Произведения дикий помещик. Только и взмолился однажды богу этот помещик
В книгу включены воспоминания и избранные страницы из дневника старшей дочери Л. Н. Толстого - Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой. Т. Л. Толстая была одаренной художницей, талантливым и ярким человеком, очень близким Толстому по духу, по искреннему сочувствию его взглядам. Ее воспоминания, часть которых публикуется впервые, живо и интересно рассказывают о ее детских и отроческих годах, о друзьях и гостях Толстого, о трагических событиях последних лет жизни писателя. Вступительная статья А. И. Шифмана.
Татьяна Львовна Сухотина-Толстая
Воспоминания
Детство Тани Толстой в Ясной Поляне
С большой любовью вспоминаю я свое детство.
И с чувством горячей благодарности думаю о тех, кто окружал меня в эту счастливую пору моей жизни.
Я выросла среди людей, любящих друг друга и меня.
Мне казалось, что такое отношение естественно и свойственно человеческой природе.
Я так думаю и теперь.
И хотя я за свою длинную жизнь иногда видела злобу и ненависть между людьми, - я знаю, что такое отношение так же неестественно, как болезнь. И, так же, как болезнь, происходит от нарушения самых первоначальных законов человеческой жизни.
Так же естественны были и внешние условия нашей жизни.
После женитьбы1 отец прожил с своей семьей безвыездно в Ясной Поляне восемнадцать лет, только изредка выезжая в город по делам.
Жизнь в деревне дала мне любовь к уединению, к спокойствию и дала привычку наблюдать и любить природу.
Трем людям я особенно благодарна за свое детство:
Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли.
Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и - Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ.
Среди этих трех людей, занимавших главное место в моей памяти, прошло мое детство.
Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор.
Началось мое отрочество. О нем я расскажу в другой книге.
С большой любовью вспоминаю я свое детство. И с чувством горячей благодарности думаю о тех, кто окружал меня в эту счастливую пору моей жизни. Я выросла среди людей, любящих друг друга и меня. Мне казалось, что такое отношение естественно и свойственно человеческой природе. Я так думаю и теперь. И хотя я за свою длинную жизнь иногда видела злобу и ненависть между людьми, - я знаю, что такое отношение так же неестественно, как болезнь. И, так же, как болезнь, происходит от нарушения самых первоначальных законов человеческой жизни. Так же естественны были и внешние условия нашей жизни. После женитьбы1 отец прожил с своей семьей безвыездно в Ясной Поляне восемнадцать лет, только изредка выезжая в город по делам. Жизнь в деревне дала мне любовь к уединению, к спокойствию и дала привычку наблюдать и любить природу. Трем людям я особенно благодарна за свое детство: Отцу, руководившему нашей жизнью и поставившему нас в те условия, в которых мы выросли. Матери, в этих условиях украсившей нам жизнь всеми теми способами, которые были ей доступны, и - Ханне, нашей английской воспитательнице, прожившей в нашей семье шесть лет и давшей нам столько любви, заботы и твердых нравственных основ. Среди этих трех людей, занимавших главное место в моей памяти, прошло мое детство. Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор. Началось мое отрочество. О нем я расскажу в другой книге.
I
Родилась я в Ясной Поляне 4 октября 1864 года. За несколько дней до моего рождения с моим отцом на охоте произошел несчастный случай.
В молодости отец очень любил охоту, и особенно осеннюю охоту с борзыми собаками на зайцев и лисиц. 26 сентября 1864 года он взял свою свору борзых собак, сел на свою резвую, молодую лошадь Машку и поехал на охоту. Недалеко от дома в поле выскочил русак.
Отец спустил борзых. "Ату его!" - закричал он и поскакал за русаком. Машка, непривычная еще к охоте и очень горячая, пустилась вскачь во весь дух за зайцем и собаками.
На пути попалась глубокая рытвина. Машка не сумела ее перепрыгнуть, споткнулась и упала на оба колена. Не справившись, она всей своей тяжестью упала на бок.
Отец упал вместе с лошадью. Рука его попала под лошадь, которая придавила ее всей своей тяжестью. Не успел отец опомниться, как Машка вскочила и, оставив своего седока в рытвине, ускакала домой. С невыносимой болью в руке, почти в бессознательном состоянии, выкарабкался отец на гладкое место.
Что делать? Идти он был не в силах. До шоссе, где он мог бы найти помощь, было около версты.
Наконец он собрался с силами и поплелся.
Он рассказывал потом, что в это время он был почти без памяти: ему казалось, что все было очень, очень давно. Казалось, что когда-то, очень давно, он ехал верхом, когда-то травил зайца и когда-то упал с лошади. Все это было давно, давно…
С трудом прошел он версту, пока не дошел до шоссе. Там силы его покинули, он почувствовал себя плохо и лег на землю у дороги.
Так он лежал, поджидая, пока кто-нибудь пройдет или проедет.
Проехали на телегах мужики. Отец собрал последние силы и стал кричать им:
Стойте! Помогите!
Мужики или не слыхали, или не захотели остановиться и проехали мимо. Отец продолжал лежать у дороги. Наконец прошел какой-то пешеход, который его узнал.
Батюшки родимые, да это наш яснополянский граф! - сказал он. - Что же это такое с ним случилось?
Он остановил первую проезжавшую телегу, уложил в нее отца с помощью ехавшего в телеге мужика и направил его в Ясную Поляну.
Отец страдал ужасно.
Дядя, - сказал он мужику, - ты свези меня не в барский дом, а свези в избу на деревне.
Он думал, что если без всякого предупреждения приедет домой искалеченный, он слишком сильно напугает мою мать.
В яснополянском доме в то время был уже подан обед, и моя молоденькая двадцатилетняя мать вместе с своим деверем графом Сергеем Николаевичем Толстым и своей матерью Любовью Александровной Берс поджидала к обеду своего мужа и его сестру графиню Марию Николаевну Толстую.
Там она нашла своего мужа, сидящего на скамейке в ужасных страданиях. Мужик, хозяин избы, держал его, голую до плеча, руку, а деревенская "бабка" ее растирала. Тут находились уже Агафья Михайловна, старая бывшая крепостная девушка Толстых, и тетенька моего отца Татьяна Александровна Ергольская. Дети в избе кричали, было темно, тесно и душно.
Немедленно за доктором в Тулу! - распорядилась моя мать. Отца перевезли в дом.
Приехавший из Тулы доктор стал пытаться вправить руку. Восемь раз он тщетно принимался крутить и вертеть руку отца. Измучивши его до последней степени и ничего не сделав, доктор уехал. Отец провел ужасную ночь. Мать ни на минуту не отошла от него. На другое утро послали в Тулу за другим доктором, молодым хирургом. Отца захлороформировали и наконец вправили руку2. Лихорадка все же продолжалась, и боль не утихала.
Отец еще не поправился после своего падения, как я появилась на свет.
У моих родителей был уже один сын, полутора лет, Сережа, и они очень рады были дочери. Крестил меня друг моего отца Дмитрий Алексеевич Дьяков, а крестной матерью моей была моя бабушка Любовь Александровна Берс.
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Дикий помещикМихаил Евграфович Салтыков-Щедрин
«В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и на свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый, читал газету „Весть“ и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое.».
М. Е. Салтыков-Щедрин
Дикий помещик
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и на свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый, читал газету «Весть» и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое.
Только и взмолился однажды Богу этот помещик:
– Господи! всем я от тебя доволен, всем награжден! Одно только сердцу моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!
Но Бог знал, что помещик тот глупый, и прошению его не внял.
Видит помещик, что мужика с каждым днем не убывает, а все прибывает, – видит и опасается: «А ну, как он у меня все добро приест?»
Заглянет помещик в газету «Весть», как в сем случае поступать должно, и прочитает: «Старайся!»
– Одно только слово написано, – молвит глупый помещик, – а золотое это слово!
И начал он стараться, и не то чтоб как-нибудь, а все по правилу. Курица ли крестьянская в господские овсы забредет – сейчас ее, по правилу, в суп; дровец ли крестьянин нарубить по секрету в господском лесу соберется – сейчас эти самые дрова на господский двор, а с порубщика, по правилу, штраф.
– Больше я нынче этими штрафами на них действую! – говорит помещик соседям своим. – Потому что для них это понятнее.
Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а разум ему дан большой. Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут – всё нельзя, да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет – помещик кричит: «Моя вода!» – курица за околицу выбредет – помещик кричит: «Моя земля!» И земля, и вода, и воздух – все его стало! Лучины не стало мужику в светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к Господу Богу:
– Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!
Услышал милостивый Бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик – никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: «Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!»
И начал он жить да поживать и стал думать, чем бы ему свою душу утешить.
«Заведу, думает, театр у себя! напишу к актеру Садовскому: приезжай, мол, любезный друг! и актерок с собой привози!»
Послушался его актер Садовский: сам приехал и актерок привез. Только видит, что в доме у помещика пусто и ставить театр и занавес поднимать некому.
– Куда же ты крестьян своих девал? – спрашивает Садовский у помещика.
– А вот Бог, по молитве моей, все мои владения от мужика очистил!
– Однако, брат, глупый ты помещик! кто же тебе, глупому, умываться подает?
– Да я уж и то сколько дней немытый хожу!
– Стало быть, шампиньоны на лице ростить собрался? – сказал Садовский и с этим словом и сам уехал, и актерок увез.
Вспомнил помещик, что есть у него поблизости четыре генерала знакомых; думает: «Что это я все гранпасьянс да гранпасьянс раскладываю! Попробую-ко я с генералами впятером пульку-другую сыграть!»
Сказано – сделано; написал приглашения, назначил день и отправил письма по адресу. Генералы были хоть и настоящие, но голодные, а потому очень скоро приехали. Приехали – и не могут надивиться, отчего такой у помещика чистый воздух стал.
В некотором царстве, в некотором государстве жил- был помещик, жил и на свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый, читал газету «Весть» и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое.
Только и взмолился однажды Богу этот помещик:
– Господи! всем я от тебя доволен, всем награжден! Одно только сердцу моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!
Но Бог знал, что помещик тот глупый, и прошению его не внял.
Видит помещик, что мужика с каждым днем не убывает, а все прибывает, – видит и опасается: «А ну, как он у меня все добро приест?»
Заглянет помещик в газету «Весть», как в сем случае поступать должно, и прочитает: «Старайся!»
– Одно только слово написано, – молвит глупый помещик, – а золотое это слово!
И начал он стараться, и не то чтоб как- нибудь, а все по правилу. Курица ли крестьянская в господские овсы забредет – сейчас ее, по правилу, в суп; дровец ли крестьянин нарубить по секрету в господском лесу соберется – сейчас эти самые дрова на господский двор, а с порубщика, по правилу, штраф.
– Больше я нынче этими штрафами на них действую! – говорит помещик соседям своим. – Потому что для них это понятнее.
Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а разум ему дан большой. Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут – всё нельзя, да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет – помещик кричит: «Моя вода!» – курица за околицу выбредет – помещик кричит: «Моя земля!» И земля, и вода, и воздух – все его стало! Лучины не стало мужику в светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к Господу Богу:
– Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!
Услышал милостивый Бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик – никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует: чистый- пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: «Теперь- то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!»
И начал он жить да поживать и стал думать, чем бы ему свою душу утешить.
«Заведу, думает, театр у себя! напишу к актеру Садовскому: приезжай, мол, любезный друг! и актерок с собой привози!»
Послушался его актер Садовский: сам приехал и актерок привез. Только видит, что в доме у помещика пусто и ставить театр и занавес поднимать некому.