Несколько слов о патриотизме Гоголя…. Николай гоголь - о русском единстве и украинстве

Каждый народ и каждая нация имеют свое высшее предназначение в мире и свое место в мировой истории. Но ни один народ в этом падшем земном существовании не исполняет в полной мере возложенный на него Богом долг, потому что духовно больны не только отдельные люди, но и целые нации. Русский народ в силу значительности людских ресурсов и обширности территорий, собственной разбросанности, а также врожденного добродушия страдает чрезмерной пластичностью, аморфностью, размытостью национального самосознания, не ощущая своего величия в силу собственной огромности. Народы, занимающие более скромные пространства, особенно так называемые «буферные зоны», отличаются большей собранностью и цельностью в известном смысле, но имеют свой недуг - ощущение собственной национальной исключительности, тот самый национализм, который, что ни говорите, свидетельствует-таки о некоем тщательно скрываемом от самих себя «комплексе неполноценности». Мнимая ущербность заставляет кричать о своем грандиозном значении и заявлять во всеуслышание о чрезвычайной самобытности народа, его «незалежности», «самостийности» и т.п.

В критические годы исторических смут и переломов, естественно, все болезни обостряются. В такие времена мы, русские, особенно склонны впадать в слепое подражательство и горячее самоотрицание (вспомним, например, наши катастрофические 1990-е годы). Некая неизвестная современница Н.В. Гоголя между прочим вспоминает остроумное замечание писателя, которое, к сожалению, продолжает быть актуальным и по сию пору: «Француз играет, немец мечтает, англичанин живет, а русский обезьянствует» . И еще одно высказывание Гоголя в этой связи, которое приводит его биограф И.А. Кулиш: «По поводу разносчика, забросавшего комнату товарами, он сказал: ""Так и мы накупили всякой всячины у Европы и теперь не знаем куда девать""» .

Украина тоже периодически обуреваема приступами своего духовного недуга. Так, в послереволюционные годы украинский национализм, что называется, расцвел махровым цветом. Тогда радикально настроенные малороссы наступали, например, на священный язык нашей церкви, переводили службы с церковнославянского на украинский. На Всероссийском церковном Соборе в 1917 г., как вспоминает митрополит Евлогий (Георгиевский) в своем труде «Путь моей жизни», когда члены Собора отвергли вопрос о переводе богослужения, это вызывало бурное негодование украинцев: «Они стояли за перевод независимо от соображений эстетики. Их не коробил возглас «Грегочи [правильно регочи. - М. К.-Е.], Дивко Непросватанная» вместо «Радуйся, Невесто Неневестная»» .

Случай, конечно, анекдотический, но симптоматичный, указывающий на извращение и вырождение национального чувства, если оно сопровождается самоупоением и презрением к иным - даже близко родственным - народам. Как справедливо замечает наш великий русский философ И.А. Ильин, «национальная гордость не должна вырождаться в тупое самомнение и плоское самодовольство, она не должна внушать народу манию величия» .

Любовь к родине иррациональна в основе своей, это чувство, которое «уходит корнями в глубину человеческого бессознательного, в жилище инстинкта и страстей», соответственно, подчинение чьего бы то ни было патриотического чувства, тем более чувства гения, политическим запросам современности, абсурдно потому, что «... никто не может предписать другому человеку его родину - ни воспитатели, ни друзья, ни общественное мнение, ни государственная власть, ибо любить и радоваться, и творить по предписанию вообще невозможно» . Еще более нелепо навязывать что-то кому-то вопреки очевидности. Таковой очевидностью являются сочинения и самая жизнь нашего многострадального писателя Гоголя, которого сделали разменной фигурой в позорной политической игре прозападно настроенных украинских интриганов.

Нынешняя, развивающаяся, так сказать, фанатизация национального чувства разрушает культурные традиции и систему нравственных ценностей, приводит народ в духовный тупик. Враги и друзья, герои и предатели меняются местами в иерархии национальной жизни. Вот и в наши смутные времена, когда мы видим новый взрыв украинского национализма, не имеющего пределов еще и в связи с крайним безволием и угодливостью российских государственных структур, гетман Мазепа и Степан Бандера из гнусных предателей перекрашены в патриотов Украины, убийц-оуновцев чтят как героев. Но вот украинские власти задумались, как быть с литературным-то Олимпом? Его-то тоже надо идеологически выстроить! И тут возникли некоторые затруднения - когда обратили свой горящий фанатичным огнем взор на Гоголя: и обойти никак нельзя, и встроить с легкостью в новую идеологическую модель нелегко. Долго колебались.

В 1990-е годы, как замечает наш известнейший гоголевед В.А. Воропаев, Гоголь то считался на Украине неблагонадежным писателем, сомнительной фигурой, то тайным украинофилом. В конце концов власти возвели его на пьедестал в качестве классика уже украинской литературы, подтвердив это смелое заявление в числе прочего переводом повести «Тарас Бульба» на украинский. Вообще-то переводить классические произведения на другие языки можно и должно. Но они в своем переводе действовали весьма вольно: слово «русский» заменили на «украинский», «казацкий» и «наш». Конечно, повесть от этого значительно измельчала, исчез исполинский масштаб, эпическая былинная мощь героев, но это уже никого не волновало.

Однако эти новейшие украинские метаморфозы, напоминающие по абсурдности приключения носа майора Ковалева, заставляют все-таки задуматься: каково значение Украины и украинской культуры в творчестве Гоголя и как он мыслил соотношение украинской и русской культурных традиций внутри великого имперского монолита. (О том, чтобы Украина вернулась во времена ее существования, например, до Богдана Хмельницкого, нам представляется, Гоголь просто помыслить не мог. Он жил в государстве, в состав которого входили Великороссия, Малороссия, Белоруссия, Польша, Финляндия, помимо прочих земель, и имел соответствующее мироощущение).

Как известно, родился и вырос Николай Васильевич Гоголь на Полтавщине. Украинский язык и украинская литература питали и вскармливали его впечатлительную душу своими живительными токами. С украинской литературной традицией будущий писатель соприкасался самым непосредственным образом. Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский - отец писателя - был украинским драматургом. Его комедия «Собака-вiвця» известна в пересказе. Пьеса «Простак, або хитрощi жiнки, перехитренi москалем» дошла до нас. Ее комедийная структура впоследствии нашла отражение в комедии Гоголя-сына «Игроки». В.А. Гоголь-Яновский писал пьесы и по-русски - в классицистическом духе - сохранился отрывок одной из них. Кстати, прапрадед Гоголя - Василий Танский - тоже был комедиографом, писал интермедии на украинском языке. Не прослеживается ли здесь некая закономерность: прапрадед писал только по-украински, отец - двуязычен, сын сочинял только по-русски. И что же? Василия Танского не знает практически никто, Гоголь-отец известен узкому кругу специалистов, Гоголя-сына знает весь мир.

Дома в семействе Гоголей-Яновских говорили по-украински. Но письма родным, маменьке Гоголь с детства писал по-русски. Уже в Нежинском лицее он жаждал большого русского мира, мечтал о Петербурге.

Нам скажут, ну, как же, там, в холодной Северной Пальмире, он думал и грезил о р i дной Украине, написал «Вечера на хуторе близ Диканьки», целиком посвященные украинской жизни! Да, факт неопровержимый, написал. Но почему? С одной стороны, конечно, ностальгия некоторая была, тем более что Гоголь никак не мог достойно устроиться в Петербурге, неопределенность положения всегда тягостна. К тому же мы так созданы, что былое обычно кажется нам прекрасным. Но был и еще один важный момент. Приехав в Петербург, юный провинциал с удивлением обнаружил, что Украина в моде, сведения о ней востребованы, она интересна читающей публике. Еще в начале XIX века было опубликовано «Путешествие в Малороссию» (1803) П.И. Шаликова, через год его же «Другое путешествие в Малороссию», в Москве и Петербурге получили распространение «Письма из Малороссии, писанные Алексеем Левшиным» (1816), в 1820-е годы появились различные сочинения об Украине - повести О.Сомова, А.Погорельского, романы В.Нарежного, думы и поэмы К.Рылеева, в 1817 г. увидел свет роман Ф.Глинки «Зинобий Богдан Хмельницкий» и так далее. В 1828 г. написана пушкинская «Полтава», в 1829 г. Пушкин задумал научный труд «История Украины». Всеобщее внимание привлекали этнографические и фольклорные материалы, собранные на Украине (сборник украинских песен М.Максимовича и др.). Вызывало интерес и творчество украинских писателей - их сочинения публиковали в столичных журналах в переводах и на родном языке. В 1830-е гг. Е.Гребёнка пытался организовать некое подобие украинского приложения к журналу «Отечественные записки». В 1834 г. в Ученых записках Московского университета было помещено выступление И.Срезневского в защиту украинского языка «Взгляд на памятники украинской народной словесности».

Таким образом, Гоголь с его свежим запасом украинских впечатлений пришелся как нельзя более ко двору. А он обладал такой национальной чертой, как практический смысл и житейская хватка. Да и знал Гоголь украинскую жизнь превосходно, в деталях и подробностях, а русскую действительность надо было еще осваивать, набираться опыта. И он написал свои блистательные «Вечера на хуторе близ Диканьки» от имени пасечника Рудого Панька и других рассказчиков.

В «Вечерах» оживают юмористические типы народного малоросского театра и польского вертепа - клирик-волокита, злая баба-ведьма, медлительный и глупый казак-тугодум, смелый и бравый парубок, длиннобородый москаль и прочее. Вот картина из «Сорочинской ярмарки». Юная красавица Параска с отцом Солопием Черевиком озирает бурную ярмарочную жизнь: «...ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою…» . На этом фраза обрывается. Мы обижаемся на москаля-бородача-кацапа? Нисколько! Мы смеемся над москалем, но не меньше смеемся и над тугодумом Солопием и над его достойной супругой Хиврей, и над влюбленным поповичем Афанасием Ивановичем. Все охвачены единой стихией юмора, добродушного комизма. Мы с удовольствием смеемся и над самими собой. Цветущая и многоликая, сочная и колоритная, «поющая и пляшущая» Украина - как она для русского сердца близка и дорога! Есть в «Вечерах» и немало малороссианизмов, есть даже словарик для читателей, но какой во всем такт и мера, какой яркой и самобытной делают украинизмы прозу молодого Гоголя. Как мы богаты вместе!

А далее шагает Гоголь семимильными шагами. Из хутора в уездный городок Миргород (цикл повестей «Миргород»), из Миргорода в Петербург (петербургские повести), из Петербурга в Европу, в прекрасный Рим, а оттуда вновь и вновь озирает он громаду России. И этот могучий ход не был чем-то надуманным, становление происходило естественно, органично. Впрочем, для Гоголя даже и проблемы-то такой не было - кем себя ощущать и на каком языке писать. Близкая приятельница Гоголя, известная А.О. Смирнова-Россет, побудила его как-то задуматься об этом. В ответ на ее письмо Гоголь размышляет: «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве» . Вот каким видел Гоголь союз Украины и России - как нечто гармоничное и совершенное, прекраснейшее в мире.

Теперь относительно языка. Широко известно, каким гонениям русский язык в наше время подвергается на Украине. Он последовательно выводится из всех сфер жизни. По утверждению известного украинского русиста профессора Л.Синельниковой, заведующей кафедрой русского языкознания и коммуникативных технологий Луганского национального университета имени Тараса Шевченко, страна на пороге гуманитарной катастрофы. Современная молодежь не знает ни русского, ни украинского. За основу изучения украинского взято «деловое говорение», которое, конечно, не раскрывает все богатство языка. Нет системы изучения русского языка, нет серьезного сопоставительного изучения славянских языков, из учебного плана исчезли дисциплины истории языка. Л.Синельникова рассказывает: «Сегодня ведь русский вообще не имеет никакого статуса. У нас есть специализированные английские, немецкие, польские школы. Но нет ни одной школы с углубленным изучением русского!» . Опять-таки наш великий советчик и наставник Гоголь дает четкие указания: на главном месте должен быть русский язык. Это справедливо в отношении уже первого цикла повестей. Несмотря на немалое количество украинизмов в языке «Вечеров», даже и в них очевидна установка автора на российского читателя.

Как выявил еще советский гоголевед Н.Л. Степанов, в «Вечерах» хотя и есть небольшое количество украинских слов и оборотов, «но нигде украинизмы не нарушают и не оттеняют основного для повестей русского языка, его грамматического строя и основного словарного фонда, только лишь острее и ярче выделяясь на его фоне. Во втором издании «Вечеров» (а затем и в последних их переизданиях) Гоголь еще более сократил количество украинизмов как в синтаксисе, так и в словаре своих повестей» . Интересно, что у персонажей повести «Ночь перед рождеством» - запорожских казаков и кузнеца Вакулы - также есть определенные представления о иерархии языков, их общественной роли и, так сказать, государственном статусе. Когда Вакула оказывается среди запорожцев, то в разговоре с ними оценивается и значение русского языка: « - Что же, земляк, - сказал, приосанясь, запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, - што балшой город?

Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть выше сего, он знал и сам грамотный язык.

Губерния знатная! - отвечал он равнодушно. - Нечего сказать: домы балшущие, картины висят скрозь важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция!

Запорожцы услышавшие кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное» .

Дополняет картину и сцена с царицей. Запорожец объясняет Екатерине, отвечая на ее вопрос о семейной жизни запорожцев: « - Як же, мамо! Ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, - отвечал тот самый запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием. ""Хитрый народ! - подумал он сам в себе, - верно недаром он это делает"".» . Итак, русский язык - ""грамотный"", владеть им почетно, достойно уважения, это язык великой империи, это прекрасно понимают простые гоголевские казаки, но не хотят понимать современные украинские политики.

Таким образом, уже первый прозаический цикл наглядно показывает важнейшую тенденцию творчества писателя - стремление войти в большую русскую культуру. Как утверждает все тот же Н.Л. Степанов, если в «Вечерах» «Гоголь еще нередко пользовался оборотами и конструкциями украинской речи», то «уже после «Миргорода» он почти полностью отказался от этого, обращаясь к нормам русского литературного языка» .

Гоголь не раз вполне определенно высказывает свою принципиальную и твердую позицию в этом отношении. Вот, например, известный разговор Гоголя с земляком филологом О.М. Бодянским. Читаем в воспоминаниях приятеля писателя по Нежинскому лицею Г.П. Данилевского: Гоголь размышлял о современных ему новых русских поэтах, утверждал, что «застал богатые всходы...» - «А Шевченко?» - спросил Бодянский. …«Хорошо, что и говорить, - ответил Гоголь: - только не обидьтесь, друг мой... вы - его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления...»... «Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? - с негодованием возразил Боднянский; - это постороннее. Скажите о таланте, о его поэзии…» - «Дегтю много, - негромко, но прямо проговорил Гоголь; - и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык...» Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, - сказал он, - надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня - язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!» - «Да какой же это Жасмен? - крикнул Бодянский. - Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!» - «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, <...> нетленная поэзия правды, добра и красоты. <...> Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий пишущий теперь должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово...». . То есть эти националистические амбиции - род духовного недуга осуетившихся людей, та мелкая низменная страсть, которую необходимо отвергнуть пред очами Божиими, постигая высшую волю Создателя, желающего единения во имя великой цели, а не разобщения во имя племенных, несущественных, по мнению писателя, различий. Писать по-русски, таким образом, - христианский долг вообще славянина, по мнению Гоголя. Однако, заметим кстати, что когда впоследствии Данилевский передавал мнение Гоголя землякам, они неизменно выражали досаду и объясняли все политическим соображениями.

Почему же именно русский язык Гоголь считал главным и высшим для славян? Ответ находим в письме его к К.С. Аксакову от 29 ноября 1842 года, где он призывает Константина Сергеевича начать углубленное изучение русского языка: «Пред вами громада - русский язык! Наслажденье глубокое зовет вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его и изловить чудные законы его, в которых, как в великолепном создании мира, отразился Предвечный Отец и на котором должна загреметь вселенная хвалой Ему». . Итак, русский язык вмещает в себя неизмеримые богатства, он бесконечен и, самое главное, глубинно связан с Божественным Логосом, богодухновенен, и в этом залог его будущей славы. Недаром в «Мертвых душах» Гоголь говорит о том, что русское слово «кипит» и «животрепещет», в нем жизнетворческая мощь, исходящая от престола Божества. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь высказывает такую мысль: возвращение к родному языку и постижение его - «беспредельного», «живого, как жизнь» есть путь к освобождению от чуждых влияний и обретению самих себя: «...нужно было, чтобы выболтали мы на чужеземных наречьях всю дрянь, какая ни пристала к нам вместе с чужеземным образованьем, чтобы все те неясные звуки, неточные названия вещей - дети мыслей невыяснившихся и сбивчивых, которые потемняют языки, - не посмели бы помрачить младенческой ясности нашего языка и возвратились бы мы к нему уже готовые мыслить и жить своим умом, а не чужеземным» . Писатель верит, что «выкуется иная, сильнейшая речь», и русская поэзия «вызовет нам нашу Россию - нашу русскую Россию: не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине» . А мы разве чувствуем, что мы дома, не в чужой ли, не в чуждой ли русскому духу среде мы живем? Как актуально все это звучит сейчас, не правда ли? Не возникает ли и у нас ощущение, что нам навязывают несоответствующие нашему национальному духу представления, прививают чужую душу? И не тоскуем ли мы о нашем истинном, о нашем необъятном и богатейшем языке в самых его самобытных и чистых проявлениях? И не созвучна ли гоголевскому чувству наша сострадательная любовь к пораженному многими духовными недугами отечеству? И не надо ли нам у Гоголя поучиться, как любить Россию?

Нам представляется, что само соотношение названий - Малороссия и Великороссия - определяет и значение их в жизни Гоголя: малая родина и великая общая для всех родина - Россия. Еще в 1836 году Гоголь пишет В.А. Жуковскому из Гамбурга: «...мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России». . В 1837 году писатель исповедуется М.П. Погодину: «...или я не люблю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли!» .

В то же время Гоголь горячо любит и свою родную Украину, но - в таком домашнем плане, этнографически-бытовом смысле. Часто в Петербурге собираются нежинцы и - шире - украинское землячество, поют малоросские песни, едят вареники, голубцы и паленицы. Гоголь - частый участник этих собраний. Так, вместе с земляком М. Щепкиным, они «перебирали и обычаи, и одежду малороссиян, и наконец, их кухню» , сияя при этом улыбками. Любовь к малой родине у Гоголя земная, она ограничена миром земных радостей, утешений и представлений. Особую роль в этом плане играет отношение Гоголя к пирам, которое определенно соотносится с духом жизни запорожцев, стилем жизни украинского казачества. Писатель отмечает такую особенность украинской культуры: преизобильные пиры как проявление буйного духа сечевиков. Он пишет в статье «Взгляд на составление Малороссии» (1834): «…они [запорожцы. - М. К.-Е.] не налагали на себя никаких постов; не обуздывали себя воздержанием и умерщвлением плоти; были неукротимы, как их днепровские пороги, и в своих неистовых пиршествах и бражничестве позабывали весь мир» . Для самого Гоголя в молодые годы, по дружному свидетельству друзей и приятелей, была характерна страсть к пиршествам. А.С. Данилевский (в записи В.И.Шенрока) вспоминает, что Гоголь в шутку называл парижские кафе «храмами», а обеды «жертвоприношениями», и весьма заботился о них . И.Ф.Золотарев тоже отмечает в числе особенностей писателя «чрезвычайный аппетит». «Бывало, зайдем мы, - рассказывал Золотарев, - в какую-нибудь тратторию обедать; и Гоголь покушает плотно, обед уже кончен. Вдруг входит новый посетитель и заказывает себе кушанье. Аппетит Гоголя вновь разгорается, и он, несмотря на то, что только что пообедал, заказывает себе или то же кушанье, или что-нибудь другое». .

Любопытный итальянский эпизод вспоминает в этой связи М.П.Погодин. Наслушавшись жалоб Гоголя на плохой аппетит и желудочные недуги, он сказал об этом Бруни. Тот, расхохотавшись, заверил, что они - русские художники - ходят смотреть на писателя за обедом для возбуждения в себе аппетита, т.к. он ест за четверых, и пригласил друзей Гоголя в тратторию Фалькони. Те стали свидетелями следующей сцены: «К шести часам, слышим, действительно, является Гоголь… Он садится за стол и приказывает: макарон, сыру, масла, уксусу, сахару, горчицы, равиолы, броккали… Мальчуганы начинают бегать и носить к нему то то, то другое. Гоголь, с сияющим лицом, принимает все из их рук за столом, в полном удовольствии, и распоряжается: раскладывает перед собой все припасы, - груды перед ним возвышаются всякой зелени, куча стклянок со всякими жидкостями, все в цветах, лаврах и миртах. Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло, которое тотчас расплывается, посыпает сыром, становится в позу, как жрец, готовящийся совершить жертвоприношение, берет ножик и начинает разрезывать…» На веселые крики вбежавших приятелей Гоголь отвечал с досадой: «Ну, что вы кричите, разумеется, у меня аппетита настоящего нет. Это аппетит искусственный, я нарочно стараюсь возбудить его чем-нибудь, да черта с два, возбужу, как бы не так! Буду есть, да нехотя, и все как будто ничего не ел. Садитесь же лучше со мной; я вас угощу». - «Ну, так угости. Мы хоть и пообедали, но твои искусственные приготовления такие аппетитные…» - «Чего же вы хотите? Эй, камериере, принеси!» - и пошел, и пошел: agrodolce, di cigno, pelustro, testa di suppa inglese, moscatello, и пр., и пр. Началось пирование, очень веселое. Гоголь уписывал за четверых и все доказывал, что это так, что это ничего не значит, и желудок у него расстроен» . Не напоминает ли все это необузданные пированья сечевиков? И само исключительное плодородие украинской земли не формирует ли так или иначе культ «изобилия плодов земных»? Вспомним, что в последние годы жизни, когда у писателя обострилось ощущение своего профетического призвания и он чувствовал себя выразителем высшего начала русской жизни, заметен и его переход от изобилия к скромному столу, а в последние месяцы жизни - к строжайшему аскетизму.

Вообще в бытовых отношениях Гоголь истинный малоросс: с лукавинкой, с хитрецой, с отличной житейской хваткой. Характер устных юмористических рассказов писателя также чисто украинский. Есть множество воспоминаний об этих юмористических выступлениях Гоголя в кругу друзей. С.Т. Аксаков в мемуарном очерке «История моего знакомства с Гоголем» размышляет: «Вообще в его шутках было очень много оригинальных приемов, выражений, складу и того особенного юмора, который составляет исключительную собственность малороссов; передать их невозможно. Впоследствии бесчисленными опытами убедился, что повторение гоголевых слов, от которых слушатели валялись со смеху, когда он сам их произносил, - не производило ни малейшего эффекта, когда говорил я или кто-нибудь другой» . Вот, например, Аксаков описывает совместную с Гоголем поездку. Всю дорогу писатель ужасно смешил семейство Аксаковых. Сергей Тимофеевич пересказывает шутки Гоголя по поводу их приключений в трактире (в котлетах обнаружились волосы), но на бумаге они вызывают улыбку - не более, в исполнении же Гоголя вызывали непрерывный хохот. «Картина была очень забавная, а шутки Гоголя придали столько комического этому приключению, что несколько минут мы хохотали, как безумные. <...> Предположения Гоголя были одно другого смешнее. Между прочим, он говорил с своим неподражаемым малороссийским юмором, что ""верно, повар был пьян и не выспался, что его разбудили и что он с досады рвал на себе волосы, когда готовили котлеты; а может быть, он и не пьян и очень добрый человек, а был болен недавно лихорадкой, отчего у него лезли волосы, которые и падали на кушанье, когда он приготовлял его, потряхивая своими белокурыми кудрями""». . Эта «непередаваемость» украинского юмора известна и сейчас. Мне, например, помнится такой эпизод: я сопровождала батюшку - родом с Западной Украины - в дом, где он должен был крестить мальчика. Всю дорогу я хохотала непрерывно, но пересказ этих по-видимости самых простых, обыденных фраз не дает никакого представления о наполнявшей их комической стихии.

Итак, с одной стороны, Гоголю свойственны специфически украинские черты в житейских отношениях, бытовом обиходе. С другой, он рано начал осознавать себя представителем русского мира. Например, вовсе не желал слыть каким-нибудь «добрым славным хохлом». Интересен в этом отношении маленький эпизод с участием земляка писателя И.В. Капниста. Тот представлял Гоголя М.Н. Муравьеву следующим образом: «Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя.» . Эти слова вызвали у Гоголя явное недовольство, досаду, настроение его резко изменилось. Он жестко ответил на вежливые слова Муравьева и, ни с кем не простившись, тотчас покинул дом Капниста.

Интересно в этом плане и восприятие Гоголем украинской песни. Любовь Гоголя к украинской песне общеизвестна. Он собирал песни, любил их слушать, желал «упиться» ими. (К слову, скажите, да кто же не любит чудесные, гармонично-лирические украинские песни? Мы все их любим!) Однако, в украинской песне он видит более всего отражение быта, нравов, истории малороссов. В 1834 г. в «Журнале министерства народного просвещения» была опубликована статья «О малороссийских песнях», написанная Гоголем по заказу министра просвещения С.С. Уварова в связи с выходом в свет материалов по истории, этнографии и фольклору Украины - «Запорожской старины» И.И. Срезневского. Статья «О малороссийских песнях» близка статье «Взгляд на состояние Малороссии», возможно, являлась частью труда Гоголя по истории Украины. Как раз в 1834 г. в январе Гоголь пишет Погодину, что весь погружен в написание капитальных трудов по истории Малороссии.

Статья Гоголя об украинских песнях - это гимн, она сама как песня, он воспевает необыкновенное музыкальное разнообразие украинского песенного фольклора, страстно-драматическое звучание, отражающее «минувшие страдания» «беззащитной Малороссии», отмечает чрезвычайную музыкальную выразительность и мелодичность песен, связанную с особенностями украинского стихосложения. Однако и в статье, целиком посвященной украинской песне, он не удерживается от сравнения ее с русской песней: «Русская заунывная музыка выражает, как справедливо заметил М.Максимович, забвение жизни: она стремится уйти от нее и заглушить вседневные нужды и заботы; но в малороссийских песнях она слилась с жизнью: звуки ее так живы, что, кажется, не звучат, а говорят, - говорят словами, выговаривают речи, и каждое слово этой яркой речи проходит душу» В этой еще ранней работе - Гоголю еще только в это время 25 лет - он уже усматривает важнейшее различие в мирочувствии русских и малороссов: буйство земных страстей в украинском мировосприятии и устремленность к высшему началу в русской национальной стихии.

В этой связи интересно, что в «Мертвых душах» он размышляет почему-то не о малоросской народной песне, столь им любимой, а слышится ему русская песня, отразившая всю ширь неуспокоенной и томящейся духовной жаждой русской земли: «Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца?» . В «Мертвых душах» писатель задает вопросы, а в «Выбранных местах из переписки с друзьями» на них отвечает, писатель объясняет, в чем неотразимая притягательность русской песни, в чем ее сила. Она в ее горней устремленности, в жажде высшего, небесного, надмирного: «Еще доселе загадка - этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях, несется куды-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемой желанием лучшей отчизны, по которой тоскует со дня создания своего человек» .

Таким образом, писатель подходит к важнейшей, стержневой, можно сказать, черте национальной нашей стихии (даже характером нашу природу не назовешь - слишком безгранична, как будто неопределенно-размыта в силу огромности) - внутренней свободе. Суть этого удивительного свойства и заключается, по глубокому убеждению писателя, в этом неврастании в земную жизнь, неукорененности в ограниченном кругу быта, земного благополучия и, как сейчас принято говорить, комфорта, в полагании цели земной жизни за ее пределами, в неутомимой жажде познания Бога. Эта мысль звучит в финале поэмы «Мертвые души», в знаменитом лирическом отступлении о птице-тройке, состоящем, как известно, из лирических вопросов и восклицаний: «Русь! Куда же несешься ты, дай ответ! Не дает ответа».. Однако ответ дает сам же Гоголь в «Развязке ""Ревизора""» (1846): «Дружно докажем всему свету, что в Русской земле все, что ни есть, от мала до велика, стремится служить Тому же, Кому все должно служить что ни есть на всей земле, несется туда же, кверху, к Верховной вечной красоте!» .

По мере углубления духовно-религиозных поисков Гоголь все более и более прикипает к русской земле. Одно время он, например, был страстно увлечен Италией, Римом, которые он называл «рай», «душенька моя Италия», «родина». Он любил Италию за чудесную красоту «див природы» и «див искусства». Однако это была чисто эстетическая любовь - любование. Она не насыщала в полной мере душу Гоголя, поэтому в Риме он и пишет свою знаменитую поэму о России – духовной скиталице - «Мертвые души». Самая жгучая и сильная его любовь - к России.

Любовь к России становится мерилом духовной зрелости писателя, свидетельствует о направлении и напряженности его духовного поиска. Именно мучительная и жертвенная любовь Гоголя к России и привела его к безвременной смерти - он надорвался, взвалив на себя «борьбу всего народа» (И.С. Тургенев).

Все более и более Гоголь понимает особое высшее назначение России, которую не случайно он называет в «Мертвых душах» именно Русью, а Русь наша, как известно, святая. Это ее высшее назначение - торить путь к Горнему Иерусалиму. Россия - она надмирная, это предградие отечества небесного. По мысли писателя, «высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово Евангельское, возводящее к совершенству человека» . Вспоминая евангельскую притчу о сеятеле, Гоголь продолжает: «Эта добрая почва - русская восприимчивая природа. Хорошо взлелеянные в сердце семена Христовы дали все лучшее, что ни есть в русском характере» . Итак, по Гоголю, русский, истинно русский - значит христианин. Он пишет: «Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной» .

Таков путь Гоголя: от малой родины к родине великой всеохватной и от нее к родине небесной. Потому-то он, взирая на русскую землю как будто с небес, узревал ее неподвижной праведницей среди беснующегося мира, стоящей, «яко камень живой», вместилищем молитвенного духа, осью мира: «Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли» . Потому-то он видел Россию как храм, как монастырь: «Монастырь ваш - Россия» . А монастырь, по выражению одного подвижника благочестия - это станция на пути от земли к небу. Такой небесной станцией, такой землей, возводящей на небо, и стала для писателя Россия - Русь. С высоты этого могучего орлиного полета какими ничтожными кажутся племенные распри и националистические претензии. И к такой духовной высоте Гоголь призывает всех нас!

Список литературы

Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 15 т. М.: АН СССР, 1940-1952.

Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. // Аксаков С.Г. Собрание сочинений в 3 т. Т.3. М.: Худож. Лит., 1986.

Вересаев В.В. Собрание сочинений в 4 т. Т.4. Гоголь в жизни. М.: Правда, 1990.

Георгиевский Евлогий, митрополит . Путь моей жизни. М.: Московский рабочий; ВПМД, 1994. С.274.

Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т.1. М.: Русская книга, 1993.

Привен Е. Мы стоим на пороге гуманитарной катастрофы. // Русский Мир. ru . Журнал о России и русской цивилизации. 2009, февраль. С. 15.

Степанов Н.Л. Н.В. Гоголь Творческий путь. М.: ГИХЛ, 1955.

Марина Карушева-Елепова

Среди украинских националистов бытует два разных мнения о Гоголе, оба неправомерные. В одном Гоголь трактуется как предатель интересов Украины, где он родился. В другом - как тайный украинофил в русской культуре. Как известно, Гоголь писал только по-русски.

Среди украинских националистов бытует два разных мнения о Гоголе, оба неправомерные. В одном Гоголь трактуется как предатель интересов Украины, где он родился. В другом - как тайный украинофил в русской культуре. Как известно, Гоголь писал только по-русски. Переводя его повесть "Тарас Бульба" на украинский язык, нынешний переводчик позволяет себе украинизировать текст, существенно искажая при этом смысл. Например, такие основополагающие, значимые слова, как "Русская земля", заменены словами "Украинская земля". Тем самым огромное сужается до малого. Национальное сознание казаков мельчает, и это уже не Гоголь. Вместе с тем великий русский писатель всегда с любовью относился к украинскому народу и ко всему, что связано с его малой родиной.

Гоголю не нужно было выяснять, малороссиянин он или русский - в споры об этом его втянули друзья. В 1844 году он так отвечал на запрос Александры Осиповны Смирновой: "Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, - явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве". В записной книжке Гоголя 1846 - 1851 годов находим следующее его замечание: "Обнять обе половины русского народа, северную и южную, сокровище их духа и характера". Эта мысль, возможно, является программой какого-то неизвестного сочинения, где писатель намеревался обрисовать, охватить в целом жизнь русского народа.

Было время, когда Гоголь желал поселиться в Киеве, древнейшей русской столице. В декабре 1833 года он писал своему приятелю Михаилу Максимовичу из Петербурга: "Благодарю тебя за все: за письмо, за мысли в нем, за новости и проч. Представь, я тоже думал. Туда, туда! В Киев! В древний, в прекрасный Киев! Он наш, он не их, не правда? Там или вокруг него деялись дела старины нашей". Максимович, по-видимому, предлагал Гоголю добиваться кафедры всеобщей истории во вновь открываемом тогда Киевском университете Св. Владимира (был открыт после закрытия университета в Вильно в целях противостояния польскому и украинскому сепаратизму). В словах "он наш" и "не их" Гоголь имел в виду не украинцев и русских, а славян и "немцев", "западников". Последние усиленно стремились занять места в Киевском университете. "Говорят, - замечал Гоголь в том же письме к Максимовичу, - уже очень много назначено туда каких-то немцев, это тоже не так приятно. Хотя бы для святого Владимира побольше славян. Нужно будет стараться кого-нибудь из известных людей туда впихнуть, истинно просвещенных и так же чистых и добрых душою, как мы с тобою".

Период увлечения Гоголем планами переезда в Киев был кратковременным. Министр народного просвещения граф Сергий Семенович Уваров предложил ему место профессора по кафедре всеобщей истории при Петербургском университете, и Гоголь остался в Петербурге, а не уехал в Киев. Как и Максимович, который одним из первых публично выступил с поддержкой программы Государя Николая Павловича в области народного образования, Гоголь был приверженцем правительственного курса "Православия, Самодержавия, Народности" и стал деятельным сотрудником "Журнала министерства народного просвещения". Позднее, в разговоре со своим земляком Осипом Максимовичем Бодянским, известным славистом, профессором Московского университета, Гоголь говорил: "Я знаю и люблю Шевченко как земляка и даровитого художника: Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс - это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно". При этом Гоголь говорил: "Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски: надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня - язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан" (Исторический вестник. 1881. № 12. С. 479).

Известно, что Гоголь очень любил Москву. "Москва - моя родина", - писал он Сергею Тимофеевичу Аксакову в 1841 году. Будучи в Киеве, Гоголь говорил Федору Чижову: "Кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться". По убеждению, вынесенному Иваном Золотаревым из совместной жизни с Гоголем в Риме, "Гоголь был чисто русский человек, а не малоросс, каким его желают представить: писатель горячо любил именно Россию, а не Малороссию только. Любимою литературою его была литература русская: наиболее излюбленными: писателями были Жуковский и Пушкин" (Исторический вестник. 1893. № 1. С. 38). Работа над "Мертвыми душами" как бы открыла Гоголю не только пространства, но и духовность России. Осенью 1850 года он писал Александру Скарлатовичу Стурдзе из Васильевки: "Скажу вам откровенно, что мне не хочется и на три месяца оставлять России. Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной".

Что касается исторической повести Гоголя "Тарас Бульба", то она есть подтверждение представлений писателя о цельности Российской империи, скрепленной православной верой. В статье "Взгляд на составление Малороссии" (1835) Гоголь следующим образом характеризует казачество: "Большая часть этого общества состояла: из первобытных, коренных обитателей южной России. Доказательство - в языке, который, несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в вере, которая всегда была греческая".

Героям Запорожской Сечи свойственна одна общая черта - их самоотверженная преданность Родине. Сраженные в битве казаки, умирая, славят Русскую землю. Сбываются слова Тараса: "Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведется так умирать!.." Вот пошатнулся смертельно раненый удалой атаман Мосий Шило, наложил руку на свою рану и сказал: "Прощайте, паны-братья, товарищи! пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!" Добрый казак Степан Гуска, поднятый на четырех копьях, только и успел воскликнуть: "Пусть же пропадут все враги и ликует вечные веки Русская земля!" Упал старый Касьян Бовдюг, сраженный пулей в самое сердце, но, собрав последние силы, сказал: "Не жаль расстаться с светом! дай Бог и всякому такой кончины! пусть же славится до конца века Русская земля!"

Гоголю важно показать, что запорожцы сражаются и умирают за православную веру. "И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отшедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру". Вот пал, пронзенный копьем, куренной атаман Кукубенко, лучший цвет казацкого войска. Повел он вокруг себя очами и проговорил: "Благодарю Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! пусть же после нас живут лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!" Автор восхищается своим героем: "И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам; хорошо будет ему там. "Садись, Кукубенко, одесную Меня! - скажет ему Христос. - Ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал Мою Церковь".

Читая "Тараса Бульбу", понимаешь, что нет на свете преступления более страшного и позорного, чем измена Родине. Младший сын Тараса, презрев священный долг, увлекся красивой полячкой и перешел на сторону врагов Сечи. Как грозное возмездие воспринимает Андрий свою последнюю встречу с отцом. На вопрос Тараса: "Что, сынку! Помогли тебе твои ляхи?" - Андрий "был безответен". "Так продать? продать веру? продать своих?" Не чувствует жалости к сыну-изменнику Тарас. Без колебания вершит он свой суд: "Я тебя породил, я тебя и убью!" Покорно принимает Андрий приговор отца, понимая, что нет у него и не может быть оправдания. Он не только предатель, но и богоборец, так как, отрекаясь от родины ("Кто сказал, что моя отчизна Украйна? кто дал мне ее в отчизны?"), он отрекается от Божьего установления: только Он указывает каждому место его рождения, и человек должен любить данную ему Богом Родину.

А вслед за этим попадает в плен старший сын Тараса Остап. С риском для жизни пробирается в стан врагов отец, чтобы поддержать его в минуту мучительной казни. Вскоре и сам Тарас мужественно погибает в огне, распятый на дереве. В последние минуты жизни он думает не о себе, а о товарищах, о Родине. ":Уже казаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана. "Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху. - Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся казак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!"

Гоголь был твердо убежден, что пока жива вера в народе, будет жив и сам народ. Как писал русский историк Николай Тальберг, "малороссийский народ был в огромной массе своей с Гоголем, а не с теми отщепенцами, которые, подобно сыну Тарасову - Андрию, отреклись от тысячелетней России".

Владимир Воропаев

http://gogol.niv.ru/gogol/bio/ukrainskij-vopros.htm

Русская Цивилизация

Михед П. В. (Нежин, Киев, Украина), доктор филологических наук, профессор, зав. отделом славянских литератур Института литературы имени Т. Г. Шевченко НАН Украины / 2013

Определяя природу своего времени, Гоголь вывел формулу: «Мир в дороге». Сказано как будто о дне сегодняшнем, когда слышны речи даже о новом великом переселении народов. Мир засуетился в предощущении перемен, а значит — новых преобразований и, как подсказывает вековой опыт, неизбежных потрясений, ибо миру нужно твердое основание. Этим ощущением неустойчивости, неуравновешенности мира Гоголь и созвучен нашему времени.

Однако мировые проблемы все же пребывают в некоем отдалении. А вот в сфере русско-украинского диалога творчество Гоголя периодически оказывается в самом центре дискуссии. Так было в годы, предшествовавшие его юбилею, но особенно остро — в сам юбилейный год, а потом время от времени... Кто бы мог подумать, что переводы произведений Гоголя на украинский язык вызовут столько споров и создадут такой градус полемики. Едва ли не главный вопрос, который занимал многих в Украине: так чей же Гоголь, русский или украинский писатель? Правда, жаждущие сенсаций и пикантных моментов журналисты и телеведущие охотнее обсуждали отношение Гоголя к женщинам и подробности перезахоронения его праха в мае 1931 г., акцентируя внимание на мистических аспектах этого события.

Что же касается серьезного осмысления места и роли писателя в истории украинской и русской культуры, то эти проблемы остались в тени. Попытаюсь обратить внимание читателя именно на них, высказав несколько предварительных соображений.

Если посмотреть на роль Гоголя и его творчества в исторических судьбах России и Украины, то она выглядит весьма неоднозначной, здесь есть свои pro еt contra. Гоголь был не только великим зодчим, но и великим разрушителем. Такова природа гения. Гений всегда предлагает новые пути, разрушая, как правило, то, что, по его мнению, мешает движению. Сразу замечу, что Гоголь канонизирован не только русской, но и украинской литературой. Иное дело, что функционирование гоголевского эстетического и философского наследия в канонической системе этих литератур имеет свои принципиальные отличия.

Если говорить о России, можно смело констатировать, что Гоголь оставил глубокий след в ее историческом бытии. Он был едва ли не последним из великих украинских миссионеров, поход которых на Москву начался еще в середине ХVІІ в. с целью интеллектуально укрепить православную империю, представлявшуюся из Киева твердыней православного христианского мира. С Запада наступал католицизм, и киевские интеллектуалы стремились идеологически вооружить православие в этом противостоянии.

С другой стороны, спрос на это был и в Москве. Русская элита, пережив унижения из-за соперничества с Польшей в начале ХVII в., начинает ощущать недостаток собственного образования и обращается к Европе, а Киев видится проводником европейской учености. Когда интересы обеих сторон совпали, начался процесс, который Н. Трубецкой назвал «украинизацией» Москвы. Киевские ученые принесли в Москву свой извод русского языка, который был принят в качестве книжного, а московский извод остался в среде староверов. Гоголь был одним из тех последних украинцев, кто возлагал большие надежды на Россию и видел в ней спасительницу христианства. Книгой «Выбранные места из переписки с друзьями» он предложил (как сказали бы сейчас) новый проект развития русского государства на основаниях обновленного христианства. Апостолом этого нового христианства Гоголь видел себя. Но гоголевский «проект», как известно, был осмеян и подвергнут жесточайшей критике.

Между тем Гоголь усилил мессианские устремления россиян в Новое время. Он видел Россию средоточием христианского мира, нуждавшегося в обновлении веры. Самочинное апостольство (а я полагаю, что есть основания именно так оценивать и квалифицировать стержневой вектор жизни писателя и христианского мыслителя Гоголя) писатель решил реализовать именно здесь, и Россия по своим масштабам отвечала грандиозности его замысла. Это была попытка воплощения православной редакции «нового христианства» — своего рода контрреформация, имевшая целью преображение православного мира.

Начало же мессианским устремлениям было положено еще до рождения Николая Васильевича, а если быть точным, то даже до свадьбы его родителей — Василия Афанасьевича Гоголя-Яновского и Марии Ивановны Косяровской. О таком семейном сюжете она рассказала в свое время в письме к С. Аксакову.

Напомню основные вехи этого «сюжета». Речь идет о мистическом предвидении, о сне, который увидел Василий Афанасьевич в отрочестве. Ему приснилось, что он «стоял в храме по левой стороне; внезапно царские врата открылись, и вышла царица в порфире и короне и начала говорить к нему словами: „Ты познаешь много болезней... но все минет — ты исцелишься, женишься, и вот твоя жена“. И он увидел подле ее ног дитя, сидевшее на полу, и черты его запечатлелись в памяти». Василий Афанасьевич призабыл этот сон, но как-то в местечке Яреськи, куда семейство ездило на молебен в церковь, он увидел в доме тетки будущей жены на руках у кормилицы семимесячного младенца и ясно рассмотрел лицо, на которое во сне указывала Богородица. Он никому не рассказал об этом, но начал часто бывать в доме и охотно играл с ребенком, удивляя взрослых своим энтузиазмом. Когда будущей жене должно было исполниться четырнадцать лет, Василий Афанасьевич увидел «тот самый сон в том самом храме, но не царские врата открылись, а боковые алтарные, и вышла дева в белом платье с сияющей короной на голове, красы неописуемой, и, указав в левую сторону, сказала: „Вот твоя невеста“. Он оглянулся и увидел девочку в белом платье, сидевшую за работой перед маленьким столиком и имевшую те же самые черты лица». После этого Василий Афанасьевич попросил руки Марии Ивановны. Об этом «сюжете» часто говорили в семье, о нем не раз упоминал Гоголь. Именно в нем, по моему мнению, истоки идеи избранности Гоголя, которая была во многом «сокрытым двигателем» его творческой судьбы.

На этом события, направлявшие затем помыслы Гоголя к идее своей избранности, не завершились... Два первых ребенка молодой четы родились мертвыми. Тогда Мария Ивановна дала обет перед чудотворным образом Николы Диканьского: если родится сын, назвать его Николаем — в честь святого. По словам сестры Гоголя Ольги, он «любил вспоминать о том, почему его назвали Николаем». Он стал вымоленным у Господа дитятей.

В возрасте девяти лет умер брат Иван. И в религиозном сознании глубоко верующего Гоголя возникла (не могла не возникнуть) сакральная мысль: «Господь отчего-то благоволит к тебе, не случайно Он оберегает тебя. Ты избранник Божий». Вот где, на мой взгляд, корни гоголевского апостольства. Он на протяжении всей жизни ощущал свое особое призвание. Не этим ли объясняется его замкнутость, таинственность, определенная отстраненность (с точки зрения посторонних), иногда высокомерие? Об этом вспоминают многие мемуаристы. Отсюда, к слову, и Рим, «столица апостолов», избранный Гоголем для жизни. Именно из Рима распространялось христианство по Римской империи и за ее пределы. Отсюда, от ощущения своего призвания и главный диалог жизни Гоголя — диалог с Господом, причастность Которого ко всем своим делам он никогда не ставил под сомнение.

Признание же писательского таланта лишь укрепляло его в вере, ибо «слово было у Бога, и слово было Бог». Писатель, владеющий словом, творит свой мир. Он в этом уподобляется Создателю, он призван Богом. Пророческим жаром дышит русское слово в первую половину ХIХ в. Напомню гоголевские слова из «Авторской исповеди», где он, объясняя провал «Выбранных мест», замечает: «Если бы не завещание, которое я поместил довольно неосторожно, в котором намекал о поученьи, которое обязан дать всяк автор поэтическими созданьями своими, никто бы и не вздумал мне приписывать этого апостольства, несмотря даже на решительный слог и некоторую лирическую торжественность речи» (VIII, 463). То есть Гоголь указывает на причину, по его мнению, провала «Выбранных мест», подтверждая, что она обнажила апостольские устремления.

Настоящий Гоголь начинается с констатации мысли о невозможности дальнейшей полноценной жизни в условиях омертвения человеческой души. Начиная с «Ревизора», писатель закладывает в глубины русского сознания идею перемен, которая с годами только разрасталась и актуализировалась в историческом бытии народа, завершившись катастрофой 1917 г. Хоть сам Гоголь видел и проповедовал иную, нереволюционную форму обновления мира — через личностное самосовершенствование и спасение верой. Идея эта оказалась раздражающей для русского общества и, в конечном итоге, не была принята, — не в последнюю очередь потому, что поставила перед каждым непосильное задание, особенно перед теми нетерпеливыми, чья эгоцентрическая уверенность в своей праведности была непоколебимой. С этим мы «благополучно» дожили до сего дня. И этим, к слову, Гоголь актуален не только для россиян, потому что в мире по-прежнему злободневна проблема духовного самостояния человека. Это универсальная проблема. Развитие общества и его совершенствование возможно лишь при условии, когда каждый его член проникнется этим. Уповать на все новую и новую власть, которая, наконец, сможет изменить этот мир, — занятие бессмысленное.

Важно и то, что Гоголь привил русскому обществу острое и животворное переживание христианского чувства. Причем о своих идеях, изложенных в «Выбранных местах», Гоголь вынудил говорить все российское общество. Книга никого не оставила равнодушным. В свое время М. Гершензон отметил, что полемика вокруг «Выбранных мест» была первой в истории России общенациональной дискуссией. И хотя отношение к книге было негативным, оно не было всеобщим. И последующие поколения стали проявлять живой интерес к этому трагическому произведению, которое сегодня, на очередной волне «нового средневековья», переживает второе рождение. Гоголь оптимизировал русское державное сознание, придал ему веру в великое будущее народа (и до сегодня русские пьют из этой чаши), а его птица-тройка стала своеобразным символом этих устремлений.

Вместе с тем Гоголь был и великим разрушителем. Давайте зададим себе вопрос: какой предстала Россия в его произведениях? Возьмите «Мертвые души», комедию «Ревизор»... Разве такой была Россия, великая империя, которая после антинаполеоновской кампании нависла над Европой, заставив считаться с собой? Посмотрите на архитектуру Петербурга, на его литературу (поэзию Державина, поэму Пушкина «Медный всадник»). Высокая торжественность столицы отвечала сакральному духу империи, ее Царь — помазанник Божий... И в этих пафосных и высоких сферах как диковинная комета засветился смех Гоголя, от которого великая империя на глазах начала терять свое величие, ибо он поместил империю в «зону смеха» (Бахтин).

Следует при этом иметь в виду, что смех в русской культуре начала ХІХ в. — явление маргинальное. Русская культура до Гоголя по самой своей природе серьезна и несколько угрюма. Такова ее География, вынуждавшая русских людей веками бороться за жизнь. Не до жиру... Как писал Пушкин: «От ямщика до первого поэта, / Мы все поем уныло. Грустный вой / Песнь русская» («Домик в Коломне»). Искристый смех Гоголя, который от шуток первых повестей перешел в «Ревизоре» к высмеиванию имперских институтов, соблазнил и покорил Россию. После этого стало модно смеяться надо всем. После премьеры «Ревизора» Николай I скажет, что досталось всем, а ему больше всех... Так были поколеблены самые основы империи.

Это было не только великим освобождением из темноты угрюмости. Вместе с Гоголем в русскую литературу проникает полуденная волна света и смеха. Он научил Россию смеяться. Как говорил И. Аксаков, Гоголь «заставил всю Россию смеяться по своему произволу».

Вероятно, лишь Василий Розанов, гениально чувствовавший собственно русскую материю жизни, с самого начала своего творчества объявил Гоголю настоящую войну, не соблазнившись прелестями его стиля. Он всю жизнь боролся против Гоголя, с первых своих статей. Я напомню некоторые его высказывания: «Появление Гоголя было большим несчастьем для Руси, чем все монгольское иго»; «Гоголь отвинтил какой-то винт внутри русского корабля, после чего корабль стал разваливаться, он „открыл кингстоны“, после чего началось неудержимое, медленное, год от года потопление России»; «Нигилизм не мыслим без Гоголя и до Гоголя». Думаю, более чем достаточно. Розанов тонко подметил опасность гоголевского смеха, который подтачивал Россию изнутри. Любопытно, что одну из причин этого Розанов (и не только он) видел в этническом происхождении Гоголя. В письме к П. Б. Струве в феврале 1918 г. он писал: «Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: ты победил, ужасный хохол». Замечу, что Гоголь в какой-то момент и сам испугался, осознал деструктивный пафос своего творчества, и тогда началось покаяние, длившееся до самой смерти. Но «написанное пером» жило своей жизнью.

Не думаю, что у Гоголя было какое-то сознательное намерение подорвать Россию изнутри (такую мысль можно встретить в некоторых научных статьях), хотя понятно, что освоение чужого мира всегда порождает противоречия и конфликты. Россию Гоголь называет «духовной отчизной», но при этом в «Выбранных местах» говорит: «...я близкий родственник вам всем». Он признает общность «породы», однако не отождествляет себя с читателем. Его позиция — над.

В отношении Украины все тоже не так просто, как может показаться и как иногда утверждают, видя в Гоголе сознательного автономиста. При этом ссылаются на «Размышления Мазепы», где герой говорит: «Но чего можно было ожидать народу, так отличному от русских, дышавшему вольностью и лихим козачеством, хотевшему пожить своею жизнью? Ему угрожала утрата национальности, большее или меньшее уравнение прав с собственным народом русского самодержца» (IX, 83-84). Это лишь слова персонажа несостоявшегося произведения. Но слова знаменательные, все о том же: о правах, о желании «пожить своей жизнью». Мазепа хоть так присутствует, а вот Богдану Хмельницкому не повезло... Гоголь лишь однажды упоминает «великомудрого» (Т. Шевченко) гетмана в «Страшной мести», когда бандурист в городе Глухове «сперва повел... про прежнюю гетьманщину, за Сагайдачного и Богдана Хмельницкого. Тогда иное было время: козачество было в славе; топтало конями неприятелей, и никто не смел посмеяться над ним» (I, 279). Время упомянуто и лишь косвенно сам гетман, правда, рядом с Сагайдачным. И нет его больше у Гоголя. Как нет и Переяславской рады. Загадка? Еще какая! Два символа в большом дискурсе о русско-украинском «единении», две фигуры, две личности, причастные к его творению. Но один не признает другого. По мнению Ю. Барабаша, Гоголь как бы «игнорирует» Богдана Хмельницкого.

Но и с историческим вектором украинского национального бытия у Гоголя был свой конфликт. И тоже, что называется, сущностный. С одной стороны, писатель первым создал образ Украины. И пластический, и духовно-психологический. Он, по мнению М. Грушевского, стал «энтузиастическим певцом украинской жизни» и «осыпал роскошными цветами творчества Украину, которая представлялась ему дорогой, прекрасной (но отметьте! — П. М.) покойницей». Мысль Грушевского, вероятно, идет от статьи Гоголя «О малороссийских песнях», где написано, что народные песни — «надгробный памятник былого, более, нежели надгробный памятник: камень с красноречивым рельефом, с исторической надписью...» (VIII, 90-91).

То есть для Гоголя это все было в прошлом. Для него прекрасная Украина была «покойницей». Это важно понять. Его исторические сочинения — это попытка запечатлеть и спасти то, что утрачено, казалось ему, навсегда. «Тарас Бульба» был гениальной поэмой-тризной по великому прошлому его народа. Он обратился к сюжету из истории казацкой Украины, ощущая зов предков, а среди них в роду Гоголей — гетманы Дорошенко и Скоропадский, а еще — Лизогубы, Забилы и другие украинские шляхетные роды. Даже (не поверите!) Иван Мазепа. «Тарас Бульба» — это повесть-прощание. Сам же писатель, возможно, и не предвидел эффекта, который будет иметь его «отпевание» Украины. Свернутая и сконденсированная в миф великая история была оживлена его гением и в новую эпоху вселилась (чего Гоголь, боюсь, и не предвидел) в украинское национальное сознание, которое уже начало активно формироваться. Ведь Тарас Шевченко был современником Гоголя, хотя они и были в каком-то смысле людьми разных эпох. И в этом нет противоречия. Гоголь, в отличие от Шевченко, не принял романтическую идею нации, дробившую мир. Здесь важно понять, что у оснований украинской идентичности — казацкий миф. А миф нельзя уничтожить. Гоголь вселил в него новую жизнь, сделал это гениально и на века. Уже после смерти писателя в самые темные периоды национального бытия «Тарас Бульба» будил украинское сознание, напоминая о подлинно великом прошлом. Украинец получал в этом эпосе могучую опору, получал то, чем мог гордиться. Его национальную самобытность защищали и гоголевские «лыцари». Такие заслуги Гоголя — основание для того, чтобы его творчество стало национальным достоянием. И вторая редакция повести «Тарас Бульба» читается в Украине совсем иначе, чем в России, так что недавняя киноэпопея Бортко в Украине воспринималась несколько пародийно, а в наиболее трагических сценах не без улыбки. Миф разрушить никому не под силу, и напрасны эти усилия. Как нельзя и приватизировать миф. Соперником среди тех, кто разбудил украинское национальное самосознание, у Гоголя мог быть только Шевченко.

Я бы мог привести десятки свидетельств видных деятелей украинской культуры, которые вдохновлялись повестью «Тарас Бульба». Не случайно именно вокруг ее перевода и разгорелись нешуточные страсти, ибо перевод — форма «присвоения» содержания. Напомню, что «Тараса Бульбу» начали переводить на украинский еще при жизни писателя и всего существует около двадцати переводов. То есть это началось не вчера и не в независимой Украине. Кроме того, вечная дилемма переводчика: какой должна быть мера освоения переводимого текста? Вот В. Жуковский перевел Бауэра, а вышли из-под пера совершенно русские тексты, с которых начался русский романтизм.

Но российские СМИ и русские издания в Украине подняли несколько волн критики, доходившей до личных оскорблений переводчиков и издателей (посмотрите на статьи А. Воронцова на страницах «Литературной газеты»). А И. Золотусский на одном из круглых столов требовал правительственного вмешательства. Такое впечатление, что произошло что-то из ряда вон выходящее, затрагивающее основания государства российского. Уверен, что это лишь повод, а дело в совершенно другом...

Художественный мир Гоголя вырастает из украинской эстетической традиции, и она вторгается в интерпретацию гоголевских текстов. Известно много фактов удивления русских читателей и критиков гоголевской экзотикой и новизной. Я напомню, что в рецензии на «Петербургский сборник» сказал В. Белинский: «У Гоголя не было предшественников в русской литературе, не было (и не могло быть) образцов в иностранных литературах». А в начале ХХ века В. Перетц скажет, что Гоголь явился завершением предшествующего развития украинской литературы, тем самым дав ей новую жизнь. Гоголевское барокко именно оттуда ведет свое начало. Именно оно и определяет своеобразие его гения. Ничем иным нельзя объяснить и огромное влияние Гоголя на украинскую литературу. Напомню, что автор первого системного труда, посвященного языку Гоголя, проф. И. Мандельштам в работе «О характере гоголевского стиля» (1902) пишет, что Гоголь просто переводил с украинского.

В чем суть проблемы гоголевского языка? Украинские ментальные представления воплощены Гоголем в когнитивных моделях русского языка. Другими словами, украинская картина мира воплощена в системе другого языка, живой извод которого Гоголь до Петербурга не слышал. Возникает эффект своеобразного сдвига всей языковой системы. Русское слово под пером Гоголя приобретает несколько смещенную коннотацию. Гоголевский язык — это своеобразный идиолект русского языка, поэтому он, по словам А. С. Орлова, «почти недоступен великорусскому подражанию». И причина, по мнению академика Л. Булаховского, который приводит цитату Орлова, в том, что «сама сатирическая манера Гоголя, характер его юмора, его художественные приемы вообще и языковые в частности — своими корнями глубоко уходят в другую национальную почву». Перед филологами — уникальный опыт, который должен быть исследован и путем перевода, и, как говорят, путем обратного перевода. И потому здесь оснований для дипломатических демаршей и правительственных нот, кажется, быть не должно.

Гоголевский язык властно требует новых подходов, поиска адекватного филологического инструментария и серьезного научного анализа.

Каждый раз, когда история дарила Украине шанс национального пробуждения, осознания самобытности (в ХХ веке — 20-е, 60-е и 90-е годы), общество с удивительным постоянством вновь обращалось к творчеству Гоголя. Многие явления украинской литературы появлялись на свет «с его именем» на устах (химерный роман, например, или бубабисты — группа молодых литераторов из Западной Украины). То есть без учета гоголевского влияния нельзя понять многие явления украинской словесности.

С другой стороны, жизненный путь Гоголя и его наследие объективно сыграли далеко не консолидирующую роль в развитии украинского национального сознания. Скорее наоборот, ослабляли национальную энергию. Гоголь, как утверждал один из проницательных его критиков Евген Маланюк, стал «зачинателем мифа „Руси-России“ и представителем „политического малороссийства“». С точки зрения россиянина, Гоголь — образцовый малоросс, который не стал особенно переживать по поводу того, какая у него душа... Да и масштабы империи пленили. К слову, и не одного его. В этом отношении Путь Гоголя неприемлем, конечно, для украинца, стремившегося выразить себя. А таков вектор национальной жизни любого народа — выразить себя. И именно как Путь он чаще всего пропагандируется и в России, и нашими доморощенными малороссами. Он соблазнил и соблазняет многих поисками славы и признания на просторах России. Ценой отказа от самих себя. Классик украинской литературы И. Нечуй-Левицкий как-то сказал: «В каждом украинце спрятан маленький Гоголь, который, при благоприятных условиях, выходит наружу». Звучит как диагноз.

Идея Преображения и Воскресения православного мира требовала огромных масштабов. Потому Гоголь и оказался в Риме, о котором сказал: «...родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде, чем я родился на свет». Его трудно представить в роли тихого обывателя не только в Киеве, но и в Петербурге. И даже в Москве. Апостольство требовало Рима... А Россия была полем апостольских деяний Гоголя. Преображение ее было смыслом всей жизни писателя и мыслителя.

Таковы узловые, по моему мнению, вопросы изучения бытования наследия Гоголя в культуре двух народов. Его произведения, находясь на культурном пограничье, продолжают жить в обоих культурных канонах. Гоголь осуществил своеобразный культурный сдвиг в системе этих канонов, и такое «остранение» создавало, создает и будет создавать постоянное креативное напряжение вокруг фигуры и наследия писателя, генерируя новые эстетические идеи в системе двух культур.

Современен ли Гоголь? Нужен ли он нам, нынешним? Вписывается ли его творчество в общественную и культурную атмосферу сегодняшней России?…

Кому мешает Гоголь?

Попытки спихнуть Гоголя и других русских литературных классиков «с корабля современности» отнюдь не новы. Культуртрегеров, горевших желанием «очистить» Россию от «груза старой культуры», хватало и раньше. Вспомним хотя бы Троцкого, который с присущей ему наглостью приписывал России «нищету её культурной традиции».

Ныне авангардизм, вырядившись в либерально-рыночные одежды, воротит нос от русской классической литературы ещё более вызывающе, чем при Троцком. Оно и понятно: русская классика всегда была противницей всеохватного торжища, спекуляции и ростовщичества. Может ли Гоголь, едко высмеивавший жадность, обман, предательство, стать «своим» для тех, кто всю музыку бытия сводит лишь к звону монет, а ценность мироздания ограничивает его «биржевой стоимостью»? Конечно нет.

И троцкистам, и либеральным «элитариям» хотелось бы начать историю с «чистого листа». В один ряд с ними встали вожди украинского национализма, которые тоже жаждут навязать истории собственный, выдуманный ими сценарий. Всей этой русофобствующей публике трудно любить Гоголя: он ей всегда мешал, мешает и теперь – своей русскостью и своей приверженностью к жизненной правде, к историческим истинам.

О Николае Гоголе часто говорят как о «тайне и загадке, разгадка которой ещё впереди». Если речь идёт о глубинах его творчества, то, возможно, это и так. Что же касается мотивов и двигателей этого творчества, то Гоголь ясно показал их в названии одной из своих статей: «Нужно любить Россию». Он обращался к своему читателю: «Поблагодарите Бога за то, что вы русский!».

Всем, кому дорога русская культура, дорог и Гоголь, не только выразивший её духовную суть, но и ставший выдающимся участником её сотворения. Без него русская культура выглядела бы по-иному, не имея многого из того, что для нас стало привычным и естественным. В большинстве своём россияне любят Гоголя. Любят его и многие украинцы.

Многие, но не все. Сейчас на родине Гоголя отношение к нему весьма неоднозначно. Заботники о «чистоте» так называемой украинской идеи никак не могут определиться – вычеркнуть его из истории или объявить «неотъемлемым достоянием Украины». Самые рьяные украинофилы отрицают Гоголя за «связь с москалями», зло и тупо приписывая ему «антипатриотизм». «Основоположником» этого подхода к великому писателю стал некий Павло Штепа, автор позорной книги «Московство», вместившей в себя немалый объём шизофренического бреда, призванного доказать расовое превосходство «укров» над «недочеловеками-москалями». Характерно, что «миссию» по распространению этого скандального опуса выполняла администрация президента Ющенко. Особенно прочно версия об «измене» и «антиукраинстве» Гоголя держится в Галиции, и это не случайно: для галицийских униатов глубоко православный Гоголь – это «схизматик» и «агент Москвы».

Есть, однако, и другая тенденция, призванная «национализировать» Николая Васильевича, вырвать его из русской культуры, отсечь от русского языка, приписать ему тайное «антимоскальство». «Национально свидомые» историки и журналисты настойчиво и чуть ли не под микроскопом выискивают в трудах и письмах Гоголя любые намёки на его враждебность России. Ничего не находят и начинают притягивать какие-то мелочи, совершенно не понимая, что этим унижают и себя, и Гоголя. Не понимают они и того, что творческий масштаб великого писателя в узкоэтнические, провинциальные колодки никак не вмещается. Впрочем, им можно и посочувствовать: они, скорее всего, и не трогали бы Гоголя, если бы в украиноязычной литературе присутствовали литературные гиганты гоголевского уровня. Но их нет.

Как и на Украине, в России также находятся любители поспорить на тему: «Кем был Гоголь – украинцем или русским?». Пора понять, что споры на эту тему схоластичны. Во-первых, Гоголь есть Гоголь – ни как личность, ни как художник он не поддаётся препарированию. Он был носителем общерусского сознания, и ему самому не было большой нужды выяснять, русский он или украинец.

Во-вторых, нужно наконец-то определиться со смысловыми уровнями слов «русский» и «украинец». Если речь идёт об анкетных данных или этнографических деталях – это одно. Если же вопрос ставится в широкой исторической и цивилизационной плоскости, то это совсем иное: русские – это те, кто историческими и культурными корнями связан с Древней (или, по-другому, Киевской) Русью – государством, созданным восточными славянами в IX веке.

Гоголь устами своего любимого героя Тараса Бульбы обращался к славному прошлому Киевской Руси: «Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки». Русские – потомки тех, кто населял это государство. Это и малороссы-украинцы, и белорусы, и великороссы («москали» – по терминологии украинофилов). Нелепо спорить о том, какая из трёх народностей имеет больше или меньше прав на древнерусское наследство. Реальность такова: у россиян, украинцев и белорусов гораздо больше общего, чем различий.

Певец Украины

Да, Гоголь отражал общерусское сознание, но в том, что он любил Украину, сомневаться не приходится. Его привязанность к своей малой родине была для всех очевидной. Гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки» пропитаны нежными чувствами и к родным местам, и к землякам. Опоэтизировав Украину, он стремился «заразить» любовью к ней всю читающую Россию. Это ему вполне удалось: едва появившись в книжных лавках Петербурга, «Вечера на хуторе близ Диканьки» произвели в столичном обществе необычайный фурор. Публика была ими очарована. На протяжении последующих почти 180 лет почитатели гоголевского таланта продолжали разделять добрые чувства писателя к его родине, впитывали созданные им поэтические образы Украины. Пока в России читают книги Гоголя, эти образы в сознании россиян будут живы. Сила его творчества такова, что способна противостоять и государственному разделению между Украиной и Россией, и «газовым войнам», и русофобии «оранжевых» крикунов.

Гоголь стремился привить петербургскому «свету» тёплое отношение к украинской низовой культуре. В эссе «О малороссийских песнях» он высказывал сожаление, что тогдашние «высшие круги» были почти не знакомы с украинской народной музыкой: «Лучшие песни и голоса слышали только украинские степи: только там, под сенью глиняных хат, увенчанных шелковицами и черешнями, при блеске утра, полудня и вечера, при лимонной желтизне колосьев пшеницы, они раздаются, прерываемые степными чайками, вереницами жаворонков и стенящими иволгами».

Народные песни искренне волновали Николая Васильевича: «Все они благозвучны, душисты, разнообразны чрезвычайно. В них везде новые краски, простота и нежность чувств. Вихрь, забвение, самая яркая и верная живопись и самая звонкая звучность слов разом соединяются в них». Он называл их «живой историей – яркой, исполненной красок истины, обнажающей всю жизнь народа», говорил: «Кто не проник в них глубоко, тот ничего не узнает о протёкшем быте этой цветущей части России».

«Протёкший быт» писатель связывал с временами, когда Южная Русь ещё не была цветущей и задыхалась под чужеземным гнётом. Он писал, что многие украинские песни «жгут, раздирают душу», в их звуках явственно слышатся «жалобы на бесприютное положение тогдашней Малороссии», «безотрадное отчаяние» сменяется «криком сердца, когда к нему касается острое железо», и пояснял: «Такова была беззащитная Малороссия в ту годину, когда хищно ворвалась в неё уния». В песнях народа выражались его отчаяние и боль: «По ним, по этим звукам можно догадываться о его минувших страданиях, так точно, как о бывшей буре с градом и проливным дождём можно узнать по бриллиантовым слезам, унизывающим снизу до вершины освежённые деревья, когда солнце мечет вечерний луч».

Гоголь говорил: «Песни малороссийские вполне могут называться историческими». История вошла в эти песни и нотами тоскливого отчаяния, и страстным вольнолюбием, и жаждой борьбы против угнетения: «В них дышит широкая воля казацкой жизни, та сила, воля, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами. Ни чернобровая подруга, пылающая свежестью, вся преданная любви, ни престарелая мать, разливающаяся как ручей слезами, – ничто не в силах удержать его. …Сверкает Чёрное море, вся чудесная, неизмеримая степь от Тамани до Дуная, дикий океан цветов колышется налётом ветра; в беспредельной глубине неба тонут лебеди и журавли; умирающий козак лежит среди этой свежести девственной природы и собирает все силы, чтоб не умереть, не взглянув ещё раз на своих товарищей».

Гоголь — историк

Все ли знают, что Гоголь был профессиональным историком? Он стоял перед непростым выбором, решая, что предпочесть – труд историка или литературное творчество. В 1830-1835 годах он преподавал историю в Санкт-Петербургском женском патриотическом институте, а в 1834-1835 годах был адъюнкт-профессором на кафедре общей истории в Санкт-Петербургском университете. В те годы Николай Васильевич много времени тратил на исторические исследования, изучал работы ведущих российских и иностранных историков, писал серьёзные и глубокие научные статьи.

Мало сказать, что он отлично знал историю. Обладая тонкой интуицией, он легко вникал в глубинную смысловую суть исторических событий и процессов. Гоголь показывал заблуждения «прогрессистов», которые пренебрежительно отмахивались от истории, «разводя» прошлое и настоящее как мёртвое и живое. Он писал, что эти люди «назначали» минувшим векам «самое низшее место», не понимая, что настоящее не может появиться ниоткуда: «Всё, что мы имеем, чем пользуемся, чем можем похвалиться перед другими веками, устройство наших административных частей, права и привилегии, нравы, обычаи, знания – всё это получило начало и зародыш в тёмные, закрытые для нас Средние века. В них первоначальные стихии и фундамент всего нового. Без них не ясна, не полна новая история». Действительно, отрывая новейшую историю от Средневековья, полноценно изучать её невозможно. Такая история оказывается приблизительной и поверхностной, она, по словам Гоголя, становится «похожа на статую художника, не изучившего анатомии человека».

В XIX веке Средневековье почти не изучалось, а потому казалось нагромождением разрозненных, не сочетаемых между собой событий и фактов. Гоголь видел ошибочность таких представлений: «Рассматривайте историю Средних веков внимательнее и глубже, и вы найдёте и связь, и цель, и направление». При этом он признавал, что «для умения найти всё это нужно быть одарённым тем чутьём, которым обладают немногие историки». Сам Николай Васильевич таким чутьём обладал, ярким доказательством чему является его литературный шедевр «Тарас Бульба».

Гоголь собирался создать капитальный труд по истории Южной Руси и писал по этому поводу: «До сих пор нет у нас полной и удовлетворительной истории малороссийского народа. Я не называю историей множество компиляций, составленных из разных летописей без строгого критического взгляда… Я решился принять на себя этот труд и представить, каким образом эта часть отделилась от России, какое политическое устройство она получила, находясь под чужим владением, как образовался в ней воинственный народ, означенный совершенной оригинальностью характера и подвигов, каким образом он три века с оружием в руках добывал свои права и упорно отстаивал свою религию, как, наконец, навсегда присоединился к России».

Задуманному историческому труду помешало лишь то, что Гоголя увлекла литературная стезя. Но те материалы, которые он готовил к написанию этого труда, свидетельствуют о точном и ясном понимании им хода и смысла процессов, происходивших на южнорусских землях. Общий набросок этих процессов Гоголь представил в статье «Взгляд на составление Малороссии».

В ней он дал негативную оценку периоду раздробленности на Руси, назвав его «ужасно-ничтожным временем», «хаосом браней», когда «родственники готовы были каждую минуту восстать друг против друга с яростью волков, и брат брата резал за клочок земли». Позднее марксистские историки, подгоняя русскую историю под формационную схему и доказывая предопределённость исторических процессов, заявили: «Феодальная раздробленность была закономерным, прогрессивным явлением и новым, более высоким этапом в развитии общества и государства». То, что затяжные княжеские усобицы разносили страну в клочья и ослабляли её перед угрозой иностранного вторжения, в марксистских построениях почти не учитывалось.

Гоголю была ясна вся пагубность раздробленности, приведшей некогда мощную державу к потере независимости. Северо-Восточная Русь оказалась в сфере влияния Монгольской империи, а Юго-Западная Русь попала под власть сначала литовских, а затем и польских королей. «Связь между Северной и Южной Россией разорвалась, – писал Гоголь, – составились два государства, называвшиеся одинаковым именем – Русью».

В подчинении Восточной Руси Орде Гоголь не видел ничего хорошего, но признавал, что оно стало «спасением для России, сберегши её для независимости, потому что удельные князья не сохранили бы её от литовских завоевателей». Конечно, Русь под монголами пережила немало бед, но при этом не потеряла своей идентичности, своей православной веры. Иная ситуация сложилась в Южной Руси, жителям которой в течение нескольких веков пришлось доказывать право на свободу вероисповедания и для этого браться за оружие.

Гоголь писал, что борьба малороссов против турок, крымчан, литовцев, поляков велась под знамёнами верности православию, и подчёркивал, что этот народ с самого начала «имел одну главную цель – воевать с неверными и сохранять чистоту религии своей». Религия была той скрепой, которая и позволила этому народу сохранить себя. Именно вера объединила его в единое общество. Борьба за сбережение православной веры пропитывала все помыслы и поступки жителей Южной Руси особым смыслом.

В авангарде этой борьбы встало казачество, о котором Гоголь писал так: «Это было пёстрое сборище самых отчаянных людей пограничных наций. Дикий горец, ограбленный россиянин, убежавший от деспотизма панов польский холоп, даже беглец от исламизма татарин положили начало этому странному обществу, впоследствии поставившему целью вечную войну с неверными. Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных, коренных обитателей Южной России. Всякий имел полную волю приставать к этому обществу, но он должен был непременно принять православную веру. …Вечная опасность внушала козакам какое-то презрение к жизни. Козак больше заботился о доброй мере вина, нежели о своей участи. Вместе с тем разгульные холостяки вместе с червонцами, цахинами и лошадьми стали похищать татарских жён и дочерей и жениться на них. И вот составился народ, по вере и месту жительства принадлежавший Европе, между тем по образу жизни, обычаям, костюму совершенно азиатский». Можно представить тот зубовный скрежет, который вызывают эти гоголевские строки у пропагандистов «украинства» с их заклинаниями об «арийской чистоте украинской крови», о «расовом превосходстве потомков древних укров над азиатами-москалями»…

Горячий интерес Гоголя к южнорусскому Средневековью привёл к появлению на свет «Тараса Бульбы». Работая над ним, писатель с головой погрузился в первоисточники, отражавшие драматическую атмосферу периода, когда Южная Русь находилась под владычеством Речи Посполитой. Одним из таких источников стали заметки Симона Оскольского – католического монаха-доминиканца, адепта польского господства над южнорусскими землями. В 1637 и 1638 годах Оскольский в роли полкового пастора сопровождал гетмана Николая Потоцкого, прозванного «Медвежьей лапой», в двух походах против запорожцев, восставших против поляков. В 1738 году украинский дворянин Степан Лукомский перевёл дневники Окольского с польского языка на русский.

Проштудировав описанную в этих дневниках историю казацкого восстания 1637-1638 годов, подавленного Потоцким, Гоголь положил её в основу своей знаменитой повести. Он ощущал и личную причастность к событиям двухвековой давности: «Когда я подбирался к «Тарасу Бульбе» и рылся в сундуке истории, не раз меня окутывали горячие волны, что и мой по матери род Лизогубов саблями защищал Отчизну».

В главе XII «Тараса Бульбы» Гоголь воссоздал атмосферу 1638 года: «Известно, какова в русской земле война за веру: нет силы сильнее веры. …Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на границах Украйны. …поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, – поднялась отомстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле – за всё, что копило и сугубило с давних времён суровую ненависть козаков. Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всей несметной козацкою силою. Возле него был виден опытный товарищ его и советник Гуня».

Предводитель восставших запорожцев Степан Остранин был полтавчанином, земляком Гоголя. Выбранный запорожцами своим гетманом, он нанёс несколько поражений полякам, но Потоцкому удалось разбить казаков у местечка Жовнина. Остранин с частью казаков ушёл в пределы Московского царства. Оставшихся запорожцев возглавил помощник Остранина полковник Дмитрий Гуня. Два месяца казаки сдерживали атаки шляхетского войска, но силы были не равны. Гуне с товарищами также пришлось уйти в Россию. Через два года он возглавил морской поход донцов и запорожцев против турок.

Гоголь был убеждён, что помыслы казаков, воевавших против унии, были высоки и благородны. Он не скрывал своего отвращения к унии, к иезуитам, к папству, к средневековой католической экспансии против Южной и Западной Руси. В трактате «О средних веках» он говорил о заоблачных амбициях средневековых пап, их «непреодолимом желании властвовать», о деспотизме «бесчисленных легионов могущественного духовенства – ревностных подданных духовного монарха, наложивших свои железные оковы на все углы мира», о «мрачной инквизиции – свирепой, слепой, не верящей ничему, кроме своих ужасных и адски изобретательных пыток». Средневековый католицизм нёс народам «страшные суды, неумолимые, неотразимые, являющиеся не совестью перед ветреным миром, но страшным изображением смерти и казни». Против этого деспотизма, железных оков, инквизиции с её неумолимыми страшными судами и восстали православные Южной Руси, в упорной верности отцовским заветам черпая энергию, без которой их жизнь была бы «бесцветной и бессильной».

Из истории сопротивления унии

Упорный прозелитизм Римской церкви уходил корнями в далёкое прошлое, и всегда он вызывал недоумение у русских людей: ведь Русь ещё в Х веке сделала добровольный и осознанный выбор, приняв наиболее близкое ей по духу православное вероисповедание. «Повесть временных лет» рассказывает, как князь Владимир Святославович, хорошо зная разницу между православием и латинством, распрощался с папскими послами: «Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли веры вашей». Католицизм навязывал народам мертвящие шаблоны, объявив своё учение «тайной» и запрещая развивать родные языки и культуры. Православие же, проповедуя человеколюбие, не лишало народы права на своеобразие и на познание божественной истины, отвергало жёсткую унификацию, высоко ценя красоту и богатство человеческого бытия. Русь, став православной державой, получила возможность жить в соответствии с идеалами мироутверждения, братства и благоволения ко всему живому.

Папство не считалось с правом народов на духовную свободу, утвердив практику крестовых походов – военно-религиозных экспедиций против народов, находившихся вне католицизма. Принявшим обет идти с оружием против язычников и православных папы отпускали грехи и давали санкцию на захват земель и имущества в завоёванных странах. В ходе крестовых походов с лица земли были стёрты многие западнославянские племена, большое прибалтийское племя пруссов, была вырезана родовая знать у латов и эстов, оказавшихся в крепостной зависимости у тевтонских рыцарей.

В 1204 году с благословения римской курии крестоносцы захватили Константинополь, являвшийся центром православного мира, подвергли его дикому грабежу, оскорбили святыни, находившиеся в соборе Святой Софии и других храмах. Из Византии в Западную Европу тоннами вывозилось золото, которое и послужило материальной базой для последующего экономического роста и благосостояния Европы. До крестовых походов она была серым захолустьем мировой цивилизации, теперь же превращалась в финансового и торгового монополиста, защищавшего свои интересы с помощью агрессии.

Папство постаралось утвердить эту её новую роль, «официально» обосновав принцип насилия в делах веры и узурпировав право «карать за грехи» целые народы. В таких условиях церковная совесть обрекалась на молчание, защита евангельских заповедей отступала на второй план. Спасение души католики стали трактовать как избавление от наказаний за грехи. Появились индульгенции – тарифы на отпущение грехов. Православным подобное явление представлялось дикостью.

Агрессивный прозелитизм латинян не обошёл стороной и православную Русь. В 1224 году немцы-крестоносцы захватили русский город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым. Всё православное население города было уничтожено. Предел захватам крестоносцами русских земель и уничтожения русского населения положил благоверный князь Александр Невский. Разбив шведов на Неве и тевтонов под Псковом, он спас духовную свободу русичей.

Но на этом испытания для Руси не закончились. В результате удельной раздробленности её западные и южные земли вошли в состав Русско-Литовского княжества, где династия была литовской, а девять десятых населения – русскими. Официальным языком был русский, преобладающей религией – православие. Но в конце XIV века князь Ягайло принял католицизм, что открывало ворота для проникновения в Литву польского культурного влияния.

Во второй половине XVI века Литва объединилась с Польшей в одно государство – Речь Посполитую, после чего польская шляхта стала захватывать южнорусские земли, а католическая церковь начала наступление против русских православных традиций. В 1596 году части православного духовенства Южной и Западной Руси была навязана Брестская уния, по которой православные должны были подчиниться папе римскому. Папство было довольно, полагая, что добилось того, о чём грезило в течение нескольких веков.

Но латиняне не учли верности русского народа своим духовным ценностям, его твёрдости и готовности пойти до конца в отстаивании православия. Русичи ясно ощущали, что принуждение в делах веры является разновидностью лжи и что подчинение ему означает духовную смерть. Они оказывали всяческое сопротивление унии. «Мира и согласия» в папской редакции не получилось, да и не могло получиться, поскольку католики и вставшая на их сторону униатская верхушка открыто демонстрировали православным свою нетерпимость и ненависть. В массовом порядке закрывались православные монастыри и храмы. В некоторых из них униаты пытались наладить свои службы, заняв даже Софийский собор в Киеве. Но народ на эти службы не шёл, и тогда православные обители переделывались в склады, корчмы, загоны для скота.

Не все жители Южной Руси сумели устоять перед напором униатов. Особенно трудно это было сделать представителям местной знати, соблазняемым различными посулами, льготами, возможностью входить во власть, обзаводиться многочисленной челядью. Среди западнорусских князей и бояр были те, кто ради материальных благ отступал от веры предков, брал на себя иудин грех.

Однако подавляющее большинство жителей Южной и Западной Руси сохраняли веру предков, мужественно преодолевая произвол, гонения и страдания. Крестьяне, ремесленники, торговцы, не признававшие унию, жестоко ущемлялись в правах. К религиозной дискриминации добавлялся социальный гнёт: польские паны скупали или силой захватывали русские сёла, превращая православных пахарей в бесправное «быдло». Терпеть унижения православный люд был не намерен. После объявления унии по всей Южной и Западной Руси покатилась волна антипольских и антиуниатских восстаний. Папистов и их приспешников громили в Киеве, Львове, Полтаве, Луцке, Минске, Полоцке, Могилёве, Орше. Папа римский, отбросив «миролюбивую», увещевательную риторику, призвал польского короля потопить восставших в крови: «Пусть проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови! Пусть схизма знает, что нет ей пощады!»

Ничто не могло остановить восставших, воодушевлённых тем, что в единокровной и единоверной им Московии было провозглашено патриаршество, и накануне объявления Брестской унии голос Русской православной церкви стал гораздо слышней, чем раньше.

Во главе освободительного движения на Украине встало казачество. Оно было сформировано самыми вольнолюбивыми и пассионарными людьми Южной Руси, не желавшими жить под польско-католическим гнётом и бежавшими за днепровские пороги, где образовалась знаменитое вольное братство – Запорожская Сечь. Запорожцы вступили в отчаянную схватку с поляками. Они знали, что в случае пленения им не дождаться милости от шляхты, но ради освобождения русской земли готовы были претерпеть любые муки.

Многие из них приняли мученическую смерть за Русь и русскую веру. Схваченный поляками казачий гетман Косинский был заживо замурован в монастырскую стену. После его гибели казачье восстание возглавил Наливайко. Вовлекая в восстание десятки тысяч крестьян и горожан, наливайковцы освободили от поляков Винницу, Кременец, Луцк, Пинск, Могилёв. Но сил в борьбе с мощной и не знавшей нужды в вооружении польской армией у казаков не хватало. Наливайко и его ближайшие товарищи были предательски схвачены, одних поляки четвертовали и обезглавили, других живьём сожгли в медных баках. Однако дух запорожцев сломить было невозможно. Восстания против панства и унии накатывались волна за волною.

В начале XVII века «аппетиты» католической Польши распространились и на Московию, где усилиями поляков началась масштабная смута. Поначалу польские магнаты и стоявший за ними Ватикан делали ставку на самозванцев и отщепенцев из числа русских, но их расчёты провалились. Тогда польский король Сигизмунд отдал приказ начать прямую вооружённую интервенцию против «схизматиков-московитов».

После неудачи в Московии католическая церковь резко усилила давление на православных Южной и Западной Руси. Православие там оказалось фактически вне закона. Польский сейм запретил употребление русского языка в делопроизводстве. Ответом на преследования стало создание православных братств в Киеве, Львове, Луцке, Вильно и других русских городах. Братства организовывали школы, вели энергичную проповедь в защиту православия, выпускали богословскую и просветительскую литературу.

Ширилось военное сопротивление польско-католическому игу. Много страхов на поляков нагнали выступления запорожцев во главе с гетманами Жмайло, Павлюком, Остраниным, Гуней. Польский магнат Николай Потоцкий, воевавший против Остранина и Гуни, записал в дневнике: «Так упорно и непокорно было мужичьё, что никто из них не просил о мире и о прощении их вины. Напротив, они только кричали, чтобы им всем умереть в бою с нашим войском. И даже те, кому не досталось оружия, били наших солдат оглоблями».

Весной 1648 года на Украине вспыхнуло грандиозное антипольское восстание под руководством гетмана Богдана Хмельницкого. Казаки, крестьяне и горожане готовы были в своей борьбе стоять насмерть, но, учитывая опыт предыдущих восстаний, понимали, что им одним, без соединения всех сил русского мира справиться с жестоким врагом не удастся. Богдан Хмельницкий обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой принять единоверную Украину в состав Российского государства. Сложение сил в борьбе против Польши принесло результаты: Восточная Украина вместе с Киевом – «матерью городов русских» - была освобождена.

Процесс объединения древнерусских территорий растянулся до конца XVIII века. Много бед за это время пришлось претерпеть православным Южной и Западной Руси. Дискриминация православия привела к тому, что к середине XVIII века больше половины храмов было отнято у православных в пользу униатов. Белорусам и украинцам с каждым годом становилось всё яснее, что сохранить своё национально-историческое бытие они смогут только в составе единого Русского государства.

Борясь, страдая и погибая в годы польско-католического гнёта за право на собственный, а не навязанный духовный мир, на собственную, а не навязанную историю, православные украинцы и белорусы были убеждены, что их борьба и страдания будут не напрасны.

В 1839 году Гоголь стал свидетелем события, крайне значимого для исторических судеб Украины и Белоруссии. В том году по настоянию и почти при полной поддержке украинского и белорусского населения в Полоцке был созван униатский церковный собор, на котором было принято решение о вхождении униатской церкви западнорусских областей в состав Русской православной церкви. Полтора миллиона бывших униатов добровольно пожелали приобщиться к чистоте православия. На мемориальной медали, выбитой в честь ликвидации Брестской унии, было отчеканены слова: «Отторгнутые насилием (1596) возсоединены любовию (1839)». Историческая справедливость была восстановлена. Недаром в Евангелии сказано: «Претерпевший до конца спасётся».

Притязания папства господствовать над умами и душами большинства украинцев и белорусов оказались иллюзорными. Оставалось одно исключение – Галиция, захваченная Австрией. Отмена Брестской унии в 1839 году Галиции не коснулась. В конце XIX века Австрийская империя начала подготовку к военно-политическому противостоянию с Россией, поэтому на галичан была обрушена новая волна дерусификации. Это была целенаправленная операция австрийского Генштаба. Русский язык вытеснялся искусственным наречием, появившимся в результате деятельности находившейся на содержании Генштаба «венской школы украинистики». В начале ХХ века Михаил Грушевский за деньги венского двора написал «Историю Украины-Руси», целью которой было «отделение» украинской истории от истории общерусской.

Те, кто сопротивлялся планам австрийцев, в годы Первой мировой войны массово уничтожались. Итогом всей этой «инженерии» стало формирование особой этнической группы со своей религией, своим языком, своей геополитической ориентацией. По всем показателям эта этническая группа принадлежит не к восточнославянской, а западноевропейской цивилизации. Типично западная ментальность галичан проявляется в стремлении навязать миру единые жёсткие шаблоны, отвергнув бытийное многообразие, цветущую сложность. Эта ментальность толкает их продолжать дело изуверов, которые в Средние века мучили и жгли Южную Русь за верность родной вере и родному языку. Галицийский актив, как и во времена распространения унии в западнорусских землях, продолжает ощущать себя легионерами папы римского, ждущего от них «покорения восточной схизмы». Отщепенцы стали «миссионерами».

Николай Гоголь, писавший: «Мы призваны в мир не за тем, чтобы истреблять и разрушать», был и остаётся символом противостояния самозваным «покорителям» и «миссионерам», их злобе и ненависти. Не теряют своей силы и своего смысла слова, вложенные Гоголем в уста Тараса Бульбы и ставшие гимном русским традициям, русскому умению отдавать жизни «за други своя»: «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. …так любить, как русская душа, – любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе… Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные мёды их. Перенимают чёрт знает какие басурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который жёлтым чёботом своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся в саже и поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают все, что такое в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому не доведётся так умирать! Никому, никому!».

«Перед нами громада — русский язык!»

На Украине «Тарас Бульба» ныне издаётся в «перекладе» с русского языка на украинский. Из текста повести выброшено всё, что касается России и русских. «Россия» заменена на «Украину», «разгульная замашка русской природы» превратилась в «широкий гуляцкий замис украинской натуры», а «русская сила» – в «украинскую силу». У Гоголя особой энергетикой пропитаны сцены последней битвы казаков Тараса Бульбы с поляками, когда гибнут один за другим герои-казаки Шило, Бовдюга, Балабан, Кукубенко, восклицая перед смертью: «Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля!», «Пусть славится до конца века Русская земля!», «Пусть же цветёт вечно Русская земля!», «Пусть красуется вечно любимая Христом Русская земля!». В украинском «перекладе» «Русская земля» везде оказалась «козацкой землёй».

Нет нужды доказывать, что вся эта переводческая свистопляска является открытым оскорблением великому Гоголю, глумлением над его художественным наследием и прямым поруганием народной и исторической памяти. Но Иван Малкович, директор киевского издательства под авангардистским названием «А-ба-ба-га-ла-ма-га», выпустившего идеологизированный перевод «Тараса Бульбы», и в ус не дует, оправдывая этот перевод тем, что «русский язык для Украины – чужой».

Нет границ невежеству. Отрицание двуязычия и напористое навязывание мовы всем жителям Украины отражает именно невежество: ведь русский литературный язык возник как раз на Украине ещё в XVI веке. В «Грамматике» Ивана Ужевича, выпущенной в 1634 году, он был назван «словенороссийским языком» и характеризовался как высокий книжный язык, язык богословия и науки. Известный русский философ и основатель евразийского движения Николай Трубецкой писал: «Та культура, которая со времён Петра I живёт и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской культуры».

Естественным носителем этой культуры был и Гоголь. Нет ни одного произведения, написанного им по-украински. При этом мало сказать, что он писал по-русски. Его вклад в развитие русского литературного языка нельзя оценивать иначе как выдающийся и колоссальный. Без Гоголя не было бы того русского языка, которому дано определение «великий и могучий». Мало кто сравнится с выходцем из полтавской глубинки силой проникновения в русскую языковую стихию, мощью поэтического воодушевления, красотой, живостью и естественностью слога. Русская речь была для Гоголя пространством чудотворения. Он считал её необыкновенно живой, впитывающей в себя различные наречия, диалекты и становящейся от этого только богаче и ярче.

Известно письмо Николая Васильевича его земляку Осипу Бодянскому: «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой должна быть единая святыня – язык Пушкина… Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, нетленная поэзия правды, добра и красоты. Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно». Гоголь искренне любил русский язык, от души восхищался им: «Перед нами громада – русский язык! Наслажденье глубокое зовёт вас, наслажденье погрузиться во всю неизмеримость его…». Что ревнители украинофильства могут изобрести в ответ на эти слова Гоголя?

Впрочем, их узколобой настырности не в силах поколебать даже Гоголь: нападки «свидомых» на русский язык не ослабевают. Недавно Юрась Гнаткевич, представитель блока Юлии Тимошенко в Верховной раде, потребовал принять закон, по которому все средства массовой информации Украины – и печатные, и электронные, и частные, и государственные – должны выходить только на украинском языке. Пан депутат, недовольный тем, что 90 % украинских СМИ выходят на «чуждой мове», заявил, что языковую ситуацию на Украине нужно отрегулировать принудительными мерами: «Мы должны заставить украинцев уважать родной язык и говорить на нём». Дескать, раз не хотят говорить так, как мы предписываем, значит, надо их заставить. А как заставить? С помощью грубых зуботычин? Все видят, что на украинской политической сцене сегодня суетливо мельтешат собакевичи и ноздрёвы. Жаль, что нет на них Гоголя.

Сергей Рыбаков

Иллюстрация — портрет Н.В. Гоголя работы А.И. Иванова, 1841 г.

Книга «Тень Мазепы: украинская нация в эпоху Гоголя » - это фундаментальное исследование о том, как формировалась Украина. Историк и литературовед Сергей Беляков сравнивает русский и украинский взгляд на историю, чтобы понять, в чем они сходятся, а где противоречат друг другу. В рамках совместного с премией «Просветитель» T&P публикуют отрывок из книги о русском взгляде на украинцев и об украинском взгляде на русских во времена Гоголя, то есть о том, почему малороссийские крестьянки пугали непослушных детей «москалем», а русские крестьяне всегда старались «обдурить хохла».

Русский взгляд на украинца

В ХIХ веке украинцу еще никто не разъяснил, что он украинец, а русский мужик, если верить современной науке, знать не знал, что он русский. Оба просто не подходили под современные определения нации.

Скучная модернизация едва-едва начиналась в императорской России. Русские и украинские крестьяне после века Просвещения в большинстве своем не умели ни читать, ни писать. Да им и некогда было отвлекаться от важных дел ради этих досужих, барских, панских занятий. А сами баре и паны внешне больше походили на французов, реже - на немцев или англичан, чем на своих крепостных и даже на собственных предков - русских бояр и князей, козацких гетманов и полковников. Господа между собой даже разговаривали на языке, непонятном их собственной прислуге.

Каждая большая деревня жила собственным миром, имела свои обычаи, свои порядки. Мелкие черточки отличали людей из разных деревень, уроженцы разных губерний различались еще больше: одеждой, говором и опять-таки обычаями и традициями. Но и в те времена нация не распадалась на бесчисленное множество общин, деревень, мирков. Разнообразие только укрепляло единство. Границы наций, которые никак не может заметить современный ученый, вооруженный «теорией модернизации» и монографией Бенедикта Андерсона, прекрасно видели современники Гоголя и Шевченко.

Украинские крестьяне не ждали от русских панов ничего доброго, глядели на ученых с подозрением, на вопросы отвечали уклончиво, прикидывались дурачками

Жители Малороссии даже внешне мало походили на великороссов. Они почти не носили бород, но отпускали усы и часто брили головы на козацкий манер. Постоянный труд под южным солнцем преображал внешность. И бледнолицые русские баре с интересом смотрели на украинского крестьянина, бронзового от загара: «Лучи солнца его смуглят до того, что он светится, как лаком покрыт, и весь череп его из желта позеленеет…»

В XIX веке стремительно развивались новые науки - этнография и фольклористика. Интеллигентные господа из Петербурга, Москвы, Варшавы приезжали в деревню или небольшой город, заходили в крестьянские избы и хаты, расспрашивали мужиков о жизни, пытались узнать о традициях и обрядах, записать песни, сказки, думы, рассказы о старине. Ездили этнографы и по украинским селам. Украинские крестьяне не ждали от русских или польских панов ничего доброго, а потому глядели на ученых с подозрением. Когда же этнограф раскрывал рот и начинал задавать вопросы, которые мужики менее всего ожидали от него услышать, подозрения только усиливались: «О, да се добра казючка!», - решали они и «хитрости» барина противопоставляли свою собственную хитрость. На вопросы отвечали уклончиво, прикидывались дурачками, тупицами, не понимающими, о чем их вообще спрашивают. Но все-таки находились этнографы, сумевшие завоевать сердца недоверчивых малороссиян. […]

*Руководство к изучению русской земли и ее народонаселения. По лекциям М.Владимирского-Буданова составил и издал преподаватель географии во Владимирской Киевской военной гимназии А.Редров. Европейская Россия. - Киев, 1867. С. 261;

Лескинен М.В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX века. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии. - М.: Ин-т славяноведения РАН, 2008. С. 81.

На взгляд русского образованного человека, типичный украинец (малороссиянин, южноросс, хохол) «угрюм, неразговорчив, самоуверен»*, скрытен и упрям. Вообще редкий русский наблюдатель не писал о «хохлацком упрямстве». Алексей Левшин, расположенный к малороссиянам, описывал их почти так же: «…умные лица и усы, при крепком сложении, обритой бороде и высоком росте, придают им величественный вид. Жаль, что они неповоротливы».

Эту серьезность, меланхоличность отмечали и русские, и сами украинцы. Пантелеймон Кулиш сочтет «глубокое спокойствие» малороссиян национальной чертой, а Тарас Шевченко - следствием тяжкой доли: «…бедный неулыбающийся мужик поет свою унылую задушевную песню в надежде на лучшее существование».

Свадьба - одно из самых радостных событий в жизни человека. На украинском языке она даже и называется «весiлля». Но вот И.М. Долгорукий и на свадьбе заметил мало радости. Князь нашел, что в родной Великороссии много лучше, веселее и женихи, и невесты, и свадебные обряды: «Взгляните вы на Хохла, даже самого обрадованного […] который только что женился и с молодой выспался: он тупит глаза, стоит недвижим и ворочается по-медвежьи. Подруга его была бы наказание всякого человека, у коего сердце бьется и ищет сладости жизни, тогда как на Севере, в нашей, можно сказать, железной стороне, где все уже теперь скутано от мороза, простая девка крестьянская в сарафане так привлекательна, парень молодой в сапогах, заломя шапку, после венца, так затейлив и занимателен. Они могут быть и не Адонис с Венерою, но веселы, резвы, забавны. Свобода и довольство: вот корни, от которых произрастает наше счастье и отрада! А у Хохла, кажется, нет ни того, ни другого…».

Русские крестьяне не были ни культурнее, ни цивилизованнее своих соседей, однако их взгляды на украинцев напоминали барские

Зато русские единодушно писали о честности украинцев. «Воровство и теперь здесь в омерзении», - замечал в начале XIX века Алексей Левшин. Полвека спустя эта оценка слово в слово повторяется преподавателем географии во Владимирской киевской гимназии А.Редровым: «Воровство между малороссами считается самым постыдным, самым ненавистным пороком», а еще двадцать лет спустя и Дмитрием Семеновым: «Честность малоросса […] также известна всем. Случаи воровства очень редки».

Впрочем, сами украинцы относились к себе строже. Этнографом записан анекдот о христианском благочестии. Евреи схватили Христа и водили его по христианским землям: польским, немецким, украинским. Поляки решили: давайте нашего Спасителя отобьем! И Христос полякам за их «щирость» (искренность, великодушие) даровал военную доблесть. И теперь что ни поляк, то вояка. Немцы решили: давайте нашего Спасителя выкупим! Христос и немцам за их «щирость» даровал успех в торговых делах. Что ни немец, то купец. И повели, наконец, евреи Христа туда, где «наши мужики-сиряки у корчмы стояли, мед-горилку попивали». И один из мужиков предложил: давайте нашего Спасителя выкрадем! И Спаситель не оставил их без награды. И с тех пор повелось: что ни мужик, то вор.

Русские замечали в малороссиянах не только честность, но и скрытность, и плутовство. А честность, на взгляд русских, парадоксально сочеталась с хитростью и скрытностью. Даже Николай Васильевич Гоголь при первом знакомстве в 1832 году не понравился Сергею Тимофеевичу Аксакову: «Наружный вид Гоголя был тогда совершенно другой и невыгодный для него: хохол на голове, гладко подстриженные височки, выбритые усы и подбородок […] нам показалось, что в нем было что-то хохлацкое и плутоватое». А ведь Сергей Тимофеевич был, пожалуй, одним из самых толерантных к малороссиянам людей, хорошим знакомым не только Гоголя, но и Шевченко, и Кулиша.

*Полевой никогда не бывал на правобережной Украине, где поляки приучили украинских крестьян не только кланяться, но и целовать им руки.

Впрочем, гораздо чаще писали не о плутовстве, но о сердечности малороссов, их склонности к «задумчивой созерцательности» и «задушевному лиризму», об их любви к природе и «аристократическом презрении» к торгашеству. Разумеется, «меланхоличные» и «задумчивые» казались совершенно неспособными к торговле и предпринимательству. Здесь они безнадежно проигрывали не только евреям, но и русским. Малоросс «не кулак, не барышник», - пишет прозаик Д.Л. Мордовцев (сам украинец), во многом повторяя украинского этнографа П. Чубинского. Украинский крестьянин, таким образом, начисто лишен «бойкости, подвижности, быстрой сметки, умения пользоваться обстоятельствами», ему чужды цинизм и практицизм. «Малороссиянин молчалив, не словоохотлив, не кланяется*, подобно русскому крестьянину, не обещает многого; но он хитр, умен. Дорожит словом и держит его», - писал Николай Полевой.

Мария Лескинен, современный ученый славист из академического Института славяноведения, замечает, что сами различия между великороссом и малороссом слишком напоминают противопоставление человека, испорченного цивилизацией, городской культурой, человеку традиционной культуры, не тронутому пороками цивилизации. Взгляд русского на малоросса - это взгляд «свысока», взгляд человека цивилизованного на человека «природного». Все это так, но вот русские крестьяне не были ни культурнее, ни цивилизованнее своих соседей украинцев, они ничего не слышали про образ «естественного человека», однако их взгляды на украинцев напоминали барские. Правда, было важное различие: этнограф, писатель, вообще барин или интеллигент, вольно или невольно смягчали свои оценки, находили случай подчеркнуть достоинства малороссов. Исключением была грубость не любившего «хохлов» князя Долгорукого. Простые же русские люди были куда менее деликатны, они прямо называли украинцев «хохлами», считали их людьми «упрямыми» и «недалекими». Многие всячески старались «обдурить хохла», насмехаясь над «хохлацкой харей». […]

Знаменитый артист Михаил Семенович Щепкин, сам природный малороссиянин, рассказывал анекдот о малороссийском характере. Однажды какой-то «ямщик-хохол» вез господина. Тот, по русскому обыкновению, подгонял ямщика ударами, но ямщик не только не погонял лошадей, но даже не огладывался, и только за полторы версты перед станцией «пустил коней во весь опор». На станции господин устыдился своей жестокости, но спросил ямщика, почему же тот не ехал скорее? «Да ни хотилось», - отвечал тот. […]

Москали

В XVII веке предки украинцев называли себя «русскими» или «руськими», говорили «руськой мовой», но собственно русских из царства Московского своими не считали. Их называли «московитами», «московцами», «москвой», «москалями». Положение не изменится и в первой половине XVIII века. Пилип (Филипп) Орлик в письме к запорожцам Олешковской Сечи ставит «москалей» в один ряд с другими чужеземными народами: «Москали, сербы, волохи и иные чужеземцы». Для нерусифицированного украинского крестьянина москаль останется чужаком и в XIX веке. […]

Иногда словосочетание «Московское государство» использовали и в Москве, причем даже в официальной титулатуре русских государей. В семидесятые годы XVI века это понятие использовал Иван Грозный, а в 1605–1606 годах - Лжедмитрий I. Хотя традиционным именованием государство были «Росия», «Росийское царство», «Росийское государство». См.: Хорошкевич А.Л. В лабиринте этно-политико-географических наименований Восточной Европы середины XVII века.С.17,18,20.

В гоголевские времена русский читатель, прежде не бывавший в Малороссии, мог разве что из художественной литературы узнать, что он, оказывается, москаль или кацап. Хотя бы из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Там можно найти просто оскорбительные эпизоды, но в глаза читателю «Вечеров» они никогда не бросались. Их немного, разбросаны они редко, а в роскошном, богатом яркими метафорами тексте Гоголя все эти кацапы-москали едва заметны. Но если их собрать вместе, как это сделал украинский литературовед Олег Кудрин, то выяснится, что Гоголь, в общем, следовал распространенным в его времена украинским стереотипам о русских. Образ москаля в народном фольклоре и в гоголевских «Вечерах» практически один и тот же.

Москаля нередко изображали вором и лгуном. В.И. Даль в своем словаре великорусского языка зафиксировал малороссийский глагол «москалить - мошенничать, обманывать в торговле». Хивря в «Сорочинской ярмарке» говорит: «…дурень мой отправился на всю ночь с кумом под возы, чтоб москали на случай не подцепили чего». «Дурень» - это Солопий Черевик, ее муж, «москали» - может быть, солдаты, а может быть, вездесущие тогда русские торговцы, коробейники-москали, которых полно бывало и на малороссийских ярмарках. Не забывает москалей и сам Черевик: «Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли».

В предании о поездке Антона Головатого к царице Екатерине, записанной этнографами у Анания Ивановича Коломийца, русская императрица обещает запорожцам земли, леса, угодья. Но сопровождавший Головатого писарь Оноприй Шпак будто бы сказал своему товарищу: «…да не верь ты […] москалю. Кто москалю поверит, тот сам - неверный!»

Солдаты, квартировавшие в малороссийских городах и селах, внесли свой вклад в образ москаля

У слова «москаль» есть и еще одно значение - солдат, военный. Подразумевалось, что солдат русский, ведь других солдат после поражения Карла XII под Полтавой и сдачи в плен почти всей шведской армии под Переволочной, земли Гетманщины, Слобожанщины и Запорожья не знали. А русские солдаты-москали проходили украинские земли, когда отправлялись воевать с поляками, турками, венграми или становились на постой в мирное время.

Казарм на русскую армию не хватало. Со времен Петра Великого солдатам и офицерам нередко приходилось размещаться «по обывательским квартирам». Солдаты, квартировавшие в малороссийских городах и селах, внесли свой вклад в образ москаля. Даже в те, славные для русского оружия времена непобедимый русский солдат не был избалован заботой интендантов. Рассчитывать приходилось на себя, а победители Наполеона, покорители Кавказа и усмирители Польши нуждались не только в хорошем питании: «Я слуга царский! Я служу Богу и государю за весь мир христианский! Куры и гуси, молодицы и девки, нам принадлежат по праву воина и по приказу его благородия!». Так изображает русских солдат автор «Истории русов». Образованный малороссийский дворянин, он пишет о русских со сдержанной неприязнью.

Вероятно, у него были некоторые основания. Осенью 1855 года, когда англо-французская армия воевала в Крыму, а флот союзников атаковал черноморские порты, на украинскую землю вступили ратники московского ополчения. Многие из них носили бороды, как Иван Аксаков, который служил в одной из дружин. Ополченцев встречали хорошо, «даже лучше, чем в России», замечает Аксаков, явно разделяя эти две страны. Однако постепенно чувства охладевали, и заботливые хозяева уже не могли дождаться, «когда оставит их рать бородатых москалей». Многие русские ратники вели себя в малороссийских селах грубо и развязно, «грубостью и цинизмом шуток» оскорбляли малороссиянок, смеялись «над хохлами, как жадные волки на овец», бросались на горилку. Причину этого Аксаков определил, по всей видимости, верно: русский «здесь как бы в стороне чужой, не в России и смотрит на жителей как на людей, совершенно ему чуждых».

Солдат для мирного жителя всегда человек неприятный. Сверх того, русский солдат для малороссиян не был своим. Он оставался иноплеменником, если не прямо враждебным, то просто чужим, незваным гостем из далекой, холодной страны - Московщины, москалем, с которым лучше не иметь дела. […]

Черт и москаль для украинца первой половины XIX столетия бывают не только подобны друг другу, но и взаимозаменяемы

Москаль в представлении украинских крестьян - человек хитрый и вообще неглупый. Этнограф Георгий Булашев собрал целую коллекцию национальных стереотипов, какие были распространены у малороссийских крестьян конца XIX - начала XX веков. Однако многие из них, очевидно, сформировались гораздо раньше. Если верить этим материалам, то украинцы будто бы вообще боялись иметь дело с москалями, например нанимать их на работу: непременно обманут. Зато их считали хорошими знахарями, что тоже примечательно: знахарь - человек умный и хитрый, ему открыты знания, недоступные другим. Москали даже ходят «не так, как мы ходим, гуртом, а один за одним, чтоб легче было», - рассказывали украинские крестьяне. […]

Как известно, Николай Васильевич Гоголь собирал малороссийские песни, были, рассказы, анекдоты. Между последними был и такой, известный «всякому малороссиянину». Москаля-солдата за грехи забрали в ад, но тот сделал жизнь чертей совершенно невыносимой - рисовал на стенах (видимо, в пекле есть и стены) кресты да монастыри. И черти были рады, когда нашли способ выгнать москаля из ада. […]

Москали совершенно неодолимы. Известное дело, «от черта открестишься, от москаля дубиной не отмашешься», - говорит украинская пословица. […] В малороссийских пословицах, собранных В.И. Далем для словарной статьи, москаль оказывается человеком совершенно невыносимым: «От москаля, хоть полы отрежь, да уйди!», «С москалем дружись, а камень за пазухой держи», «– Кто идет? - Черт! - Ладно, абы не москаль».

Черт и москаль для украинца первой половины XIX столетия бывают не только подобны друг другу, но и взаимозаменяемы. […] Малороссийские крестьянки у Гоголя пугают детей чертом. В реальности, случалось, пугали и москалем: «Они переливают чувство сие (ненависть к москалям. - С.Б.) в самих малюток и пугают их москалями . При сем имени малое дитя перестает кричать», - писал Левшин. Дело было в 1815 году. […]

О москалях сочиняли анекдоты, москали отвечали той же монетой. Среди историй, записанных этнографами, были настоящие мифы о генезисе наций. Например, о том, как апостолы Петр и Павел (Петро и Павло) делали хохлов и москалей: Петр «робил» хохлов, а Павел - москалей. […]