Кто такой максим горький. Литературно-исторические заметки юного техника
Английский романс
Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежное сердце!
Я плачу, я стражду, -
Душа истомилась в разлуке.
Я плачу, я стражду!
Не выплакать горя в слезах...
Напрасно надежда
Мне счастье гадает, -
Не верю, не верю
Обетам коварным:
Разлука уносит любовь...
Как сон, неотступный и грозный,
Соперник мне снится счастливый,
И тайно и злобно
Кипящая ревность пылает...
И тайно и злобно
Оружия ищет рука...
Минует печальное время,
Мы снова обнимем друг друга.
И страстно и жарко
Забьется воскресшее сердце,
И страстно и жарко
С устами сольются уста.
Напрасно измену
Мне ревность гадает, -
Не верю, не верю
Коварным наветам!
Я счастлив! Ты снова моя!
И всё улыбнулось в природе;
Как солнце, душа просияла;
Блаженство, восторги
Воскресли в измученном сердце!
Я счастлив: ты снова моя.
Август 1838
Бал на льду
Помнишь ли, мой идол гордый,
Праздник в честь седой зимы -
На груди немой и твердой
Льдом окованной Невы?
Звезды блещут на балконах,
Солнца ночью зажжены,
И в кристальных павильонах
Разноцветные огни.
Дико, весело и шумно,
Мчатся тени на коньках...
Пламя тешится безумно
Над красавицей в цепях.
Пламя, шум и звуки рая
Не разбудят ото сна;
И русалка ледяная
Безответно холодна!
В этом мифе муки страстной
Полный смысл моей мечты:
Пламя - это я, несчастный,
Ледяная - это ты!
Беги, фонтан, лети, фонтан...
Беги, фонтан, лети, фонтан,
Алмазной пылью рассыпайся!
Блестящим солнцем осиян,
То упадай, то возвышайся!
Ты жизнь моя, ты мой портрет!
Один, в саду благой природы,
Не ведая мирских сует,
В беседе чувства и свободы,
С моей божественной мечтой,
С моею радостью прекрасной,
Слова в созвучности согласной
Мечу обильною струей.
Я счастлив, как и ты! Свободно
Я лепечу слова мои,
Как ты бросаешь своевольно
Свои зеркальные струи.
Я не желаю глупой славы
И гордых не маню очей,
Не пью людских похвал отравы
И не горю в огне страстей.
Брат Платон
Кто с юных дней до зрелых лет
С неизменимою фигурой
Считает тысячу побед
Над хитрой женскою натурой? -
Невинных дев, коварных жен
Любовью, рыцарской щекочет,
В делах любви - Наполеон,
Возьмет в полон, кого захочет?
Кто за трапезой меж друзей
Решит громовым ГЛАСОМ споры
И оппозицией своей
Всю ночь питает разговоры?
И с кубком хладного вина
В хмельном и шумном океане,
Меж пьяных волн кто - как скала
Стоит один - при фортепьяно?
Кто другу вечной дружбой рад?
Пред жертвой ближним-не бледнеет?
И за добро добром богат?
Нет Денег - делом не скудеет?
На благодарность не ведет
Душ мелких мелкого расчета?
Кто в друге зла не вспомянет?
Забыть его- одна забота...
Кто мыслью, жертвой и трудом
Родным служил, как мать им служит;
Во сне, на бале, за столом
Об них душей любящей тужит?
Но не для света этот стих,
Понятен он и свят для слуха.
Который слушать нас привык.
Тот стих - иному оплеуха.
И дождь несчастий и скорбей
Не возмутит священных правил
Досады, зла в душе твоей
Ни тени злобной не оставил.
Надежно, весело, светло
На небо смотришь ты с молитвой!
Врагам и клевете назло
Ты горд твоей ПОСЛЕДНЕЙ битвой!
Свети, Платон! Мой друг! Мой брат!
Но я забыл законы моды
Для именин не пишут оды.
Застольную!.. Платон!. Виват!
Встреча пароходов
Вчера кипело бурно море;
Был смертный пир в его валах
И ветр на бешеных крылах
Гулял на голубом просторе...
Зачем сегодня тишина?
Без волн зеркальная равнина;
Как будто ангелом, пучина
Усмирена, усыплена.
Зачем так празднично одета
Окрестность дальних берегов
И небеса без облаков
Полны невинного привета,
Струится воздух чуть дыша,
Гуляют чайки на свободе?..
Есть и в вещественной природе
Предчувствий полная душа.
Смотри, морская колесница
Летит жемчужного стезей:
Там и она - мой рай земной,
Моя любовь, моя царица...
Как звезды, вспыхнули глаза,
Душа надеждой разыгралась...
Всё пронеслось! Одна слеза
В очах обманутых осталась!
Вчера, увенчана алмазной диадимой...
Вчера, увенчана алмазной диадимой,
С приятной важностью высокого чела,
Ты неожиданно к окошку подошла,
И сердце облилось тоской невыразимой.
Ты встретила смущенный мой поклон
Каким-то снисходительным приветом,
И музам я опять насильно возвращен,
Против желания опять я стал поэтом.
Я снова предался мечтаньям о тебе:
Догадкам радостным, обманчивой надежде,
То бурной ревности, то ласкам и мольбе,
Всем чувствам бешеным живой любви, как прежде.
Заметив страстную души моей грозу,
Ты медленно ушла к далекому камину,
И я опомнился! невольную слезу
Снял с бедных глаз... Но всё глядел на диадиму,
В вечернем сумраке вечернею звездой
По-прежнему в венце брильянтовом сияла,
Как будто, гордая, на дерзкий пламень мой
Алмазной диадимой отвечала.
«Не забывай, что я, - хотела ты сказать, -
Как звезды высока, блистательна как звезды,
Там, где одни орлы свои свивают гнезды,
Приземной пташке не летать».
Есть имена: любовника, супруга...
Есть имена: любовника, супруга...
Их ветхий смысл был дорог всем векам;
Но, ангел мой, простое имя друга
Я предпочту всем прочим именам.
Нет, не дари и этого названья,
И в дружбе есть корыстные мечты;
А у престола чистой красоты
Преступны и чистейшие желанья!
Нет! Бог с тобой! Любовью безыменной
Доволен я - мне нечего желать:
Есть слезы у меня, твой образ вдохновенный,
Живою памятью так верно сохраненный,
И горькое умение страдать.
Жаворонок
Между небом и землей
Песня раздается
Неисходною струей
Громче, громче льется.
Не видать певца полей,
Где поет так громко
Над подружкою своей
Жаворонок звонкий
Ветер песенку несет,
А кому - не знает.
Та, к кому она, поймет,
От кого - узнает.
Лейся ж, песенка моя,
Песнь надежды сладкой...
Кто-то вспомнит про меня
И вздохнет украдкой.
Закон
Увы! в природе есть единственный закон,
Незнающий ни льгот, ни исключений:
Ему, ужасному, мир бедный поручен,
Как инквизитору власть пытки и мучений,
И не спасет от гибельных сетей
Несправедливого всеобщего закона
Ни Александров меч, ни мудрость Соломона,
Ни черный мрак темниц, ни глубина степей.
Не много слов на траурной скрижали:
«Люби» - «Страдай» - и только! Но суров
Всемирный смысл непреходящих слов.
Века прошли, любили и страдали.
Закон смешон, пока неизъясним.
Закон премудр, когда он прост и ясен,
Друзья мои, «закон любви» прекрасен.
Но я постиг его несчастием моим.
Молю вас, страшных слов умом не постигайте!
Без размышления идите в горький путь;
Не думайте природу обмануть.
Живете!... Так любите и страдайте!
Заутра я приду к заветному порогу...
Заутра я приду к заветному порогу
И имя тайное таинственно спрошу.
Мне скажут: «Здесь!» - я весь воскликну: «Слава богу!»
Мне скажут: «Нет!» -
ни слова не скажу,
Но медленно по лестнице высокой
Я потащусь в торжественный покой;
Приветом заглушу порыв тоски глубокой,
Улыбкой оживлю печальный образ мой.
Клянусь! Никто моих страданий не заметит.
Но если «здесь!» ... Не поручусь! В очах
Любовь волшебным пламенем засветит,
И вспыхнет жизнь во всех моих чертах.
Как вихрь, я пролечу дрожащие ступени,
Войду... - и долу упадет мой взор,
Без мыслей потечет несвязный разговор,
И задрожат смущенные колени.
Так грешный жрец, входя в заветную святыню,
Заранее ведет беседу с божеством...
Вошел, узрел блестящую богиню -
И пал немой во прах пылающим челом.
И я люблю душистые цветы...
И я люблю душистые цветы,
И вольных птиц воздушные напевы,
И речь разумных жен, и лепет юной девы,
И вымысла изящные мечты!
Да! занимательны природа и искусство
Во всей обширности и полноте своей...
Но разлагать, учить - гораздо веселей
Одно, отдельное, особенное чувство.
Приятно, любопытно наблюдать,
Каким путем идет всемирный предрассудок,
Как сердце рвется мир несбыточный создать,
Как этот мир разбить старается рассудок,
Как человек страстям, и мелким и пустым,
Вид добродетели дает, себялюбивый!
Как, обаян их прелестию лживой,
Несмысленно идет за призраком немым.
Молчит видение - ни слова не ответит!
Порфирой радужной скрывая тайный вид,
Бежит видение, к могиле добежит...
И гробовым огнем свой страшный лик осветит.
Блажен, кому соблазн страстей был незнаком,
Кого не потрясли земные предрассудки,
Кто хитрым и расчетливым умом
Их чествовал, им веровал - для шутки!
Из пятой песни
В то же время вассал молодой у первой ступеньки,
Перьями шляпы помоста касаясь, читал поздравленье.
Много романов прочел он для этой торжественной речи,
Много ночей он слагал кудрявое слово. Франциска
Сравнивал он с царем Требизонтским, Марию -
С славной волшебницей Индии, которая в сказке
С неба земель Требизонтских и ночи и тучи изгнала...
«В это мгновенье, - вассал продолжал, - мне рыцарство
в тягость:
Лучше желал бы я быть трубадуром бедным и темным,
С песней в устах, с гитарой в руках, на струнах Орфея
Славу Франциска, сиянье Марии до царства Плутона
В лодке Харона я бы довез... Самой Прозерпине
Я бы об вас рассказал, светила великого царства...»
Риццио, гордо пылающим взором окинув собранье,
Не дал заученной речи окончить! Возле вассала
Он преклоняет у той же первой ступеньки колено
Благоговейно и начал звонкую строить гитару...
Все изумились: дамы привстали, меж рыцарей ропот,
Герцог де Гиз покраснел от досады, но, свадебный
праздник
Новой тревогой смутить опасаясь, сказал громогласно:
«Риццио, славный певец итальянский, желает поздравить
Юных супругов, властителей наших, свадебной песнью.
Графы, бароны и рыцари, отдых венчанным супругам
Нужен в тяжелом обряде, и мы допустили Давида
Долг свой теперь же исполнить прежде других
трубадуров!..»
Герцог поправил, хотя и неловко, дерзость Давида,
Все успокоились, ропот затих, а Риццио начал:
Рыцарь! Неправедно пышное слово, -
Холодно дышит в нем вялый расчет;
Песни вчерашней, чужой и готовой,
Рыцарь, прости! трубадур не поет.
Он поклоняется солнцу с зарею,
Вечером песнью встречает луну,
Свежею песнью, невинной, живою...
Слово и звуки подвластны ему,
Шелест дубравы, (и) бури, и громы,
Каждая дума, и каждый предмет
Сердцу певца от рожденья знакомы,
Он их легко и понятно поет.
Всё повинуется чудному дару,
Всё отражается в ярких стихах...
Взглянет -и строит поспешно гитару...
Рифмы кипят в воспаленных устах.
И у престола певец не смутится...
Пышность - родная богатым мечтам, -
Великолепье в стихах отразится,
Роскошь даст роскошь нарядным словам!
Тихо он стал продолжать, выжимая каждое слово...
Каждое слово, казалось, дорого стоит Давиду.
Много слов не мог досказать, во многих аккордах ошибся...
Но у престола, где в царской порфире
Ангел в небесной красе восседит...
Струны порвутся на трепетной лире...
Сердце не петь, а молиться велит...
Все друг на друга взглянули, Риццио бросил гитару,
Встал, на Марию глаза устремил и в странном восторге
Будто безумный стал говорить, и слезы - ручьями...
Звуки ложны; выраженья
Слабы, вялы, неверны;
Словно крылья вдохновенья
Молнией опалены!
Сердце будто небом дышит,
Смысл потерян слов земных,
И душа цепей своих,
Вдохновенная, не слышит...
Перед ангелом - во прах!
Небо у меня в очах...
Землю я возненавидел,
Потому что небо видел!..
И с слезами на очах,
И с молитвой на устах
Я паду пред чудной девой,
Пред небесной королевой,
Перед ангелом - во прах!
Странное дело! Хвалить королеву грехом не считалось!
Каждый, кто мог сочетать две рифмы, славил Марию.
Многим герцог де Гиз платил за стихи и за речи,
Сам на свой счет их печатал в Париже, Бордо и Лионе,
В пользу вдов и сирот продавал их на рынках. Нередко
За сто стихов приглашал и в Лувр мещанина с предместья,
Медом дворцовым потчевал кравчий; великий конюший
С царской конюшни коня присылал мещанину в подарок.
Видно, за лесть награждали тогда, а за правду казнили.
Риццио искренно пел: он ангела видел в Марии.
Хладный, без чувств он повергся к ногам королевы; Мария
Вдруг побледнела и бросилась к герцогу; герцог сурово
Стражу призвал, указал на певца, и стража поспешно
С царских очей унесла бездушное тело Давида.
Империя
У ног могилы Гедымина,
Теснясь, толпится шумный град;
Пред ней разбитая твердыня
Великокняжеских палат.
Пред злачным куполом могилы
Церквей восходят купола,
И громы русского орла
У той могилы опочили...
О Гедымин! В стране родной
Почиет мирно пепел твой!
Кругом враги когда-то были, -
Дивонцы, Новгород и Псков;
Татар, волынцев, поляков
Сюда наезды заходили;
Кругом сто княжеств и врагов,
Сто исповеданий различных
На ста языках, и столичных
Сто многолюдных городов.
Но смолкли бури боевые:
И все и вся - теперь Россия!
Не семь холмов, а семь морей -
Подножие святой державы!
Три части света - ложе ей,
Полмира - мера русской славы!
И, будто дома, рыжий финн
Могилу роет Митридата,
С товаром тащится литвин
От Арарата до Карпата,
С Амура в Калиш наш солдат
Идет прогулкой на парад!
К Дону
Здорово, старый Дон, здорово, Дон унылый!
Как родина моя, ты стал мне свят и мил;
Я полюбил тебя из всей казачьей силы,
Твои печали все к душе своей привил.
Казацкая страшна была когда-то сила:
С своими лодками ты пенил Черный понт,
И кланялся тебе Азов и Трапезонт.
Но ты разбогател - и зависть страх сменила!
Уж не к тебе идут, а ты к ним на поклон!
Богат ты, старый Дон, и углем, и вином,
И рыбой всякою, и солью, и скотом.
Богат ты, старый царь Азовского поморья,
Тебе не надобно стороннего подспорья;
Богат, а сам в пыли лежишь!
Как у младенца, спит твоя простая совесть,
Бредешь ты нищенски и про себя ворчишь
Геройских дел и бед страдальческую повесть,
Я вслушался в нее, запечатлел душой,
Ношу ее в себе и донесу потомкам...
Всплесни же, старый Дон, веселою волной,
Благословенье дай казачества обломкам.
Ведь ты пред смертию - твой час последний бьет!
Под орифламмою священных преимуществ
В грудь благородную граф Киселев воткнет
Меч государственных имуществ.
В саду, в окне, в театре и карете
Ты чудно хороша, ты чудных чар полна;
Как роза пышная в своем роскошном цвете,
Ты будто прелестью своей утомлена;
Но томного певца тоскующие взоры
До сердца твоего не могут достигать...
И на тебе была господня благодать,
Как на святом челе святой Элеоноры,
Но едкий света блеск, но шум его забав,
Но лесть бездушных душ, притворство и бесстрастье.
Обезобразили естественный твой нрав...
Зато - ты обрела свое _земное счастье_.
О, будь же счастлива! И счастие твое
Нашло ответный стих в восторженном поэте:
Ты вдохновение, _ты счастие мое_
В саду, в окне, в театре и карете.
К чему? Как будто вдохновенье...
К чему? Как будто вдохновенье
Полюбит заданный предмет!
Как будто истинный поэт
Продаст свое воображенье!
Я раб, поденщик, я торгаш!
Я должен, грешник, вам за злато,
За сребреник ничтожный ваш
Платить божественною платой!
Я должен божью благодать
Пред недостойными ушами,
Как дар продажный, расточать
Богохуливыми устами!
Погибни, златодушный мир,
Высоких помыслов пустыня!
Не сребролюбия ль кумир
Твоя единая святыня?
Не мзда ли - царь в твоей земле?
Пред распаленными очами
Не гидра ль движется во мгле
Бесчисленными головами
И жаждет мзды за пенязь свой?
Смотрите, взор их златом блещет,
Грудь сребролюбием трепещет,
Уста курятся клеветой.
И вам ли слушать песнопенья?..
Прочь, дети смрадные греха!
Для торгашей нет вдохновенья,
Нет ни единого стиха!
Леноре
Ленора! с страхом и слезами
Давно молюсь перед тобой
Моими тайными стихами,
Моею тайною мольбой.
Порой, соскучив шумом света,
Домой рассеянно придешь,
Возьмешь молитвенник поэта,
Читаешь, дремлешь и уснешь!
Ни легкой тени подозренья,
Кому молитвы сложены,
Кому певцом посвящены
И жизнь, и ум, и вдохновенья.
И слава богу! Может быть,
Спасительно страдать украдкой,
Действительность - надеждой сладкой,
Сомненьем - веру заменить.
Наш век похож теперь на рынок...
Наш век похож теперь на рынок,
Где торг идет подлогом и обманом;
Кругом все интерес да эгоизм.
Ты верно сам, да и не раз, заметил,
Что в бескорыстие и беспристрастье
Никто малейшей веры не имеет.
И видят подвиг честности высокой,
А головой сомнительно качают.
Зачем же и любви искать в женитьбах?..
Теперь не женятся, теперь торгуют
Супружеством. Невестам аукцион;
Которая богаче, та и лучше...
Теперь жена, не жизни цель, а средство... .
Что жизнь теперь сама? - Толкучий рынок,
Где руки всех в чужих карманах шарят.
Бог с вами, с вашим веком, с вашей жизнью!
Блажен кто может разуметь возможность:
Пустынником жить посреди людей...
О боже мой, как я ее люблю!...
О боже мой, как я ее люблю!..
Ни крик врагов, ни шум разгульный пира
Не отвлекут от моего кумира
Крылатых дум! Я всё ее пою!
Но стих моих страданий глух, невнятен,
Он к темноте загадочной привык;
Но вече чувств - особенный язык,
И редкому он может быть понятен.
В моей любви нет людям откровенья!
Пусть я паду под тайною моей,
Пусть в жизни не увижу вдохновенья,
Но не отдам любви на суд людей!
Я не скажу печального признанья
Ни ей, ни вам, враги страстей святых!
От вашего до моего страданья
Нет переходов, ступеней земных.
Прочь, искренность! Скорее - легкой птице,
Когда уж должно откровенным быть!
Еще скорей - разрушенной гробнице
Решусь любовь несчастную открыть;
Но никогда Элеоноре милой
Ни страстных слов, ни взоров не пошлю,
А прошепчу сам про себя уныло:
«О боже мой, как я ее люблю!..»
Охлаждение
Чужое счастье втайне видеть,
Чужою радостью страдать,
Любить и вместе ненавидеть,
То прославлять, то проклинать,
Завистливым и злобным взглядом
Искать _ее_, искать _его_,
Исполниться мертвящим ядом
В пустыне сердца своего
И, заразив кругом вниманье
Ядоточивой клеветой,
Хранить коварное молчанье
Перед смущенной красотой
И только изредка сурово
В бесстрастный, хладный разговор
Бросать двусмысленное слово
Иль подозрений полный взор;
Смеяться тайными слезами
И плакать смехом; то, дрожа
Недужно, - жаркими руками
Искать отравы иль ножа...
Вот это _ревность_.
Но, по счастью,
Мне эта страсть давно чужда,
Душа поэта предана
На жертву жадному бесстрастью.
Смотрю на прочную любовь,
Взаимную холодность вижу...
Спокойна опытная кровь:
Я - ни люблю, ни ненавижу.
По суше и морям - вы странствовали много...
По суше и морям - вы странствовали много.
Тьму видели чудес и бездну пустяков.
Но вам случилось ли, на месте, иль дорогой,
Заметить, повстречать поэта без стихов?
Увы! Сокровища души не оскудеют;
Но, глядя на людей, сжимается душа,
Из сердца каплет кровь, слова в устах
И прячется поэт, как Зоофит, в себя,
И раковину сжав жемчужными краями,
Он перл поэзии уносит по морям...
Бьют бури, хляб килит, над ярыми валами
Он безопасный спит и мир - его в мечтах!..
Теперь живых стихов у нас вы не ищите,
Их лепят на заказ по мертвым образцам...
Вы лучше странствуйте по суше и морям!
Тогда поэзию вы прозой оживите.
Попутная песня
Дым столбом - кипит, дымится
Пароход...
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится
Наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.
Нет, тайная дума быстрее летит,
И сердце, мгновенья считая, стучит.
Коварные думы мелькают дорогой,
И шепчешь невольно: «О Боже, как долго!»
Дым столбом - кипит, дымится
Пароход...
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится
Наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.
Не воздух, не зелень страдальца манят, -
Там ясные очи так ярко горят,
Так полны блаженства минуты свиданья,
Так сладки надеждой часы расставанья.
Дым столбом - кипит, дымится
Пароход...
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится
Наш народ.
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле.
Пора любви, пора стихов...
Пора любви, пора стихов
Не одновременно приходят...
Зажжется стих - молчит любовь,
Придет любовь - стихи уходят.
Зачем, когда моя мечта
Любимый образ представляла,
Молчали мертвые уста
И память рифм не открывала?
Нет! Я любил ее без слов,
Я говорил об ней слезами...
Поверьте, звучными стихами
Не выражается любовь...
Как память сладкого страданья,
Стихи вослед любви идут
И, как могилы, берегут
Одни воспоминанья!
Прости! Корабль взмахнул крылом...
Прости! Корабль взмахнул крылом,
Зовет труба моей дружины!
Иль на щите иль со щитом
Вернусь к тебе из Палестины.
Молва о подвигах моих,
Шумя, придет моим предтечей,
И лавр из нежных рук твоих
Наградой будет мне и встречей.
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Сто битв, сто рек, сто городов
О имени твоем узнают,
На сто языках сто певцов
И запоют и заиграют!
И, вновь волнуясь и шумя,
Твоей великой славы полны,
К твоим стопам примчат меня
Могучие, седые волны...
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Но если приговор судьбы
В боях пошлет мне смерть навстречу,
На грозный зов ее трубы
Я именем твоим отвечу!
Паду на щит, чтоб вензель твой
Врагам не выдать, умирая;
И, побежден одной судьбой,
Умру, тебя благословляя!
Клянуся сердцем и мечом:
Иль на щите, иль со щитом!
Простите, добрые друзья!...
Простите, добрые друзья!
Нас жизнь раскинет врассыпную,
Всё так, но где бы ни был я,
А вспомню вас - и затоскую!
Нигде нет вечно светлых дней,
Везде тоска, везде истома,
И жизнь для памяти моей -
Листки истертого альбома.
Разгул - с отравленным вином,
Любовь - с поддельными цветами,
Веселье - с золотым ярмом,
И лесть - с змеиными устами...
Прощайте, глупые мечты,
Сны без значения, прощайте!
Другую жертву суеты
Игрой коварной обольщайте.
А слава, рай когда-то мой,
Возьми назад венец лавровый!
Возьми! Из терний он! Долой
Твои почетные оковы!
Другого им слепца обвей!
Вели ему на чуждом пире,
Гостям в потеху, у дверей,
Играть на раскаленной лире!
Есть неизменная семья,
Мир лучших дум и ощущений,
Кружок ваш, добрые друзья,
Покрытый небом вдохновений.
И той семьи не разлюблю,
На детский сон не променяю,
Ей песнь последнюю пою
И струны лиры разрываю.
Простите, люди: сердцу больно...
Простите, люди: сердцу больно
Утратить счастье многих лет,
Нарушить жертвой добровольной
Души торжественный обет.
Я расскажу вам, - были годы,
Душа невинностью цвела,
Два дара гордо берегла -
Дар вдохновений и свободы.
Свободный стих звучал шутя,
Шутя играло вдохновенье;
Из сновиденья в сновиденье
Летало божие дитя.
Везде простор, везде приволье;
Жизнь была чудно хороша!..
И крепла вольная душа,
Как дикий лев на дикой воле.
День счастия ничтожно мал,
Путь независимости тесен.
Я шел вперед, бледнел, страдал,
Но никогда не торговал
Богатством сладкозвучных песен.
Теперь уж всё известно вам!
Певца, страдальца, не вините;
Внимайте заказным стихам,
А слову дерзкому простите.
Просьба поэта
Дай мне любви - душа воспламенится,
Дай взоров мне приветливых, живых,
Огонь поэзии отрадно загорится,
И загремит торжественно мой стих.
Твои уста с жемчужным ожерельем,
Твое чело в каштановых власах,
Твой глаз с младенческим весельем
И сладкий звук в твоих речах -
О, для всего найду я выраженья!
Как древний жрец, наитый божества,
Исполнюсь я живого вдохновенья,
И будут чар полны ничтожные слова!
Распутье
Есть в парке распутье, - я знаю его.
Верхом ли, в златой колеснице,
Она не минует распутья того,
Моя молодая царица.
На этом распутьи я жизнь просижу,
Ее да ее ожидая.
Поедет - привстану, глаза опущу,
Почтительно шляпу снимая.
И сердце с вопросом: взглянула ль она?
Певца увидала ль смущенье?
Сурова ль сегодня, мила ли, нежна?
Какое в лице выраженье?
«Зачем же ты быстрых не поднял очей?
Для взоров и боги доступны!»
- «Не смейтесь, молю вас, печали моей!
О други, те взоры преступны».
Романс
Стой, мой верный, бурный конь,
У крыльца чужого!
И земли сырой не тронь
Сребряной подковой.
Я как тень проникну в дом,
Ложе их открою,
Усыплю их вечным сном,
Смертью упокою.
Вот тогда неси меня
На утес высокий,
И с утеса и с себя
Брось в Хенил глубокий...
Чую звонкий стук копыт,
Слышу стон ревнивый,
Быстрой молнией летит
Конь его ретивый.
Сердце дрогнет, мгла в очах,
Слезы кровью льются,
Нет молитвы на устах,
Речи страхом рвутся...
Брось кинжал, он не спасет, -
Рок его притупит;
Пусть изменница умрет, -
Смерть прощенье купит.
Брось кинжал и смерти жди,
Соблазнитель милый,
Мы умрем, как рождены,
Для одной могилы!
Три кипариса над могилой
Бросают тень на три луны,
Три разноцветные чалмы
Качает ветр уныло.
Кругом равнина грустно спит;
Лишь в свежий дерн могилы новой
Конь, андалузский конь стучит
Серебряной подковой.
Романс Риццио
Кто она и где она -
Небесам одним известно,
Но душа увлечена
Незнакомкою чудесной.
Верю, знаю: день придет,
Сердце радостно смутится,
Деву тайную найдет,
И мечта осуществится.
Ветер знает, кто она,
Облака ее видали,
Как над ней издалека
Легкой тенью пробегали.
Соловьи поют об ней,
Звезды яркие блистают
Взорами ее очей,
Но ее не называют.
Сербская элегия
Расскажи мне, добрый Серб,
Про твою отчизну!
На тебя ль, честной народ
Взводит укоризну:.
Будто ты булат отцов
Под землей хоронишь
И под Цесарским орлом
Добровольно стонешь?
Старых ран, счастливый брат,
Не тревожь напрасно!
Я - свободу, жизнь и честь
Подарил прекрасной!
Если дочь своих врагов.
Ты женой голубишь;
Ты и брата и отца.
Той жены полюбишь.
Да! взор мой на тебе, но не тобой пылает:
Он отдаленным сходством поражен,
Несбывшихся надежд великолепный сон
В твоих очах задумчиво читает.
Как бледный свет луны порой животворит
Немую живопись, немое изваянье,
Так воскрешает твой полупрекрасный вид
Изящное об _Ней_ воспоминанье.
Гордись! Судьба тебе немало подарила!
Приятно божье солнце отражать,
Быть отблеском вполне прекрасного светила,
Сиянием небес блистать и согревать.
Ходит ветер у ворот, ...
Ходит ветер у ворот, -
У ворот красотки ждет.
Не дождешься, ветер мой,
Ты красотки молодой.
Ай люли, ай люли,
Ты красотки молодой!
С парнем бегает, горит,
Парню шепчет, говорит:
«Догони меня, дружок,
Нареченный муженек!»
Ай люли, ай люли,
Нареченный муженек!
Ой ты, парень удалой,
Не гоняйся за женой!
Ветер дунул и затих, -
Без невесты стал жених.
Ай люли, ай люли,
Без невесты стал жених!
Ветер дунул, и Авдей
Полюбился больше ей...
Стоит дунуть в третий раз -
И полюбится Тарас!
Ай люли, ай люли,
И полюбится Тарас!
Холмистые дали как волны...
Холмистые дали как волны
Над морем тумана встают,
И силы, и свежести полны,
Пришельца в объятья зовут!
За _о_трогом - лес в отдаленьи,
За нивою - зеркало вод;
Овраги, потоки, каменья -
В трущобе, сердито беснуясь,
Холодный грохочет ручей,
Туманы ложатся, волнуясь,
А в роще гремит соловей.
Как серны, привычные кони
На черных висят крутизнах
Иль стелятся с жаром погони
По утлым тропинкам в горах.
И смотрит Юпитер приветно
На наш врассыпную поход,
И ждет нас на сон безответный,
Нас Веспер на сходку зовет.
Аврора проснулась, умылась,
Румяным потоком легла,
И Токсова даль озарилась,
И Фебом сменилася мгла.
Венчанный возница пускает
Своих лучезарных коней,
И, кудри откинув, сияет
В парадной ливрее своей.
И обдал он златом озера,
Кустарники, долы, леса...
Мы Фебу воскликнули: «Фора!
Брависсимо! vivat, ура!»
Хор невольниц
На востоке солнце блещет,
На закате месяц спит,
В синеве звезда трепещет,
Море золотом горит.
Но пред яркими очами
Чернокудрой красоты,
Солнце_ с ясными лучами,
Ты темнее темноты.
Пред жемчужной белизною
Нежно-пламенных ланит
За серебряной фатою
Месяц, как мертвец, глядит.
Подними покров небрежный
В пору утреннего сна, -
Что пред грудью белоснежной
Сребропенная волна?!
Поцелуем сон ленивый
Отжени от красоты -
И заблещет взор стыдливый
Ярче утренней _звезды_...
Чего весь Рим на Ветряной Горе...
Чего весь Рим на Ветряной Горе,
У врат Святого Духа ждет печально?
Зачем огни горят в монастыре?
И Чинтио в одежде погребальной
Один стоит в соборном алтаре?
О ком поют так смутно в келье дальной?
Идут!.. Чей гроб и в лаврах, и цветах
На иноческих движется плечах?..
Заприте храм! Людскому состраданью
Не дайте прах великий оскорблять!
Не люди ль Тасса предали страданью;
Теперь пришли убитого венчать!
Не верьте их пустому покаянью:
Шевелится у брегов.
Раззолочен, разукрашен,
Ялик Кесаря дрожит;
Кесарь, как погода, мрачен,
Сердце ужасом болит.
Смотрит Кесарь на волненье,
Как на бунт стрельцов, и ждет
Скоро ль с бота повеленье
Государь ему пришлет
Восвояси_ воротиться...
Но, крыле раскинув, бот,
Словно лебедь, в даль плывет.
Нет указа воротиться!
Гром и молния; под тучей
И бесстрашный и могучий
Тихо плавает Орел.
Презирая непогодой,
Он зачем туда пошел
На неравный бой с природой?
Что ему твой треск громов!
Буря сильному знакома.
Он у самых облаков
Учит молодых орлов
Не бояться бурь и грома.
Петергоф
...
Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?
Весну цветов, живую младость
Как бремя, как недуг влачить?
Люблю смотреть на след картечи,
На сабли благородный след,
Когда герою славной сечи
По крайней мере сорок лет.
Но не смотрю без укоризны
На бледность юного лица,
Когда его лишило жизни
Клеймо военного свинца.
Люблю вечернее светило,
Когда оно, свернув крыле,
Исполнив день, на влажной мгле
Кровавым шаром опочило.
Но если б утренней порой
Оно вослед младой деннице
Над изумленною землей
Всплыло в вечерней багрянице?..
Поверьте, и печаль красна!
Легко ее земное бремя,
Когда, ожиданна, она
В законное нагрянет время.
Но преждевременно отжить!..
Для всех блистательную младость
В немой истоме растопить!..
Э, други, полно! Что за радость
Любить и нелюбимым быть?
Элегия
Я здесь опять! Я обошел весь сад!
По-прежнему фонтаны мечут воду,
По-прежнему Петровскую природу
Немые изваянья сторожат;
Сто тридцать лет по-прежнему проходят,
Душа готовит им восторженный привет;
Как волны, по сердцу стихи толпами ходят,
И зреет песнь...
Но не дозреет, нет!
Солнце к соловью не ходит:
Не у солнца он живет.
Если ж солнце не восходит,
Соловей не запоет...
Так и певец, - без женщины любимой
Нет вдохновения, нет песен и стихов.
Но луч очей блеснет жены боготворимой -
И что небесный гром, что шум твоих валов!..
Пусть недоступная, в вельможеском уборе,
С бесстрастьем на устах, с холодностью во взоре, -
О, чудно зазвучит песнь чудная моя!
Но без нея?..
Вот солнце закатилось;
На кратковременный покой царя светил
Военный хор с почетом проводил;
Вот рябь морских валов луной осеребрилась;
Все разошлись. Кронштадтской пушки гул
Приплыл с последним ветром запоздалый;
Петровские деревья задремали,
На их листах последний ветр уснул.
Всё упокоилось.
Но для души безумной
Нет мира в тишине: ее грызет тоска;
Сто песен в ней гремит и пламенно и шумно,
Но в этих песнях нет ни одного стиха.
Петергоф
Я изнемог!.. Откройте путь другой!...
Я изнемог!.. Откройте путь другой!
В душе моей зажгите пламень новый!
Молю вас: сострадательной рукой
Сорвите с жизни тяжкие оковы!
Я упаду... Мертвящая тоска
По каплям яд в больное сердце давит.
То оживит его умышленно, слегка,
То снова едкой горечью растравит...
Мне скучен стал, противен божий свет;
Несносен музы ласковой привет;
В родных досадна искренняя нежность
И дружбы оскорбителен привет...
Я болен, а недуг мой - безнадежность.
Кукольник Нестор Васильевич
(20 (8) 1809, Петербург - 20 (08).12.1868, Таганрог, похоронен на даче (в Дубках)) - драматург, поэт, издатель, композитор, общественный деятель.
Родился в Петербурге в семье педагога, приглашенного в Россию из Австро-Венгрии. По национальности - карпаторус (русин), по вероисповеданию - униат (греко-католик). Его крестным отцом был император Александр Первый. Домашнее воспитание получил в семейном кругу, далеком от русского общения. В 1829 году окончил Нежинскую гимназию высших наук князя Безбородко. Выпущен без аттестата, так как был основным обвиняемым по «делу о вольнодумстве», начатом по доносу вскоре после декабрьских событий 1825 года (восстание декабристов). Попал под надзор III отделения. После окончания гимназии переехал в Вильно, где работал преподавателем русского языка. Был автором учебника, пользовавшегося успехом у литовского населения.
Литературным творчеством начал заниматься в гимназии, но первые опыты были изъяты при обысках по «делу о вольнодумстве». Расцвет литературной деятельности падает на Петербург, куда он переехал в 1831 году. Известность получил в 1834 году, когда на сцене Александринского театра в бенефис Каратыгина была поставлена «Рука Всевышнего Отечество спасла». Драма была одобрена императором Николаем Первым.
В этот период, по мнению первого хранителя Пушкинского дома Б.Модзалевского, К. входит в число «близких к Пушкину» людей. Прямых доказательств этому пока не обнаружено, но в 1893 газеты сообщали, что в Таганроге обнаружены письма Пушкина к К., автопортрет и рукописи, о судьбе которых сегодня ничего не известно.
Творчество К. обширно и многогранно. Драматургия К. должна рассматриваться как своеобразный буфер между российской исторической драмой первой трети Х I Х и второй половины Х I Х века. Наряду с драматургией К. успешно пробует силы в жанре авантюрного романа, исторической повести, художественной критике, искусствоведении, поэзии и даже музыке. В 1836 года издает ряд периодических изданий искусствоведческого характера («Художественная газета», журналы «Дагеротип» и «Иллюстрация»). Писатель также стоит у истоков жанра драматической поэмы. Он первый использовал и ввел в обиход приемы и мотивы, которые позднее найдут отражение в творчестве А.К.Толстого, Л.А.Мея, М.И.Цветаевой и других. В поэзии своими поисками К. предвосхитил новшества К.Бальмонта, И.Северянина, А.Белого, Д.Бурлюка. Он владел литературными методами, основанными на теории символов, архетипов: К. извлекал из человеческого подсознания определенные модели поведения. «Уходящие тени» у него не столько в человеческом бытии, сколько в ушедших исторических образах России, которую спасала «Рука Всевышнего». К. также первым в русской литературе представил новый тип жанра исторического романа, нашедшего потом на Западе блестящее воплощение в романах Дюма. Его можно рассматривать и как предшественника историко-биографического жанра, в наше время получившего свое развитие в романах-исследованиях Андре Моруа.
В период наибольшего творческого взлета К. сближается с композитором М.Глинкой и художником К.Брюлловым (создание первой в России «богемы»). Он причастен к выкупу Т.Г.Шевченко. Роль Н.Кукольника в судьбе таких писателей и поэтов как М.Е.Салтыков-Щедрин и И.С.Никитин, художников И.Айвазовского, Н.Теребенева, Л.Серякова общепризнанна. К. один из соавторов либретто опер «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») и «Руслан и Людмила». На стихи К. написали музыку 23 композитора, в том числе М.И.Глинка, А.Е.Варламов, П.П.Булахов, С.Монюшко. К. сам написал оперу «Азовское сидение» на собственное либретто из истории донского края. В последние годы композитор А.Рыбников вместе с Г.Гориным работали над созданием оперы на сюжет К. о композиторе Березовском. Работа не была окончена из за смерти Горина. А.Рыбников самостоятельно заканчил ее в 2001 г., назвав либретто «Маэстро Массимо».
Резко критиковавший произведения К. В.Г.Белинский в 1845 году вынужден был признать, что в сочинениях К. «заметно было совершенно новое направление, совсем другой характер, нежели у поэтов пушкинской школы». «О значении этого направления - говорил критик, - мы не считаем нужным распространяться; скажем только, что оно было новое и что во всем новом всегда выражается стремление к прогрессу, если не прогресс». Раскрытие этого нового дано в 1948 году в статье Л. Гинзбург «Белинский в борьбе с запоздалым романтизмом» (в кн. Л.Гинзбург «О старом и новом», Л., 1982, с.229-244.).
Начиная с 1840 года, К. начинает собирать «анекдоты» (короткие устные исторические рассказы), высмеивающие власть и методы её руководства, показывающие, что административная глупость сделалась всеохватывающей, тотальной и фактически пронизывает власть сверху донизу. Вот, например, одна из записей, актуальная и в наше время: «Кто же решится на какое-нибудь предприятие, когда не видит ни в чем прочного ручательства, когда знает, что не сегодня, так завтра по распоряжению правительства его законно ограбят и пустят по миру».
В 1845 году К. поступил на службу в канцелярию военного министра. Это явилось причиной его многочисленных и длительных командировок практически по всей европейской части России, от Кишинева до Астрахани и Ставрополя. Среди служебных дел особо заслуживает внимание его анализ и предложения по горнодобывающей промышленности Донбасса (в те времена это была практически незаселенная степь). В 1847 году он представляет доклад Николаю Первому, где пророчески предсказывалась роль этого края в экономике России, исходя из имеющихся здесь запасов каменного угля. Предложенные К. меры Николай одобрил. Последующая реализация их вызвала строительство Азовской железной дороги (Харьков-Горловка-Иловайское-Таганрог) и основание Юзовки (ныне Донецк).
В 1843 году К. женился. До этого он пережил две любовные трагедии, послужившие основанием для создания им ряда лирических стихотворений, где свою возлюбленную поэт вывел под именем Леноры. Лирика К. остаетсяи поныне непонятой литературоведами, обвиняющими его в романтическом воспевании салонной любви. Утверждается даже (И.Панаев, Н.Лернер), что К. не был способенлюбить.
В 1850 году он несколько раз встречается с Гоголем. Видимо, это было обсуждение второго тома «Мертвых душ», который Гоголь вскоре сожжет. Встреча с Гоголем, с которым К. учился в Нежинской гимназии, все же сказалась на творчестве К. Он переходит к публицистике, все чаще обращается к социальной тематике, особенно в статьях.
В 1852-53 годах К. издает собрание сочинений, куда ряд ранее опубликованных произведений не могли попасть по цезурным соображениям, однако и то, что было напечатано, содержат следы цензурных искажений. Уже после смерти К. эти искажения хотело исправить товарищество «Общественная польза» (СПб), однако намеченные планы не были осуществлены, и после выпуска 8 томов сборников рассказов издание прекратилось.
События Крымской войны 1853- 1856 г. застают К. в Новочеркасске. Ему поручают заниматься снабжением действующей армии. Он реально оценивает происходящие события. В своем дневнике он записывает: «Я отправился считать кули с мукой и смотреть, только смотреть, искусно ли плутуют и мошенничают люди? Насмотрелся!… Я верил русскому патриотизму от души, я восхищался этим великолепным маскарадом, не зная, что он из моды, машинально. Лепечут холодные губы, а не сердце; идет ругня…». Служба К., его честность заслуживает высокой оценки.
В 1857 году он уходит в отставку в чине действительного статского советника и переезжает на постоянное место жительства в Таганрог. Здесь он становится центром культурного общения, активно включается в общественную жизнь. В 1863 году он создает музыкальное общество, в чем ему помогает А.Даргомыжский. Он реализует свою просветительскую программу, одним из пунктов которой было открытие в Таганроге университета, предлагает издание общественно-политической газеты, проводит публичные чтения, а собранные деньги передает гимназии. С 1865 года он хлопочет о строительстве к Таганрогу железной дороги, и, в отличие от предыдущих мероприятий, добивается успеха. Существующая железная дорога к Таганрогу (Харьков-Таганрог) была построена благодаря мужеству и настойчивости К. Он ходатайствует перед правительством об открытии в Таганроге окружного суда, взывает о необходимости экологической защиты Азовского моря. Его практические разработки о придании Таганрогскому градоначальству статуса обособленной административной единицы (типа губернии), к сожалению, не увенчались успехом, так каквстретили сильное противодействие донского казачества.
Вопреки утверждению, что в таганрогский период жизни К. оставил творчество, им созданы в это времядрама «Давид Гаррик», романы «Две сестры», «Ольгин Яр», «Граф Мориц Саксонский» и «Иоанн Ш, собиратель земли русской», повесть «Крепостной художник», публицистический цикл «Азовские письма» и много статей на злободневные темы из жизни Таганрога, в том числе и о местном самоуправлении. Написанная им в это время драма «Гоф-юнкер» была запрещена цензурой. Также не находят подтверждения утверждения, что К. переехал в Таганрог, чтобы заняться торговлей мукой. Долго не избирался никогда К. в гласные городской Думы, так как, начиная, примерно с 1861 года, он преследовался градоначальником Лавровым из-за резких критических выступлений против стиля и методов руководства этого высокопоставленного государственного чиновника. После ухода Лаврова в 1865 году К. был, наконец-то, избран гласным городской думы.
Перед смертью К. написал драму, которая не сохранилась. Слушавшие эту драму вспоминали: «Она навеяла на всех грусть, ибо в ней отразились событияпоследних лет личной жизни автора. Главное действующее лицо в этой пьесе, ликвидировав все, что связывало его с жизнью, уступает нежно любимую жену из благодарности за доставленное в прошлом счастье человеку, который её полюбил, и сам выражает непреклонную волю покончить естественной смертью свое существование визбранный для того день и час. Воля его исполняется…».
Умер К. внезапно, собираясь в театр. Существует версия, никем не опровергнутая, что он был отравлен из-за своих энергичных действий по совершенствованию экономики края и выступлений против коррупции.
Могила К. в 1931 году была осквернена. Труп был выброшен из могилы и долгое время валялся среди лопухов, которыми заросла могила. Сегодня местонахождение ее не известно. Дом К., оставленный им для создания на его базе дома для детей, потерявших родителей, был в 1968 году снесен в ходе реконструкции одного из машиностроительных заводов Таганрога. Дом, построенный им в центре Таганрога, сохранился. В настоящее время на нем установлена единственная в России мемориальная доска.
Митрополит Ростовский и Новочеркасский Владимир в 1997 году благословил занесение имени К. в поминальный синодник.
Переосмысление культурного и общественно-политического наследия К. в России идет неудовлетворительно. На сегодняшний день нет грамотно составленной библиографии произведений К. и статей о нем. Современные публикации по К. в основном пересказывают известные критические высказывания середины ХI Х века, а также воспоминания, в которых даны оценки бытовых моментов жизни К. с позиций плоского морализма. Забывается, что К. представляет интерес не столько как литератор, сколько как личность, аккумулировавшая в себе ряд важных и интересных общественно-политических и нравственно-эстетических тенденций, не потерявших своего значения и для наших дней.
Из современных исследователей творчества Н, Кукольника можно (по публикациям последних лет) назвать Вердеревскую Н.А., Христолюбову О.В. (Пенза),Киселеву Л. (Москва), Анну Немзер (Москва), Кожевникову Н.А. (Петербург), Пименову Н.А (Петербург), Киракосову М. А. (Тбилиси),Крюкову О.С. (Москва). По тематике, связанной с К., в последние десятилетия защищены две докторские диссертации, к сожалению, не в России: Черный (Украина) и Е.Курганов (Финляндия).
Литература:
1. А.И.Николаенко. Кукольник и Таганрог, Таганрог, 1998
2. «Дон» № 6-7, 2000
3. И.В.Черный. Исторические романы Н.В.Кукольника, Харьков, 2001
4. Е.Курганов. Литературный анекдот Пушкинской эпохи. Хельсинки, 1995
5. М.И.Глинка. Записки. М., 2004 (книга содержит приложение «Дневник» Н.Кукольника).
Материал предоставлен главным редактором историко-литературного альманаха «Вехи Таганрога», краеведом, членом Союза журналистов РФ А.И.Николаенко.
Кукольник, Нестор Васильевич
Поэт и драматург, род. 8 сентября 1809 г., ум. 8 декабря 1868 г., пятый сын В. Г. Кукольника. Родился в Петербурге; первоначальное воспитание и образование получил в Нежине, в гимназии высших наук кн. Безбородки, первым по времени директором которой был его отец. По смерти отца он в 1822 г. был взят матерью из гимназии и жил два года в Виленской губернии, а в 1824 г. снова поступил в нежинскую гимназию, прямо в 4-й класс. Несмотря на эти перерывы в обучении в гимназии, будущий писатель блестяще прошел гимназический курс; он считался в гимназии одним из способнейших и даровитейших учеников. Однокашник Гоголя, Гребенки, Кукольник принимал живое участие в литературных опытах и предприятиях своих товарищей (журнал "Звезда") и на школьной скамье успел проявить свои задатки; драматическая фантазия "Торквато Тассо", затеплившаяся страсть к театру и увлечение музыкой были юношескими, но верными залогами будущей деятельности Кукольника. Библиотека гимназии, богатая историческими сочинениями, два-три недурных педагога и компания даровитых товарищей содействовали основанию прочного фундамента в образовании Н. В. Кукольника: он вышел из гимназии развитым, начитанным юношей, хорошо знавшим новые языки, историю, литературу... По окончании гимназии, он около двух лет пробыл в Вильне, в качестве преподавателя российской словесности в 1-й и 2-й гимназиях и успел зарекомендовать себя отличным педагогом (отчет Н. Н. Новосильцева). Летом 1831 г. он оставил Вильну и отправился с ректором Виленского университета В. В. Пеликаном, в качестве чиновника при ректоре университета для письменных дел, в Петербург. Получив вскоре чин коллежского асессора, Н. В. Кукольник вышел в отставку; в 1833 г. он вновь поступил на службу в канцелярию военного министра; с 1837 г. служил в Капитуле орденов; с 1839 по 1843 г. был в отставке, затем снова поступил в канцелярию военного министра; с 1843 г., в течение четырех лет, Н. В. Кукольник служил в Петербурге, с 1847 по 1856 г. провел в командировках. По возвращении в Петербург получил отпуск за границу для лечения; вернувшись из-за границы, вышел в отставку и навсегда оставил Петербург. Он переселился в Таганрог, где и умер в 1868 г. - Общественно-литературная жизнь Кукольника разделяется на четыре периода. Первый - до приезда в Петербург; второй - с 1832 по 1847 г., период наиболее продуктивной деятельности Кукольника и наиболее интересный для историка литературы; третий - с 1847 по 1857 г. - период странствований Кукольника по России и за границей и, наконец, четвертый - пребывание его в Таганроге. Прибыв в 1832 г. в Петербург с литературным багажом, в котором находился и "Торквато Тассо", начатый еще в Нежине, Кукольник скоро выступил в печати. Звучные стихи только что названной драматической фантазии, в которых чувствовался свежий и несомненный талант, имели громадный успех и сразу создали Кукольнику славу поэта. Польщенный ласковым приемом, он в следующем же году выпустил драматическую фантазию "Джакобо Санназар", а затем и знаменитую драму "Рука Всевышнего отечество спасла". Последняя пьеса имела успех, превзошедший ожидания автора. Правда, она не отличалась по своему времени никакими выдающимися достоинствами ни в литературном, ни в историческом отношениях, но она окружила имя Кукольника ореолом страстного поэта-патриота. Молодой писатель понял настроение и вкусы минуты, сумел польстить тогдашнему понятию о "патриотизме", сорвал шумные аплодисменты и привлек к себе симпатию лиц, внимание которых считал для себя и выгодным, и полезным.
Кукольника превозносили, его должны были превозносить, и скоро слава его, - по словам одного современника (П. А. Инсарского) - была такова, что "трудно представить для поэта и вообще для литератора славу блестящее той, какой в то время (конец 30-х и начало 40-х годов) пользовался Кукольник. Не говоря о том, что малые литературные силы льнули к нему, заискивали перед ним, ему посчастливилось пользоваться симпатиями и дружбой лиц, отменно знаменитых в русском искусстве: Глинка и К. Брюллов были первыми друзьями поэта, вообще щедро наделенного от природы. Глинка писал музыку к его произведениям, Брюллов писал с него и его братьев портреты. В хоре похвал не слышны были некоторые голоса, критиковавшие его пьесу; несколько экспромтов, и довольно колких, не распространялись далее литературных кружков. Натура артистическая, Кукольник имел отличный музыкальный слух, немалые художественные способности и познания и понимание в искусствах. Отличный собеседник, любитель-музыкант, певец и композитор, общительный человек, он умел выбирать себе по сердцу друзей и приятелей, и поддерживать знакомство с нужными ему людьми. В приязненных, близких или просто хороших отношениях он был чуть ли не с половиной известных лиц Петербурга и Москвы. Поистине изумительная способность быстро сочинять и писать и сравнительно высокий гонорар, которым в свое время оплачивались произведения Кукольника, обеспечивали поэту безбедное существование. Кукольник жил, ни в чем себе не отказывая, и задавал вечеринки, на которые собиралось многочисленное общество представителей литературы, искусства и лиц, занимавших видное положение в сферах, с искусством ничего общего не имевших. Правда, эти шумные сборища, с обильными возлияниями, во имя литературы и искусства, не имели для последних сeрьезного значения и "салон" Кукольника пользовался не совсем-то лестной репутацией. Писатели, более дорожившие своим званием, с Кукольником не старались сближаться, да ж не сближались - товарищ его по гимназии Гоголь сторонился его и только за последние свои годы, как видно из неизданного дневника, бывал несколько раз у своего прежнего однокашника Кукольника. Но должно отметить, что общение поэта с людьми, посвятившими так или иначе свой век на служение прекрасному, было для Кукольника не бесполезно. Общество его - литераторы, артисты, художники - расширяли интересы и усиливали привязанность его к искусствам, некоторые же материальные средства позволили ему проявить свой интерес и любовь к русскому искусству на деле. Кукольник на свой страх предпринял издание дорогих, по тому времени, художественных журналов, которые, несмотря на краткость своего существования, содействовали подъему в нашей публике эстетических потребностей и вкусов и составили страницу в истории наших художественных изданий. С передачей Башуцкому последнего своего периодического издания и с отъездом из Петербурга (1847 г.), можно сказать, и прекратилась деятельность Кукольника, как писателя по преимуществу. Служба его к качестве чиновника при военном министерстве, требовавшая постоянных и продолжительных разъездов, да и самый характер ее, разобщили Кукольника со столицами и представителями литературы и искусств. К тому же ему выпало на долю пережить многих своих славных и знаменитых приятелей, соратников по искусствам... Разъезжая по югу России по делам службы и принимаясь за перо для разного рода "реляций", Кукольник лишь изредка набрасывал план или этюд какого-нибудь нового своего романа или повести, а иногда и драмы. За десятилетний промежуток странствований из-под пера его вышло немного (сравнительно с предыдущими годами) вполне законченных произведений. Наши военные действия на юге, свидетелем которых был Кукольник, не могли не произвести на него впечатления, и он откликнулся на них в целом ряде произведений, из которых наибольший успех выпал на долю его драмы "Морской праздник в Севастополе". Продолжительная служба утомила уже пятидесятилетнего Кукольника; он выхлопотал отпуск за границу и, пробыв там несколько месяцев, вернулся в Петербург, чтобы подать прошение об отставке. Переселившись в Таганрог, он скоро стал там в ряды видных граждан, был избран в гласные городской думы и, говорят, немало потрудился над, благосостоянием своего города. Изредка напоминал он о себе, как о литераторе; но он пережил свою литературную славу. Не успело пройти 20 лет литературной деятельности Кукольника, как ему пришлось убедиться в охлаждении к нему публики; изданное в 1851 г. собрание сочинений его не имело значительного успеха. Белинский, еще года за четыре до сего издания давший понять Кукольнику в одной из своих рецензий, что в собрании сочинений его публика врядли нуждается, оказался прав. Барон Брамбеус и другие подобные критики не раз производили Кукольника в гении, сравнивали его с Гете, роднили с Брюлловым и т. п. Но Белинский заметил: "талант Кукольника не так слаб, чтобы ограничиться безделками, доставляющими фельетонную известность, и не так силен, чтобы создать что-нибудь выходящее за черту посредственности". Действительно, если внимательно приглядеться к произведениям Кукольника, не трудно убедиться, что, несмотря на все их разнообразие с внешней стороны, они слишком однообразны по духу, их проникающему, по манере, и положительно скучны и утомительны по расплывчатости, обилию подробностей и действующих лиц. Драмы его полны трескучих фраз и дешевых эффектов, в тысяче героев его романов редко встретишь тип или выдержанный до конца характер; в повестях с сюжетом из времен Петра Великого - это наиболее удачные произведения Кукольника - мы имеем, строго говоря, пересказы известных анекдотов, иной раз довольно живые, но неприятные по одностороннему и поверхностному пониманию автором значений реформ Петра и его удивительно пристрастному отношению к их сторонникам и противникам; вообще - в произведениях Нестора Кукольника мало вдохновения, творчества. Отсутствие у него качеств выдающегося писателя, с одной стороны, с другой - новые веяния в нашем обществе, нарождение новых идей, которых Кукольник едва ли был сторонником, наконец, появление в нашей литературе плеяды талантливейших писателей - все это отодвинуло произведения Кукольника в область забвения. В 1847 году Белинский, подводя итог только что сделанному им обозрению драм и романов Кукольника, совершенно верно сказал: "все это теперь забыто и всего этого не разбудишь от вечного сна никакими новыми изданиями". Произведения Кукольника, написанные им до 1851 г., вошли (за ничтожными исключениями) в 10 т. "Полного собрания сочинений" его (СПб., 1851-1853); затем повести и рассказы его переизданы (с дополнениями) в 1871 г. в пяти томах "Повести и рассказы Н. В. Кукольника", (СПб. 1871. в 1886-1888; 1895-1897, 1901). Роскошные издания, которые предпринимал Кукольник, были следующие: "Художественная Газета" (1836-1841 гг. - закончил издание А. Струговщиков); "Новогодник" (СПб. 1830 г.), "Сказка за сказкой" в 4-х томах (СПб. 1841-1844); "Дагерротип" (1842 г.); "Картины русской живописи" (1846 г.); "Иллюстрация" (1845-1847 гг. издание закончил Башуцкий); кроме того, Кукольник был одним из редакторов "Русского Вестника", издававшегося С. Глинкой, принимал участие во многих крупных журналах, газетах и альманахах ("Сын Отечества", "Библиот. для Чтения", "Маяк", "Русский Вестник", "Русская Беседа", "Репертуар и Пантеон", "Современник", "Журнал министерства нар. просвещения", "Русское Слово", "Северная Пчела", "Русский Инвалид", "Финский Вестник", "Санкт-Петерб. Ведомости", "Голос", "Северн. Почта", "Биржевые Ведомости", "Комета Белы", "Альманах на 1838 г.", "Утренняя Заря" (1839-1843), "Одесский альманах" (1839 г.), "Молодик" (1843 г.), "Альциона" (1843 г. и др.). Некоторые ироизведения Кукольника переведены на иностранные языки: "Nadinka Fran Ryskan" (Holsingfors 1840); A. P. Zichontschich (Abo, 1856 г.); см. также "Russische Geschichten horausg. von Zewald" (1846 г.).
Полный перечень произведений Кукольника - к книге "Гимнизия высших наук и Лицей кн. Безбородко", СПб. 1881 г., отд. 2, стр. XLVI - LX. Перечень опубликованных его писем см. в статье Кубасова - "Кукольник и его письма" ("Русская Старина" 1901 г., № 3); Отрывки из дневника его напеч. в "Баяне" за 1888 г., №№ 9-16. Рецензии на сочинения Кукольника и отзывы о нем, как о писателе, можно встретить во всех столичных современных ему журналах и газетах; наиболее любопытны (и в различных направлениях) - Сенковского (Сочинения т. 8-й), Белинского ("Сочинения" т. 5, 6, 7 и 11), В. К. Кюхельбекера (в "Дневнике") и Шевырева (в "Москвитянине" 1842, ч. II). Биографические сведения - в некрологах, помещенных в "Полицейск. Листке Таганрогского Градоначальства" (1868, № 49), "Русск. Ведомостях" (1868, № 277), в статье Гербеля ("Гимназия высш. наук и Лицей кн. Безбородко" изд. 2-е, СПб., 1881, стр. 403-408); в брошюре А. И. Шверубовича "Братья Кукольники" (Вильна, 1885), в общих курсах, словарях, и в воспоминаниях И. И. Панаева (ч. I), Драшусовой ("Русский Вестник" 1881 г., № 9), Головачевой-Панаевой, А. В Никитенки; И. А. Арсеньева ("Истор. Вестник" 1887 г., № 2-й; см. на эти воспоминания возражение И. Пузыревского - "Как пишут иногда у нас мемуары", в "Новостях" 1887 г. за март); в "Записках П. А. Каратыгина", М. И. Глинки и др. Биографическим материалом могут служить отрывки из дневника и часть обнародованных писем (см. выше). О могиле его см. "Новое Время" 1899 г. № 8480 (отд. хроники).
Ив. Кубасов.
{Половцов}
Кукольник, Нестор Васильевич
Известный писатель, сын В. Г. Кукольника. Род. в 1809 г., учился в нежинской гимназии высших наук (лицей Безбородко), устраивал там литературные чтения, редактировал гимназический журнал "Звезда", устраивал спектакли, причем он играл в "Недоросле" Митрофана, а Н. В. Гоголь - Простакова. Был учителем русского языка в виленской гимназии; позже служил в СПб., в министерстве финансов, затем в военном министерстве. Драматическая фантазия К. "Торквато Тассо" (М., 1833) встретила восторженный прием. Публике особенно нравились напыщенные, ходульные, но иногда не лишенные яркости монологи Тассо. Вслед за другой фантазией: "Джакобо Санназар" (СПб., 1834; 2-е изд. 1860) появилась пятиактная драма в стихах из эпохи междуцарствия: "Рука Всевышнего отечество спасла" (СПб., 1834), имевшая громадный успех. "Моск. Телеграф", справедливо отметивший ее деланность, был запрещен. Не меньший успех вьпал на долю и другой драмы К. "Князь Мих. Вас. Скопин-Шуйский" (СПб., 1835), не сходившей с репертуара казенной сцены до шестидесятых годов и доныне идущей в провинции. В период 1840-45 гг. К. напечатал 5 романов, 26 повестей, 5 драм и множество стихотворений. С 1836 по 1842 г. К. издавал "Художественную Газету", в которой ему принадлежит большая часть текста, позже - "Дагерротип", в 1845-47 г. "Иллюстрацию". В этот же период вышли "Сказка за сказкой" (СПб., 1841) и "Картины русской живописи" (СПб., 1842-43). Вообще, время до 1848 г. можно считать расцветом славы К. Он звал себя родоначальником школы русских романтиков, признавая только гениальную триаду в литературе, живописи и музыке - себя самого, Брюллова и Глинку, с которым был очень близок. И тогда, однако, лучшая часть литературы относилась к К. холодно: Пушкин считал его драматический талант ниже таланта барона Розена, Белинский признавал некоторое значение только за его рассказами. Действительно, последние жизненнее, и краски в них умереннее, но эта умеренность - только относительная: ничто не было так противно К., как реализм в литературе. Когда M. E. Салтыков, после появления "Запутанного дела" (1848), просил отпуска у военного министра, графа Чернышева, последний пожелал ознакомиться с его сочинениями и поручил К. сделать доклад о них. Доклад был неблагоприятен для Салтыкова, вскоре после того переведенного на службу в Вятку. В 50-х годах популярность К. стада падать; не поддержало ее и предпринятое им издание своих сочинений (СПб., 1851-53). Успех исторической драмы "Денщик" (СПб., 1852), поставленной на сцене во время крымской кампании, был случайным: патриотизм автора совпал с общим увлечением. В 1857 г. он вышел в отставку и поселился в Таганроге. Журналы печатали произведения К. неохотно, и он умер в 1868 г., почти всеми забытый. Нельзя отрицать в К. таланта, но его искры только изредка прорывались из-под шумихи риторических фраз, натянутых метафор и общей ходульности. Считая художника стоящим неизмеримо выше толпы, он, чтобы отличаться от нее, говорил напыщенным языком, сам упиваясь его трескучестью. Чувства меры в нем не было совсем. Пушкин употребил в "Борисе Годунове" слово "зане"; К. это понравилось, и он стал употреблять это выражение чуть не в каждом монологе. Герои К. на каждом шагу восклицают: "Га!" (междометие, придуманное К. для изображения высшей степени отчаяния или гнева) и прибегают к кинжалу и яду там, где это вовсе не требуется по ходу действия. Произведения К. печатались преимущественно в "Библ. для Чтения". Отд. изданы: "Роксолана", драма (СПб. 1835); "Джулио Мости", драматич. фантазия (СПб. 1836); "Кн. Дан. Дм. Холмский", драма (СПб. 1840; 2-е издание 1860): "28 января 1725 г.", драматич. картина (СПб. 1837); "Эвелина де-Вальероль", роман (СПб. 1841); "Альф и Альдона", историч. роман (СПб. 1842; 2-е изд. 1860); "Два Ивана, два Степана, два Костылькова", ром. (2-е изд. СПб. 1860); "Повести и рассказы" (СПб. 1842); "Барон Фанфарон и маркиз Петиметр", быль времен Петра В. (СПб. 1847); "Маркитантка", др. (СПб. 1854); "Морской праздник в Севастополе", драмат. представл. (СПб. 1854); "Азовское сиденье", истор. сказание в лицах (СПб. 1855); "Генер.-поручик Паткуль" (2-е изд. СПб. 1860); "Боярин Фед. Вас. Басенок", истор. др. (СПб. 1860); "Доменикино", драмат. фантазия (СПб. 1860); "Ерм. Ив. Костров", др. (СПб. 1860); "Ив. Рябов, рыбак архангелогородский", др. (СПб. 1860); "Иоанн-Антон Лейзевиц", драмат. фантазия (СПб. 1860), "Капустин, моск. купец", истор. рассказ (СПб. 1860); "Максим Созонтович Березовский", ист. рассказ (СПб. 1860); "Статуя Христофа в Риге или будет война!", истор. др. (СПб. 1860); "Три периода", ром. (СПб. 1860); "Егор Ив. Сильвановский или завоевание Финляндии при Петре Вел.", " Староста Меланья", "Старый хлам" (все три рассказа вместе СПб. 1860); "Корделия", новелла (СПб. 1860); "Прокурор Антонио", пов. (СПб. 1860); "Две сестры", эпизод из последн. смуты (СПб. 1865); "Железные дороги в России" (СПб. 1865). После смерти его напечатаны: "Сказание о синем и зеленом сукне" (СПб. 1872) и "Иоанн III, собиратель земли русской", истор. ром. (СПб. 1874). В 1880-х гг. большинство рассказов К. из времен Петра Вел. перепечатано в "Дешевой Библиотеке" Суворина. Несколько повестей К. переведено на шведский и финский языки.
{Брокгауз}
Кукольник, Нестор Васильевич
{Половцов}
Кукольник, Нестор Васильевич
Русский драматург и беллетрист. Учился в нежинском лицее, был учителем русского яз. и словесности, служил в министерстве финансов и в военном министерстве. Дебютировал в литературе в 1833 "драматической фантазией" "Торквато Тассо", за которой последовал длинный ряд его пьес и повестей.
В творчестве К. получили чрезвычайно рельефное выражение те патриотически-нацоналистические настроения, которые были так характерны для зажиточных слоев русской буржуазии в эпоху 30-х годов и которые обусловливались подъемом ее политического самосознания под эгидой николаевской монархии, покровительствовавшей "отечественному" капитализму. Вместе с поэтом Бенедиктовым и прозаиком Лажечниковым драматург К. является одним из вождей русского буржуазного романтизма. Как и автор "Ледяного дома", К. был одним из канонизаторов историко-патриотического жанра, прославляющего величие русского "народа" в самые критические моменты его истории. В этом плане особенно характерна пьеса К. "Рука всевышнего отечество спасла", с чрезвычайной выспренностью изображавшая избрание на престол Михаила Романова. Драма эта была поставлена в 1834 и произвела такой огромный эффект, что критиковавший ее "Московский телеграф" Н. Полевого за этот "антипатриотический" выпад подвергся правительственному запрещению (до нас дошла язвительная эпиграмма современника: "Рука всевышнего три дела совершила: отечество спасла, крест автору дала и Полевого задушила"). Написанная годом позже, драма К. "Князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский" еще сильнее подчеркнула националистические тенденции его классовой группы.
Драматические фантазии К. ("Торквато Тассо", "Джакобо Санназар", "Джулио Мости" и мн. др.) по своей структуре сходны с его патриотическими драмами, изобилуя патетическими монологами, обильными метафорами, антитезами и пр. Защищая в большинстве своих "фантазий" идею чистого искусства, К. отнюдь не оказывается в противоречии со своими политическими убеждениями. Характерно, что избранная им тема о трагической судьбе Тассо разработана в соответствии с буржуазным генезисом его творчества. "Французы - классики и рады бы вклеить Тассо в трагедию, - писал по этому поводу еще Н. Полевой, - но как? Ведь он не король и не принц! и кто тут будет герой? Тассо - мещанин! не годится..." Пламенная защита Тассо чистого искусства ни в коей мере не исключала, по К., того, что в тех случаях, когда отечество потребует от поэта служения себе, последний должен настроить свою лиру на торжественно-патриотический лад.
Слава К. была недолговечна; уже Белинский сурово осуждал риторику его драм. В 40-х годах - эпоху окончательного разложения романтизма и утверждения "натуральной школы" - К. вместе с Марлинским и Бенедиктовым делается объектом насмешек передовой критики. Одна из наиболее язвительных оценок драмы "Генерал-поручик фон Паткуль" принадлежит молодому Тургеневу; Достоевский пародировал "фантазию" "Джакобо Санназар" в своей "Неточке Незвановой".
Перу К. принадлежат кроме пьес несколько романов и множество рассказов, проводивших в историко-бытовом плане те же тенденции, но не пользовавшихся и малой долей популярности его драматургии.
Библиография: I. Повести и рассказы, т. I и II. СПб., 1843; Сочинения, 10 тт., СПб., 1851-1853; Исторические повести, 6 кн., СПб., 1886.
II. Скабичевский А., Сочинения, т. II (ст. "Наш исторический роман в прошлом и настоящем"); Панаев И., Литературные воспоминания, Сочин., т. VI; Полевой Н., Очерки русской литературы, ч. 4, СПб., 1839; Записки Глинки, М., 1871; Сакулин П. Н., Русская литература, ч. 2, М., 1929.
III. Мезьер А., Русская словесность с XI по XIX ст. включит., ч. 2, СПб., 1902.
{Лит. энц.}
Большая биографическая энциклопедия . 2009 .
- - (1809 68), рус. писатель. См. ст. Эпиграмма на Н. Кукольника». Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч. ред. совет изд ва Сов. Энцикл. ; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А … Лермонтовская энциклопедия
- (1809 68) русский писатель. Исторические повести и рассказы (Сержант Иван Иванович Иванов... , 1841), романтическая драматическая фантазия в стихах Торквато Тассо (1833), историческая драма Рука всевышнего отечество спасла (1834) и др. На стихи… … Большой Энциклопедический словарь
Русский писатель. Из семьи профессора Петербургского педагогического института. Учился вместе с Н. В. Гоголем в Нежинской гимназии высших наук. Известен как автор драматической фантазии… … Большая советская энциклопедия
- (1809 1868), русский писатель. Исторические повести и рассказы («Сержант Иван Иванович Иванов...», 1841), романтическая «драматическая фантазия» в стихах «Торквато Тассо» (1833), историческая драма «Рука Всевышнего отечество спасла» (1834) и др.… … Энциклопедический словарь
КУКОЛЬНИК Нестор Васильевич - (18091868), русский писатель. Изд. «Художественной газеты» (183641), журн. «Дагерротип» (1842), «Иллюстрация» (184547). «Драматич. фантазии» в стихах «Торквато Тассо» (1833), «Джакобо Санназар» (1834), «Джулио Мости» (1836) и др … Литературный энциклопедический словарь
Нестор Кукольник портрет работы Карла Брюллова. Нестор Васильевич Кукольник (8 (20) сентября 1809, Санкт Петербург 8 (20) декабря 1868, Таганрог) русский писатель первой половины XIX века. Содержание 1 Ранние годы … Википедия
Известный писатель, сын В. Г. Кукольника. Род. в 1809 г., учился в нежинской гимназии высших наук (лицей Безбородко), устраивал там литературные чтения, редактировал гимназический журнал Звезда, устраивал спектакли, причем он играл в Недоросле… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Кукольник, Нестор Васильевич - Смотри также (1809 1868). Пушкин познакомился с ним у князя П. Трубецкого в 1834 г., когда К. был уже автором нашумевших драм: Тасс, Рука Всевышнего, и писал Ляпунова. Пушкин не дочитал его Тасса и предсказывал, что К. не напишет хорошей… … Словарь литературных типов
Страница:
Кукольник Нестор Васильевич (1809 - 1868), прозаик, драматург.
Родился 8 сентября (20 н.с.) в Петербурге в семье профессора Петербургского педагогического института. Учился в Нежинской гимназии высших наук, где отец в 1820 - 21 занимал должность директора. В это же время здесь учился Н.Гоголь, вместе с которым Кукольник играл в гимназическом театре. Уже в гимназии он начал писать стихи и драмы.
Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежная ревность!
<...>Я плачу, я стражду!
Не выплакать горя в слезах...
Кукольник Нестор Васильевич
Закончив гимназию в 1829, был учителем в Виленской гимназии, потом служил в Петербурге, не оставляя литературной деятельности. В 1833 была опубликована драматическая фантазия Кукольника "Торквато Тассо", имевшая большой успех и принесшая ему славу. Вдохновленный успехом, кукольник пишет исторические пьесы: "Рука Всевышнего отечество спасла" (1834), "Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский" (1835), "Роксолана" (1835) и др. Как пьесы, так и рассказы на темы из итальянской жизни не только не имели успеха, но и вызвали неодобрительные отзывы критики, хотя отмечался яркий стих, которым были написаны эти произведения.
Наибольшую популярность имели его повести и рассказы, посвященные эпохе Петра 1 ("Два Ивана, два Степаныча и два Костылькова", 1844; "Часовой", "Новый год" и др.) и современной русской жизни ("Надинька", 1843).
Кукольник в своих произведениях стремился к подлинной народности. Это ему удалось в драмах "Иван Рябов...", "Боярин Федор Басенок". Белинский писал о первой из них: "...достоинство... составляет народный язык, доведенный до крайнего совершенства и - под русскою речью таится русский ум, русская душа". Некрасов назвал стихи второй драмы "прекрасными, а драму "гениальною" по сравнению с тогдашней русской драматургией.
Кукольник Нестор Васильевич
Кукольник Нестор Васильевич (1809 – 1868), прозаик, драматург.
Родился 8 сентября (20 н. с.) в Петербурге в семье профессора Петербургского педагогического института. Учился в Нежинской гимназии высших наук, где отец в 1820 – 21 занимал должность директора. В это же время здесь учился Н. , вместе с которым Кукольник играл в гимназическом театре. Уже в гимназии он начал писать стихи и драмы.
Закончив гимназию в 1829, был учителем в Виленской гимназии, потом служил в Петербурге, не оставляя литературной деятельности. В 1833 была опубликована драматическая фантазия Кукольника “Торквато Тассо”, имевшая большой успех и принесшая ему славу. Вдохновленный успехом, кукольник пишет исторические пьесы: “Рука Всевышнего отечество спасла” (1834), “Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский” (1835), “Роксолана” (1835) и др. Как пьесы, так и рассказы на темы из итальянской жизни не только не имели успеха, но и вызвали неодобрительные отзывы критики, хотя отмечался яркий стих, которым были написаны эти произведения.
Наибольшую популярность имели его повести и рассказы, посвященные эпохе Петра 1 (“Два Ивана, два Степаныча и два Костылькова”, 1844; “Часовой”, “Новый год” и др.) и современной (“Надинька”, 1843).
Кукольник в своих произведениях стремился к подлинной народности. Это ему удалось в драмах “Иван Рябов…”, “Боярин Федор Басенок”. писал о первой из них: “…достоинство… составляет народный язык, доведенный до крайнего совершенства и – под русскою речью таится русский ум, русская душа”. назвал стихи второй драмы “прекрасными, а драму “гениальною” по сравнению с тогдашней русской драматургией.
Окружение Кукольника составляли известные деятели культуры, он был дружен с Брюлловым, Айвазовским, многими актерами, композиторами. Тесная дружба связывала его с Глинкой, который положил некоторые его стихи на музыку (“Сомнение”, “Жаворонок”, “Попутная песня” и др.). Умер Н. Кукольник 8 декабря (20 н. с.) 1868.
Краткая биография из книги: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
