Писарев Д. И

, Российская империя

Род деятельности: Годы творчества: Язык произведений:

Дми́трий Ива́нович Пи́сарев (2 октября , село Знаменское , Орловская губерния - 4 июля , Дуббельн , Лифляндская губерния ) - русский публицист и литературный критик , революционный демократ . По праву считается «третьим», после Чернышевского и Добролюбова , великим русским критиком-шестидесятником . Плеханов называл его «одним из самых выдающихся представителей шестидесятых годов » .

Биография

В 1859 году вёл библиографический отдел в журнале «Рассвет» под редакцией В. А. Кремпина . В 1861-1866 был ведущим критиком и идейным руководителем журнала «Русское слово» . За нелегальную статью-прокламацию «О брошюре Шедо-Ферроти», содержавшую призыв к свержению самодержавия («Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан России» ), с июля 1862 по ноябрь 1866 отбывал заключение в Петропавловской крепости . С августа 1863 года ему было разрешено продолжить литературные занятия.

Отрицал значение творчества Пушкина : Пушкин, Лермонтов и Гоголь были для Писарева пройденной ступенью .

Перевёл на русский язык 11-ю песнь «Мессиады» Ф. Г. Клопштока , поэму Генриха Гейне «Атта Тролль».

О влиянии статей Писарева, самого их задорного тона, щедро рассыпанных в них афоризмов, убийственных сравнений свидетельствовали в своих письмах и мемуарах многие писатели, журналисты, учёные; известно, по свидетельству Н. К. Крупской, что В. И. Ленин очень любил Писарева и взял с собой в ссылку в Шушенское его портрет .

Летом 1868 года Писарев с троюродной сестрой Марией Вилинской , новым объектом своей страсти, и её сыном отправился к Рижскому заливу на морские купания и 4 (16) июля 1868 года утонул в Дуббельне (Дубулты). Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге .

Адреса

В Санкт-Петербурге

• - доходный дом - Невский проспект , 98;
• - лето 1868 года - дом И. Ф. Лопатина - Невский проспект , 68.

в Москве

• - Доходный дом Торлецкого - Захарьина (улица Кузнецкий Мост , 20/6/9).

Собрания сочинений Д. И. Писарева (основные издания)

• Писарев Д. И . Собрание сочинений в 6-ти т. - Изд. Ф. Павленкова, 1897.
• Писарев Д. И . Избранные сочинения в 2-х т. - М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1934.
• Писарев Д. И . Сочинения в 4-х т. - Гос. изд-во худож. литературы, 1955.
• Писарев Д. И . Литературная критика. В 3-х т. - М.: Художественная литература, 1981.
• Писарев Д. И . Полное собрание сочинений и писем в 12 т. - М.: Наука, 2000-2013.

Напишите отзыв о статье "Писарев, Дмитрий Иванович"

Примечания

Литература

• Д. И. Писарев в воспоминаниях и свидетельствах современников. - М.: ИМЛИ РАН, 2015. - 448 с.
• Демидова Н. В. Писарев. - М., 1969. - 223 с.
• Кирпотин В. Я. Радикальный разночинец Д. И. Писарев. - М.: Прибой, 1929. - 252 с.
• Коротков Ю. Писарев. - М.: Молодая гвардия, 1976. - 368 с. (серия Жизнь замечательных людей)
• Цыбенко В. А. Мировоззрение Д. И. Писарева. - М.: Изд-во Московского университета. 1969. - 352 с.

Ссылки

	Дмитрий Писарев в Викицитатнике

• Писарев Д. И. . - М. ; Пг.: Государственное изд-во «Типография "Печатный двор"», 1923.
• . // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Володин А. // Писарев Д. И. Исторические эскизы. - М.: Правда, 1989. - С. 3-10.
• Сухов А. Д. // Философия и общество. - 2005. - Вып. 1(38).

Отрывок, характеризующий Писарев, Дмитрий Иванович

– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m"aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l"appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l"un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n"est que la mise en scene de la vie, le fond c"est l"amour? L"amour! N"est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l"amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l"amour des charretiers, другая l"amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l"amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d"Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L"amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.

К 40-ЛЕТИЮ сот СМЕРТИ

Крупная фигура Дм. Ив. Писарева, промелькнувшая, как метеор, в 60-е гг. и вызвавшая целую бурю в современной ему критике, до сих пор еще мало освещена.

Борьба, которую пришлось ему вести за свою короткую, едва семилетнюю деятельность, значительно способствовала неизбежному субъективизму суждений и надолго окружила его фигуру пеленою предвзятых мнений.

Для людей, стоявших правее его, он навсегда, кажется, останется «опасным нигилистом», подлежащим сугубому преследованию. Для людей, стоявших левее его, он не более, как «просветитель». С этим титулом просветителя он до сих пор значится в истории русской критики.

Просветитель! Да, конечно, Писарев был просветителем. Его мировоззрение, его понимание задач момента, его практические цели не шли дальше просветительства, популяризации и распространения реальных - а это значило для него - естественно-исторических знаний. Рост знания, развитие мысли для него были альфой и омегой прогресса, панацеей от всех общественных зол.

«Я и теперь и прежде всегда был глубоко убежден в том, - писал он, - что мысль, и только мысль, может переделать и обновить весь строй человеческой жизни».

И все-таки слово «просветитель» говорит очень мало. Оно не разъясняет нам, каково отношение Писарева к различным общественным слоям и течениям его времени, как зародилось и сложилось мировоззрение Писарева, каково его место в развитии общественной мысли и жизни. Назвав Писарева просветителем, мы еще ни на йоту не подвинемся в понимании того, почему, с одной стороны, он подвергался таким нападкам слева, например, со страниц «Современника», с другой стороны, почему он пользовался такой широкой и искренней популярностью среди молодежи, популярностью, на много лет пережившей его самого.

Только ответив на эти два вопроса, только поняв, чем был и чему учил Писарев, за что принимала его и чему училась у него молодежь, мы сможем отвести Писареву надлежащее место в истории нашей общественности.

Но скажем несколько слов о личности Писарева.

Этот «нигилист», это страшилище охранителей 60-х гг., был изящным, превосходно воспитанным молодым человеком с мягкими, женственными манерами, типичным баричем, первенцем, маменькиным сынком.

Происходя из старой дворянской семьи, когда-то богатой, но при жизни его уже окончательно разорившейся, он был воспитан матерью очень тщательно по тому времени, но и с соблюдением всех установленных предрассудков: покорность и послушание старшим, уважение ко всякому начальству, довольство существующим порядком.

Только попав в университет, Писарев увидел, что жизнь шире, чем горизонт барского поместья в Знаменском, а личные неудачи заставили его скоро усомниться в святости авторитетов и поднять против них знамя бунта.

Началась борьба за личное счастье, а с нею и за личность вообще. Освобождение личности стало наряду с торжеством знания лозунгом всей деятельности Писарева.

Атмосфера 60-х гг., могучий ум и неудачи личной жизни быстро переработали потомка крепостников в «мыслящего пролетария», типичного интеллигента с его неизбежными чертами: индивидуализмом самосознания и рационализмом мышления.

Понять миросозерцание Писарева без его биографии довольно трудно. В этой сильной, оригинальной личности все исходило, так сказать, изнутри. Обобщения, носившие социальный характер, зарождались в нем обыкновенно на почве известных личных переживаний. Пресловутое базаровское отрицание, легшее в основу его реализма, было подготовлено личной необходимостью отрицать весь строй семейной жизни, душившей его своими традиционными авторитетами.

Писарев на своей жизни испытал всю тяжесть этих авторитетов, вторгнувшихся его душу, пытавшихся расстроить его женитьбу на любимой девушке, оттолкнувших его, когда он посмел выработать свои собственные убеждения. И обобщая этот моральный и физический гнет внутри общества, он писал:

«Те условия, при которых живет масса нашего общества, так неестественны и нелепы, что человек, желающий прожить свою жизнь дельно и приятно, должен совершенно оторваться от них, не давать им над собой никакого влияния, не делать им ни малейшей уступки».

Оторваться от условий, это значит прийти в себя, развивать лишь в себе свое «я». И Писарев последовательно проповедовал идею «эгоизма».

«Эгоизм, то есть любовь к собственной личности, - писал он, - ставит целью жизни наслаждение, но не ограничивает выбора наслаждения тем или иным кругом предметов... Эгоист - человек свободный в самом широком смысле этого слова, он делает только то, что ему приятно, ему приятно то, что ему хочется, следовательно он делает только то, чего ему хочется, или, другими словами, остается самим собой во всякую данную минуту и не насилует себя ни из угождения к окружающему обществу, ни из благоговения перед призраком нравственного долга».

Но Писарев был слишком умен, чтобы не понимать, что идея эгоизма, последовательно развитая, признает право на эгоизм, то есть на жизнь, знание и наслаждение, за каждой личностью.

И он не закрывал глаза на то, что «позади нас есть миллионы других людей, которые имеют одинаковое право на человеческую жизнь, образование и социальное усовершенствование».

Но не следует забывать, кем был Писарев. Эти «миллионы других людей» - народ - оставались для него книгой за семью печатями.

Правда, вы найдете у него и такую решительную фразу:

«Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека состоит все-таки в том, чтоб разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях, вне этого вопроса нет ничего, о чем бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать».

Но не торопитесь на основании этой фразы причислить Писарева к социалистам. Не забывайте, что для него «великой задачей нашего времени является умственная эмансипация масс, через которую предвидится им исход к лучшему положению, не только их самих, но и всего общества».

Свой взгляд на «вопрос о голодных и раздетых» Писарев выразил однажды кратко, но вразумительно:

«Если естествознание обогатит наше общество мыслящими людьми, если наши агрономы, фабриканты и всякого рода капиталисты выучатся мыслить, то эти люди вместе с тем выучатся понимать как свою собственную пользу, так и потребности того мира, который их окружает, тогда они поймут, что эта польза и эти потребности совершенно сливаются между собой, поймут, что выгоднее и приятнее увеличивать общее богатство страны, чем выманивать или выдавливать последние гроши из худых карманов производителей и потребителей... Если все наши капиталы, если все умственные силы наших образованных людей обратятся на те отрасли производства, которые полезны для общего дела, тогда, разумеется, деятельность нашего народа усилится чрезвычайно, богатство его будет возрастать постоянно и качество его мозга будет улучшаться с каждым десятилетием.

А если народ будет деятелен, богат и умен, то что может помешать ему сделаться счастливым во всех отношениях».

Это характерное место как бы живьем взято из какого-нибудь учебника по политической экономии английской либерально-буржуазной школы.

Такой фритредерский взгляд на эмансипацию масс народа, естественно вытекавший из теории эгоизма, резко расходился с народническими воззрениями «Современника» и последующих поколений.

Но из этих взглядов вытекала на первых порах одна необходимость и потребность: способствовать тому, чтоб народ был «деятелен, богат и умен». Как Базаров говорил, что «хочется возиться с людьми; хоть ругать их, да возиться», так и теоретик базаровщины, Писарев, сознавал необходимость работать для совершенствования людей.

«Есть в человечестве только одно зло - невежество, - писал он, - против этого зла есть только одно лекарство - наука, но это лекарство надо принимать не гомеопатическими дозами, а сорокаведерными бочками».

Но если единственное зло - невежество, и единственное средство против него - знание, то, естественно, на первый план выступают те элементы общества, которые обладают знаниями и готовы бороться с невежеством. Это - интеллигенция. И действительно, Писарев, со свойственной ему прямотой и искренностью, предложил сосредоточить все силы и все внимание на интеллигенции.

«Реалист, - говорит он, - мыслящий работник, с любовью занимается трудом. Из этого определения читатель видит ясно, что реалистами могут быть в настоящее время только представители умственного труда. При теперешнем устройстве материального труда, при теперешнем положении чернорабочего класса во всем образованном мире, эти люди не что иное, как машины, отличающиеся от деревянных и железных машин невыгодными способностями чувствовать утомление, голод, боль...

Таким образом, самый реальный труд, приносящий самую осязательную и неоспоримую пользу, остается вне области реализма, вне области практического разума, в тех подвалах общественного здания, куда не проникает ни один луч общечеловеческой мысли. Что ж вам делать с этими подвалами?

Покуда приходится оставить их в покое и обратиться к явлениям умственного труда, который только в том случае признается позволительным и полезным, когда он прямо или косвенно клонится к созиданию новых миров из первобытного тумана, наполняющего грязные подвалы».

Откладывая, таким образом, непосредственное воздействие на «грязные подвалы» ad calendas graecas , Писарев ограничивает свою деятельность одной интеллигенцией. Он становится писателем для интеллигенции, ее учителем, выразителем ее потребностей, ее идеологом.

Интеллигенция должна освободить свою личность от всяких пережитков прошлого, вооружить ее положительным знанием, и тогда самым фактом своего существования интеллигентные люди заставят делать других то же самое, заразят их жаждой знания и развития. «Умная и развитая личность, - говорит по этому поводу Писарев, - сама того не замечая, действует на все, что к ней прикасается. Ее мысли, ее занятия, ее гуманное обращение, ее спокойная твердость - все это шевелит вокруг нее стоячую воду человеческой рутины; кто уже не в силах развиваться, тот по крайней мере уважает в умной и развитой личности хорошего человека, а людям очень полезно уважать то, что действительно заслуживает уважения, но кто молод, кто способен любить идею, кто ищет возможности развернуть силы своего свежего ума, тот, сблизившись с умной и развитой личностью, может быть, начнет новую жизнь, полную обаятельного труда и неистощимого наслаждения».

Так представлялся Писареву путь к совершенствованию и счастью человечества.

Если взять мысли Писарева вне знакомства с его личностью и с историческим моментом, когда он писал, можно подумать, что мы имеем дело с либералом чистейшей воды. Защита индивидуальности, чрезмерная роль, отводимая знанию, просвещенный эгоизм, наконец фритредерский взгляд на экономический прогресс - все это как будто взято из багажа умного английского либерала, поклонника Ад. Смита и Рикардо.

Но нам придется значительно изменить эту оценку, если мы сопоставим взгляды Писарева с его внутренним развитием и поместим их в верную историческую перспективу.

Хорошим критерием должен явиться для нас тот факт, что широкие слои молодежи зачитывались Писаревым и считали его выразителем своих стремлений. Писарев не изобрел писаревщины, он только красиво и ярко формулировал мысли и потребности целого течения.

Тип Базарова, поднятый Писаревым на щит, был еще до Писарева подмечен и изображен Тургеневым. Этот тип действительно существовал и был, пожалуй, доминирующим в конце 50-х и в 60-х годах.

В это время на общественную арену выступил новый слой - разночинцы, другими словами, мелкая буржуазия, сдавленная до тех пор дореформенным строем. Типичным представителем этого слоя явился пресловутый семинарист. Было вполне естественно, что духовенство, наиболее образованная часть мелкой буржуазии, поставляло идейных борцов для этого слоя. Но не следует забывать, что наряду с бурсаками здесь были дети мещан, мелких служащих, купцов и даже крестьян.

Мелкая буржуазия как общественный слой никогда не играла в русской истории заметной роли. Она ютилась где-то в щели между дворянством, забитая, неразвитая, погрязшая в болоте. Ее молодые побеги не могли найти себе никакого питания в родной почве, они всегда стремились на сторону. Но при старых дореформенных порядках им некуда было деться. Они расползались по канцеляриям и деревенским приходам, теряясь в общественном подполье.

Но эпоха реформы толкнула массу накопившихся избыточных сил на открытую арену. Молодежь бросилась учиться, она заполнила университеты, она создала свою, новую демократическую прессу, она заняла видное место в общественной жизни. Эта разночинская интеллигенция выступила на первых порах с могучим сознанием своих молодых сил, готовясь за свой счет перевернуть землю.

В течение столетий этот слой был угнетен и бесправен, и, воскреснув, он почувствовал в себе исполинские силы; в течение веков он жил и трудился для хозяев жизни, и вот теперь он хотел пожить для себя, хотел сам насладиться жизнью. В течение веков держали его во тьме и невежестве, и теперь он хотел упиться знанием, охватить всю науку.

Это он, а не Писарев, принес индивидуализм, эгоизм, увлечение знанием. Писарев лишь формулировал его настроение, он дал лишь ему теоретическое обоснование.

Базаров самонадеян, он полагается только на свои силы, он верит только в силу мысли, он не знает «принципов», знает только «ощущения», он слегка презирает массу за ее невежество, но в то же время советует ей читать Фогта, Молешотта, Бюхнера и резать лягушек.

Базаров прожил недолго. Разночинец скоро убедился, что его мощь - плод его личной иллюзии. Он начал искать опоры на стороне, он мало-помалу пошел туда, куда указывали ему Добролюбов и Чернышевский, - он пошел «в народ», в крестьянскую массу. Руководители «Современника» оказались правы - они были на целую голову выше современного им поколения. Писарев же не был выше его: он был только умнее и талантливее Базарова.

И вот за эти черты, которые Писарев подметил в молодом поколении и возвел в теорию, это поколение так ценило и любило его.

Мы уже видели, что Писарев происходил совершенно из другой среды, что он был баричем, дворянским сыном. Но он в личной жизни пережил эволюцию, сходную с той, которую пережили разночинцы в общественной жизни.

Подавление личности в семье толкало его к культу индивидуальности, постоянное самоурезывание в пользу авторитарного принципа подсказывало ему теорию эгоизма, ложное воспитание и невежество родной среды заставляло преувеличивать силу знания. Все это подготовило в нем почву для восприятия той идеологии протеста, которая так типична для первой стадии в развитии разночинства и которая захватила молодое поколение в 60-е годы.

Учения народничества, проповедовавшиеся уже в зачаточном виде группой «Современника», были чужды ему, как был чужд и сам народ. Он не знал этого народа, не видал его никогда; «голодные и раздетые» были для него скорее теоретической величиной. Та кровная связь, которая существовала между разночинцем и народом и которая в конце концов сблизила разночинца с народом, Писареву была чужда. И это-то отчуждение от народа восстановляло против Писарева руководителей «Современника».

Разночинцы не представляли собой определенного класса, это была интеллигенция, оторвавшаяся от класса, так сказать, штаб без армии. Такая оторванность от живого общественного организма, долженствующего регулировать мышление и действия интеллигенции, страшно способствовала развитию рационализма. Никогда, быть может, рационализм мышления не сказывался так ярко в русской общественности, как в период базаровщины и, в частности, у Писарева.

Черты, которые принес с собой разночинец, Писарев развил до крайних пределов. Принцип общественной пользы он довел до отрицания эстетики; принцип индивидуализма он довел до крайнего эгоизма, принцип освобождения нравственной личности он довел до отрицания всякого долга, всякой морали.

Правда, его учение не было безнравственным, ибо оно предполагало «умную, развитую личность», то есть личность с очень высокой внутренней моралью. Но именно в этом преломлении, в этом чисто метафизическом отрешении от действительности лишний раз сказывался весь рационализм его мышления.

Писарев, как и Базаров, умер очень молодым. Что было бы, если бы он дожил до 70-х гг., до эпохи народничества? Этот вопрос встает сам собой.

Внутренняя эволюция Писарева дает некоторый материал для его решения. «Для меня, - писал он приблизительно в 1860 году, - каждый человек существует настолько, насколько он приносит мне удовольствия». Этот примитивный эгоизм 19-летнего юноши начал, однако, скоро уступать место более здоровым понятиям; уже в 1865 году он пишет матери: «Я начал любить людей вообще, а прежде, и даже очень недавно, мне до них не было никакого дела». Несомненно, что дальнейшее развитие и новые веяния времени заставили бы его сделать еще один шаг и возлюбить не «людей вообще», а лишь тех, деятельная любовь к которым является условием прогресса. Уже тот факт, что Писарев после закрытия «Русского слова» перешел в «Отечественные записки», где сосредоточивались хранители традиций «Современника», указывает на вероятный ход его дальнейшего развития. Несколько лет совместной работы могли значительно изменить его физиономию, ибо переход от его утопического эгоизма к утопическому социализму «Отечественных записок» не так уж труден.

Но Писарев не дожил до такого превращения. Он умер в разгар базаровщины. И оценивать его необходимо под этим утлом. А оценивая его, приходится признать, что в социальном отношении он был лишь идеологом мелкобуржуазной интеллигенции в первой стадии ее развития.

Этой ролью, конечно, не исчерпывается деятельность и значение Писарева. Его борьба с принципами авторитетности, его отстаивание прав личности пережили надолго ту эпоху, выразителем которой он явился. Его крупный критический талант и до сих пор не утратил своей свежести и своего обаяния. Но эти стороны его деятельности прочно признаны в литературе, а потому мы и не считали нужным на них останавливаться.

• До греческих календ (лат.), то есть на неопределенное время.

«…что можно разбить, то и нужно разбивать;
что выдержит удар, то годится,
что разлетится вдребезги, то хлам;
во всяком случае, бей направо и налево,
от этого вреда не будет и не может быть»

Д.И. Писарев, 1861 г.

Русский публицист, литературный критик, пропагандист идей дарвинизма.

«Блестящий публицист и литературный критик Дмитрий Писарев уже в четыре года свободно читал по-русски и по-французски, затем освоил немецкий. С начала 1860-х он стал ведущим сотрудником журнала «Русское слово». С этого момента началась его популярность и одновременно начались злоключения. В 1860 году в результате переутомления и неразделенной любви к своей кузине Р. Кореневой он четыре месяца провел в психиатрической лечебнице. После выздоровления успешно окончил Петербургский университет. В 1862-1866 годах за памфлет, содержавший призыв к свержению правительства и физическому уничтожению царской фамилии (нелегальный памфлет был написан в защиту А.И. Герцена – Прим. И.Л. Викентьева), Писарев находился в заключении в Петропавловской крепости, где продолжал активно работать и написал почти сорок статей».

Рыжков А., Криминальный талант, М., «Эксмо», 2006 г., с. 203-204.

Д.И. Писарев после ареста и анализа ситуации, пришёл к выводу, что массы не способны к революции в России и поэтому считал главной силой общественного прогресса науку и просвещение… Исходя из этой модели, он отводил искусству утилитарную роль, а некоторые виды искусства: ваяние, балет и музыку считал просто бесполезными для человечества.

«Придавая решающее значение в историческом прогрессе науке, Писарев упрощённо трактовал соотношение между искусством и наукой: роль писателей сводилась им, в сущности, к популяризации передовых идей общественной и естественнонаучной мысли».

Памятники мировой эстетической мысли в 5-ти томах, Том 4, Книга 1, М., «Искусство», 1969 г., с. 375.

Критик отрицал значение творчества А.С. Пушкина для современности: «Пушкин пользуется своею художественною виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия». 1860-е годы - время, настойчиво требовавшее утилитарности и пользы от искусства. Его творцы, на знамени «которых было написано имя Чернышевского », безбоязненно - вслед за Писаревым - провозглашали, что «сапог выше Шекспира ». Искусство своей целью ставило служение бедным людям, униженным и оскорблённым, несчастным и обездоленным. Это был благородный подвиг русских деятелей культуры, которые навсегда «обязали» себя быть «гражданином». Во главу угла ставили учительство и пользу от искусства. Перефразируя Оскара Уайльда , можно считать, что в искусстве главным становилось «что», а не «как», содержание заслоняло форму».

Биккулова И.А., Феномен русской культуры Серебряного века, М., «Флинт»; «Наука», 2010 г., с. 20.

«В истории русской литературы уже был момент, когда Писарев «упразднил» Пушкина , объявив его лишним и ничтожным. Но писаревское течение не увлекло широкого круга читателей и вскоре исчезло. С тех пор имя Писарева не раз произносилось с раздражением, даже со злобой, естественной для ценителей литературы, но невозможной для историка, равнодушно внимающего добру и злу. Писаревское отношение к Пушкину было неумно и безвкусно. Однако ж оно подсказывалось идеями, которые тогда носились в воздухе, до некоторой степени выражало дух времени, и, высказывая его, Писарев выражал взгляд известной части русского общества. Те, на кого опирался Писарев, были людьми небольшого ума и убогого эстетического развития - но никак невозможно сказать, что это были дурные люди, хулиганы или мракобесы. В исконном расколе русского общества стояли они как раз на той стороне, на которой стояла его лучшая, а не худшая часть».

Дво-ря-нин; сын штабс-ка-пи-та-на в от-став-ке. Окон-чил Санкт-Пе-тербургский университет (1861 год).

Де-бю-ти-ро-вал в 1859 году в жур-на-ле «для взрос-лых де-виц» «Рас-свет» ста-ть-я-ми «"Об-ло-мов". Ро-ман И.А. Гон-чаро-ва», «"Дво-рян-ское гнез-до". Ро-ман И.С. Тур-ге-не-ва», «"Три смер-ти". Рас-сказ графа Л.Н. Тол-сто-го», в ко-то-рых ак-цен-ти-ро-вал вос-пи-тательное зна-че-ние литературы.

На фор-ми-ро-ва-ние взгля-дов Писарева оп-ре-де-ляю-щее влия-ние ока-за-ли гу-ма-ни-стические идеи К.В. фон Гум-больд-та, ес-тественно-на-учный ма-те-риа-лизм Л. Бюх-не-ра, Я. Мо-ле-шот-та, К. Фог-та, тео-рия Ч. Дар-ви-на, по-зи-ти-визм О. Кон-та. Дви-жу-щей си-лой об-ще-ст-ва счи-тал раз-ви-тие ум-ст-вен-ных спо-соб-но-стей, ес-те-ственные нау-ки и про-мыш-лен-ность. В 1860 году по-зна-ко-мил-ся с Г.Е. Бла-го-свет-ло-вым, на-чал пе-ча-тать-ся в журнале «Рус-ское сло-во». Ма-ни-фе-стом ле-во-го ра-ди-ка-лиз-ма, бес-ком-про-мисс-ной то-таль-ной кри-ти-ки су-ще-ст-вую-щих ус-та-нов-ле-ний яви-лась ра-бо-та «Схо-ла-сти-ка XIX века» (1861 год), сде-лав-шая Писарева ро-до-на-чаль-ни-ком отечественного ни-ги-лиз-ма. Оди-на-ко-во скеп-ти-че-ски от-но-сил-ся к сла-вя-но-фи-лам и за-пад-ни-кам, вы-сту-пая про-тив тех и дру-гих (ста-тьи «Рус-ский Дон-Ки-хот», «Бед-ная рус-ская мысль», обе 1862 года). В литературно-кри-тических стать-ях «Пи-сем-ский, Тур-ге-нев и Гон-чаров. Жен-ские ти-пы» (1861 год), «Ба-за-ров» (1862 год) в ду-хе «ре-аль-ной кри-ти-ки» Н.А. Доб-ро-лю-бо-ва трак-то-вал литературные ха-рак-те-ры как со-ци-аль-ные и пси-хо-ло-гические ти-пы, при-хо-дя к обоб-ще-ни-ям, вы-хо-див-шим да-ле-ко за рам-ки ана-ли-за литературные про-из-ве-де-ния.

В ию-ле 1862 года аре-сто-ван за про-кла-мацию «О бро-шю-ре Ше-до-Фер-ро-ти» (опубликована в 1906 году), со-дер-жав-шую при-зы-вы к свер-же-нию ди-на-стии Ро-ма-но-вых, и при-го-во-рён к оди-ноч-но-му за-клю-че-нию в Пе-тро-пав-лов-ской кре-по-сти, где ему вско-ре бы-ло раз-ре-ше-но про-дол-жить литературные за-ня-тия (ос-во-бо-ж-дён в но-ябре 1866 года по ам-ни-стии).

В тюрь-ме на-пи-са-на бо́ль-шая часть со-чи-не-ний Писарева, в том числе по-ле-ми-че-ски на-прав-лен-ные про-тив журнала «Со-вре-мен-ник»; их от-ли-чительная чер-та - уг-луб-ле-ние эс-те-тического ни-ги-лиз-ма. В статье «Цве-ты не-вин-но-го юмо-ра» (1864 год) кри-ти-ко-вал М.Е. Сал-ты-ко-ва-Щед-ри-на за уме-рен-ность и ос-то-рож-ность, за «чис-то эс-те-тиче-скую точ-ку зре-ния» в наи-бо-лее ост-рых во-про-сах. В статье «Мо-ти-вы рус-ской дра-мы» (1864 год) об-ви-нил в эс-тет-ст-ве Доб-ро-лю-бо-ва, на-звав-ше-го ге-рои-ню пье-сы А.Н. Ост-ров-ско-го «Гро-за» Ка-те-ри-ну Ка-ба-но-ву «лу-чом све-та в тём-ном цар-ст-ве», и про-ти-во-пос-та-вил ей под-лин-но дея-тель-ные на-ту-ры: Ба-за-ро-ва (ро-ман «От-цы и де-ти» И.С. Тур-ге-не-ва) и ге-ро-ев ро-ма-на «Что де-лать?» Н.Г. Чер-ны-шев-ско-го - Ло-пу-хо-ва и Ве-ру Пав-лов-ну.

Основные по-ло-же-ния сво-ей эс-те-ти-ки - «тео-рии реа-лиз-ма», ба-зи-рую-щей-ся на прин-ци-пах ан-ти-эс-те-тиз-ма и ути-ли-та-риз-ма, Писарев пред-ста-вил в про-грамм-ной статье «Реа-ли-сты» (цен-зур-ное название - «Не-ре-шён-ный во-прос», 1864 год). Нис-про-вер-же-ние эс-те-тических ав-то-ри-те-тов Писарев про-дол-жил в стать-ях «Пуш-кин и Бе-лин-ский» (1865 год), где раз-вен-чал А.С. Пуш-ки-на и от-нёс его твор-че-ст-во к «чис-то-му ис-кус-ст-ву», и «Раз-ру-ше-ние эс-те-ти-ки» (на-пи-са-на в свя-зи с вы-хо-дом в 1865 году второго издания книги «Эс-те-ти-че-ские от-ноше-ния ис-кус-ст-ва к дей-ст-ви-тель-но-сти» Чер-ны-шев-ско-го), где про-ти-во-пос-та-вил жизнь ис-кус-ст-ву как ори-ги-нал - ко-пии, ко-то-рая не мо-жет быть вы-ше ори-ги-на-ла, и от-ри-цал са-му воз-мож-ность эс-те-ти-ки как са-мо-сто-ятельной нау-ки, по-сколь-ку она «рас-тво-ря-ет-ся в фи-зио-ло-гии и ги-гие-не». В статье «Мыс-ля-щий про-ле-та-ри-ат» (впер-вые под названием «Но-вый тип», 1865 год) вы-со-ко оце-нил ро-ман «Что де-лать?», ин-тер-пре-ти-ро-вав его как при-мер раз-ру-ше-ния ста-рой эс-те-ти-ки во имя но-вой, за-ра-жаю-щей чи-та-те-ля стрем-ле-ни-ем к пре-об-ра-зова-нию жиз-ни. Сре-ди ста-тей позд-не-го пе-рио-да: «Борь-ба за жизнь» (1867 год) - раз-бор ро-ма-на «Пре-сту-п-ле-ние и на-ка-за-ние» Ф.М. Дос-то-ев-ско-го; «Ста-рое бар-ст-во» (1868 год) - от-клик на ро-ман «Вой-на и мир» Л.Н. Тол-сто-го.

Стиль Писарева от-ли-ча-ют рез-кая по-ле-мич-ность то-на, иро-ния, склон-ность к па-ра-док-су, жи-вость и ост-ро-умие.

Ав-тор на-уч-но-по-пу-ляр-ных ста-тей [«Фи-зио-ло-ги-че-ские эс-ки-зы Мо-ле-шо-та», «Про-цесс жиз-ни», обе 1861 года; «Фи-зио-ло-ги-че-ские кар-ти-ны (по Бюх-не-ру)», 1862 год]; ста-тей по пе-да-го-ги-ке; пе-ре-во-дов (11-я песнь «Мес-сиа-ды» Ф.Г. Клоп-што-ка, «Ат-та Тролль» Г. Гей-не).

Тра-ги-че-ски по-гиб (уто-нул в Риж-ском заливе).

Сочинения:

Со-чи-не-ния. СПб., 1866-1869. Ч. 1-10;

Ли-те-ра-тур-ная кри-ти-ка. Л., 1981. Т. 1-3;

Избр. пе-да-го-ги-че-ские соч. М., 1984;

Избр. ста-тьи. М., 1989;

Полн. собр. соч. и пи-сем: В 12 т. М., 2000-2012-. Т. 1-11-.

Дми́трий Ива́нович Пи́сарев (14 октября 1840, село Знаменское, Орловская губерния - 16 июля 1868, Дуббельн, Лифляндская губерния) - русский публицист и литературный критик, переводчик, революционер-демократ. По праву считается «третьим», после Чернышевского и Добролюбова, великим русским критиком-шестидесятником. Плеханов называл его «одним из самых выдающихся представителей шестидесятых годов».

Окончил 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию (1856) и историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета (1861). За выпускное сочинение о позднеантичном мистике Аполлонии Тианском был удостоен серебряной медали.

В 1859 году вёл библиографический отдел в журнале «Рассвет» под редакцией В. А. Кремпина. В 1861-1866 был ведущим критиком и идейным руководителем журнала «Русское слово». За нелегальную статью-прокламацию «О брошюре Шедо-Ферроти», содержавшую призыв к свержению самодержавия («Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан России»), с июля 1862 по ноябрь 1866 отбывал заключение в Петропавловской крепости. С августа 1863 года ему было разрешено продолжить литературные занятия.

В 1867-1868 годах сотрудничал с журналом «Дело» и «Отечественными записками». В статьях о художественной литературе в развитие «реальной критики» Н. А. Добролюбова трактовал художественные образы как объективное изображение социальных типов (статья «Базаров» о романе И. С. Тургенева «Отцы и дети», 1862; «Борьба за жизнь» о романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», 1867, и другие). Вёл борьбу с эстетством и эстетикой (статьи «Реалисты», 1864; «Пушкин и Белинский », «Разрушение эстетики», «Посмотрим!», 1865) как врагами «разумного прогресса», но впоследствии преодолевал нигилистическое отношение к «эстетике».

Отрицал значение творчества Пушкина: Пушкин , Лермонтов и Гоголь были для Писарева пройденной ступенью.

Перевёл на русский язык 11-ю песнь «Мессиады» Ф. Г. Клопштока, поэму Генриха Гейне «Атта Тролль».

О влиянии статей Писарева, самого их задорного тона, щедро рассыпанных в них афоризмов, убийственных сравнений свидетельствовали в своих письмах и мемуарах многие писатели, журналисты, учёные; известно, по свидетельству Н. К. Крупской, что В. И. Ленин очень любил Писарева и взял с собой в ссылку в Шушенское его портрет.

Летом 1868 года Писарев с троюродной сестрой Марией Вилинской, новым объектом своей страсти, и её сыном отправился к Рижскому заливу на морские купания и 4 (16) июля 1868 года утонул в Дуббельне (Дубулты). Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге.

Адреса

Надгробие Д. И. Писарева на Литераторских мостках

в Санкт-Петербурге

• 1867 - доходный дом - Невский проспект, 98;
• 1867 - лето 1868 года - дом И. Ф. Лопатина - Невский проспект, 68.

в Москве

• 1867 - Доходный дом Торлецкого - Захарьина (улица Кузнецкий Мост, 20/6/9).

Собрания сочинений Д. И. Писарева (основные издания)

• Собрание сочинений в 6-ти т. - Изд. Ф. Павленкова, 1897.
• Избранные сочинения в 2-х т. - М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1934.
• Сочинения в 4-х т. - Гос. изд-во худож. литературы, 1955.
• Литературная критика. В 3-х т. - М.: Художественная литература, 1981.
• Полное собрание сочинений и писем в 12 т. - М.: Наука, 2000-2013.
• Собрание сочинений