнать как ему тяжело жилось в те годы. Но меня удивляет другое, как много он писал в то тяжёлое голодное время, уже немолодой, больной
. Все самые яркие рассказы написаны именно в ту пору и они составили его самый знаменитый и любимый читателями сборник «Тёмные аллеи».
А название для сборника и, возможно, сама идея написания такого сборника была подсказана Ивану Алексеевичу стихотворением Огарёва:

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.

Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи -
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно...
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни - и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.

В конце небольшого рассказа «Тёмные аллеи», который дал название всему сборнику, Бунин приводит две строки из этого стихотворения:

«Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал:
«Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой».
20 октября 1938

Цветаева мечтала иметь сад на склоне дней, она писала:
«За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет».

А у Бунина он был. . .

Из его дневников:

6.9.1940г.
Пишу и гляжу в солнечный "фонарь" своей комнаты, на его пять окон, за которыми легкий туман всего того, что с такой красотой и пространностью лежит вокруг под нами, и огромное белесо-солнечное небо. И среди всего этого – мое одинокое, вечно грустное Я.

(Принесли газету. [...] Речь Черчиля devant la chambre des communes. За 2 посл. месяца Англия потеряла 558 авионов. За август погибло смертью среди гражданск. населения 1075 человек, 800 домов разрушено. Атаки немцев в сентябре еще усилятся [...])

21.4.1940г.
2 1/2 ч. Ходил по саду – заросла уже высокой травой вторая (от нижней дороги) площадка. Все еще цветет бледно-розовыми, легкими, нежными, оч. женств. цветами какого-то особого сорта вишня, цветут 2 корявых яблоньки белыми (в бутонах тоже розоватыми) цветами. Ирисы цветут, нашел ветку шиповника цветущую (легкий алый цвет с желтой пыльцой в середине), какие-то цветы, вроде мака – легчайшие, но яркого оранжевого цвета... Сидел на плетеном разрушающемся кресле, смотрел на легкие и смутные как дым горы за Ниццей... Райский край! И уже сколько лет я его вижу, чувствую!
Одиноко, неудобно, но переселиться под Париж... ничтожество природы, мерзкий климат!
Как всегда почти, точно один во всем доме. [...]
Светлый день, праздник, в море как будто пустее – и звонят, звонят в городе... Не умею выразить, что за всем этим.
Множество мотыльков вьется вокруг цвета сирени – белых с зеленоватым оттенком, прозрачных. И опять пчелы, шмели, мухи нарождаются...

23.5.42г.
Опять думал нынче: прекраснее цветов и птиц в мире ничего нет. Еще бабочек.

30.4.40г.
Ночь, темная полоса леса вдали и над ним звезда – смиренная, прелестная. Это где-то, когда-то на всю жизнь поразило в детстве... Боже мой, Боже мой! Было и у меня когда-то детство, первые дни моей жизни на земле! Просто не верится! Теперь только мысль, что они были. И вот идут уже последние. [...]

7.5.40г.
Как-то мне, – как бывает у меня чаще всего ни с того, ни с сего, представилось: вечер после грозы и ливня на дороге к ст. Баборыкиной. И небо и земля – все уже угрюмо темнеет. Вдали над темной полосой леса еще вспыхивает. Кто-то на крыльце постоялого двора возле шоссе стоит, очищая с голенищ кнутовищем грязь. Возле него собака... Отсюда и вышла "Степа".

30.7.40г.
Вдруг вспомнилось: Москва, Малый театр, лестницы – и то очень теплые, то ледяные сквозняки.

20. IX. 40.
Начал "Русю". 22. IX. 40. Написал "Мамин сундук" и "По улице мостовой". 27. IX. 40. Дописал "Русю". 29. IX. 40. Набросал "Волки". 2. X. 40. Написал "Антигону". З.Х.40. Написал "Пашу" и "Смарагд". 5.Х.40. Вчера и сегодня писал "Визитные карточки". 7.Х.40. Переписал и исправил "Волки". 10, 11, 12, 13. X. 40. Писал и кончил (в 3 ч. 15 м.) "Зойку и Валерию". 14, 17, 18, 20, 21, 22. X. 40. Писал и кончил (в 5 ч.) "Таню". 25 и 26. X. 40. Написал "В Париже" (первые страницы – 24. X. 40). 27 и 28 X. 40. Написал "Галю Ганскую" (кончил в 4 часа 40мин. Дня28.10.

7.5.40г.
"Человек и его тело – двое... Когда тело желает чего-нибудь, подумай, правда ли Ты желаешь этого. Ибо Ты – Бог... Проникни в себя, чтобы найти в себе Бога... Не принимай своего тела за себя... Не поддавайся беспрестанной тревоге о мелочах, в которой многие проводят большую часть своего времени. . .»
"Один из тех, которым нет покоя.
От жажды счастья..."
Кажется, похоже на меня, на всю мою жизнь (даже и доныне).

30.7.40г.
«Прочел о том опыте, который сделали несколько лет тому назад два венских студента: решили удавиться, чтобы их вынули из петли за мгновение до смерти и они могли рассказать, что испытали. Оказалось, что испытали ослепительный свет и грохот грома»

16. VI. 41. Понед., вечер.

Презрение первых христиан к жизни, их отвращение от нее, от ее жесткости, грубости, животности. Потом варвары. И уход в пещеры, в крипты, основание монастырей... Будет ли так и в 20, в 21 веке?

28. VII. Воскресенье.
Читаю роман Краснова "С нами Бог". Не ожидал, что он так способен, так много знает и так занятен. [...]
2 часа. Да, живу в раю. До сих пор не могу привыкнуть к таким дням, к такому виду. Нынче особенно великолепный день. Смотрел в окна своего фонаря. Все долины и горы кругом в солнечно-голубой дымке. В сторону Ниццы над горами чудесные грозовые облака. Правее, в сосновом лесу над ними, красота зноя, сухости, сквозящего в вершинах неба. Справа, вдоль нашей каменной лестницы зацветают небольшими розовыми цветами два олеандра с их мелкими острыми листьями. И одиночество, одиночество, как всегда! И томительное ожидание разрешения судьбы Англии. По утрам боюсь раскрыть газету.
Евреям с древности предписано: всегда (и особенно в счастливые дни) думать о смерти.
"Belligerants". Можно перевести старинным русским словом: противоборники.
Зажгли маяки. В первый раз увидал отсюда (с "Jeannette")

22.6.41г.
С новой страницы пишу продолжение этого дня – великое событие Германия нынче утром объявила войну России – и финны и румыны уже "вторглись" в "пределы" ее.
После завтрака (голый суп из протертого гороха и салат) лег продолжать читать письма Флобера (письмо из Рима к матери от 8 апр. 1851 г.), как вдруг крик Зурова: "И. А., Герм. объявила войну России!" Думал, шутит, но то же закричал снизу и Бахр. Побежал в столовую к радио – да! Взволнованы мы ужасно. [...]
Тихий, мутный день. . .
***
Позавчера М. переписала "Балладу". Никто не верит, что я почти всегда все выдумываю – все, все. Обидно! "Баллада" выдумана вся, от слова до слова – и сразу в один час: как-то проснулся в Париже с мыслью, что непременно надо что-нибудь [послать] в "Посл. Н.", должен там; выпил кофе, сел за стол – и вдруг ни с того, ни с сего стал писать, сам не зная, что будет дальше. А рассказ чудесный.

С 8 на 9. V. 44.
Час ночи. Встал из-за стола – осталось дописать неск. строк "Чистого Понед[ельника]". Погасил свет, открыл окно проветрить комнату – ни малейш. движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розоватый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелкание первых соловьев... Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!

14. 5. 44.
21/2 часа ночи (значит, уже не 14, а 15 мая).
За вечер написал "Пароход Саратов". Открыл окно, тьма, тишина, кое-где мутн. звезды, сырая свежесть.

23. 5. 44.
Вечером написал "Камарг". Оч. холодная ночь. . .

20.I. 44г.
Опять прекр. день. Был у Кл[ягина].
Взят Новгород.
Ночи звездные, чистые, холодные. Что ни вспомнишь (а обрывки восп. поминутно), все больно, грустно. Иногда сплю по 9 и больше часов. И почти кажд. утро, как только откроешь глаза, какая-то грусть – бесцельность, конченность всего (для меня).
Просмотрел свои заметки о прежней России. Все думаю, если бы дожить, попасть в Р[оссию]! А зачем? Старость уцелевших (и женщин, с которыми когда-то), кладбище всего, чем жил когда-то...

25.I. 44г.
[...] Вдруг вспомнил Гагаринск. переулок, свою молодость, выдуманную влюбленность в Лоп[атину], – которая лежит теперь почему-то (в 5 километрах от меня) в могиле в какой-то Валбоне. Это ли не дико!

27.1. 44г.
Без 1/4 6. Сижу у окна на запад. На горизонте небо зеленое – только что село солнце, – ближе вся часть неба (передо мной) в сплошном облаке, испод которого (неразборчиво. – О. М.) как руно и окрашен оранжево-медным.
Теперь цвет его все краснее, лесная долина к Драгиньяну в фиолетовом пару.
Кругом, – к Ницце, к Cannes, – все в меру, грубовато цветисто, верно, завтра будет непогода.
Нынче, после завтрака, большая бодрость – бифштекс с кэри, настоящий кофе и лимон?
Получил 2 шведск. посылки.

В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый. Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы. — Налево, ваше превосходительство, — грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево. В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами — разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом. Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове — седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы: — Эй, кто там! Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой. — Добро пожаловать, ваше превосходительство, — сказала она. — Покушать изволите или самовар прикажете? Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил: — Самовар. Хозяйка тут или служишь? — Хозяйка, ваше превосходительство. — Сама, значит, держишь? — Так точно. Сама. — Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело? — Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю. — Так, так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя. Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь. — И чистоту люблю, — ответила она. — Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич. Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел. — Надежда! Ты? — сказал он торопливо. — Я, Николай Алексеевич, — ответила она. — Боже мой, боже мой! — сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. — Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять? — Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю? — Вроде этого... Боже мой, как странно! — Что странно, сударь? — Но все, все... Как ты не понимаешь! Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить: — Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах? — Мне господа вскоре после вас вольную дали. — А где жила потом? — Долго рассказывать, сударь. — Замужем, говоришь, не была? — Нет, не была. — Почему? При такой красоте, которую ты имела? — Не могла я этого сделать. — Отчего не могла? Что ты хочешь сказать? — Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила. Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал. — Все проходит, мой друг, — забормотал он. — Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать». — Что кому бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело. Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся: — Ведь не могла же ты любить меня весь век! — Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, — сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня — помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», — прибавила она с недоброй улыбкой. — Ах, как хороша ты была! — сказал он, качая головой. — Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались? — Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть. — А! Все проходит. Все забывается. — Все проходит, да не все забывается. — Уходи, — сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. — Уходи, пожалуйста. И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил: — Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила. Она подошла к двери и приостановилась: — Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят. — Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, — ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. — Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, — жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал, — пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести... Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни. Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее. — Прикажи подавать... Когда поехали дальше, он хмуро думал: «Да, как прелестна была! Волшебно прекрасна!» Со стыдом вспоминал свои последние слова и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдился своего стыда. «Разве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?» К закату проглянуло бледное солнце. Кучер гнал рысцой, все меняя черные колеи, выбирая менее грязные, и тоже что-то думал. Наконец сказал с серьезной грубостью: — А она, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, давно изволите знать ее? — Давно, Клим. — Баба — ума палата. И все, говорят, богатеет. Деньги в рост дает. — Это ничего не значит. — Как не значит! Кому ж не хочется получше пожить! Если с совестью давать, худого мало. И она, говорят, справедлива на это. Но крута! Не отдал вовремя — пеняй на себя. — Да, да, пеняй на себя... Погоняй, пожалуйста, как бы не опоздать нам к поезду... Низкое солнце желто светило на пустые поля, лошади ровно шлепали по лужам. Он глядел на мелькавшие подковы, сдвинув черные брови, и думал: «Да, пеняй на себя. Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! „Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи...“ Но, боже мой, что же было бы дальше? Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой. 20 октября 1938

Роль стихотворения Н.П.Огарёва " Обыкновенная повесть" в судьбе героев рассказа И.А.Бунина " Тёмные аллеи".

Вступление.

В рассказе Ивана Бунина " Тёмные аллеи" (1938г.), написанном 68-летним писателем, довольно зрелый по тем временам герой-дворянин читает юной крепостной девушке Надежде, своей недолгой возлюбленной, стихи Н.П.Огарёва " Обыкновенная повесть" (1842г.), в которых упоминаются " тёмные аллеи". По воспоминаниям Бунина, его рассказ и появился на свет в результате перечитывания им данного стихотворения Николая Огарёва, ставшего автором " Обыкновенной повести" в 29 лет. Действительно в этих двух произведениях, созданных молодым Огарёвым и уже достаточно пожившим, зрелым Буниным, прослеживаются аналогии. Да и название бунинской новеллы есть по существу цитата из Огарёва: " Стояли тёмных лип аллеи..." Каким же образом, казалось бы, не столь известное широкому кругу читателей стихотворение поэта, более знакомого нам по учебникам истории как друга революционера А. Герцена, разделившего с ним эмиграцию, послужило рождению " Тёмных аллей", неоспоримого шедевра русской классики? Как одно литературное событие перелилось в другое почти сто лет спустя? Какие перекрещивающиеся временнЫе тропинки существуют на неоглядном поле русской литературы? Подумаем над этими вопросами, но прежде перечитаем и мы вслед за Иваном Алексеевичем Буниным стихотворение Николая Платоновича Огарёва " Обыкновенная повесть".

ОБЫКНОВЕННАЯ ПОВЕСТЬ
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.

Была чудесная весна!
Они на берегу сидели -
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их

И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи -
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно...
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни - и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.
<1842>

1.
Стихи открываются картиной чудесной весны. Девять четверостиший, тридцать шесть строк. Автор разделил повествование на две неравные части. Первая, из восьми строк,- описание русской природы, раннего утра, тихой, ясной реки. Рассвет. Цветёт алый шиповник - значит это май. Рядом находящаяся " тёмных лип аллея" - указание на близость барской усадьбы.
Дворяне, юноша и барышня, вместе встречают рассвет, скорее всего, потому, что кто-то из них гостил в усадьбе и уже рано утром они могли вдвоём совершить прогулку.
В точности повторяя во второй части стихотворения первые две строки -
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели, -
автор короткими, но ёмкими штрихами описывает молодых героев:
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
Имена героям не даны - Он,Она,Они -только личные местоимения, обобщающие ситуацию, распространяющие её широко на на все русские помещичьи усадьбы России сороковых годов девятнадцатого столетия.
Не будем думать, что автором применён особый художественный приём " подглядывания" за развитием чужих чувств: скорее всего, третий герой избран этими молодыми людьми поверенным их отношений, ведь именно ему ведомо, когда они пришли на реку, что друг другу говорили " языком любви первоначальной". Возможно, Огарёв видит самого себя в лице юноши с едва пробившимися усами, пристально вглядываясь в прошлое.
Литературный приём отстранения, дающий возможность посмотреть на себя и героев со стороны, позволяет автору близко увидеть лица молодых влюблённых и на миг " расцвести на дне души печальной". Весна в природе, весна жизни, весна любви...

" Я в свете встретил их потом"... - так вторая, длинная, строфа из семи четверостиший поведала нам, казалось бы, " обыкновенную повесть": автор видит своих знакомых, у которых не сложилась их общая жизнь, в одном из дворянских собраний. Она, как пушкинская Татьяна, замужем; он, в отличие от Онегина, женат. Но на этом и заканчивается лёгкое сходство литературных ситуаций. Бросается в глаза - и автор это подчёркивает с большой эмоциональной силой - нестандартность использования русской литературной любовной традиции: бывшие влюблённые не страдают, не любят, не хотят помнить общее прошлое, они самодовольны, хладнокровны в общении друг с другом в свете и словно смеются над своей былой невинностью. Вероятно, что каждый из них в браке решил прежде всего экономическую задачу: она выгодно вышла замуж и счастлива своей обеспеченностью; он выгодно женился.
ВОвремя, по общепринятому мнению, (не без настойчивого напора родителей) были проданы их юность, свежесть, красота молодости - главный их быстрорасходуемый капитал.
В подробном описании новых светских привычек, циничных по отношению к светлому наивному неискушённому прошлому героев, в описании одинокой обветшалой лодки у берега той реки юности и молодого счастья, лодки, к которой больше не спустятся возлюбленные, и заключается вся боль повествователя, его духовный протест против подобной обоюдной ситуации предательства идеалов юности. Ему единственному жаль поруганной таким способом любви, первого светлого чувства, от которого отказались Он и Она под напором жизненных обстоятельств.
А ведь сколько там было говорено об этом чувстве - и сколько было позабыто! - об этом знать только главному лирическому герою, автору, страдающему от дисгармонии мира, пронзённому его несовершенством. Наверное, много было говорено пылкого и высокого, растаявшего, как дым, если родились такие печальные стихи.
В предпоследнем четверостишии автором опять (во второй раз) упоминается цветущий шиповник прошлых лет. Использование нечётного повтора, скорее всего, не случайно и так же призвано к решению поставленной художественной задачи - раскрытию чувств сожаления и печали.
Воспоминания о прошлом сопровождаются пением рыбаков у реки, у той лодки, в настоящем. Песни простых крестьян, людей из народа, конечно же, грустные и печальные, может быть, с обращением к реке-матушке, показывают глубокое классовое размежевание России, равнодушие русских дворян к проблемам крепостного люда, к своему народу, который их вынянчил. Помнит о том, что русское общество состоит не только из столичной знати и провинциальных помещиков, а жизнь не только из великосветских балов лишь автор, тем самым очень отличающийся от представителей своего класса.
Эпитет " тёмный" так же используется в тексте этого стихотворения два раза: " стояла тёмных лип аллея" (в начале стиха) и "...темно Осталось, для людей закрыто..." (в конце произведения) Наречие " темно" заканчивает строку, а глагол " осталось" переносит мысль на новую строчку, начиная её. Таким образом месторасположением слова и его ударением на последнем слоге подчёркивается особое значение для автора понятия " темно", контрастно выделяя этот цвет с алыми цветками шиповника. Весной цветут многие растения. Почему же автор сосредотачивает наше внимание именно на шиповнике? Легко просматривается аналогия шипов дикорастущей розы с ранящими шипами жизни (и здесь романтика русской поэтической традиции налицо), но ведь образ буйного цветения алого шиповника к тому же противостоит ухоженным клумбам барских усадеб, как "непричёсанная" стихия русской народной жизни.
А липовые аллеи? Ведь и они не только указание на природу средней полосы России, на предпочтение русскими помещиками именно этого дерева (высушенный липовый цвет повсеместно использовался как лекарственное успокаивающее средство, и какое чаепитие в барских усадьбах обходилось без него!) Тёмные липы, вероятнее всего, густо посаженные, образовавшие прохладные душистые своды своими кронами, и тайна духовной жизни молодых людей для окружающих (отсюда эпитет " темно") под этими липами становятся художественным приёмом, призванным обратить внимание читателя на глубину и сложность жизни молодой души, чьи движения способна уловить, понять и раскрыть только утончённая натура поэта-психолога, каковым Н.Огарёв здесь и является.
Так чтО всё же выступает на первый план в стихотворении Огарёва? Запоминаются ли его молодые герои? Да нет, с ними скучно, они пустые, пошлые, размытые образы, о них не хочется думать, с ними не на чем остановиться душе. А запоминается, трогает своей душевной болью и умением видеть настоящее и прошлое повествователь, может быть, невольно открывший нам и невольно выдвинувший на первый план дорогую сердцу каждого русского человека русскую природу, наполнивший свою балладу переливами красок и ощутимыми запахами липового листа, цветущего шиповника, мирно, мудро и спокойно текущей реки в глубинке поместной провинции и озвучивший эту родную ему и нам картину этническими песнями крестьян-рыбаков, песнями, способными очищать, возрождать и поддерживать скорбную душу.

2.
Героев бунинской новеллы, блестящего, но уже старого офицера царской армии, Николая Алексеевича, и его бывшую крепостную возлюбленную, Надежду, а ныне хозяйку частной гостиницы на тульской дороге, мы застаём за их случайной встречей в избе-трактире, куда заходит возвращающийся в Петербург из деловой поездки шестидесятилетний военный, дожидаясь смены лошадей. Старые знакомые пробыли вместе в этой чистой горнице с деревянными столом и лавками, пахнущей свежесваренными щами, недолго, но сколько жизни и чувств вместила эта неожиданная короткая встреча и для героев новеллы, и для её читателей. Стихи Н.Огарёва " Обыкновенная повесть" тут же входят в ткань произведения Бунина в динамичном диалоге героев. Надежда напоминает старому любовнику, что во время их бурной любви тридцатилетней давности (а героине сейчас сорок восемь лет) "всё стихи мне изволили читать про всякие " тёмные аллеи". Скорее всего неграмотная в свои восемнадцать лет, бывшая крепостная девушка на долгие годы запомнила огарёвские строчки в исполнении молодого барина и теперь, тридцать лет спустя, цитирует их " на одной из больших тульских дорог", где расположилось её заведение. Говоря словами Огарёва,
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи...
Потрясённый неожиданной встречей, Николай Петрович предельно откровенен и честен; он дважды (опять несчастливое нечётное число " два", применённое как художественный приём Огарёвым) называет свою жизнь " обыкновенной историей", пользуясь таким образом невольно огарёвским заголовком, добавляя к этому эпитет " пошлой", то есть избитой, известной, идущей у всех по одному сценарию. Ему изменила жена, которую он " без памяти любил", бросила его " ещё оскорбительней, чем я тебя"(огарёвская тема измены). Обожаемый сын " вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести" (и вновь огарёвские мотивы в характеристике великосветской молодёжи).
Вот как теперь, оказывается, надо понимать и обощающий смысл заглавия произведения Н.П. Огарёва - уже в заголовке " Обыкновенная повесть" содержится исчерпывающая характеристика дворянского класса, подчёркнуто основное свойство его натуры и неприятие автором его безнравственных черт.
Интересно разобраться, почему всё-таки тридцатилетний Николенька (так звала его тогда Надя) читал восемнадцатилетней девушке-крестьянке именно эти стихи, не началась ли для него жизнь с подобного предательства юной девицы, которая потом хладнокровно могла встречаться с ним в свете, что так пронзительно отбразил Огарёв в своей печальной повести. Не явилась ли страсть к красавице Надежде замещением поруганного чувства и одновременно тайной местью ветреной подруге своего класса? Жанр новеллы, предполагающий недосказанность, незавершённость, открывающий художественную картину нескольких перспектив, даёт возможность вариативного читательского прочтения, и мы вправе выдвигать подобные предположения, следуя одновременно за двумя текстами, исследуя их взаимосоприкасающиеся детали.
Но очевидно, при сопоставлении двух избранных нами произведений, что пока ещё очень слабо намеченная тема крепостного права и его разрушительного воздействия на души, судьбы, нравственность людей у Н.П.Огарёва, отношение руского дворянства к этому позорному явлению - обретает первостепенное звучание у И.А.Бунина. Вспоминая красоту Надежды, восхищаясь её глазами и станом, помня, что эта девушка из народа, которой не было равных (и это признавали все), не просто подчинилась его барской прихоти, а страстно, на всю жизнь, полюбила его, что она оказалась чутка к поэзии, если и через тридцать лет помнит наизусть строки из Огарёва, старый царский вылощенный офицер краснеет от стыда, но не может не выразить Надежде своего восхищения. В отличие от героев Огарёва, герои Бунина обладают и совестью, и памятью. Встреча с постаревшей, но так и сознательно не вышедшей замуж Надеждой и яркая вспышка воспоминаний об их былой любви ещё более высветила в глазах героя грязь внутрисемейных великосветских отношений, обнаружила никчемность прожитой в унизительном браке жизни. Казалось бы, прошлое, словно похороненное под наслоениями прожитого, уже никогда не должно было заявить о себе, но оно вспыхнуло в душе героя, как в затухшем костре внезапно вспыхивают тлеющие угли.
С неистребимой очевидностью бывшая крепостная, а ныне одинокая, но самостоятельно живущая свободная предпринимательница, не только содержащая частную гостиницу, но и дающая деньги в рост (познав утончённую любовь барина, отдав ему " свою красоту, свою горячку", она уже не могла идти замуж за мужика) , получившая, как награду за все свои испытания, о которых " долго рассказывать, сударь", вольную уже от второго помещика (значит, усадьба вместе с крепостными была продана Николаем Алексеевичем) далеко оттеснила своей духовной сутью, честно прожитой жизнью всех светских возлюбленных героя, жену и любовниц. Получив свободу, а вместе с ней и первоначальный капитал (и этот факт достойно выделяет героиню из общей массы крепостных мучениц), Надежда теперь самостоятельна, независима, пока она может себя содержать, вести дело, она уважаема в своей среде (об этом поведал барину кучер на его обратном пути), она твёрдо стоит на ногах, хотя уже и сама немолода.

Зачем автор, уже долго живущий зарубежом, столкнул своих героев на пересечении русских дорог? Чтобы донести до читателя, как осязаемо, взаимопроникновенно связаны эти два понятия в генотипе русского человека - барство и народ? Чтобы бесконца краснеющему от стыда старому военному встряхнуться через этот стыд и таким образом пройти с помощью подаренной судьбой встречи через её очищающее влияние? Видно, что автору, хотя он и сам любуется плодом своего художественного воображения - его превосходительством с "красивым удлинённым лицом с тёмными глазами", всё ещё стройной фигурой военного, его высоким ростом и тем, как он " легко взбежал на крыльцо избы", - и стыдно за своего героя, и жаль его, и очень хочется ему как-то нраственно помочь. Несомненно одно: Бунин там, в эмиграции, не может без России, он постоянно думает о ней, она неистребимо живёт в нём.
В каком положении Николай Алексеевич мог бросить Надежду? Конечно, беременной. " А ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, - сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всём прочем", - так напоминает Надежда герою, в каком положении он её оставил. " Всё прочее" - это может быть и смерть незаконно рождённого младенца, прижитого от помещика, та " обыкновенная история", которая встречатся во многих произведениях русской литературы. В Надежде растворилась кровь Николая Алексеевича. Так барство, попирающее свой народ, но питающееся его соками, растворилось в нём. А русская крепостная женщина, вскармливающая своей грудью младенцев-барчат, нянчащая их? С младенчества будущий государственный чиновник или военный засыпал под её колыбльные песни, именно она, молочная мать, подчас становилась его духовной матерью, от которой он перенимал, всасывая с её молоком и песнями, родной язык. И именно она, в момент его наступающей мужской зрелости, приходила к нему в образе юной, но полной сил, физического здоровья, крепкой, загорелой селянки, вливая в него чистую молодую энергию, идущую словно от самой земли.
Судьба Надежды показывает неистребимую народную силу, выносливость, любовь русского простого человека к созидательному труду, духовную красоту и величие русской женщины - в большой степени эта некрасовская тема нашла своеобразное преломление в прозе И.А.Бунина.
В какой суд можно было обратиться крепостной? Как можно было добиваться торжества справедливости? Не было таких государственных механизмов для подневольных русских людей, и они создали свою глубокую философию долготерпения, любви и прощения, помогающую жить. Разными смысловыми оттенками наполнен диалог героев о прощении. Николаю Алексеевичу важно быть прощённым Надеждою, ведь от своей вины перед нею он не отказывается хотя бы за давностью лет. " Лишь бы бог меня простил. А ты, видно, простила", - говорит он "скороговоркой", " вынув платок и прижав его к глазам". На что Надежда отвечает так: " Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мёртвых с погоста не носят." В понимании Николая Алексеевича " простить" - не держать обиды, не сердиться, отпустить грех. В понимании Надежды " простить" - забыть, не помнить, не вспоминать. А как забыть, что было так дорого? Так огарёвская тема памяти в " Обыкновенной повести" полемически по-своему продолжается и преломляется Буниным в " Тёмных аллеях".

Сцена прощания. Надежда поцеловала у Николая Алексеевича руку (обычный жест для русской бабы крепостной России), и он поцеловал ей руку (согласимся, что это уже совсем необычный жест). В нём мольба героя о прощении, примирении, признание ранее не признаваемого равенства, нет - смиренное признание её духовного превосходства над ним, благодарность за лучшие минуты жизни (как ему это теперь ясно) именно с ней, за высоту духа.
Такое поведение русского старого дворянина, ценой страшных ошибок, потерь и разочарований пришедшего к новой жизненной философии в отношении не только женщины, безвозмездно отдавшей ему свои чувства и молодость, а в отношении, в её лице, и к своему народу, ставит бунинского героя на одно из первых мест в галерее лучших мужских портретов не только литературы русского зарубежья, но и русской литературы в целом.

Хотя основным подавляющим чувством в дальнейшем следовании в Петербург остаётся у Николая Алексеевича мучительное чувство стыда, оно, по своим духовным законам, переходит в очистительное, освобождающее от грязных наслоений жизни чувство благодарности за лучшие, " истинно волшебные минуты" к женщине с таким глубоким и ёмким именем Надежда. Поэтому и приходят на память герою по пути к поезду, на тульской дороге, " изрезанной многими чёрными колеями", любимые им огарёвские строки: " Кругом шиповник алый цвёл,стояли тёмных лип аллеи..."
Так стихи Н.П.Огарёва, перечитываемые И.А.Буниным, вызвали к жизни прекрасную новеллу, стали частью удивительной истории встречи двух русских людей, перевив их судьбы шипами страданий, но и алыми цветками истинного, не купленного на деньги, счастья, истории, оставшейся бы " для людей закрытой", если бы она ни была с таким художественным талантом поведана нам автором.
Заметим, что герой подъезжает к почтовой станции "в холодное осеннее ненастье" по дороге, "залитой дождями", а уезжает, так и не попив из самовара чаю, уже при низком солнце, " жёлто светившем на пустые поля", хотя лошади и продолжают " ровно шлёпать по лужам". Изображение осенней природы тульского края глубоко художественно сочетается с " осенним возрастом" героев новеллы и возрастом самого её автора в отличие от " весеннего возраста" молодых людей " Обыкновенной повести", поэтому, наверное, так неоспоримо мудра философская канва " Тёмных аллей". И жёлтый свет уже заходящего солнца, и мерное движение тарантаса, настраивающее на спокойные раздумья, и образ пожилого, но всё ещё красивого военного с белыми усами и бакенбардами, "ещё чернобрового", только что получившего новый, сильный, непредсказуемый, но возрождающий урок жизни, и смотрящая ему вслед из окна своей горницы Надежда, и рассуждающий о достоинствах хозяйки постоялого двора возница Клим - во всех этих картинах нам щемяще зримо является Россия 50х-60х годов 19-го столетия, страна тёмных таинственных аллей и необыкновенных человеческих повестей, в её медленном, но неуклонном поступательном движении.