Некрасов в окопах сталинграда читать полностью. Виктор некрасов
Для человека важно помнить о том, что происходило когда-то, важно ценить подвиги предков, их самоотверженность и храбрость. По этой причине стоит обращать внимание на литературные произведения, которые освещают события военного времени, рассказывают не только об истории страны, но и о переживаниях военных и простых людей. Повесть В. П. Некрасова «В окопах Сталинграда» может быть прочитана и подростком, и взрослым, чтобы ее прочувствовать не нужно каких-то особенных знаний. Она затронет душу каждого, кто прочитает ее.
Сам автор был участником событий, о которых он рассказывает. Некрасов очень реалистично описывает оборону Сталинграда, не преувеличивая и не преуменьшая ничего. Здесь нет излишней храбрости и напыщенности, есть храбрость настоящая, холодная и серьезная, но здесь рассказывается также о тех, кто не был силен духом, такие люди тоже были.
В книге описывается период с июля 1942 года до февраля 1943 года. История рассказана от лица лейтенанта, и его глазами читатель видит войну со всеми ее ужасами. Но при этом хорошо чувствуется настроение и состояние не только офицеров, но и простых солдат, и обычных людей. Кажется, что ты сам становишься участником событий. Повесть не большая по объему, но очень содержательная. Она заставит много переживать и размышлять, а главное – помнить о том, как тяжело было советскому народу защищать свою родину и как важно помнить об этом и ценить мирное небо над головой.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "В окопах Сталинграда" Некрасов Виктор Платонович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба дивизии прислали развернутый план оборонительных работ – вторые рубежи, ремонт дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного клуба. Утром звонили из штаба дивизии приготовиться к встрече фронтового ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее? Мы с Игорем специально даже побрились, постриглись, вымыли головы, заодно постирали трусы и майки и в ожидании, когда они просохнут, лежали на берегу полувысохшей речушки и наблюдали за моими саперами, мастерившими плотики для разведчиков.
Лежали, курили, били друг у друга на спинах жирных, медлительных оводов и смотрели, как мой помкомвзвода, сверкая белым задом и черными пятками, кувыркается в воде, пробуя устойчивость плотика.
Тут-то и является связной штаба Лазаренко. Я еще издали замечаю его. Придерживая рукой хлопающую по спине винтовку, он рысцой бежит через огороды, и по этой рыси я сразу понимаю, что не концертом сейчас пахнет. Опять, должно быть, какой-нибудь поверяющий из армии или фронта… Опять тащись на передовую, показывай оборону, выслушивай замечания. Пропала ночь. И за все инженер отдувайся.
Хуже нет – лежать в обороне. Каждую ночь поверяющий. И у каждого свой вкус. Это уж обязательно. Тому окопы слишком узки, раненых трудно выносить и пулеметы таскать. Тому – слишком широки, осколком заденет. Третьему брустверы низки: надо ноль сорок, а у вас, видите, и двадцати нет. Четвертый приказывает совсем их срыть – демаскируют, мол. Вот и угоди им всем. А дивизионный инженер и бровью не поводит. За две недели один раз только был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал. А я каждый раз заново начинай и выслушивай – руки по швам – нотации командира полка:
«Когда же вы, уважаемый товарищ инженер, научитесь по-человечески окопы рыть?..»
Лазаренко перепрыгивает через забор.
– Ну? В чем дело?
– Начальник штаба до себя кличуть, – сияет он белозубым ртом, вытирая пилоткой взмокший лоб.
– Кого? Меня?
– I вас, i начхiма. Щоб чрез пять минут були, сказав. Нет, значит, не поверяющий.
– А в чем дело, не знаешь?
– А бiс його знае. – Лазаренко пожимает пропотевшими плечами. – Хiба зрозумiеш… Всiх связних розiгнали. Капiтан як раз спати лягли, а тут офiцер связi…
Приходится натягивать на себя мокрые еще трусы и майку и идти в штаб. Командиров взводов тоже вызывают.
Максимова – начальника штаба – нет. Он у командира полка. У штабной землянки командиры спецподразделений, штабники. Из комбатов только Сергиенко – командир третьего батальона. Никто ничего толком не знает. Офицер связи, долговязый лейтенант Зверев, возится с седлом. Сопит, чертыхается, никак не может затянуть подпругу.
– Штадив грузится. Вот и все…
Больше он ничего не знает.
Сергиенко лежит на животе, стругает какую-то щепочку, как всегда, ворчит:
– Только дезокамеру наладили, а тут срывайся, к дьяволу. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…
Белобрысый, с водянистыми глазами Самусев – командир ПТР [противотанковое ружье] презрительно улыбается:
– Что дезокамера… У меня половина людей с такими вот спинами лежит. После прививки. Чуть не по стакану всадили чего-то. Кряхтят, охают…
Сергиенко вздыхает:
– А может, на переформировку, а?
– Ага… – криво улыбается Гоглидзе, разведчик. – Позавчера Севастополь сдали, а он формироваться собрался… Ждут тебя в Ташкенте не дождутся.
Никто ничего не отвечает. На севере все грохочет. Над горизонтом далеко-далеко, прерывисто урча, все туда же, на север, медленно плывут немецкие бомбардировщики.
– На Валуйки прут, сволочи. – Самусев в сердцах сплевывает. – Шестнадцать штук…
– Накрылись, говорят, уже Валуйки, – заявляет Гоглидзе: он всегда все знает.
– Кто это – «говорят».
– В восемьсот пятьдесят втором вчера слышал.
– Много они знают…
– Много или мало, а говорят…
Самусев вздыхает и переворачивается на спину.
– А в общем, зря землянку ты себе рыл, разведчик. Фрицу на память оставишь.
Гоглидзе смеется.
– Верная примета. Точно. Как вырою, так, значит, в поход. Третий уже раз рою, и ни разу переночевать даже не удавалось.
Из майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Гоглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать! Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи – вызвали еще вчера в штадив.
Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.
С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным – инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, – копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.
Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.
Приходят комбаты: коренастый, похожий на породистого бульдога, немолодой уже Каппель – комбат-два, и лихой, с золотым чубом и в залихватски сдвинутой на левую бровь пилотке командир первого батальона Ширяев. В полку у нас его называют Кузьма Крючков.
Оба козыряют: Каппель по-граждански – полусогнутой ладонью вперед, Ширяев с особым кадрово-фронтовым фасоном – разворачивая пальцы кулака у самой пилотки с последними словами доклада.
Максимов встает. Мы тоже.
Мы вынимаем. Максимов разворачивает свою мягкую, замусоленную пальцами пятиверстку. Жирная красная линия ползет через всю карту слева направо, с запада на восток.
– Записывайте маршрут.
Записываем. Маршрут большой – километров на сто. Конечный пункт Ново-Беленькая. Там должны сосредоточиться через шестьдесят часов, то есть через двое с половиной суток.
Максимов выбивает о каблук трубку, ковыряет в ней веточкой, опять набивает табаком.
– Ясна картина?
Никто не отвечает.
– По-моему, ясна. Выступаем в двадцать три ноль-ноль. Первый переход тридцать шесть километров. Дневка в Верхней Дуванке. Идти будем походной колонной. С дозорами и охранением, конечно. Порядок движения узнаете через десять минут у Корсакова. Он сейчас составляет.
Слова у Максимова отточены. В каждом слове звучит каждая буква. Он был бы неплохим диктором.
«Бог ты мой, как трудно быть русским писателем.
Как трудно жить по совести…»
Виктор Некрасов
Виктор Некрасов родился 17 июня 1911 года в г. Киеве в семье врача. До
1914 года жил вместе с матерью за границей (Швейцария, Франция), где мать
сначала училась (Лозанский университет), затем работала в госпитале (Париж). С
1917 года вернулся в Киев.
После окончания средней школы поступает на архитектурный факультет Киевского строительного института, который оканчивает в 1936 г. Одновременно учился в театральной студии при театре русской драмы. Работал актёром и театральным художником в театрах Киева, Владивостока, Кирова и Ростова-на-Дону.
С началом Отечественной войны В. Некрасов отказывается от брони, уходит на фронт, пройдя путь от Ростова до Сталинграда. В автобиографии, написанной за несколько месяцев до смерти, В. Некрасов очень кратко рассказал о своих военных годах: «С августа 1941 года – в армии. Воевал в Сталинграде, на Украине, в Польше. После второго ранения в 1944 году демобилизовался в звании капитана. Награды – медаль «За отвагу» и орден «Красной Звезды». В. Некрасов был на фронте полковым инженером и заместителем командира сапёрного батальона.
В 1945-1947 работал журналистом в киевской газете «Советское искусство». После войны, в 1946 г., в журнале «Знамя» появилось первое художественное произведение Некрасова «В окопах Сталинграда». Эта повесть была одной из первых книг о войне, написанных объективно и правдиво, и принесла писателю подлинную славу. А. Твардовский писал об этой повести: «Это правдивый рассказ о великой победе, складывавшейся из тысяч маленьких…».
Повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда» считается первым литературным произведением «лейтенантской прозы». Один из современников писателя остроумно заметил: «Из «Окопов» Некрасова, как из «Шинели» Гоголя, вышла вся наша честная военная проза».
Некрасов вспоминал: «По непонятным мне причинам Александр Фадеев не очень благосклонно отнёсся к этой повести. Это уже потом мне рассказывал Всеволод Вишневский, который был редактором журнала «Знамя» и опубликовал, и, нужно сказать, без всяких поправок и изменений, повесть. Но дальше, когда случилось совершенно неожиданное для меня событие – она получила Сталинскую премию, – Всеволод Витальевич вызвал меня, закрыл все двери, по-моему, даже выключил телефон и сказал: «Виктор Платонович, вы знаете, какая странная вещь произошла?» (Он сам был членом Комитета по Сталинским премиям). Ведь вчера ночью, на последнем заседании Комитета, Фадеев вашу повесть вычеркнул, а сегодня она появилась». За одну ночь только один человек мог бы вставить повесть в список. Вот этот человек и вставил».
Повесть принесла Некрасову подлинную славу; она переиздана общим тиражом в несколько миллионов экземпляров и переведена на 36 языков. За эту книгу после её прочтения Иосифом Сталиным Виктор Некрасов получил в 1947 году Сталинскую премию. Имя Сталина упоминается в повести только один раз.
Повесть В.П. Некрасова – одно из лучших произведений о войне, впечатляющий рассказ о том, что ему довелось пережить на фронте. После поражения наших войск под Харьковом и отступления полк лейтенанта Керженцева оказывается в Сталинграде, где в сентябре-ноябре 1942 года происходят решающие события в битве за город.
В послесловии к повести «В окопах Сталинграда», написанной через тридцать пять лет после её выхода в свет, он в свойственной ему иронической манере рассказал, как она возникла:
«Второе ранение – в Польше, в Люблине. Киевский окружной госпиталь. Правая рука парализована, пуля задела нерв.
– Вам надо пальцы правой руки приучать к мелким движениям, сказал мне лечащий врач по фамилии Шпак. – Есть у вас любимая девушка? Вот и пишите ей письма ежедневно. Только не левой, а правой рукой. Хорошее упражнение.
Любимой девушки у меня не было, и я, примостившись где-то на склонах спускавшегося из госпиталя к Красному стадиону парка, стал писать о Сталинграде – всё ещё было свежо».
В 1956 г. по повести «В окопах Сталинграда» на Ленинградской киностудии снят был фильм «Солдаты» (автор сценария В. Некрасов, реж. А. Иванов). Фильм специально снимали на чёрно-белую пленку, так как киноповествование о войне и трагедии народа, по замыслу кинематографистов, не стоило показывать в цвете.
В 1958 г. на Московском международном кинофестивале картина получила третью премию за режиссуру. Сам писатель Некрасов, до войны игравший в театре, появился в этой сцене на несколько секунд, сыграв роль пленного солдата.
Картину редко «крутили» в кинотеатрах, а после вынужденной эмиграции писателя и «антисоветчика» Некрасова в 1974 г. во Францию и вовсе «положили на полку». Фильм «Солдаты» вновь появился на большом экране только 9 мая 1991 года.
В 1959 г. Виктор Некрасов пишет повесть «Кира Георгиевна» и выступает в «Литературной газете» с рядом статей о необходимости увековечить память советских людей, расстрелянных фашистами в 1941 г. в Бабьем Яре. Некрасова стали обвинять в организации «массовых сионистских сборищ». И всё-таки памятник в Бабьем Яре был установлен, и в этом немалая заслуга писателя.
В 60-е гг. XX столетия писатель путешествует в Италии, Америки и Франции, впечатления от поездок описаны в серии очерков: «Первое знакомство», «По обе стороны океана», «Месяц во Франции».
После резких выпадов Никиты Хрущева в адрес писателя, в печати появились статьи, обвиняющие Некрасова в «низкопоклонстве» перед Западом. В киевской квартире писателя был произведён обыск, изъяты все печатные материалы, журналы, фотоматериалы и т.д.
В 1974 г. писатель эмигрировал в Париж, после того как был лишён советского гражданства. Имя его стало запретным для печати, а его книги, в том числе «В окопах Сталинграда», изъяты из библиотек. Переиздаваться произведения Некрасова стали лишь в начале 90-х гг.
За границей Виктор Некрасов писал для газет и журналов, для радио, читал лекции о русской литературе. Регулярно вёл передачи на радио «Свобода». Продолжал творческую работу, написал роман «Сталинград» (1981), «Как я стал шевалье» (1986). Последнее произведение Виктора Некрасова – «Маленькая печальная повесть». Умер Виктор Некрасов 3 сентября 1987 в Париже.
Интересно:
Будучи автором лучшей книги о войне «В окопах Сталинграда», после переименования города (это произошло при Хрущёве), Виктор Некрасов, подходил к коллегам в Доме творчества и вызывающе вопрошал: «Вы не читали, случайно, роман «В окопах Волгограда»? – Получив отрицательный ответ, кивал удовлетворенно: – И я не читал...».
Цитата из повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда»:
«…Есть детали, которые запоминаются на всю жизнь. И не только запоминаются. Маленькие, как будто незначительные, они въедаются, впитываются как-то в тебя, начинают прорастать, вырастают во что-то большое, значительное, вбирают в себя всю сущность происходящего, становятся как бы символом.
Я помню одного убитого бойца. Он лежал на спине, раскинув руки, и к губе его прилип окурок. Маленький, ещё дымившийся окурок. И это было страшней всего, что я видел до и после на войне. Страшнее разрушенных городов, распоротых животов, оторванных рук и ног. Раскинутые руки и окурок на губе. Минуту назад была ещё жизнь, мысли, желания. Сейчас – смерть…».
Аудиокниги на флеш-картах
Бек, Александр Альфредович. Новое назначение [Электронный ресурс] : роман / А. А. Бек; читает И. Прудовский. В окопах Сталинграда : повесть, рассказы / В. П. Некрасов; читает В. Антонов. Повести из Записок Лопатина: повести; Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В. Сталине / К. М. Симонов; читают Л. Деркач, А. Борисов. Дневник военных лет / Л. И. Тимофеев; читает И. Прудовский. – Ставрополь: Ставроп. краев. б-ка для слепых и слабовидящих им. В. Маяковского, 2011. – 1 фк., (55 час.45 мин.). – С изд.: БД СКБСС.
Плоскопечатные издания
Великая Отечественная война в русской литературе: Быков В., Воробьёв К., Некрасов В. [Текст]. – М. : Аст, 2003. – 461 с.
Некрасов, В. П. В окопах Сталинграда [Текст] / В. Некрасов. – М. : «Логос» ВОС, 2010. – 467 с. – (Круг чтения. Издание для слабовидящих).
Некрасов, В. П. Маленькая печальная повесть [Текст] : рассказы / В. П. Некрасов. – М. : Известия, 1991. – 512 с. – (Библиотека «Дружбы народов»).
Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба дивизии прислали развернутый план оборонительных работ – вторые рубежи, ремонт дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного клуба. Утром звонили из штаба дивизии приготовиться к встрече фронтового ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее? Мы с Игорем специально даже побрились, постриглись, вымыли головы, заодно постирали трусы и майки и в ожидании, когда они просохнут, лежали на берегу полувысохшей речушки и наблюдали за моими саперами, мастерившими плотики для разведчиков.
Лежали, курили, били друг у друга на спинах жирных, медлительных оводов и смотрели, как мой помкомвзвода, сверкая белым задом и черными пятками, кувыркается в воде, пробуя устойчивость плотика.
Тут-то и является связной штаба Лазаренко. Я еще издали замечаю его. Придерживая рукой хлопающую по спине винтовку, он рысцой бежит через огороды, и по этой рыси я сразу понимаю, что не концертом сейчас пахнет. Опять, должно быть, какой-нибудь поверяющий из армии или фронта… Опять тащись на передовую, показывай оборону, выслушивай замечания. Пропала ночь. И за все инженер отдувайся.
Хуже нет – лежать в обороне. Каждую ночь поверяющий. И у каждого свой вкус. Это уж обязательно. Тому окопы слишком узки, раненых трудно выносить и пулеметы таскать. Тому – слишком широки, осколком заденет. Третьему брустверы низки: надо ноль сорок, а у вас, видите, и двадцати нет. Четвертый приказывает совсем их срыть – демаскируют, мол. Вот и угоди им всем. А дивизионный инженер и бровью не поводит. За две недели один раз только был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал. А я каждый раз заново начинай и выслушивай – руки по швам – нотации командира полка:
«Когда же вы, уважаемый товарищ инженер, научитесь по-человечески окопы рыть?..»
Лазаренко перепрыгивает через забор.
– Ну? В чем дело?
– Начальник штаба до себя кличуть, – сияет он белозубым ртом, вытирая пилоткой взмокший лоб.
– Кого? Меня?
– I вас, i начхiма. Щоб чрез пять минут були, сказав. Нет, значит, не поверяющий.
– А в чем дело, не знаешь?
– А бiс його знае. – Лазаренко пожимает пропотевшими плечами. – Хiба зрозумiеш… Всiх связних розiгнали. Капiтан як раз спати лягли, а тут офiцер связi…
Приходится натягивать на себя мокрые еще трусы и майку и идти в штаб. Командиров взводов тоже вызывают.
Максимова – начальника штаба – нет. Он у командира полка. У штабной землянки командиры спецподразделений, штабники. Из комбатов только Сергиенко – командир третьего батальона. Никто ничего толком не знает. Офицер связи, долговязый лейтенант Зверев, возится с седлом. Сопит, чертыхается, никак не может затянуть подпругу.
– Штадив грузится. Вот и все…
Больше он ничего не знает.
Сергиенко лежит на животе, стругает какую-то щепочку, как всегда, ворчит:
– Только дезокамеру наладили, а тут срывайся, к дьяволу. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…
Белобрысый, с водянистыми глазами Самусев – командир ПТР [противотанковое ружье] презрительно улыбается:
– Что дезокамера… У меня половина людей с такими вот спинами лежит. После прививки. Чуть не по стакану всадили чего-то. Кряхтят, охают…
Сергиенко вздыхает:
– А может, на переформировку, а?
– Ага… – криво улыбается Гоглидзе, разведчик. – Позавчера Севастополь сдали, а он формироваться собрался… Ждут тебя в Ташкенте не дождутся.
Никто ничего не отвечает. На севере все грохочет. Над горизонтом далеко-далеко, прерывисто урча, все туда же, на север, медленно плывут немецкие бомбардировщики.
– На Валуйки прут, сволочи. – Самусев в сердцах сплевывает. – Шестнадцать штук…
– Накрылись, говорят, уже Валуйки, – заявляет Гоглидзе: он всегда все знает.
– Кто это – «говорят».
– В восемьсот пятьдесят втором вчера слышал.
– Много они знают…
– Много или мало, а говорят…
Самусев вздыхает и переворачивается на спину.
– А в общем, зря землянку ты себе рыл, разведчик. Фрицу на память оставишь.
Гоглидзе смеется.
– Верная примета. Точно. Как вырою, так, значит, в поход. Третий уже раз рою, и ни разу переночевать даже не удавалось.
Из майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Гоглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать! Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи – вызвали еще вчера в штадив.
Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.
С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным – инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, – копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.
Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.
Приходят комбаты: коренастый, похожий на породистого бульдога, немолодой уже Каппель – комбат-два, и лихой, с золотым чубом и в залихватски сдвинутой на левую бровь пилотке командир первого батальона Ширяев. В полку у нас его называют Кузьма Крючков.
Оба козыряют: Каппель по-граждански – полусогнутой ладонью вперед, Ширяев с особым кадрово-фронтовым фасоном – разворачивая пальцы кулака у самой пилотки с последними словами доклада.
Максимов встает. Мы тоже.
Мы вынимаем. Максимов разворачивает свою мягкую, замусоленную пальцами пятиверстку. Жирная красная линия ползет через всю карту слева направо, с запада на восток.
– Записывайте маршрут.
Записываем. Маршрут большой – километров на сто. Конечный пункт Ново-Беленькая. Там должны сосредоточиться через шестьдесят часов, то есть через двое с половиной суток.
Максимов выбивает о каблук трубку, ковыряет в ней веточкой, опять набивает табаком.
– Ясна картина?
Никто не отвечает.
– По-моему, ясна. Выступаем в двадцать три ноль-ноль. Первый переход тридцать шесть километров. Дневка в Верхней Дуванке. Идти будем походной колонной. С дозорами и охранением, конечно. Порядок движения узнаете через десять минут у Корсакова. Он сейчас составляет.
Слова у Максимова отточены. В каждом слове звучит каждая буква. Он был бы неплохим диктором.
– Первый батальон останется на месте. Понятно? Будет прикрывать. Предупреждаю – поднять надо все. И чтоб никаких отстающих. Переход большой. Просмотрите обувь, портянки…
Тонкими пальцами придерживая трубку, он выпускает короткие, энергичные струйки дыма. Прищурившись, смотрит на Ширяева.
– У тебя что есть, комбат?
Ширяев встает, одергивает гимнастерку.
– Активных штыков двадцать семь. А всего с ездовыми и больными человек сорок пять.
– Вооружение?
– Два «максима». «Дегтярева» – три. Минометов восьмидесяти двух – три.
– Штук сто.
– А пятидесяти?
– Ни одной. И патронов не очень. По две ленты на станковый и дисков по пять-шесть на ручной.
Ширяев говорит спокойно, не торопясь. Чувствуется, что он волнуется, но старается не показать волнения. На него приятно смотреть. Подтянутый ремень. Плечи развернуты. Крепкие икры. Руки по швам, слегка сжаты в кулаки. Из-за расстегнутого воротника выглядывает голубой треугольник майки. Странно, что Максимов не делает ему замечания.
– Та-ак… – Старательно сложив, Максимов прячет карту в планшетку. Ясно… С тобой останется Керженцев, инженер. Понятно? Продержитесь два дня. Восьмого с наступлением темноты начнете отход.
1
Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба дивизии прислали развернутый план оборонительных работ - вторые рубежи, ремонт дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного клуба. Утром звонили из штаба дивизии приготовиться к встрече фронтового ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее? Мы с Игорем специально даже побрились, постриглись, вымыли головы, заодно постирали трусы и майки и в ожидании, когда они просохнут, лежали на берегу полувысохшей речушки и наблюдали за моими саперами, мастерившими плотики для разведчиков.
Лежали, курили, били друг у друга на спинах жирных, медлительных оводов и смотрели, как мой помкомвзвода, сверкая белым задом и черными пятками, кувыркается в воде, пробуя устойчивость плотика.
Тут-то и является связной штаба Лазаренко. Я еще издали замечаю его. Придерживая рукой хлопающую по спине винтовку, он рысцой бежит через огороды, и по этой рыси я сразу понимаю, что не концертом сейчас пахнет. Опять, должно быть, какой-нибудь поверяющий из армии или фронта… Опять тащись на передовую, показывай оборону, выслушивай замечания. Пропала ночь. И за все инженер отдувайся.
Хуже нет - лежать в обороне. Каждую ночь поверяющий. И у каждого свой вкус. Это уж обязательно. Тому окопы слишком узки, раненых трудно выносить и пулеметы таскать. Тому - слишком широки, осколком заденет. Третьему брустверы низки: надо ноль сорок, а у вас, видите, и двадцати нет. Четвертый приказывает совсем их срыть - демаскируют, мол. Вот и угоди им всем. А дивизионный инженер и бровью не поводит. За две недели один раз только был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал. А я каждый раз заново начинай и выслушивай - руки по швам - нотации командира полка: «Когда же вы, уважаемый товарищ инженер, научитесь по-человечески окопы рыть?..»
Лазаренко перепрыгивает через забор.
Ну? В чем дело?
Начальник штаба до себя кличуть, - сияет он белозубым ртом, вытирая пилоткой взмокший лоб.
Кого? Меня?
I вас, i начхiма. Щоб чрез пять минут були, сказав. Нет, значит, не поверяющий.
А в чем дело, не знаешь?
А бiс його знае. - Лазаренко пожимает пропотевшими плечами. - Хiба зрозумiеш… Всiх связних розiгнали. Капiтан як раз спати лягли, а тут офiцер связi…
Приходится натягивать на себя мокрые еще трусы и майку и идти в штаб. Командиров взводов тоже вызывают.
Максимова - начальника штаба - нет. Он у командира полка. У штабной землянки командиры спецподразделений, штабники. Из комбатов только Сергиенко - командир третьего батальона. Никто ничего толком не знает. Офицер связи, долговязый лейтенант Зверев, возится с седлом. Сопит, чертыхается, никак не может затянуть подпругу.
Штадив грузится. Вот и все…
Больше он ничего не знает.
Сергиенко лежит на животе, стругает какую-то щепочку, как всегда, ворчит:
Только дезокамеру наладили, а тут срывайся, к дьяволу. Жизнь солдатская, будь она проклята! Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…
Белобрысый, с водянистыми глазами Самусев - командир ПТР презрительно улыбается:
Что дезокамера… У меня половина людей с такими вот спинами лежит. После прививки. Чуть не по стакану всадили чего-то. Кряхтят, охают…
Сергиенко вздыхает:
А может, на переформировку, а?
Ага… - криво улыбается Гоглидзе, разведчик. - Позавчера Севастополь сдали, а он формироваться собрался… Ждут тебя в Ташкенте не дождутся.
Никто ничего не отвечает. На севере все грохочет. Над горизонтом далеко-далеко, прерывисто урча, все туда же, на север, медленно плывут немецкие бомбардировщики.
На Валуйки прут, сволочи. - Самусев в сердцах сплевывает. - Шестнадцать штук…
Накрылись, говорят, уже Валуйки, - заявляет Гоглидзе: он всегда все знает.
Кто это - «говорят».
В восемьсот пятьдесят втором вчера слышал.
Много они знают…
Много или мало, а говорят…
Самусев вздыхает и переворачивается на спину.
А в общем, зря землянку ты себе рыл, разведчик. Фрицу на память оставишь.
Гоглидзе смеется.
Верная примета. Точно. Как вырою, так, значит, в поход. Третий уже раз рою, и ни разу переночевать даже не удавалось.
Из майоровой землянки вылезает Максимов. Прямыми, точно на параде, шагами подходит к нам. По этой походке его можно узнать за километр. Он явно не в духе. У Игоря, оказывается, расстегнуты гимнастерка и карман. У Гоглидзе не хватает одного кубика. Сколько раз нужно об этом напоминать! Спрашивает, кого не хватает. Нет двух комбатов и начальника связи - вызвали еще вчера в штадив.
Ничего больше не говорит, садится на край траншеи. Подтянутый, сухой, как всегда застегнутый на все пуговицы. Попыхивает трубкой с головой Мефистофеля. На нас не смотрит.
С его приходом все умолкают. Чтобы не казаться праздным - инстинктивное желание в присутствии начальника штаба выглядеть занятым, - копошатся в планшетках, что-то ищут в карманах.
Над горизонтом проплывает вторая партия немецких бомбардировщиков.
Приходят комбаты: коренастый, похожий на породистого бульдога, немолодой уже Каппель - комбат-два, и лихой, с золотым чубом и в залихватски сдвинутой на левую бровь пилотке командир первого батальона Ширяев. В полку у нас его называют Кузьма Крючков.
Оба козыряют: Каппель по-граждански - полусогнутой ладонью вперед, Ширяев с особым кадрово-фронтовым фасоном - разворачивая пальцы кулака у самой пилотки с последними словами доклада.
