Леонардо да винчи портрет джиневры бенчи. Личность Джиневры Бенчи

«Портрет Джине́вры де Бе́нчи» , «Портрет Джиневры Бенчи» - ранняя картина Леонардо да Винчи , написанная около -1476 годов , образец флорентийской портретной живописи позднего кватроченто (эпохи Раннего Возрождения). Это женский портрет, на котором, как выяснили в XX веке, изображена Джиневра д’Америго де Бенчи, флорентийская поэтесса и интеллектуалка XV века, платоническая возлюбленная венецианца Бернардо Бембо , который, скорее всего, и заказал этот портрет художнику.

Это единственная картина Леонардо да Винчи, находящаяся за пределами Европы и выставлявшаяся на продажу в послевоенное время; в настоящий момент она находится в Национальной галерее искусства в Вашингтоне , до этого несколько веков она находилась в коллекции князей Лихтенштейна .

Картина

Описание

Картина почти квадратного формата изображает молодую девушку в платье терракотового цвета с тёмно-синей шнуровкой на груди. На плечи наброшен тёмно-коричневый шарф. Вопреки обыкновению портретистов того времени, наряд девушки лишён каких-либо украшений, лишь одна маленькая жемчужина стягивает у ворота края прозрачной рубашки, выступающей из-под низкого выреза платья. У девушки характерная для данного периода флорентийской моды причёска - гладко зачёсанные волосы с прямым пробором и двумя вьющимися локонами, обрамляющими лоб. На затылке волосы закреплены белым головным убором или лентой.

Модель изображена в три четверти в погрудном обрезе на фоне гористого пейзажа. Нижняя часть портрета (вероятно, 1 ⁄ 3 или же около 9 см), предположительно, изображавшая руки модели, утрачена, из-за чего формат картины изменился с поясного на погрудный. Композиция портрета, по указаниям различных искусствоведов , сходна со скульптурой наставника Леонардо - Верроккьо , известной под названием «Дамы с букетом (Флора)» и созданной примерно в те же годы.

Бледное лицо девушки с широкими скулами и узким разрезом глаз выделяется на фоне вечернего сумеречного ландшафта с тёмным кустом можжевельника на среднем плане и прудом с бликами света на воде - на заднем. У модели большая голова на узких плечах и круглое лицо. Структура её гладких волос продуманно изображена в контрасте к жёстким и колким веткам можжевельника, окружающим её лицо своеобразным нимбом , а также прозрачной, зыбкой листве деревьев заднего плана. Контуры фигуры смягчены с помощью эффекта сфумато , а благодаря приёмам кьяроскуро на портрете резко контрастируют области света и тени. В нарушение ренессансной портретной традиции Леонардо изобразил девушку повернувшейся не влево, а вправо, соответственно расположив источник света. Такой зеркальный поворот привычной композиции вносит в изображение некоторую непринуждённость. Тонкая игра светотени на её лице создает впечатление жизни. Гамма картины приглушённая и чуть холодноватая, типичная для мастера: она достаточно ограничена и состоит из золотистых, коричневатых, тёмно-зелёных, оливковых и голубоватых тонов . На обороте, как это изредка бывало в портретном жанре того периода, изображена эмблема: вертикальная ветвь можжевельника в обрамлении венка из лавровой (символ поэтического занятия) и пальмовой (символ нравственности и христианского сострадания) ветвей. Ветви перевиты лентой (так называемой cartiglio ) с латинским motto (изречением): «Virtutem forma decorat» («Красота - украшение добродетели; она украшает свою добродетель красотой»). Лавр и пальмовая ветвь символизируют идею триумфа добродетели, изобразительно продолжая начальные слова латинского гекзаметра , приведённого в изречении. Фон оборотной стороны визуально имитирует плиту из порфира (камня, который ценили за его вечность, твёрдость и редкостность, он являлся символом редкого и неизменного совершенства). Изучение картины и её расчистка в 1990 году показали, что венок и лента на обороте, возможно, были добавлены позднее, хотя окончательно это предположение не доказано.

В отличие от лицевой стороны, где утрата нижней трети картины не так очевидна, на обороте хорошо видно, что рисунок триумфального венка грубо обрезан внизу; утрата красочного слоя видна также под вертикальной ветвью можжевельника. В правом верхнем углу оборота сохранилась красная сургучная печать, поставленная на картину в XVIII веке его очередными владельцами .

На лицевой стороне при внимательном изучении видны художника, свидетельствующие о том, что растушёвка краски проводилась пальцами. Картина является одним из самых ранних экспериментов итальянских художников с привезённой из Нидерландов манерой писать маслом , и некоторые складки на живописной поверхности показывают, что автор ещё не в совершенстве владеет этой техникой.

Первоначальный формат: версии

По указаниям учёных (например, В. Н. Гращенкова), то, что в портрете отсутствуют руки, идёт вразрез с тезисом Леонардо из его «Трактата о живописи», где он советовал писать портреты с руками, так как они не менее красноречиво характеризуют человека, чем лицо, причём руки «лучше всего располагать так, чтобы одна покоилась на другой».

Этот факт являлся единственным серьёзным возражением против атрибуции данной картины кисти Леонардо. Но он сразу же опровергается тем, что картина, очевидно, была обрезана (вероятно, потому, что её низ был повреждён огнём, влагой или чем-то другим). Доказательство этому даёт обратная сторона картины: ветки на ней первоначально образовывали венок, теперь же явно, что нижняя часть утрачена, и если мысленно дополнить не хватающую для полного круга часть эмблемы, то выходит как раз достаточное для изображения рук пространство.

Кроме того, сохранился рисунок Леонардо серебряным карандашом (коллекция Виндзорского замка) этого же периода, где изображены женские руки, по своим пропорциям и структуре поразительно соответствующие данному портрету. Рисунок, видимо, являлся этюдом к портрету. Набросок позволяет предполагать, что модель могла держать в руках цветок или украшение. Гращенков соглашается с тем , что эти зарисовки с полным основанием можно считать этюдами к данной картине.

«Поиски наиболее выразительного мотива, - пишет он, - совмещены здесь в одной композиции (как это часто практиковалось мастером в его рабочих эскизах). Леонардо одновременно штудирует с натуры два различных жеста: руку, поднятую вверх и касающуюся двумя пальцами какого-то украшения на груди (…), и руки, спокойно положенные одна на другую. Оба мотива естественно продолжают и завершают поворот торса , но каждый из них связан с весьма различным пониманием портретной композиции. Первый, более динамичный мотив, получает затем своё развитие в „Портрете Чечилии Галлерани “, написанной Леонардо уже в Милане , в 80-е годы. Второй нащупывает классическое решение, данное им три десятилетия спустя в „Джоконде“ . Вместе с тем виндзорский лист свидетельствует о том, что в своей ранней практике портретиста Леонардо да Винчи исходил из творческого опыта и художественных решений, выработанных в мастерской Вероккьо». Таким образом, исходя из данного эскиза, можно предположить, что замысел предусматривал два варианта - один, подобный скульптуре Вероккио, и второй - аналогичный тому, который будет употреблён мастером в «Моне Лизе». Какой именно был использован, тем не менее, однозначно сказать нельзя.

Для восстановления первоначального вида картины, помимо бюста Вероккио и эскиза из Виндзорского замка, большую роль играет также женский портрет кисти Лоренцо ди Креди (ок. 1490-1500, музей Метрополитен) - художника, также входившего в мастерскую Вероккио, и очевидно созданный под влиянием картины Леонардо. Женщина в нём так же изображена на фоне можжевельника, и это сходство заставило кого-то даже сделать сзади надпись GINEVRA DE AM . . . BENCI. Тем не менее, считается, что если эту женщину звали Джиневрой, то, скорее всего, это не дочь Бенчи, а Джиневра ди Джованни ди Никколо, дочь ювелира, которую Лоренцо ди Креди называет душеприказчиком в своем завещании. Жест женщины, напоминающий руки скульптуры, в этой картине для Ренессанса уникален - она держит обручальное кольцо - видимо, картина связана с замужеством. Модель на этом портрете, в отличие от Джиневры Бенчи, смотрит вправо. Гращенков указывает, что Лоренцо ди Креди явно подражал работе Леонардо, и лишь зеркально перевернул композицию картины Леонардо, чтобы привычно расположить источник света - слева направо . Руки на этом портрете прижаты к груди в жесте, напоминающем жест в бюсте Вероккио.

Анализ

Этот портрет, созданный, как считается, в 1-й флорентийский период Леонардо, хронологически является его первым опытом в области портретного жанра . Картина выполнена в момент, когда Леонардо освобождался от ученической зависимости от искусства Верроккьо, то есть около 1475 года (см. История развития итальянского портрета в эпоху Ренессанса). Поскольку точной датировки ни картины, ни бюста Верроккьо нет, нельзя однозначно сказать, повлиял ли учитель на ученика, или наоборот, Верроккьо сам черпал вдохновение уже из самостоятельного творческого решения повзрослевшего Леонардо. (Существует также менее популярное мнение о том, что она относится к следующему, миланскому периоду, хотя оно не подкрепляется стилистическим анализом живописи).

«Портрет Джиневры Бенчи» входит в число работ, с помощью которых исследователи Леонардо восстанавливают картину его ранней художественной деятельности. Б. Р. Виппер пишет:

Влияние Вероккио чувствуется в бледной, незапятнанной коже, которая напоминает полированный мрамор и придаёт картине сходство с ренессансным портретным бюстом. В живописном отношении в полотне также чувствуется влияние нидерландских мастеров (таких, как Мемлинг), которые оказали сильнейшее воздействие на развитие итальянского портрета этого периода. Благодаря проявленному художником интересу к конкретности черт лица и хара́ктерности, этот портрет, на первый взгляд, ещё принадлежит Раннему Возрождению .

Но наступление Высокого Ренессанса уже ощущается благодаря гармоничности, внесённой Леонардо. В картине очевидна более отчётливая, по сравнению с XV веком, упорядоченность композиционного построения, которая создаёт впечатление простора и спокойствия; очевидно предчувствие тех приёмов художественной организации, которые будут присущи мастерам Высокого Возрождения .
Новаторство Леонардо, в частности, заключается в том, что он не только с большим артистизмом написал модель в три четверти и, вероятно, по пояс (в Италии только начала появляться подобная композиция портрета), но и поместил её среди открытого пейзажа, когда женщин всё ещё писали в тщательно замкнутых помещениях, в собственных домах, где пейзаж можно было увидеть лишь через окно (см., например, «Портрет Смеральды Брандини» работы Боттичелли) . Это - первый шаг на пути создания той портретной формулы пейзажного фона , которая после «Моны Лизы» с его лёгкой руки станет стандартом для портрета Высокого Возрождения.

Искусствоведы особенно хвалят этот пейзажный фон картины, его психологическую и формальную слитность с портретным образом (каковое единство было недоступно мастерам предшествующего поколения): «Эти сумерки, этот заснувший пруд, эта широкая, тёмная масса можжевельника с тонким узором игл по краям находятся в абсолютном созвучии с духовным и физическим обликом портрета» . Как пишет Гращенков, Леонардо, усложняя композицию нидерландских портретистов, искусно комбинирует эффекты освещения, характерные одновременно и для открытого, и для замкнутого пространства. Заросли за спиной модели образуют «полупрозрачный экран», который ослабляет светлоту голубого неба, а ландшафт, видный в глубине, подёрнут легкой сумеречной дымкой. На лицо девушки падает рассеянный, как бы комнатный свет (справа и сверху), сливаясь с ослабленной освещённостью пространства вдали. Тут намечается та особенность манеры Леонардо, которая позже получит название сфумато . Формы далёкого пейзажа отражаются на зеркальной глади воды размытыми тенями, пейзаж с тонкими деревцами (кроны будто тают в воздушной дымке) вторит эмоциональному строю портретного образа, который основан на некотором контрасте мягкой светотени и жёсткого рисунка иголок можжевельника и завитков волос .

Гращенков добавляет: «хотя и утративший важную часть своей композиции, грубо искажённый в пропорциях, „Портрет Джиневры Бенчи“ всё ещё производит сильное впечатление. Это достигается не только новыми приёмами соотношения портретного бюста и пейзажного пространства, новой трактовкой этого пространства, тонко рассчитанными эффектами освещения, но и общим эмоционально-психологическим настроем образа» .

Вдобавок, модель обладает характерными чертами лица, но автор картины не подчёркивает их (как сделал бы мастер кватроченто), а напротив, смягчает их, типизирует, обобщает и углубляет психологической характеристикой.

Таким образом, в картине сочетается традиционное (несколько дробная детализация изображения) и новое (поэтическая атмосфера, созданная благодаря ландшафту) .

Репутация

Данная картина особенно известна благодаря создаваемому ей настроению спокойной сосредоточенности модели: «Что особенно поражает в вашингтонском портрете - это его духовная недоступность, его интеллектуальная обособленность и загадочность (…). Причем загадочность вашингтонского портрета заложена именно не в эмоциональной, а в интеллектуальной его насыщенности. Портрет, безусловно, холодный и в то же время волнующий своей острой задумчивостью»,- пишет Виппер . В этой картине благодаря мастерству художника «далеко не идеальная внешне модель послужила для создания совершенного в своем роде художественного произведения» .

Модель и обстоятельства заказа портрета

Атрибуция

Эта картина, несколько веков находившаяся в коллекции герцогов Лихтенштейнских, не сразу обрела своё сегодняшнее название, хотя попытки атрибутировать её предпринимались давно. В лихтенштейнских каталогах одно время полотно фигурировало без упоминания авторства или под достаточно странной атрибуцией, например, каталог 1780 года приписал его кисти Лукаса Кранаха .

О существовании некого портрета Джиневры из рода Бенчи, написанного Леонардо да Винчи, упоминается уже в самых ранних биографиях художника. Вазари пишет:

Ранний анонимный биограф Леонардо, известный как Anonimo Gaddiano , также упоминает о нём: «Во Флоренции он написал портрет с натуры Джиневры д´Америго Бенчи, который он закончил с таким совершенством, что, казалось, это был не портрет, а сама Джиневра» . Эта идентификация совпадает со свидетельством Антонио Билли, затем повторённом анонимным автором кодекса Мальябекьяно.

Отождествление упоминаемой работы с конкретной картиной долгое время оставалось неопределённым: портрет Джиневры Бенчи исследователи Леонардо усматривали и в луврской «Прекрасной Ферроньере » и в других портретных леонардесках .
В число работ Леонардо данную картину «с изображением неизвестной женщины» из венского собрания Лихтенштейнов включили Вентури, Суида и Беренсон . Таким образом, она попала в круг работ, которые могли быть изображением, упомянутым у Вазари. Атрибуция полотна именно как изображения Джиневры стала общепринятой в XX веке на основании выдвинутой гипотезы , что изображения побегов можжевельника, символа целомудрия (итал. ginepro, джинепро ) на обеих сторонах работы содержат в себе намёк на имя «Джиневра» . (Такая символика была принята в Ренессансе - Пизанелло , создавая «Портрет Джиневры д"Эсте », также написал куст можжевельника; а женщин по имени Лаура , к примеру, изображали на фоне лавра). Данную атрибуцию отстаивали Боде и вслед за ним Гильдебрандт . Сегодня она считается общепринятой.

Личность Джиневры Бенчи

Состоятельная семья Бенчи была тесно связана с родом Медичи своей финансовой деятельностью и занимала достаточно видное положение во Флоренции того времени. Отец Джиневры, Америго Бенчи был гуманистом , коллекционером греческих и римских авторов, патроном и другом литераторов, философов и художников. Он дружил в частности, с Марсилио Фичино . Его отцом был Джованни Бенчи, главный управляющий банка Медичи, оставивший ему огромное состояние, женатый на Джиневре Перуцци (в честь которой, видимо, была названа внучка); сам Америго также был служащим этого банка. Как сообщает Вазари, Леонардо находился в приятельских отношениях с Америго; уезжая в Милан, он оставил в его доме своё «Поклонение волхвов » . Её брат Джованни также был другом художника.

Архивные изыскания показали, что Джиневра Бенчи, известный и одарённый интеллектуал своего времени, родилась в 1456 или 1457 году. Она вышла замуж за вдового Луиджи Никколини 15 января 1474 года в возрасте 16-17 лет; жених был в два раза старше. Она принесла ему значительное приданое в 14 тыс. флоринов . Луиджи Никколини принадлежал к известной флорентийской семье, которая, как и род Бенчи, была сторонницей Медичи. Супруги детей не имели. Луиджи стал испытывать серьёзные финансовые затруднения - уже в 1480-м году его долги превысили всё его состояние.

Джиневра была образованной женщиной, хорошо известной во Флоренции и Риме благодаря своей красоте и добродетелям, а также интересу к музыке и поэзии. Современники называли её уменьшительным именем - La Bencina , которое было прозвищем, образованным от фамилии и намекающим при этом на её миниатюрное телосложение. Они высоко ценили её благочестие, добродетель, красоту и интеллект. Лоренцо Великолепный посвятил ей два сонета (например, Io son quella pecorella / che il pastor suo ha smarrito…) ; она и сама писала стихи, но из её произведений сохранилась единственная строчка:

Умерла Джиневра в 1521 или же в 1530 году бездетной вдовой, предположительно от туберкулёза .

У старых учёных, ещё не знавших идентификации этого портрета Леонардо да Винчи, можно встретить упоминание, что Доменико Гирландайо изобразил её же в одной из своих фресок капеллы Торнабуони - на основании указания Вазари; впрочем, теперь считается, что Вазари ошибся, и женщина, изображённая во «Встрече Марии и Елизаветы», - Джованна Торнабуони.

Обстоятельства заказа портрета

Обстоятельства создания портрета являются предметом научной дискуссии. Женщин в эпоху Ренессанса писали обычно по трём поводам - в случае помолвки, в случае свадьбы или же в случае смерти. Если портрет являлся свадебным, то обычно он был парным к портрету мужа, и женщина в таком случае изображалась в правом повороте (как в приведённом выше портрете Лоренцо Креди). «Портрет Джиневры Бенчи» очень часто считали имеющим отношение к свадьбе или помолвке модели, поскольку толковали изображённый на ней можжевельник как аллегорию целомудрия. Поскольку Леонардо написал девушку обращённой лицом в «неправильную» сторону, предполагали, что портрет, скорее всего, имел отношение не к свадьбе, а к помолвке . Впрочем, в таком случае вызывало удивление, что изображение, как это бывало обычно, не было наполнено демонстрацией богатого приданого невесты - ювелирными украшениями и платьем из драгоценной парчи, что подчёркивало бы состояние её семьи. Версия о том, что портрет был написан по случаю свадьбы или помолвки Джиневры, является (при изучении литературы XX века) наиболее распространённой, но исследования последних десятилетий доказывают, что она, скорее всего, ошибочна.

Портрет, вероятней всего, был заказан венецианским послом во Флоренции Бернардо Бембо , близким другом и платоническим поклонником Джиневры; их отношения известны из множества письменных источников. На верность этой версии указывает изображение на обороте картины. Написанный там венок из пальмы и лавра является персональной эмблемой Бембо, которую он использовал в качестве «экслибриса » для рукописей в своем собрании, а затем при реставрации гробницы Данте , которую он заказал в 1483 году Пьетро Ломбардо , и в ряде других мест . Но в данной картине к его эмблеме из двух растений в центре присоединяется третье - можжевельник, эмблема Джиневры. Таким образом, изображение на обороте портрета представляет собой сплетение геральдических растений двух влюблённых, что находится в русле ренессансной символики. Более того, если сейчас эмблема украшена девизом «Красота украшает добродетель», то ранее, как показала инфракрасная съемка , надпись гласила Virtus et honor («Добродетель и честь»), что является личным девизом Бембо.

Крайне вероятная связь заказа портрета с поклонником Джиневры выводит эту картину из цикла «свадебных» произведений и делает её уникальным с точки зрения заказа памятником среди женских флорентийских портретов этой эпохи, поскольку он оказывается не связанным с событиями семейного характера и не заказан членами её семьи . Он является лишь памятником любви, причём платонической .

Учёные считают, что примером для подобного передового для той эпохи и совсем не общепринятого заказа Бернардо Бембо мог послужить легендарный портрет Лауры , заказанный Петраркой у Симоне Мартини и известный из ряда его сонетов. Владение подобной картиной позволило бы Бембо, гуманисту, пребывавшему в русле петраркистской и гуманистической традиции, выразить свои платонические чувства .

Отношения Джиневры Бенчи и Бернардо Бембо

Отношения, связывавшие Джиневру и Бембо, известны из указаний современников, а также из стихов, написанных в честь этих отношений. Сам Бембо, очевидно, не обладал поэтическим даром, и по его заказу поэты Кристофоро Ландино и Алессандро Браччези написали 10 произведений на латыни, относящихся, по-видимому, к 1480 году. Роман представлен в этих стихах сугубо платоническим. Бернардо Бембо дважды был послом Венецианской республики во Флорентийской . В первый раз он прибыл в город в 1475 году, вскоре после замужества Джиневры, и быстро стал её поклонником. Указывают, будто Джиневра разделяла его чувства, но её сдерживала глубокая религиозность. Судя по стилистическому анализу манеры Леонардо, портрет мог быть написан или хотя бы начат в этот период.

Весной 1476 года Бембо уехал домой в Венецию, чтобы через 2 года вернуться во Флоренцию и остаться там до марта 1480 года, после чего он окончательно возвратился на родину и воссоединился с семьей.

Нанятый им во время пребывания во Флоренции поэт Кристофоро Ландино в своих латинских стихах воспевает платонического поклонника прекрасной новобрачной Джиневры, говоря о том, как ей повезло, что она оказалась предметом поклонения столь замечательного человека, видного члена Венецианского сената, сильного и красивого, сочетающего достоинство и веселие; в другой элегии он хвалит достоинства Бембо: его благоразумие, образованность, мудрость и успехи на должностях в различных городах.

Ещё в одной элегии он весьма проникновенно описывает, насколько бледным, нервничающим и с дрожащим голосом оказывается Бернардо, когда Джиневра, воплощённая грациозность и скромность, сидит рядом с ним и шутит, а затем улыбается ему улыбкой, которая оказывается подобной солнцу после шторма; не преминет Ландино и описать, как Джиневра будет страдать из-за его отъезда, когда Бернардо уедет, чтобы воссоединиться дома с женой и семьёй .

Джиневра и Бернардо расстались не по-доброму. Современники свидетельствуют, что она была разбита его внезапным исчезновением из своей жизни. Ландино указывает, что это сподвигло её углубиться в литературную деятельность. В окончательный год отъезда Бембо (1480) её муж пишет, что она была серьёзно больна. На некоторое время Джиневра избрала добровольное изгнание в сельском поместье, о чём в своем сонете пишет Лоренцо Медичи , сравнивая её с заблудшим агнцем и упоминая всеобщее недовольство её отсутствием. О дальнейших хоть сколь-либо значительных эпизодах в её жизни неизвестно.

Провенанс

Портрет был написан Леонардо во Флоренции и (в отличие от «Моны Лизы») остался там при переезде художника во Францию (с другой стороны, портрет некой дамы по имени «Джиневра» упомянут в инвентории Амбуаза , относящемся к 1500 году, впрочем, это имя было достаточно распространено). После своего создания картина на полтора века теряется из виду.

Учёные предполагают, что хотя портрет мог быть заказан Бембо, скорее всего, он им не владел: например, потому что у него не было средств его выкупить, либо потому что он уже уехал из Флоренции, потеряв свой интерес к Джиневре. Если портрет принадлежал Бембо, то вряд ли он захватил его домой в Венецию, поскольку в описи имущества его сына Пьетро Бембо он не фигурирует. Кроме того, несколько лет спустя Изабелла д"Эсте специально просила Чечилию Галлерани прислать ей свой портрет кисти Леонардо, чтобы она могла посмотреть на какое-нибудь произведение этого художника, а у неё не было бы такой необходимости, если бы другая картина Леонардо находилось у Бембо, которого Изабелла часто навещала . Скорее всего, картина оставалась у Джиневры.

Картина, вероятно, находилась во владении семьи во Флоренции в палаццо на одноимённой виа Бенчи. Род наследников Джиневры угас в 1611 году: она умерла в 1520 году, оставив своё имущество любимому брату Джованни, который скончался тремя годами позже; ему наследовал его старший сын Америго.

Картина могла попасть к Лихтенштейнам в годы Тридцатилетней войны (с которой и связано возвышение этого рода); в 1712 году или даже раньше. Основателем галереи был князь Карл Эйсебиус (1611-1684), страстный коллекционер, любивший небольшие картины кабинетного формата. Красная печать с гербом Лихтенштейнского дома на обороте картины появилась в 1733 году, когда портрет уже находился в коллекции неопределённое время. Согласно ей, картина входила в Fideikommissgalerie следующего князя, Ханса Адама (1657-1712), впрочем, больше любившего полотна барокко . Предполагают, что картину мог купить Карл Эйсебиус или Ханс Адам, так как они оба много путешествовали. К моменту простановки печати коллекция уже перешла в собственность его наследника Йозефа Венцеля .

В Новое время полотно находилось в Лихтенштейнской галерее в Вене. После аншлюса портрет был вывезен Лихтенштейнами из Вены в замок Вадуц . Картина была приобретена в 1967 году вашингтонской Национальной галереей искусства (Ailsa Mellon Bruce Fund) у Франца Иосифа II , владетельного князя Лихтенштейна , попавшего в весьма трудное финансовое положение после войны, за рекордную по тем временам сумму в 5 млн долларов США.

В культуре

• Картина выведена у Тарковского в фильме «Зеркало»:

Напишите отзыв о статье "Портрет Джиневры де Бенчи"

Примечания

1. Martin Kemp. . - Oxford University Press, 2006. - С. 28. - 381 с. - ISBN 0192807250 .
2. Гращенков В.Н. Портрет в итальянской живописи Раннего Возрождения. - М .: Искусство, 1996. - С. 287-289.
3. Виппер Б. Р. . - М .: Искусство, 1977. - Т. II. - С. 74-102.
4. (англ.) . Проверено 21 декабря 2009. . ]
5. Ротенберг Е. . - М .: Искусство, 1996. - С. 31-86.
6. Сонина Т. В. .
7. (рус.) . Проверено 21 декабря 2009. .
8. (англ.) . Проверено 21 декабря 2009. .
9. Аноним. Краткая биография Леонардо да Винчи. // . - СПб, 1900.
10. Simona Cremante. . - Giunti, 2007. - С. 90. - 640 с. - ISBN 9788809038912 .
11. Джорджо Вазари. Жизнь Леонардо да Винчи, живописца и скульптора флорентийского // . - М.-Л., 1933. - Т. II. - С. 89-123.
12. Jennifer Fletcher. Bernardo Bembo and Leonardo"s portrait of Ginevra de"Benci // / Claire J. Farago. - 1999. - Т. 2.
13. (англ.) . Проверено 21 декабря 2009. .
14. Jill Berk Jiminez, Joanna Banham. . - 2001.
15. Carol Kidwell. . - 2004.
16. G. Ellis Burcaw. . - 3 ed.. - AltaMira Press, 1997. - С. 86. - ISBN 0761989269 .
17. Jessica Teisch, Ph.D with Tracy Barr. . - 2005. - С. 215. - ISBN 978-0-7645-7837-3 .

Литература

• Walker, John. Ginevra de’Benci by Leonardo da Vinci // Studies in the History of Art (1967-68). - 1967. - С. 1-38 .
• Brachert, Thomas. A Distinctive Aspect in the Painting Technique of the Ginevra de’Benci and of Leonardo’s Early Works // Studies in the History of Art (1969-70). - 1969. - С. 84-104 .
• Fletcher, Jennifer. // The Burlington Magazine. - Вып. Vol. 131, No. 1041 (Dec., 1989) . - С. 811-816 .
• Gibson, Eric. Leonardo’s "Ginevra de" Benci:" The restoration of a renaissance masterpiece // Apollo. - 1991. - Вып. March . - С. 161- .
• Bull, David. Two Portraits by Leonardo: Ginevra de’Benci and the Lady with an Ermine // Artibus et Historiae. - 1992. - Вып. 25 . - С. 67-83 .
• Garrard, Mary. Leonardo da Vinci: Female Portraits, Female Nature // The Expanding Discourse: Feminism and Art History. - NY, 1992. - С. 58-85 .
• Brown, David Alan. Virtue and Beauty: Leonardo’s Ginevra de" Benci and Renaissance Portraits of Women. - Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2001.

Отрывок, характеризующий Портрет Джиневры де Бенчи

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.

Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.

Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d"infanterie Mariecher resolument l"une contre l"autre sans qu"aucune des deux ceda avant d"etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l"intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.

Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу, я вас прошу, – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.