Джонатан фоер полная иллюминация. Полная иллюминация

Дан Городецкий

Автор романа «Полная иллюминация» Джонатан Сафран Фоер на сегодняшний день является одним из самых обсуждаемых романистов последнего десятилетия. Этот первый роман Фоера имел ошеломляющий успех. Он был отмечен ведущими издательствами и многими известными писателями, такими как Джон Апдайк, Джойс Кэрол Оутс, Салман Рушди, Изабель Алленде, Рассел Бэнкс и Дэйл Пек. «Работа гения» — такой оценки удостоилась книга. Роман издавали и переводили во множестве европейских стран.

«Фоер ворвался в литературу с выходом его поразительного, шутовского, лиричного романа «Полная иллюминация». Все в этой книге держит читателя в непрестанном напряжении благодаря стилю, равного которому еще не бывало», — написал о нем Джон Апдайк. Его первый роман вышел в свет в 2002 году. Дебют 25-летнего американца Джонатана Сафрана Фоера как романиста в одночасье сделал его миллионером. В течение трех лет его «Полная иллюминация» была переведена на 15 языков. В 2005 году роман экранизировал режиссер Лев Шрайбер, главную роль в этом фильме (писателя Джонатана Фоера) сыграл знаменитый Элайджа Вуд.

Всего из-под пера Фоера вышло четыре романа: «Полная иллюминация», «Жутко громко и запредельно близко» (одноименный фильм в постановке Стивена Долдри вышел в 2012 году), «Поедание животных, или Мясо» и «Дерево кодов» (роман-гипертекст). Каждая новая книга Фоера становилась событием в мировой литературе, обретая сторонников и противников. Джонатан Сафран Фоер — лауреат многочисленных литературных премий, включая премию газеты «Гардиан» за лучшую дебютную книгу, Национальную премию за лучшую книгу на еврейскую тему и награду «Молодой Лев» Нью-Йоркской публичной библиотеки.

Фоер родился в 1977 году в Вашингтоне в еврейской семье юриста Альберта Фоера и Эстер Сафран Фоер. Он стал средним из трех сыновей в семье. Его старший брат Франклин — редактор издания The New Republic, а младший, Джошуа, — журналист. В 8 лет с Джонатаном произошел несчастный случай в кабинете химии, и после этого у маленького Фоера произошло что-то вроде нервного срыва, захватившего его сознание на следующие три года. Ему не хотелось ничего другого, кроме как выскользнуть из своей кожи.

Тем не менее он окончил среднюю школу и поступил в Принстонский университет. Еще первокурсником Фоер стал посещать писательские курсы. Их вела писательница Джойс Кэрол Оутс, которую заинтересовала манера письма Джонатана. Она даже как-то сказала ему, что у него есть «самое необходимое качество писателя — энергия». «Она была первым человеком, который заставил меня всерьез задуматься о писательстве. После этого моя жизнь по-настоящему изменилась», — писал Фоер впоследствии. Оутс помогала Фоеру в его работе над материалом о жизни его деда, Луи Сафрана, которому удалось выжить во время Холокоста. За эту работу Джонатан получил университетский приз.

Фоер окончил Принстон с научной степенью в области философии и отправился на Украину, где жил во время войны его дед. Результатом этого путешествия и стал его первый роман. Сюжет романа автобиографичен. Главный его герой, тезка автора, — молодой американец Джонатан, так же как и Фоер, приезжает на Украину в поисках своих еврейских корней. Он разыскивает женщину, спасшую во время Холокоста его деда. В этом путешествии его сопровождают его ровесник молодой украинский переводчик Алекс (до смешного плохо знающий английский), дед Алекса, переживший ужасы войны, и его собака-поводырь. Джонатан и Алекс — соавторы повествования о прошлом и настоящем: Джонатан — об истории местечка Трохимброд под Луцком, Алекс — о путешествии за этой историей.

«Штетл» Трохимброд описан как мистическое место, повествование состоит из ряда притч и по стилю напоминает Башевиса Зингера. Жизнь Трохимброда с конца XVIII века до уничтожения его фашистами в 1942-м — это цепь рождений и смертей, полуреальных-полумистических событий. Сон о вечной жизни. Память, память, память... Ставшая со временем шестым чувством евреев.

В полном контрасте по стилю — главы, написанные от лица Алекса. Его английский и ситуации, в которых оказываются герои, — неисчерпаемый источник юмора. Тем не менее, эти две линии повествования тесно переплетены. История Трохимброда многое меняет в понимании настоящего. Участники путешествия становятся как бы ее частью. Их судьба резко меняется, что приводит к трагической развязке.

На русском книга вышла в талантливом переводе Василия Арканова, отдавшего этой работе более двух лет. Вот что он сам написал в предисловии к переводу: «Прошу только об одном: ничему не удивляться. “Полная иллюминация” — это роман, в котором иллюминация наступает не сразу. Для некоторых — никогда. Слишком легко пройти мимо и не нащупать во тьме выключателей. И еще прошу: приготовьтесь к литературной игре. Это серьезная книга, написанная несерьезным человеком. Или наоборот. В общем, как скажет один из героев: “Юмор — это единственный правдивый способ рассказать печальный рассказ”».

Второй роман Джонатана Фоера «Жутко громко и запредельно близко» был опубликован в 2005 году. В его основу легли события 11 сентября 2001 года. Повествование ведется от лица девятилетнего мальчика Оскара Шелла, который пытается пережить смерть отца, погибшего в одном из небоскребов. В тот день, придя из школы, Оскар обнаруживает пять сообщений от своего отца Томаса, который находится на деловой встрече во Всемирном торговом центре. Телефон звонит в шестой раз, но напуганный Оскар не может заставить себя ответить. Автоответчик записывает шестое сообщение, которое прекращается в момент падения второй башни. Оскар понимает, что его отец погиб.

Роман составлен из множества отдельных историй — встреч девятилетнего героя с людьми, простыми американцами, помогающими ему пережить трагедию. Но на какой-то странице читателю становится понятно, что речь тут идет не только о трагедии 11 сентября. Тут затронуты и темы Второй мировой войны, Хиросимы и Нагасаки и других войн. Тотальная трагедия человечества подается в форме непонимания и неприятия убийств и насилия.

Автор использует в романе множество нетрадиционных писательских техник. Например, строки и предложения сменяются фотографиями, а последние 14 страниц представляют собой книжку с бегущими картинками. Как и первый, второй роман вызвал бурную реакцию, отзывы были диаметрально противоположны: от восхищения до резкой критики. «Второй роман Джонатана Сафрана Фоера оправдывает все возлагавшиеся на него надежды. В нем есть амбиция, виртуозность исполнения, головоломки, но главное — во всем, что касается изображения осиротевшего Оскара, — невыносимая пронзительность. Сильнейшие эмоции потрясают по-настоящему, а не понарошку. Выдающееся литературное достижение», — написал о романе один из фаворитов современной прозы Салман Рушди.

«Поедая животных» — третья большая книга Сафрана Фоера. В ней он пытается проанализировать одну из фундаментальных черт человеческой цивилизации — поедание убитых (а последние несколько тысяч лет — предварительно специально выращенных) животных и рыб. Автор сам побывал на борту рыболовецкого судна, на животноводческой ферме, на птицефабрике и убедился в том, о чем в общем-то догадываемся мы все: «Когда мы едим мясо с промышленной фермы, то питаемся буквально пытаемой плотью. И постепенно эта замученная плоть все больше и больше становится нашей собственной плотью». Этот роман также вызвал волну обсуждений.

Четвертый роман Фоера «Дерево кодов», самое изощренное произведение писателя, вряд ли будет переведен на русский — в силу своей англоязычной интерактивности. Хотя идея книги проста: вырезать из книги слова, множество слов, целые блоки слов, чтобы из оставшихся слов создать другую, новую историю.

Дело в том, что «Дерево кодов» — это не совсем самостоятельный текст. За основу автор взял повесть польского писателя и художника Бруно Шульца «Улица Крокодилов». И не просто переработал книгу, а разрушил ее до основания и собрал заново в лучших традициях деконструктивизма. Чисто технически создать такую книгу — пересечение литературы и визуального искусства — было настолько сложно, что автору так и не удалось найти издателя в Америке. В итоге лишь одно бельгийское издательство Die Keure согласилось напечатать его роман, или, скорее, инсталляцию.

В настоящее время Джонатан Фоер живет со своей женой, писательницей Николь Краусс в Бруклине. У них двое детей. И Фоер, несмотря на молодой возраст, по праву считается одним из самых ярких и заметных современных писателей.

Дан ГОРОДЕЦКИЙ, Россия

July 14th, 2013 , 03:02 pm

Об авторе : Американский вундеркинд, убежденный вегетарианец, выпускник Принстона, в 25 лет написавший свой первый шедевр. Автор трех книг: «Полная иллюминация», «Жутко громко и запредельно близко», «Мясо. Eating animals».
И просто человек с лицом Гарри Поттера.

О книге : Многослойная история предков Дж. Сафрана Фоера, охватывающая почти три столетия. Рассказ о путешествии писателя в Украину в надежде найти женщину, спасшую его деда от нацистов, перемежается с зарисовками из жизни еврейских поселений в Восточной Европе 18-19 веков.

Главное очарование «Иллюминации» - в балансе юмора и грусти.
Тут нет попыток специально пошутить или вогнать в депрессию - эффект смешного и печального здесь достигается благодаря тонкой иронии. Автор умело использует контрапункт и прием ненадежного рассказчика - путешествие по Украине мы видим глазами горе-переводчика, Александра (Алекса-не-нервируй-меня). Его английский - это настоящий взрыв грамматики, - он путает слова, мешает формальную речь с разговорной, перевирает идиомы (вообще, его язык - отдельный и полноправный пресонаж романа). И главное - Александр постоянно врет главному герою. Впрочем, справедливости ради стоит сказать: ложь его безобидна, и вызвана скорее желанием смягчить удар от столкновения с чужой культурой.

И совершенно по-другому, в противовес украинским главам, звучат главы «исторические». Они лишь условно привязаны к месту и времени, и напоминают скорее народные сказания, еврейские «Сто лет одиночества» - здесь странные вещи стали нормой, а норма, наоборот, вызывает подозрение; здесь отца для сироты выбирают с помощью лотереи, здесь, глядя в телескоп, можно увидеть будущее, а любовь тут излучает такой сильный свет, что ее видно из космоса.

Название романа - это не только стремление осветить прошлое, придать ему форму, но - гораздо больше: выявить лучшее в людях, направить их - вывести из тьмы - дать им то, что они ищут.
А что они ищут? Помимо прочего - главное: способ выразить себя.
Алекс - через свой ломаный английский, преодолевая косноязычие.
Янкель - через свою любовь к Брод.
Брод - через свое одиночество.
И сам автор - через «Полную иллюминацию».
В этой книге есть многое: юмор, страсть, мифология, ужас, километры дорог, тоска по близким, муравей в янтаре, водопад, две лотереи и 613 видов грусти.
В ней нет одного - фальши.

В 2005 году по этой книге сняли фильм ("И все осветилось" в русском переводе) с Элайджой Вудом в главной роли. Странным образом фильм провалился в прокате. Но он действительно стоит просмотра. Уделите ему время - не пожалеете.

Вместо предисловия

Терпеть не могу предисловий. Во-первых, потому что они всегда намекают на некое превосходство того, кто их написал, над тем, кому они адресованы. (Так и хочется сказать, пролистывая: «Сам знаю, не дурак».) А во-вторых, потому что, дочитав книгу до конца, все равно приходится к ним возвращаться («Так о чем же все-таки все это было?»).

Прошу только об одном: ничему не удивляться. «Полная иллюминация» – это роман, в котором иллюминация наступает не сразу. Для некоторых – никогда. Слишком легко пройти мимо и не нащупать во тьме выключателей. И еще прошу: приготовьтесь к литературной игре. Это серьезная книга, написанная несерьезным человеком. Или наоборот. В общем, как скажет один из героев: «Юмор – это единственный правдивый способ рассказать печальный рассказ».

Кстати, о юморе. У Фоера он совершенно особый. Потому что половина книги написана от лица человека, который не знает английского. Вернее, сам-то он убежден, что знает, и даже лучше, чем Фоер, поэтому совершенно не стесняется. Его ошибки – неисчерпаемый источник комизма. То он употребляет слова в неверном контексте, то сыпет канцеляризмами, полагая, что этого требует эпистолярный слог, то путает времена, то слишком прямолинейно истолковывает значение идиомы. Эффект в результате получается неожиданный: от многократного повторения ошибки превращаются в правила, безграмотность начинает восприниматься как стиль. Но чтобы это по-настоящему оценить, нужно сделать усилие. Особенно вначале. От хорошего коньяка тоже ведь не сразу начинаешь получать удовольствие.

Допускаю, что у кого-то может возникнуть впечатление, будто переводчик оправдывается: на самом деле он просто не знает русского языка. Не стану отрицать: такое с ним иногда случается. Но это не тот случай. Здесь он сознательно ставил перед собой задачу сохранить для русскоязычного читателя то ощущение, которое испытывает от книги читатель англоязычный. Недоумение, возмущение, шок, а в конечном итоге – невыразимое удивление. Оказывается, чтобы говорить о сложнейших вещах, грамоту знать совсем не обязательно. Тот, кому есть что сказать, найдет правильные слова, даже если их у него не больше, чем у Эллочки-Людоедки.

Тут самое время поискать правильные слова благодарности. Потому что во время работы переводчика неустанно подбадривали близкие, безропотно дожидался издатель и методично выводила из бесчисленных литературных тупиков наставница, искусствовед и друг Виктория Вайнер. Вита. Без ее тонкой, остроумной, дотошной правки книга осталась бы, наверное, не более чем упражнением переводчика-дилетанта. Это она довела ее до ума назло душившему ее раку. Это она, умирая, приказала ей долго жить.

В заключение могу лишь сказать, что старался наилучшайше и сделал лучшее из того, что мог, что было лучшим из того, что я мог бы сделать. Так написал Фоер. Больше мне добавить нечего.

Василий Арканов,

Ваш смиренный переводчик

Просто и невозможно:

МОЕЙ СЕМЬЕ

Увертюра к начатию необычайно емкотрудного путешествия

МОЕ ЗАКОННОЕ ИМЯ Александр Перчов. Но множественное число моих друзей обзывает меня Алекс, потому что так более изрекательнее. Мама обзывает меня Алексий-не-нервируй-меня! потому что я всегда ее нервирую. Если хотите знать, почему я всегда ее нервирую, так это потому, что я всегда где-нибудь с друзьями, рассеивая столько много валюты, исполняя столько много вещей, способных занервировать мать. Отец прежде обзывал меня Шапка – за ушанку, в которую я облачаюсь даже в летний месяц. Он прекратил меня так обзывать, потому что я распорядился, чтобы он прекратил меня так обзывать. Для меня это звучало по-мальчишески, а я привык считать себя мужчиной с мощью и производительностью. У меня много-много подружек, можете мне поверить, и у каждой для меня особое имя. Одна обзывает меня Бэби, не потому что я бэби, а потому что за мной нужно присматривать. Другая обзывает меня Ночь Напролет. Хотите знать, почему? Есть еще третья, которая обзывает меня Валюта, потому что я столько много ее рассеиваю вокруг. За это она целует след между моих ног. У меня есть миниатюрный брат, который обзывает меня Алли. Я от этого имени не сильно торчу, зато я сильно торчу от своего брата, так что о’кей, дозволяю ему обзывать себя Алли. Что же до его имени, то оно Игорек, но Отец обзывает его Неуклюжина, потому что он безостановочно прогуливается в предметы. Вот и за три дня до накануне он осинил себе глаз из-за плохого управления с кирпичной стеной. Если вам любопытно, как зовут мою суку, то ее зовут Сэмми Дэвис Наимладшая. Ее так зовут, потому что Сэмми Дэвис Младший был возлюбленным певцом Дедушки, а сука его, а не моя, и это не я, кто считает, что он слепой.

Что до меня, то я был произведен на свет в 1977-м, в один год с героем этой истории. По правде, жизнь у меня с тех пор была самая обыкновенная. Как я уже упоминал, я делаю много хороших вещей с самим собой и с другими, но это обыкновенные вещи. Я торчу от американских муви. Я торчу от негров, в особенности от Майкла Джексона. Я торчу, когда рассеиваю столько много валюты в знаменитых ночных клубах Одессы. Ламбургини Кантачес – это супер, но и капучини тоже. Многие подружки хотят предаться со мной плотским утехам в разных хороших аранжировках, включительно в Подвыпившем Кенгуру, Забаве Горького и Упрямом Зоопаркере. Если хотите знать, почему так много подружек меня домогается, то это потому, что для интимизации вдвоем я человек высшей пробы. Уютный и беспощадно смешной – а это выигрышные вещи. И все же я знаю много людей, которые торчат от скороходных машин и знаменитых дискотек. А таких, которые запускают свой вездеход в междубюстье (что всегда заканчивается липкостью под подбородком), у меня и рук не хватит пересчитать. Людей с именем Алекс тоже много. (Только у меня дома трое!) Вот почему я начал брызгать весельем от перспективы отправиться в Луцк и переводить для Джонатана Сафрана Фоера. Это обещало быть необыкновенным.

На втором году обучения английским языком в университете я произвел безрассудно ошеломительный результат. Это была внушительная вещь, потому что мой инструктор имел говно среди мозгов. Мама до того была гордая, что сказала:

«Алексий-не-нервируй-меня! Ты теперь предмет моей гордости». Я запросил купить кожаные брюки, но она отказала. «Шорты?» – «Нет». Отец тоже был до того гордый. Он сказал: «Шапка», – а я сказал: «Не обзывай меня этим», – и он сказал: «Алекс, теперь ты предмет материнской гордости».

Мама у меня смиренная женщина. Очень-очень смиренная. Она горбатит в маленьком кафе, удаленном на один час от нашего дома. Она презентует посетителям еду и питье, а мне говорит: «Я всхожу на автобус на час, чтобы работать весь день, делая вещи, которые ненавижу. Хочешь знать, почему? Ради тебя, Алексий-не-нервируй-меня! Когда-нибудь и ты станешь делать для меня вещи, которые ненавидишь. Это потому, что мы семья». Чего она не ухватывает, так это что я уже делаю для нее вещи, которые ненавижу. Я ее слушаю, когда она со мной разговаривает. Я воздерживаюсь жаловаться о моих пигмейских карманных средствах. И упомянул ли я уже, что нервирую ее далеко не так много, как жаждал бы. Но это не потому, что мы семья. Все эти вещи я делаю, потому что они элементарные вежливости. Это идиома, которой научил меня герой. И еще потому, что я не жопа с факинг-дыркой. Это еще одна идиома, которой научил меня герой.

Отец горбатит в туристическом агентстве, озаглавленном Туры Наследия. Оно для таких евреев, как мой герой, которым приспичивает покинуть эту облагороженную страну Америку и посетить смиренные городки в Польше и в Украине. С евреев, которые пытаются отрыть места, где некогда обитали их семьи, агентство отца сшибает за переводчика, гида и водителя. О’кей, до этой поездки я никогда не встречал еврея как такового. Но это их вина, а не моя, потому что я всегда не только был готов с ними встретиться, но даже без большого энтузиазма. Снова буду честен и упомяну, что до поездки я полагал, что евреи имеют говно среди мозгов. Я так заключил, потому что они платили Отцу столько много валюты, чтобы сделать отпуск из Америки в Украину. Но потом я встретил Джонатана Сафрана Фоера, и я вам скажу, что у него нет говна среди мозгов. Он многоумный еврей.

Что же до Неуклюжины, которую я никогда не обзываю Неуклюжиной, а всегда Игорьком, то это мальчик – высший сорт. Теперь мне очевидно, что он станет мужчиной с мощью и производительностью и что его мозг будет повышенно мускулистым. Мы не ведем объемистых разговоров, потому что он такой молчаливый человек, но я уверен, что мы друзья, и не думаю, что солгу, если скажу, что друзья первостепенные. Я обучил Игорька быть человеком от мира сего. Для одного примера, третьего дня я экспонировал ему непристойный журнал, чтобы он мог составить себе представление о тех многих позициях, в которых я предаюсь плотским утехам. «Так выглядит позиция шестьдесят девять», – сообщил ему я, презентуя перед ним журнал. На главное я указал пальцем, точнее, двумя, чтобы он ничего не упустил. «А почему ее обозвали шестьдесят девять?» – спросил он, охваченный неугасимым огнем любознательности. «Ее изобрели в 1969 году. Мой друг Грегори знаком с другом племянника изобретателя». – «А как же люди жили до 1969 года?» – «Просто сосали член или жевали передок, но никогда дуэтом». Будь моя воля, я бы сделал из него настоящего VIP.

Здесь начинается история.

Но сначала я обременен продекламировать мою приятную наружность. Я недвусмысленно высок. Я не знаю женщин, которые были бы выше меня. Знакомые женщины, которые выше меня, – лесбиянки, и для них 1969 год был очень знаменательным годом. У меня красивый волос, расщепленный посередине. Это потому, что пока я был маленьким мальчиком, Мама расщепляла его сбоку, и, чтобы ее занервировать, я перерасщеплял его посередине. «Алексий-не-нервируй-меня! – говорила она. – С такой волосорасщепленностью ты похож на психически ненормального». Она так не хотела, я знаю. Мама очень часто изрекает вещи, которые, я знаю, изрекать не хочет. У меня аристократическая улыбка и кулак, которым я не прочь звездануть. Мой живот необычайной силы, хотя в данное время лишен мускулистости. Отец – толстый человек, Мама – тоже. Это не обеспокоивает меня, потому что у меня живот необычайной силы, даже если и выглядит толстым. Опишу свои глаза и тогда начну повествование. Глаза у меня голубые и сияющие. Теперь начинаю повествование.

Отец получил телефонный звонок из американского офиса Туров Наследия. Они нуждались в водителе, гиде и переводчике для молодого человека, который собирался в Луцк на заре июля месяца. Это была хлопотливая просьба, потому что на заре июля Украина готовилась отмечать первый день рождения своей ультрамодерновой конституции, которая до того преисполняет нас национализмом, что сразу много людей отправляется в отпуск по зарубежным местам. Ситуация была невозможная, как на Олимпиаде в 1984-м. Но Отец – наводитель благоговейного ужаса и всегда получает то, что жаждет. «Шапка, – сказал он мне в телефон, когда я, сидя дома, наслаждался величайшим документальным фильмом современности Как снимался «Триллер» , – какой там язык ты изучал в этом году в школе?» – «Не обзывай меня этим», – сказал я. «Алекс, – сказал он, – какой там язык ты изучал в этом году в школе?» – «Язык английского», – сообщил ему я. «Овладел ли ты им глубоко и полностью?» – спросил он. «Как рыба об лед», – сообщил ему я, надеясь сделать его достаточно гордым для покупки чехлов из зебровой кожи, о которых столько мечтал. «Отлично, Шапка», – сказал он. «Не обзывай меня этим», – сказал я. «Отлично, Алекс. Отлично. Ты должен обнулить все планы, которыми обладаешь на первую неделю июля месяца». – «Я не обладаю никакими планами», – сказал я. «Нет, обладаешь», – сказал он.

Теперь будет подходящим упомянуть о Дедушке, который тоже толстый, и даже толще, чем мои родители. О’кей, упоминаю о Дедушке. У него золотые зубы и обильный волос на лице, который он культивирует для ежедневного расчесывания в сумерках. Пятьдесят лет он горбатил на разных трудоустройствах, в основном сельскохозяйственных, а позднее – машиноманипуляционных. Его заключительное трудоустройство было в Турах Наследия, где он начал горбатить в 1950-х и упорствовал в этом до последнего времени. Сейчас он умственно состарился и живет на нашей улице. Бабушка умерла тому уже два года от рака в мозгу, и с тех пор Дедушка стал очень меланхоличным и еще, он говорит, слепым. Отец ему не верит, но все равно купил ему Сэмми Дэвис Наимладшую, потому что сука-поводырь нужна не только слепым людям, но и людям, снедаемым негативом одиночества. (Мне не следовало употреблять слово «купил», потому что, по правде, Сэмми Дэвис Наимладшую Отец не покупал, а всего лишь получил из дома для забывшихся собак. По этой причине она не настоящая сука-поводырь, а также умственно ненормальная.) Большую часть дня Дедушка рассеивается у нас дома за лицезрением телевизора. Часто он на меня орет. «Саша! – орет он. – Саша, не будь таким ленивым! Не будь таким бесполезным! Сделай что-нибудь! Сделай что-нибудь стоящее!» Я никогда не вхожу с ним в полемику, и никогда не нервирую его с намерениями, и никогда не понимаю, что значит стоящее. До смерти Бабушки у него не было этой неаппетитной привычки орать на нас с Игорьком. Вот почему мы уверены, что он этого не хочет, и вот почему мы в состоянии его простить. Однажды я обнаружил его плачущим перед телевизором. (Джонатан, эта часть о Дедушке должна остаться промежду тебя и меня, да?) Экспонировали прогноз погоды, поэтому я был уверен, что его слезы не были спровоцированы меланхолией из телевизора. Я об этом никогда не упоминал, потому что не упоминать об этом было элементарной вежливостью.

Дедушку тоже зовут Александр. Дополнительно и Отца. Все мы – первородные дети в наших семьях, что кладет на нас огромную честь, сравнимую по масштабам со спортом бейсбол, который изобрели в Украине. Своего первого сына я обзову Александр. Если хотите знать, что будет, если мой первый сын будет девочкой, я вам скажу. Он не будет девочкой. Дедушка был произведен на свет в Одессе, в 1918-м. Он никогда не отбывал за пределы Украины. Его наидальнейшее путешествие было в Киев, когда мой дядя женился на Корове. Когда я был мальчиком, Дедушка наставлял, что Одесса – самый красивый город в мире, потому что водка дешевая и женщины тоже. Пока Бабушка не умерла, он, бывало, запускал с ней шутихи про то, как был влюблен не в нее, а в других женщин. Она знала, что это всего лишь шутихи, и смеялась объемисто. «Анна, – бывало, говорил он, – пойду посватаю вон ту, в розовой шапочке». А она в ответ: «За кого же ты ее посватаешь?» А он ей: «За себя». Я очень смеялся на заднем сиденье, а она говорила: «Ведь ты же не батюшка». А он на это: «Сегодня я батюшка». А она: «Ты и в Бога сегодня веруешь?» А он говорит: «Сегодня я верую в любовь». Отец распорядился никогда не упоминать Бабушку при Дедушке. «Это делает его меланхоличным, Шапка», – сказал Отец. «Не обзывай меня этим», – сказал я. «Это делает его меланхоличным, Алекс, и ему начинает казаться, что он еще слепой. Дай ему забыть». С тех пор я никогда не упоминаю о ней, потому что обычно делаю, как Отец говорит, если только не не хочу. К тому же звездануть он умеет.

Оттелефонировав мне, Отец телефонировал Дедушке проинформировать его о том, что ему предстоит быть водителем нашего путешествия. Если хотите знать, кому предстояло стать гидом, то вот ответ: там не будет никакого гида. Отец сказал, что гид не такая уж и незаменимая вещь при Дедушке, который нашпигован всякими знаниями после всех своих лет в Турах Наследия. Отец обозвал его экспертом. (Когда он его так обозвал, это прозвучало вполне разумно. Но, Джонатан, что ты об этом думаешь в люминесценции всего происшедшего?)

Когда в ту ночь мы втроем, трое Алексов, собрались в доме Отца, чтобы пособеседоваться о предстоящем путешествии, Дедушка сказал: «Я этого делать не хочу. Я человек умственно престарелый и не для того достигал умственной престарелости, чтобы снова исполнять подобное говно. Я с ним покончил». – «Плевать я хотел на твои желания», – сообщил ему Отец. Дедушка звезданул по столу с избытком насилия и крикнул: «Не забывай, кто есть кто!» Я думал, что это положит конец обмену общением. Но Отец сказал что-то странное. «Пожалуйста». А потом он сказал что-то еще страннее. Он сказал: «Отец». Должен признаться, что есть еще столько много вещей, которые я не понимаю. Дедушка возвратился в стул и сказал: «Это последний раз. Больше никогда этим заниматься не буду».

И мы сделали планы заполучения героя на львовском вокзале 2 июля, в 15:00 пополудни. Затем на протяжении двух дней нам следовало пребывать в окрестностях Луцка. «Луцк? – сказал Дедушка. – Ты ничего не говорил про Луцк». – «Луцк», – сказал Отец. Дедушка стал в задумчивости. «Он разыскивает город, из которого пришел его дедушка, – сказал Отец. – И какую-то Августину, которая уберегла его дедушку от войны. Он жаждет написать книгу о дедушкиной деревне». – «О, – сказал я, – значит, он наделен интеллектом?» – «Нет, – поправил Отец. – Мозги у него низкопробные. Американский офис информирует меня, что он им телефонирует каждый день и фабрикует многочисленные полуумные запросы о нахождении у нас пригодной к поеданию еды». – «Колбаса будет несомненно», – сказал я. «Конечно, – сказал Отец. – Он полуумный». Здесь я повторю, что герой не полу-, а многоумный еврей. «Где этот город?» – спросил я. «Он называется Трахимброд». – «Трахимброд?» – спросил Дедушка. «Это вблизи 50 километров от Луцка, – сказал Отец. – Он обладает картой и сангвиничен в координатах. Все должно быть просто».

После того как Отец отошел на покой, мы с Дедушкой еще несколько часов продолжали лицезреть телевизор. Мы оба люди, остающиеся в сознании сильно запоздночь. (Я был на волоске к написанию, что нас обоих услаждает оставаться в сознании запоздночь, но это недостоверно.) Мы лицезрели американскую телевизионную программу с русскими словами внизу экрана. Она была про китайца, преуспевшего во владении базукой. Мы также лицезрели прогноз погоды. Погодник сказал, что на следующий день погода будет очень абнормальной, но что на следующий день после вернется в норму. Молчание промеж меня и Дедушкой можно было резать ятаганом. Единственный раз, когда кто-то из нас заговорил, было во время рекламы МакПоркбюргера из Макдоналдса: он сделал ко мне разворот и сказал: «Мне не хочется десять часов рулить в какой-то уродливый город ради того, чтобы присматривать за каким-то очень избалованным евреем».

Сотворение мира наступает часто

18 МАРТА 1791 года повозка Трахима Б одной из своих двух оглобель пригвоздила, или не пригвоздила, Трахима ко дну реки Брод. Юные двойняшки Ф первыми углядели останки повозкикрушения, всплывшие на поверхность: извивающиеся змейки белых ниток, бархатную перчатку с растопыренными пальцами, пустые катушки, зашмуценное пенсне, ягоды малины и ежевики, фекалии, рюши, осколки вдребезги разбитого пульверизатора, обрывок резолюции, истекающий алой кровью чернил: Я обязуюсь… Обязуюсь.

Ханна шмыгнула носом. Чана шмыгнула в холодную воду, подтянув брючины с шерстяными подвязками на концах выше колен, каждым шагом разгребая всплывающие остатки чьей-то недавней жизни. Что ты там делаешь? – закричал опальный ростовщик Янкель Д, ковыляя в сторону девочек по чавкающей прибрежной тине. Одну руку он протягивал Чане, а другой, по обыкновению, прикрывал нитку с нанизанной на нее одинокой костяшкой счетов – бусиной его позора. Янкель принужден был всегда носить ее на шее с тех пор, как штетл обязал его к этому специальной прокламацией. Выходи из воды немедленно! Это добром не кончится!

Почтенный торговец фаршированной рыбой Битцл Битцл Р наблюдал за происходящим со своего ялика, который был привязан бечевкой к одной из раскинутых им сетей. Это ты, что ли, Янкель? Что-то стряслось?

Дочери Многоуважаемого Раввина затеяли резвиться в воде , – закричал Янкель с берега. – Боюсь, как бы не случилось беды.

Чего тут только нет! – смеялась Чана, плескаясь промеж вещиц, расцветавших вокруг нее чудесным садом. Она выудила пару кукольных ручек и пару стрелок от настенных часов. Зонтичный остов. Ключ с бородкой. Предметы появлялись из глубины на гребнях воздушных пузырей, которые лопались, едва достигнув поверхности. Чуть более младшая и чуть более безрассудная из двойняшек запускала растопыренные пятерни в воду и каждый раз извлекала что-нибудь новенькое: желтенькую юлу, мутное зеркальце, лепестки утопшей незабудки, давно забившуюся и к тому же треснувшую перечницу, пакетик каких-то семян…

Но ее чуть более старшая и чуть более осторожная сестра Ханна, которая была бы совсем от Чаны неотличима, если бы не сросшиеся брови, стояла на берегу и плакала. Опальный ростовщик Янкель Д обнял ее, прижал к груди и зашептал: Тшш, тшш. А потом прокричал Битцлю Битцлю: Греби что есть мочи к Многоуважаемому Раввину и без него не возвращайся. Да еще захвати Менашу-лекаря и Исаака-правоведа. Скорее!

Из-за дерева появился сумасшедший сквайр Софьевка Н, под чьим именем штетл впоследствии попадет на карты и в мормонские переписи. Я все видел, все видел , – истерично сказал он. – Я могу засвидетельствовать. Повозка неслась слишком быстро, а дорогу всю развезло – кто спорит, нехорошо опаздывать к себе на свадьбу, но еще хуже опаздывать на свадьбу к той, что могла бы стать твоей женой – и потом она вдруг взяла и сама себя перевернула, а если это и не совсем точно, то скажу так – повозка не сама себя перевернула, а была сама собой перевернута порывом ветра со стороны Киева, или Одессы, или еще откуда, а если и это вызывает сомнения, то я вам скажу, что произошло – и в этом могу поклясться своим именем, незапятнанным, как белая лилия, – ангел с крыльями цвета надгробий слетел с небес, чтобы забрать Трахима с собой, потому что слишком уж хорош был Трахим для этого мира. Ну, конечно, а кто из нас не слишком? Мы все друг для друга слишком хороши.

Трахим? – переспросил Янкель, не мешая Ханне теребить пальчиками бусину позора. – Трахим-сапожник из Луцка? Разве он не умер полгода назад от чахотки?

Гляньте! – крикнула Чана, хихикая, поднимая над головой куннилингусирующего валета из скабрезной колоды карт.

Нет, – сказал Софьевка. – Того звали Трахом, через «о». А этот через «и». Трахом помер в ночь самых длинных ночей. Нет, постойте. Постойте. Он умер, потому что был художник.

А это! – восторженно взвизгнула Чана, поднимая на вытянутой руке поблекшую карту созвездий.

Выходи из воды немедленно ! – прокричал ей Янкель, повышая голос больше, чем следовало, будь то дочь Многоуважаемого Раввина или другая девочка. – Ты простудишься!

Чана устремилась к берегу. Усеянная звездами карта растворилась в мутной зеленой воде, медленно поплыла в глубину и, достигнув дна, легла, как вуаль, на лошадиную морду.

Разбуженный шумом, штетл захлопал ставнями – любопытство было единственным качеством, в одинаковой степени присущим всем его жителям. Происшествие случилось неподалеку от каскада небольших водопадов, как раз у той самой черты, что обозначала границу между двух секторов штетла – Еврейским Кварталом и Кварталом На-Три-Четверти Общечеловеческим. Все так называемые священнодействия, как то: занятия религией, забивание кошерных животных, торговые сделки и т. д., – происходили на территории Еврейского Квартала. Действия, так или иначе сопряженные с тщетой повседневной жизни, как то: занятие науками, вершение правосудия, купля-продажа и т. д., – происходили исключительно в Квартале На-Три-Четверти Общечеловеческом. Соединяло кварталы здание Несгибаемой Синагоги. (Возведено оно было с таким расчетом, чтобы священный ларец располагался непосредственно над зыбкой линией Еврейско/Общечеловеческого раскола, что гарантировало каждому сектору обладание одним из двух хранившихся в ларце свитков Торы.) По мере того как соотношение сакрального и мирского менялось – обычно не более, чем на волосок в ту или другую сторону, если не считать одного исключительного часа после Покаянного Погрома 1764 года, когда практически все население сделалось мирским, – менялась и зыбкая линия границы, прочерчиваемая мелом от Радзивельского леса до реки. В соответствии с этим приходилось приподнимать и передвигать здание синагоги. Но уже в 1783 году оно было поставлено на колеса, что позволило корректировать вечно меняющиеся представления штетла о еврейском и общечеловеческом без былой натуги.

Насколько я понимаю, произошло происшествие , – пропыхтел страдавший одышкой Шлоим В, смиренный торговец антиквариатом, живший исключительно на подачки односельчан, ибо со дня безвременной кончины жены был не в силах расстаться ни с одним из своих товаров: будь то канделябры, статуэтки или песочные часы.

Как ты об этом узнал? – спросил Янкель.

Битцл Битцл прокричал мне из лодки по пути к Многоуважаемому Раввину. Я сообщил всем, кому мог, по пути сюда.

Это хорошо , – сказал Янкель. – Нам понадобится прокламация штетла.

Но точно ли он мертв? – спросил кто-то.

Вполне , – заверил Софьевка. – Ничуть не живее, чем был в тот день, когда его родители впервые повстречались друг с другом. Даже, пожалуй, мертвее, потому что тогда он, по крайней мере, был ядрышком в мошонке своего отца, пустотой в чреве своей матери.

Ты не пробовал его спасти? – спросил Янкель.

Пусть они не смотрят , – сказал Шлоим Янкелю, указывая на девочек. Он быстро скинул с себя одежду, обнажив изрядных размеров живот и спину, густо поросшую зарослями вьющихся черных волос, и нырнул в воду. Вверх взметнулись мокрые перья, поднятые на гребне произведенной им волны. Жемчуг без ниток, зубы без десен. Сгустки крови, Мерло, треснувший хрусталь люстры. Месиво, вздымавшееся навстречу, становилось все гуще, и вскоре он перестал видеть даже собственные ладони. Где? Где?

Нашел ты его? – спросил правовед Исаак М, когда Шлоим вновь замаячил на поверхности. – И можно ли определить, сколько времени он там пробыл ?

Один он был или с женой? – спросила скорбящая Шанда Т, вдова покойного философа Пинхаса Т, который в своей единственной достойной упоминания работе «К Праху: из Человека Ты Вышел – в Человека и Возвратишься» доказывал, что теоретически жизнь и искусство могли бы поменяться местами.

Мощный порыв ветра пронизал штетл насквозь, заставив его присвистнуть. Грамотеи, силившиеся постичь смысл смутных текстов в плохо освещенных комнатах, оторвали от книг головы. Влюбленные, дававшие зароки и обещания, жаждавшие изменений и извинений, разом замолкли. Одинокий красильщик свечей Мордехай К утопил руки в чане с теплым голубым воском.

Была у него жена , – вставил Софьевка, запуская левую руку вглубь переднего кармана брюк. – Хорошо ее помню. Такие роскошные сиськи. Бог ты мой, что за сиськи! Разве их забудешь? Обалденные, видит Бог, сисечки. Я хоть сейчас готов поменять все выученные мной за жизнь слова на возможность вновь сделаться младенцем и еще раз, да, да, да, присосаться к этим титечкам. Да, поменял бы! Поменял!

Откуда ты знаешь такие подробности? – спросил кто-то.

Однажды, когда я был еще совсем мал, отец послал меня в Ровно с поручением. Как раз в дом к этому Трахиму. Фамилия его на языке не задержалась, но отчетливо помню, что Трахим этот – через «и» – был при молодой жене с роскошными сиськами, при небольшой квартирке с кучей безделушек в ней и со шрамом не то от глаза до рта, не то от рта до глаза. Одно из двух.

ТАК ТЫ СУМЕЛ РАЗГЛЯДЕТЬ ЕГО ЛИЦО, ПОКА ОН ПРОНОСИЛСЯ МИМО НА СВОЕЙ ПОВОЗКЕ? – возопил Многоуважаемый Раввин, и двойняшки бросились ему навстречу, чтобы поскорее спрятаться в складках его талеса. – И ДАЖЕ ШРАМ?

А позднее, ай-яй-яй, я вновь столкнулся с ним, уже будучи молодым человеком, прилагавшим себя во Львове. Трахим доставлял персики, насколько я помню, а может быть, и сливы, к домику школьниц через дорогу. А может, он был почтальоном. Так и есть, это были любовные письма .

Теперь-то он уж точно помер, – сказал лекарь Менаша, раскрывая саквояж с медикаментами. Он извлек оттуда несколько бланков свидетельства о смерти, но вновь налетевший ветер вырвал их у него из рук и унес к верхушкам деревьев. Некоторые бланки опадут грядущим сентябрем вместе с листьями. Остальные упадут вместе с деревьями несколько поколений спустя.

Будь он до сих пор жив, его все равно не высвободить , – произнес Шлоим из-за большого камня, за которым укрывался, обсыхая. – Пока все содержимое не всплывет, к повозке не подобраться.

ШТЕТЛ ДОЛЖЕН ПРИНЯТЬ ПРОКЛАМАЦИЮ, – провозгласил Многоуважаемый Раввин тоном, не терпящим возражений.

Так как все-таки записать потерпевшего? – спросил Менаша, слюнявя перо.

Можем ли мы утверждать, что он был женат? – спросила скорбящая Шанда, прижимая руку к сердцу.

Может, девочки что-нибудь видели? – спросил Аврум Р, чеканщик обручальных колец, сам так ни с кем и не обрученный (хотя Многоуважаемый Раввин уверял его, что знает одну молодую особу в Лодзи, которая могла бы составить ему счастье [навеки]).

Ничего девочки не видели , – сказал Софьевка. – Я видел, что они ничего не видели.

На этот раз двойняшки, не сговариваясь, зарыдали дуэтом.

Но не можем же мы полностью полагаться на слова этого, – сказал Шлоим, указывая пальцем на Софьевку, который парировал выпад вполне недвусмысленным жестом.

Девочек ни о чем не спрашивайте , – сказал Янкель. – Они и так уже натерпелись, бедняжки.

К этому моменту практически все триста с небольшим жителей штетла подтянулись к реке, готовые поспорить о том, о чем не имели ни малейшего представления. Чем меньше житель штетла знал, тем яростнее он спорил. Это было в порядке вещей. Месяц назад вопрос стоял о том, удастся ли сформировать у детей более благоприятную картину о мире, если заделать наконец дырку в бублике. Два месяца назад жестокий и комичный спор разгорелся по вопросу о типографском станке, а еще раньше – о самосознании поляков, что кончилось для одних слезами, для других – смехом и для всех вместе – новыми вопросами. Из-за спин этих вопросов выглядывали новые, а за ними еще. Вопросы от начала времен – когда бы оно ни было, – до их конца – когда бы он ни наступил. Из праха ? В прах ?

Дорогой Джонатан!

Стремлюсь произнести поздравление на счет твоей апвосхитительной писанины. Ты стал писателем друг, ведь твою книгу потребило миллион американцев у тебя на родине. Теперь у тебя много валюты. Мазл-тов!

Сверхразумной была у тебя идея впихнуть в книгу мои к тебе письма, так чтобы получилось смешно. Прочитав экземпляр, мама провозгласила, что так коверкать язык неразумно, а уж не редактировать и вовсе злостно. Я пытался ей истолковать сообщенный тобой тезис о том, что это такой прием. Что Сэллинджер и Берджесс писали еще емкотруднее.

Но это не имеет важности. В действительности ты здорово использовал стили. Вот повествование от твоего лица разумно соотнести с Маркесом. Когда ты описываешь половые отношения твоей пра-пра-пра-прабабушки и прочих родственников, много похоже на Павича. Но это не воровство, как ты мне объяснил, а прием. Так делают все постмодернисты, а постмодернистами сейчас являются все. Время такое.

Но сверхсильнее мне понравились страницы со словами «Мы пишем...» и там, где много-много точек. Это символично весьма и, должно быть, имеет много смысла. В России есть такой писатель, В. Сорокин, так вот он тоже эти приемы эксплуатирует. Бывает, что у него в романах десятки страниц исписаны одной буквой. За это его очень хвалят, талантлив весьма! Вы вообще с ним похожи, только у него чаще отрезают головки и едят детей, зато в тебе больше холокоста, приятель.

Не совсем понял, что манифестируют заглавные буквы, выскакивающие в каждом абзаце, но на этот счет я еще подумаю, не расшифровывай пожалуйста!

Говорят, что некоторые критики ругают твой роман за несоответствие истории. Мол тогда евреи вели себя не так и обычаи иного рода. Ну так какой юный американский еврей знает, как оно тогда было. Зато он мультиплаксивый и аптрогательный.

Хочется обозвать тебя замечательными словами за Книгу Предшествующих, особенно термины Арт, Икул и проч. Тебе удалось создать идеальный артикул, поскольку ты жутко продал, громко прославился, запредельно возвысил себя и близко возвысил своих евреев.

Кстати, я вместе с дедушкой и Сэмми Дэвис Наимладшей решили стать вегетарианцами, как и ты. Хватит есть колбасу, это сверхжестоко!

Бесхитростно, Александр.

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)

Мне приснилось, что я птица

белая, с огромными крыльями

влетаю в комнату, разбивая окно

люди копошатся, плачут, у них ритуал.

Я живой, пытаюсь дернуть лапой,

но не выходит. Какая-то женщина берет

меня в руки и, не обращая внимания

на мою безмолвную мольбу,

уносит меня в сад и зарывает в землю.

А ведь я живой, вот я, но ей все равно.

В разбитом окне мой силуэт истекает кровью.

Люди трогают стекло руками. Зачем?

Оценка: нет

Потрясающая своей необычностью вещь. Хотя это не первое моё знакомство с творчеством Фоера, я всё равно был изрядно удивлён, хотя и знал, чего ждать. Сразу, чтобы прояснить ситуацию, отмечу, что восторженное удивление явно не единственная из возможных реакций. Спектр эмоций, что способен породить текст, широк до невероятности, и где-то там, на другом его конце, вполне возможно притаились непонимание и раздражение. «Последняя иллюминация» - явно не из тех книг, что нравятся всем (что невозможно в принципе) или хотя бы большинству (что часто идёт рука об руку с попсовостью и китчем). Но уж если вы оказались с Фоером на одной волне, удовольствие от книги получите громадное.

Самое-самое главное, что нужно знать: Фоер изрядный символист. Ага, прямо как те ребята из Серябряного века, для которых форма была важнее содержания. Красной нитью сквозь роман проходят видения, дневниковые записи, кусочки внутренних монологов, которые нормальными назвать нельзя ну совершенно никак. Броский и запоминающийся образ автору гораздо милее такой эфемерной вещи, как сюжетная логика. Коробки с памятью, книга печалей Брод, Времямер, узелки, что вяжет Софьевка. Если читали «Жутко громко, запредельно близко», то прекрасно понимаете, о чём я. Совершенно то же фокусничанье, ювелирная работа над организацией текста, диалогами, ритмикой фраз. И ещё - Фоер потрясающе афористичен. Это как раз тот случай, когда автор умеет формулировать свои мысли по-настоящему эффектно и красиво. Взять хотя бы размышления Брод о боге и любви. Вообще, «историческая» часть книги мне понравилась куда больше. Штетл, в котором живут герои, предстаёт своего рода микрокосмом, замкнутым и чудным мирком, неподвластным нормальной человеческой логике. И пускай многие из здешних диковин жестоки и недобры, тем притягательней для нас становится текст. Если чуточку поиграть в сравнения, то перед нами что-то вроде стеклянного шара с городком внутри. Вот только город сожжён, лежит в руинах, и вовсе не снег, а пепел медленно оседает на почерневшие кровли игрушечных домиков. Жутко и завораживающе. Пожалуй, что-то вроде Макондо Маркеса, а это в моих устах один из сильнейших комплиментов.

Отнесённая же к настоящему времени часть романа написана совсем по-другому, хоть и объединена с исторической множеством хрупких мостиков. Действительно, ведь лейтмотив романа - проходящая сквозь года память. Память о любви, жертве и искуплении. А ведь это - нечто, неподвластное времени. Прошлое никуда не делось, оно притаилось и ждёт. В забытых коробках с пожелтевшими от времени фотографиями, в перезвоне колец, которыми однажды обменялись далёкие предки героя, в судорожном биении о кожу крови, которая рвётся на свободу. И будут слёзы, и боль, и вскрытые бритвой вены, и память будет жить дальше. На самом деле странно делить роман на части, ведь он - о непрерывном. За изменчивостью формы Фоер прячет единство содержания. Местами уморительно смешная, наивная и нелепо-исковерканная исповедь Саши коснётся вас не сразу, точно так же, как не сразу станут вам понятны хитросплетения исторических обстоятельств и вычурная символика, которой переполнена история Брод. Да, Фоер проделал грандиозную работу над языком, создал целую систему псевдоправил, которые позволили вывернуть речь наизнанку, выкрутить совершенно непередаваемым образом, сохранив при этом полную ясность. Но постепенно сквозь внешнюю антуражность проступает главное. По мелочам, в деталях, в прощальном «бесхитростно», в скособоченной идиоме об утраченном времени, которая, кажется, куда точнее и ярче оригинала. Подлинная искренность, как бьющийся о стенки фонаря светлячок. Один за другим во тьме зажигаются огни. и наступает иллюминация. Полная. Безжалостная.

Возможно, вам не понравится то, что вы увидите. Возможно, вы сочтёте роман дешёвой попыткой сыграть на неизбывной человеческой жалости и сострадании. Вы будете в своём праве. Но только так и можно говорить об ужасном. О войне, о холокосте, о башнях-близнецах в конце концов. Нам всё кажется, что это уже в прошлом, что давно стало сухими строчками исторических очерков. Вместе с Ремарком мы удивляемся тому, как из миллионов трагедий, сонма маленьких армагеддонов, выплавляется бездушная и мёртвая статистика. Вместо феникса из пепла человеческих душ возрождается какой-то ужасный и отвратительный кадавр, чучело. Такова арифметика страдания: сумма бесконечно меньше составляющих её слагаемых. И именно потому прав Фоер, показывающий нам драму человека, а не человечества. Только так можно пробудить память, только так понять, что стоит за каждой из миллионов смертей. Только так можно исправить счёт. Вот потому-то я и считаю этот роман превосходным. Но предсказывать, понравится ли он вам, конечно, не берусь. В конце концов, мы ведь люди, а не фигурки-статисты.

Оценка: 9

А после второй прочитанной книги уже можно говорить, что я – фанат? Тогда, я – фанат Фоера! Он откликается мне знакомыми темами, описанными чувствами, выбранными образами.

Инфо-повод «Полной иллюминации» - холокост, тоска потомков по географическим истокам, поиск своего места в жизни через путешествие к предкам. Выживание единиц на фоне тотального уничтожения – подарок судьбы и страшная кара. Как жить тем, кто выжил, искать новое место и новую жизнь? Как жить их потомкам, на которых давит груз ответственности – не подвести, быть достойными? Как жить тем, кто был рядом с истребляемыми, и помощь им означала собственную смерть?

Вначале книги попадаешь в полный треш! Словно читаешь перевод с английского на русский, сделанный дословно. Первые страниц десять учишься понимать логику этого текста, адаптируешься к его фонетике и лингвистике. Хохочешь над каламбурами, улыбаешься найденным аналогиям, которые по-русски звучат совсем не по-русски.

Американский еврей, чей дед уехал из Союза в поисках возможности выжить, приезжает в родные места предка, чтобы найти тех, кто когда-то спас его от зверств немецких лагерей. А встречает бескрайние степи Украины, в которых нет ни селений, ни даже намека на то, что здесь когда-то жили люди.

Повествование ведется в двух временах. Современный, где Джонатан Сафран и Алекс путешествуют в машине со «слепым» дедушкой и собакой. И часть от «царя Гороха», медленно, но верно, текущая в сторону современности и показывающая кто были предками, как жили, кого рожали. Со второй частью все не так весело и забавно, как с первой. И хоть она наполнена фантастическими деталями в виде карнавальных платформ, ванн и унитазов, современными тканями, лекарствами, нормами морали, сквозит в ней боль отчаяния и желание разобраться. И уж конечно, она никак не претендует на историческую достоверность (и я очень надеюсь, что американцы – реальные читатели, для кого предназначался этот труд, это понимают).

И все же, при всей фантасмагоричности книги, на последней странице не просто «все освещается», наступает серьезная световая контузия. И нужно потом какое-то время, чтобы придти в себя и принять этот мир и в таком ракурсе освещенности.

“Полная иллюминация” – это книга Джонатана Сафрана Форера, по которой был снят фильм “И всё осветилось”. Книга весьма символичная и запутанная, но весьма интересная. Для ленивых, ловите видеоотзыв о ней:

Хочется сразу поблагодарить Полину и Егора за рекомендацию! Получил массу удовольствия от прочтения. Читал книгу в электронном виде. Думаю, вам не составит труда найди, где скачать “Полную иллюминацию”. Если не найдёте, то качайте её на Литресе:

Джонатан Сафран Фоер (англ. Jonathan Safran Foer; 21 февраля 1977, Вашингтон) - американский писатель еврейского происхождения. Закончил Принстон, где его заметила Джойс Кэрол Оутс. Сменил несколько занятий. Опубликовал ряд рассказов в «Нью-Йорк Таймс», «Нью-Йоркере» и др. Составил антологию поэзии и прозы, вдохновленной произведениями Джозефа Корнелла «Совпадение птиц» (2001). По заказу Берлинской государственной оперы сочинил либретто оперы «Seven Attempted Escapes From Silence», музыку которой написали 7 композиторов разных стран, музыкальный консультант Изабель Мундри (2005). Живёт в Бруклине с женой, писательницей Николь Краусс, и двумя детьми. В 2002 году написал первую свою книгу “Полная иллюминация” (англ. Everything is Illuminated, экранизирован в 2005 году Левом Шрайбером, в российском прокате фильм выходил под названиями «И всё осветилось» или «Всё освещено»).

Сюжет фильма:

Молодой американский еврей-коллекционер Джонатан (Элайджа Вуд) отправляется на поиски женщины, которая в годы Второй мировой войны спасла его деда от нацистов в украинском городке Трохимброд. Спутниками парня в этих поисках становятся Алекс (Евгений Гудзь) и его странноватый дед-антисемит (Борис Лёскин) с собакой по имени Сэмми Дэвис Младший Младший. Джонатан хочет найти Трохимброд, но не знает точно, где это место находится, не знают этого и его спутники. Как и положено в жанре роуд-муви, в дороге герои встречают разных людей, которые помогают или нет приблизиться к Трохимброду. К деду возвращаются воспоминания о его молодости, о событиях той войны.

Путешествие, начавшееся хуже некуда, постепенно обретает глубокий смысл и становится причиной серьёзных изменений в жизни всех вовлечённых в него людей.

Разница между фильмом и книгой существенная:

• В книге дедушка Алекса христианин, в фильме - иудей, скрывающий происхождение.
• В книге нет сцены с ребёнком, сдувшим шину у автомобиля.
• В книге нет сцены с ночлегом в поле.
• В фильме Листа - сестра Августины, в книге она её даже не знает.
• В фильме Алекс бьёт Сэмми Дэвиса Мл., после чего на него обрушивается гнев дедушки. В книге этого нет.
• В книге ничего не сказано про страсть Джонатана к собиранию разных вещей.
• В книге разворачивается история Трохимброда.
• В фильме дед Джонатана покинул Украину, чтобы обустроить жизнь семьи в Америке, чем и спас себе жизнь. В книге этого нет.
• В книге нет сцены встречи Джонатана на вокзале с оркестром.

На www.narodknigi.ru есть детальная рецензия на книгу. Приведу её тут.

В 2002 году литературной сенсацией в США стал роман «Everything is Illuminated» совсем молодого (1977 года рождения) автора - выпускника Принстонского (не какого-нибудь захолустного) университета Джонатана Сафрана Фоера. Читательский успех романа, изданного полуторамиллионным тиражом, был закреплен массой положительных рецензий в прессе, а также и денежной массой в виде полумиллионного (в долларах) гонорара. В 2005 году роман вышел в свет и по-русски - Россия стала двадцатой страной, которую Фоер «осветил» своим романом.

Скажем сразу, задача перед переводчиком стояла нелегкая: половина романа написана на ломаном английском (кто-то удачно назвал его «рунглиш») от лица одесского парня Алекса Перчова, посылающего письма другому герою - Джонатану Сафрану Фоеру (не путать с автором!). В письмах обсуждается поездка Перчова, его дедушки, их собаки и американца Фоера в украинскую глубинку, под Луцк. Юный американец пытается найти в современной Украине бывшее еврейское местечко Трахимброд (оно же Софиевка) и женщину по имени Августина, спасшую в годы войны его деда. Письма об этом путешествии перемежаются рассказом об истории местечка - начиная с XVIII века и вплоть до его уничтожения нацистами в 1942 году.

Два мира - прошлый, исчезнувший, и нынешний - двигаются навстречу друг другу и сталкиваются в одной точке, имя которой - память. Можно сказать, что «память» и есть главный герой книги. Ее поиски, попытки забвения, искажения, подмены и составляют сюжет.

Для кого написана эта книга? Прежде всего, для молодых американских евреев, слышавших краем уха, что предки их происходят из экзотического места под названием shtetl. Не случайно в англоязычном интернете можно найти сейчас многочисленные сайты о книге Фоера, специальные форумы, наполненные восторженными «wow!», целые «путеводители» по роману с вопросниками типа «Проверь себя!». Для тех, кто уверен, что «гефилте фиш» всегда подавалась из консервной банки, «Everything is Illuminated» - увлекательный экскурс в историю их семей. Те, кто ничего не знал о евреях Восточной Европы, их истории и культуре, после чтения романа стали знать еще меньше. Тем же, кто обременен определенными историческими и этнографическими познаниями, «Полная иллюминация» может показаться полной «развесистой клюквой».

Чтобы попробовать разобраться в этой книге (в конце концов, неординарный общественный резонанс по обе стороны океана - достаточный для этого повод), нам придется принять, что роман Фоера - литературная игра, мистификация, провокация. Хочется верить, что сознательная, что сам-то автор отличается от многочисленных поклонников своего произведения, что он прекрасно знает, как все обстояло на самом деле…

Ты ведь такой «многоумный еврей», Джонатан! (Вероятно, один из героев книги мог бы обратиться с такими словами к другому.) Вместе с тобой мы посмеемся над тем, что с утра в местечке Софиевка подают кофе с горячими бутербродами, а один из местечковых обитателей долго разглядывает свое отражение в унитазе. Ну, мы-то с тобой знаем, что канализации во многих украинских деревнях нет и до сего дня. Просто это ты так стильно пишешь!..

Нужно отметить, что в многочисленных интервью автор постоянно подчеркивает, что пробыл на Украине всего три дня, предприняв безуспешную попытку разыскать настоящий Трахимброд (Софиевку) и женщину, которая действительно спасла его деда во время войны. Не найдя ни деревни, ни спасительницы, Фоер решил сам придумать так никогда и не виданное им местечко, его историю, его жителей. Возможно, он был хорошим студентом, а прежде чем взяться за перо добросовестно изучал источники. И тем не менее «Полную иллюминацию» написал американский еврей для американских евреев. А потому и жители литературного Трахимброда - это теперешние американцы с их нравами, традициями, даже одеждой, перенесенные на Украину XVIII–XX веков. Потому и главный праздник в этом местечке - День Трахимброда с выбором Царицы Реки и проплывом украшенных платформ соседних местечек. А на свадебных столах в этом местечке стоят таблички с именами гостей. Сносный раввин тут соседствует с Многоуважаемым, а все евреи разделились на «падших» и «несгибанцев», постоянно ссорящихся между собой. Часть местечковых евреев руководствуется не Библией, а «Книгой Предшествующих», которую они сами же и составили. Фоер описывает так хорошо знакомую его читателю жизнь современной «одноэтажной» Америки. Описывает не без остроумия и таланта. И обильно «приперчивает» свое повествование сексом… Всё, Джонатан, ты победил, читатель твой! Вот она, формула успеха…

Разумеется, такая игра таит в себе немалую опасность. Массовый читатель (судя по рецензиям и интернету, не только американский, но, увы, и российский) действительно принимает все это за правду, за реальное описание истории восточноевропейского еврейства. Это напоминает ситуацию со знаменитыми «Вредными советами» Григория Остера. Сначала ребенок должен понять, как мир устроен на самом деле, - лишь тогда «Вредные советы» станут для него игрой и шуткой, а взрослые перестанут бояться, что сын или дочь примет их за «руководство к действию».

Да что уж говорить о массовом читателе, если даже переводчик, потративший на свой труд два с половиной года и блестяще справившийся с воспроизведением «рунглиша», демонстрирует неспособность сориентироваться в элементарных еврейских реалиях и допускает грубые, примитивные ошибки. Так появляется в книге, вместо хупы, «свадебная чуппа». А близняшек - дочерей местечкового раввина - зовут в русском переводе «Ханна и Чана». Можно подумать, что одна из них китаянка… В оригинале это одно и то же имя, лишь по-разному транслитерированное на английский, - Hannah и Chana. Словесная игра, не понятая и исковерканная переводчиком…

Уже как само собой разумеющееся воспринимается в романе дата начала войны - 18 июня 1941 года, 9.28 вечера (даже время указано на американский лад). В очередной раз поверим, что сам-то Фоер знает, когда на самом деле Германия напала на Советский Союз. А его молодой читатель - даже в России? Кажется, пора уже издавать специальное пособие по чтению «Полной иллюминации» с указанием подлинных дат, исторических фактов и этнографических реалий. И назвать его: «Осторожно, полная дезинформация!»

Но отложим на время наши опасения и претензии. Все-таки автор отнюдь не только развлекает досужую публику фантазиями на еврейско-украинские темы. На своем особом языке он пытается говорить с читателем о памяти…

В книге Джонатан Сафран Фоер обращается в фирму «Туры наследия», за большие деньги организующую экскурсии на Украину для ищущих свои корни богатых американских евреев. Украинский герой удивляется самой ситуации, что кто-то готов потратить время и деньги, чтобы приехать сюда из Америки, куда сам он хотел бы навсегда перебраться. Алекс Перчов и его дедушка везут Джонатана в Трахимброд, но находят лишь пустоту, или, вернее, лишь бескрайнее поле. «Все время казалось, как будто мы ошиблись страной, или веком, или как если бы Трахимброд исчез вместе с памятью о нем».

Случайно они встречают женщину, которая является хранительницей памяти Трахимброда. Из всех евреев местечка в живых осталась только она. В своем доме женщина собрала вещи расстрелянных, разложила их по коробкам, надписала. Стена ее дома - сплошные фотографии бывших обитателей Трахимброда (словно в музее Холокоста в Вашингтоне или Лос-Анджелесе - так что и этот прием «оттуда», из сегодняшней Америки). Женщина видит наказание в том, что выжила, потому и хранит все это. Она рассказывает о соседях-неевреях, которые смотрели, как издевались над евреями и убивали их, - никто не пришел на помощь, соседи смотрели в окна и боялись.

И здесь Фоер-автор добирается до самых важных и самых болезненных вопросов. «“Ты бы их простил?” - спросил я. “Да, - сказал Дедушка. - Да. Я бы попытался”. - “Ты так говоришь только потому, что даже вообразить не можешь, каково это испытать”», - возражает ему женщина. И добавляет: «“Эта не из тех вещей, которые можно вообразить. Она случается. После этого нет места воображению”». Прощение и месть - одна плоскость нескончаемого разговора. Другая - память и ответственность.

Алекса мучает вопрос: что делал его дедушка во время войны? И он узнает: Дедушка, всегда утверждавший, что прожил всю жизнь в Одессе, на самом деле родом из Трахимброда, а в годы войны спас свою семью тем, что выдал друга-еврея. Правда открылась. Автор убивает Дедушку (т. е. Дедушка в книге кончает жизнь самоубийством). Таким образом, «счет оплачен». Красиво и справедливо! Браво, Фоер!

В реальной жизни поднятые Фоером вопросы не находят столь простого решения. По всей Европе по-прежнему стоят бывшие еврейские дома. Порой в них даже стоит оставшаяся от старых жильцов мебель. Но живут там уже другие люди. Жизнь продолжается. Вопросы остаются.

Фоер, человек нового поколения, освещает эти вопросы новым светом. Он освещает, иллюминирует, окрашивает память, историю, прошлое. Сквозь этот свет мир преломляется, порой искажается, а порой вспыхивает и ослепляет нас. И даже юмор автора - «это способ укрыться от ужаса и красоты».

В одной из рецензий на русское издание книги Фоера прозвучала не вполне лишенная оснований мысль: может быть, не все книги имеет смысл переводить? Автор говорит со своим американским читателем - а мы-то тут при чем? Зачем мы подслушиваем их разговор? У них своя культура, своя история, свои проблемы, у нас - свои…

Но непроходимых границ, в том числе и языковых, в мире практически не осталось. Все переводится, все доступно. А даже если и не переводить - молодежь на одной шестой части суши читает и по-английски, порой даже лучше, чем по-русски. Книга Фоера стала частью современного молодежного культурного дискурса, а ее автор, человек талантливый и чуткий, сумел отразить проблемы и болевые точки поколения, призвал его помнить и думать. Можно ли говорить о памяти, столь откровенно игнорируя историческую правду, словно провоцируя невежество и беспамятство читателей? Оставим этот вопрос открытым.

Видимо, если такая звезда, как Фоер, зажглась, значит это было нужно. Его герой, тоже Джонатан Сафран Фоер, так говорит о себе как о писателе: «Я ищу свой голос… Я только не хочу, чтобы было стыдно…» Нам остается лишь поверить автору на слово.