Сколько глав в записках из мертвого дома. «Записки из мертвого дома» Федор Достоевский
В каком-то доме был Скворец,
Плохой певец;
Зато уж философ презнатный,
И свел с Котенком дружбу он.
Котенок был уж котик преизрядный,
Но тих, и вежлив, и смирен.
Вот как-то был в столе Котенок обделен.
Бедняжку голод мучит:
Задумчив бродит он, скучаючи постом;
Поводит ласково хвостом
И жалобно мяучит.
А философ Котенка учит
И говорит ему: "Мой друг, ты очень прост,
Что терпишь добровольно пост;
А в клетке над носом твоим висит щегленок:
Я вижу, ты прямой Котенок".-
"Но совесть..." - "Как ты мало знаешь свет!
Поверь, что это сущий бред
И слабых душ одни лишь предрассудки,
А для больших умов - пустые только шутки!
На свете кто силен,
Тот делать все волен.
Вот доказательства тебе и вот примеры".-
Тут, выведя их на свои манеры,
Он философию всю вычерпал до дна.
Котенку натощак понравилась она:
Он вытащил и съел щегленка.
Разлакомил кусок такой Котенка,
Хотя им голода он утолить не мог.
Однако же второй урок
С большим успехом слушал
И говорит Скворцу: "Спасибо, милый кум!
Наставил ты меня на ум".
Мораль басни Котенок и Скворец
Наставил ты меня на ум".
И, клетку разломав, учителя он скушал.
Мораль своими словами, главная мысль и смысл басни Котенок и Скворец
Советы иногда идуд во вред. Надо понимать когда совет нужен, а когда нет.
Анализ басни Котенок и Скворец. Краткое содержание.
В данной басне задействованы два героя. Вежливый, смирный котенок и скворец. Они подружились и скворец, считая себя философом, многому учил котенка. Он думает, что у него большой жизненный опыт. Кот, в свою очередь, прислушивался к его советам.
Котенок остался без еды и поэтому думает, чем же ему полакомиться. Скворец же предлагает съесть щегленка. Сначала кот отказывается, ведь его совесть не дает его съесть. После уговоров скворца поведение кота резко меняется, и он съедает щегленка. До этого кот не смог бы себе позволить такого, но чужие уговоры, порой заразительны. Он понимает, что он не наелся и решает съесть своего учителя. Ну, а почему бы и нет? Ведь он такая же птица. Скворец явно не ожидал такого исхода событий.
В итоге скворец, который учил котенка пользоваться силой, сам оказался жертвой. Так случается и среди людей. Не надо учиться человека чему – то, ведь вам же потом может это плохо и обернуться. Если не хотите такого исхода, то лучше предоставить человеку самому право выбирать чего он хочет. В большинстве случае ваши же советы могут пойти против вас. Скворец, сказав коту, что он сильный сам себя обрел на смерть.
Герои басни (персонажи)
- котенок
- скворец
Слушать Басню Крылова Котенок и Скворец
О том, как философствующий Скворец поплатился жизнью за свои поучения голодному Котенку, поведает басня «Котенок и Скворец» Крылова.
Читать текст басни:
В каком-то доме был Скворец,Плохой певец;
Зато уж философ презнатный,
И свел с Котенком дружбу он.
Котенок был уж котик преизрядный,
Но тих, и вежлив, и смирен.
Вот как-то был в столе Котенок обделен.
Бедняжку голод мучит:
Задумчив бродит он, скучаючи постом;
Поводит ласково хвостом
И жалобно мяучит.
А философ Котенка учит
И говорит ему: \"Мой друг, ты очень прост,
Что терпишь добровольно пост;
А в клетке над носом твоим висит щегленок:
Я вижу, ты прямой Котенок\".-
\"Но совесть...\" - \"Как ты мало знаешь свет!
Поверь, что это сущий бред
И слабых душ одни лишь предрассудки,
А для больших умов - пустые только шутки!
На свете кто силен,
Тот делать все волен.
Вот доказательства тебе и вот примеры\".-
Тут, выведя их на свои манеры,
Он философию всю вычерпал до дна.
Котенку натощак понравилась она:
Он вытащил и съел щегленка.
Разлакомил кусок такой Котенка,
Хотя им голода он утолить не мог.
Однако же второй урок
С большим успехом слушал
И говорит Скворцу: \"Спасибо, милый кум!
Наставил ты меня на ум\".
И, клетку разломав, учителя он скушал.
Мораль басни Котенок и Скворец:
Мораль басни – дающий плохие наставления сам попадется в их ловушку. Скворец науськивает Котенка утолить голод, съесть щегла. Тот идет на сделку с совестью, но щегол лишь слегка дает ему ощутить сытость. И тогда Котенок съедает и философа-Скворца. Баснописец учит читателей: если не хотите оказаться «съеденными», позвольте другим людям жить согласно их принципам. Поменяв эти принципы, человек рискует получить непредсказуемые последствия.
Басня «Котенок и Скворец» – реальное отображение жизни и участи горе-учителей и их учеников, причем не только в педагогике и сферах, нуждающихся в учителях, но и в обычной жизни. Это сказ о том, как опасно иногда лезть в чужие дела, отношения, семьи со своими бесконечными нравоучениями и советами.
Басня «Котенок и Скворец»
В каком-то доме был Скворец,
Плохой певец;
Зато уж философ презнатный,
И свел с Котенком дружбу он.
Котенок был уж котик преизрядный,
Но тих, и вежлив, и смирен.
Вот как-то был в столе Котенок обделен.
Бедняжку голод мучит:
Задумчив бродит он, скучаючи постом;
Поводит ласково хвостом
И жалобно мяучит.
А философ Котенка учит
И говорит ему: “Мой друг, ты очень прост,
Что терпишь добровольно пост;
А в клетке над носом твоим висит щегленок:
Я вижу, ты прямой Котенок”.-
“Но совесть…” – “Как ты мало знаешь свет!
Поверь, что это сущий бред
И слабых душ одни лишь предрассудки,
А для больших умов – пустые только шутки!
На свете кто силен,
Тот делать все волен.
Вот доказательства тебе и вот примеры”.-
Тут, выведя их на свои манеры,
Он философию всю вычерпал до дна.
Котенку натощак понравилась она:
Он вытащил и съел щегленка.
Разлакомил кусок такой Котенка,
Хотя им голода он утолить не мог.
Однако же второй урок
С большим успехом слушал
И говорит Скворцу: “Спасибо, милый кум!
Наставил ты меня на ум”.
И, клетку разломав, учителя он скушал.
Мораль басни Крылова «Котенок и Скворец»
В басне «Котенок и Скворец» автор решил оставить без строго прописанной морали, однако пронес ее через все произведение. В первую очередь это касается последних строк басни, в которых Котенок благодарит Скворца «за науку», а после съедает наставника. В жизни такие ситуации тоже не редкость: очень часто те, кто учит плохому, от этого плохого потом сами же и страдают. Отсюда совет: никогда не лезьте к другим со своими советами! Кто знает, чем это потом для вас может обернуться.
Также нельзя оставить без внимания слова Скворца: «На свете кто силен, тот делать все волен». С их помощью Крылов открывает перед читателями истину деспотического самодержавия, которая, с учетом развязки ситуации, можно сформулировать следующим образом: оказывая помощь и сочувствуя «сильным», не стоит надеяться, что за это они вас «пощадят», совесть и сочувствие – не свойственные им чувства.
Анализ басни «Котенок и Скворец»
В басне «Котенок и Скворец» автор показывает нам весьма милого и доброго Котенка, которому нравилось жить спокойно, в ладу с окружающими. Но в один момент, считающий себя великим философом, Скворец решает научить доброго хищника «правильной» жизни и призывает своего ученика воспользоваться силой и съесть менее слабого и такого доступного щегленка, что тот в конечном счете и делает. Ощутив свою силу власть, Котенок перестает думать о чем-либо кроме собственных потребностей (неутолимого голода) и съедает своего учителя.
Аллегорическая ситуация имеет место быть и в современной жизни, где многим просто необходимо стать вечно поучающим звеном чьей-то жизни, минуя все изначальные принципы и убеждения потенциального ученика. Но мало кто осознает, что в чужой жизни, а уж тем более в ситуации, в которой сам не был никогда, разобраться вряд ли представляется возможным. И уж тем более не стоит побуждать к недобрым, а порой и противоправным действиям, ведь рано или поздно бумеранг таких советов вернется к вам в самый неподходящий момент.
Крылатые выражения из басни «Котенок и Скворец»
В настоящее время ни одна из фраз басни «Котенок и Скворец» не используется вне авторского текста Крылова.
Введение
Алек-сандра Петро-вича Горян-чи-кова я встретил в маленьком сибир-ском городке. Родив-шись в России дворя-нином, он стал ссыльно-каторжным второго разряда за убий-ство жены. Отбыв 10 лет каторги, он доживал свой век в городке К. Это был бледный и худой человек лет трид-цати пяти, маленький и тщедушный, нелю-димый и мнительный. Проезжая однажды ночью мимо его окон, я заметил в них свет и решил, что он что-то пишет.
Вернув-шись в городок месяца через три, я узнал, что Алек-сандр Петрович умер. Его хозяйка отдала мне его бумаги. Среди них была тетрадка с описа-нием каторжной жизни покой-ного. Эти записки — «Сцены из Мёрт-вого дома», как он их называл, — пока-за-лись мне любо-пыт-ными. На пробу выбираю несколько глав.
I. Мёртвый дом
Острог стоял у крепост-ного вала. Большой двор был обнесён забором из высоких заост-рённых столбов. В ограде были крепкие ворота, охра-ня-емые часо-выми. Здесь был особенный мир, со своими зако-нами, одеждой, нравами и обычаями.
По сторонам широ-кого внут-рен-него двора тяну-лись две длинные одно-этажные казармы для арестантов. В глубине двора — кухня, погреба, амбары, сараи. В сере-дине двора ровная площадка для поверок и пере-кличек. Между стро-е-ниями и забором оста-ва-лось большое простран-ство, где неко-торые заклю-ченные любили побыть одни.
На ночь нас запи-рали в казарме, длинной и душной комнате, осве-щённой саль-ными свечами. Зимой запи-рали рано, и в казарме часа четыре стоял гам, хохот, руга-тель-ства и звон цепей. Посто-янно в остроге нахо-ди-лось человек 250. Каждая полоса России имела тут своих пред-ста-ви-телей.
Большая часть арестантов — ссыльно-каторжные граж-дан-ского разряда, преступ-ники, лишенные всяких прав, с заклей-мён-ными лицами. Они присы-ла-лись на сроки от 8 до 12 лет, а потом рассы-ла-лись по Сибири на посе-ление. Преступ-ники воен-ного разряда присы-ла-лись на короткие сроки, а потом возвра-ща-лись туда, откуда пришли. Многие из них возвра-ща-лись в острог за повторные преступ-ления. Этот разряд назы-вался «всегдашним». В «особое отде-ление» преступ-ники присы-ла-лись со всей Руси. Они не знали своего срока и рабо-тали больше остальных каторж-ников.
Декабрь-ским вечером я вошёл в этот странный дом. Мне надо было привык-нуть к тому, что я никогда не буду один. О прошлом арестанты гово-рить не любили. Боль-шин-ство умело читать и писать. Разряды разли-ча-лись по разно-цветной одежде и по-разному выбритым головам. Боль-шин-ство каторжан были угрю-мыми, завист-ли-выми, тщеслав-ными, хваст-ли-выми и обид-чи-выми людьми. Больше всего цени-лась способ-ность ничему не удив-ляться.
По казармам велись беско-нечные сплетни и интриги, но против внут-ренних уставов острога никто не смел восста-вать. Бывали харак-теры выда-ю-щиеся, подчи-няв-шиеся с трудом. Прихо-дили в острог люди, которые совер-шали преступ-ления из тщеславия. Такие новички быстро пони-мали, что здесь удив-лять некого, и попа-дали в общий тон особого досто-ин-ства, который был принят в остроге. Руга-тель-ство было возве-дено в науку, которую разви-вали беспре-рывные ссоры. Сильные люди в ссоры не всту-пали, были рассу-ди-тельны и послушны, — это было выгодно.
Каторжную работу нена-ви-дели. Многие в остроге имели своё собственное дело, без кото-рого не смогли бы выжить. Арестантам запре-ща-лось иметь инстру-менты, но началь-ство смот-рело на это сквозь пальцы. Тут встре-ча-лись всевоз-можные ремёсла. Заказы работ добы-ва-лись из города.
Деньги и табак спасали от цинги, а работа спасала от преступ-лений. Несмотря на это, и работа и деньги запре-ща-лись. По ночам произ-во-ди-лись обыски, отби-ра-лось всё запре-щённое, поэтому деньги сразу пропи-ва-лись.
Тот, кто ничего не умел, стано-вился пере-куп-щиком или ростов-щиком. под залог прини-ма-лись даже казённые вещи. Почти у каждого был сундук с замком, но это не спасало от воров-ства. Были и цело-валь-ники, торго-вавшие вином. Бывшие контра-бан-дисты быстро нахо-дили приме-нение своему мастер-ству. Был еще один посто-янный доход, — пода-яние, которое всегда дели-лось поровну.
II. Первые впечат-ления
Вскоре я понял, что тяжесть каторжной работы работы состояла в том, что она — вынуж-денная и беспо-лезная. Зимой казённой работы было мало. Все возвра-ща-лись в острог, где своим ремеслом зани-ма-лась только треть арестантов, остальные сплет-ни-чали, пили и играли в карты.
По утрам в казармах было душно. В каждой казарме был арестант, который назы-вался параш-ником и не ходил на работу. Он должен был мыть нары и полы, выно-сить ночной ушат и прино-сить два ведра свежей воды — для умывания, и для питья.
Пона-чалу на меня смот-рели косо. Бывших дворян в каторге никогда не признают за своих. Особенно доста-ва-лось нам на работе, за то, что у нас было мало сил, и мы не могли им помо-гать. Поль-ских шлях-тичей, которых было человек пять, не любили ещё больше. Русских дворян было четверо. Один — шпион и доносчик, другой — отце-убийца. Третьим был Аким Акимыч, высокий, худо-щавый чудак, честный, наивный и акку-ратный.
Служил он офицером на Кавказе. Один соседний князёк, считав-шийся мирным, напал ночью на его крепость, но неудачно. Аким Акимыч расстрелял этого князька перед своим отрядом. Его приго-во-рили к смертной казни, но смяг-чили приговор и сослали в Сибирь на 12 лет. Арестанты уважали Акима Акимыча за акку-рат-ность и умелость. Не было ремесла, кото-рого бы он не знал.
Дожи-даясь в мастер-ской смены кандалов, я расспросил Акима Акимыча о нашем майоре. Он оказался непо-ря-дочным и злым чело-веком. На арестантов он смотрел как на своих врагов. В остроге его нена-ви-дели, боялись как чумы и даже хотели убить.
Между тем в мастер-скую явились несколько калашниц. До зрелого возраста они прода-вали калачи, которые пекли их матери. Повзрослев, они прода-вали совсем другие услуги. Это было сопря-жено с боль-шими труд-но-стями. Надо было выбрать время, место, назна-чить свидание и подку-пить конвойных. Но всё-таки мне удава-лось иногда быть свиде-телем любовных сцен.
Обедали арестанты посменно. В первый мой обед между арестан-тами зашла речь о каком-то Газине. Поляк, который сидел рядом, рассказал, что Газин торгует вином и пропи-вает зара-бо-танное. Я спросил, почему многие арестанты на меня смотрят косо. Он объяснил, что они злятся на меня за то, что я дворянин, многие из них хотели бы унизить меня, и добавил, что я еще не раз встречу непри-ят-ности и брань.
III. Первые впечат-ления
Арестанты ценили деньги наравне со свободой, но их было трудно сохра-нить. Либо деньги отбирал майор, либо их крали свои. Впослед-ствии мы отда-вали деньги на хранение старику старо-веру, посту-пив-шему к нам из старо-ду-бов-ских слобод.
Это был маленький, седенький старичок лег шести-де-сяти, спокойный и тихий, с ясными, свет-лыми глазами в окру-жении мелких лучи-стых морщинок. Старик, вместе с другими фана-ти-ками, поджог едино-вер-че-скую церковь. Как один из зачин-щиков он был сослан на каторгу. Старик был зажи-точным меща-нином, дома оставил семью, но с твёр-до-стью пошёл в ссылку, считая её «мукою за веру». Арестанты уважали его и были уверены, что старик не может украсть.
В остроге было тоск-ливо. Арестантов тянуло заку-тить на весь капитал, чтобы забыть свою тоску. Иногда человек работал по нескольку месяцев только для того, чтоб в один день спустить весь зара-боток. Многие из них любили заво-дить себе яркие обновки и ходить в празд-ники по казармам.
Торговля вином было делом риско-ванным, но выгодным. В первый раз цело-вальник сам проносил в острог вино и выгодно его продавал. После второго и третьего раза он осно-вывал насто-ящую торговлю и заводил агентов и помощ-ников, которые риско-вали вместо него. Аген-тами обычно стано-ви-лись промо-тав-шиеся гуляки.
В первые дни моего заклю-чения я заин-те-ре-со-вался молодым арестантом по имени Сироткин. Ему было не более 23-х лет. Он считался одним из самых опасных военных преступ-ников. В острог он попал за то, что убил своего ротного коман-дира, который всегда был им недо-волен. Сироткин дружил с Газиным.
Газин был татарин, очень сильный, высокий и мощный, с непро-пор-цио-нально огромной головой. В остроге гово-рили, что он беглый военный из Нерчинска, в Сибирь был сослан не раз, и наконец попал в особое отде-ление. В остроге он вел себя благо-ра-зумно, ни с кем не ссорился и был необ-щи-телен. Было заметно, что он неглуп и хитёр.
Всё звер-ство натуры Газина прояв-ля-лось, когда он напи-вался. Он приходил в страшную ярость, хватал нож и бросался на людей. Арестанты нашли способ справ-ляться с ним. Человек десять броса-лись на него и начи-нали бить, пока он не терял сознания. Потом его заво-ра-чи-вали в полу-шубок и отно-сили на нары. Наутро он вставал здоровый и выходил на работу.
Ввалив-шись в кухню, Газин стал приди-раться ко мне и моему това-рищу. Видя, что мы решили молчать, он задрожал от бешен-ства, схватил тяжёлый лоток для хлеба и замах-нулся. Несмотря на то, что убий-ство грозило непри-ят-но-стями всему острогу, все притихли и выжи-дали — до такой степени была сильна в них нена-висть к дворянам. Только он хотел опустить лоток, кто-то крикнул, что украли его вино, и он бросился из кухни.
Весь вечер меня зани-мала мысль о нера-вен-стве нака-зания за одни и те же преступ-ления. Иногда преступ-ления нельзя срав-ни-вать. Например, один зарезал чело-века просто так, а другой убил, защищая честь невесты, сестры, дочери. Ещё одно различие — в нака-занных людях. Человек обра-зо-ванный, с развитой сове-стью, сам себя осудит за свое преступ-ление. Другой даже не думает о совер-шённом им убий-стве и считает себя правым. Бывают и такие, которые совер-шают преступ-ления, чтоб попасть в каторгу и изба-виться от тяжёлой жизни на воле.
IV. Первые впечат-ления
После последней поверки из началь-ства в казарме оста-ва-лись инвалид, наблю-да-ющий за порядком, и старший из арестантов, назна-ча-емый плац-майором за хорошее пове-дение. В нашей казарме старшим оказался Аким Акимыч. На инва-лида арестанты не обра-щали внимания.
Каторжное началь-ство всегда отно-си-лось к арестантам с опаской. Арестанты созна-вали, что их боятся, и это прида-вало им куражу. Самый лучший начальник для арестантов тот, кто их не боится, а самим арестантам приятно такое доверие.
Вечером наша казарма приняла домашний вид. Кучка гуляк засела вокруг коврика за карты. В каждой казарме был арестант, который сдавал напрокат коврик, свечу и заса-ленные карты. Всё это назы-ва-лось «майдан». Прислужник при майдане стоял на карауле всю ночь и преду-пре-ждал о появ-лении плац-майора или кара-ульных.
Моё место было на нарах у двери. Рядом со мной поме-щался Аким Акимыч. Слева разме-ща-лась кучка кавказ-ских горцев, осуж-дённых за грабежи: трое даге-стан-ских татар, два лезгина и один чеченец. Даге-стан-ские татары были родными братьями. Самому млад-шему, Алею, краси-вому парню с боль-шими чёрными глазами, было около 22-х лет. На каторгу они попали за то, что огра-били и заре-зали армян-ского купца. Братья очень любили Алея. Несмотря на внешнюю мягкость, у Алея был сильный характер. Он был спра-ведлив, умён и скромен, избегал ссор, хотя умел за себя постоять. За несколько месяцев я научил его гово-рить по-русски. Алей освоил несколько ремёсел, и братья горди-лись им. С помощью Нового завета я научил его читать и писать по-русски, чем заслужил благо-дар-ность его братьев.
Поляки на каторге состав-ляли отдельную семью. Неко-торые из них были обра-зо-ванные. Обра-зо-ванный человек в каторге должен привык-нуть к чужой для него среде. Часто одина-ковое для всех нака-зание стано-вится для него вдеся-теро мучи-тельней.
Из всех каторжных поляки любили только еврея Исайя Фомича, похо-жего на общи-пан-ного цыпленка чело-века лет 50-ти, малень-кого и слабого. Пришёл он по обви-нению в убий-стве. В каторге жить ему было легко. Будучи ювелиром, он был завален работой из города.
Ещё в нашей казарме было четыре старо-об-рядца; несколько мало-россов; моло-денький каторжный лет 23-х, убивший восемь человек; кучка фаль-ши-во-мо-нет-чиков и несколько мрачных лично-стей. Все это мельк-нуло передо мной в первый вечер моей новой жизни среди дыма и копоти, при звоне кандалов, среди проклятий и бесстыд-ного хохота.
V. Первый месяц
Через три дня я вышел на работу. В то время среди враж-дебных лиц я не мог разгля-деть ни одного добро-же-ла-тель-ного. Привет-ливей всех был со мной Аким Акимыч. Рядом со мной был ещё один человек, кото-рого я хорошо узнал только через много лет. Это был арестант Сушилов, который мне прислу-живал. У меня был и другой прислужник, Осип, один из четырех поваров, выбранных арестан-тами. Повара не ходили на работу, и в любой момент могли отка-заться от этой долж-ности. Осипа выби-рали несколько лет подряд. Он был человек честный и кроткий, хотя и пришел за контра-банду. Вместе с другими пова-рами он торговал вином.
Осип готовил мне еду. Сушилов сам стал мне стирать, бегать по разным пору-че-ниям и чинить мою одежду. Он не мог не служить кому-нибудь. Сушилов был человек жалкий, безот-ветный и забитый от природы. Разговор давался ему с большим трудом. Он был сред-него роста и неопре-де-лённой внеш-ности.
Арестанты посме-и-ва-лись над Суши-ловым потому, что он сменился по дороге в Сибирь. Смениться — значит поме-няться с кем-нибудь именем и участью. Обычно это делают арестанты, имеющие большой срок каторги. Они находят таких недотёп, как Сушилов, и обма-ны-вают их.
Я смотрел на каторгу с жадным внима-нием, меня пора-жали такие явления, как встреча с арестантом А-вым. Он был из дворян и доносил нашему плац-майору обо всём, что дела-ется в остроге. Поссо-рив-шись с родными, А-ов покинул Москву и прибыл в Петер-бург. Чтоб добыть денег, он пошёл на подлый донос. Его обли-чили и сослали в Сибирь на десять лет. Каторга развя-зала ему руки. Ради удовле-тво-рения своих звер-ских инстинктов он был готов на всё. Это было чудо-вище, хитрое, умное, красивое и обра-зо-ванное.
VI. Первый месяц
В пере-плете Еван-гелия у меня было спря-тано несколько рублей. Эту книгу с день-гами пода-рили мне в Тобольске другие ссыльные. Есть в Сибири люди, которые беско-рыстно помо-гают ссыльным. В городе, где нахо-дился наш острог, жила вдова, Настасья Ивановна. Многого она сделать не могла из-за бедности, но мы чувство-вали, что там, за острогом, у нас есть друг.
В эти первые дни я думал о том, как поставлю себя в остроге. Я решил посту-пать, как велит совесть. На четвёртый день меня отпра-вили разби-рать старые казённые барки. Этот старый мате-риал ничего не стоил, и арестанты посы-ла-лись для того, чтобы не сидеть сложа руки, что и сами арестанты хорошо пони-мали.
За работу приня-лись вяло, нехотя, неумело. Через час пришел кондуктор и объявил урок, выполнив который можно будет идти домой. Арестанты быстро приня-лись за дело, и пошли домой усталые, но довольные, хоть и выиг-рали всего каких-то полчаса.
Я везде мешал, меня чуть ли не с бранью отго-няли прочь. Когда же я отошел в сторонку, тотчас закри-чали, что я плохой работник. Они были рады поиз-де-ваться над бывшим дворян-чиком. Несмотря на это, я решил держать себя как можно проще и неза-ви-симее, не боясь их угроз и нена-висти.
По их поня-тиям, я должен был вести себя как дворянин-бело-ручка. Они ругали бы меня за это, но уважали бы про себя. Такая роль была не для меня; я пообещал себе не прини-жать перед ними ни моего обра-зо-вания, ни образа мыслей. Если бы я стал подли-зы-ваться и фами-льяр-ни-чать с ними, они поду-мали бы, что я делаю это из страха, и с презре-нием обошлись бы со мной. Но и замы-каться перед ними мне не хоте-лось.
Вечером я скитался один за казар-мами и вдруг увидал Шарика, нашу острожную собаку, довольно большую, черную с белыми пятнами, с умными глазами и пуши-стым хвостом. Я погладил её и дал ей хлеба. Теперь, возвра-щаясь с работы, я спешил за казармы с визжащим от радости Шариком, обхва-тывал его голову, и сладко-горькое чувство щемило мне сердце.
VII. Новые знаком-ства. Петров
Я стал привы-кать. Я уже не слонялся по острогу как поте-рянный, любо-пытные взгляды каторжан не оста-нав-ли-ва-лись на мне так часто. Меня пора-жало легко-мыслие каторж-ников. Свободный человек наде-ется, но он живёт, действует. Надежда заклю-чён-ного — совсем другого рода. Даже страшные преступ-ники, прико-ванные к стене цепью, мечтают прой-тись по двору острога.
За любовь к работе каторж-ники насме-ха-лись надо мной, но я знал, что работа меня спасёт, и не обращал на них внимания. Инже-нерное началь-ство облег-чало работу дворянам, как людям слабым и неумелым. Обжи-гать и толочь алебастр назна-чали чело-века три-четыре во главе с мастером Алма-зовым, суровым, смуглым и сухо-щавым чело-веком в летах, необ-щи-тельным и брюзг-ливым. Другая работа, на которую меня посы-лали, — вертеть точильное колесо в мастер-ской. Если выта-чи-вали что-нибудь большое, мне в помощь посы-лали ещё одного дворя-нина. Эта работа в продол-жение нескольких лет оста-ва-лась за нами.
Посте-пенно стал расши-ряться круг моих знакомств. Первым стал посе-щать меня арестант Петров. Он жил в особом отде-лении, в самой отда-лённой от меня казарме. Петров был невы-со-кого роста, креп-кого сложения, с приятным широ-ко-скулым лицом и смелым взглядом. Ему было лет 40. Говорил он со мной непри-нуж-дённо, держал себя поря-дочно и дели-катно. Такие отно-шения продол-жа-лись между нами несколько лет и никогда не стано-ви-лись ближе.
Петров был самым реши-тельным и бесстрашным из всех каторж-ников. Его страсти, как горячие угли, были посы-паны золою и тихо тлели. Он ссорился редко, но ни с кем не был дружен. Его всё инте-ре-со-вало, но он ко всему оста-вался равно-душен и слонялся по острогу без дела. Такие люди резко прояв-ляют себя в крити-че-ские минуты. Они не зачин-щики дела, но главные его испол-ни-тели. Они первые пере-ска-ки-вают через главное препят-ствие, все броса-ются за ними и слепо идут до последней черты, где и кладут свои головы.
VIII. Реши-тельные люди. Лучка
Реши-тельных людей в каторге было мало. Сначала я сторо-нился этих людей, но потом изменил свои взгляды даже на самых страшных убийц. О неко-торых преступ-ле-ниях трудно было соста-вить мнение, так много было в них стран-ного.
Арестанты любили похва-литься своими «подви-гами». Однажды я услышал рассказ о том, как арестант Лука Кузьмич для своего удоволь-ствия убил одного майора. Этот Лука Кузьмич был маленький, тоненький, моло-денький арестантик из хохлов. Он был хвастлив, заносчив, само-любив, каторж-ники его не уважали и назы-вали Лучкой.
Свою историю Лучка расска-зывал тупому и огра-ни-чен-ному, но доброму парню, соседу по нарам, арестанту Кобы-лину. Лучка расска-зывал громко: ему хоте-лось, чтобы все его слышали. Это случи-лось во время пере-сылки. С ним сидело человек 12 хохлов, высоких, здоровых, но смирных. Еда плохая, да майор ими вертит, как его милости угодно. Взбу-до-ражил Лучка хохлов, потре-бо-вали майора, а сам еще с утра у соседа нож взял. Вбежал майор, пьяный, кричит. «Я царь, я и бог!» Лучка подо-брался поближе, да и воткнул ему нож в живот.
К несча-стью, такие выра-жения, как: «Я царь, я и бог», употреб-ля-лись многими офице-рами, особенно теми, кто вышел из нижних чинов. Перед началь-ством они подо-бо-страстны, но для подчи-нённых они стано-вятся неогра-ни-чен-ными пове-ли-те-лями. Это очень раздра-жает арестантов. Каждый арестант, как бы он ни был унижен, требует уважения к себе. Я видел, какое действие благо-родные и добрые офицеры произ-во-дили на этих униженных. Они, как дети, начи-нали любить.
За убий-ство офицера Лучке дали 105 плетей. Хоть Лучка и убил шесть человек, но в остроге его никто не боялся, хотя в душе он мечтал прослыть страшным чело-веком.
IX. Исай Фомич. Баня. Рассказ Баклу-шина
Дня за четыре до Рожде-ства нас повели в баню. Больше всех радо-вался Исай Фомич Бумштейн. Каза-лось, он совсем не жалел, что попал на каторгу. Он делал только ювелирную работу и жил богато. Город-ские евреи покро-ви-тель-ство-вали ему. По субботам он ходил под конвоем в город-скую сина-гогу и ожидал окон-чания своего двена-дца-ти-лет-него срока, чтобы жениться. В нем была смесь наив-ности, глупости, хитрости, дерзости, просто-душия, робости, хваст-ли-вости и нахаль-ства. Исай Фомич служил всем для развле-чения. Он понимал это и гордился своим значе-нием.
В городе были только две публичные бани. Первая была платная, другая — ветхая, грязная и тесная. В эту баню нас и повели. Арестанты радо-ва-лись тому, что выйдут из крепости. В бане нас разде-лили на две смены, но, несмотря на это, было тесно. Петров помог мне раздеться, — из-за кандалов это было трудным делом. Арестантам выда-ва-лось по малень-кому кусочку казён-ного мыла, но тут же, в пред-бан-нике, кроме мыла, можно было купить сбитень, калачи и горячую воду.
Баня была похожа на ад. В маленькую комнату наби-лось человек сто. Петров купил место на лавке у какого-то чело-века, который тотчас же юркнул под лавку, где было темно, грязно и всё было занято. Всё это орало и гого-тало под звон цепей, воло-чив-шихся по полу. Грязь лилась со всех сторон. Баклушин подносил горячую воду, а Петров вымыл меня с такими цере-мо-ниями, точно я был фарфо-ровый. Когда мы пришли домой, я угостил его косушкой. Баклу-шина я позвал к себе на чай.
Баклу-шина все любили. Это был высокий парень, лет 30-ти, с молод-це-ватым и просто-душным лицом. Он был полон огня и жизни. Позна-ко-мив-шись со мной, Баклушин рассказал, что он из канто-ни-стов, служил в пионерах и был любим неко-то-рыми высо-кими лицами. Он даже книжки читал. Придя ко мне на чай, он объявил мне, что скоро состо-ится теат-ральное пред-став-ление, которое арестанты устра-и-вали в остроге по празд-никам. Баклушин был одним из главных зачин-щиков театра.
Баклушин рассказал мне, что служил унтер-офицером в гарни-зонном бата-льоне. Там он влюбился в немку, прачку Луизу, которая жила с тёткой, и надумал на ней жениться. Изъявил желание жениться на Луизе и её дальний родственник, немо-лодой и богатый часовщик, немец Шульц. Луиза не была против этого брака. Через несколько дней стало известно, что Шульц заставил Луизу поклясться не встре-чаться с Баклу-шиным, что немец держит их с тёткой в чёрном теле, и что тётка встре-тится с Шульцем в воскре-сенье в его мага-зине, чтобы окон-ча-тельно обо всём дого-во-риться. В воскре-сенье Баклушин взял пистолет, пошёл в магазин и застрелил Шульца. Две недели после этого он был счастлив с Луизой, а потом его аресто-вали.
X. Праздник Рожде-ства Христова
Наконец наступил праздник, от кото-рого все чего-то ожидали. К вечеру инва-лиды, ходившие на базар, принесли много всякой провизии. Даже самые береж-ливые арестанты хотели достойно отме-тить Рожде-ство. В этот день арестантов не посы-лали на работы, таких дней было три в году.
У Акима Акимыча не было семейных воспо-ми-наний — он вырос сиротой в чужом доме и с пятна-дцати лет пошёл на тяжёлую службу. Не был он и особенно рели-ги-озен, поэтому гото-вился встре-тить Рожде-ство не с тоск-ли-выми воспо-ми-на-ниями, а с тихим благо-нра-вием. Он не любил заду-мы-ваться и жил по уста-нов-ленным навсегда правилам. Только один раз в жизни он попро-бовал пожить своим умом — и попал на каторгу. Он вывел из этого правило — никогда не рассуж-дать.
В военной казарме, где нары стояли только вдоль стен, священник провёл рожде-ствен-скую службу и освятил все казармы. Сразу после этого прие-хали плац-майор и комен-дант, кото-рого у нас любили и даже уважали. Они обошли все казармы и всех поздра-вили.
Посте-пенно народ разгу-ли-вался, но трезвых оста-ва-лось гораздо больше, и было кому присмот-реть за пьяными. Газин был трезв. Он наме-ре-вался гулять в конце празд-ника, собрав все денежки из арестант-ских карманов. По казармам разда-ва-лись песни. Многие расха-жи-вали с собствен-ными бала-лай-ками, в особом отде-лении обра-зо-вался даже хор человек из восьми.
Между тем начи-на-лись сумерки. Среди пьян-ства прогля-ды-вали грусть и тоска. Народ хотел весело провести великий праздник, — и какой тяжёлый и грустный был этот день почти для каждого. В казармах стано-ви-лось невы-но-симо и омер-зи-тельно. Мне было грустно и жалко их всех.
XI. Пред-став-ление
На третий день празд-ника состо-я-лось пред-став-ление в нашем театре. Нам было неиз-вестно, знал ли о театре наш плац-майор. Такому чело-веку, как плац-майор, надо было обяза-тельно что-нибудь отнять, кого-нибудь лишить права. Старший унтер-офицер не проти-во-речил арестантам, взяв с них слово, что все будет тихо. Афишу написал Баклушин для господ офицеров и благо-родных посе-ти-телей, удосто-ивших наш театр своим посе-ще-нием.
Первая пьеса назы-ва-лась «Филатка и Мирошка сопер-ники», в которой Баклушин играл Филатку, а Сироткин — Филат-кину невесту. Вторая пьеса назы-ва-лась «Кедрил-обжора». В заклю-чение пред-став-ля-лась «панто-мима под музыку».
Театр устроили в военной казарме. Поло-вина комнаты была отдана зрителям, на другой поло-вине была сцена. Занавес, натя-нутый поперек казармы, был расписан масляной краской и сшит из холста. Перед зана-весом стояли две скамейки и несколько стульев для офицеров и посто-ронних посе-ти-телей, которые не пере-во-ди-лись в течение всего празд-ника. Позади скамеек стояли арестанты, и теснота там была неве-ро-ятная.
Толпа зрителей, сдав-ленная со всех сторон, с блажен-ством на лице ожидала начала пред-став-ления. Отблеск детской радости сиял на клей-мёных лицах. Арестанты были в восторге. Им позво-лили пове-се-литься, забыть о кандалах и долгих годах заклю-чения.
Часть вторая
I. Госпи-таль
После празд-ников я заболел и отпра-вился в наш военный госпи-таль, в главном корпусе кото-рого распо-ла-га-лись 2 арестант-ские палаты. Заболевшие арестанты объяв-ляли о своей болезни унтер-офицеру. Их запи-сы-вали в книгу и отсы-лали с конвойным в бата-льонный лазарет, где действи-тельно больных доктор запи-сывал в госпи-таль.
Назна-че-нием лекарств и распре-де-ле-нием порций зани-мался орди-натор, который заве-довал арестант-скими пала-тами. Нас одели в госпи-тальное бельё, я прошёл по чистому кори-дору и очутился в длинной, узкой комнате, где стояли 22 дере-вянные кровати.
Тяже-ло-больных было немного. Справа от меня лежал фаль-ши-во-мо-нетчик, бывший писарь, неза-конный сын отстав-ного капи-тана. Это был коре-на-стый парень лет 28-ми, неглупый, развязный, уверенный в своей неви-нов-ности. Он подробно рассказал мне о порядках в госпи-тале.
Вслед за ним ко мне подошел больной из испра-ви-тельной роты. Это был уже седой солдат по имени Чекунов. Он стал прислу-жи-вать мне, чем вызвал несколько ядовитых насмешек у чахо-точ-ного боль-ного по фамилии Устьянцев, который, испу-гав-шись нака-зания, выпил кружку вина, насто-ян-ного на табаке, и отра-вился. Я почув-ствовал, что его злость направ-лена скорее на меня, чем на Чеку-нова.
Здесь были собраны все болезни, даже вене-ри-че-ские. Было и несколько, пришедших просто «отдох-нуть». Доктора пускали их из состра-дания. Внешне палата была отно-си-тельно чистой, но внут-ренней чистотой у нас не щего-ляли. Больные привыкли к этому и даже считали, что так и надо. Нака-занных шпиц-ру-те-нами встре-чали у нас очень серьезно и молча ухажи-вали за несчаст-ными. Фельд-шера знали, что сдают битого в опытные руки.
После вечер-него посе-щения доктора палату запи-рали, внеся в неё ночной ушат. Ночью арестантов из палат не выпус-кали. Эта беспо-лезная жесто-кость объяс-ня-лась тем, что арестант выйдет ночью в сортир и убежит, несмотря на то, что там окно с железной решеткой, а до сортира арестанта сопро-вож-дает воору-жённый часовой. Да и куда бежать зимой в боль-ничной одежде. От кандалов каторж-ника не избав-ляет никакая болезнь. Для больных кандалы слишком тяжелы, и эта тяжесть усугуб-ляет их стра-дания.
II. Продол-жение
Доктора обхо-дили палаты утром. Перед ними посещал палату наш орди-натор, молодой, но знающий лекарь. Много лекарей на Руси поль-зу-ются любовью и уваже-нием простого народа, несмотря на всеобщее недо-верие к меди-цине. Когда орди-натор замечал, что арестант пришел отдох-нуть от работы, он запи-сывал ему несу-ще-ству-ющую болезнь и оставлял лежать. Старший доктор был гораздо суровее орди-на-тора, и за это его у нас уважали.
Неко-торые больные проси-лись на выписку с не зажившей от первых палок спиной, чтобы поскорее выйти из-под суда. Вынести нака-зание неко-торым помо-гала привычка. Арестанты с необык-но-венным добро-ду-шием расска-зы-вали о том, как их били, и о тех, кто их бил.
Однако не все рассказы были хлад-но-кровны и равно-душны. Про пору-чика Жере-бят-ни-кова расска-зы-вали с него-до-ва-нием. Это был человек лет 30-ти, высокий, жирный, с румя-ными щеками, белыми зубами и раска-ти-стым смехом. Он любил сечь и нака-зы-вать палками. Поручик был утон-чённым гурманом в испол-ни-тельном деле: он изоб-ретал разные проти-во-есте-ственные вещи, чтоб приятно поще-ко-тать свою заплывшую жиром душу.
О пору-чике Смека-лове, который был коман-диром при нашем остроге, вспо-ми-нали с радо-стью и насла-жде-нием. Русский народ готов забыть любые муки за одно ласковое слово, но поручик Смекалов приобрел особенную популяр-ность. Был он человек простой, даже по-своему добрый и его у нас призна-вали за своего.
III. Продол-жение
В госпи-тале я получил наглядное пред-став-ление обо всех видах нака-заний. В наши палаты своди-лись все нака-занные шпиц-ру-те-нами. Мне хоте-лось знать все степени приго-воров, я старался пред-ста-вить психо-ло-ги-че-ское состо-яние идущих на казнь.
Если назна-ченное число ударов арестант не выдер-живал, то по приго-вору лекаря ему делили это число на несколько частей. Саму казнь арестанты пере-но-сили муже-ственно. Я заметил, что розги в большом коли-че-стве — самое тяжелое нака-зание. С пятисот розог можно засечь чело-века до смерти, а пятьсот палок можно пере-нести без опас-ности для жизни.
Свой-ства палача есть почти в каждом чело-веке, но разви-ва-ются они нерав-но-мерно. Палачи бывают двух видов: добро-вольные и подне-вольные. К подне-воль-ному палачу народ испы-ты-вает безот-чётный, мисти-че-ский страх.
Подне-вольный палач — это ссыльный арестант, посту-пивший в ученики к другому палачу и остав-ленный навсегда при остроге, где он имеет своё хозяй-ство и нахо-дится под охраной. У палачей есть деньги, они хорошо пита-ются, пьют вино. Слабо нака-зать палач не может; но за взятку он обещает жертве, что не прибьёт ее очень больно. Если на его пред-ло-жение не согла-ша-ются, он нака-зы-вает варварски.
Лежать в госпи-тале было скучно. Приход новичка всегда произ-водил ожив-ление. Радо-ва-лись даже сума-сшедшим, которых приво-дили на испы-тание. Подсу-димые прики-ды-ва-лись сума-сшед-шими, чтобы изба-виться от нака-зания. Неко-торые из них, поку-ро-лесив два-три дня, утихали и проси-лись на выписку. Насто-ящие сума-сшедшие были нака-за-нием для всей палаты.
Тяже-ло-больные любили лечиться. Крово-пус-кания прини-ма-лись с удоволь-ствием. Наши банки были особого рода. Машинку, которой рассе-ка-ется кожа, фельдшер потерял или испортил, и вынужден был делать 12 надрезов для каждой банки ланцетом.
Самое грустное время насту-пало поздним вечером. Стано-ви-лось душно, вспо-ми-на-лись яркие картины прошлой жизни. Однажды ночью я услышал рассказ, который пока-зался мне горя-чечным сном.
IV. Акулькин муж
Поздней ночью я проснулся и услышал, как непо-да-леку от меня двое шепта-лись между собой. Рассказчик Шишков был еще молодой, лет 30-ти, граж-дан-ский арестант, пустой, взбал-мошный и трусо-ватый человек неболь-шого роста, худо-щавый, с беспо-кой-ными или тупо задум-чи-выми глазами.
Речь шла об отце жены Шишкова, Анку-диме Трофи-мыче. Это был богатый и уважа-емый старик 70-ти лет, имел торги и большую заимку, держал троих работ-ников. Анкудим Трофимыч был женат второй раз, имел двух сыновей и старшую дочь Акулину. Её любов-ником считался друг Шишкова Филька Морозов. У Фильки в ту пору умерли роди-тели, и он соби-рался прогу-лять наслед-ство и податься в солдаты. Жениться на Акульке он не желал. Шишков тогда тоже похо-ронил отца, а его мать рабо-тала на Анку-дима — пекла пряники на продажу.
Однажды Филька подбил Шишкова выма-зать Акульке ворота дёгтем — не хотел Филька, чтобы она вышла замуж за старого богача, который к ней посва-тался. Тот услыхал, что про Акульку слухи пошли, — и на попятный. Мать надо-умила Шишкова жениться на Акульке — замуж теперь её никто не брал, а приданое за ней хорошее давали.
До самой свадьбы Шишков без просыпу пьян-ствовал. Филька Морозов грозился ему все ребра сломать, а с женой его спать каждую ночь. Анкудим на свадьбе слёзы лил, знал, что на муки дочь отдаёт. А Шишков ещё до венца плеть с собой припас, и решил нате-шиться над Акулькой, чтобы знала, как бесчестным обманом замуж выхо-дить.
После свадьбы оста-вили их с Акулькой в клети. Она сидит белая, ни кровинки в лице от страха. Шишков плеть приго-товил и у постели положил, а Акулька невинной оказа-лась. Стал он перед ней тогда на колени, прощения попросил, и поклялся отомстить Фильке Моро-зову за позор.
Неко-торое время спустя Филька пред-ложил Шишкову продать ему жену. Чтобы заста-вить Шишкова, Филька пустил слух, что тот не спит с женой, потому что вечно пьян, а жена в это время других прини-мает. Обидно было Шишкову, и стал он с тех пор жену бить с утра до вечера. Старик Анкудим всту-питься приходил, а потом отсту-пился. Матери Шишков вмеши-ваться не позволял, убить грозился.
Филька тем временем совсем спился и пошёл в наём-ники к меща-нину, за стар-шего сына. Жил Филька у меща-нина в своё удоволь-ствие, пил, с дочерьми его спал, хозяина за бороду таскал. Мещанин терпел — Филька должен был за его стар-шего сына в солдаты идти. Когда везли Фильку в солдаты сдавать, увидел он по дороге Акульку, оста-но-вился, покло-нился ей в землю и прощения попросил за подлость свою. Акулька его простила, а после сказала Шишкову, что теперь больше смерти Фильку любит.
Решил Шишков Акульку убить. На заре запряг телегу, поехал с женой в лес, на глухую заимку и там пере-резал ей горло ножом. Напал после этого на Шишкова страх, бросил он и жену, и лошадь, а сам домой к себе по задам забежал, да в баню забился. Вечером нашли мёртвую Акульку и Шишкова в бане отыс-кали. И вот уже четвёртый год он на каторге.
V. Летняя пора
Прибли-жа-лась Пасха. Начи-на-лись летние работы. Насту-па-ющая весна волно-вала зако-ван-ного чело-века, рождала в нём желания и тоску. В это время по всей России начи-на-лось бродя-же-ство. Жизнь по лесам, вольная и полная приклю-чений, имела таин-ственную прелесть для тех, кто испытал её.
Реша-ется бежать один арестант из ста, остальные девя-носто девять только мечтают об этом. Гораздо чаще сбегают подсу-димые и осуж-дённые на долгие сроки. Отбыв два-три года каторги, арестант пред-по-чи-тает закон-чить свой срок и выйти на посе-ление, чем решиться на риск и гибель в случае неудачи. Все эти бегуны к осени сами явля-ются в остроги зимо-вать, надеясь опять бежать летом.
Беспо-кой-ство и тоска моя росли с каждым днём. Нена-висть, которую я, дворянин, возбуждал в арестантах, отрав-ляла мою жизнь. На Пасху от началь-ства нам доста-лось по одному яйцу и по ломтю пшенич-ного хлеба. Все было точь-в-точь как на Рожде-ство, только теперь можно было гулять и греться на солнышке.
Летние работы оказа-лись гораздо тяжелее зимних. Арестанты строили, копали землю, клали кирпичи, зани-ма-лись слесарной, столярной или малярной работой. Я или ходил в мастер-скую, или на алебастр, или был поднос-чиком кирпичей. От работы я стано-вился сильнее. Физи-че-ская сила в каторге необ-хо-дима, а я хотел жить и после острога.
По вечерам арестанты толпами ходили по двору, обсуждая самые нелепые слухи. Стало известно, что из Петер-бурга едет важный генерал реви-зо-вать всю Сибирь. В это время случи-лось в остроге одно проис-ше-ствие, которое не взвол-но-вало майора, а доста-вило ему удоволь-ствие. Один арестант в драке ткнул другого шилом в грудь.
Арестанта, совер-шив-шего преступ-ление, звали Ломов. Постра-давший, Гаврилка, был из зако-ре-нелых бродяг. Ломов был из зажи-точных крестьян К-ского уезда. Все Ломовы жили семьёй, и, кроме законных дел, зани-ма-лись ростов-щи-че-ством, укры-ва-тель-ством бродяг и краде-ного имуще-ства. Вскоре Ломовы решили, что на них нет управы, и стали всё сильнее риско-вать в разных безза-конных пред-при-я-тиях. Неда-леко от деревни у них был большой хутор, где жило человек шесть разбой-ников-киргизов. Однажды ночью их всех пере-ре-зали. Ломовы были обви-нены в убий-стве своих работ-ников. Во время след-ствия и суда все состо-яние их пошло прахом, а дядя и племянник Ломовы попали на нашу каторгу.
Вскоре в остроге объявился Гаврилка, плут и бродяга, который брал вину в смерти киргизов на себя. Ломовы знали, что Гаврилка преступник, но с ним не ссори-лись. И вдруг дядя Ломов пырнул Гаврилку шилом из-за девки. Ломовы жили в остроге бога-чами, за что майор их нена-видел. Ломова судили, хотя рана оказа-лась цара-пиной. Преступ-нику доба-вили срок и провели сквозь тысячу. Майор был доволен.
На второй день по прибытии в город ревизор приехал к нам в острог. Он вошел сурово и вели-чаво, за ним ввали-лась большая свита. Молча обошел генерал казармы, заглянул на кухню, попро-бовал щей. Ему указали на меня: дескать, из дворян. Генерал кивнул головой, и минуты через две вышел из острога. Арестанты были ослеп-лены, озада-чены, и оста-лись в недо-умении.
VI. Каторжные животные
Покупка Гнедка развлекла арестантов гораздо больше высо-кого посе-щения. В остроге пола-га-лась лошадь для хозяй-ственных нужд. В одно прекрасное утро она издохла. Майор приказал немед-ленно купить новую лошадь. Покупку пору-чили самим арестантам, среди которых были насто-ящие знатоки. Это была моло-денькая, красивая и крепкая лошадка. Скоро он стал любимцем всего острога.
Арестанты любили животных, но в остроге не позво-ля-лось разво-дить много домашней скотины и птицы. Кроме Шарика в остроге жили ещё две собаки: Белка и Куль-тяпка, которую я принёс с работы ещё щенком.
Гуси у нас заве-лись случайно. Они забав-ляли арестантов и даже стали известны в городе. Всем выводком гуси ходили вместе с арестан-тами на работу. Примы-кали они всегда к самой большой партии и на работах паслись непо-да-лёку. Когда партия двига-лась обратно в острог, подни-ма-лись и они. Но, несмотря на предан-ность, их всех прика-зали заре-зать.
Козёл Васька появился в остроге маленьким, беленьким козлёнком и стал общим любимцем. Из Васьки вырос большой козел с длин-ными рогами. Он тоже пова-дился ходить с нами на работу. Долго бы прожил Васька в остроге, но однажды, возвра-щаясь во главе арестантов с работы, он попался на глаза майору. Тотчас же было велено заре-зать козла, шкуру продать, а мясо отдать арестантам.
Проживал у нас в остроге и орёл. Кто-то принес его в острог, ране-ного и изму-чен-ного. Он прожил у нас месяца три и ни разу не вышел из своего угла. Одиноко и злобно он ожидал смерти, не доверяя никому. Чтобы орёл умер на воле, арестанты сбро-сили его с вала в степь.
VII. Претензия
Мне пона-до-бился почти год, чтобы прими-риться с жизнью в остроге. Привык-нуть к этой жизни не могли и другие арестанты. Беспо-кой-ство, горяч-ность и нетер-пе-ли-вость состав-ляли самое харак-терное свой-ство этого места.
Мечта-тель-ность прида-вала арестантам угрюмый и мрачный вид. Они не любили выстав-лять свои надежды напоказ. Просто-душие и откро-вен-ность прези-ра-лись. И если кто-нибудь начинал мечтать вслух, то его грубо осажи-вали и осме-и-вали.
Кроме этих наивных и просто-ватых болтунов, все остальные разде-ля-лись на добрых и злых, угрюмых и светлых. Угрюмых и злых было гораздо больше. Ещё была группа отча-яв-шихся, их было очень мало. Без стрем-ления к цели не живёт ни один человек. Потеряв цель и надежду, человек превра-ща-ется в чудо-вище, а целью у всех была свобода.
Однажды, в жаркий летний день, вся каторга начала стро-иться на острожном дворе. Я ни о чём не знал, а между тем каторга уже дня три глухо волно-ва-лась. Пред-логом этого взрыва была еда, которой все были недо-вольны.
Каторж-ники свар-ливы, но подни-ма-ются все вместе редко. Однако в этот раз волнение не прошло даром. В таком деле всегда появ-ля-ются зачин-щики. Это особый тип людей, наивно уверенный в возмож-ность спра-вед-ли-вости. Они слишком горячи, чтобы быть хитрыми и расчёт-ли-выми, поэтому всегда проиг-ры-вают. Вместо главной цели они часто броса-ются на мелочи, и это их губит.
В нашем остроге было несколько зачин-щиков. Один из них Мартынов, бывший гусар, горячий, беспо-койный и подо-зри-тельный человек; другой — Василий Антонов, умный и хлад-но-кровный, с наглым взглядом и высо-ко-мерной улыбкой; оба честные и прав-дивые.
Наш унтер-офицер был испуган. Постро-ив-шись, люди вежливо попро-сили его сказать майору, что каторга желает с ним гово-рить. Я тоже вышел стро-иться, думая, что проис-ходит какая-то проверка. Многие смот-рели на меня с удив-ле-нием и зло насме-ха-лись надо мной. В конце концов, Куликов подошёл ко мне, взял за руку и вывел из рядов. Озада-ченный, я пошёл на кухню, где было много народу.
В сенях мне встре-тился дворянин Т-вский. Он объяснил мне, что если мы там будем, нас обвинят в бунте и отдадут по суд. Аким Акимыч и Исай Фомич тоже не прини-мали участия в волне-ниях. Были тут все острожные поляки и несколько угрюмых, суровых арестантов, убеж-дённых, что ничего хоро-шего из этого дела не выйдет.
Майор влетел злой, за ним шел писарь Дятлов, факти-чески управ-лявший острогом и имевший влияние на майора, хитрый, но неплохой человек. Через минуту один арестант отпра-вился в корде-гардию, потом другой и третий. Писарь Дятлов отпра-вился к нам на кухню. Здесь ему сказали, что не имеют претензий. Он немед-ленно доложил майору, который велел пере-пи-сать нас отдельно от недо-вольных. Бумага и угроза отдать недо-вольных под суд подей-ство-вала. Все вдруг оказа-лись всем довольны.
Назавтра же еда улуч-ши-лась, хотя и нена-долго. Майор стал чаще наве-щать острог и нахо-дить беспо-рядки. Арестанты долго ещё не могли успо-ко-ится, были растре-во-жены и озада-чены. Многие подсме-и-ва-лись сами над собой, точно казня себя за претензию.
В тот же вечер я спросил у Петрова, не сердятся ли арестанты на дворян за то, что они не вышли вместе со всеми. Он не понимал, чего я доби-ваюсь. Но зато я понял, что меня никогда не примут в това-ри-ще-ство. В вопросе Петрова: «Какой же вы нам товарищ?» — слыша-лась непод-дельная наив-ность и просто-душное недо-умение.
VIII. Това-рищи
Из трёх дворян, нахо-див-шихся в остроге, я общался только с Акимом Акимычем. Он был добрый человек, помогал мне сове-тами и кое-какими услу-гами, но иногда нагонял на меня тоску своим ровным, чинным голосом.
Кроме этих троих русских, в мое время пере-бы-вало у нас восемь человек поляков. Лучшие из них были болез-ненные и нетер-пимые. Обра-зо-ванных было только трое: Б-ский, М-кий и старик Ж-кий, бывший профессор мате-ма-тики.
Неко-торые из них были присланы на 10-12 лет. С черке-сами и тата-рами, с Исаем Фомичом они были ласковы и привет-ливы, но избе-гали остальных каторжных. Только один старо-дуб-ский старовер заслужил их уважение.
Высшее началь-ство в Сибири отно-си-лось к дворянам-преступ-никам иначе, чем к остальным ссыльным. Вслед за высшим началь-ством привыкли к этому и низшие коман-диры. Второй разряд каторги, где я нахо-дился, был гораздо тяжелее остальных двух разрядов. Устрой-ство этого разряда было военным, очень похожим на арестант-ские роты, о которых все гово-рили с ужасом. На дворян в нашем остроге началь-ство смот-рело осто-рожнее и не нака-зы-вало так часто, как простых арестантов.
Облег-чение в работе нам попро-бо-вали сделать только один раз: я и Б-кий целых три месяца ходили в инже-нерную канце-лярию в каче-стве писарей. Это случи-лось еще при подпол-ков-нике Г-кове. Он был ласков с арестан-тами и любил их, как отец. В первый же месяц по прибытии Г-ков поссо-рился с нашим майором и уехал.
Мы пере-пи-сы-вали бумаги, как вдруг от высшего началь-ства после-до-вало пове-ление вернуть нас на прежние работы. Потом мы года два ходили с Б-м на одни работы, чаще всего в мастер-скую.
Между тем М-кий с годами стано-вился всё грустнее и мрачнее. Он вооду-шев-лялся, только вспо-миная о своей старой и больной матери. Наконец мать М-цкого выхло-по-тала для него прощение. Он вышел на посе-ление и остался в нашем городе.
Из остальных двое были молодые люди, присланные на короткие сроки, мало-об-ра-зо-ванные, но честные и простые. Третий, А-чуков-ский, был слишком простоват, но четвертый, Б-м, человек пожилой, произ-водил на нас скверное впечат-ление. Это была грубая, мещан-ская душа, с привыч-ками лавоч-ника. Он не инте-ре-со-вался ничем, кроме своего ремесла. Он был искусный маляр. Скоро весь город стал требо-вать Б-ма для окраски стен и потолков. На работу с ним стали посы-лать и других его това-рищей.
Б-м расписал дом нашему плац-майору, который после этого начал покро-ви-тель-ство-вать дворянам. Вскоре плац-майор попал под суд, и подал в отставку. Выйдя в отставку, он продал имение и впал в бедность. Мы встре-чали его потом в изно-шенном сюртуке. В мундире он был бог. В сюртуке он смахивал на лакея.
IX. Побег
Вскоре после смены плац-майора каторгу упразд-нили и вместо неё осно-вали военную арестант-скую роту. Особое отде-ление тоже оста-лось, и в него присы-ла-лись опасные военные преступ-ники вплоть до открытия в Сибири самых тяжёлых каторжных работ.
Для нас жизнь продол-жа-лась по-преж-нему, только началь-ство изме-ни-лось. Назначен был штаб-офицер, командир роты и четыре обер-офицера, дежу-ривших по очереди. Вместо инва-лидов были назна-чены двена-дцать унтер-офицеров и капте-нармус. Заве-лись ефрей-торы из арестантов, и Аким Акимыч тотчас же оказался ефрей-тором. Всё это оста-лось в ведом-стве комен-данта.
Главным было то, что мы изба-ви-лись от преж-него майора. Исчез запу-ганный вид, теперь каждый знал, что правого только по ошибке накажут вместо винов-ного. Унтер-офицеры оказа-лись людьми поря-доч-ными. Они стара-лись не смот-реть, как проносят и продают водку. Как и инва-лиды, они ходили на базар и прино-сили арестантам провизию.
Даль-нейшие годы стёр-лись из моей памяти. Только страстное желание новой жизни давало мне силы ждать и наде-яться. Я пере-смат-ривал свою прошлую жизнь и строго судил себя. Я поклялся себе, что в будущем не совершу прошлых ошибок.
Иногда у нас случа-лись побеги. При мне бежали двое. После смены майора его шпион А-в остался без защиты. Это был человек дерзкий, реши-тельный, умный и циничный. На него обратил внимание арестант особого отде-ления Куликов, человек немо-лодой, но сильный. Они сдру-жи-лись и дого-во-ри-лись бежать.
Без конвой-ного бежать было невоз-можно. В одном из бата-льонов, стоявших в крепости, служил поляк по фамилии Коллер, пожилой энер-гичный человек. Придя на службу в Сибирь, он бежал. Его поймали и года два продер-жали в арестант-ских ротах. Когда его вернули в солдаты, он стал ревностно служить, за что его сделали ефрей-тором. Он был често-любив, само-на-деян и знал себе цену. Куликов выбрал его това-рищем. Они сгово-ри-лись и назна-чили день.
Это было в июне месяце. Беглецы устроили так, что их вместе с арестантом Шилкиным отпра-вили штука-ту-рить пустые казармы. Коллер с молодым рекрутом были конвой-ными. Пора-ботав час, Куликов и А-в сказали Шилкину, что они идут за вином. Через неко-торое время Шилкин сооб-разил, что това-рищи его сбежали, бросил работу, отпра-вился прямо в острог и рассказал всё фельд-фе-белю.
Преступ-ники были важные, посланы были нарочные по всем воло-стям, чтоб заявить о беглецах и оста-вить везде их приметы. Напи-сали в соседние уезды и губернии, в погоню послали казаков.
Этот случай нарушил моно-тонную жизнь острога, а побег отозвался во всех душах. В острог приехал сам комен-дант. Арестанты вели себя смело, со строгой солид-но-стью. На работу арестантов отправ-ляли под усиленным конвоем, а по вечерам пере-счи-ты-вали несколько раз. Но арестанты вели себя чинно и неза-ви-симо. Кули-ковым и А-вым все горди-лись.
Целую неделю продол-жа-лись усиленные поиски. Арестанты полу-чали все новости о маневрах началь-ства. Дней через восемь после побега напали на след беглецов. На другой день в городе стали гово-рить, что беглецов изло-вили в семи-де-сяти верстах от острога. Наконец фельд-фе-бель объявил, что к вечеру их привезут прямо в корде-гардию при остроге.
Сначала все рассер-ди-лись, потом приуныли, а потом стали смеяться над пойман-ными. Кули-кова и А-ва унижали теперь в той же мере, в какой прежде превоз-но-сили. Когда их привезли, связанных по рукам и ногам, вся каторга высы-пала смот-реть, что с ними будут делать. Беглецов зако-вали и отдали под суд. Узнав, что у беглецов не было другого выхода, как сдаться, все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
А-ву прису-дили пятьсот палок, Кули-кову дали полторы тысячи. Коллер все потерял, прошёл две тысячи и был отправлен куда-то арестантом. А-ва нака-зали слабо. В госпи-тале он говорил, что теперь на всё готов. Вернув-шись после нака-зания в острог, Куликов вёл себя так, будто никогда из него не отлу-чался. Несмотря на это, арестанты пере-стали уважать его.
X. Выход из каторги
Всё это случи-лось в последний год моей каторги. В этот год мне жилось легче. Между арестан-тами у меня было много друзей и прия-телей. В городе среди военных у меня оказа-лись знакомые, и я возоб-новил общение с ними. Через них я мог писать на родину и полу-чать книги.
Чем ближе подходил срок осво-бож-дения, тем терпе-ливее я стано-вился. Многие арестанты искренне и радостно поздрав-ляли меня. Мне каза-лось, что все стали со мной привет-ливее.
В день осво-бож-дения я обошел казармы, чтобы попро-щаться со всеми арестан-тами. Одни жали мне руку по-това-ри-щески, другие знали, что у меня в городе есть знакомые, что я отправ-люсь отсюда к господам и сяду рядом с ними как равный. Они проща-лись со мной не как с това-рищем, а как с барином. Неко-торые отво-ра-чи-ва-лись от меня, не отве-чали на мое прощание и смот-рели с какой-то нена-ви-стью.
Минут через десять после ухода арестантов на работу, я вышел из острога, чтобы никогда в него не возвра-щаться. В кузницу, чтоб раско-вать кандалы, меня сопро-вождал не конвойный с ружьём, а унтер-офицер. Раско-вы-вали нас наши же арестанты. Они суети-лись, хотели всё сделать как можно лучше. Кандалы упали. Свобода, новая жизнь. Какая славная минута!
Александра Горянчикова осудили на 10 лет каторжных работ за убийство супруги. «Мёртвый дом», как он называл тюрьму, вмещал около 250 заключённых. Тут был свой особый порядок. Некоторые пытались своим ремеслом заработать, но начальство отбирало после обысков все инструменты. Многие просили милостыню. На вырученные деньги можно было купить табак или вино, чтобы хоть как-то скрасить существование.
Герой часто думал о том, что кого-то ссылали за хладнокровное и жестокое убийство, и такой же срок давали человеку, убившего человека, пытаясь защитить свою дочь.
В первый же месяц Александру довелось увидеть совершенно разных людей. Были тут и контрабандисты, и грабители, и доносчики, и старообрядцы. Многие хвастались совершёнными преступлениями, желая славы бесстрашных преступников. Горянчиков сразу решил, что не пойдёт против своей совести, как многие, пытаясь облегчить себе жизнь. Александр был 1 из 4 дворян, попавших сюда. Несмотря на презрительное к себе отношение, он не хотел пресмыкаться или жаловаться, и хотел доказать, что способен работать.
За казармами он нашёл собаку и часто приходил покормить своего нового друга Шарика. Вскоре пошли знакомства с другими заключёнными, правда, особо жестоких убийц он старался избегать.
Перед Рождеством арестантов повели в баню, чему все очень радовались. В праздник горожане приносили подарки арестантам, а священник освящал все камеры.
Заболев и попав в госпиталь, Горянчиков своими глазами увидел, к чему приводят телесные наказания, практикуемые в тюрьме.
Летом арестанты взбунтовались из-за тюремной еды. После этого питание стало чуть лучше, но ненадолго.
Прошло несколько лет. Со многим герой уже смирился и был твёрдо убеждён не совершать больше прошлых ошибок. С каждым днём он становился смиреннее и терпеливее. В последний день Горянчикова отвели к кузнецу, который снял с него ненавистные кандалы. Впереди ждала свобода и счастливая жизнь.
Картинка или рисунок Записки из Мёртвого дома
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Принц и нищий Марк Твен
В романе рассказывается про двух личностей, одна из которых – принц, а другая – нищий. Пути обоих мальчиков пересекаются, и они меняются как бы своими именами и положениями в обществе
- Краткое содержание Носов Огородники
Повествование ведется от лица рассказчика, который в составе дружной команды мальчишек прибыл в пионерский лагерь. Вожатый по имени Витя оповестил их, что всем будут выделены участки для огорода
- Краткое содержание Чудак из 6 б Железников
У героя повести Бори как-то одновременно впервые происходят несколько событий. Во-первых, первый раз в жизни он должен самостоятельно выбрать подарок на день Рождения своей маме, во-вторых, он влюбляется
- Краткое содержание Рассказ о неизвестном герое Маршак
Это произведение о героическом поступке молодого парня. Милиция и пожарные, да и все неравнодушные люди были заняты поисками молодого мужчины.
- Краткое содержание Пища богов Уэллс
Это произведение в жанре фантастики. В нем описана история горе - изобретателей, которые создали чудодейственную пищу. Эта еда преобразовывала все живые организмы.
