Главная › Документы на ребенка › Пришвин женьшень читать краткое содержание. Михаил пришвин - жень-шень

Пришвин женьшень читать краткое содержание. Михаил пришвин - жень-шень

После окончания русско-японской войны я выбрал трехлинейку получше и отправился из Маньчжурии в Россию. Довольно скоро перешел русскую границу, перевалил какой-то хребет и на берету океана встретился с китайцем, искателем жень-шеня. Лувен приютил меня в своей фанзе, укрытой от тайфунов в распадке Зусу-хэ, сплошь покрытом ирисами, орхидеями и лилиями, окруженном деревьями невиданных реликтовых пород, густо обвитыми лианами. Из укромного места в зарослях маньчжурского ореха и дикого винограда довелось мне увидать чудо приморской тайги - самку пятнистого оленя Хуа-лу (Цветок-олень), как называют её китайцы. Ее тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами оказались так близко, что можно было схватить животное и связать. Но голос человека, ценящего красоту, понимающего её хрупкость, заглушил голос охотника. Ведь прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый человек. Почти сразу же, будто в награду за победу над охотником в себе, я увидел на морском берегу женщину с привезшего переселенцев парохода.

Глаза её были точь-в-точь как у Хуа-лу, и вся она как бы утверждала собой нераздельность правды и красоты. Ей сразу же открылся во мне этот новый, робко-восторженный человек. Увы, проснувшийся во мне охотник чуть было не разрушил почти состоявшийся союз. Снова заняв покоряющую все высоту, я рассказал ей о встрече с Хуа-лу и как преодолел искушение схватить её, а олень-цветок как бы в награду обернулся царевной, прибывшей стоящим в бухте пароходом. Ответом на это признание был огонь в глазах, пламенный румянец и полузакрытые глаза. Раздался гудок парохода, но незнакомка будто не слышала его, а я, как это было с Хуа-лу, замер и продолжал сидеть неподвижно. Со вторым гудком она встала и, не глядя на меня, вышла.

Лувен хорошо знал, кого от меня увез пароход. На мое счастье, это был внимательный и культурный отец, ведь суть культуры - в творчестве понимания и связи между людьми: «Твой жень-шень еще растет, я скоро покажу его тебе».

Он сдержал слово и отвел в тайгу, где двадцать лет назад был найден «мой» корень и оставлен еще на десять лет. Но изюбр, проходя, наступил на голову жень-шеня, и он замер, а недавно вновь начал расти и лет через пятнадцать будет готов: «Тогда ты и твоя невеста - вы оба снова станете молодыми».

Занявшись с Луваном очень прибыльной добычей пантов, я время от времени встречал Хуа-лу вместе с её годовалым олененком. Как-то сама собой пришла мысль одомашнить пятнистых оленей с помощью Хуа-лу. Постепенно мы приучили её не бояться нас.

Когда начался гон, за Хуа-лу пришли и самые мощные красавцы рогачи. Драгоценные панты добывались теперь не с такими, как прежде, трудами и не с такими травмами для реликтовых животных. Само это дело, творимое в приморских субтропиках, среди несказанной красоты, становилось для меня лекарством, моим жень-шенем. В своих мечтах я хотел, кроме приручения новых животных, «оевропеить» работавших со мной китайцев, чтобы они не зависели от таких, как я, и могли постоять за себя сами.

Однако есть сроки жизни, не зависящие от личного желания: пока не пришел срок, не создались условия - мечта так и останется утопией. И все же я знал, что мой корень жень-шень растет и я своего срока дождусь. Не надо поддаваться отчаянию при неудачах. Одной из таких неудач было бегство оленей в сопки. Хуа-лу как-то наступила на хвост бурундуку, лакомившемуся упавшими из её кормушки бобами. Зверек вцепился зубами ей в ногу, и олениха, обезумев от боли, ринулась в сторону, а за ней все стадо, обрушившее ограждения. На развалинах питомника как не думать, что Хуа-лу - ведьма, поманившая своей красотой и превратившаяся в прекрасную женщину, которая, как только я её полюбил, исчезла, повергнув в тоску. Едва же я начал справляться с ней, творческой силой разрывая заколдованный круг, как Хуа-лу порушила все это.

Но все эти мудрствования всегда разбивает сама жизнь. Вдруг вернулась со своим олененком Хуа-лу, а когда начался гон, пришли за ней и самцы.

Минуло десять лет. Уже умер Лувен, а я все еще был одинок. Питомник рос, богател. Всему свои сроки: в моей жизни вновь появилась женщина. Это была не та женщина, которая когда-то появилась, как обернувшаяся царевной Хуа-лу, Цветок-олень. Но я нашел в ней собственное мое существо и полюбил. В этом и есть творческая сила корня жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом. Теперь у меня есть все; созданное мной дело, любимая жена и дети. Я один из самых счастливых людей на земле. Однако временами беспокоит одна мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год, когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает прошлое: мне видится виноградный шатер, в который Хуа-лу просунула копытце, и боль оборачивается вопросом к каменному другу-скале или упреком себе: «Охотник, зачем ты тогда не схватил её за копытца!»

М.М. Пришвин

Краткое содержание повести.

Из укромного места в зарослях маньчжурского ореха и дикого винограда довелось мне увидать чудо приморской тайги — самку пятнистого оленя Хуа-лу (Цветок-олень), как называют ее китайцы. Ее тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами оказались так близко, что можно было схватить животное и связать. Но голос человека, ценящего красоту, понимающего ее хрупкость, заглушил голос охотника. Ведь прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый человек. Почти сразу же, будто в награду за победу над охотником в себе, я увидел на морском берегу женщину с привезшего переселенцев парохода.

Глаза ее были точь-в-точь как у Хуа-лу, и вся она как бы утверждала собой нераздельность правды и красоты. Ей сразу же открылся во мне этот новый, робко-восторженный человек. УВЫ, проснувшийся во мне охотник чуть было не разрушил почти состоявшийся союз. Снова заняв покоряющую все высоту, я рассказал ей о встрече с Хуа-лу и как преодолел искушение схватить ее, а олень-цветок как бы в награду обернулся царевной, прибывшей стоящим в бухте пароходом. Ответом на это признание был огонь в глазах, пламенный румянец и полузакрытые глаза. Раздался гудок парохода, но незнакомка будто не слышала его, а я, как это было с Хуа-лу, замер и продолжал сидеть неподвижно. Со вторым гудком она встала и, не глядя на меня, вышла.

Лувен хорошо знал, кого от меня увез пароход. На мое счастье, это был внимательный и культурный отец, ведь суть культуры — в творчестве понимания и связи между людьми: "Твой жень-шень еще растет, я скоро покажу его тебе".

Он сдержал слово и отвел в тайгу, где двадцать лет назад был найден "мой" корень и оставлен еще на десять лет. Но изюбр, проходя, наступил на голову жень-шеня, и он замер, а недавно вновь начал расти и лет через пятнадцать будет готов: "Тогда ты и твоя невеста — вы оба снова станете молодыми".

Занявшись с Луваном очень прибыльной добычей пантов, я время от времени встречал Хуа-лу вместе с ее годовалым олененком. Как-то сама собой пришла мысль одомашнить пятнистых оленей с помощью Хуа-лу. Постепенно мы приучили ее не бояться нас.

В своих мечтах я хотел, кроме приручения новых животных, "оевропеить" работавших со мной китайцев, чтобы они не зависели от таких, как я, и могли постоять за себя сами.

Однако есть сроки жизни, не зависящие от личного желания: пока не пришел срок, не создались условия — мечта так и останется утопией. И все же я знал, что мой корень жень-шень растет и я своего срока дождусь. Не надо поддаваться отчаянию при неудачах. Одной из таких неудач было бегство оленей в сопки. Хуа-лу как-то наступила на хвост бурундуку, лакомившемуся упавшими из ее кормушки бобами. Зверек вцепился зубами ей в ногу, и олениха, обезумев от боли, ринулась в сторону, а за ней все стадо, обрушившее ограждения. На развалинах питомника как не думать, что Хуа-лу — ведьма, поманившая своей красотой и превратившаяся в прекрасную женщину, которая, как только я ее полюбил, исчезла, повергнув в тоску. Едва же я начал справляться с ней, творческой силой разрывая заколдованный круг, как Хуа-лу порушила все это. Но все эти мудрствования всегда разбивает сама жизнь. Вдруг вернулась со своим олененком Хуа-лу, а когда начался гон, пришли за ней и самцы.

Минуло десять лет. Уже умер Лувен, а я все еще был одинок. Питомник рос, богател. Всему свои сроки: в моей жизни вновь появилась женщина. Это была не та женщина, которая когда-то появилась, как обернувшаяся царевной Хуа-лу, Цветок-олень. Но я нашел в ней собственное мое существо и полюбил. В этом и есть творческая сила корня жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом. Теперь у меня есть все; созданное мной дело, любимая жена и дети. Я один из самых счастливых людей на земле. Однако временами беспокоит одна мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год, когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает прошлое: мне видится виноградный шатер, в который Хуа-лу просунула копытце, и боль оборачивается вопросом к каменному другу-скале или упреком себе: "Охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытца!"

«То место, где я стою, – единственное, тут я все занимаю и другому стать невозможно.
Я последнюю рубашку, последний кусок хлеба готов отдать ближнему, но места своего
уступить никому не могу, и если возьмут его силой, то на месте этом для себя ничего
не найдут и не поймут, из-за чего я бился, за что стоял».
М. Пришвин. Дневник 1936 года, 15 октября.

У этого произведения счастливая судьба: его не проходили в школе, убивая механическим препарированием живую плоть искусства, его волшебной ткани не касались руки режиссера-экранизатора, безразлично, одаренного ли, бездарного. Более того, за всю историю существования повести «Женьшень» не было ни одного отдельного иллюстрированного ее издания.
Оправдывая свое название «Женьшень», т.е. корень жизни, это маленькое сокровище смиренно и мудро растет себе в недрах русской литературы, с годами только набирая чудодейственную силу.
Неправда, что нет забытых шедевров. Такой шедевр есть, и в этой забытости официальной печатью и критикой – его счастье, его тайна и прелесть.
В чем секрет столь странной судьбы произведения писателя, в целом, отнюдь не забытого и не обделенного читательским вниманием (Михаил Пришвин – имя знакомое и любимое нами с детских лет как имя певца родной природы)? Эта загадка тем более удивительна, что написанную в 1932 году повесть писатель определил в лаконичной исповедальной формуле: «Это вещь моя коренная».
Думается, «Женьшень» выломился, выпал из общего движения современной литературы ввиду уникальности поставленной задачи. Ее можно определить как попытку поиска гармонии и красоты в век, гармонии лишенный и красоту разрушающий.
Своеобразной была сама реакция современников на повесть. Ею как-то смущенно и тревожно восхищались чуткие к искусству слова А.М. Горький и М. Шолохов. Последний, в частности, писал 28 декабря 1933 года актрисе Камерного театра Гриневой, читавшей с эстрады произведения прозы: «Читали ли Вы его «Корень жизни»? Если нет, – очень советую: прочтите! Такая светлая, мудрая, старческая прозрачность, как вода в роднике. Я недавно прочитал и до нынешнего дня на сердце тепло. Хорошему слову радуешься ведь, как хорошему человеку».
Определение впечатления от книги, как старческой и прозрачной, данное Шолоховым, спорно. Почтенный возраст автора (60 лет), несомненно, был Шолохову известен. Но тайной оставалось то, что календарный возраст Пришвина не совпадал с возрастом физически-духовным: этот человек и в 70 лет дышал молодо.
Официальная критика искала в произведении то проповедь погружения в природу, чуждую мировоззрению советского человека, то призыв к активному труду, согласованному с творчеством живых природных сил, то воспевание братства народов. Ведь вещь была создана как отражение впечатлений от запланированной творческой поездки писателя на Дальний Восток в 1931 году, стало быть, должна же была что-то отразить, воспеть, к чему-то призвать. Ускользал от внимания тот факт, что становится очевидным лишь при вдумчивом чтении: Пришвин смещает временные рамки повествования на 30 лет назад: действие повести охватывает временной промежуток с 1904 по 1916 год. Нетрудно догадаться почему.
Решать вопрос гармонии человека и природы, равновесия духа и инстинкта на материале 30-х годов было затруднительно для художника. Видимо, поэтому место и время действия повести «Женьшень» можно определить словами: заповедный край, заповедные годы.
Повесть Пришвина глубоко автобиографична, но не следует искать в ней следов подобия с судьбой писателя. Пришвин впервые увидел Дальний Восток в 58 лет – герой «Женьшеня» молод. Писатель не воевал в Манчжурии во время русско-японской кампании, не жил в тайге, не приручал оленей. Вся линия судьбы героя – продукт творческой фантазии.
Но духовная эволюция Пришвина, его сокровенные от современников подробности личной судьбы, взлеты и падения духа, накал и смерть страстей отразились в повести, как ни в одной из его книг. Это стало ясно лишь после смерти писателя, когда увидели свет его дневники, осветившие его судьбу светом трагической уникальности.
Оказалось, что почти сорок лет жизни, исполненной творчества, были для Пришвина окрашены воспоминанием о несостоявшейся первой любви: «мучительная и неудавшаяся любовь к исчезнувшей невесте» породила трагедию жизни и, как результат, – импульс к творчеству.
«Женьшень» в этом плане видится давно созревшим разрешением юношеского конфликта. Повесть обнажает душу любящего и говорит: это было со мной, будет и с тобой, потому что это было и будет всегда.
Ключевую тему «Женьшеня» составляет тема любви-страсти. Любовь героя возникает и растет в окружении и взаимодействии с девственной, мощной, ежеминутно воспроизводящей себя природой. В повести постоянен мотив оленьего гона, опьянения страстью, борьбы за любовь оленьей ланки, красоты и скрытой драмы естественной жизни оленьего стада. Поразившие писателя своей реликтовой красотой животные, пятнистые дальневосточные олени, становятся равноправными героями повествования наряду с автором и его другом-таежником китайцем Лувеном.
Во время пребывания писателя на берегу Уссурийского залива, у мыса Гамова, где располагался олений заповедник, Пришвин впервые видит дальневосточных пятнистых оленей. Их блестящие черные глаза и маленькие изящные копытца оставляют в его памяти впечатление небывалой красоты. Недаром китайцы называли ланку (самку оленя) – Хуа-лу, что значит «олень-цветок». Пришвину она казалась воплощением женственности.
В романтическом воображении героя повести «Женьшень» олень-цветок и любимая женщина как бы сливаются в один образ. Да и сам Пришвин в дневнике 1951 года писал: «Как начался «Женьшень»? Я облазил тайгу на материке по Амурскому заливу, был на островах и везде видел пятнистых оленей, и потом везде мне виделись их прекрасные глаза.
Под конец я прибыл во Владивосток и тут однажды возле остановки трамвая увидел на солнце женщину, одетую в материю, переливающуюся из зеленого в синее. Сияние материи привлекло меня, и я захотел заглянуть ей в лицо.
Я только успел заметить, что глаза у нее были, как у оленя, – она повернулась, прыгнула на ступеньку, и вагон покатился. Я бросился вагон догонять, но люди мне помешали.
Во мне остались от женщины только глаза, а остальное в «Женьшене» все дополнило воображение».
Из повести: «Рот ее был черный и для животного чрезвычайно маленький, зато уши необыкновенно большие, такие строгие, такие чуткие, и в одном была дырочка: светилась насквозь. Никаких других подробностей я не мог заметить, так захватили мое внимание прекрасные черные блестящие глаза – не глаза, а совсем как цветок, – и я сразу понял, почему китайцы этого драгоценного оленя зовут Хуа-лу, значит – цветок-олень».
Встретив в тайге Хуа-лу, герой впервые поступает не как охотник, а как поэт, пораженный красотой этого грациозного животного.
«Я как охотник был себе самому хорошо известен, – признается герой, – но никогда я не думал, не знал, что есть во мне какой-то другой человек, что красота, или что еще там еще, может меня, охотника, связать самого, как оленя, по рукам и ногам. Во мне боролись два человека. Один говорил: «Упустишь мгновение, никогда оно к тебе не возвратится, и ты вечно будешь о нем тосковать. Скорей же хватай, держи, и у тебя будет самка Хуа-лу, самого красивого в мире животного». Другой голос говорил: «Сиди смирно! Прекрасное мгновение можно сохранить, лишь не прикасаясь к нему руками».
Способность самоотречения ради красоты – не только счастье художника, но и «смертельная боль» его. Превратить прекрасное мгновение в реальность или оставить его прекрасным же воспоминанием – вот из чего он выбирает. Герой идет по второму пути. Судьба дарит ему встречу с женщиной-мечтой.
Из повести: «Вероятно, я был еще под сильным влиянием грациозного животного возле дерева, опутанного виноградом, что-то в этой незнакомой мне женщине напомнило мне Хуа-лу, и я был уверен, что вот сейчас, как только она обернется, я увижу те прекрасные глаза на лице человека… и дальше, как бы в ответ моему предчувствию, как в сказке о царевне-лебеди, началось превращение. Глаза у нее были до того те же самые, что у Хуа-лу, что все остальное оленье – шерсть, черные губы, сторожкие уши – переделывалось незаметно в человеческие черты, сохраняя в то же время, как у оленя, волшебное сочетание, как бы утвержденную свыше нераздельность правды и красоты».
Но так же как герой не сумел схватить за копытца Хуа-лу, так же отступает он перед красотой женщины, страшась ограничить ее рамками бытовой реальности. Из личной трагедии рождается золото искусства.
Огромное влияние на рассказчика в определении своего места в жизни оказывает старый искатель женьшеня, китаец Лувен, в фандзе которого он находит приют на долгие годы. Лувену, в отличие от молодого героя, нет нужды вырабатывать понимание жизни. Оно дано ему с рождения, как и тем «миллионам за тысячи лет», которые уже в земле. Лувен – дитя и властелин тайги, он относится ко всему живому с родственным вниманием, умеет «все на свете оживлять». Он учит своим примером идти в поисках корня жизни «с чистой совестью и никогда не оглядываться назад, в ту сторону, где все уже измято и растоптано. А если чистая совесть есть, то никакой завал не испортит пути».
У Лувена лирический герой «научился понимать на всю жизнь, не по книгам, а на примере, что культура не в манжетах и запонках, а в родственной связи между людьми».
С ним герой начинает творческое преобразование природы, и в тяжелые минуты Лувен всегда приходит на помощь и «не прямо, а как-то больше улыбкой всегда сумет напомнить мне, что мой корень жизни цел и только замер на время».
Для образа Лувена Пришвин использовал факты биографии китайца Ювен Юна, с которым встречался во Владивостоке.
Долгие годы на письменном столе Пришвина стоял в банке со спиртом корень, похожий своим видом на человека. Пришвин получил его в подарок от Ювен Юна, который был убежден, что этот корень сохраняет молодость и красоту человека, дает ему радость и счастье.
В отношении писателя убеждение китайского таежника оправдалось полностью. Мало кто из людей сохранил такую одухотворенную красоту и душевную молодость до самой смерти. Силу его обаяния испытывал на себе каждый знакомый с ним человек. В 1940 году 67-летний писатель встретил свою последнюю любовь, окрасившую неиссякаемым светом его благородный мудрый закат.
Нет, недаром о повести «Женьшень» Пришвиным было сказано: «Эта вещь – моя коренная…».

Повесть «Жень-шень», написанная в 1933 году. Она является одной из жемчужин всей русской литературы. Это поэма в прозе. В повести корень Женьшень был поврежден оленем, но он остался цел и только на время замер, но затем нашёл в себе силы и дал новый цвет на стебле.
Поиски смысла жизни – извечная проблема. Многие писатели пытались найти решение этой проблемы (Ф. М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, М.А. Булгаков и др.) Именно книги этих писателей помогают открывать нам всё новые грани красоты и души человеческой. Герои стремятся найти смысл жизни, понять себя. Своё «Я». И поступки героев, как бы соотносятся со словами Гёте: «Как познать себя? Не путем созерцания, а только путем деятельности. Попробуй выполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть».
А в чём смысл жизни видит герой? В чём корень жизни? Он находит его не сразу. Для этого ему понадобилось время, умение заглянуть в себя и найти себя. А что нужно для успеха в поиске корня жизни? (Чистую совесть и никогда не оглядываться назад, в ту сторону, где все уже измято и растоптано. «А если чистая совесть есть, то никакой завал не испортит пути») . Корень – понятие многозначное (предки, оседлость, стержень души, источник жизни).

(долг; обман-смерть, унижение, совесть-гордость, гармония-любовь, свобода – главное дело жизни, умение преодолевать трудности!)Все это корень нашей жизни! Все эти нравственные критерии вы должны усвоить. Вы уходите в жизнь, где много-много дорог!У каждого человека свой путь. За время существования земли не повторилась ничья судьба. Повторение невозможно. У одного дорога длинна, извилиста, крута, многообразна. У другого – от порога дома в поле и назад. Каждому свое. Как нельзя дважды войти в одну реку, так нельзя повторить чужой путь. Но мы все идем путем земли: мы люди – дети своей планеты и живем по её законам. Не так-то просто, идя путем земли разбираться в поворотах дорог, троп, тропинок. Все люди разные и все выбирают свой путь, свою дорогу жизни. Разные люди по-разному могут смотреть на один и тот же факт жизни. А сколько противоречий порой у одного человека. Найти гармонию – вот предел мечтаний, но это не так -то прост сделать. Каждый приходит в эту жизнь, чтобы выполнить свою миссию, проделать свой путь. И бывает, что этот путь далеко нелегкий. Тема произведения-найти свой путь, вечные поиски смысла жизни, что хорошо, что плохо, в чем суть нашей жизни, как правильно жить, не причиняя вред другим и природе.
1.Кого увидеть можно было из укромного места в зарослях маньчжурского ореха и дикого винограда? (самку пятнистого оленя Хуа-лу (Цветок-олень)).
2. Куда отвел меня Лувен после гудка парохода? (Он сдержал слово и отвел в тайгу, где двадцать лет назад был найден "мой" корень и оставлен еще на десять лет.)
3. О чем мечтал главный герой? (В своих мечтах я хотел, кроме приручения новых животных, "оевропеить" работавших со мной китайцев, чтобы они не зависели от таких, как я, и могли постоять за себя сами.)
4.Куда идет герой, когда уже умер Лувен, и тоска завладевает его сердцем?(Однако временами беспокоит одна мелочь, ни на что не влияющая, но о которой надо сказать. Каждый год, когда олени сбрасывают старые рога, какая-то боль и тоска гонит меня из лаборатории, из библиотеки, из семьи. Я иду на скалу, из трещин которой вытекает влага, будто скала эта вечно плачет. Там в памяти воскресает прошлое)
5. Какое дело создал главный герой? (Питомник рос, богател. Всему свои сроки: в моей жизни вновь появилась женщина. Это была не та женщина, которая когда-то появилась, как обернувшаяся царевной Хуа-лу, Цветок-олень. Но я нашел в ней собственное мое существо и полюбил. В этом и есть творческая сила корня жизни: преодолеть границы самого себя и самому раскрыться в другом. Теперь у меня есть все; созданное мной дело, любимая жена и дети.)

Из укромного места в зарослях маньчжурского ореха и дикого винограда довелось мне увидать чудо приморской тайги - самку пятнистого оленя Хуа-лу (Цветок-олень), как называют ее китайцы. Ее тонкие ноги с миниатюрными крепкими копытцами оказались так близко, что можно было схватить животное и связать. Но голос человека, ценящего красоту, понимающего ее хрупкость, заглушил голос охотника. Ведь прекрасное мгновение можно сохранить, если только не прикасаться к нему руками. Это понял родившийся во мне едва ли не в эти мгновения новый человек. Почти сразу же, будто в награду за победу над охотником в себе, я увидел на морском берегу женщину с привезшего переселенцев парохода.

Глаза ее были точь-в-точь как у Хуа-лу, и вся она как бы утверждала собой нераздельность правды и красоты. Ей сразу же открылся во мне этот новый, робко-восторженный человек. увы, проснувшийся во мне охотник чуть было не разрушил почти состоявшийся союз. Снова заняв покоряющую все высоту, я рассказал ей о встрече с Хуа-лу и как преодолел искушение схватить ее, а олень-цветок как бы в награду обернулся царевной, прибывшей стоящим в бухте пароходом. Ответом на это признание был огонь в глазах, пламенный румянец и полузакрытые глаза. Раздался гудок парохода, но незнакомка будто не слышала его, а я, как это было с Хуа-лу, замер и продолжал сидеть неподвижно. Со вторым гудком она встала и, не глядя на меня, вышла.

В своих мечтах я хотел, кроме приручения новых животных, «оевропеить» работавших со мной китайцев, чтобы они не зависели от таких, как я, и могли постоять за себя сами.

Однако есть сроки жизни, не зависящие от личного желания: пока не пришел срок, не создались условия - мечта так и останется утопией. И все же я знал, что мой корень жень-шень растет и я своего срока дождусь. Не надо поддаваться отчаянию при неудачах. Одной из таких неудач было бегство оленей в сопки. Хуа-лу как-то наступила на хвост бурундуку, лакомившемуся упавшими из ее кормушки бобами. Зверек вцепился зубами ей в ногу, и олениха, обезумев от боли, ринулась в сторону, а за ней все стадо, обрушившее ограждения. На развалинах питомника как не думать, что Хуа-лу - ведьма, поманившая своей красотой и превратившаяся в прекрасную женщину, которая, как только я ее полюбил, исчезла, повергнув в тоску. Едва же я начал справляться с ней, творческой силой разрывая заколдованный круг, как Хуа-лу порушила все это.