Главная › Детские рецепты › Полное имя да винчи. Леонардо да Винчи — биография, интересные факты

Полное имя да винчи. Леонардо да Винчи — биография, интересные факты

«Гамбринус» Куприн А.И.

Основные действия произведения А.И.Куприна «Гамбринус» разворачиваются в пивной с одноименным названием.

Пивная так была названа в честь короля Гамбринуса, некоего покровителя пивного дела. Само заведение находилось в подвальном помещении. Стены пивной всегда были влажные, пол был густо усыпан опилками, а вместо столов стояли пивные бочки. Направо от входа возвышалась эстрада. На ней каждый вечер уже много лет подряд играл «для удовольствия и развлечения гостей» музыкант Сашка. Он был евреем, внешность его была неким подобием облезлой обезьяны, но его все любили и уважали. У Сашки была маленькая собачка, Белочка, которая всегда и везде его сопровождала.Кроме Сашки в Гамбринусе было другое значительное лицо - буфетчица мадам Иванова, которая «как капитан корабля из рубки» безмолвно распоряжалась прислугой и постоянно курила.

Порт города всегда был переполнен судами. Английские, японские, русские, польские, французские. Итальянские корабли стояли, плотно прижавшись боками. Моряки различных стран и государств были неизменными посетителями Гамбринуса, и они же были неизменными поклонниками Сашки. Каждый заказывал ему мелодию своей страны, своего края, и Сашка с великолепным успехом играл их. К вечеру карманы музыканта были тяжелы от серебряных монет, а сам он слегка покачивался от пива, которым его угощали. Но на следующий день он обязательно появлялся в Гамбринусе снова, и все повторялось. Своей игрой на скрипке Сашка вынуждал людей забыть о том, что существуют на свете серые будни, тоска, работа, уныние…

Сашку заслуженно ценили.
Однажды Сашка пришел в Гамбринус раньше обыкновенного. В глазах его была горечь его забирали на войну. Не помешало и то, что он был еврей. К вечеру об этом знал весь Гамбринус. Из сочувствия Сашку мертвецки напоили, но из его глаз все так же «глядели грусть и ужас». Скрипку Сашка подарил одному рабочему, а собачку Белочку буфетчице - мадам Ивановой.

Без Сашки Гамбринус «опустел и заглох». Хозяин пробовал было пригласить бродячих мандолинистов, но публика, приходящая в Гамбринус, их освистала и бросала в них огрызками сосисок. Первое время о Сашке спрашивали почти каждый вечер, интересовались, не было ли от него письма или открытки. Но так как время «все обтачивает и смывает», мандолинистов сменил и прочно укрепился Лешка - гармонист, бывший вор.

Прошел год. О Сашке уже никто не вспоминал, кроме мадам Ивановой.

Прошел еще год. И тогда вернулся Сашка. Как оказалось, он даже не был ранен. В тот день, когда Сашка вернулся, в Гамбринусе было столько народа, что негде было сесть. Сашке вернули скрипку, а собачка Белочка снова сидела у его ног. Все было прекрасно, казалось, музыкант совсем не изменился. Но мадам Иванова заметила - тоска и ужас из его глаз не исчезли.

Вскоре настали «пестрые, переменчивые, бурные времена». По улицам ходили толпы людей, иногда случались погромы. Били и евреев. Но Сашку не трогали, потому что его все знали. Однако, не смея причинить вред ему, однажды на его глазах убили Белочку. После погромов в городе наступила зловещая тишина. По городу ходили сыщики. В Гамбринус они явились также. Один из сыщиков был крещеным евреем по прозвищу Гундосый. Что-то ему не понравилось в Сашке, и он набросился на него. Но через несколько мгновений, все увидели, что Гундосый лежит на полу, а Сашка держит в руках обломок своей скрипки… Конечно, толпа скрыла Сашку от сыщиков в одно мгновение. Но вечером, когда Сашка выходил из пивной, на него набросились несколько человек. Сашку можно было считать похороненным.

Прошло три месяца. Однажды вечером Сашка вернулся. Он оброс бородой и исхудал. Но самым страшным было то, что левая рука Сашки «была проворочена локтем к боку». Было видно, что рука не разгибалась. На вопросы окруживших его людей Сашка отвечал, что «что-то с сухожилием». Играть на скрипке он больше не мог. Зрители расстроились. Но вдруг Сашка достал здоровой рукой из кармана… губную гармошку. И старые, давно известные всем мелодии раздались в Гамбринусе.

«Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит»
- такими словами завершается произведение А.И.Куприна «Гамбринус».

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Александр Куприн
Гамбринус

I

Так называлась пивная в бойком портовом городе на юге России. Хотя она и помещалась на одной из самых людных улиц, но найти ее было довольно трудно благодаря ее подземному расположению. Часто посетитель, даже близко знакомый и хорошо принятый в Гамбринусе, умудрялся миновать это замечательное заведение и, только пройдя две-три соседние лавки, возвращался назад.

Вывески не было совсем. Прямо с тротуара входили в узкую, всегда открытую дверь. От нее вела вниз такая же узкая лестница в двадцать каменных ступеней, избитых и скривленных многими миллионами тяжелых сапог. Над концом лестницы в простенке красовалось горельефное раскрашенное изображение славного покровителя пивного дела, короля Гамбринуса, величиною приблизительно в два человеческих роста. Вероятно, это скульптурное произведение было первой работой начинающего любителя и казалось грубо исполненным из окаменелых кусков ноздреватой губки, но красный камзол, горностаевая мантия, золотая корона и высоко поднятая кружка со стекающей вниз белой пеной не оставляли никакого сомнения, что перед посетителем – сам великий патрон пивоварения.

Пивная состояла из двух длинных, но чрезвычайно низких сводчатых зал. С каменных стен всегда сочилась беглыми струйками подземная влага и сверкала в огне газовых рожков, которые горели денно и нощно, потому что в пивной окон совсем не было. На сводах, однако, можно еще было достаточно ясно разобрать следы занимательной стенной живописи. На одной картине пировала большая компания немецких молодчиков, в охотничьих зеленых куртках, в шляпах с тетеревиными перьями, с ружьями за плечами. Все они, обернувшись лицом к пивной зале, приветствовали публику протянутыми кружками, а двое при этом еще обнимали за талию двух дебелых девиц, служанок при сельском кабачке, а может быть, дочерей доброго фермера. На другой стороне изображался великосветский пикник времен первой половины XVIII столетия; графини и виконты в напудренных париках жеманно резвятся на зеленом лугу с барашками, а рядом, под развесистыми ивами, – пруд с лебедями, которых грациозно кормят кавалеры и дамы, сидящие в какой-то золотой скорлупе. Следующая картина представляла внутренность хохлацкой хаты и семью счастливых малороссиян, пляшущих гопака со штофами в руках. Еще дальше красовалась большая бочка, и на ней, увитые виноградом и листьями хмеля, два безобразно толстые амура с красными лицами, жирными губами и бесстыдно масляными глазами чокаются плоскими бокалами. Во второй зале, отделенной от первой полукруглой аркой, шли картины из лягушачьей жизни: лягушки пьют пиво в зеленом болоте, лягушки охотятся на стрекоз среди густого камыша, играют струнный квартет, дерутся на шпагах и т. д. Очевидно, стены расписывал иностранный мастер.

Вместо столов были расставлены на полу, густо усыпанном опилками, тяжелые дубовые бочки; вместо стульев – маленькие бочоночки. Направо от входа возвышалась небольшая эстрада, а на ней стояло пианино. Здесь каждый вечер, уже много лет подряд, играл на скрипке для удовольствия и развлечения гостей музыкант Сашка – еврей, – кроткий, веселый, пьяный, плешивый человек, с наружностью облезлой обезьяны неопределенных лет. Проходили года, сменялись лакеи в кожаных нарукавниках, сменялись поставщики и развозчики пива, сменялись сами хозяева пивной, но Сашка неизменно каждый вечер к шести часам уже сидел на своей эстраде со скрипкой в руках и с маленькой беленькой собачкой на коленях, а к часу ночи уходил из Гамбринуса в сопровождении той же собачки Белочки, едва держась на ногах от выпитого пива.

Впрочем, было в Гамбринусе и другое несменяемое лицо – буфетчица мадам Иванова, – полная, бескровная, старая женщина, которая от беспрерывного пребывания в сыром пивном подземелье походила на бледных ленивых рыб, населяющих глубину морских гротов. Как капитан корабля из рубки, она с высоты своей буфетной стойки безмолвно распоряжалась прислугой и все время курила, держа папиросу в правом углу рта и щуря правый глаз. Голос ее редко кому удавалось слышать, а на поклоны она отвечала всегда одинаковой бесцветной улыбкой.

II

Громадный порт, один из самых больших торговых портов мира, всегда бывал переполнен судами. В него заходили темно-ржавые гигантские броненосцы. В нем грузились, идя на Дальний Восток, желтые толстотрубые пароходы Добровольного флота, поглощавшие ежедневно длинные поезда с товарами или тысячи арестантов. Весной и осенью здесь развевались сотни флагов со всех концов земного шара, и с утра до вечера раздавалась команда и ругань на всевозможных языках. От судов к бесчисленным пакгаузам и обратно по колеблющимся сходням сновали грузчики: русские босяки, оборванные, почти оголенные, с пьяными, раздутыми лицами, смуглые турки в грязных чалмах и в широких до колен, но обтянутых вокруг голени шароварах, коренастые мускулистые персы, с волосами и ногтями, окрашенными хной в огненно-морковный цвет. Часто в порт заходили прелестные издали двух– и трехмачтовые итальянские шхуны со своими правильными этажами парусов – чистых, белых и упругих, как груди молодых женщин; показываясь из-за маяка, эти стройные корабли представлялись – особенно в ясные весенние утра – чудесными белыми видениями, плывущими не по воде, а по воздуху, выше горизонта. Здесь месяцами раскачивались в грязно-зеленой портовой воде, среди мусора, яичной скорлупы, арбузных корок и стад белых морских чаек, высоковерхие анатолийские кочермы и трапезондские фелюги, с их странной раскраской, резьбой и причудливыми орнаментами. Сюда изредка заплывали и какие-то диковинные узкие суда, под черными просмоленными парусами, с грязной тряпкой вместо флага; обогнув мол и чуть-чуть не чиркнув об него бортом, такое судно, все накренившись набок и не умеряя хода, влетало в любую гавань, приставало среди разноязычной ругани, проклятий и угроз к первому попавшему молу, где матросы его, – совершенно голые, бронзовые, маленькие люди, – издавая гортанный клекот, с непостижимой быстротой убирали рваные паруса, и мгновенно грязное, таинственное судно делалось как мертвое. И так же загадочно, темной ночью, не зажигая огней, оно беззвучно исчезало из порта. Весь залив по ночам кишел легкими лодочками контрабандистов. Окрестные и дальние рыбаки свозили в город рыбу: весною – мелкую камсу, миллионами наполнявшую доверху их баркасы, летом – уродливую камбалу, осенью – макрель, жирную кефаль и устрицы, а зимой – десяти– и двадцатипудовую белугу, выловленную часто с большой опасностью для жизни за много верст от берега.

Все эти люди – матросы разных наций, рыбаки, кочегары, веселые юнги, портовые воры, машинисты, рабочие, лодочники, грузчики, водолазы, контрабандисты, – все они были молоды, здоровы и пропитаны крепким запахом моря и рыбы, знали тяжесть труда, любили прелесть и ужас ежедневного риска, ценили выше всего силу, молодечество, задор и хлесткость крепкого слова, а на суше предавались с диким наслаждением разгулу, пьянству и дракам. По вечерам огни большого города, взбегавшие высоко наверх, манили их, как волшебные светящиеся глаза, всегда обещая что-то новое, радостное, еще не испытанное, и всегда обманывая.

Город соединялся с портом узкими, крутыми, коленчатыми улицами, по которым порядочные люди избегали ходить ночью. На каждом шагу здесь попадались ночлежные дома с грязными, забранными решеткой окнами, с мрачным светом одинокой лампы внутри. Еще чаще встречались лавки, в которых можно было продать с себя всю одежду вплоть до нательной матросской сетки и вновь одеться в любой морской костюм. Здесь также было много пивных, таверн, кухмистерских и трактиров с выразительными вывесками на всех языках и немало явных и тайных публичных домов, с порогов которых по ночам грубо размалеванные женщины зазывали сиплыми голосами матросов. Были греческие кофейни, где играли в домино и в шестьдесят шесть, и турецкие кофейни, с приборами для курения наргиле и с ночлегом за пятачок; были восточные кабачки, в которых продавали улиток, петалиди, креветок, мидий, больших бородавчатых чернильных каракатиц и другую морскую гадость. Где-то на чердаках и в подвалах, за глухими ставнями, ютились игорные притоны, в которых штосс и баккара часто кончались распоротым животом или проломленным черепом, и тут же рядом за углом, иногда в соседней каморке, можно было спустить любую краденую вещь, от бриллиантового браслета до серебряного креста и от тюка с лионским бархатом до казенной матросской шинели.

Эти крутые узкие улицы, черные от угольной пыли, к ночи всегда становились липкими и зловонными, точно они потели в кошмарном сне. И они походили на сточные канавы или на грязные кишки, по которым большой международный город извергал в море все свои отбросы, всю свою гниль, мерзость и порок, заражая ими крепкие мускулистые тела и простые души.

Здешние буйные обитатели редко поднимались наверх в нарядный, всегда праздничный город с его зеркальными стеклами, гордыми памятниками, сиянием электричества, асфальтовыми тротуарами, аллеями белой акации, величественными полицейскими, со всей его показной чистотой и благоустройством. Но каждый из них, прежде чем расшвырять по ветру свои трудовые, засаленные, рваные, разбухшие рублевки, непременно посещал Гамбринус. Это было освящено древним обычаем, хотя для этого и приходилось под прикрытием вечернего мрака пробираться в самый центр города.

Многие, правда, совсем не знали мудреного имени славного пивного короля. Просто кто-нибудь предлагал:

– Идем к Саше?

А другие отвечали:

– Есть! Так держать.

И уже все вместе говорили:

Нет ничего удивительного, что среди портовых и морских людей Сашка пользовался большим почетом и известностью, чем, например, местный архиерей или губернатор. И, без сомнения, если не его имя, то его живое обезьянье лицо и его скрипка вспоминались изредка в Сиднее и в Плимуте, так же как в Нью-Йорке, во Владивостоке, в Константинополе и на Цейлоне, не считая уже всех заливов и бухт Черного моря, где водилось множество почитателей его таланта из числа отважных рыбаков.

III

Обыкновенно Сашка приходил в Гамбринус в те часы, когда там еще никого не было, кроме одного-двух случайных посетителей. В залах в это время стоял густой и кислый запах вчерашнего пива и было темновато, потому что днем берегли газ. В жаркие июльские дни, когда каменный город изнывал от солнца и глох от уличной трескотни, здесь приятно чувствовалась тишина и прохлада.

Сашка подходил к прилавку, здоровался с мадам Ивановой и выпивал свою первую кружку пива. Иногда буфетчица просила:

– Саша, сыграйте что-нибудь!

– Что прикажете вам сыграть, мадам Иванова? – любезно осведомлялся Сашка, который всегда был с ней изысканно любезен.

– Что-нибудь свое…

Он садился на обычное место налево от пианино и играл какие-то странные, длительные, тоскливые пьесы. Становилось как-то сонно и тихо в подземелье, только с улицы доносилось глухое рокотание города, да изредка лакеи осторожно побрякивали посудой за стеной на кухне. Со струн Сашкиной скрипки плакала древняя, как земля, еврейская скорбь, вся закатанная и обвитая печальными цветами национальных мелодий. Лицо Сашки с напруженным подбородком и низко опущенным лбом, с глазами, сурово глядевшими вверх из-под отяжелевших бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на знакомое всем гостям Гамбринуса оскаленное, подмигивающее, пляшущее лицо Сашки. Собачка Белочка сидела у него на коленях. Она давно уже привыкла не подвывать музыке, но страстно-тоскливые, рыдающие и проклинающие звуки невольно раздражали ее: она в судорожных зевках широко раскрывала рот, завивая назад тонкий розовый язычок, и при этом на минуту дрожала всем тельцем и нежной черноглазой мордочкой.

Но вот мало-помалу набиралась публика, приходил аккомпаниатор, покончивший какое-нибудь стороннее дневное занятие у портного или часовщика, на буфете выставлялись сосиски в горячей воде и бутерброды с сыром, и, наконец, зажигались все остальные газовые рожки. Сашка выпивал свою вторую кружку, командовал товарищу: «Майский парад, ейн, цвей, дрей!» – и начинал бурный марш. С этой минуты он едва успевал раскланиваться со вновь приходящими, из которых каждый считал себя особенным, интимным знакомым Сашки и оглядывал гордо прочих гостей после его поклона. В то же время Сашка прищуривал то один, то другой глаз, собирал кверху длинные морщины на своем лысом, покатом назад черепе, двигал комически губами и улыбался на все стороны.

К десяти-одиннадцати часам Гамбринус, вмещавший в свои залы до двухсот и более человек, оказывался битком набитым. Многие, почти половина, приходили с женщинами в платочках, никто не обижался на тесноту, на отдавленную ногу, на смятую шапку, на чужое пиво, окатившее штаны; если обижались, то только по пьяному делу «для задера». Подвальная сырость, тускло блестя, еще обильнее струилась со стен, покрытых масляной краской, а испарения толпы падали вниз с потолка, как редкий, тяжелый, теплый дождь. Пили в Гамбринусе серьезно. В нравах этого заведения почиталось особенным шиком, сидя вдвоем-втроем, так уставлять стол пустыми бутылками, чтобы за ними не видать собеседника, как в стеклянном зеленом лесу.

В развале вечера гости краснели, хрипели и становились мокрыми. Табачный дым резал глаза. Надо было кричать и нагибаться через стол, чтобы расслышать друг друга в общем гаме. И только неутомимая скрипка Сашки, сидевшего на своем возвышении, торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака, газа, пива и над оранием бесцеремонной публики.

Но посетители быстро пьянели от пива, от близости женщин, от жаркого воздуха. Каждому хотелось своих любимых, знакомых песен. Около Сашки постоянно торчали, дергая его за рукав и мешая ему играть, по два, по три человека, с тупыми глазами и нетвердыми движениями.

– Сашш!.. С-стра-дательную… Убла… – проситель икал, – убла-а-твори!

– Сейчас, сейчас, – твердил Сашка, быстро кивая головой, и с ловкостью врача, без звука, опускал в боковой карман серебряную монету. – Сейчас, сейчас.

– Сашка, это же подлость. Я деньги дал и уже двадцать раз прошу: «В Одессу морем я плыла».

– Сейчас, сейчас…

– Сашка, «Соловья»!

– Сашка, «Марусю»!

– «Зец-Зец», Сашка, «Зец-Зец»!

– Сейчас, сейчас…

– «Ча-ба-на»! – орал с другого конца залы не человеческий, а какой-то жеребячий голос.

И Сашка при общем хохоте кричал ему по-петушиному:

– Сейча-а-ас…

И он играл без отдыха все заказанные песни. По-видимому, не было ни одной, которой он бы не знал наизусть. Со всех сторон в карманы ему сыпались серебряные монеты, и со всех столов ему присылали кружки с пивом. Когда он слезал со своей эстрады, чтобы подойти к буфету, его разрывали на части.

– Сашенька… Мил"чек… Одну кружечку.

– Саша, за ваше здоровье. Иди же сюда, черт, печенки, селезенки, если тебе говорят.

– Сашка-а, пиво иди пить! – орал жеребячий голос.

Женщины, склонные, как и все женщины, восхищаться людьми эстрады, кокетничать, отличаться и раболепствовать перед ними, звали его воркующим голосом, с игривым, капризным смешком:

– Сашечка, вы должны непременно от меня выпить… Нет, нет, нет, я вас просю. И потом сыграйте «куку-вок».

Сашка улыбался, гримасничал и кланялся налево и направо, прижимал руку к сердцу, посылал воздушные поцелуи, пил у всех столов пиво и, возвратившись к пианино, на котором его ждала новая кружка, начинал играть какую-нибудь «Разлуку». Иногда, чтобы потешить своих слушателей, он заставлял свою скрипку в лад мотиву скулить щенком, хрюкать свиньею или хрипеть раздирающими басовыми звуками. И слушатели встречали эти шутки с благодушным одобрением:

– Го-го-го-го-о-о!

Становилось все жарче. С потолка лило, некоторые из гостей уже плакали, ударяя себя в грудь, другие с кровавыми глазами ссорились из-за женщин и из-за прежних обид и лезли друг на друга, удерживаемые более трезвыми соседями, чаще всего прихлебателями. Лакеи чудом протискивались между бочками, бочонками, ногами и туловищами, высоко держа над головами сидящих свои руки, унизанные пивными кружками. Мадам Иванова, еще более бескровная, невозмутимая и молчаливая, чем всегда, распоряжалась из-за буфетной стойки действиями прислуги, подобно капитану судна во время бури.

Всех одолевало желание петь. Сашка, размякший от пива, от собственной доброты и от той грубой радости, которую доставляла другим его музыка, готов был играть что угодно. И под звуки его скрипки охрипшие люди нескладными деревянными голосами орали в один тон, глядя друг другу с бессмысленной серьезностью в глаза:

На что нам ра-азлучаться,
Ах, на что в разлу-уке жить.
Не лучше ль повенчаться,
Любовью дорожить?

А рядом другая компания, стараясь перекричать первую, очевидно враждебную, голосила уже совсем вразброд:

Вижу я по походке,
Что пестреются штанцы.
В него волос под шантрета
И на рипах сапоги.

Гамбринус часто посещали малоазиатские греки «долголаки», которые приплывали в русские порты на рыбные промыслы. Они тоже заказывали Сашке свои восточные песни, состоящие из унылого, гнусавого однообразного воя на двух-трех нотах, и с мрачными лицами, с горящими глазами готовы были петь их по целым часам. Играл Сашка и итальянские народные куплеты, и хохлацкие думки, и еврейские свадебные танцы, и многое другое. Однажды зашла в Гамбринус кучка матросов-негров, которым, глядя на других, тоже очень захотелось попеть. Сашка быстро уловил по слуху скачущую негритянскую мелодию, тут же подобрал к ней аккомпанемент на пианино, и вот, к большому восторгу и потехе завсегдатаев Гамбринуса, пивная огласилась странными, капризными, гортанными звуками африканской песни.

Один репортер местной газеты, Сашкин знакомый, уговорил как-то профессора музыкального училища пойти в Гамбринус послушать тамошнего знаменитого скрипача. Но Сашка догадался об этом и нарочно заставил скрипку более обыкновенного мяукать, блеять и реветь. Гости Гамбринуса так и разрывались от смеха, а профессор сказал презрительно:

– Клоунство.

И ушел, не допив своей кружки.

IV

Нередко деликатные маркизы и пирующие немецкие охотники, жирные амуры и лягушки бывали со своих стен свидетелями такого широкого разгула, какой редко где можно было бы увидеть, кроме Гамбринуса.

Являлась, например, закутившая компания воров после хорошего дела, каждый с возлюбленной, каждый в фуражке, лихо заломленной набок, в лакированных сапогах, с изысканными трактирными манерами, с пренебрежительным видом. Сашка играл для них особые, воровские песни: «Погиб я, мальчишечка», «Не плачь ты, Маруся», «Прошла весна» и другие. Плясать они считали ниже своего достоинства, но их подруги, все недурные собой, молоденькие, иные почти девочки, танцевали «Чабана» с визгом и щелканьем каблуков. И женщины и мужчины пили очень много, – было дурно только то, что воры всегда заканчивали свой кутеж старыми денежными недоразумениями и любили исчезнуть не платя.

Приходили большими артелями, человек по тридцати, рыбаки после счастливого улова. Поздней осенью выдавались такие счастливые недели, когда в каждый завод попадалось ежедневно тысяч по сорока скумбрии или кефали. За это время самый мелкий пайщик зарабатывал более двухсот рублей. Но еще более обогащал рыбаков удачный лов белуги зимой, зато он и отличался большими трудностями. Приходилось тяжело работать, за тридцать-сорок верст от берега, среди ночи, иногда в ненастную погоду, когда вода заливала баркас и тотчас же обледеневала на одежде, на веслах, а погода держала по двое, по трое суток в море, пока не выбрасывала куда-нибудь верст за двести, в Анапу или в Трапезонд. Каждую зиму пропадало без вести до десятка яликов, и только весною волны прибивали то тут, то там к чужому берегу трупы отважных рыбаков.

Зато когда они возвращались с моря благополучно и удачливо, то на суше ими овладевала бешеная жажда жизни. Несколько тысяч рублей спускались в два-три дня в самом грубом, оглушительном, пьяном кутеже. Рыбаки забирались в трактир или еще в какое-нибудь веселое место, вышвыривали всех посторонних гостей, запирали наглухо двери и ставни и целые сутки напролет пили, предавались любви, орали песни, били зеркала, посуду, женщин и нередко друг друга, пока сон не одолевал их где попало – на столах, на полу, поперек кроватей, среди плевков, окурков, битого стекла, разлитого вина и кровавых пятен. Так кутили рыбаки несколько суток подряд, иногда меняя место, иногда оставаясь в одном и том же. Прокутив все до последнего гроша, они с гудящими головами, со знаками битв на лицах, трясясь от похмелья, молчаливые, удрученные и покаянные, шли на берег, к баркасам, чтобы приняться вновь за свое милое и проклятое, тяжелое и увлекательное ремесло.

Они никогда не забывали навестить Гамбринус. Они туда вламывались огромные, осипшие, с красными лицами, обожженными свирепым зимним норд-остом, в непромокаемых куртках, в кожаных штанах и в воловьих сапогах по бедра – в тех самых сапогах, в которых их друзья среди бурной ночи шли ко дну, как камни.

Из уважения к Сашке они не выгоняли посторонних, хотя и чувствовали себя хозяевами пивной и били тяжелые кружки об пол. Сашка играл им ихние рыбацкие песни, протяжные, простые и грозные, как шум моря, и они пели все в один голос, напрягая до последней степени свои здоровые груди и закаленные глотки. Сашка действовал на них, как Орфей, усмирявший волны, и случалось, что какой-нибудь сорокалетний атаман баркаса, бородатый, весь обветренный, звероподобный мужичище, заливался слезами, выводя тонким голосом жалостливые слова песни:

Ах, бедный, бедный я, мальчишечка,
Что вродился рыбаком…

А иногда они плясали на месте, с каменными лицами, громыхая своими пудовыми сапогами и распространяя по всей пивной острый соленый запах рыбы, которым насквозь пропитались их тела и одежды. К Сашке они были очень щедры и подолгу не отпускали от своих столов. Он хорошо знал образ их тяжелой, отчаянной жизни. Часто, когда он играл им, то чувствовал у себя в душе какую-то почтительную грусть.

Но особенно он любил играть английским матросам с коммерческих судов. Они приходили гурьбой, держась рука об руку, – все как бы на подбор грудастые, широкоплечие, молодые, белозубые, со здоровым румянцем, с веселыми, смелыми, голубыми глазами. Крепкие мышцы распирали их куртки, а из глубоко вырезанных воротников возвышались прямые, могучие, стройные шеи. Некоторые знали Сашку по прежним стоянкам в этом порту. Они узнавали его и, приветливо скаля белые зубы, приветствовали его по-русски:

– Здрайст, здрайст.

Сашка сам, без приглашения, играл им «Rule Britannia»1
«Правь, Британия» (англ. ).

Должно быть, сознание того, что они сейчас находятся в стране, отягощенной вечным рабством, придавало особенно гордую торжественность этому гимну английской свободы. И когда они пели, стоя, с обнаженными головами, последние великолепные слова:

Никогда, никогда, никогда,
Англичанин не будет рабом! -

то невольно и самые буйные соседи снимали шапки. Коренастый боцман с серьгой в ухе и с бородой, растущей, точно бахрома, из шеи, подходил к Сашке с двумя кружками пива, широко улыбался, хлопал его дружелюбно по спине и просил сыграть джигу. При первых же звуках этого залихватского морского танца англичане вскакивали и расчищали место, отодвигая к стенам бочонки. Посторонних просили об этом жестами, с веселыми улыбками, но если кто не торопился, с тем не церемонились, а прямо вышибали из-под него сиденье хорошим ударом ноги. К этому, однако, прибегали редко, потому что в Гамбринусе все были ценителями танцев и в особенности любили английскую джигу. Даже сам Сашка, не переставая играть, становился на стул, чтобы лучше видеть.

Матросы делали круг и в такт быстрому танцу били в ладони, а двое выступали в середку. Танец изображал жизнь матроса во время плавания. Судно готово к отходу, погода чудесная, все в порядке. У танцоров руки скрещены на груди, головы откинуты назад, тело спокойно, хотя ноги выбивают бешеную дробь. Но вот поднялся ветерок, начинается небольшая качка. Для моряка – это одно веселье, только колена танца становятся все сложнее и замысловатее. Задул и свежий ветер – ходить по палубе уже не так удобно, – танцоров слегка покачивает с боку на бок. Наконец вот и настоящая буря – матроса швыряет от борта к борту, дело становится серьезным. «Все наверх, убирать паруса!» По движениям танцоров до смешного понятно, как они карабкаются руками и ногами на ванты, тянут паруса и крепят шкоты, между тем как буря все сильнее раскачивает судно. «Стой, человек за бортом!» Спускают шлюпку. Танцоры, опустив головы вниз, напружинив мощные голые шеи, гребут частыми взмахами, то сгибая, то распрямляя спины. Буря, однако, проходит, мало-помалу утихает качка, проясняется небо, и вот уже судно опять плавно бежит с попутным ветром, и опять танцоры с неподвижными телами, со скрещенными руками отделывают ногами веселую частую джигу.

Приходилось Сашке иногда играть лезгинку для грузин, которые занимались в окрестностях города виноделием. Для него не было незнакомых плясок. В то время когда один танцор, в папахе и черкеске, воздушно носился между бочками, закидывая за голову то одну, то другую руку, а его друзья прихлопывали в такт и подкрикивали, Сашка тоже не мог утерпеть и вместе с ними одушевленно кричал: «Хас! хас! хас! хас!» Случалось ему также играть молдаванский джок, и итальянскую тарантеллу, и вальс немецким матросам.

Случалось, что в Гамбринусе дрались, и довольно жестоко. Старые посетители любили рассказывать о легендарном побоище между русскими военными матросами, уволенными в запас с какого-то крейсера, и английскими моряками. Дрались кулаками, кастетами, пивными кружками и даже швыряли друг в друга бочонками для сидения. Не к чести русских воинов надо сказать, что они первые начали скандал, первые же пустили в ход ножи и вытеснили англичан из пивной только после получасового боя, хотя и превосходили их численностью в три раза.

Очень часто Сашкино вмешательство останавливало ссору, которая на волоске висела от кровопролития. Он подходил, шутил, улыбался, гримасничал, и тотчас же со всех сторон к нему протягивались бокалы.

– Сашка, кружечку!.. Сашка, со мной!.. Вера, закон, печенки, гроб…

Может быть, на простые дикие нравы влияла эта кроткая и смешная доброта, весело лучившаяся из его глаз, спрятанных под покатым черепом? Может быть, своеобразное уважение к таланту и что-то вроде благодарности? А может быть, также и то обстоятельство, что большинство завсегдатаев Гамбринуса состояло вечными Сашкиными должниками. В тяжелые минуты «декохта», что на морском и портовом жаргоне обозначает полное безденежье, к Сашке свободно и безотказно обращались за мелкими суммами или за небольшим кредитом у буфета.

Конечно, долгов ему не возвращали – не по злому умыслу, а по забывчивости, – но эти же должники в минуту разгула возвращали ссуду десятерицею за Сашкины песни.

Буфетчица иногда выговаривала ему:

– Удивляюсь, Саша, как это вы не жалеете своих денег?

Он возражал убедительно:

– Да мадам же Иванова. Да мне же их с собой в могилу не брать. Нам с Белочкой хватает. Белинька, собачка моя, поди сюда.

Самые главные начальные события разворачиваются в обычной пивной под названием «Гамбринус». Весьма необычное название для пивного бара, но тем не менее. Это место получило такое альтернативное название недаром. В то время там существовал человек, которого именовали королем пивного промысла, кстати, очень выгодного бизнеса. Короля именовали – Гамбринус.

Эта пивная находилась в подвале одного старого дома. Конечно, в этом месте было не особо аккуратно, ведь на полу пивного заведения постоянно валялись опилки, была грязь и особенно, что неприятно – была постоянна влага, ведь это был нижний этаж дом, что не удивительно. Также, вместо столов были бочки, которые не всегда были чисты. Одним словом, люди ходили туда бедные и для пьянства, так что красота была там не важна. Там была и небольшая сцена, хотя это можно было назвать только подобием ее.

Там пели и играли музыканты. Там был один человек, который бил чем-то похож на обезьяну, и он был евреем. Но, тем не менее, его любили и оценивали по достоинству. Была там и собака, которую звали – Белочка. Ее хозяин был – именно этот музыкант Сашка. Собака – просто невероятно преданная, всегда находилась рядышком со своим хозяином. Также, в этом заведении работала – буфетчица по имени мадам Иванова. Это была необыкновенная полная особа, средних лет. Она постоянно командовала над прислугой, ее побаивались, но уважали. Пивная находилась рядом с портом, поэтому в этом заведении всегда было полно моряков и иностранцев.

Однажды настало время, когда заведение перестало быть таким,как раньше. Ведь Сашку – музыканта призвали на войну. Музыкант был в ужасе от этого, но ему пришлось подарить одному человеку свой инструмент, а собаку оставил у буфетчицы. Когда прошел год – музыкант все же вернулся. И се снова стало на свои места.

Картинка или рисунок Гамбринус

Другие пересказы для читательского дневника

Краткое содержание Джельсомино в Стране лжецов Родари
В маленьком городке в Италии появляется на свет мальчик по имени Джельсомино, у которого был очень громкий голос, в результате этого, все вокруг рушится. Его учитель из Школы думает, что голос Джельсомино
Краткое содержание Гомер Илиада
Десятый год войны между троянцами и ахейцами. Греки осаждают главную стену города, но противник твердо держит осаду. Войну ведут и люди, и олимпийские боги.
Краткое содержание Моби дик или Белый кит Мелвилл
Испытывая финансовые затруднения, молодой парень Измаил, отправляется в порт Нантакет с целью устроится на китобойное судно. По дороге он знакомится с туземцем гарпунером
Краткое содержание Беккер Гном
Сестры Марта и Магдалена рано осиротели. Терпя нужду и страдания, они сближаются, но, вместе с тем, они слишком разные и между ними сквозит вражда и антипатия. Марта – высокомерна, с копной черных волос и такими же черными глазами.
Краткое содержание Липунюшка Лев Толстой
Сказка Толстого «Липунюшка» рассказывает о том, как у бездетных стариков появился Липунюшка.

Основные действия произведения А.И.Куприна «Гамбринус» разворачиваются в пивной с одноименным названием.

Пивная так была названа в честь короля Гамбринуса, некоего покровителя пивного дела. Само заведение находилось в подвальном помещении. Стены пивной всегда были влажные, пол был густо усыпан опилками, а вместо столов стояли пивные бочки. Направо от входа возвышалась эстрада. На ней каждый вечер уже много лет подряд играл «для удовольствия и развлечения гостей» музыкант Сашка. Он был евреем, внешность его была неким подобием облезлой обезьяны, но его все любили и уважали. У Сашки была маленькая собачка, Белочка, которая всегда и везде его сопровождала.Кроме Сашки в Гамбринусе было другое значительное лицо – буфетчица мадам Иванова, которая «как капитан корабля из рубки» безмолвно распоряжалась прислугой и постоянно курила.

Прошел год. О Сашке уже никто не вспоминал, кроме мадам Ивановой.

Прошел еще год. И тогда вернулся Сашка. Как оказалось, он даже не был ранен. В тот день, когда Сашка вернулся, в Гамбринусе было столько народа, что негде было сесть. Сашке вернули скрипку, а собачка Белочка снова сидела у его ног. Все было прекрасно, казалось, музыкант совсем не изменился. Но мадам Иванова заметила – тоска и ужас из его глаз не исчезли.

«Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит»
— такими словами завершается произведение А.И.Куприна «Гамбринус».

Биография и эпизоды жизни Леонардо да Винчи. Когда родился и умер Леонардо да Винчи, памятные места и даты важных событий его жизни. Цитаты художника и ученого,изображения и видео.

Годы жизни Леонардо да Винчи:

родился 15 апреля 1452, умер 2 мая 1519

Эпитафия

«Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты - предвестник
Еще неведомого дня».
Из стихотворения Дмитрия Мережковского «Леонардо да Винчи»

Биография

Леонардо да Винчи - одна из наиболее таинственных фигур мировой истории и, определенно, самый выдающийся гений эпохи Возрождения. Ему приписывают изобретение первых прототипов вертолета, парашюта, автомобиля, дельтаплана, акваланга и десятков прочих механизмов, без которых современная цивилизация просто немыслима. Сам да Винчи называл себя скорее ученым и инженером, чем художником, хотя и творческая его деятельность по сей день не перестает поражать воображение искусствоведов и простых ценителей живописи и скульптуры. Кроме того труды да Винчи нашли отражение и в других сферах науки и искусства: в физике, астрономии, анатомии, филологии и прочих. О Леонардо складывались легенды еще при жизни, он укоренился в вехах истории как воистину титаническая фигура, подлинный гений, на века опередивший свое время.

Леонардо родился в небольшом поселке вблизи городка Винчи, название которого, согласно традициям того времени, и легло в основу его фамилии. Его отец был богатым потомственным нотариусом, мать - простой крестьянкой. С детства да Винчи обучался у одного из наиболее влиятельных художников того времени Андреа дель Верроккио, которого сумел превзойти уже в возрасте 20 лет. Так, когда юноша завершил написание «Крещения Христа», Верроккио заявил, что отныне все лица будет писать исключительно Леонардо.

Впоследствии да Винчи служил при дворах известных политиков, аристократов и королей, перемещаясь между Флоренцией, Миланом, Римом. Он занимал посты архитектора, военного инженера, конструктора, был осведомлен в принципах градостроения, писал фундаментальные труды по медицине и прочим наукам. За зрелую жизнь Леонардо да Винчи из-под его кисти вышли десятки шедевров: «Дама с горностаем», Витрувианский человек, «Мадонна Литта», а также несчетное количество гениальных набросков. К сожалению, в память о Леонардо сохранилась лишь мизерная часть его трудов, но даже их достаточно, чтобы оценить недюжинный вклад художника в развитие мирового искусства.

Последние годы да Винчи доживал в королевском замке Кло-Люсе по приглашению Франциска I. Здоровье Леонардо поступательно увядало, и вскоре тот даже утратил способность передвигаться самостоятельно. Впрочем, о загадочной болезни художника ничего неизвестно, а о причинах смерти да Винчи спорят до сих пор. Незадолго до смерти Леонардо да Винчи оставил завещание, и позже скончался в присутствии короля и своих учеников. Тело художника было захоронено в замке Амбуаз, а могила да Винчи была отмечена лаконичной надписью: «В стенах этого монастыря покоится прах Леонардо да Винчи, величайшего художника, инженера и зодчего Французского королевства».

Линия жизни

15 апреля 1452 г. Дата рождения Леонардо да Винчи.
1467 г. Поступление на обучение к художнику Андреа дель Верроккио.
1472 г. Поступление в гильдию живописцев Святого Луки.
1476 г. Открытие собственной мастерской.
1502 г. Поступление на службу к Чезаре Борджиа в качестве архитектора.
1506 г. Служба у французского короля Людовика XII.
1512 г. Переезд в Рим под покровительство папы Льва X.
1516 г. Служба у короля Франциска I.
2 мая 1519 г. Дата смерти Леонардо да Винчи.

Памятные места

1. Музей Леонардо в Винчи — городе, близ которого родился гений.
2. Музей да Винчи во Флоренции.
3. Музей да Винчи в Милане.
4. Лувр, где хранятся работы Леонардо да Винчи, в числе которых знаменитая «Мона Лиза».
5. Национальная галерея искусств в Вашингтоне, где представлены работы да Винчи.
6. Государственный Эрмитаж в Санкт-Петербурге, где можно увидеть работы да Винчи.
7. Лондонская национальная галерея, где хранятся работы да Винчи.
8. Национальная галерея Шотландии, где хранятся работы да Винчи.
9. Замок Кло-Люсе, где похоронен да Винчи.

Эпизоды жизни

Однажды, когда Леонардо был еще юным, к его отцу пришел соседский крестьянин с просьбой отыскать художника для оформления его самодельного щита. Отец согласился и позволил взяться за дело своему сыну. Молодой да Винчи подошел к делу с невиданной оригинальностью: он изобразил на щите личину Медузы Горгоны, а в качестве подручного материала использовал настоящих змей, кузнечиков и прочих насекомых. Леонардо думал, что украшенный таким образом щит сможет не только хорошо защищать своего владельца, но и устрашать врагов. Закончилось тем, что отец не оценил сыновьего творчества и купил для крестьянина другой щит. Оригинал же впоследствии был продан богатому семейству Медичи во Флоренции.

Интересно, что в истории практически не сохранились сведения о личной жизни Леонардо. Судя по имеющимся фактам, он не состоял в браке и даже не имел романов с женщинами. Единственным спутником жизни да Винчи был один из его учеников по имени Салаи (от итал. «дьяволенок»). Об отношениях Леонардо и Салаи тоже ничего достоверно не известно, кроме того, что связь их длилась более 25 лет. Удивительно, что ни с кем из своего окружения да Винчи не поддерживал столь длительных отношений.

Завет

«Только одиночество дает необходимую свободу».

«Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть».

Жизнь и творчество Леонардо да Винчи

Соболезнования

«Он был не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики».
Фридрих Энгельс, философ

«Всем известны имена Рафаэля, Тициана, Беллини, Микеланджело - они лишь некоторые из достойных упоминания. Однако никто не достиг такого мастерства в столь многих различных областях, как Леонардо да Винчи».
Святослав Рерих, художник

«Потеря Леонардо сверх меры опечалила всех, кто его знавал, ибо не было никогда человека, который принес бы столько чести искусству живописи. Это мастер, который поистине с великой пользой для человечества прожил всю свою жизнь».
Ирина Никифорова, библиограф