Егэ поэтизация жизни в произведениях и шмелева. Послереволюционное творчество Шмелева И.С
Гипермаркет знаний >>Литература >>Литература 11 класс >>И. С. Шмелев. Биография. Творчество
Личность писателя
«Среднего роста, худощавый, большие серые глаза... Эти глаза владеют всем лицом... склонны к ласковой усмешке, но чаще глубоко серьезные и грустные. Его лицо изборождено глубокими складками-впадинами от созерцания и сострадания... лицо русское - лицо прошлых веков. Пожалуй - лицо старовера, страдальца. Так и было: дед Ивана Сергеевича Шмелева , государственный крестьянин из Гуслиц Богородского уезда Московской губернии,- старовер, кто- то из предков был ярый налетчик, борец за веру - выступал при царевне Софье в «прях», то есть в спорах о вере. Предки матери тоже вышли из крестьянства, исконная русская кровь течет в жилах Ивана Сергеевича Шмелева». Такой портрет дает в своей книжке чуткий, внимательный биограф писателя, его племянница Ю. А. Кутырина. Портрет очень точный, позволяющий лучше понять характер Шмелева-человека и Шмелева-художника. Глубоко народное, даже простонародное начало, тяга к нравственным ценностям, вера в высшую справедливость и одновременно отрицание социальной неправды определяют его натуру.
Один из видных писателей-реалистов, близкий горьковской школе (повести «Гражданин Уклейкин», 1907, и «Человек из ресторана», 1911), Шмелев пережил в пору революции и гражданской войны глубокий нравственно-религиозный переворот.
События Февраля 1917 г. он встретил восторженно. Шмелев совершает ряд поездок но России, выступает на собраниях и митингах. Особенно взволновала его встреча с политкаторжанами, возвращавшимися из мест заключения в Сибири.
«Революционеры-каторжане, - с гордостью писал он сыну Сергею, прапорщику артиллерии, в действующую армию,- оказывается, очень меня любят как писателя, и я, хотя и отклонял от себя почетное слово - товарищ, но они мне на митингах заявили, что я - «ихний» и я их товарищ. Я был с ними на каторге и в неволе, - они меня читали, я облегчал им страдания».
Позиция
Однако Шмелев не верил в возможность скорых и радикальных преобразований в России . «Глубокая социальная и политическая перестройка сразу вообще немыслима даже в культурнейших странах, - утверждал он в письме к сыну от 30 июля 1917 г.,- в нашей же и подавно. Некультурный, темный вовсе народ наш не может воспринять идею переустройства даже приблизительно». Октябрь Шмелев не принял и как честный художник писал только о том, что мог искренне прочувствовать (повесть 1918 г. о крепостном художнике «Неупиваемая чаша», проникнутая осуждением войны как массового психоза повесть 1919 г. «Это было»).
Трагедия отца
Об отъезде Шмелева в эмиграцию следует сказать особо. О том, что он уезжать не собирался, свидетельствует уже тот факт, что в 1920 г. Шмелев покупает в Крыму, в Алуште, дом с клочком земли. Но трагическое обстоятельство все перевернуло. Сказать, что он любил своего единственного сына Сергея, - значит сказать очень мало. Прямо-таки с материнской нежностью относился он к нему, дышал над ним, а когда сын-офицер оказался на германской, в артиллерийском дивизионе, считал дни, писал нежные письма: «Ну, дорогой мой, кровный мой, мальчик мой. Крепко и сладко целую твои глазки и всего тебя...»
В 1920 г. офицер Добровольческой армии Сергей Шмелев, отказавшийся уехать с врангелевцами на чужбину, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян. И не он один. Как рассказывал 10 мая 1921 г. Буниным И. Эренбург, «офицеры остались после Врангеля в Крыму главным образом потому, что сочувствовали большевикам, и Бела Кун расстрелял их только по недоразумению. Среди них погиб и сын Шмелева». Никакого недоразумения не было, а был сознательный геноцид. «Война продолжится, пока в Крыму останется хоть один белый офицер» - так гласила телеграмма заместителя Троцкого в Реввоенсовете Склянского.
Когда в 1923 г. в Лозанне русским офицером Конради был убит торговый представитель Советского Союза в Италии литератор В. В. Воровский. Шмелев обратился с письмом к защитнику Конради Оберу. В письме он по пунктам перечислил совершенные красными преступления против человечности, которым там стал свидетелем, начиная с расстрела его сына и кончая уничтожением до 120 тысяч человек.
Шмелев долго не мог поверить в гибель своего сына. Его страдания - страдания отца - описанию не поддаются. В ответ на приглашение, присланное Шмелеву Буниным, выехать за границу, «на работу литературную», тот прислал письмо, которое (по свидетельству В. М. Муромцевой-Буниной) трудно читать без слез. Приняв бунинское приглашение, он выезжает в 1922 г. сперва в Берлин, а потом в Париж.
«Солнце мертвых»
Поддавшись безмерному горю утраты. Шмелев переносит чувства осиротевшего отца на свои общественные взгляды и создает пронизанные трагическим пафосом обреченности рассказы-памфлеты и памфлеты-повести - «Каменный век» (1924), «На пеньках» (1925), «Про одну старуху» (1925). В этом ряду, кажется, и «Солнце мертвых», произведение, которое сам автор назвал эпопеей. Но уже эта повесть по праву может быть названа одной из самых сильных вещей Шмелева. Вызвавшая восторженные отклики Т. Манна, А. Амфитеатрова, переведенная на многие языки, принесшая автору европейскую известность, она представляет собой как бы плач по России, трагический эпос о гражданской войне. На фоне бесстрастной в своей красоте крымской природы страдает и гибнет все живое - птицы, животные, люди. Жестокая в своей правде, повесть «Солнце мертвых» написана с поэтической, дантовской мощью и наполнена глубоким гуманистическим смыслом. Она ставит вопрос вопросов о ценности личности в пору великих социальных катастроф, о безмерных и зачастую бессмысленных жертвах, принесенных Молоху гражданской ионной.
Глубже других оценивший творчество Шмелева философ И. Л. Ильин сказал: «В Шмелеве-художнике скрыт мыслитель. Но мышление его остается всегда подземным и художественным: оно идет из чувства и облекается в образы. Это они, его герои, произносят эти глубоко прочувствованные афоризмы, полные крепкой и умной соли. Художник-мыслитель как бы ведает поддонный смысл описываемого события и чует, как зарождается мысль в его герое, как страдание родит в его душе некую глубокую и верную, миросозерцающую мудрость, заложенную в событиии. Эти афоризмы выбрасываются из души, как бы воплем потрясенного сердца, именно в этот миг. когда глубина поднимается кверху силою чувства и когда расстояние между душевными пластами сокращается в мгновенном озарении. Шмелев показывает людей, страдающих в мире, - мире, лежащем в страстях, накапливающем их в себе и разряжающем их в форме страстных взрывов. И нам, захваченным ныне одним из этих исторических взрывов. Шмелев указует самые истоки и самую ткань нашей судьбы. «Что страх человеческий! Душу не расстреляешь!..» («Свет разума»). «Ну, а где правда-то настоящая, в каких государствах, я вас спрошу?! Не в законе правда, а в человеке» («Про одну старуху»). «Еще остались праведники. Я знаю их. Их немного. Их совсем мало. Они не поклонились соблазну, не тронули чужой нитки - и бьются в петле. Животворящий дух в них, и не поддаются они всесокрушающему камню» («Солнце мертвых»). Как видно, против русского человека Шмелев не озлобился, хотя и многое в новой жизни проклял. И творчество в последние три десятилетии его жизни, безусловно, не может быть сведено к политическим взглядам писателя. О Шмелеве этой поры - о человеке и художнике - писал 7 июля 1959 г. автору этих строк Борис Зайцев:
«Писатель сильного темперамента, страстный, бурный, очень одаренный и подзем но навсегда связанный с Россией, в частности с Москвой, а в Москве особенно - с Замоскворечьем. Он замоскворецким человеком остался и в Париже, ни с какого конца Запада принять не мог. Думаю, как и у Бунина, и у меня, наиболее зрелые его произведения написаны здесь. Лично я считаю лучшими его книгами «Дето Господне» и «Богомолье» - в них наиболее полно выразилась его стихия».
«Богомолье», «Лето Господне»
(1933-1948) явились вершиной творчества Шмелева. Он написал немало значительного и кроме этих книг: помимо уже упоминавшегося «Солнца мертвых», следует назвать романы «История любовная» (1929) и «Няня из Москвы» (1936). Но магистральная тема, которая все более проявлялась, обнажалась, выявляла главную и сокровенную мысль жизни (что должно быть у каждого подлинного писателя), сосредоточенно открывается именно в этой дилогии, не поддающейся даже привычному жанровому определению (быль - небыль? миф - воспоминание? свободный эпос ?): путешествие детской души, судьба, испытания, несчастье, просветление.
Здесь важен выход к чему-то положительному (иначе зачем жить?) - мысли о России, о родине. Шмелев пришел к ней на чужбине не сразу. Из глубины души, со дна памяти подымались образы и картины, не давшие иссякнуть обмелевшему было току творчества в пору отчаяния и скорби. Из Франции, чужой и «роскошной» страны, с необыкновенной остротой и отчетливостью видится Шмелеву старая Россия. Из потаенных закромов памяти пришли впечатления детства, составившие книги «Богомолье» и «Дето Господне», совершенно удивительные по поэтичности, духовному свету, драгоценным россыпям слов. Литература художественная все-таки «храм», и лишь поэтому она (подлинная) не умирает, не теряет своей ценности с гибелью социального мира, ее породившего. Иначе место ее - чисто «истрическое», иначе пришлось бы ей довольствоваться скромной ролью «документа эпохи».
Но именно потому, что настоящая литература - «храм», она и «мастерская» (а не наоборот). Душестроительство, «учительная» сила лучших книг - в их гармоничном слиянии «временного» и «вечного», злободневности и ценностей непреходящих. «Почвенничество» Шмелева, его духовные искания, вера в неисчерпаемые силы русского человека, как отмечается в современных исследованиях, позволяют установить связь с длящейся далее традицией, вплоть до так называемой современной «деревенской прозы». Правомерность такой перспективы подтверждается тем, что сам Шмелев наследует и развивает проблематику, знакомую нам по произведениям Лескова и Островского, описывая уже канувшую в прошлое патриархальную жизнь, славит русского человека с его душевной широтой, ядреным говорком и грубоватым простонародным узором расцвечивает «преданья старины глубокой» («Мартын и Кинга», «Небывалый обед»), обнаруживая «почвенный» гуманизм, по-новому освещая давнюю тему «маленького человека» (рассказы «Наполеон», «Обед для «разных»).
Мастерство
Если говорить о «чистой» изобразительности, то она только растет, являя нам примеры яркой метафоричности. Но прежде всего изобразительность эта служит воспеванию национальной архаики. Религиозные празднества, обряды тысячелетней давности, множество драгоценных мелочей отошедшей жизни воскрешает в своих «вспоминательных» книгах Шмелев, поднимаясь как художник до словесного хорала, славящего Замоскворечье, Москву, Русь. «Москва-река в розовом туманце, на ней рыболовы в лодочках подымают и опускают удочки, будто ходят усами раки. Налево - золотистый, легкий, утренний Храм Спасителя, в ослепительно золотой главе: прямо в нее бьет солнце. Направо - высокий Кремль, розовый, белый с золотцем, молодо озаренный утром...
Идем Мещанской - все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяги, онучи, лапти, юбки из крашенины, в клетку, платки, поневы, - шорох и шлены ног. Тумбочки - деревянные, травка у мостовой; лавчонки - с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с кваском и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною «астраханкой» в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает - не духовного звания? Горкин крякает хороша! Говеет, ему нельзя. Вон и желтые домики заставы, за ними - даль» («Богомолье»).
Конечно, мир «Лета Господня» и «Богомолья», мир филенщика Горкина, Мартына и Кинги, «Наполеона», бараночника Феди и богомольной Домны Панферовны, старого кучера Антипушки и приказчика Василь Васильевича, «облезлого барина» Энтальцева и солдата Махорова на «деревянной ноге», колбасника Коровкина, рыбника Горностаева и «живоглота»-богатея крестного Кашина - этот мир одновременно и был, и не существовал никогда. Возвращаясь вспять, силой воспоминаний, против течения времени - от устья к ее стокам,- Шмелев преображает все увиденное вторично. Да и сам «я», Ваня, Шмелев-ребенок, появляется перед читателем словно бы в столбе света, умудренный всем опытом только предстоящего ему пути. Но одновременно Шмелев создает свой особенный, «круглый» мир, маленькую вселенную, от которой исходит свет патриотического одушевления и высшей нравственности.
О «Лете Господнем» проникновенно писал И. А. Ильин: «Великий мастер слова и образа. Шмелев создал здесь в величайшей простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и изобразительных: вот «тартанье московской капели»; вот в солнечном луче «суетятся золотники», «хряпкают топоры», покупаются «арбузы с подтреском», видна «черная каша галок в небе». И так зарисовано все: от разливанного постного рынка до запахов и молитв яблочного спаса, от «разговин» до крещенского купания в проруби. Все узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, непроливаемых слез умиленной благодатной памяти. Россия и православный строй ее души показаны здесь силою ясновидящей любви. Эта сила изображения возрастает и утончается еще оттого, что все берется и дается из детской души, вседоверчиво разверстой, трепетно отзывчивой и радостно наслаждающейся. С абсолютной впечатлительностью и точностью она подслушивает звуки и запахи, ароматы и вкусы. Она ловит земные лучи и видит в них неземные; любовно чует малейшие колебания и настроения у других людей; ликует от прикосновения к святости; ужасается от греха и неустанно вопрошает все вещественное о скрытом в нем таинственном в высшем смысле».
«Богомолье» и «Лето Господне», а также примыкающие к ним рассказы «Небывалый обед», «Мартын и Кинга» объединены не только духовной биографией ребенка, маленького Вани. Через материальный, вещный, густо насыщенный великолепными бытовыми и психологическими подробностями мир нам открывается иное, более масштабное. Кажется, вся Россия, Русь предстает здесь в своей темпераментной широте, истовом спокойствии, в волшебном сочетании наивной серьезности, строгого добродушия и лукавого юмора. Это воистину «потерянный рай» Шмелева-эмигранта, и не потому ли так велика сила ностальгической, пронзительной любви к родной земле, так ярко художественное видение красочных, сменяющих друг друга картин? Книги эти служат глубинному познанию России, пробуждению любви к нашим праотцам.
В этих вершинных произведениях Шмелева все погружено в быт, но художественная идея, из него вырастающая, летит над гилим, приближаясь уже к формам фольклора, сказания. Так, скорбная и трогательная кончина отца в «Лете Господнем» предваряется рядом грозных предзнаменований: вещими словами Пелагеи Ивановны, которая и себе предсказала смерть; многозначительными снами, привидевшимися Горкину и отцу; редным цветением «змеиного цвета», предвещающего беду; «земным огнем в глазу» бешеной лошади Стальной, «кыргыза», сбросившего на полном скаку отца. В совокупности все подробности, детали, мелочи объединяются внутренним художественным миросозерцанием Шмелева, достигая размаха мифа , яви-сказки.
Язык Шмелева
Без преувеличения, не было подобного языка до Шмелева в русской литературе . В автобиографических книгах писатель расстилает огромные ковры, расшитые грубыми утрами сильно и смело расставленных слов, словец, словечек, словно вновь заговорил старый шмелевский двор на Большой Калужской, куда стекались рабочие со всех концов России. Казалось бы, живая, теплая речь. Но это не слог Уклейкина или Скороходова («Человек из ресторана»), когда язык был продолжением окружавшей Шмелева действительности, нес с собой сиюминутное, то, что врывалось в форточку и наполняло русскую улицу. Теперь на каждом слове как бы позолота, теперь Шмелев не запоминает, а реставрирует слова. Извне восстанавливает он их в новом, волшебном великолепии; отблеск небывшего, почти сказочного (как на легендарном «царском золотом», что подарен был плотнику Мартыну) ложится на слова. Этот великолепный. отстоянный народный язык восхищал и продолжает восхищать.
«Шмелев теперь последний и единственный из русских писателей, у которого еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка, - отмечал в 1933 г. Куприн. - Шмелев изо всех русских самый распрерусский, да еще и коренной, прирожденный москвич, с московским говором , с московской независимостью и свободой духа». Если отбросить несправедливое для богатой отечественной литературы обобщение «единственный», эта оценка окажется верной и в наши дни.
Неравноценность творчества
При всем том, что «вспоминательные» книги «Богомолье» и «Лето Господне» являются вершиной шмелевского творчества, другие произведения эмигрантской поры отмечены крайней, бросающейся в глаза неравноценностью.
Рядом с поэтичной повестью «История любовная» (1929) писатель создает на материале первой мировой войны лубочный роман «Солдаты» (1925); вслед за лирическими очерками авто-биографического плана «Старый Валаам» (1935) появляется двухтомный роман «Пути небесные» - растянутое повествование о религиозных исканиях и загадке русской души. Но даже и в менее совершенных художественно произведениях все проникнуто мыслью о России и любовью к ней.
Последние годы своей жизни Шмелев проводит в одиночестве, потеряв жену, испытывая тяжелые физические страдания. Он решает жить «настоящим христианином» и с этой целью 24 июня 1950 г., уже тяжелобольной, отправляется в обитель Покрова Божьей Матери, основанную в Бюси-ан-От, в 140 километрах от Парижа. В тот же день сердечный припадок обрывает его жизнь.
Шмелев страстно мечтал вернуться в Россию, хотя бы и посмертно. Ю. А. Кутырина писала автору этих строк 9 сентября 1959 г. из Парижа: «Важный вопрос для меня, как помочь мне - душеприказчице (по воле завещания Ивана Сергеевича, моего незабвенного дяди Вани) выполнить его волю: перевезти его прах и его жены в Москву, для упокоения рядом с могилой отца его в Донском монастыре...»
Теперь, посмертно, в Россию, на родину, возвращаются его книги. Так продолжается вторая, уже духовная жизнь писателя на родной земле.
- Вопросы
1. Как отразились впечатления детства в творчестве Шмелева? Проследите влияние домашнего религиозного воспитания и воздействие двора на формирование художественного мира писателя.
2. Что означал для Шмелева общественный подъем 900-х гг.? Какую роль сыграл в его творчестве этой поры Горький ?
*3. Обратите внимание на глубоко личностную, почти болезненную окраску повествования «Солнце мертвых» Шмелева. Как вы думаете, какую роль в этом сыграла трагедия писателя, пережившего гибель единственного сына, погибшего от рук палачей?
*4. Сравните два разных произведения, посвященных описанию красного террора в Крыму: «Солнце мертвых» Шмелева и рассказ Вересаева «В тупике». Подумайте, что скрывается за словами рассказчика в повести «Солнце мертвых»: «Это солнце смеется, только солнце! Оно и в мертвых глазах смеется... Умеет смеяться...»
*5. Какой смысл вкладывает в уста своего героя, врача-земца Сартанова Вересаев: «За самыми черными тучами, за самыми слякотными туманами чувствовалось вечно живое, жаркое солнце революции , а теперь замутилось солнце...»? Что несут в себе два символа - «Солнце мертвых» в повести Шмелева и «замутненное солнце» в рассказе Вересаева?
6. Как вы думаете, почему Шмелев дал произведению подзаголовок «эпопея»?
7. Какова национально-историческая проблематика произведения?
*8. В чем отличие, на ваш взгляд, изображения трагических событий гражданской войны в произведении Шмелева от бытописания кровавых событий в Крыму в рассказе Вересаева?
9. Обратите внимание на картины бесстрашной и роскошной природы, на фоне которой гибнет все живое. Какую роль в эпопее «Солнце мертвых» играет прием контраста в изображении природы?
10. Как вы думаете, можно ли считать «Солнце мертвых» художественной предтечей темы террора, нашедшей отражение в русской литературе XX века, особенно в произведениях А. Солженицына и Шаламова?
- Специальность ВАК РФ10.01.02
- Количество страниц 166
Глава 1, Традиционность и своеобразие дореволюционного творчества
Глава 2. Духовная и творческая эволюция 1922-1950: основные тенденции
Глава 3. Новая эстетика.
Введение диссертации (часть автореферата) на тему "Проблемы творческой эволюции И. С. Шмелева"
Одной из актуальных задач отечественного литературоведения является изучение русского Зарубежья XX века: произведений, написанных в эмиграции после 1917 года русскими писателями. Многие из них именно в изгнании, после страшной российской катастрофы, создали свои лучшие книги. Видный эмигрантский филолог Г. Струве предрекал еще в 50-ые годы: и. зарубежная русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который - придет время - вольется в общее русло згой литературы". 1271, с. 73.
До недавних пор отечественному читателю были известны лишь отдельные произведения некоторых эмигрантских авторов. Хлынувший на родину в последние годы действительно "поток" русской зарубежной литературы принес с собой волну новых имен. Первоочередной задачей в деле исследования этого "потока" является изучение судеб и наследия наиболее выдающихся мастеров Зарубежья. К их числу относится и йван Сергеевич Шмелев (1873-1950), чье творчество стало предметом настоящего исследования.
Л С. Шмелев - один из крупнейших и самобытнейших русских писателей XX века. Уже до революции он стяжал всероссийскую известность повестью "Человек из ресторана" (1911) и выпустил в 1910-1917 гг. восьмитомное собрание сочинений. Пережив в годы гражданской войны страшную личную трагедию и в 1922 году покинув Россию, он духовно переродился в изгнании, создал там, по единодушному мнению современников, свои лучшие произведения. Его творчество высоко ценили Т. Манн, К, Гамсун, X Ортега-и-Гассет, С. Лагерлеф, Р. Киплинг. Еще при жизни писателя было издано свыше 50 его книг почти на всех европейских, языках, а из азиатских - на японском и китайском. Произведения Шмелева включены в программу ряда европейских университетов. Профессор-славист из Голландии Ван-Вейк выставлял его кандидатуру на Нобелевскую премию. Шмелев, по свидетельствам Б. Зайцева, Г. Адамовича, Г. Струве, Е Андреева, М. Вишняка и др. , был одним из самых читаемых и любимых эмиграцией писателей; о совершенстве его языка и своеобразии стиля считает долгом сказать всякий исследователь литературы русского Зарубежья.
Дореволюционное творчество писателя, уже в начале века оказавшееся в поле зрения превосходных критиков, в современном литературоведении исследовано достаточно глубоко и полно. В нем выделено два основных этапа и проанализированы художественные особенности главных произведений, созданных в каждый из этапов. Эмигрантский период шмелевского творчества исследован значительно хуже. Русская зарубежная критика, в силу своих специфических черт, обращалась более к религиозно-философской проблематике шмелевских произведений, нежели к их литературным особенностям. В отечественном литературоведении изучение эмигрантского творчества писателя и его наследия в целом только еще начинается.
В настоящее время существуют следующие концепции художественного творчества Шмелева. Они складывались постепенно, с начала XX века.
Большинство дореволюционных критиков видело в Шмелеве писателя-демократа, "рожденного 1905-ым годом" и выращенного горьковским "Знанием". Самая характерная в этом плане статья была написана В. Л. Львовым-Рогачевским в 1918 году и называлась
Художник обездоленных". Критик связал демократизм Шмелева с влиянием окружавшей его простонародной среды: "двора", улицы. (Об этом писал и сам Шмелев в датирующейся критиком автобиографии). Писателем, как считает В. Львов-Рогачевскйй, сделала Шмелева революция 1905 года: "Художник, который коснулся душ демократии, горящей неугасимым огнем, и сам загорелся.
Этим неугасимым огнем горят образы Ив. Шмелева и заражают читателей горячей любовью к людям черной жизни, сильным и нежным людям, рвущимся из ямы к свету и правде" С 201,с, 3503. Героев, "пробужденных" к жизни революцией, критик нашел в повестях "Распад" (1906), "Гражданин Уклейкин" (1907), а в "Человеке из ресторана" выделил образ героя-революционера. Свое отношение к Шмелеву В, Львов-Рогачевский не изменил и в "Очерках по истории новейшей литературы", выдержавших с 1920 по 1927 год 4 издания. Вышеупомянутая статья неизменно служила в них основой главы о Шмелеве, имевшей подзаголовок: "Духовный сын 1905 года".
Демократизм Шмелева (по симпатиям и происхождению), революционность мировоззрения, гуманизм отмечали критики самых различных убеждений: Вл. Кранихфельд, & Чуковский, Е КлестовАн-гарекий, а Бурнакин, Ал. Ожигов, А. Дерман. Большинство писавших о демократизме Шмелева подчеркивали его традиционный реализм, В 1914 году большевистский "Путь правды" прямо связал демократизм и движение пролетарских масс с новым наступлением реализма, в списке реалистов упомянув и имя Шмелева. Некоторые говорили о соединении реализма с романтизмом настроения (В. Львов-Рогачевский), особой "сгущенности чувствований (Е Саввин), замечали, что сила Шмелева в колоритном и рельефном бытописании (Е. Колтоновская, К. Чуковский).
Первые советские литературоведы (А. Белецкий, Е Кубиков, Е, Никитина и др.) в учебных пособиях и предисловиях к шмеле вским произведениям, еще переиздававшимся в СССР до 1928 года, повторили тезис о духовном родстве писателя, с революцией 1905 года. Затем на много лет имя Шмелева практически исчезло из истории отечественной словесности (его нет ни в десятитомной, 1954, ни в трехтомной, 1964, "Истории русской литературы"). Когда Б. Михайловский, в 1957 году, периздал "Человека из ресторана", в своем предисловии он выделил "знаньевский" период творчества Шмелева. То же сделал и О. Михайлов в предисловии к "Повестям и рассказам", 1960. Позиция этих критиков близка воззрениям В. Львова-Рогачевского: Шмелев - демократ, реалист, социален, революционен. Б. Михайловский привлек архивные материалы - переписку Шелева с М. Горьким, отметил традиции демократических писателей 60-70-ых гг. и сравнил тему повести "Человек из ресторана" с темами С. Подъячева и Г. Успенского. 0. Михайлов опубликовал отрывки из рукописной автобиографии писателя и проанализировал "сказовое" начало в "Человеке из ресторана" - от этого анализа отталкивались последующие исследователи шмелевской манеры письма, а для самого Михайлова его предисловие стало фундаментом всех последующих статей о Шмелеве,
Знаньевцем" представлен писатель в статье 0, Сливицкой о реалистической прозе 1920-ых годов, вошедшей в 4 том "Истории русской литературы" под ред. К. Муратовой С1983), и в "Истории русской литературы конца XIX - начала XX века" А.Соколова (1984), где "Гражданин Уклейкин" и "Человек из ресторана" считаются "наиболее художественно зрелыми произведениями" писателя . Впервые к "новому реализму", в котором есть "какая-то символическая подкладка", отнес Шмелева Т. Ардов в 1912 году. Затем применительно к писателю этот метод именовался: "импрессионизмом" (Л Войтоловскмй), "реалистическим импрессионизмом" (А. Дерман) и, наконец, -"неореализмом" (Е Коробка, С.Губер, А. Ризетти, Ф. Ямниковский).
Этот этап творчества Шмелева связан по времени с его участием в "Книгоиздательстве писателей в Москве" и в сборнике "Слово". Он также не обойден вниманием советского литературоведения. В первые прослереволюционные годы о чертах импрессионизма у Шмелева писали Г. Горбачев, Д. Горбов; говорилось о "слиянии реализма, натурализма и импрессионизма в произведениях писателя" . Эта "подвижность" раскрывается Шитиком как эволюция формы "от растянутости к сжатости" . Русская эмиграция была крайне политизирована, и писатели не стояли в стороне от политической борьбы. Б критике поднимались скорее идеологические, религиозно-философские, нежели литературоведческие проблемы. И критиками в эмиграции стали по-преимуществу бывшие политические деятели, философы или поэты.
Большинство наиболее интересных рецензий, статей, воспоминаний о Шмелеве относятся к д&нру литературного портрета и имеют несколько "юбилейный" характер. Таковы почти все статьи К Бальмонта, В. Зеелера, интервью Е Городецкой, воспоминания ЛЗоммеринг, А. Ремизова, В. Дакварт-Баркера, Иг. Опишни, Ю. Кугы-риной (ее книга о Шмелеве - изложение биографии, перемежающееся цитатами из критики), А. Мищенко, Ю. Лодыженекого, Б, Зайцева.
Шмелев для своих эмигрантских современников был олицетворением "русскости", верности традициям. Наиболее частые определения для него: "певец Святой Руси", "бытописатель русского благочестия", "руссейший из русских" - в статьях В. Днепрова, Л, Львова, К. Мочульского, Е Кульмана, К. Бальмонта, ЕРудинско-го, архиепискоиа Серафима Чикагского и Дейтройтекого, Е Ладыженского и др. Эти определения появились после выхода первой эмигрантской книги Шмелева, "Солнце мертвых" (19ЕЗ) и стали уже общим местом в откликах на "Лето Господне" (1933, 1948) и "Богомолье" (1935), книгах о русском православном быте.
Наиболее полно и глубоко "русскую тему" (как и вообще все творчество Шмелева в эмиграции) раскрыл И. Ильин в ряде статей и книге "О тьме и просветлении" (1959): ". то, что он живописует, есть русский человек и русский народ, - в его подъеме и в его падений, в его силе и его слабости, в его умилении и его окаянстве. Это русский художник пишет о русском естестве" . И. Ильин определил Шмелева как писателя "чувства": "Художественный акт НЫелева есть прежде всего и больше всего ЧУВСТВУЮЩИЙ акт"-. А религиозное чувство не свободно: "оно густо окрашено в церковно-национальные тона, тесно связано с известным житейским укладом, с известным бытовым строем, и гибель оболочки оказывается в конце концов для Шмелева значительнее нежели нетленность сущности" £12,с. 741. Г.Адамович, однако, высоко ценил талант Шмелева (хотя и называл его "больным талантом"), признавая: "В старшем поколении русских повествователей его имя надо, мне кажется, поставить непосредственно вслед за именем Бунина" С6,с.23. Но положения Г. Адамовича об "узости и реакционности" идеала Шмелева., о его "запоздавшей, выдохшейся славянофильской игре" 113,с. 543 влекут за собой вывод Ф, Степуна о "шовинизме" и "бытовом исповед-ничестве" Шмелева, картины которого "до мистически-духовного плана веры. едва ли возвышаются, а ведь веровать можно только в дух, а не в быт" Е270,с.1283.
Но для большинства читателей и критиков в книгах Шмелева - не только быт, а "дыхание и душа московской старины - в ее религиозном сознании" CK. Мочульский-, 229,с.4591. Шмелев давал "ощущение новой, непреходящей России" [ф. Зеелер, 129,с. 383 , умел показать "внутренний мир русского человека" iE Станюкович, 269, с. 1153.
Худолбественный метод ПЫелева определялся как "реализм" (IL Милюков, R Кульман), "реализм-импрессионизм" (А. Амфитеатров) , "импрессионизм" (Г. Гауптман). А. Амфитеатров отмечал у эмигрантского Шмелева традиции Достоевского, а современная американская исследовательница 0. Сорокина - традиции Тургенева, Толстого, также Достоевского, а кроме того ^кадровую близость к "житиям" и "хождениям" древнерусской литературы. Говоря о поэтике Шмелева, критика ограничивалась констатацией "густоты" С З.Гиппиус, Г.Адамович), "сочности", "мускулатуры языка" (Скиталец), "выпуклости" (Е Кульман), "роскоши красок" (Г.Адамович), прекрасной русской речи (единодушно). Неоднократно говорилось о "бытовизме". Б. Зайцев восхищался "силой вещественного воспроизведения", и Г.Струве, как бы сведя воедино все мнения о Шмелеве в своей книге "Русская литература в эмиграции", отметил его связь с Достоевским и "умение изобразить" "плотную и густую бытовую вещественность" Г272,с. 2583, а также прекрасный крепкий язык. Национальным: бытописателем представлен Шмелев в энциклопедии В. Казака. 1 !
Существовала и другая точка зрения на поэтику НЫелева, допускавшая трансформацию традиционного реализма писателя. По поводу "Лета Господня", самого известного романа Шмелева, И* Тхоржевский замечал, что написан он "не реалистом: Шмелев -почвенник-фантазер" [£74,с, 536]. Неожиданное подтверждение этому мнению мы находим в советской критике, которая в начале 20-х годов еще писала об эмигрантской литературе. Так, Д. Горбов считал, что эмигрантские реалисты потеряли почву под ногами и впали в мистицизм: . реализму в эмиграции грозит вырождение в голое описательство, с одной стороны, или растворение в той же символистской абстракции (только пониженного философского типа), с другой" ) представлен "Человеком из ресторана". Этап неореализма - "Росстанями" (1913). Примеры из других произведений привлекались в качестве уточнения и дополнения. Наряду с традиционностью, отмечено и своеобразие творчества писателя, то новое, что было в его реализме начала века; зерно, которое затем проросло и дало плоды в эмиграции. Б главе 2 говорится о причинах и общей сути эволюции писателя за рубежом. Определенное место отведено здесь и ряду обстоятельств его биографии - по преимуществу тем из них, которые выявлены и установлены нами впервые. Здесь л® рассказывается о переменах, происходивших в;мировоззрении Шмелева и о влиянии феномена эмиграции на его творчество.
3 глава посвящена конкретному разбору особенностей эмигрантской поэтики Шмелева Выделяется то новое, что появилось в ней по сравнению с началом века. Дня этого нам необходимо было рассматривать зарубежный период шмелевского творчества в его целостности. Поэтому мы взяли за основу одно произведение, "главную книгу" - "Лето Господне", которая писалась на протяжении 17 лет и вобрала в себя самое главное, самое характерное во всем эмигрантском творчестве писателя. Примеры из других произведений, как и в первой главе, привлекались в качестве уточнения и дополнения. Но, учитывая малую степерь изученности эмигрантского наследия писателя, мы привели этих примеров больше и говорили о них подробнее (особенно о "Солнце мертвых") .
В заключений подводятся итоги, позволяющие сделать вывод о сути творческой эволюции Шмелева в эмиграции.
Все цитируемые или упоминаемые в диссертации источники и материалы в библиографии расположены в алфавитном порядке, а для каждого автора - в хронологическом. В тексте в скобках дается номер из этого списка и цитируемые страницу. Для неопубликованной переписки - дата письма.
Заключение диссертации по теме "Литература народов Российской Федерации (с указанием конкретной литературы)", Осьминина, Елена Анатольевна
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Обретя веру через муку и страдание, Шмелев в эмиграции обратился (а вернее■ - возвратился) в православие. И религия пронизала не только его жизнь, но и творчество. Он хотел создать "новую эстетику", "духовный роман", "обожить литературу". В этом стремлении он опирался на понимание русской культуры как православной в самом истоке, считая, что "все более или менее значительные русские писатели до известной степени при-частны вере, у всех русских писателей можно найти более или менее ясно выраженное желание создать религиозно обоснованный роман, однако никто еще его не создал" С95,с.1673.
Мы считаем, что Шмелев первый из русских писателей нового времени такой роман создал. Что и явилось итогом его творческой эволюции.
Сравнивая дореволюционное творчество писателя с эмигрантским, мы можем проследить направление этой эволюции, увидеть отличительные черты "новой эстетики**. Они проявились на всех "уровнях" художественных произведений Шмелева, отразились в теме, композиции, предметном мире, языке книг.
1* -емы дореволюционного творчества Шмелева были "классическими" для русской литературы: судьба "маленького человека", "униженного и оскорбленного", Шмелев шел от "сентиментального натурализма" Гоголя и Достоевского. "Знаньевский" период реализма. во время которого его произведения появились в свет, наложил на них отпечаток социальности и революционности. Вместе с тем, в новом отношении к герою, в новой истине, которую он обрел уже тогда, проявилось индивидуальное своеобразие Шмелева "Блаженны плачущие, ибо они утешатся" [Евангелие от Матфея,5. 4] - вот слова, которые можно было бы поставить эпиграфом к повести "Человек из ресторана": герою даруется утешение, и это утешение, хотя и идет от людей, силу имеет "от Господа".
Бо второй период ^дореволюционного творчества он, как и другие представители "неореализма", обратился к "вечным темам", изображая творяшую жизнь природы, рода: благую и мудрую (в традициях Толстого" времени "Казаков" и "Войны и мира"). Эта творящая жизнь у Шмелева - именно РУССКАЯ жизнь, он, по точному замечанию А. Дермана, становится "изобразителем характерного и притом национально-характерного в русской жизни" . В своем "неославянофильстве" он во время войны решительно отходит от М. Горького.
В эмиграции тема России становится для Шмелева главной. В рассказах £0-ых годов он с документальной точностью, художественной образностью и публицистической страстью изображает Россию времени "красного террора". Позднее он обращается к России прошлого, времени своего детства и юности, и описывает ее в реалистической манере, что дало повод советской критике сказать о возвращении Шелева к реализму (прсле явных черт модернизма в рассказах 20-ых). Он, действительно, стремится сохранить для будущих поколений, увековечить в слове все повседневные реалии прошлой русской жизни. Но за бытовой верностью у Шмелева встает нетленный и мистический облик России. Шмелев пишет о "душе Родины", и эта душа для него в православии. "Лето Господне" - не просто "энциклопедия русской жизни", это "энциклопедия русской православной жизни". Замоскворецкий двор становится его микрокосмом, автобиографическая тема перерастает в эпическую.
Но в отличие от классических эпопей XIX века и в "подобии эпопеям древности, Шелев изображает не только мир посюсторонний, но ■ и. мир иной. Писатель ПРОЯВЛЯЕТ "небесное" в "земном". Как в древних мифах-, где участие сверхъестественного обнаруживается в делах житейских, изображается наряду с обычно-повседневным. Шмелев описывает знамения, заостряет внимание на "знаках". В поздних произведениях он изображает чудеса, исцеления, явления святых - реалистически, зримо, как они существуют для православного христианина, каковым был и Шмелев. Им впервые в новой художественной литературе мир потусторонний описан реалистически, как существующая действительность, а не мираж декадентского сознания,
2. В связи с изменением мировоззрения, изменением темы менялась и композиция шмелевских произведений. В "знаньевский" период его творчества-сюжет двигала судьба героя, его отношения со средой, изменение его мировоззрения. Затем в произведениях писателя появляется бессюжетность, которую современные исследователи связывают с влиянием Чехова. "Поток жизни" изображает Шмелев, его рассказы часто имеют открытые финалы.
Фон" уже в неореализме началавека выдвигается на первый план, тесня "ядро" события, случая, как композиционного центра произведения. В эмигрантских книгах Шмелева "фон" структурирует сюжет. В "Солнце мертвых" смена времен года, времени дня, движения стихий - Солнца, Ветра - означают приход мифологического Царства Мертвых, что и составляет сюжет книги. В первой части "Летя Господня" кажется, чтокошбвйций также■■■■строится, как смена времен года. На самом-деле Шмелев изображает годовой круг православного богослужения, в котором повторяется вся история христианства. Этот круг становится, таким образом, основой сюжета "Праздников".
Та же ЗАДАННОСТЬ проявляется и в развитии автобиографической сюжетной линии второй и третьей частей эпопеи. Смерть отца предрешена, предуказана - причем ведома не только взрослому автору-рассказчику, но и самим персонажам," которые, видя знаки, понимают их смысл. Бее предопределено.
Композицию шмелевских произведений до революции определяет САМОДВИЖЕНИЕ ЖИЗНИ и САМОРАЗВИТИЕ ХАРАКТЕРА, что соответствует эстетике классического реализма. В. Кожинов писал:" "Романы Прево, Стендаля, Флобера, Мопассана, Толстого, Хемингуэя, Шолохова предстают как "самодвижущееся" развертывание человеческих судеб и переживаний, как "сама1 жизнь", не выявляющая в прямых откровениях своего глубинного смысла, не комментирующая себя устами некоего верховного судьи, стоящего на философской высоте, вне развивающегося бытия художественного мира" . В эмиграции ни о каком САМОДВИЖЕНИИ не может быть и речи. Емелев прозревает в жизни ПЛАН, РУКУ ВЕДУЩУЮ, выявляет "Лик скрытый". В поздних произведениях он виден еще сильнее, и как бы разрывая саму художественную ткань, выходит на поверхность.
3. В раннем дореволюционном творчестве Шмелева видно следование традициям натуральной школы - в изображении "предметного мира". На это указывают и функциональность детали, причем бытовая функциональность, и обилие низких, "грязных" подробностей. "Сочность" и "плотность" бытописания сохраняется у Шмелева и в период неореализма, хотя в это время писатель значительно ослабляет социальную функцию детали. Она теряет ха -Г-и" > .1 оул ракт е ролог иче скую значимость, строгую подчиненность общему замыслу и становится самоденной. Импрессионистический принцип изображения предметного мира проявляется у Шмелева в показе предмета через впечатления героя, в заострении внимания на цвете, звуке, вкусе, запахе, осязании. Шесте с тем, деталь остается бытовой, но никак не символической.
В эмиграции "плотность" и "вещественность" описаний Шмелева, сохраняется. Его по-прежнему называют "бытописателем". Его главной задаче - воссозданию России в слове - эта реалистичность и верность деталям и подробностям - полностью соответствует. Сохраняются в его творчестве и элементы импрессионистической образности, механизм действия "инстинктивной памяти" накладывает отпечаток на изображение предметного мира. Но, наряду с этим, описаниям Шмелева присуща символичность.
В начале 20-ых годов такие образы-символы как "кровь", "мясо", "стадо", "солнце" переходят из рассказа в рассказ и обозначают плотское, тленное. По мере возвращения Шмелева в православие символика в его произведениях становится христианской. Цвет - это уже не просто импрессионистическое пятно, он несет на себе определенную смысловую нагрузку, в соответствии с употреблением этого цвета в Евангелии. Символичны отдельные предметы, связанные с обрядами. Благодаря православному характеру русского быта они имеют ритуальное значение или являются знаками мира иного. Символичны многие сцены в романе (например, покаяние Василь-Василича или то, как отец выпускает на волю птиц). Символичны и центральные персонаж, притом, что они остаются живыми, полнокровными людьми в нашем представлении. Все имеет как бы еще один смысл, расшифровываемый в соответствий с православным мировидением Шмелева.
4. Постепенное изменение языка Емелева началось еще в начале века. В "знаньевский" период слово у него было подчинено задаче изображения персонажей, для каждого из которых находился свой типический социально-речевой стиль. Но уже в период неореализма слово начало высвобождаться, приобретать самостоятельность, становиться не только средством, но и целью изображения. Импрессионизм стал отделять оболочку от содержния, которое приобрело возможность варьирования,: дал "трамплин" для многозначности слова.
В эмиграции Шмелев сохранил функцию слова кар; характеристики персонажа - по-прежнему каждый из его героев узнается по языку, резко индивидуальному, м в то же время имеющему со* циальную, типическую окрашенность. Именно так разговаривали замоскворецкие мастеровые в России в конце XIX века. Но кроме того, в слове таится и раскрывается дополнительный, скрытый смысл. Он брезжит за оговорками, многозначительной игрой слова в просторечии; за отрывками из молитв, или текста Священного Писания, включенных в речь персонажей. Недоговоренный, но существующий - этот смысл православному сознанию внятен. Он как бы светит между слов незримым светом. Проза Шелева уподобляется поэзии, не только благодаря ритмичности, мелодичности, проявившихся еще в начале века, но и благодаря этой недоговоренности. Произведения Шмелева неисчерпаемы, потому "что жив и неисчерпаем сам язык, как прежде были неисчерпаемы (многозначны) художественные образы. Ибо на язык, как и на другие уровни шмелевского текста ложатся отсветы иного света - иного смысла, иного мира. Такова "новая эстетика" Шмелева Л
Еще в России, в начале творческого пути, писатель понимал, что существует в жизни "Лик скрытый": ",. только ли внешними оболочками мы живем, что доступно глазу и цифре? Нет ли еще и сокровенного смысла какого, Лика вещей и действий?" }
