Чего не бывает больше одного. Больше одного пап не бывает

В нашем мире большинство людей стремятся жить в мегаполисах, но жизнь в маленьком городе имеет массу преимуществ. Да, малые города не так интересны и красивы, как крупные, но в них до сих пор остается нечто особенное и притягательное. Каждый раз, задумываясь о переезде в мегаполис, стоит вспоминать крылатую фразу: «Хорошо там, где нас нет». Проживание в маленьком городе, особенно если вы там родились, и там, где у вас семья, друзья, дом, домашние животные и любимые места, зачастую помогает пережить трудные времена. Одно дело – путешествовать, исследовать новые места, пробовать что-то новое, узнавать о других культурах, и совсем другое – постоянно жить в эпицентре деловой и туристической активности.

Вот несколько причин жить в маленьком городе.

1. Более низкая стоимость проживания

Вероятно, самая очевидная причина, склоняющая к проживанию в маленьком городе, - более низкая, чем в крупном городе стоимость жизни. Жилье, питание, одежда и множество других вещей в маленьких городах обходятся дешевле. Купить или построить собственный дом здесь дешевле и проще, купить машину можно без длительного периода экономии, а питаться можно, не тратя на это всю зарплату. В маленьком городе гораздо проще экономить.

2. Легче воспитывать детей

Поскольку стоимость жизни в малых городах дешевле, соответственно поднимать семью здесь гораздо проще. Безусловно, детей можно воспитывать везде и большой город открывает перед нашими детьми больше возможностей и предлагает более комфортный образ жизни, но, если быть честными, большинство городских детей – избалованы и эгоистичны. И виной всему – широкий спектр соблазнов. Большинство из них не хочет ни работать, ни учиться. Зачастую, цель их жизни – развлечения и удовольствия.

3. Природа

Безусловно, природа в маленьком городе лучше. Воздух чист и свеж, особенно ранним утром и поздним вечером. Здесь много зелени, парков, прудов и рек, захватывающих пейзажей и живности, меньше фабрик и заводов. Неудивительно, что люди, живущие в небольших городках, здоровей и дольше живут. Конечно, все зависит от места проживания. В некоторых странах фабрики и заводы строятся именно в малых городах.

4. Легче передвигаться по городу пешком

Для коммуникации в большом городе требуется либо личный автомобиль, либо немалый бюджет на общественный транспорт, тогда как в маленьком городе на работу можно добираться пешком или на велосипеде. Более того, можно сэкономить не только время и деньги, ну и улучшить здоровье и держать свой вес под контролем. Пешие и велосипедные прогулки способы превратить рутинный процесс в ежедневную тренировку. Кроме того, вы можете забыть об утомительных дорожных пробках.

5. Местные жители более дружелюбны

Многие могут не согласиться с этим пунктом, но зачастую люди провинции гораздо более дружелюбны и общительны, чем вечно занятые жители мегаполисов, у которых нет ни минутки свободного времени, чтобы поговорить с соседями. Проблема большинства людей, живущих в больших городах, состоит в том, что они не знают ни соседей, ни самого города. В небольших городах люди знают друг друга, и помогают друг другу в случае необходимости.

6. Развлечения

В крупных городах найдутся торговые центры, музеи, кинотеатры, театры, спа, кафе и рестораны на любой вкус и бюджет. Кажется, что в большом городе никогда не бывает скучно. Но и маленькие города могут предложить больше, чем многие думают. Здесь также есть парки, кинотеатры, театры, рестораны, магазины и рынки. Да, они не такие большие и роскошные, как в крупных городах, но здесь определенно не будет скучно.

Жизнь в маленьком городе имеет свои преимущества. Единственный недостаток – ограниченность трудовых возможностей. В небольшом городе может быть сложно найти работу и построить полномасштабную карьеру. Но, опять же, все зависит от вас. Если вы хотите работать, то найдете работу. Если хотите быть здоровым, то обязательно им будете. Наконец, если хотите быть счастливым, то будете счастливы вне зависимости от места проживания. Вы согласны с преимуществами жизни в маленьком городе?

Фиксир. название 2000г.

нет Есть общая логика. В чём она. В чём-то она состоит. Скажем два варианта. Это, в общем то, общая логика. В общей логике есть что-то правильное, потому что всё в мире, в общем то, правильно.

Два варианта? Если человек живёт, это два варианта прибыточные. Но есть ещё подспудная логика: равенство добра и страдания. Принадлежат ли в состав нашего богатства два варианта. Хорошо если бы они принадлежали. Но принадлежат ли в состав нашего богатства два варианта. Какие два варианта. Казалось бы жизнь хорошая. Так это высший идеал, даже очень удачно. * Если не два варианта, то мир одновариантен. Вопрос имеем ли мы или не имеем. Если бы мы имели, нам бы просто поклонялись, вот и всё смотри название. * Поэтому вот такие нюансы возможны при рассмотрении смотри название фигурально говоря два варианта. * Не просто фигурально говоря два варианта. А кто с этого имеет, а кто не имеет.

ТЕМА ВСЕГДА ОДНА…

В чём смысл, понятно любому жизнь человеку. Есть правое, есть левое. Так вот смысл всегда один и тот же.

По крайней мере в двух вариантах, так один раз навсегда содержится и правое.

Можно попытаться попасть в одно. Содержится ли кубик рубика правый в левом. Содержится. Мы не сверхчеловек. Итак, мы говорим одно. На пути могла бы быть звёздная болезнь. Но суть одна. И суть проста, мы не сверхчеловек.

Как зафиксировать то, что я знал в 2000г два варианта. Я знал это. Что означает это знание. Хотя бы ПРИБЫТОК. Смежно потом можно интерпретировать эту идею. Но как не интерпретируй, это не противоречит аксиоме. Скажем истина не в левом. Хорошо. Но разве не об этом же говориться и в двух вариантах. * В восходящем направлении – сначала имеет сложность счастье, а ещё большую сложность имеют левые два варианта.

Р. к. клуб. Смотри название. Два варианта. Прибыток, а не второелевое. ФИГУРАЛЬНО ГОВОРЯ два варианта. «Классика третьего тысячелетия».

Что я говорил в 2000 г. Я точно говорил прибыток. С одного бока два варианта. Или с другого бока что-то другое. Но я точно говорил прибыток.

Достаточно и просто, то что я открыл в 2000г.: Два варианта прибыток, а не второелевое. Фигурально говоря два варианта. Не обязательно мусолить детали. Нет ошибки в этом определении.

По сути есть только правое. Компактно заниматься можно чем угодно.

Существует одна существенная из тем – присутствие правого отсутствие второголевого. Относительность философии. И вообще человек фигурально говоря хочет жить лучше, а не хуже. Только в частичном случае рассматривается отсутствие второголевого. * Это существенная из тем. Но и не интересно отсутствие второголевого. Поэтому тема это смотри название. Просто тема одна: существенна тема что второголевого нет. То есть отсутствие второголевого не менее близко к смотри название, чем второелевое. И по большому счёту второелевое плохая тема.

«Что ты все время что-то вертишь в руках, хочешь быть... как эти, ну которые в цирке горящие факелы ловят?» Он был почти уверен, что мама так бы и сказала, увидев в его пальцах желтое пластмассовое яйцо от «киндерсюрприза», которое он то подбрасывал на высоту собственного носа, то легонько потряхивал, словно желая убедиться, не громыхает ли там спрятанный динозаврик или чувачок с маленькой кас¬кой на голове. Но нет, он не станет открывать скорлупку. Она не содержит в себе ничего интересного.
Он ощутил ее пустоту по легкости ее веса и отсутствию стука, какой обычно издает спрятанная в ней игрушка. И это к лучшему, потому что извлеки он из яйца какую-нибудь иг¬рушку, он бы не выдержал, и пришлось бы лезть за платком, а глаза у него в последнее время и так постоянно на мокром месте. Стараясь унять подступившие было слезы, мальчик спрятал желтую скорлупку в ящик письменного стола и от¬вел глаза от книжных полок, - теперь там пусто, так пусто, как у него в душе, откуда ушло очень важное, с чем он не хотел, совсем не хотел расставаться. Да, нужно чем-то себя занять, чтобы не думать, не думать ни о чем и главное - не пережи¬вать.
Он сел за компьютер и стал преследовать банду преступ¬ников, внимательно следя за мелькавшей на экране серой лентой дороги. Игра быстро наскучила, и он взглянул на те¬лефон. Хоть бы позвонили. Телефон молчал, а сам он не хо¬тел набирать номер чужой квартиры, где теперь жили его брат и сестра - пятилетний Антоша и восьмилетняя Катя. Там, вместе с ними обитал и новый муж мамы, а с ним самостоя¬тельный Громов - такой была фамилия мальчика - не же¬лал разговаривать.
Было скучно. И на душе была тоска, не проходившая с тех пор, как привычная жизнь развалилась наподобие кар¬точного домика. Мама, которую он обожал, взяла и уехала к чужому человеку, оставив его, Громова, наедине с его го¬рем.
Он бесцельно ходил по квартире, стараясь отогнать от себя нехорошие мысли, но они, как нарочно, так и лезли ему в голову, ведя за собой какие-то воспоминания, разговоры, образы, сцены, туго скрученные в нераспутанный узел не¬разрешимых задач. Он вспомнил, как мама, перед тем, как уйти, сказала Громову: «Тебе решать, с кем ты будешь жить...» Дверь еще за ней не захлопнулась, и Громов стоял в тесной прихожей между отцом и мамой и чувствовал, что у него раз¬рывается сердце. В его сознании мама и папа были неразде¬лимы, а их семья, такая хорошая, дружная представлялась ему несокрушимой и неподвластной каким-то внешним ударам. И вдруг все рухнуло. И Громову предстояло впервые в его жизни совершить очень важный поступок. В его воображе¬нии мелькали картины, которые раньше просто не могли бы прийти ему в голову. Он представлял себе, как встанет перед судьями, а те будут его пытать: «С кем ты хочешь жить?»
С кем, с кем, - конечно с обоими. Как он скажет «с ма¬мой», если этим он предает отца и переходит на сторону не¬навистного Хмыря. Высказать другое решение: «с папой» значит отлучить себя от малышей и предать маму. Вот и ду¬май, как тут быть. И все-таки Громов решил эту нелегкую за¬дачу. При этом он исходил из нежелания что-то менять в своей жизни. В конце концов здесь его дом, у него отдельная ком¬ната и здесь папа, которого он не бросит одного. Ведь у мамы есть теперь этот Хмырь, она не одинока, а вот папа... Папе совсем будет плохо одному. Приняв такое решение, Громов почувствовал, что поумнел в собственных глазах, он даже вырос на два сантиметра, и новые кроссовки, купленные про¬шлым летом, вдруг стали ему малы.
Теперь надо было научиться не раскисать, не поддавать¬ся тоске и унынию. И Громов кое-чего добился. Он внушал себе, что могло быть хуже, что главное - все живы - здоро¬вы...
К тому же папа и он, без присмотра и женской руки не останутся, потому что к ним перебралась бабушка Лина, ко¬торая своим присутствием и самоотверженным стоянием у плиты создает атмосферу тепла и уюта. Вообще-то хозяйни¬чает она по-чудному: чашки бьются, каша подгорает, элект¬рические лампочки перегорают, едва она к ним прикоснется, петли на шкафах отваливаются, стоит ей слегка потянуть на себя дверцы, чтобы их открыть. Пала над бабушкой подтру¬нивает, а она говорит, что у нее энергетика выше, чем у других, из-за этого все ломается. Насчет энергетики - это верно.
Бабушка непоседа, все время крутится, что-то делает, моет, убирает, а то вдруг в книжку уткнется, - не оторвать, - и каша пригорает.
Самое плохое, - хуже не бывает, - продолжал раздумы¬вать Громов, что мама не одна ушла, а увела с собой Антошку и Катю. Громов привык с ними возиться, и ему не хватает «мелких» - как он их называл. Он вообще не может понять, как это можно - взять и разрубить семью на части. Хм... Он слышал, как мама говорила отцу; «Это любовь!» В ее-то годы... Хм... Значит, к нему и к папе любви нет, а она есть к чужому дядьке... От этой мысли Громову становится не по себе. Раз¬любила... Что ж, он тоже перестанет ее любить. Хотя это не¬правильно. Все неправильно! Они с папой брошены, они - сироты. Им не досталось того, что получил этот проклятый Хмырь. Бедный папа, он, кажется, и сейчас не верит, что мама ушла. «Ну, все это женские штучки, - говорил он деланно-бодрым голосом. - Одумается и прибежит». Каково ему пре¬бывать в роли проигравшего неудачника и понимать, что ему предпочли другого - повыше ростом, побасистее и побога¬че... Конечно, побогаче...
Громов даже не может себе представить, что творится в душе отца и как вообще он все это выносит: встает, идет на работу, возвращается домой... Платок.. Где платок? Если бы мама знала, что она натворила, если бы она хоть на минутку заглянула в его, Громова, душу... Неужели у нее не осталось никакой жалости? Зачем она все растоптала, все разрушила, все уничтожила... Что будет с папой, как они оба вытерпят свалившееся на них горе?
От этих вопросов, от собственного метания по квартире Громов впал в состояние, близкое к умопомешательству.
Не желая больше выносить нестерпимой душевной боли, он ринулся к телефону, набрал ненавистный номер и, услы¬шав голос мамы, хрипло прокричал: - Я тебя ненавижу! Ты все испортила! Ты убила папу, а я... я убью твоего Хмыря!
Она что-то лепетала в трубку, но Громов ее не слышал и продолжал кричать и плакать, пока в трубке не раздались сигналы отбоя...
Через полчаса забарабанили в дверь. Громов впустил маму и стал наблюдать, как она дрожащими руками стаскивала с себя сапоги, искала тапочки. У нее было белое, как бумага, лицо.
- Не подходи ко мне! - крикнул Громов, отступая на¬зад. В эту минуту на пороге появилась бабушка и, не разду¬мывая, набросилась на нежданную гостью.
- Ты - дрянь! - долетали до Громова бабушкины вос¬клицания. - Ты не человек, а чудовище. Ты моральная уро¬дина. Ты хуже маньяка Чикатило! Тот убивал свои жертвы ножом, а ты режешь без крови своей подлостью. И кто твои жертвы - самые близкие тебе люди. Твой муж - честнейший, кристальной чистоты, человек, добрый, порядочный, пре-красный семьянин. Ты не посчиталась ни с чем. Разорила гнездо ради... Убирайся отсюда, негодяйка, иначе я спущу тебя с лестницы..
И тут из бабушкиных уст вырвалось нехорошее слово, ко¬торое Громов слышал иногда от «крутых» ребят. Он почему-то развеселился и мысленно одобрил бабушку за то, что она выбросила за дверь мамины сапоги и куртку и пригрозила спус¬тить с лестницы ее самое, если она сию же минуту не покинет квартиру. Оскорбленная мама последовала за своими сапога¬ми, а
Громов с бабушкой, вдохновленные одержанной победой, направились на кухню чаевничать. Но радовались они на¬прасно.
Когда папа узнал о том, что произошло, он рассердился и начал ругать бабушку.
- Зачем ты вмешиваешься, куда не надо! У тебя, как все¬гда, язык бежит впереди дела. Думай, прежде чем воевать.
- Громову стало смешно: он представил длинный бабуш¬кин язык, бегущий по дороге, а за ним - машина, стремя¬щаяся его догнать.
- И вообще, - продолжал папа, - ведешь себя, как де¬вочка...
Бабушка и правда имела вид провинившейся школьни¬цы. Она побросала свои ложки - плошки в кухонной рако¬вине и опустилась на стул, подперев ладонями щеки, кото¬рые, наверное, горели от стыда.
- А ты перестал бриться, - заметил Громов, скользнув взглядом по заросшему лицу отца, и удивился, каким наставительным получился у него голос - точь в точь учительни¬ца Вера Максимовна: «Ты опять не выполнил задание.».
Отец поморщился, как от запаха селедки, который все¬гда выгонял его вон из кухни.
- Бороду отращиваю, - буркнул он и снова принялся за бабушку.
- Я не понимаю: старый человек, а ничего не сообража¬ешь. Ведь ты фактически захлопнула, дверь перед..(тут он запнулся, сказать «женой» глупо, а имя провинившейся мамы застряло у него в горле)..перед детьми, - наконец вымол¬вил он.
- Прие-е-хали, - пропела горемычно сидевшая бабушка, - значит, ты на что-то надеешься, боишься обидеть предатель¬ницу.
Отец опять поморщился, на этот раз как от запаха тертой редьки, которую не выносил.
- Не твое дело! - отчеканил он.
- Я убедительно тебя прошу: соблюдай нейтралитет.
Громову стало обидно за бабушку. Она моргала глазами, чтобы не заплакать, и стала еще больше похожа на девочку. И Громову пришлось сделать еще одно замечание отцу.
- Вообще-то, - развязано сказал он, - при детях бабу¬шек не ругают.
После этих слов бабушка хлюпнула носом и побрела в отведенную ей комнату.
- Баб Лин, да ладно, - в порядке утешения бросил он ей вдогонку.
Эх, бабушка, бабушка, вечно ты попадаешь впросак из-за своего неуемного характера. Наверное все-таки прав отец. Не надо бьшо выгонять маму. Ведь всякое может случиться. При этой мысли Громов повеселел. Придется бабушке изме¬нить поведение. Ведь она, ну да, она совсем не похожа на ба¬бушек, которых рисуют в детских книжках: пухленький та¬кой колобок с седым узелком на затыл¬ке, в длинной юбке и в кофточке цветочками. Нет, баба Лина совсем другая: в молодости она прыгала с парашютом, ходи¬ла по горам, бегала на 400 метров и до сих пор все куда-то бежит вместе со своим длинным языком. Это позволяет ей, как она говорит, держать форму. Каждое уро у нее начинает¬ся со взвешивания. Заметив, что стрелка весов зашкаливает за семьдесят, она приходит в ужас: - Она переела! И начина¬ет вести борьбу со своим здоровым аппетитом. Да-а, ничего от «колобка», носит джинсы и короткую стрижку, красит во¬лосы и немного лицо. От хорошей зарплаты в «старое, доб¬рое время» у нее остались «барские замашки» и сверкающие камушки в ушах. И еще квартира, которую пришлось разме¬нять, когда папа женился.
Взрослые чего-то недоговаривают, и Громову приходится хитрить, чтобы выведать истинное положение дел. Когда к ним собственной персоной заявилась тетя Оля и папа стал помогать ей снять пальто, Громов лишний раз убедился, ка¬кие они разные, непохожие друг на друга. Папа легкий и компактный, как складной перочинный ножик, а тетя Оля - толстая и медлительная, с большим животом и такого же раз¬мера умом, который конечно необходим для изобретения ракетных двигателей. Она носит парик, чтобы не возиться с прической, и широкие брюки, скрывающие ее полноту. Бегло поздоровавшись с Громовым тетя Оля прошла на кух¬ню, где обычно происходят важные разговоры при неплотно закрытой двери. Впрочем, они как будто забыли о существо-вании Громова и бурно принялись обсуждать то, что «не под¬дается описанию» и «не укладывается в голове.»
Громов все время околачивался возле двери, делая вид, что ему, - в который раз, нужно зайти в туалет. Он слышал, как тетя Оля солидным голосом повторяла слово «кардиналь¬но», взятое ею, наверное, из «Трех мушкетеров» Дюма.
- Что кардинально? - нервничал отец. - Лишить ее ма¬теринских прав?
Громов вошел на кухню налить молока, хотя пить не хо¬тел.
- Во всяком случае, - изрекла тетя Оля, - надо посове¬товаться с юристом. У меня один есть на примере.
Громов отнес чашку к себе в комнату и решил записать разговор, происходивший на кухне, на диктофон.
Подкравшись к дверям, он вытянул руку с записывающим аппаратом и затаил дыхание. Голоса звучали то громче, то тише и вдруг тетя Оля выдала свой «кардинальный» вопрос:
- А Вы поговорили с детьми, объяснили им, что про¬изошло?
Ответ папы прозвучал слабовато: - А разве это необхо¬димо? Она не сочла нужным, а я. Я же был против.
- Как она аргументировала свой дикий поступок? - до¬пытывалась тетя Оля.
Ой, ну это другой вопрос, - оборвал ее папа. - Теперь она говорит, что мы должны остаться друзьями и вместе вос¬питывать детей.
- Черт знает что! Удар по дому. - Отец истекает кровью, а
ему предлагают дружбу!
Послышался шум отодвигаемого стула, и Громов отско¬чил от двери вместе со своим диктофоном. В голове у него завертелось огненное колесо. В самом деле, почему не пого¬ворили? Он уже взрослый, а его продолжают кормить ман¬ной кашей. При этой мысли, что-то у него внутри переломи-лось, и он почувствовал холодноватый прилив спокойствия. Сейчас пойду к ним и все скажу. - подумал он. И, действи¬тельно, он к ним пошел, распахнул дверь и изрек: - нечего тут нюни распускать. Вот. Я давно уже не ребенок.
Папа приподнял голову и удивленно посмотрел на Гро¬мова.
- Устами младенца...- промолвила тетя Оля и скоман¬довала: - Давайте пить чай.
...Дни тянулись за днями, Громов, как обычно, сидел над уроками, перелистывал страницы книг, но взгляд его сколь¬зил по строчкам рассеянно, и ему стало казаться, что ничто, даже «Моби Дик» не способно его увлечь. В его голове все время вертелись мысли о маме и о ее непостижимом поступ¬ке. Своим незрелым, не отягощенным опытом умом он пы¬тался понять, что послужило причиной развала семьи. Од¬нажды он услышал, как бабушка со всей присущей ей пря¬молинейностью высказала предположение, в котором присутствовало слово «постель»... Разговаривая по телефону с кем-то из своих «одуванчиков», она, видимо, забыла о при¬сутствии Громова в соседней комнате. И Громов тут же пред-ставил себе увиденную однажды в мебельном салоне, куда они с папой заглянули в надежде купить тумбочку под теле¬визор, очень красивую белую кровать, покрытую розовым шелком в оборочках. Да, конечно, такой постели у них в квар¬тире нет и, если мама польстилась на другую, то она просто неумная. Разве бросают семью из-за мебели? Какие-то скры¬тые знания - темные, стыдные, жившие в глубине его со¬знания, как бы сами собой, без всяких подсказок, получае¬мых обычно в компаниях всезнающих мальчишек, постепенно завладевали им и заставили думать о тайной стороне жиз¬ни, которая и смущала, и тревожила его. По-видимому, в сло¬во «постель» бабушка вкладывала отнюдь не мебельный смысл. Но бабушка бывает слишком резкой, и ее суждения, в отношении мамы во всяком случае, говорят о желании как можно больнее ее уязвить. Нет, нет думать о маме плохо он не станет. Она человек серьезный, у нее математический ум, ее статьи публикуются в научных журналах. Громов пытается понять, как в человеке уживаются ум и глупость. Опять лезет в голову это проклятое слово «любовь». А следом за ним выс¬кальзывают красные шляпки подосиновиков. У родителей разлад, и они выясняют отношения, сидя на террасе перед грудой грибов. На столе уже выросла горка лесного мусора, остатков листьев и хвои, счищенных с крепких красноголовиков. В руках у обоих ножи, на полу - ведро с водой, куда ле¬тят очищенные грибы вместе с раздраженными словами.
- Так, значит, я не имею права на счастье, и с моими чув¬ствами можно не считаться? Значит, можно меня топтать, не давать дышать, не считать человеком? - говорит мама, швы¬ряя подосиновик в ведро. Папа молчит, а мама повторяет одно и то же:
-Я полюбила, это сильнее меня.
Громов не стал прислушиваться к дальнейшему разгово¬ру. Глупости! - решил он тогда. Какая еще любовь, если есть папа и мы, нас четверо, кого же еще любить? Фигня... Мама просто свихнулась.
С того летнего дня прошло целых пять месяцев. «Мелкие» иногда приходят навестить его, Громова, и папу. От них Громов узнал, что они живут в очень большой квартире, такой большой, что там можно кататься на вело¬сипеде. Вообразив себе это катание, Громов почувствовал укол ревности. Неужели «мелкие» отвыкнут от него и от папы, разъезжая на велосипеде по лакированному полу чужого дома? От этой мысли его стало мутить.. Да-а, это вам не мек¬сиканский сериал с его игрушечными переживаниями. Это то, что случилось в его жизни взаправду. Он почувствовал невыносимую боль в груди, как будто кто-то невидимой ру-кой с помощью суровой нитки, какую применяют для резки сыра, рассекает его сердце на части. Сердце, почудилось ему, и взаправду заболело, и он подумал о папе, который все чаще берет пузырек и накапывает в рюмку лекарство, пахнущее валерианкой. Уже шесть, скоро он придет с работы, они ся¬дут за стол и будут думать о том, как было раньше. Эти думы окутывают их, как туман, и кажутся особенно тяжелыми, если рядом нет бабушки, которая живет теперь, как она го-ворит, на два дома. Папа будет шутить, анекдот расскажет, и Громов заметит, как он изменился в последнее время, как глу¬боко запали его глаза, какое у него изможденное, потерян¬ное лицо. Потом, возможно, прозвенит звонок и в трубке послышится голос Антошки: «Папа, возьми меня к себе». Папа начнет что-то обещать, утешать Антошку, голос у него прервется.
Ну что же ты, папа? Сделай что-нибудь. Возьми пистолет и убей ненавистного Хмыря и верни маму вместе с малышами домой. Если ты этого не сделаешь, то я сам... За¬кончив разговор, папа звонит тете Оле. Громов надеется, что папа будет просить ее достать ему «пушку», но папа нудно объясняет, что «отобрание детей невозможно, - такой у нас в стране бесчеловечный закон: отец не имеет никаких прав». Громов сходу схватывает «правовой вопрос» и пытается най¬ти его решение по-своему. Если в стране не хотят думать о таких «мелочах», как судьба детей, и ничего невозможно из¬менить по-хорошему, значит надо действовать по-плохому. И Громов начал мысленно раскручивать операцию «отобра¬ния детей». Папа подстерегает их на улице, сажает в машину и увозит в другой город, где их никто не знает. Нет, лучше даже вообще в другую страну. И пусть мама бесится, умоляет милицию найти украденных детей, - там даже не почешутся ради такого плевого дела. У них дела поважнее: дома взрыва¬ются, машины летят на воздух, кругом лужи крови. И никого не поймать. До детей ли тут? А еще лучше - продолжает раз¬мышлять Громов, нанять омоновцев и пусть они пристрелят Хмыря.
В конце концов Громов перестает воображать сцены похи¬щений, кровавой расправы над виновником их несчастья, потому что его одолевает усталость. Краем уха он слышит папин разговор по телефону. До Громова доносятся раздраженные сло¬ва: «А что я должен делать? С кем говорить? Она меня не слы¬шит... Адвокат считает, что ничего не выйдет. Мать работает, не пьет, детей воспитывает... А на отца наплевать, пусть подыхает в психушке… Да знаю, знаю… А где взять деньги? Ты знаешь, сколько стоит сеанс у психоаналитика? Все это ерунда. Мне остается только одно - выброситься из окна...»
Громов зажал уши руками. Он устал. Устал думать, устал ненавидеть мать, устал жалеть отца... Все. С него хватит. Ему надо выспаться и утром идти в школу. За очередной двойкой.
Заснуть ему сразу не удается. Ему опять вспоминается лето в деревне, где они были с бабушкой, и никто не думал тогда, какие тучи сгущаются над их головами. Громов часами гонял на велике. Малыши играли в ограде. И вдруг является почтальонша и вручает бабушке странную телеграмму: «Бе¬реги детей, не выпускай из дома тчк Объясню приезде»
Бабушка тут же втащила всех в избу, принялась закры¬вать на засовы все двери и окна. Малыши ничего не понима¬ли и просились на улицу. Было страшновато. Громов залез на чер¬дак и попросил одного пацана передать Севке, чтобы тот при¬шел. Севка тут же явился со стороны огорода и стал пристраивать лестницу на чердак. Вдвоем стало веселее, и мы заняли наблюдательный пост, чтобы следить за проезжавши¬ми машинами. Через некоторое время опять явилась почта¬льонша и стала выкрикивать бабушку. Она вышла, взяла те¬леграмму и, прочитав, сунула ее в карман своих брюк.
- Что случилось? - крикнул Громов с чердака.
- Приедет отец и все объяснит, - отозвалась бабушка.
Тут Громов спрыгнул вниз.
- Покажи телеграмму.
Бабушка протянула измятый листок, на котором чер¬нилами было выведено: «Будь начеку. Дед».
У Громова мурашки побежали по спине. Вот оно что. Гото¬вится что-то нехорошее... Оценив всю сложность обстанов¬ки, Громов решил взять ответственность на себя и приказал:
- Всем оставаться на своих местах. И ждать.
Притихшие малыши занялись рисованием, а Громов с Севкой отправились на свой наблюдательный пункт.
- Слушай, - сказал Севка, - твои родители базарят, как
разделить детей, кому кто достанется.
Громов сказал: «У тебя глюки». А на душе лежал камень. Не¬ужели правда?
Ну а после этого, в пятницу, началась комедия. Громов первым увидел машину, в которой сидели отец и мама. Оба улыба¬лись как будто ничего не случилось и все между ними пре¬красно.
Я ничего не понимал. А как же телеграмма, крики бабуш¬ки, сидение взаперти, испуг при виде проезжавших машин?.. Чепуха какая-то. Ну их, пусть разбираются сами... А он пойдет рыбу ловить…
Перед глазами Громова мутно чернела заросшая ряской прудовая вода. Он сидел неподвижно, сле¬дя за поплавком, и думал о событиях, которым раньше не придавал значения, но которые, оказывается, вовсе не были случайными. Вот, например, мамины поздние возвращения домой.. Она поступила на какие-то курсы и поручила заботу о семье бабушке, которую не выносила. Теперь ему было по¬нятно, почему она вдруг «подобрела» к бабушке, - ей нужна была ее помощь. И что же, выходит бабушка помогала ей ута¬ивать что-то от папы, где-то бывать, поздно возвращаться домой, объясняя свои опоздания то курсами, то неотложной работой, теперь вот думай что хочешь. Или они помирились или готовится что-то очень плохое... Он представил себе, как по дорожке, ведущей к пруду, идет толстый мужик в полоса¬тых плавках и с видом хозяина осматривает все вокруг. Гро¬мов даже вскочил, будто его укусила оса. Если этот подлец появится здесь, все будет кончено, прощай Приваловка, где он вырос, где ему знакомы каждая тропинка, каждый каму¬шек... Громов засопел и, подняв с земли короткую вет¬ку, стал обстругивать ее перочинным ножом. Он так сильно давил лезвием на древесину, что порезал палец, хлынула кровь, и Громов был рад этой боли, - она отвлекала от страш¬ных мыслей. Послышались шаги, Громов оглянулся и увидел сестренку.
- Ой, у тебя кровь, - испуганно сказала она, - я прине¬су йод. - и побежала к дому, - тоненькая, в легком сара¬фанчике, с косичками, выглядывавшими из-под соломенной шляпки.
Громов заплакал, слезы капали на порезанный палец, он сорвал лист подорожника, вытянув его вместе с длинными нитями стебля и приложил его к ране. В эту секунду его охва¬тил ужас: он, может быть, никогда не увидит не только Приваловки, но и сестру, и братишку. Забыв про удочку, лежавшую на рогатке, он поглядел в ту сторону, куда побежала сестра. А вот и она, и не одна, а с мамой. Обе спешат, чтобы поскорее залить йодом его раненый палец. Громов смотрел на прибли¬жавшуюся мать, и ему показалось, что не ее он видит, а какую-то чужую женщину. Ему вдруг почудилось, что в ее руке блес¬нул широкий нож, которым через секунду она отсечет ему го¬лову. Громов остро ждал этого момента, он хотел, чтобы сильная боль приглушила другую, терзавшую его душу.
Женщина, запыхавшись, остановилась возле Громова и стала судорожно открывать пузырек с йодом.
- На фига мне этот йод! - закричал Громов неожиданно охрипшим голосом. - Мне ничего не надо от таких, как ты..
Размазывая слезы по лицу, он быстро пошел к дому.
- Все, все кончено, я знаю, что ты задумала.
Его голос, прерывающийся хрипотцой вперемежку с дет¬ским фальцетом, разносился по саду и по соседним дворам и был услышан отцом. Он заключил сына в объятия, пригова¬ривая:
- Ну что ты, успокойся, не надо так...
Они уединились за печкой, где стояла раскладушка отца, и Громов впитывал в себя, вместе с теплом, излучаемым от¬цовской рубашкой, его бормотания о том, что все обойдется, что эти телеграммы - недоразумение, дедушка все перепу¬тал.
Отодвинув занавеску, отделявшую запечный угол от осталь¬ного помещения, к ним заглянула Катя.
- О чем вы тут шепчетесь?
Слава Богу, она ни о чем не догадывается и еще ничего не понимает в свои семь лет.
Громов поглядел на нее так, как будто видел впервые. Какое у нее прелестное лицо - ни с одной девчонкой ее не сравнить. Брови бархатистые, красивые, лоб открытый, а гла¬за необыкновенного серо-голубого цвета. Она похожа на де¬вочку со старой открытки. Или на маленькую поэтессу. Впро¬чем, это не преувеличение. Катя действительно пишет сти¬хи. И это необыкновенное существо, которое Громов знал с младенческих пор, когда ее купали в ванночке, подложив под голову ладонь, учили ходить, утирали ей слезы, это существо, так тесно связанное с его, Громова, жизнью, у него отбирают. Нет, это невозможно! Кого же он будет будить по утрам, втай¬не любуясь ее разбросанными по подушке локонами, ее то¬ненькой рукой, обнимавшей Мишку, которым играл в дет-стве папа... С кем он будет ссориться, мириться? Кого будет воспитывать шлепками или грозным выражением лица?.. Он не согласится, ни за что не согласится расстаться с Катей. Поэтому и мама не согласится расстаться с ним, с Громо¬вым - она же любит его… Значит, все это ерунда. Они будут вместе, и папа прав, говоря, что все образуется. Откинув за¬навеску, к раскладушке подбежал Антошка.
- А-а, вот вы где...
Образовалась куча мала, возня и смех смыли с сердца Громова все нехорошее. И он почувствовал облегчение, ко¬торого ему так не хватало.

Все эти события происходили летом. А теперь стояла зима. Дом опустел. Из него улетучились мамины платья, шубы, сапоги и разная женская ерунда. Поредели книжные полки. Исчезли игрушки малышей. Громов не может привыкнуть к этому разорению, и его ничуть не успокаивают ча¬стые мамины звонки по телефону (у нее появился мобиль-ный аппарат). Мама спрашивает, что он делает и как пита¬ется. Ее забота ему не нужна. Он отвечает, едва разжимая зубы. Она сердится: «Почему ты так разговариваешь со мной?». «Сама виновата», - цедит он угрюмо. В трубке раз¬дается перемешанный со слезами голос: «Ты все поймешь, когда вырастешь». А он, Громов, и не собирается ее пони¬мать. Мама предала его, вот что главное. Она отобрала у него и у папы Катю с Антошкой. И теперь выдает малышей, как по карточкам, мизерными дозами - только по выходным, и то не всегда. Когда малышей приводят в разоренный дом, Громов не знает, плакать ему или радоваться. Он понимает, что дети потеряли понятие о нормальной жизни. Их, как молодые кустики, вытащили из родимой почвы и пересади¬ли в другую. Их сознание раздроблено, и они капризнича¬ют, желая найти в себе то, что у них отняли. Папе с ними трудно. Наказывать их он не хочет - зачем, они ни в чем не виноваты, но и распускать их тоже неправильно. Бабуш¬ка молчит и старается спасти положение свежеиспеченны¬ми плюшками, которые дети очень любят. В конце концов, атмосфера родного дома возвращает детям хорошее настро¬ение. У них тут остались друзья -несколько плюшевых зве¬рюшек, малыши привычно располагаются на ковре и стро¬ят из кубиков замки с воротами и башнями. Громов наблю-дает за игрой Антошки. Тот ставит деревянные кубики - самые длинные, - на попа, неподалеку от них пристраива¬ет «киндеровского» человечка и тихонько толкает крайний кубик. Тот падает на предыдущий, на следующий и, в конце концов, вся конструкция обрушивается на невинного «чувачка».
- Хмыря раздавило, - с видом победителя сообщает Антошка.
- Я тоже хочу! - оживляется Катя и начинает расстав¬лять кубики в ряд. Хмырь оказывается под обломками в оче¬редной раз. Громов предлагает его похоронить. Они сооружают нечто вроде саркофага и укладывают в него раздавлен¬ное тело своего врага.
Всем весело. Они покончили с тем, кто влез в их семью и разорил ее. Иллюзия справедливой расправы сплачивает их воедино, и детям кажется, что никто их отсюда не заберет, и что будут они жить как прежде, в этом доме, с любимым па¬пой и Громовым. О маме вспоминает только Катя. Глядя на похороненного Хмыря, она вдруг произносит: - А вот в Аме-рике детям сызмальства объясняют, что развод - обычное дело, одна девочка даже слезу пролила из-за того, что у нее всего один папа, а не два, как у некоторых ее подружек…
- Ну и дура твоя Америка, - прервал ее Громов. - Пап не бывает больше одного, запомни. И все эти сказки насчет развода придумали взрослые, чтобы оправдать свои преступ¬ления.
Выслушав эту тираду, Антошка смахнул сооружение из кубиков и предложил строить гараж.

Ничто так не омрачает сердце, как страдания детей, чьи глаза обращены к тебе с молчаливым вопросом; «Неужели и ты не можешь мне помочь?» Поймав обращенный на ее лицо пристальный взгляд внука, как бы прикидывавшего в уме способность взрослого побороться за правое дело, Полина Антоновна, тут же, переключив внимание Громова на уны-лую необходимость сесть за уроки, загромыхала посудой с такой силой, будто в раковине были не столовые тарелки да чашки, а по меньшей мере железные рыцарские латы. «Все, - говорила она себе, - хватит миндальничать и играть в благо¬родство, предоставляя событиям развиваться, как им забла¬горассудится. Пора начинать действовать. С Сергеем объяс¬няться бесполезно, - он морально подавлен и не годится даже на то, чтобы высказать своей благоверной, теперь уже бывшей, слова, которые она заслужила. Меня он просил ни во что не вмешиваться. И я отошла в сторону и заняла позицию наблюдателя. Но ведь это ни к чему не привело. Получив полную свободу действий, бывшая невестка, закусив удила, занялась созданием новой семьи на «цивилизованных» осно¬вах. Мы же разинули рты и не желаем поверить, что такое воз¬можно. Остается единственное объяснение всей этой свис¬топляски: она свихнулась. Ее занесло. Она кому-то хочет до¬казать свою неординарность, свое право поступать как ей вздумается - это у них называется экстравагантностью. Да, руками разведешь, как представишь, каким образом ей уда¬лось отхватить какого-то... да нет, не какого-то, а, по слухам, состоятельного мужика. Ну да ладно, не будем вникать в эту тем¬ную историю. Против всякого яда есть противоядие, вот и по¬ищем его...»
С таким решением Полина Антоновна накупила газет виртуального содержания и принялась их исследовать, есте¬ственно, втайне от домочадцев. Объявлений было множество. Целый рой ясновидящих, снимающих порчу и возвращаю¬щих мужей в лоно семьи, красовался на страницах печатных изданий. С фотографий смотрели физиономии заурядных персон, провозглашавших свои удивительные, полученные по наследству от бабушек, магические способности.
«Мура», - подумала Полина Антоновна, - изучив рек¬ламные хитрости. Однако кое-что привлекло ее пристальное внимание. Тихое, в скромной рамочке объявление гласило: «Православная бабушка поможет соединить разведенных суп¬ругов, молитвами и верой укрепит пошатнувшиеся устои се¬мьи». О, вот это, кажется, подойдет. Переписав номер теле¬фона на листок бумаги, чтобы его можно было легко прочи¬тать, Полина Антоновна позвонила упомянутой бабушке и договорилась с ней о встрече.
И вот она входит в обитель обладательницы чудодей¬ственного дара и видит перед собой еще не старую знойную брюнетку, на груди которой в такт дыхания, то приподни¬мается, то опадает золотой крест непривычно большого раз¬мера. Золотая цепь змеится по искристой ткани, переливающейся блестящими нитями, большие кольцеобразные серь¬ги покачиваются, когда женщина склоняет или приподни¬мает голову над столом, где установлен волшебный хрусталь¬ный шар.
«Православная, а крест носит на платье», - подумала Полина Антоновна и поняла, что попала в ловушку. Отсту¬пать было неинтересно, и Полина Антоновна решила посмотреть, что будет дальше.
- Садитесь, - услышала она голос брюнетки, - и успо¬койтесь.
В комнате было полутемно, в правом углу висела икона Пресвятой Богородицы в богатом серебряном окладе. Чуть потрескивали зажженные свечи в высоком подсвечнике, ус¬тановленном перед иконой. Полина Антоновна взглянула на образ и опустила глаза. Ей стало не по себе, захотелось встать и уйти, но она все же преодолела свое смятение и спросила, вложив в свой голос всю интеллигентность, на какую была способна:
- Как вас зовут?
- Ираида, - ответила брюнетка и тут же добавила. - Ваше имя меня не интересует. Хотя его звучание как-то вли¬яет на судьбу человека. В вашей семье случилось несчастье. Но если заглянуть в прошлое, то выясняется что? А то, что начали Вы, а невестка ваша умножила ваш грех втрое. Поли¬на Антоновна остолбенела, услышав такое.
- Как это понимать?
- Вы, кажется, забыли, что сами допустили грех, бросив мужа и тем самым лишив вашего ребенка отца.
- Да нет, я не забыла, - начала оправдываться Полина Антоновна, - но со мной было совсем иначе. Я не ушла к другому, а просто ушла… Ни к кому… И у меня был один ребе¬нок, а не трое.
Пролепетав эти слова, Полина Антоновна почувствова¬ла, что ее лицо покраснело и что на ее лбу выступили капель¬ки пота. Тут только она дала волю своему изумлению.
- Вы ни о чем меня не спросили, а уже знаете обо всем.
Женщина не прореагировала на ее замечание и, присталь¬но вглядываясь в глубину сверкавшего шара, продолжала.
- Ребенок рос без отца по вашей вине, а вы ждете от него, ставшего взрослым, каких-то решительных действий. Вы виноваты перед ним. И он не забыл своего сиротства. Не было нормальной семьи, - вы искали для него другого отца, - и ничего не нашли. По вашей вине в нем заложен удел одино¬чества.
Полина Антоновна закрыла лицо ладонями, крепко при¬жав их к глазам.
- Значит, сын расплачивается за мои ошибки...
- Ошибки? - переспросила брюнетка.
- Да, ошибки, - горячо повторила Полина Антоновна - После заму-жества я горячо полюбила женатого человека и по этой при¬чине рассталась с мужем. Конечно, теперь, на старости лет, я все понимаю, но прежнего не вернешь и ничего не испра¬вишь.
- Вы пришли за помощью, - голос брюнетки прозвучал с некоторой долей торжественности, - но помощь должна исходить от вас.
- Что я должна сделать? - перебила Полина Антоновна.
- Вспомнить все и покаяться.
- Но я не смогу отмолить свой грех за недостатком отпу¬щенного мне времени.
Голос ее прервался, она устремила глаза в лицо сидевшей перед ней «колдуньи» и испугалась ее глубоких, всевидящих глаз.
- Не судите да не судимы будете, - донеслось до ушей Полины Антоновны.
И она, не выдержав испытания, которому ее подвергла прикидывавшаяся «православной бабушкой» брюнетка, бро¬сила, наконец, свой козырь:
- А почему у вас крест не на теле?
Женщина усмехнулась.
- Через этот крест я получаю те знания, которые вам не¬доступны.
- Неужели ничего уже не поправить? - вымолвила По¬лина Антоновна, открывая сумочку, чтобы достать платок.
- Я готова умереть ради детей, - проговорила она сквозь слезы.
- Смерть не оправдывает грех, а перекладывает его на потомство.
- Боже мой! - воскликнула Полина Антоновна. - И этой цепочке нет конца?
Сердце Полины Антоновны колотилось так сильно, что ей показалось, что еще секунда и ей понадобится скорая помощь.
- Утешьтесь, - услышала она бесстрастный голос своей собеседницы. - Бог не только карает, но и милует.
Полина Антоновна продолжала плакать, слезы ее струились так обиль¬но, что она даже не могла припомнить, когда в последний раз так горько плакала.
- Сейчас вы успокоитесь, - монотонно произнесла брю¬нетка. - И пойдете домой, к своему сыну и внукам. Сердце подскажет вам, как вести себя в трудное для вашей семьи вре¬мя…
Полина Антоновна сделала движение вытащить и открыть кошелек, но брюнетка ее остановила…
- Идите…
Полина Антоновна не сразу пошла домой, а какое-то вре¬мя слонялась по улицам. Пораженная тем, как легко и про¬сто ее «раскусила» колдунья, она задавала себе один и тот же вопрос: «Откуда она узнала? Как это можно - впервые уви¬деть незнакомого человека и вывернуть наружу глубоко спря¬танные в нем тайны, его прошлые заблуждения, о которых сам человек не хочет вспоминать». Неужели знойная брюнет¬ка в самом деле обладает уникальным даром ясновидения? Неужели ей дано необычайное зрение, позволяющее ей ощу¬щать течение времени в его протяженности и объеме. Как бы то ни было - хочешь верь, хочешь не верь, но колдунья рас¬ковыряла старую, незажившую рану и предъявила Полине Антоновне суровое обвинение. «Боже мой, боже мой, - мыс¬ленно повторяла бабушка Лина, потрясенная откровениями «колдуньи». - Ведь и в самом деле есть на мне тяжкий грех, но я не задумывалась о нем».
Это было так давно. Она ошиблась, выйдя замуж за школь¬ного друга, а потом поняла, что в сердце ее нет любви, - этой ничем не заменимой тайны, скрепляющей узы брака. По¬явился мужчина, который, не желая этого, разрушил семью. Она ушла от мужа и не добилась ничего, кроме горечи оди¬ночества. Жизнь ее катится к закату, со своим бывшим му¬жем - теперь уже законным дедом их общих внуков, - она поддерживает добрые отношения. Почему же ей ни разу не пришла в голову мысль, что искать причину беды, свалив¬шейся на ее сына, следует в ней самой, в ее молодости, когда она подчинилась чувствам, вопреки пониманию предстоя¬щих трагедий…
Полина Антоновна верила, что весной непременно дол¬жно случиться что-то хорошее, приятное. Ее короткие вы¬лазки на дачу, где ее ждал маленький клочок земли с кое-как сколоченным халтурщиками домиком, весь в щелях, с печкой, занимавшей слишком много места, с недостроенным чер¬даком, приносил ей ни с чем не сравнимое умиротворение. Она то и дело отрывалась от земных, земляных работ и уст¬ремляла глаза на небо - очень красивое, постоянно меняю¬щее свои оттенки - от жемчужно-серого до ярко бирюзового и алого на закате.
Земля еще холодна, и в доме сыро. С трудом разгораются дрова, впитавшие в себя хмурую влагу, скопившуюся под домом, где они хранились. Полина Анто¬новна долго мучается, подсовывая под поленья то смятую бумагу, то тряпье, смоченное керосином. Наконец, кое-как дрова начинают разгораться и понемногу превращаются в раска¬ленные угли. Полина Антоновна приоткроет печную двер¬цу, смотрит на огонь и вспоминает время, когда она была молодой.
Счастье - капризная вещь. Оно не является по заказу и не всегда награждает заждавшихся. Почему с ней случилось то, что случилось?
Ей стукнуло 23. Она не хотела остаться в девках и приняла предложение школьного друга, который был влюб¬лен в нее с пятого класса. Страх - не пустяшное дело. Ко¬нечно, его не сравнишь с ощущением альпиниста, висевше¬го над пропастью в горах. Но кто сказал, что в самой обыч¬ной жизни, именуемой иногда обывательской, не бывает опасных минут, жестоких сражений, провалов, случайностей, от которых рушится здание жизни.
Страх одиночества - вот что было внутренней пружиной, заставившей Лину сделать неверный шаг. Брак, даже неудач¬ный, все-таки дает ощущение уверенности.
После развода Лина, конечно, пыталась обрести новую семью. Но, увы, тянувшиеся иногда годами «романы» не оп¬равдывали ее ожиданий и ничего ей не принесли, кроме ра¬зочарований.
Слава Богу, у нее есть внуки, обожаемые создания, которыми ее осчастливил сын - детище ее неудачного брака.

Баб Лин!- кричит Громов, влетая на кухню, - У тебя есть тридцать рублей?
- Зачем тебе?
- Надо книжку купить.
- Какую?
- «Секретные материалы».
- Господи, какими бреднями ты увлекаешься!
- Ты ничего не понимаешь. Потому что ты... африканс¬кий зусул...
- Приятно слышать. Но, может, зулус?
- Ну, старая ты - поняла?
- А ты объясни, чего я не понимаю в твоих секретных материалах.
- Ну, там ужасы разные, мертвецы, или наоборот живут, и никак не умрут.
- Вот горе-то, - обронила бабушка, совершая какие-то движения над плитой и кухонной раковиной.
- Почему? - парировал внук. - Наоборот, это клево - все время жить.
- Так надоест.
- Не-а, интересно.
- Ладно, дам тебе тридцатку, но с условием: выучишь двадцать английских слов.
- Лады, заметано...
Внук убегает, и бабушка с осторожной радостью отмечает про себя, что мальчишка стал спокойнее и как-то приспосо¬бился к семейной беде. Конечно, не надо было б поощрять его увлечение всякими ужасами, но уж ради того, чтобы он хоть чем-нибудь отвлекся, стоит пожертвовать воспитательной работой.
Ох, дорого бы отдала Полина Антоновна, чтобы весь этот кошмар закончился и семья бы восстановилась. Не¬ужели ее сердце (Полина Антоновна имела в виду невестку) так жестоко, что судьба ее детей ей безразлична!

Дни шли за днями, Громов начал привыкать к своему но¬вому существованию и даже нашел для себя некоторые пре¬имущества физической удаленности от мамы. Теперь он мо¬жет смотреть TV, когда ему хочется, бабушка стала совсем «ручной» и позволяет ему сидеть за компьютером дольше от¬веденного ему отцом времени.
Однако наступившая было тишина оказалась обманчи¬вой. Телефонный звонок вывел папу из равновесия. Он кри¬чал, что это подло, гадко, что он не вынесет такого позора, что это его убьет.
Тут Громов прислушался, чего это они опять сцепились, и вдруг до него дошло: ребенок! Вот это номер! Кроме них троих у мамы будет четвертый. Оч-чень интересно. Кем же он ему придется? Каким-то ненормальным братцем: мама общая, а папы – разные…У-ух! У Громова потемнело в глазах. Он представил маму с огромным животом, какой у нее был, когда она готовилась родить Антошку…И вот с таким большим пузом заявится она сюда, чтобы обрадовать Громова приятной перспективой – обретения нового ползунка. Пусть только придет, - думает Громов, сдерживая гневное сопение. Кто ей дал право, такой старой, еще кого-то.. ну, это, ему на голову, производить на свет. Пусть только придет, он скажет ей то, чего никогда не произнесет папа: «Убирайся вон из нашего дома! Твое место с твоим Хмырем, которому ты готовишь подарок».
Обдумывая свою будущую речь, он вертел в руках какие-то листочки-бумажки и автоматически рвал их на части. Потом пошел в комнату к отцу. Тот держал телефонную трубку в руке, хотя разговор уже был окончен. Громова испугал его вид, его устремленные в пустоту глаза.
- Да ладно, пап, - сказал он небрежно. – Ни фига она не родит… В таком возрасте…
Папа очнулся, до его сознания дошли слова сына.
- Ты думаешь? – спросил он.
- Я не думаю, а знаю.
- Да-да-да – заговорил папа, -может быть … Но ведь… этот ее…
- Хмырь, - подсказал Громов…
-Да, Хмырь, он ведь…
И не договорил. И пошел шептаться с бабушкой.
- Ну и что, что гинеколог? – услышал Громов ее несдержанный голос. – Сорок пять не восемнадцать.
Пока они там обсуждали свои памперсы, Громов надел наушники и погрузился в мировую музыку… «Как я сказал, так и будет, - прошептал он музыке. А если явится – выгоню».

В ожидании папы Громов сварил картошку и упрятал кастрюлю под подушку, накрыв ее для верности ватным оде¬ялом. Папа задерживался, картошка ждала, Громов тоже ждал и даже начал нервничать - вдруг что-нибудь стряслось. Пло¬хие мысли, когда папа опаздывал по каким-то причинам, все чаще лезли ему в голову, потому что плохое, если оно проис¬ходит, тянет за собой еще одно плохое. С Громовым такое бывало: схватишь пару за невыученный урок, так этого пока¬жется мало, еще тебе и шею намнут в ребячьей потасовке или контролер в метро прицепится: «покажи свой билет», а билет остался в другой куртке. А когда свалится такое большое пло¬хое, как у них с папой, то будь начеку, непременно еще что-нибудь стрясется. У Громова заныло под ложечкой, стрелки часов показывали девять, а папы все нет. Ему пришло в голо¬ву позвонить в милицию, там дадут номер телефона о несчастных случаях. Так поступала иног¬да сверхактивная бабушка Лина, напуганная долгим отсут¬ствием куда-то запропастившихся домочадцев.
Когда неизвестность и страх достигали такой вибрирую¬щей силы, что в бабушкиной голове начинали вертеться кар¬тины дорожных аварий, бандитских разборок, злоумышлен¬ных взрывов и даже, не приведи Господи, кражи ребенка, ба¬бушка хватала трубку и начинала пытать милицию о происшествиях. Однако стоило ей только забить тревогу, как «пропавшие» тут же объявлялись, веселые и ничего не подо¬зревавшие об опасениях бабушки.
И вот теперь Громов решал, как ему быть... Подождать или набрать номер милиции. Конечно, можно было бы по¬просить совета у тети Оли, но разве ей дозвонишься - она, как обычно, в бегах. Бабушки тоже нет - уехала на свой уча¬сток «глотнуть свежего воздуха», как она выразилась. Пока он размышлял, поглядывая то на часы, то на телефонную трубку, раздался звонок. Одним прыжком Громов достиг при¬хожей и, не заглянув в глазок (был уверен, что это папа) от¬тянул задвижку двери.
- Где ты был, почему задержался? - засыпал он вопро¬сами отца.
- В больнице, - ответил тот, снимая с себя черную ко¬жаную куртку.
- В больнице? - переспросил удивленно Громов.
- Да. У мамы, - пояснил отец, стаскивая с ног ботинки.
- А что, уже началось? - осторожно предположил Громов.
- Как раз наоборот, - кончилось, - резко, как показалось Громову, ответил отец.
Громов подавил в себе неприличное чувство ликовании и вежливо напомнил:
- Я же предсказывал, старая она…
- Что ты понимаешь! – взорвался отец. – Предсказатель, любимец богов.
- А по¬чему ты? – вдруг осенило Громова. -Ты, а не Хмырь, ему там положено сидеть, а не тебе.
- Положено, не положено, а позвонили мне, потому что.., в общем, не было его на месте…
- Хорошенькое дело, - бормотал Громов, идя вслед за отцом на кухню..
- Я тебе картошки сварил, будешь?
- Буду. А кроме картошки что?
- Котлеты есть, бабушка наготовила.
Пока отец ел, Громов сидел за толом, напротив него и по своему обыкновению вертел пальцами какую-то дрянь.
- Что у тебя? - нервно спросил отец, бросив взгляд на руки сына.
- Да так, ничего, провод от детского телефона...
- Все вертишь, вертишь, - бубнил отец, - руки что ли у тебя чешутся?
- Это у меня на нервной почве, - многозначительно произнес Громов.
И отец притих, как бы поверив в объясне¬ние сына.
- Все-таки странно, - начал опять свою песню ничего не понимающий Громов, - вы же разошлись, она тебе ник¬то, а ты торчишь в больнице, как родной муж...
- Да, мы разошлись, - отодвигая тарелку, сказал отец. - Но мы остаемся вашими родителями, понимаешь ты это, са¬довая голова?
- Понимаю. Но я бы ни за что бы не поехал. Теперь это их проблемы, а не твои, пусть сами и разбираются.
- И тебе ее не жалко? - глядя сыну в глаза, спросил Сер¬гей Петрович.
- Н-ну. Конечно, как человека, жалко...
И Громов представил себе лежащую на больничной кой¬ке мать. Если посмотреть на случившееся отвлеченно, как будто тебя не касается все, что происходит, то, наверное, мож¬но и пожалеть.. А если все это касается лично тебя, то нечего и переживать, и так все запутано, а с этим ребенком вообще у всех бы крыша поехала.... Вот-вот, дело дошло до всеобщего помешательства. Вот он, например, Громов, о чем он думал совсем недавно? Какую готовил речь и что собирался сказать матери? А теперь, когда он видит перед собой потрясенного отца, тако¬го нечеловечески доброго, о чем он, Громов, думает? О том, что все с ума посходили. Развод оказывается, невзаправдаш¬ний, уход мамы - показуха и недоразумение, где-то вдали маячит Хмырь, которого вечно нет, когда он нужен, а малы¬ши... Да, с кем сейчас малыши? Папа, ты слышишь?
- Пока с подругой маминой, Сашей, - ты знаешь ее, - а завтра они будут у нас. Так что Катю из школы ты заберешь,
а Антошку из садика - я.
Громов обрадовался, потому что соскучился по сестренке и брату. И взглянул на часы, - они показывали 11. Скорей в постель, выспаться как следует, - завтра - счастливый день.

Сергей Петрович зачастил в Свято-Данилов монастырь. Там он подолгу беседовал с монахами, ища у них силы для преодоления невзгод. Монахи советовали смириться и при¬нять случившееся, как Божию волю.
Сергей Петрович возвращался домой, стараясь не расте¬рять по пути добытое знание о смирении.
- Ну как ты тут? - весело спрашивал он сына.
- Ты должен его убить, - сказал Громов, вертя в руках игрушечный пистолет. - Иного способа все вернуть не су¬ществует.
- Это неправда, - возразил отец. - Даже если этот че¬ловек...
- Гад, - поправил Громов.
- ..Умрет, - продолжал отец, - мама не вернется, пото¬му что она не любит меня.
- Зачем же тогда вы нас родили? - вскипел Громов.
- Ну, это уже другой вопрос.
- Наломали дров, а расхлебывать нам..
- Надо смириться, - повторил Сергей Петрович совет монаха.
- Есть на свете такое, чего делать нельзя! - Громов почти выкрикнул последнее слово. - Народили - жи¬вите. А любит - не любит - это нам до лампочки. Вы, родители должны быть при нас, пока мы живы. Понят-но?
- Хорошо, что я должен делать? Перерезать себе горло? - отец побледнел и замолчал.
- Папа, - прошептал Громов. - Только не это. Тогда и я... Ты не должен...
Как-то неуютно было без бабушки, которая бегала по сво¬им делам. Хоть бы кто-нибудь обругал их или развеселил бы чем-нибудь.
- Не сутулься, - сказал отец, удивившись тому, как бы¬стро тянется сын.
- Мне уже куртка стала мала, - отозвался Громов.
- Ничего, младшим пойдет, - успокоил отец.
И это было сказано очень кстати, потому что обоим необходимо было
вновь почувствовать, что они - неразделимы, что есть кому отдать со своего плеча нет, не вещь даже, а чувство родства и тепло своей крови.
И тут зазвенел звонок, и в дверях появилась бабушка. Не тратя времени на «здрасте», она осведомилась: - ну как вы тут? (подразумевалось - «без меня…»)
- В больнице лежит, - сообщил Громов, уверенный в не¬нужности уточнений, и добавил с оттенком гордости
- Папа отвез.
Бабушка сложила губы, чтобы пропеть свое «Прие-еха-ли…», но раздумала и оставила этих двоих возле вешалки. Они смотрели на пустые крючки и им привиделись висевшие на них курточки малы¬шей. И это был знак, что все в их жизни наладится.

Ребята, мы вкладываем душу в сайт. Cпасибо за то,
что открываете эту красоту. Спасибо за вдохновение и мурашки.
Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте

С научной точки зрения, солнце светит нам днем беспрерывно. Пусть и за облаками. Но ждем мы по-настоящему яркого солнечного света, который возвращает к жизни и приносит бодрость.

А вот жители некоторых городов мира уже привыкли не ждать солнца , а радоваться его неожиданному появлению как празднику. Что поделать, если города расположены в таких местах, где природа не предусмотрела много солнечных дней. Но здесь свое особое очарование, и не сказать, что оно всегда мрачное.

Бирмингем, Великобритания

Видит солнце примерно 62 дня в году

Один из крупнейших городов королевства полностью соответствует легенде о Туманном Альбионе, крае, где солнце - редкий гость. Климат здесь мягкий и влажный, резких перепадов не бывает, но и солнца тоже. 2 млн местных жителей привыкли к такому положению вещей, зато солнечный день становится настоящим праздником и веским поводом выйти на улицу, отложив дела.

Туристам советуют приготовиться к тому, что в городе не слишком холодно, но сыровато. Зато развлечений хватает: многочисленные музеи, памятники средневековой архитектуры, ботанический сад, музыкальные фестивали - и не остается времени скучать по солнцу.

Кируна, Швеция

Видит солнце примерно 61 день в году

«Белая птица» - так переводится название города - немного волшебное место. Оно всегда было связано с легендами об алхимиках, ведь местные жители испокон веков занимались горнодобывающей промышленностью, а именно там, где-то в глубинах земли, ждет философский камень. «Секрет темноты» Кируны в том, что она совсем рядом с полярным кругом. Поэтому солнце здесь по графику - с мая по июль, а потом сумерки подбираются все ближе, пока не переходят в полярную ночь.

Рейкьявик, Исландия

Видит солнце примерно 55 дней в году

Попадая в яркую и стильную столицу Исландии, и не скажешь, что солнце здесь такой редкий гость. Красочные дома, доброжелательные люди, множество развлечений, термальные бассейны, открытые круглый год. Практически курорт! Но солнце редко заглядывает сюда. Немудрено, ведь Рейкьявик - самая северная в мире столица государства. Одна из главных особенностей города - невероятно чистый воздух: здесь нет промышленности, а дома обогреваются водой из горячих термальных источников.

Мурманск, Россия

Видит солнце примерно 53 дня в году

Мурманск расположен за полярным кругом, поэтому ночь здесь может длиться долго, но вот полярный день несет долгожданное солнце. С декабря по январь солнце не поднимается из-за горизонта, поэтому радостные праздники «Первый рассвет» и «Здравствуй, солнце» отмечают все горожане. Встреча «полного солнца» обычно происходит в последнее воскресенье января.

Принс-Руперт, Британская Колумбия, Канада

Видит солнце примерно 52 дня в году

Мрачноватый город на острове Кайен в Тихом океане окружен горами, и как место жительства его никогда не примут любители сухого и жаркого климата.

Целых 240 дней в году здесь идет дождь, а когда он заканчивается, то город окутывают густые туманы. Идеальное место для съемки триллеров. Таков океанический климат.

Тем не менее это крупный и довольно значительный город для экономики Канады, а на материк из него можно попасть по мосту.

Никольское, Камчатка, Россия

Видит солнце примерно 41 день в году

Суровый остров Беринга - вот где расположен этот мрачный поселок . Солнечный свет здесь - удивительное и редкое явление, а в остальном жизнь 700 жителей, которые там проживают, не слишком отличается от жизни людей другой российской глубинки. Кроме того, у поселка есть даже собственный аэропорт для сообщения с крупными городами Камчатки. Никольское - единственное место в России, где компактно проживает редкая народность алеутов. Это выходцы с Алеутских островов Аляски, и неудивительно, что пасмурный климат их не особо смущает.

Нет, не скажу, что здесь плохо. Просто… Неуютно как-то. Всё одна и одна… Хотя это не совсем так.

Вот, справа от меня – дедушка Диван. Так он постоянно… Спит!

– Хр-рр… Х-р-рр…

Правда, ничего удивительного в этом, если уж честно, вообще-то, и нет. Темно ведь всё время! Сколько здесь стою, а Солнышка ни разу не видела. Всё ночь, ночь. И лампа на улице постоянно горит. Вот только Часы, спасибо им, подсказывают, когда утро, а когда, если первый круг подружки Стрелки пробежали, – вечер уже…

Дедушка здесь – самый, самый. И по возрасту. И по положению солидному. Поэтому если он спит, все – замолкают. Чтобы не потревожить ненароком старика. Только Часы, что висят на стене, прямо над ним, не могут удержаться, чтобы не подчеркнуть свою значимость и важность. Каждый час:

– Б-бо-о-оммм…

Хорошо, если один раз. Но бывает – и больше. Два. Три раза. А иногда так разговорятся, что этот «б-бо-о-омм» двенадцать раз подряд докладывают.

Вот именно – докладывают. Им хоть говори, хоть нет. Они всё своё и своё по уже давно выученной наизусть бумажке. Других, и меня тоже, даже и не слушают. Словечко какое между этими «бомами» не вставить. А и вставишь, что толку? На все твои вопросы у Часов только один ответ:

– Б-бо-о-омм…

Воображалы и задаваки несчастные!

И настроения какого разговаривать с ними о чём-то нет. Ты им «стрижено», хоть двадцать пять раз подряд скажи, в ответ всё равно «б-бо-о-омм» услышишь. Как только с ними Маятник дружит?

Вот этот – та ещё балаболка. И бормочет, и бормочет что-то…

– Тик-так. Ти-ик-та-ак…

Неугомонный! Прямо как тётушка Сорока. Та тоже… Самая большая была в нашем лесу любительница потрещать! Прилетит, все новости, что с опушки или с ламбушки принесёт, вывалит тебе на крону и – дальше. Другим рассказывать.

А вместо неё – дядюшка Ветер в гости к нам заглянет. Ласково так погладит, спросит:

– Как вы тут, девчонки?

– Хорошо, дядюшка… Вот, дождевые капельки в гости заскочили, да и остались на какое время в веточках. Нам хорошо, а малыш Паучок ворчит, что опять в его хозяйстве беспорядок навели. А какой беспорядок? Сам посмотри – Солнышко выглянуло и таким узором его паутинку раскрасило! Каждой капельке – маленькую радугу подарило.

А нет никого, так всегда можно было с подружками о чём своём, еловом, пошептаться. Ах, сколько у меня подружек было! И сестрёнок. Но…

Не зря, видно, матушка постоянно дядюшку Ветра укоряла. Мол, зачем он нас с сестрёнками на эту просеку, под линию электрических передач, занёс?! А он оправдывался. Мол, что шумишь, старая, посмотри как девчонкам просторно. Не то что все вы там, в тесноте, да в обиде. Постоянно кого-то вываливать вместе с корнями приходится. А на просеке – красота! Всем и места, и Солнышка хватает…

Но не зря матушка… Пришли люди, под самый корешок забрали всех и увезли.

Долго везли. Сначала машиной. Потом – поездом. Темно было, тесно. И страшно…

Но не одна ведь я. Сколько родных сестрёнок, подружек вместе со мной, рядом, было… И пока везли, и потом, когда высадили и поставили всех вместе в том месте, у входа в которое большими буквами кто-то написал – «Елочный Базар». А когда не одна – не так уж и страшно. Вместе ведь все. Рядышком.

Ну, почему… Почему меня одну Мужчина на Базаре взял и сюда принёс? В дом этот, что он квартирой назвал и который им какой-то Хрущёв строить помогал. Мастер, наверное, по строительству. Вот только он здесь не живёт. Кроме Мужчины и Женщины больше – никого.

А место – есть. Вон, за дедушкой Диваном, у окошка. Или вот, если из прихожей, сразу у входа в комнату.

Конечно, тогда бы сестрёнка проход ветками загородила. Но ничего. Пройти-то можно! А я бы не одна здесь была.

Правда, дедушка сказал, что ещё и мальчик маленький здесь живёт. Но я его не видела. Нет его. Ещё до моего приезда, ночью, у него ушко заболело. Он не спал и плакал. И Женщина с Мужчиной не спали. Но не плакали. Потом приехали люди в белых халатах, посмотрели мальчику в ушко какой-то блестящей трубочкой и увезли на машине с красными крестами. Тоже белой.

Это уже сёстры Шторы сказали. Они в окошко видели. Машина как раз под лампой стояла.

Нет, не скажу, что здесь плохо. Когда меня сюда принесли, я та-а-ак пить хотела. Сколько ехали! И хоть бы капельку какую кто бы где дал. А Мужчина догадался. Поставил меня в ведро и, чтобы я не падала, песка насыпал. Утрамбовал его. Потом и водички налил.

Так хорошо-оо… Почти, как дома, в родном лесу. И тепло. Прямо – весна! Вот только Солнышка нет. Но я всё равно новые, зелёные пальчики из веточек высунула. Может, здесь весна такая. Без Солнышка.

Кто-то же греет! Значит, весна. Вот я и высунула. И все та-а-ак обрадовались…

Давай мне подарки разные дарить! Вот шарики стеклянные повесили. Почти как капельки дождевые, когда Солнышко в них смотрится. Только – больше. И каждый шарик – одного цвета. Но почти все – разные. И красные есть, и синие, и желтые…

Ещё часы повесили. Тоже стеклянные. Но они не идут. Как встали, что-то около двенадцати, так и стоят. Зато – красивые!

А на верхушке у меня укрепили красную пятиконечную звезду. И ленточки тоненькие серебристые на веточки бросили. Их почему-то «дождиком» все называют. Хотя какой же это Дождик? Я же его знаю. Не Дождик это совсем. У того – капельки. А здесь – ленточки. Нет, не дождик!

Только я молчу. Поймут ещё, что не то что-то, и снимут. А я такая в них… Краси-ивая…

Да! И лампочки. Здесь все на этих лампочках просто с ума посходили. И на улице – они, и в доме. И вот… Мне тоже дали! Их ещё как-то интересно называют. Но я забыла…

Столько кругом нового! Интересного… И все ждут, не дождутся какого-то Нового года.

А ещё – когда мальчик из больницы вернётся. И дедушка Диван говорит, что вот это всё… Всё, что на мне и подо мной… Да! Опять чуть не забыла… Под моими ветками, прямо у ведра, что какой-то белой тряпочкой обёрнуто. Мол, снег это… Глу-упые… Какой снег, если весна! Так вот. Под ветками – коробочка, на которой вертолёт нарисован, и пакет.

А в пакете… Разный мелкий народец в красивых бумажных одёжках. Нет, так-то я не видела. Закрыт пакет и ленточкой такой синенькой перевязан. Да народец в нём суетной, неугомонный. Всё шебуршит, разбирается промеж собой. Кто из них вкуснее, да лучше. Особенно, вот эти, что по-русски не очень понятно разговаривают. Всё больше:

– Калев, калев…

И ещё – мы, мол, желе-е-ейные… В шоколадной глазури! Фу-ты, ну-ты! У меня тоже – смола под корой. И что с того?

А ещё там, в пакете, такие мячики маленькие. Оранжевые. Маленькие, маленькие, а тако-о-ой от них запах… Даже мой, приятный, хвойный, перебивает! Дедушка Диван говорит, что они откуда-то издалека. Само собой. У нас в лесу с таким противным запахом сроду не было!

Дедушка говорит, что всё то… Ну, что на мне и под ветками. Всё, мол, мальчику. А то он всё один и один в больнице. Да-аа… Плохо одному. Сама знаю.

Знать-то знаю, а сама? Всё о себе, да о себе. Конечно, плохо без сестриц и подружек. Но и ему. Мальчику. Хорошо, что ли? Я вот – и красивая, и пальчики у меня новые, и… Нет, неплохо мне здесь! А ему там, в больнице? Одному. Без сестриц. Без подружек. Не берёзовый сок сладенький…

Вот придёт он из больницы…

– Ого! Это же я тут! Така-ая… Кра-си-ива-я-а. Не будет он больше один! И я не буду… Буду – с ним.

Ой… Это что? Ключ в замке проворачивается?.. Так дедушка же говорил! Что – сегодня…

А-аа… А ты кто? Такой маленький…

В смешной тёмной круглой шапке, сверху перетянутой резинкой, в валенках и маленьком пальтишке, к рукавам которого на такие же резинки, что и на шапке, пришиты варежки.

И глазки… Тёмненькие. Широко-широко раскрыты.

А в них… В них, как в той тихой, прозрачной ламбушке – я… Я отражаюсь. Такая красивая, нарядная. С новыми зелёными пальчиками.

Ну… Здравствуй, малыш!