О чем сказка премудрый пескарь. Анализ произведения «Премудрый пескарь» Салтыков-Щедрин

Хорош голубчик! - сказал молодой профессор, - своекоштный!

Я подвинулся ближе к столу, но профессора продолжали почти шепотом говорить между собой, как будто никто из них и не подозревал моего присутствия. Я был тогда твердо убежден, что всех трех профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, выдержу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу, но что они так только, для важности, притворялись, что это им совершенно все равно и что они будто бы меня не замечают.

Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», - и отметил что-то в журнале. Возвратившись к лавкам, я тотчас же узнал от гимназистов, которые, бог их знает как, все узнавали, что мне было поставлено пять.

Глава XI
Экзамен математики

На следующих экзаменах, кроме Грапа, которого я считал недостойным своего знакомства, и Ивина, который почему-то дичился меня, я уже имел много новых знакомых. Некоторые уже здоровались со мной. Иконин даже обрадовался, увидав меня, и сообщил мне, что он будет переэкзаменовываться из истории, что профессор истории зол на него еще с прошлогоднего экзамена, на котором он будто бы тоже сбил его. Семенов, который поступал в один факультет со мной, в математический, до конца экзаменов все-таки дичился всех, сидел молча один, облокотясь на руки и засунув пальцы в свои седые волосы, и экзаменовался отлично. Он был вторым; первым же был гимназист первой гимназии. Это был высокий худощавый брюнет, весьма бледный, с подвязанной черным галстуком щекой и покрытым прыщами лбом. Руки у нею были худые, красные, с чрезвычайно длинными пальцами, и ногти обкусаны так, что концы пальцев его казались перевязаны ниточками. Все это мне казалось прекрасным и таким, каким должно было быть у первого гимназиста. Он говорил со всеми так же, как и все, даже и я с ним познакомился, но все-таки, как мне казалось, в его походке, движениях губ и черных глазах было заметно что-то необыкновенное, магнетическое.

На экзамен математики я пришел раньше обыкновенного. Я знал предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне были совершенно неизвестны. Это были, как теперь помню: теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я читал.

Вот он, поди сюда, Нехлюдов, - послышатся за мной знакомый голос Володи.

Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые в расстегнутых сюртуках, размахивая руками, проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго курса, которые в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему и нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.

Володя даже не мог удержаться, чтоб не выразить чувства своего превосходства.

Эх ты, горемычный! - сказал он. - Что, не экзаменовался еще?

Что ты читаешь? Разве не приготовил?

Да, два вопроса не совсем. Тут не понимаю.

Что? Вот это? - сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел, но все-таки продолжал говорить что-то, чего я не понимал.

Нет, постой, Володя, дай я с ним пройду, коли успеем, - сказал Дмитрий, взглянув на профессорский угол, и подсел ко мне.

Я сейчас заметил, что друг мой был в том самодовольно-кротком расположении духа, которое всегда на него находило, когда он бывал доволен собой, и которое я особенно любил в нем. Так как математику он знал хорошо и говорил ясно, он так славно прошел со мной вопрос, что до сих пор я его помню. Но едва он кончил, как St.-Jérôme громким шепотом проговорил: «A vous, Nicolas!» - и я вслед за Икониным вышел из-за лавки, не успев пройти другого незнакомого вопроса. Я подошел к столу, у которого сидело два профессора и стоял гимназист перед черной доской. Гимназист бойко выводил какую то формулу, со стуком ломая мел о доску, и все писал, несмотря на то, что профессор уже сказал ему: «Довольно», - и велел нам взять билеты. «Ну что, ежели достанется теория сочетаний!» - подумал я, доставая дрожащими пальцами билет из мягкой кипы нарезанных бумажек. Иконин с тем же смелым жестом, как и в прошедший экзамен, раскачнувшись всем боком, не выбирая, взял верхний билет, взглянул на него и сердито нахмурился.

Все этакие черти попадаются! - пробормотал он.

Я посмотрел на свой.

О ужас! эта была теория сочетаний!..

А у вас какой? - спросил Иконин.

Я показал ему.

Этот я знаю, - сказал он.

Хотите меняться?

Нет, все равно, я чувствую, что не в духе, - едва успел прошептать Иконин, как профессор уж подозвал нас к доске.

«Ну, все пропало! - подумал я. - Вместо блестящего экзамена, который я думал сделать, я навеки покроюсь срамом, хуже Иконина». Но вдруг Иконин, в глазах профессора, поворотился ко мне, вырвал у меня из рук мой билет и отдал мне свой. Я взглянул на билет. Это был бином Ньютона.

Хорош голубчик! - сказал молодой профессор, - своекоштный!

Я подвинулся ближе к столу, но профессора продолжали почти шепотом говорить между собой, как будто никто из них и не подозревал моего присутствия. Я был тогда твердо убежден, что всех трех профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, выдержу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу, но что они так только, для важности, притворялись, что это им совершенно все равно и что они будто бы меня не замечают.

Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», - и отметил что-то в журнале. Возвратившись к лавкам, я тотчас же узнал от гимназистов, которые, Бог их знает как, все узнавали, что мне было поставлено пять.

ЭКЗАМЕН МАТЕМАТИКИ

На следующих экзаменах, кроме Грапа, которого я считал недостойным своего знакомства, и Ивина, который почему-то дичился меня, я уже имел много новых знакомых. Некоторые уже здоровались со мной. Иконин даже обрадовался, увидав меня, и сообщил мне, что он будет переэкзаменовываться из истории, что профессор истории зол на него еще с прошлогоднего экзамена, на котором он будто бы тоже сбил его. Семенов, который поступал в один факультет со мной, в математический, до конца экзаменов все-таки дичился всех, сидел молча один, облокотясь на руки и засунув пальцы в свои седые волосы, и экзаменовался отлично. Он был вторым; первым же был гимназист первой гимназии. Это был высокий худощавый брюнет, весьма бледный, с подвязанной черным галстуком щекой и покрытым прыщами лбом. Руки у него были худые, красные, с чрезвычайно длинными пальцами, и ногти обкусаны так, что концы пальцев его казались перевязаны ниточками. Все это мне казалось прекрасным и таким, каким должно было быть у первого гимназиста . Он говорил со всеми так же, как и все, даже и я с ним познакомился, но все-таки, как мне казалось, в его походке, движениях губ и черных глазах было заметно что-то необыкновенное, магнетическое .

На экзамен математики я пришел раньше обыкновенного. Я знал предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне были совершенно неизвестны. Это были, как теперь помню: теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я читал.

Вот он, поди сюда, Нехлюдов, - послышался за мной знакомый голос Володи.

Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые в расстегнутых сюртуках, размахивая руками, проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго курса, которые в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему и нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.

Володя даже не мог удержаться, чтоб не выразить чувства своего превосходства.

Эх, ты, горемычный! - сказал он. - Что, не экзаменовался еще?

Что ты читаешь? Разве не приготовил?

Да, два вопроса не совсем. Тут не понимаю.

Что? Вот это? - сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел, но все-таки продолжал говорить что-то, чего я не понимал.

Кого звали? Кто Бартеньев? - заговорили вокруг меня.

Иконин, иди, тебя зовут; да кто же Бартеньев, Морденьев? я не знаю, признавайся, - говорил высокий румяный гимназист, стоявший за мной.

Вам, - сказал St.-J?r?me.

Моя фамилия Иртеньев, - сказал я румяному гимназисту. - Разве Иртеньева звали?

Ну, да; что ж вы нейдете?.. Вишь, какой франт! - прибавил он не громко, но так, что я слышал его слова, выходя из-за скамейки. Впереди меня шел Иконин, высокий молодой человек лет двадцати пяти, принадлежавший к третьему роду, старых. На нем был оливковый узенький фрак, атласный синий галстук, на котором лежали сзади длинные белокурые волосы, тщательно причесанные? la мужик. Я заметил его наружность еще на лавках. Он был недурен собою, разговорчив; и меня особенно поразили в нем странные рыжие волоса, которые он отпустил себе на горле, и еще более странная привычка, которую он имел, - беспрестанно расстегивать жилет и чесать себе грудь под рубашкой.

Три профессора сидели за тем столом, к которому я подошел вместе с Икониным; ни один из них не ответил на наш поклон. Молодой профессор тасовал билеты, как колоду карт, другой профессор, с звездой на фраке, смотрел на гимназиста, говорившего что-то очень скоро про Карла Великого, к каждому слову прибавляя «наконец», и третий, старичок в очках, опустив голову, посмотрел на нас через очки и указал на билеты. Я чувствовал, что взгляд его был совокупно обращен на меня и Иконина и что в нас не понравилось ему что-то (может быть, рыжие волосы Иконина), потому что он сделал, глядя опять-таки на обоих нас вместе, нетерпеливый жест головой, чтоб мы скорее брали билеты. Мне было досадно и оскорбительно, во-первых, то, что никто не ответил на наш поклон, а во-вторых, то, что меня, видимо, соединяли с Икониным в одно понятие экзаменующихся и уже предубеждены против меня за рыжие волосы Иконина. Я взял билет без робости и готовился отвечать; но профессор указал глазами на Иконина. Я прочел свой билет: он был мне знаком, и я, спокойно ожидая своей очереди, наблюдал то, что происходило передо мной. Иконин нисколько не оробел и даже слишком смело, как-то всем боком двинулся, чтоб взять билет, встряхнул волосами и бойко прочел то, что было написано на билете.

Он открыл было рот, как мне казалось, чтобы начать отвечать, как вдруг профессор со звездой, с похвалой отпустив гимназиста, посмотрел на него. Иконин как будто что-то вспомнил и остановился. Общее молчание продолжалось минуты две.

Ну, - сказал профессор в очках.

Иконин открыл рот и снова замолчал.

Ведь не вы одни; извольте отвечать или нет? - сказал молодой профессор, но Иконин даже не взглянут на него. Он пристально смотрел в билет и не произнес ни одного слова. Профессор в очках смотрел на него и сквозь очки, и через очки, и без очков, потому что успел в это время снять их, тщательно протереть стекла и снова надеть. Иконин не произнес ни одного слова. Вдруг улыбка блеснула на его лице, он встряхнул волосами, опять всем боком развернувшись к столу, положил билет, взглянул на всех профессоров поочередно, потом на меня, повернулся и бодрым шагом, размахивая руками, вернулся к лавкам. Профессора переглянулись между собой.

Хорош голубчик! - сказал молодой профессор, - своекоштный!

Я подвинулся ближе к столу, но профессора продолжали почти шепотом говорить между собой, как будто никто из них и не подозревал моего присутствия. Я был тогда твердо убежден, что всех трех профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, выдержу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу, но что они так только, для важности, притворялись, что это им совершенно все равно и что они будто бы меня не замечают.

Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», - и отметил что-то в журнале. Возвратившись к лавкам, я тотчас же узнал от гимназистов, которые, бог их знает как, все узнавали, что мне было поставлено пять.

Экзамен математики

На следующих экзаменах, кроме Грапа, которого я считал недостойным своего знакомства, и Ивина, который почему-то дичился меня, я уже имел много новых знакомых. Некоторые уже здоровались со мной. Иконин даже обрадовался, увидав меня, и сообщил мне, что он будет переэкзаменовываться из истории, что профессор истории зол на него еще с прошлогоднего экзамена, на котором он будто бы тоже сбил его. Семенов, который поступал в один факультет со мной, в математический, до конца экзаменов все-таки дичился всех, сидел молча один, облокотясь на руки и засунув пальцы в свои седые волосы, и экзаменовался отлично. Он был вторым; первым же был гимназист первой гимназии. Это был высокий худощавый брюнет, весьма бледный, с подвязанной черным галстуком щекой и покрытым прыщами лбом. Руки у нею были худые, красные, с чрезвычайно длинными пальцами, и ногти обкусаны так, что концы пальцев его казались перевязаны ниточками. Все это мне казалось прекрасным и таким, каким должно было быть у первого гимназиста. Он говорил со всеми так же, как и все, даже и я с ним познакомился, но все-таки, как мне казалось, в его походке, движениях губ и черных глазах было заметно что-то необыкновенное, магнетическое.

На экзамен математики я пришел раньше обыкновенного. Я знал предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне были совершенно неизвестны. Это были, как теперь помню: теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я читал.

Вот он, поди сюда, Нехлюдов, - послышатся за мной знакомый голос Володи.

Я обернулся и увидал брата и Дмитрия, которые в расстегнутых сюртуках, размахивая руками, проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго курса, которые в университете как дома. Один вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему брату поступающему и нашему брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.

Володя даже не мог удержаться, чтоб не выразить чувства своего превосходства.

Эх ты, горемычный! - сказал он. - Что, не экзаменовался еще?

Что ты читаешь? Разве не приготовил?

Да, два вопроса не совсем. Тут не понимаю.

Что? Вот это? - сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел, но все-таки продолжал говорить что-то, чего я не понимал.

Нет, постой, Володя, дай я с ним пройду, коли успеем, - сказал Дмитрий, взглянув на профессорский угол, и подсел ко мне.

Я сейчас заметил, что друг мой был в том самодовольно-кротком расположении духа, которое всегда на него находило, когда он бывал доволен собой, и которое я особенно любил в нем. Так как математику он знал хорошо и говорил ясно, он так славно прошел со мной вопрос, что до сих пор я его помню. Но едва он кончил, как St.-J?r?me громким шепотом проговорил: «A vous, Nicolas!» - и я вслед за Икониным вышел из-за лавки, не успев пройти другого незнакомого вопроса. Я подошел к столу, у которого сидело два профессора и стоял гимназист перед черной доской. Гимназист бойко выводил какую то формулу, со стуком ломая мел о доску, и все писал, несмотря на то, что профессор уже сказал ему: «Довольно», - и велел нам взять билеты. «Ну что, ежели достанется теория сочетаний!» - подумал я, доставая дрожащими пальцами билет из мягкой кипы нарезанных бумажек. Иконин с тем же смелым жестом, как и в прошедший экзамен, раскачнувшись всем боком, не выбирая, взял верхний билет, взглянул на него и сердито нахмурился.

Все этакие черти попадаются! - пробормотал он.

Я посмотрел на свой.

О ужас! эта была теория сочетаний!..

А у вас какой? - спросил Иконин.

Я показал ему.

Этот я знаю, - сказал он.

Хотите меняться?

Нет, все равно, я чувствую, что не в духе, - едва успел прошептать Иконин, как профессор уж подозвал нас к доске.

«Ну, все пропало! - подумал я. - Вместо блестящего экзамена, который я думал сделать, я навеки покроюсь срамом, хуже Иконина». Но вдруг Иконин, в глазах профессора, поворотился ко мне, вырвал у меня из рук мой билет и отдал мне свой. Я взглянул на билет. Это был бином Ньютона.

Профессор был не старый человек, с приятным, умным выражением, которое особенно давала ему чрезвычайно выпуклая нижняя часть лба.

Что это, вы билетами меняетесь, господа? - сказал он.

Нет, это он так, давал мне свой посмотреть, господин профессор, - нашелся Иконин, и опять слово господин профессор было последнее слово, которое он произнес на этом месте; и опять, проходя назад мимо меня, он взглянул на профессоров, на меня, улыбнулся и пожал плечами, с выражением, говорившим: «Ничего, брат!» (Я после узнал, что Иконин уже третий год являлся на вступительный экзамен.)

Я отвечал отлично на вопрос, который только что прошел, - профессор даже сказал мне, что лучше, чем можно требовать, и поставил - пять.

Латинский экзамен

Все шло отлично до латинского экзамена. Подвязанный гимназист был первым, Семенов - вторым, я - третьим. Я даже начинал гордиться и серьезно думать, что, несмотря на мою молодость, я совсем не шутка.

Еще с первого экзамена все с трепетом рассказывали про латинского профессора, который был будто бы какой-то зверь, наслаждавшийся гибелью молодых людей, особенно своекоштных, и говоривший будто бы только на латинском или греческом языке. St.-J?r?me, который был моим учителем латинского языка, ободрял меня, да и мне казалось, что, переводя без лексикона Цицерона, несколько од Горация и зная отлично Цумпта*, я был приготовлен не хуже других, но вышло иначе. Все утро только и было слышно, что о погибели тех, которые выходили прежде меня: тому поставил нуль, тому единицу, того еще разбранил и хотел выгнать и т. д., и т. д. Только Семенов и первый гимназист, как всегда, спокойно вышли и вернулись, получив по пять каждый. Я уже предчувствовал несчастие, когда нас вызвали вместе с Икониным к маленькому столику, против которого страшный профессор сидел совершенно один. Страшный профессор был маленький, худой, желтый человек, с длинными маслеными волосами и с весьма задумчивой физиономией.

Он дал Иконину книгу речей Цицерона и заставил переводить его.

Последовательное подчинение, при ко­тором каждая последующая часть предложения зави­сит от предыдущей. Обобщённая схема таких предло­жений такова:

однородное соподчинение:

придаточные одного вида относятся к одному и то­му же слову главной час­ти предложения или ко всей главной части

неоднородное соподчинение:

придаточные одного или разных видов поясняют разные слова главной части предложения

Пример неоднородного соподчинения:

Смотритель осведомился, куда надобно было ему ехать, и объявил, что лошади, присланные из Кис- тенёвки, ожидали его уже четвёртые сутки. (А. Пуш­кин)

жения, соединённых таким же образом. Перед второй придаточной частью может отсутствовать подчини­тельный союз:

Слышно было, как в саду шагал дворник и как скрипела его тачка. (А. Чехов)

2. Последовательное подчинение - подчине­ние, при котором придаточные части располагаются цепочкой: придаточное 1-й степени зависит от глав­ной части сложноподчинённого предложения; прида­точное 2-й степени зависит от придаточного 1-й сте­пени; придаточное 3-й - от придаточного 2-й степени и т. д.:

(чтобы

1)Я хочу, чтобы слышала ты, как тоскует мой голос живой. (А. Сурков)

1-й степени

как ^ 2-й степени

2) Молодые казаки ехали смутно и удерживали слёзы, так как боялись отца, который тоже был несколько смущён, хотя старался этого не показы­вать. (Н. Гоголь)

(так как ^ 1-й степени (который^ 2-й степени хотя ^ 3-й степени

3. Сочетание соподчинения и последовательного подчинения в одном предложении - разные комбина­ции подчинительной связи в пределах одного сложно­подчинённого предложения:

однородное + последовательное подчинение; неоднородное + последовательное подчинение; однородное + неоднородное соподчинение и т. д.:

1) Когда Вронский смотрел на часы на балконе Ка­рениных, он был так растревожен и занят своими мыслями, что видел стрелки на циферблате, но не мог понять, который час. (JI. Толстой)

2) Я был тогда твёрдо убеждён, что всех трёх профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, вы­держу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу. (JI. Толстой)

(последовательное +

однородное

соподчинение)

Если при последовательном подчинении придаточ­ных рядом оказываются два союза (что + когда, так что + хотя, что + если и др.), то между союзами ставится запятая: Сосед знал, что, если он протянет руку, с кустов посыплется роса.

Если же после придаточной части главная начинает­ся с то или так, то запятая не ставится: Сосед знал, что если он протянет руку, то с кустов посып­лется роса.

©> 235. 1. Из текста § 28 о сложноподчинённых предложениях с несколькими придаточными выпишите все примеры, подчерк­ните в предложениях грамматические основы, союзы и союзные слова.

2. По схемам предложений, использованных в тексте § 28 (с. 166-170), составьте и запишите свои предложения.

©> 236. Спишите предложения, расставляя пропущенные зна­ки препинания. Составьте схему каждого предложения. Какой вид подчинительной связи использован в этих примерах?

Добавьте два своих примера предложений, иллюстрирую­щих данный вид подчинительной связи.

1) Пока свободою горим пока сердца для чести живы мой друг Отчизне посвятим души прекрасные порывы. (А. Пушкин) 2) Скажи мне ветка Палестины где ты росла где ты цвела? (М.Лермонтов) 3) Ребёнок был так умори­тельно мал как будто всё это картинное было как будто бы в детский театр я попал. (Н. Некрасов) 4) Пока я хо­дить умею пока я глядеть умею пока я дышать умею я буду идти вперёд. (Л. Ошанин)

2. Разберите по составу выделенные слова; охарактеризуйте их морфологические признаки.

Д

©> 237. Ответьте на вопросы в форме сложноподчинённых пред­ложений с однородным соподчинением, используя 2-3 прида­точных. Запишите предложения, составьте их схемы.

1) Зачем мы изучаем родной язык?

2) О чём нужно помнить, когда пишешь сочинение?

3) Когда ставится запятая при однородных членах?

Схема разбора

сложноподчинённого предложения с несколькими придаточными

1. Определить вид предложения по цели высказыва­ния; восклицательное или невосклицательное.

2. Выделить грамматические основы предложения, указать главную и придаточные части предложения.

3. Определить вид подчинения:

а) соподчинение (однородное или неоднородное);

б) последовательное подчинение;

в) сочетание соподчинения и последовательного под­чинения.

4. Выяснить, к чему относится каждая придаточная часть, чем прикрепляется (союзом или союзным сло­вом); определить вид придаточных.

5. Составить графическую схему предложения (вер­тикальную или горизонтальную).

6. Объяснить знаки препинания.

7. Главную и придаточные части разобрать как простые предложения.

Сказки М. Салтыкова-Щедрина адресованы в первую очередь взрослым, ведь под маской своих персонажей автор умело скрывал пороки общества. Тем не менее, произведения Михаила Евграфовича интересны и детям среднего школьного возраста. Они учат подростков анализировать свое поведение, подсказывают «правильный путь». Сказку «Премудрый пескарь» школьники изучают в 7 классе. Знакомясь с ней, нужно учитывать историко-культурный контекст ее создания. Предлагаем краткий анализ сказки, который облегчит поиски того, что скрыто между строк, а также станет помощником в подготовке к ЕГЭ.

Краткий анализ

История создания - К созданию сказки М. Салтыкова-Щедрина подтолкнули общественно-политические события. Либерально настроенные интеллигенты пыталась «затаится» от реакции властей, чтобы не рисковать своей жизнью. Анализируемое произведение - критика такой позиции.

Тема - Воспринимать сказку можно как в прямом, так и в переносном смысле, поэтому в ней можно выделить несколько тем: жизнь премудрого пескаря; бездействие, вызванное боязнью опасности.

Композиция - Как смысловая, так и формальная организация сказки «Премудрый пескарь» несложная. Автор начинает ее традиционным «Жил-был», знакомит с рыбьим семейством и постепенно переходит к рассказу об основных событиях. Заканчивается произведение риторическим вопросом, который подталкивает читателя к размышлениям о сказанном.

Жанр - Сказка.

Направление - Сатира.

История создания

История создания произведения тесно связана с общественно-политической ситуацией второй половины XIX века. В 1881 г. члены организации «Народная воля» совершили покушение на Александра II. Смерть императора усилила гонения за интеллигентами. Интеллигенты-либералы решили занять пассивную позицию, чтобы не рисковать своей свободой и жизнью. Михаил Евграфович не разделял такого мнения, однако открыто критиковать либералов не мог. Так появилась сказка Салтыкова-Щедрина «Премудрый пескарь». Года написания – декабрь 1882 - январь 1883.

Русская цензура долго не допускала сказку Салтыкова-Щедрина «Премудрый пескарь» к печати, поэтому впервые оно было опубликовано в 1883 г. в эмигрантской газете «Общее дело» в Женеве. «Премудрого пескаря разместили в рубрике «Сказки для детей изрядного возраста», как бы намекая, что в ней раскрываются вовсе не детские мотивы. В России женевскую газету с анализируемым произведением распространяли члены «Народной воли». В 1884 г. сказку опубликовал журнал «Отечественные записки».

Тема

Для лучшего понимания смысла сказки «Премудрый пескарь» анализ ее следует начинать с характеристики мотивов.

В литературе есть множество произведений, в которых завуалировано развиваются запрещенные властями темы. М. Салтыков-Щедрин - один из самых известных русских писателей, работавших с аллегорическими образами. Его сказку «Премудрый пескарь» можно читать как поверхностно, не задумываясь о переносном смысле, так и учитывая аллегорическое значение, поэтому в нем развиваются две основные темы : жизнь пескаря и бездействие, причина которому - страх.

В контексте указанных тем сформировалась проблематика . В произведении поднимаются такие проблемы: родительское воспитание и его влияние на судьбу детей, страх, смысл жизни, человек и общество и др.

Для создания аллегорий автор погружает читателя в подводный мир, поэтому главные герои сказки - рыбы. Тем не менее, находится место и для образов людей. Начинается произведение с рассказа о семье пескарей. Глава семейства поучал детей быть предельно осторожными, так как маленьких рыб опасность подстерегает на каждом шагу. Главный герой, наслушавшись этих наставлений, решил спрятаться от мира, чтобы дожить до старости и умереть своей смертью.

Пескарь вырыл себе нору, где прятался днем. Даже поесть он выплывал ночью. Так в одиночестве и постоянном дрожании от страха он прожил более ста лет. И, действительно, умер своей смертью. Герой так и не понял, что суть жизни в борьбе за свое счастье, в радости, которую ощущаешь в кругу друзей и близких, в простых забавах.

Только дочитав сказку до конца, можно понять «смысл названия» . Называя пескаря премудрым, Михаил Евграфович, на самом деле, намекает на глупость героя. Приставка пре- в этом случае является синонимом к слову «чересчур», ведь пескарь чересчур боялся за свою жизнь и поэтому чересчур много думал, как уберечь себя.

Чтобы намекнуть читателю, что и среди людей есть такие пескари, автор вводит в рассказ о рыбе человеческие реалии: « В карты не играет, вина не пьет, табаку не курит, за красными девушками не гоняется»; «Выиграл будто бы он двести тысяч, вырос на целых поларшина и сам щук глотает» .

Композиция

Особенности композиции произведения такие же, как у фольклорных сказок. Организация его предельно проста, начинается текст традиционным вступлением. Все элементы сюжета расположены в логической последовательности.

В экспозиции читатель знакомится с главным героем сказки и его семьей, узнает о том, какие опасности подстерегают небольших рыб. После прочтения этой части складывается первое впечатление о пескаре. Завязка - рассказы и наставления пескаря-отца. Развитие событий - рассказ о жизни пескаря-сына после смерти родителей, размышления рыбы, как сложилась бы его жизнь, живи он по-другому.

Ярко выраженной кульминации в сказке нет, однако кульминационными точками можно считать эпизоды, где рак и щука подстерегают пескаря. Развязка произведения - смерть пескаря.

Примечательно, что сказка заканчивается риторическим вопросом, который подсказывает, чему учит писатель.

Жанр

Жанр «Премудрого пескаря» Салтыкова-Щедрина - сатирическая сказка . В произведении есть реальные и фантастические события, а человеческие качества и характеры автор скрывает под образами рыб. В то же время писатель использовал сатирические приемы для разоблачения либералов. Он высмеивает пескаря посредством описания его характера и поведения, художественных средств, например, постоянного повторения эпитета «премудрый».