Петр ширяев. Петр ширяев - внук тальони

Вл. Лидин

Петр Ширяев

Источник: П. Ширяев. Внук Тальони. Повесть и рассказы. М: Сов. Россия, 1976. OCR и вычитка Ю. Н. Ш. [email protected] , январь 2005 г. Петру Алексеевичу Ширяеву была дана недолгая жизнь; а для писательского действия в ней был отведен совсем малый срок. С молодых лет он начал скитания, принял участие в революционной борьбе, узнал суд, тюрьмы, арестантские роты, ссылку в Сибирь и, наконец, бегство и эмиграцию. Скитаясь по многим странам Запада, Ширяев особенно полюбил трудовой итальянский народ, изучил его язык и впоследствии радовался каждой возможности перевести на русский язык книги того или другого хорошего итальянского писателя. Все, что Ширяев пережил сам, стало темой многих его повестей и рассказов. Они убедительны правдой жизни, узнанной лично, а не только наблюдаемой со стороны. В этом смысле большинство из того, что написано Ширяевым, очень располагает к себе. Петр Алексеевич Ширяев появился в советской литературе в двадцатых годах. Первая мировая война застала его, как и многих политических эмигрантов, за границей, в Италии. Но, как и многие из тех, кто бежал из царских тюрем или ссылки, Ширяев ждал того дня, когда его родная страна сбросит с себя ненавистное самодержавие. Редактируя как-то книгу автобиографий советских писателей, я попросил и Ширяева написать свою автобиографию. -- Надо подумать,-- сказал он,-- жизнь у меня была сложная и путаная, да и в литературе я сделал еще так мало! Он долго не присылал мне своего жизнеописания и наконец прислал его в виде короткого письма: "...Хуже обстоит дело с автобиографией; что писать и как? Удовлетворит ли Вас следующее: От роду мне 38 лет. Когда-то был учеником Тамбовского Реального училища, откуда был изгнан позорно за "неблагонадежность". Пропутавшись около года после изгнания из Реального училища по лесам Ряз. губ. с ружьем и собакой, уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 г. желторотым юношей дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырках. По выходе из тюрьмы ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение. Снова аресты, тюрьмы, суд и -- лишенный всех прав и преимуществ -- я был водворен в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. Потом ссылка в Сибирь, бегство и наконец эмиграция. Франция, Италия, Бельгия ets, а в 1917 вернулся в Россию, побыл на фронте, а с 1924 начал писать. Первая вещь "Накипь" напечатана в "Новом мире" за 1925 г. No 3. Вот приблизительно все. 22. V. Москва. 27". -- Петр Алексеевич,-- сказал я ему при встрече,-- ведь это короче воробьиного носа, что вы мне прислали. -- Знаете,-- засмеялся он,-- когда я принялся за описание своей жизни для сборника о писателях, то подумал: чем короче напишу, тем более это будет соответствовать тому, что я сделал в литературе. Ведь сделал я пока еще очень мало. Это было не самоуничижением, а в природе критически строгого к себе и совестливого писателя. Скромность писателя не добродетель, а следствие глубокого понимания своей ответственности и своего назначения, и чем глубже это понимание, тем строже к себе писатель. Ширяев поздно начал писать, и поэтому особенно дорожил каждым годом своей писательской жизни, молодое расточительство было ему уже "не по средствам", как шутливо сказал он мне как-то. -- Писать вообще нелегко, а когда сознаешь, что поздно начал и нужно наверстывать -- тем более. Его первую большую вещь "Накипь" приветил в 1925 году журнал "Новый мир", и с этой поры, собственно, и началась писательская деятельность Ширяева. Как нередко случается в жизни, люди самого различного душевного толка и глубоко несхожие один с другим начинают вдруг дружить в такой степени, что становятся почти неразлучными: так дружил в те времена Ширяев с драматургом Павлом Сухотиным и поэтом, а впоследствии и прозаиком, Константином Большаковым. Дружба эта была не по общности творческих интересов, скорее, это было приятельство. Но по свойствам своей натуры Ширяев не упустил, наверно, ни одного случая проявить товарищескую верность: множество раз устремлялся он устраивать дела не слишком обласканных на своем литературном пути товарищей; сил, когда дело касалось кого-либо другого, Ширяев не жалел, хотя у него самого было их не так-то много. Писатель Андрей Соболь, проведший с Ширяевым не один год в эмиграции -- во Франции и в Италии, сказал о нем: -- Ширяев вроде бруска... общаясь с ним, оттачиваешь принципиальность, товарищ он удивительно верный -- Петр. Есть одна закономерность: когда писатель поздно приходит в литературу, ему предстоит с опозданием выработать и профессиональные навыки: рабочий стол требует не только усидчивости, он служит ежедневным напоминанием о том, что -- подобно музыканту -- надо непрерывно упражняться в своем деле, пусть это будет иной раз лишь простой гаммой. Этой профессиональной усидчивости, по всем обстоятельствам его скитальческой жизни, Ширяеву не хватало: он написал меньше, чем мог и задумал. В однотомник Петра Ширяева вошло не все, написанное им, однако лучшее, что он написал, и в первую очередь, конечно, его отличная повесть "Внук Тальони". Задумав написать эту повесть, Ширяев специально уехал на один из конных заводов где-то возле Воронежа. Вернулся он оттуда свежо взволнованный, как это бывает всегда, когда писатель находит свою тему, притом в такой степени близкую, что остается только сесть за стол и понудить руку поспеть за мыслью. Одно все-таки несколько беспокоило Ширяева: он встретил на конном заводе другого писателя, страстно любившего лошадей и выпустившего незадолго до этого книгу "Конармия"; писателем этим был И. Бабель. -- Вы не спросите как-нибудь Исаака Эммануиловича, не задумал ли он что-нибудь написать о лошадях? -- попросил меня Ширяев стеснительно.-- Ведь это было бы так неудачно, если бы мы стали писать на одну и ту же тему. Бабель, великий ходок по жизни, романтик и тонкий наблюдатель, засмеялся, когда я спросил его о том, что беспокоило Ширяева. -- Пусть себе пишет, -- сказал он,-- моя тема не о лошадях, а о том, как лошади дышат и любят. Гиперболизм Бабеля был всегда романтическим, и Ширяев успокоился. Потом он написал свою книгу "Внук Тальони". Ширяев был человеком высокообразованным, но нигде и никогда не показывал это: мне кажется, что даже его близкие друзья не знали, что Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и мог свободно, чрезвычайно близко к оригиналу, переводить с него. У меня хранится не одно письмо Ширяева именно по поводу его переводов с итальянского языка: вернувшись в ту пору из Италии, я принял некоторое участие в ознакомлении советских читателей с молодой итальянской литературой и привлек к этому и Ширяева. Он блистательно перевел тогда книгу Марио Собреро "Знамена и люди", выпущенную издательством "Федерация", и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло... "Простите, что карандашом. Пишу лежа -- болен",-- пишет он мне в одном из писем. "Джузеппе-Антонио Борджезе -- сицилианец. Лучшие страницы романа "Рубе" те, в которых как раз говорится о Сицилии. Великолепны его "заметки читателя", хотя и не свободные от специфической идеологии издательской фирмы "Тревес"... Книгу Лючио Риденти будут читать все. Перевод ее труден чрезвычайно в силу прихотливых скачков мысли, синонимов и специальных словечек, которым подыскивать эквивалент крайне трудно. В пятницу -- ежели встану -- в Союз приду и принесу статью Преццолини об экономическом положения итальянских писателей. Хороша для "Вечерки". Эта сторона деятельности Ширяева мало известна; однако, при всей его любви к Италии, дело это было для Ширяева побочным. В 1927 году вышла его первая книга "Печальная комедия", а в 1928 году издательство "Круг" выпустило книгу его рассказов "Цикута". В рассказе, давшем название всей книге, Ширяев приоткрывает одну из трагических страниц прошлого: руководитель подпольной организации оказывается провокатором, предает одного за другим членов организации, и в образе присяжного поверенного Вениамина Аполлоновича Гудима можно узнать зловещую фигуру пресловутого провокатора Азефа. Повесть Ширяева "Внук Тальони" написана в традициях русской классической литературы: мы знаем изумительную повесть Л. Н. Толстого "Холстомер" и рассказ "Изумруд" А. И. Куприна; в повестях этих история одной лошади служит лишь для широкого раскрытия ряда судеб и общественных отношений того времени. По всему тому, что заложено в книгах Петра Ширяева, по искренности их голоса, по строгости писателя к себе, книгам этим дано остаться во времени. Ширяев не писал проходных вещей; у него есть рассказы более сильные или менее сильные, но все написано им по внутренней необходимости, причем, как мне кажется, с постоянным ощущением, что сделано это не в полную силу: Ширяев принадлежал к тем достойным писателям, которые всегда недовольны собой, всегда критически сами проверяют себя, но мы знаем, что это и составляет двигательную силу таланта. Писательская рука Ширяева была надежная, и будь ему дана более долгая жизнь, он несомненно написал бы еще многое, может быть, в конце концов и удовлетворившее его самого; впрочем, истинный художник никогда не бывает доволен достигнутым. Книги Ширяева займут достойное место в советской литературе прежде всего потому, что они написаны искренне, человеком, боровшимся за народное счастье, познавшим много зла и несправедливости в прошлом и всегда верившим в светлое будущее своего народа. Этой верой и согрето все то, что успел Ширяев написать за свою недолгую жизнь.

Ширяев, Петр Алексеевич

(род. 1888) - современный писатель. Печататься начал с 1914. Творческое внимание ТИ. занято преимущественно художественным раскрытием психологии обывателя, болезненно обострившейся под влиянием Октябрьской революции и гражданской войны. Ш. заслуживает внимания и как писатель-бытовик. Описательная сторона творчества Ш. выдержана в реалистических тонах: точность описания, острая наблюдательность, удачно вписанная деталь придают его бытовым картинам своеобразную правдивость ("Гульба", роман, Зиф, 1930). Наиболее значительным является роман Ш. "Внук Тальони" (Зиф, 1930), в котором он достиг высокой композиционной техники, художественной насыщенности, драматизма и в значительной степени преодолел свойственные ему прежде схематизм и надуманность в трактовке тем.

. 2009 .

Смотреть что такое "Ширяев, Петр Алексеевич" в других словарях:

Содержатель железных заводов, при Елизав. Петр. и Ек. II; 1782 г. {Половцов} … Большая биографическая энциклопедия

Труппа Малого театра (Москва) за 1824 1917 гг. Труппа Малого театра (1824 − 1917 гг.) Содержание 1 Режиссёры 2 Актрисы 3 Актёры 4 … Википедия

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Колмогоров. Андрей Николаевич Колмогоров … Википедия

Труппа Малого театра (1824 − 1917 гг.) Содержание 1 Режиссёры 2 Актрисы 3 Актёры 4 Примечания … Википедия

Футболисты выступавшие за клуб «Крылья Советов» Самара (бывший Куйбышев) в 1942 2012 годах. 615 игроков. Жирным шрифтом выделены футболисты сыгравшие более 100 матчей # А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р … Википедия

Игроки футбольного клуба «Крыльев Советов» Самара/Куйбышев 1945 2008 года. 541 игрок. # А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х … Википедия

Полный список членов корреспондентов Академии наук (Петербургской Академии наук, Императорской Академии наук, Императорской Санкт Петербургской Академии Наук, Академии наук СССР, Российской академии наук). # А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р … Википедия

- … Википедия

Информация, размещённая в данной статье или разделе статьи, основана на историографии времён Советского Союза и поэтому может быть тенденциозна или даже фактически неточна. Ориентируясь на современные источники, вы можете помочь проекту … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Ставрополь (значения). Город Ставрополь Флаг Герб … Википедия

Книги

• Внук Тальони , Ширяев Петр Алексеевич. &171;Внук Тальони&187;еще одна замечательная глава отечественной литературной&171;истории лошади&187;. Эта повесть, продолжающая традиции&171;Холстомера&187;и&171;Изумруда&187;, самое…

Оказавшись в городе Уварово Тамбовской области, случайный прохожий, скорее всего, не обратит внимания на улицу имени Петра Ширяева. Стыдно сказать, но и многие земляки этого удивительного человека не могут ответить на простой вопрос: кем он был? Улица получила название неспроста, ведь здесь родился писатель Петр Алексеевич Ширяев, создавший среди прочих знаменитую повесть о лошадях «Внук Тальони».

В кругу семьи

Петр Алексеевич родился 8 декабря 1888 года в селе Уварово Тамбовской губернии Борисоглебского уезда. Его отец, Алексей Иванович Ширяев, был выходцем из неимущих кирсановских мещан, но благодаря своему огромному труду и упорству сумел-таки «выбиться в люди». Чтобы прокормить семью, он стал коробейником, через некоторое время завел лавку в Уварово и купил дом на той самой улице, которая сейчас носит имя его сына. Как было заведено в те времена, семья Ширяевых была большая: Петр был вторым ребенком и имел семь братьев и сестер. К тому времени как мальчик окончил сельскую школу, его отец стал зажиточным купцом и сумел отправить сына в Тамбовское реальное училище. Однако закончить его Петру было не суждено: Тамбовскую губернию охватили волнения - и студент был исключен из образовательного учреждения за «неблагонадежность».

Свободу на баррикадах

Как пишет сам Ширяев, после изгнания из Реального училища он «пропутался около года по лесам Рязанской губернии с ружьем и собакой», затем уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 году он дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырской тюрьме. После выхода из тюрьмы Ширяев ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение, за которым снова последовали аресты, тюрьмы и суды. Жизнь будущего писателя можно тогда было назвать бесконечным скитанием: его лишили всех прав и преимуществ и отправили в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. А потом были Петербург и Москва, участие в революции и Первой мировой войне, ссылка в Сибирь, откуда ему удалось бежать, последующая эмиграция с путешествием по Италии, Бельгии и Франции и, наконец, возвращение в 1917 году в Москву, где Ширяев становится участником Гражданской войны и служит инспектором Красной Армии в Тамбове и Борисоглебске. С 1924 года, навоевавшись и наскитавшись с лихвой, Петр Алексеевич посвящает себя литературной деятельности.

Акула пера

Петр Алексеевич Ширяев прожил недолгую жизнь, и литературе в ней был отведен совсем малый срок, но даже за этот небольшой период времени писатель смог создать немало достойных произведений. Все, что Ширяев пережил сам, стало темой его повестей и рассказов. Первыми публикациями начинающего писателя стали короткие заметки в «Тамбовских губернских ведомостях», которые остались незамеченными, но это только подтолкнуло Ширяева к дальнейшей работе. Первым серьезным произведением писателя стал рассказ «Накипь», опубликованный в 1925 году в журнале «Новый мир», затем вышла книга «К баррикадам», которая открыла путь Ширяеву в большую литературу.

Неоконченный роман

Многие произведения автора связаны с Тамбовским краем: рассказ «Освобожденные воды» (1928) повествует об установлении советской власти в Кирсановском уезде, роман «Печальная комедия» (1929) - о налете мамонтовской конницы в 1919 году на Козлов и Тамбов, рассказ «Бойцы окраин» и роман «Гульба» - об «антоновщине». Последний роман так и остался неоконченным - 25 мая 1935 года Петр Ширяев умирает от скоротечной формы туберкулеза в возрасте 47 лет. Похоронен писатель на Ваганьковском кладбище в Москве.

Орловская звездочка

Несмотря на обилие исторических произведений на серьезные темы, одним из самых популярных творений автора является повесть «Внук Тальони» (1930) о… лошадях. Орловские ры--саки вдохновляли на творчество многих писателей - Л.Н.Толстого, А.И.Куприна и, собственно, Петра Ширяева, который рассказывает историю кобылы орловской породы по кличке Лесть. Книга «Внук Тальони» делится на три части: в первой действия происходят до революции, во второй - в самый разгар народных волнений и в третьей - уже после установления мира в новом советском государстве. В период Гражданской войны не разбирающиеся в породистых лошадях красноармейцы забирают у деревенского мальчика жеребца и оставляют вместо него больную кобылу Лесть. Простой рязанский крестьянин, в руках которого оказывается лошадь, благодаря ветеринару узнает, что она породистая и дорогая. Кобыла так и не выиграла ни одного приза, но ее жеребенок, попав в разгар НЭПа к мастеру бегового дела Лутошкину, превращается в лучшего рысака Советской республики.

Близкая по духу

Книга, повествующая о голодных временах, когда крестьянам приходилось искать пищу и для себя, и для своих питомцев - лошадей, о зависти односельчан, плетущих интриги, о темном мире ипподромных барышников и спекулянтов и о многом другом, близка и понятна всем читателям без исключения. Вместе с тем здесь много интересной информации и для конников - истинных любителей лошадей, - в том числе о происхождении знаменитой орловской породы. В 2005 году по повести «Внук Тальони» в лучших традициях советского кино был снят фильм «Рысак». Сценарий очень близок к оригиналу, при работе над картиной пользовались услугами наездников-консультантов ЦМИ, старейших мастеров и знатоков бегового дела.

Неожиданная встреча

Ширяев подошел к написанию повести крайне ответственно - чтобы изучить тему, он специально отправился на один из конных заводов. К удивлению Петра Алексеевича, кроме него завод в то время посещал еще один писатель - Исаак Бабель, выпустивший незадолго до этого книгу под названием «Конармия». Ширяев, сконфуженный этой встречей, попросил знакомых аккуратно выяснить, не задумал ли Бабель писать о лошадях, - Петр Алексеевич опасался, что, создав в одно и то же время два похожих произведения, оба писателя окажутся в неловкой ситуации. Однако Бабель, когда ему передали слова Ширяева, засмеялся и «дал добро» Петру Алексеевичу.

Итальянец в России

Говорят, талантливые люди талантливы во всем - таким был и Петр Алексеевич Ширяев. Он был человеком высокообразованным, но при этом очень скромным. Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и активно переводил произведения итальянских писателей, в том числе книгу Марио Собреро «Знамена и люди» и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло и т.д. Автор горячо радел и за судьбу своих товарищей - часто пытался устраивать дела не слишком удачливых друзей-писателей, хотя сам добивался успеха с большим трудом. Он принадлежал к числу тех писателей, которые всегда недовольны собой и не перестают стремиться к совершенству.

От всей души

Ширяев начал писать поздно, поэтому особенно дорожил каждым годом своей литературной жизни, писал искренне, строго и убедительно о том, что прочувствовал сам, а не просто наблюдал со стороны. Он не создавал проходных вещей: как и у каждого автора, не все его произведения были одинаково сильными, но каждое из них несло в себе правду, что не могло не расположить к нему читателя. К сожалению, Петр Алексеевич прожил недолгую жизнь, что не дало ему возможности выложиться полностью, написать больше, но те книги, которые он успел создать, заняли достойное место в советской литературе.

Петру Алексеевичу Ширяеву была дана недолгая жизнь; а для писательского действия в ней был отведен совсем малый срок. С молодых лет он начал скитания, принял участие в революционной борьбе, узнал суд, тюрьмы, арестантские роты, ссылку в Сибирь и, наконец, бегство и эмиграцию. Скитаясь по многим странам Запада, Ширяев особенно полюбил трудовой итальянский народ, изучил его язык и впоследствии радовался каждой возможности перевести на русский язык книги того или другого хорошего итальянского писателя.

Все, что Ширяев пережил сам, стало темой многих его повестей и рассказов. Стоит заметить, что они убедительны правдой жизни, узнанной лично, а не только наблюдаемой со стороны. В контексте этого большинство из того, что написано Ширяевым, очень располагает к себе.

Петр Алексеевич Ширяев появился в советской литературе в двадцатых годах. Первая мировая война застала его, как и многих политических эмигрантов, за границей, в Италии. Но, как и многие из тех, кто бежал из царских тюрем или ссылки, Ширяев ждал того дня, когда его родная страна сбросит с себя ненавистное самодержавие.

Редактируя как-то книгу автобиографий советских писателей, я попросил и Ширяева написать ϲʙᴏю автобиографию.

Надо подумать,- сказал он,- жизнь у меня была сложная и путаная, да и в литературе я сделал еще так мало!

Он долго не присылал мне ϲʙᴏего жизнеописания и наконец прислал его в виде короткого письма:

«...Хуже обстоит дело с автобиографией; что писать и как? Удовлетворит ли Не стоит забывать, что вас следующее:

От роду мне 38 лет. Когда-то был учеником Тамбовского Реального училища, откуда был изгнан позорно за «неблагонадежность». Пропутавшись около года после изгнания из Реального училища по лесам Ряз. губ. с ружьем и собакой, уехал в Москву, где сошелся с революционными организациями. В 1905 г. желторотым юношей дрался на баррикадах в Москве, в результате чего очутился в Бутырках. По выходе из тюрьмы ушел в революционную работу, перешел на нелегальное положение. Снова аресты, тюрьмы, суд и - лишенный всех прав и преимуществ - я был водворен в арестантские роты за вооруженное сопротивление при аресте. Потом ссылка в Сибирь, бегство и наконец эмиграция.

Франция, Италия, Бельгия ets, а в 1917 вернулся в Россию, побыл на фронте, а с 1924 начал писать. Первая вещь «Накипь» напечатана в «Новом мире» за 1925 г. № 3.

Вот приблизительно все.

22. V. Москва. 27».

Петр Алексеевич,- сказал я ему при встрече,- ведь ϶ᴛᴏ короче воробьиного носа, что вы мне прислали.

Знаете,- засмеялся он,- когда я принялся за описание ϲʙᴏей жизни для сборника о писателях, то подумал: чем короче напишу, тем более ϶ᴛᴏ будет ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙовать тому, что я сделал в литературе. Ведь сделал я пока еще очень мало.

Это было не самоуничижением, а в природе критически строгого к себе и совестливого писателя. Скромность писателя не добродетель, а следствие глубокого понимания ϲʙᴏей ответственности и ϲʙᴏего назначения, и чем глубже ϶ᴛᴏ понимание, тем строже к себе писатель. Ширяев поздно начал писать, и по϶ᴛᴏму особенно дорожил каждым годом ϲʙᴏей писательской жизни, молодое расточительство было ему уже «не по средствам», как шутливо сказал он мне как-то.

Писать вообще нелегко, а когда сознаешь, что поздно начал и нужно наверстывать - тем более.

Его первую большую вещь «Накипь» приветил в 1925 году журнал «Новый мир», и с ϶ᴛᴏй поры, собственно, и началась писательская деятельность Ширяева.

Как нередко случается в жизни, люди самого различного душевного толка и глубоко несхожие один с другим начинают вдруг дружить в такой степени, что становятся почти неразлучными: так дружил в те времена Ширяев с драматургом Павлом Сухотиным и по϶ᴛᴏм, а впоследствии и прозаиком, Константином Важно знать, что большаковым. Дружба эта была не по общности творческих интересов, скорее, ϶ᴛᴏ было приятельство. Но по ϲʙᴏйствам ϲʙᴏей натуры Ширяев не упустил, наверно, ни одного случая проявить товарищескую верность: множество раз устремлялся он устраивать дела не слишком обласканных на ϲʙᴏем литературном пути товарищей; сил, когда дело касалось кого-либо другого, Ширяев не жалел, хотя у него самого было их не так-то много.

Писатель Андрей Соболь, проведший с Ширяевым не один год в эмиграции - во Франции и в Италии, сказал о нем:

Ширяев вроде бруска... общаясь с ним, оттачиваешь принципиальность, товарищ он удивительно верный - Петр.

Есть одна закономерность: когда писатель поздно приходит в литературу, ему предстоит с опозданием выработать и профессиональные навыки: рабочий стол требует не только усидчивости, он служит ежедневным напоминанием о том, что - подобно музыканту - надо непрерывно упражняться в ϲʙᴏем деле, пусть ϶ᴛᴏ будет иной раз исключительно простой гаммой. Этой профессиональной усидчивости, по всем обстоятельствам его скитальческой жизни, Ширяеву не хватало: он наповествовал меньше, чем мог и задумал.

В однотомник Петра Ширяева вошло не все, написанное им, однако лучшее, что он наповествовал, и в первую очередь, конечно, его отличная повесть «Внук Тальони». Задумав написать эту повесть, Ширяев специально уехал на один из конных заводов где-то возле Воронежа. Вернулся он оттуда свежо взволнованный, как ϶ᴛᴏ бывает всегда, когда писатель находит ϲʙᴏю тему, притом в такой степени близкую, что остается только сесть за стол и понудить руку поспеть за мыслью. Важно заметить, что одно все-таки несколько беспокоило Ширяева: он встретил на конном заводе другого писателя, страстно любившего лошадей и выпустившего незадолго до ϶ᴛᴏго книгу «Конармия»; писателем данным был И. Бабель.

Вы не спросите как-нибудь Исаака Эммануиловича, не задумал ли он что-нибудь написать о лошадях? - попросил меня Ширяев стеснительно.- Ведь ϶ᴛᴏ было бы так неудачно, если бы мы стали писать на одну и ту же тему.

Бабель, великий ходок по жизни, романтик и тонкий наблюдатель, засмеялся, когда я спросил его о том, что беспокоило Ширяева.

Пусть себе пишет, - сказал он,- моя тема не о лошадях, а о том, как лошади дышат и любят.

Гиперболизм Бабеля был всегда романтическим, и Ширяев успокоился. Потом он наповествовал ϲʙᴏю книгу «Внук Тальони».

Ширяев был человеком высокообразованным, но нигде и никогда не показывал ϶ᴛᴏ: мне кажется, что даже его близкие друзья не знали, что Ширяев в совершенстве владел итальянским языком и мог ϲʙᴏбодно, чрезвычайно близко к оригиналу, переводить с него. У меня хранится не одно письмо Ширяева именно по поводу его переводов с итальянского языка: вернувшись в ту пору из Италии, я принял некᴏᴛᴏᴩое участие в ознакомлении советских читателей с молодой итальянской литературой и привлек к ϶ᴛᴏму и Ширяева. Стоит заметить, что он блистательно перевел тогда книгу Марио Собреро «Знамена и люди», выпущенную издательством «Федерация», и ряд рассказов Папини, Борджезе, Пиранделло...

«Простите, что карандашом. Пишу лежа - болен»,- пишет он мне в одном из писем. «Джузеппе-Антонио Борджезе - сицилианец. Лучшие страницы романа «Рубе» те, в кᴏᴛᴏᴩых как раз говорится о Сицилии. Великолепны его «заметки читателя», хотя и не ϲʙᴏбодные от специфической идеологии издательской фирмы «Тревес»... Книгу Лючио Риденти будут читать все. Перевод ее труден чрезвычайно в силу прихотливых скачков мысли, синонимов и специальных словечек, кᴏᴛᴏᴩым подыскивать эквивалент крайне трудно. В пятницу - ежели встану - в Союз приду и принесу статью Преццолини об экономическом положения итальянских писателей. Хороша для «Вечерки».

Кстати, эта сторона деятельности Ширяева мало известна; однако, при всей его любви к Италии, дело ϶ᴛᴏ было для Ширяева побочным. В 1927 году вышла его первая книга «Печальная комедия», а в 1928 году издательство «Круг» выпустило книгу его рассказов «Цикута». В рассказе, давшем название всей книге, Ширяев приоткрывает одну из трагических страниц прошлого: руководитель подпольной организации оказывается провокатором, предает одного за другим членов организации, и в образе присяжного поверенного Вениамина Аполлоновича Гудима можно узнать зловещую фигуру пресловутого провокатора Азефа. Повесть Ширяева «Внук Тальони» написана в традициях русской классической литературы: мы знаем изумительную повесть Л. Н. Толстого «Холстомер» и рассказ «Изумруд» А. И. Куприна; в повестях данных история одной лошади служит исключительно для широкого раскрытия ряда судеб и общественных отношений того времени.

По всему тому, что заложено в книгах Петра Ширяева, по искренности их голоса, по строгости писателя к себе, книгам данным дано остаться во времени. Ширяев не повествовал проходных вещей; у него есть рассказы более сильные или менее сильные, но все написано им по внутренней необходимости, причем, как мне кажется, с постоянным ощущением, что сделано ϶ᴛᴏ не в полную силу: Ширяев принадлежал к тем достойным писателям, кᴏᴛᴏᴩые всегда недовольны собой, всегда критически сами проверяют себя, но мы знаем, что ϶ᴛᴏ и составляет двигательную силу таланта. Писательская рука Ширяева была надежная, и будь ему дана более долгая жизнь, он несомненно наповествовал бы еще многое, может быть, в конце концов и удовлетворившее его самого; впрочем, истинный художник никогда не бывает доволен достигнутым.

Книги Ширяева займут достойное место в советской литературе прежде всего потому, что они написаны искренне, человеком, боровшимся за народное счастье, познавшим много зла и несправедливости в прошлом и всегда верившим в светлое будущее ϲʙᴏего народа. Этой верой и согрето все то, что успел Ширяев написать за ϲʙᴏю недолгую жизнь.

Петр Ширяев

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Петр Ширяев

Внук Тальони

1927–1928 гг.

Часть первая

Наездник Олимп Лутошкин сидел у себя в столовой перед недопитым стаканом чаю, и у него было такое выражение лица, какое бывает у людей, потерявших последние деньги, когда за первым моментом испуга и отчаяния и часто нелепых попыток найти потерянное наступает безнадежное и злобно-сосредоточенное успокоение…

На столе лежали счета от шорника, ветеринарного врача, от кузнеца, беговая размеченная программа этого воскресенья, а пальцы правой руки, вытянутой по столу, мяли записку от очаровательной Сафир, в которой она смешно напоминала, что «завтра вечером я именинница».

Эту записку принес вчера Филипп, старший конюх, и, передавая ее, напомнил:

Кузнеца опять встретил, лается и судом грозит.

Откинувшись на спинку стула, Лутошкин щурил глаза, и от этого сухое, красивое лицо его казалось злым и острым. Он уже не думал, где бы достать денег. Эти думы, не дававшие спать ночь, к утру осели безнадежной гущей; лишь изредка из этой гущи ядовитым пузырьком булькало воспоминание о деньгах, собранных им среди товарищей для больного наездника Гришина, и тогда Лутошкин скашивал глаза на лежавшую перед ним беговую размеченную программу и смотрел на нее так, как смотрит послушный охотничий пес на кусок мяса, который хозяин запретил ему трогать…

Шестьсот семьдесят рублей, собранные для Гришина, лежали в ночном столике, в спальне, а сегодняшние бега при крупной ставке в тотализатор обещали хороший выигрыш…

«Если зарядить во втором заезде на Голубку все шестьсот семьдесят… Кобыла не имеет права проиграть!.. - Лутошкин зажмурился. - А если?..»

Левая бровь болезненно поползла вверх; Лутошкин встал, подошел к большому зеркалу и долго смотрел на искривленное усмешкой лицо.

- …тогда под-лец! - раздельно выговорил он вслух и повторил еще раз это слово так, будто писал его крупными, жирными буквами - Пп-о-дд-л-е-ц.

«Хотя почему в сущности подлец? - неожиданно вынырнула откуда-то юркая мысль. - Проиграю - подлец, а выиграю - умница и честный? Чушь! Это же чушь, чушь! И потом, по существу, - все подлецы! Кто не подличает? Не платить два месяца жалованья конюхам разве не подлость? В конце концов все эти понятия о подлости и честности относительны…»

Мысли Лутошкина неодолимо устремились по пути переоценки всех ценностей. Он даже начал припоминать читанных на школьной скамье Шопенгауэров, Гартманов, Ницшей…

Был шестой час утра. В передней скрипнула дверь. Старший конюх Филипп с немытым опухшим лицом и закисшими глазами вошел в столовую.

Кобылу-то собирать? - спросил он и, икнув, отвернулся, по-собачьи виновато, от Лутошкина.

Заострившимся взглядом Лутошкин впился в его лицо и с тихой угрозой застучал по столу пальцами:

Если ты… еще раз заявишься на конюшню пьяный - выгоню к чертовой матери! Понял?

Округлое свекольное лицо Филиппа приняло плаксивое выражение. Он съежился, словно ему вдруг стала холодно, и хрипло заговорил:

Что вы, Алим Иваныч?!. Одной росинки во рту не было!.. Будь я проклят, ежели…

Сукин ты сын, вот что! - встал Лутошкин и, сунув в карман кителя секундомер, вышел во двор.

Корм проела кобыла?

Филипп пренебрежительно сплюнул.

Ко-орм?!. Она кормушку могёт слопать, не то что корм! Заморенная, дьявол! На мое рассуждение, Алим Иваныч, толков из нее никаких не должно выйтить: и скучновата, и ребра мало, и…

Помолчи, без тебя разберемся! - оборвал его Лутошкин.

Не отвечая на поклон двух конюхов, чистивших сбрую, он прошел в конец конюшни, к крайнему деннику.

Уткнув понурую голову в угол, серая кобыла даже не оглянулась на вошедших в денник наездника и конюха. Она казалась еще худее и унылее, чем вчера, когда ее привели. У Лутошкина неприятно засосало на сердце.

«Пожалуй, прав Филька, - ни рожи, ни кожи…»

Собирай! - хмуро приказал он, выйдя из денника.

Филипп и оба конюха начали готовить серую Лесть к запряжке. Лутошкин стоял тут же и изредка бросал приказания:

Спусти бинт!

Ногавки давай!

По мере того как кобылу, словно невесту к венцу, облачали в беговой наряд, ее понурость исчезала; она заметно оживлялась, и в кротких, влажных глазах зажигались огни. Уши, вздрагивая как стрелки компаса, настораживались, нервные и чуткие к каждому звуку и к каждому движению конюхов. По тонким и сухим передним ногам пробегала чуть заметная дрожь. Из-за решетчатых дверей денников другие лошади смотрели с пугливой внимательностью на свою подругу, и некоторые из них били копытом в деревянный пол.

Лутошкину понравилось, что кобыла спокойна и в то же время чутка той чуткостью, которая сразу говорит наезднику об отдатливости лошади в работе и указывает, что у нее «много сердца». Как всякий наездник, он терпеть не мог лошадей тупых, «без сердца», хотя бы и очень резвых. Езда на таких лошадях вызывала в нем чувство, похожее на то, что человек с огромным аппетитом вынужден удовлетворять голод неприятным и невкусным блюдом…

Наблюдая за Лестью, Лутошкин вспомнил слова больного Гришина, по рекомендации которого владелец поставил в его конюшню эту лошадь:

«Кобыла старшего класса! Держись обеими руками за нее…»

Спустя полчаса он въезжал на беговой круг. Огромное пространство ипподрома, похожее на овальное блюдо, было ярко озарено утренним солнцем. Усыпанная желтым песком беговая дорожка красиво оттенялась сочною зеленью газонов и цветников по середине круга. Взад и вперед проносились американки: шла обычная работа лошадей. Лутошкин подобрал опущенные ноги и стал укорачивать вожжи. Лесть заиграла сторожкими ушами и, словно балерина, начинала перебирать ногами, когда навстречу или перегоняя проносилась американка. Лутошкин оглаживал ее голосом и успокаивал. Наездник Синицын, на вороном машистом жеребце, догнал Лутошкина и, скользнув взглядом по худой и лохматой Лести, насмешливо крикнул:

С бойни?

Лутошкин промолчал. Лишь вожжи чуть дрогнули в руках, будто хотел он ударить кобылу…

Синицын никогда не пропускал случая посмеяться над Лутошкиным. Малограмотный, бывший лихач-извозчик, он не мог простить наезднику Лутошкину его интеллигентности, не мог примириться с тем, что Лутошкин когда-то учился в высшем учебном заведении и один из всех наездников посещал театры и концерты. «Ба-арин!» - часто язвил Синицын, намекая на его происхождение, и этим словом бередил самое больное место в самолюбии Олимпа Лутошкина. Лутошкин был незаконным сыном дворянина-помещика Варягина, владельца захудалого конного завода в Рязанской губернии. Чудак Варягин питал непонятную страсть к античному миру, и в его конюшне все жеребцы носили громкие имена богов, а кобылы - богинь: Юпитер, Посейдон, Зевс вороной, Астарта, Венера серая, Венера караковая и так далее. Прижив с вдовой своего бывшего кучера Ивана Лутошкина, скотницей Марфой, сына, Варягин, окрестил и его Олимпом и взял к себе в дом на воспитание. Вся нелепость последующей жизни Лутошкина, рожденного на скотном дворе от барина и скотницы, была как бы заранее предугадана и зафиксирована в этом сочетании чисто мужичьей фамилии и громкого имени, взятого из учебника истории древней Греции. Чудак Варягин скончался без предупреждения на конюшне в тот самый год, когда Олимп, окончив реальное, поступил в Горный институт и ревностно занялся восстановлением запущенного конного завода, но вскоре с позором был изгнан из имения законными наследниками, появившимися неведомо откуда в образе двух престарелых дев. Страсть к лошадям определила дальнейшую судьбу Олимпа Лутошкина: из студента Горного института он превратился в наездника…