Константин Паустовский - Наедине с осенью (сборник). Запятая не ставится

Сам он сказал о себе словами Платонова в "Яме":

"Я бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном – на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером – всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство… я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою, или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого я встречаю".

В этих словах – человеческий и писательский облик Куприна.

Для него характерна конкретность видения мира. Он говорит не вообще о махорке, а о махорке-серебрянке, и не вообще о рыбачьих промыслах на Черном море, а именно о Дубининских промыслах. И мы прекрасно понимаем, что Куприн может написать интереснейшие рассказы и об этой махорке и этих промыслах, и потому нам становится досадно, что он упомянул о них вскользь и не рассказал подробнее.

Есть наука или, вернее, свод знаний, которая носит скучное название "товароведение". Она подробно рассказывает о всех так называемых товарах, хотя бы, к примеру, о той же махорке, о всех ее сортах и качествах, о том, как ее выращивают и приготовляют, о том, чем и почему "кременчугская крошка" лучше "нежинских корешков". Учебник товароведения можно читать как увлекательную повесть.

Можно представить себе такой же свод знаний о жизни, своего рода энциклопедию жизневеденья. В этой области Куприн был замечательным знатоком, великим жизневедом. Все окружающее, в особенности человеческий быт, обиход, служило для него вернейшим показателем внутренней человеческой жизнь и ее сложнейших психических состояний.

Но дело не только в знании людей. Куприн поистине поражает нас своими познаниями в любой области жизни.

Познания эти особенно ценны потому, что все они – следствие житейских наблюдений. Все пережито, все увидено воочию, все услышано самим писателем. Это сообщает прозе Куприна неувядаемую свежесть и богатство.

Можно открывать наугад том за томом сочинения Куприна и в каждом рассказе находить россыпи глубоких и разносторонних знаний.

Например, в великолепном рассказе "Анафема" Куприн показал себя блестящим знатоком церковной службы с ее "крюковскими" распевами, требниками, чином анафемствования, канонами. В "Поединке" и в цикле военных рассказов Куприн – непревзойденный знаток армейской службы и армейских нравов.

Обо всем он пишет, как знаток, – о цирке, актерской работе, охоте, рысистых бегах и нравах животных.

Куприн читается легко. Таково общее мнение. И это верно. Но для того чтобы погрузиться в тот житейский материал, какой "подымает" Куприн, чтобы оценить всю обширность купринских познаний в науке жизневедения, надо читать его книги медленно, надо запоминать множество точных и метких черт жизни, схваченных острым глазом писателя и целиком перенесенных им из жизни на страницы книг, где они продолжают жить, как и в действительности. Так пересаживают растения с комом плодородной земли, чтобы они не завяли.

Одним из первых выражений купринского "жизневедения" была его маленькая книга "Киевские типы", Она похожа на блестяще выполненный молодым писателем литературный этюд.

Нужно было обладать превосходной проницательностью, чтобы так безошибочно вникнуть в душевный – мир разнообразнейших людей, как это сделал Куприн в своих "Киевских типах".

Я не буду подробно рассказывать здесь биографию Куприна. Вся его жизнь – в его повестях и рассказах. Полнее, чем сам Куприн, никто об этом, конечно, не скажет. К тому же Куприн писал, что "лишнее для читателя путаться в мелочах жизни писателей, ибо это любопытство вредно, мелочно и пошло". Поэтому я ограничусь лишь самыми важными событиями из его жизни.

Отец умер рано. С тех пор у мальчика началась сиротская жизнь с беспомощной матерью, жизнь без маленьких радостей, но с большими обидами и нуждой. С необыкновенной едкостью и горечью Куприн рассказал об этой сиротской жизни в рассказе "Река жизни":

"Моя мать… рано овдовела, и мои первые детские впечатления неразрывны со скитанием по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, мелкими, но нестерпимыми обидами, угодливостью, слезливыми, жалкими гримасами, с этими подлыми мучительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку… Меня заставляли целовать ручки у благодетелей, – у мужчин и у женщин. Мать уверяла, что я не люблю того-то и того-то лакомого блюда, лгала, что у меня золотуха, потому что знала, что от этого хозяйским детям останется больше и что хозяевам это будет приятно. Прислуга втихомолку издевалась над нами: дразнила меня горбатым, потому что я в детстве держался сутуловато, а мою мать называли при мне приживалкой и салопницей… Я ненавидел этих благодетелей, глядевших на меня, как на неодушевленный предмет, сонно, лениво, и снисходительно совавших мне руку в рот для поцелуя, и я ненавидел и боялся их, как теперь ненавижу и боюсь всех определенных, самодовольных, шаблонных, трезвых людей, знающих все наперед".

Мать Куприна устроилась во вдовий дом в Москве на Кудринской площади. Мальчик первое время жил там вместе с матерью, потом его перевели в сиротский пансион.

В нашей дореволюционной литературе мало писали о "богоугодных заведениях" – о сиротских и вдовьих домах и убежищах для престарелых. Унижение человека было доведено в этих заведениях до степени искусства. Нужно было впасть в полное отчаяние, чтобы добиваться приема в эти дома, откуда не было другого выхода, кроме как в больницу или на кладбище.

Куприн с необыкновенной точностью описал жизнь этих заведений в рассказах "Беглецы", "Святая ложь", "На покое". Он, пожалуй, первый из наших писателей безбоязненно прикоснулся к теме людей, вышвырнутых за ненадобностью из жизни. Он писал об этом с какой-то пронзительной жалостью.

Но у Куприна было доброе сердце. Иногда он сам не выдерживал беспросветного горя, о котором писал, и старался смягчить судьбу своих персонажей по своей писательской воле. Но это плохо ему удавалось и воспринималось читателями, да, очевидно, и самим автором, как беспомощное утешение или как вынужденная концовка святочного рассказа.

После сиротского периода в жизни Куприна начался второй период – военный. Он тянулся очень долго – четырнадцать лет.

Мальчика удалось устроить в кадетский корпус. В те времена для детей обнищавших чиновников и дворян кадетский корпус был единственной возможностью получить кое-какое образование, – обучение в корпусе было бесплатное, и кадеты жили, как говорилось, "на всем готовом".

Из корпуса Куприн перешел в Александровское юнкерское училище в Москве. Оттуда он был выпущен подпоручиком и направлен "для несения строевой службы" в 46-й пехотный Днепровский полк. Полк стоял в захолустных городках Подольской губернии – Проскурове и Волочиске.

Очень лаконично Куприн описал эти заброшенные города в своих военных рассказах.

В этих рассказах впервые проявилась редкая особенность купринского таланта (таланта "чрезвычайного", как говорил о нем Бунин) – его способность быстро и крепко вживаться в любую обстановку, в любой уклад жизни, в любой пейзаж. О чем бы Куприн ни писал, он с первых же слов захватывал читателя полной достоверностью своей прозы.

Писал ли он об Одессе, Западном крае, Киеве, лесах и посадах Рязанского края, Балаклаве, Донецком бассейне, Полесье, Москве, о деревнях и железнодорожных полустанках – всегда он наполнял свои рассказы остро подмеченными чертами, которые тотчас же переносили нас, читателей, в эти места, делали нас обитателями их и очевидцами местных событий.

Эта способность Куприна – все от того же жизнелюбия, постоянной заинтересованности всеми проявлениями действительности, от жажды все знать, все видеть и все понять.

Куприн прослужил в полку всего четыре года. Но этого времени ему вполне хватило, чтобы досконально изучить армейскую жизнь и написать через несколько лет одно из самых замечательных и беспощадных произведений русской литературы – повесть "Поединок".

"Поединок" вышел в мае 1905 года в 6-м сборнике "Знания".

Появление этой книги было тяжелейшей пощечиной политическому строю царской России. Успех "Поединка" был поистине неслыханным и небывалым.

Я был в то время мальчишкой, мне исполнилось только тринадцать лет, но я помню и то грозное время и то впечатление, какое произвела новая книга Куприна.

Война в Маньчжурии приближалась к своему розовому и позорному концу. Солдаты гибли тысячами в гаоляновых полях из-за бездарности и вопиющей глупости генералов. Болтливого Куропаткина сменил выживший из ума маньяк генерал Линевич. Тыл воровал и пьянствовал. Армия не умела даже отступать. Страна волновалась.

И как последний ошеломляющий удар пришла весть, о полном, почти неправдоподобном разгроме всего нашего флота при Цусиме.

Я видел первые рабочие и студенческие демонстрации после Цусимского разгрома. Даже шарманщики пели по дворам новую песню:

Довольно! Довольно! Герои Цусимы,
Вы жертвой последней легли.
Она уже близко, она у порога,
Свобода родимой земли!

И в это время вышел "Поединок".

Все искали причин маньчжурского поражения Куприн в "Поединке" сказал свое слово об этих при чинах с такой неопровержимостью, что даже сторонники царского строя были растеряны.

Один из купринских персонажей говорил: «Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером - всего и не упомню.

И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство».

Это - личное. Это Александр Иванович Куприн из себя вынул.

Он признавался, что никогда не умел сочинять. Всегда записывал лишь то, что принадлежало к реальности.

Оттого и вглядывался в реальность самым пристальным образом. «Я толкался всюду и везде нюхал жизнь, чем она пахнет,- рассказывал Куприн жене Маше.- Среди грузчиков в одесском порту, воров, фокусников и уличных музыкантов ». Он говорил, что хотел бы войти внутрь каждого встречного и поглядеть на мир его глазами. А то - побыть женщиной и испытать, представьте себе, роды. Даже сделаться лошадью, рыбой или растением. Все желал перечувствовать, чтобы после передать в прозе.

Потому в эмиграции ему было труднее, чем кому-либо. Он не мог писать «из ума».

А откуда черпал - того лишился. Лишился, прежде всего, звучания русского языка, через который постигал человеческие типы.

Куприн чувствовал себя, как рыба, вытащенная на берег.

Талант его стал засыхать. Он сам стал засыхать как личность. Увлажнялся водкой.

Жена Бунина, Вера Николаевна, сделала во Франции запись в дневнике: «О Куприне трудно писать воспоминания, неловко касаться его пьянства ». Однако оно было, и никуда от этого не деться. Он пил всегда.

И в России - еще страшнее, чем в эмиграции. Физически очень сильный, делался иной раз бешеным во хмелю, совершая нелепые поступки, за которые расплачивался по полной. Однажды высадил стекло в поезде, где его жене и ребенку стало душно, а пассажиры не разрешали открыть окно.

В другой раз, разъяренный какой-то репликой жены, схватил спички, чиркнул, поднес к ее черному газовому платью, в котором она вернулась из театра, и платье вспыхнуло.

Зато на даче в Малых Изерах, где веселилась большая компания приглашенных им людей, она схватила графин с длинным горлышком и тяжелым фигурным дном и ударила мужа по голове.

После этого он ушел, оставив в их петербургской квартире записку: «Между нами все кончено. Больше мы не увидимся ».

Это впереди. Пока же, в сочельник 1901 года, он делает ей предложение, а в канун Нового года дарит кольцо, внутри которого выгравировано: «Всегда твой - Александр ». Две родственницы, не зная одна о покупке другой, привозят по коробке подвенечных цветов. Куприн бледнеет: по примете невесте быть дважды замужем.

Он любил ее безумно. Тайна любви - главное в его жизни. Муся, как звали ее все, или Маша, как стал звать он, была подкидышем в семье издательницы журнала «Мир Божий » Давыдовой. Бунин, приведя Куприна к Давыдовым, пошутил: у вас невеста, у нас жених. Гость влюбился с первого взгляда. Муся рассеянно говорила подруге: «Маме хочется, чтобы я вышла за Куприна ».

Хорошенькая, стройная, темноволосая, с насмешливыми карими глазами, она была на десять лет моложе его. Подруга, описывая красоту Муси, между прочим, отметила: «Ее портил смех, недобрый, немолодой ».

Он - ловкий, широкоплечий, со стриженым каштановым ежиком, с некрасивым простецким лицом, нос приплюснут в боксе, узкие близорукие глаза, доставшиеся от матери, урожденной княжны Кулунчаковой.

Может, ее звали Муся-Маша?..

К тому времени он уже был женат вторым браком.

Тут все очень запутано, как многое в его истории. Лиза, которая станет его второй женой, ждала от него ребенка еще в период его скитаний от Маши и обратно. Был день, когда он сказал Маше: «Вот, Машенька, я и приехал. Твой верный песик побегал, побегал и вернулся ». Увы, место было уже занято приятным молодым человеком по фамилии Иорданский.

Елизавета Морицевна Гейнрих, незаконная дочь писателя Мамина-Сибиряка, воспитывалась в доме крестной матери, той, что была приемной матерью Муси.

Так что Лиза и Муся дружили с детства. Мемуаристка вспоминает: «Малозаметная молодая женщина с пригожим чистым личиком, в которой не было ни тени Мусиного блеска и утонченности, стала для него самым близким человеком, его пестуньей и целительницей. Совсем не пить он уже не мог, но от сплошного, дикого пьянства она его отвела ».

Через шесть лет брака он окончательно разошелся с Машей и уехал с Лизой в Финляндию лечиться от неврастенических припадков. В Финляндии он служил в Первую мировую, призванный как офицер запаса. И туда же попал, уйдя с войсками Юденича из Гатчины. Вернуться из эмиграции рвался почти сразу же, но беспокоился: не расстреляют ли? Дочери Лиде, оставшейся в Москве, писал из Парижа: «Живется нам - говорю тебе откровенно - скверно.

Обитаем в двух грязных комнатушках, куда ни утром, ни вечером, ни летом, ни зимой не заглядывает солнце».

Получала от него печальные письма и Маша. «Существовать в эмиграции, да еще русской, да еще второго призыва - это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дюжину тухлых яиц... Теперь же пришлось вкусить сверх меры от всех мерзостей сплетен, грызни, притворства, подсиживания, подозрительности, мелкой мести, а главное, непродышной глупости и скуки ».

Жена Лиза помогла перенести тяжкую весть о смерти дочери Лиды.

Тоска и отчаяние накапливались.

Он бродил по парижской улице в потертом коричневом, ставшем для него слишком просторным пальто, в шляпе, потерявшей цвет, с седой всклокоченной бороденкой, и невозможно было узнать в нем прежнего силача, не оставлявшего попыток одолеть жизнь. Заходил в кафе, опрокидывал рюмку, притом что любая доза могла стать смертельной, и уходил, унося в себе боль по России.

«Я готов был пойти в Москву пешком, по шпалам! » - воскликнет он, садясь в вагон поезда, что повезет его в конце концов в Россию.

Больной, обессиленный, он знал, что приехал умирать.

Чтобы проститься с ним, на улице соберется тысячная толпа. К гробу ее не допустят. Его похоронят без речей и музыки.

Выставка творческих работ «Самым милым и любимым», посвященная Международному женскому дню, открывается в культурном центре «Лидер» района Выхино-Жулебино.
01.03.2019 Префектура ЮВАО Москвы Детей и взрослых ждёт новогодняя программа - по восточному календарю Новый год наступает позже Фестиваль/пресс-служба центра "Ханой-Москва" Весенний вьетнамский фестиваль уличной еды пройдет на будущей неделе в мно
01.03.2019 Звездный бульвар 25 февраля 2019 года студенты ЗКНО 1-3 курса в сопровождении социального педагога И.В.
28.02.2019 Район Можайский ЗАО Москвы

Новые издания поэтического проекта «Рифмоград» презентуют в библиотеке № 164 в воскресенье, 3 марта.
28.02.2019 Донской район ЮАО Москвы

Почему я выбрала А. И. Куприна?. 2

Куприн и революция. 8

События и люди, повлиявшие на тематику и героев рассказов А. И. Куприна. 10

Тема любви в творчестве Куприна. 16

Повести «Гранатовый браслет» и «Яма» и их интерпретация на экране. 21

Что привнёс Куприн в русскую литературу?. 24

Список использованной литературы. 27

Душа, душа, которая всецело

Одной заветной отдалась любви

И ей одно дышала и болела…

Как объяснить, почему я выбрала именно этого автора? Когда я летом читала повести «Олеся» и «Гранатовый браслет», я и не догадывалась, что в этих повестях кроется глубокий смысл и тонкая философия. Честно говоря, меня и не потянуло сразу изучать биографию автора, думать над тем, почему именно трагическую любовь он преследует в этих повестях. Меня просто заворожили сюжеты, описания, фабулы этих повестей. Когда на уроках литературы мы начали проходить Куприна, я поняла, что интересные произведения не может создать неинтересный человек. Биография Куприна очень интересна, сам он был потрясающим человеком, душа которого смогла вынести многие и многие испытания. Втайне я сама хочу быть похожей на него, испытать то, что испытал он: нищету, унижения, неприятие. Но я понимаю, что, будучи человеком, привыкшим к комфорту, то есть «жертвой» цивилизации, я не смогу этого вытерпеть. А, следовательно, остаётся только одно: изучать Куприна, следить за его философией и восхищаться им.
Судьба Александра Ивановича Куприна.

Александр Иванович Куприн родился 8 сентября 1870 года в городке Наровчате Пензенской губернии.

Городок этот стоял, по свидетельству Куприна, среди пыльной равнины и каждый год почти наполовину выгорал от пожаров. Место было унылое и безводное.

Отец Куприна – обнищавший дворянин – был мелким уездным письмоводителем.

Раннее его детство прошло в скучнейшем Наровчате, в обстановке мещанской и скудной, но Куприн никогда не проклинал этот город. Наоборот, он любил его, как любят, должно быть, заброшенного и некрасивого ребенка, и, будучи уже писателем, навещал его. Каким бы он ни был, этот безызвестный Наровчат, но все же это была родина, своя земля. Она первая открыла ему свою нехитрую прелесть.

С самого раннего детства любовь к родной земле завладела Куприным и преобразилась в дальнейшем в сильнейшую жадность к жизни. Это, пожалуй, было самым характерным свойством Куприна как писателя и человека. Не было ничего в реальной жизни своей страны, ни единой мелочи, которая бы казалась ему безразличной.

Сам он сказал о себе словами Платонова в «Яме»:

Я бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном – на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером – всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство… я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою, или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого я встречаю.

В этих словах – человеческий и писательский облик Куприна.

Не стоит подробно рассказывать здесь биографию Куприна. Вся его жизнь в повестях и рассказах. Полнее, чем сам Куприн, никто об этом, конечно, не скажет. К тому же Куприн писал, что «лишнее для читателя путаться в мелочах жизни писателей, ибо это любопытство вредно, мелочно и пошло». Поэтому, если ограничиться самыми важными событиями его жизни, то это вовсе не будет означать, что мы мало знаем об этом писателе.

Отец умер рано. С тех пор у мальчика началась сиротская жизнь с беспомощной матерью, жизнь без маленьких радостей, но с большими обидами и нуждой.

Мать Куприна устроилась во вдовий дом в Москве на Кудринской площади. Мальчик первое время жил там вместе с матерью, потом его перевели в сиротский пансион.

После сиротского периода в жизни Куприна начался второй период – военный. Он тянулся очень долго – четырнадцать лет.

Мальчика удалось устроить в кадетский корпус. В те времена для детей обнищавших чиновников и дворян кадетский корпус был единственной возможностью получить кое-какое образование, - обучение в корпусе было бесплатное, и кадеты жили, как говорилось, «на всём готовом».

Из корпуса Куприн перешёл в Александровское юнкерское училище в Москве. Оттуда он был выпущен подпоручиком и направлен «для несения строевой службы» в 46й пехотный Днепровский полк. Полк стоял в захолустных городках подольской губернии – Проскурове и Волочиске.

Следуя традиции описывать все происходящие с ним события, Куприн и этот период жизни очень лаконично описал в своих рассказах.

Куприн прослужил в полку всего четыре года. Но этого времени ему вполне хватило, чтобы досконально изучить армейскую жизнь и написать через несколько лет одно из самых замечательных и беспощадных произведений русской литературы – повесть «Поединок».

Стоит особенно отметить то, как работал Куприн над этой повестью. «Работу над окончанием повести Куприн откладывал с недели на неделю. И вот, чтобы побудить Александра Ивановича возможно скорее выполнить эту работу, Мария Карловна сказала ему, что они должны непременно разъехаться, покуда он не закончит своего «Поединка».

А до той поры я для тебя не жена!

Эти слова подействовали на него чудотворно. Он снял себе комнатку где-то на Казанской улице, возле собора, и стал писать с удесятерённой энергией.

Закончив главу, он тот час же спешил на Разъезжую и что есть силы дёргал за ручку звонка. Мария Карловна открывала дверь, но не совсем, а чуть-чуть, на цепочку, он просовывал её новую главу, а сам оставался на лестнице. Проходило полчаса или больше. Мария Карловна внимательно прочитывала рукопись до самой последней строки и лишь тогда распахивала дверь.

После «Поединка» слава Куприна приобрела не только всероссийский, но и мировой характер. Но Куприн не только не обольщался ею, но даже тяготился.

Свою славу Куприн, по словам Бунина, «нёс… так, как будто ровно ничего не случилось в его жизни; казалось, что он не придаёт ей ни малейшего значения, ни в грош не ставит её».

Куприн часто говорил, что писателем он стал случайно и потому собственная слава его удивляет.

В 1894 году Куприн вышел в отставку из армии и поселился в Киеве. Сначала он бедствовал, но вскоре начал работать в Киевских газетах фельетонистом и писать, как он говорил, «рассказишки».

До этого Куприн писал очень мало. Ещё юнкером в 1889 году он напечатал свой первый рассказ «Последний дебют» в московском юмористическом журнале «Русский сатирический листок». В кадетском корпусе Куприн написал несколько стихотворений с революционной, но несколько приподнятой и по-детски наивной окраской.

Вообще Куприн писал и стихи, и статьи, и рассказы очень быстро, без всякой натуги – тонким, лёгким, стремительным почерком. Писать он мог при всяких условиях, в любой обстановке, примостившись к окну вагона или к уголку трактирного стола. И часто бывало, что те страницы, которые написаны им впопыхах, оказывались у него наиболее насыщены свежими, полновесными, классически чёткими образами. Эта завидная лёгкость работы досталась ему нелегко: не забудем, что перед тем, как добиться её, он прошёл многотрудную школу газетной подёнщины.

Надо было уходить в жизнь, и Куприн, не задумываясь, бросился в неё. Он изъездил всю Россию, меняя одну профессию за другой. Он изучил страну и знал её во всех её качествах, любил жить одной жизнью с простыми людьми, выспрашивать их, следить за ними, запоминать их язык, их говор.

Корней Чуковский описывал один из таких «выходов в жизнь»: «И началось особенное – купринское – кружение по городу. Неутомимый пешеход, Александр Иванович вечно рыскал из улицы в улицу в азартной погоне за новыми впечатлениями. В тот день ему нужно было побывать и на митинге работников прилавка, и на съезде каких-то сектантов, - кажется, скопцов или баптистов, - и в психиатрической лечебнице доктора Прусика, чтобы потолковать с глазу на глаз с каким-то необыкновенно интересным лунатиком.

Когда я спрашивал: «А как же рассказ?» - он только улыбался в ответ, и мне приходилось безропотно шагать вслед за ним с тремя или четырьмя его спутниками, число которых неуклонно росло, так как Куприн был человек компанейский и всегда на ходу привлекал к себе всё новых и новых людей. На Васильевском к нам присоединился художник Петя Троянский, добрый малый, усердно сотрудничавший в редактируемом мною журнале.»

И так постепенно, из года в год, Куприн стал таким же бывалым человеком, как Горький, с которым он потом подружился, как Лесков, - стал знатоком своего народа и его описателем. Поэтому он никогда не чувствовал недостатка материала. Всё занимало его, и обо всём он рассказывал живо, со вкусом, ни на минуту не сомневаясь в том, что это интересно и всем окружающим.

Его требования к себе, как писателю-реалисту, изобразителю нравов, буквально не имели границ. Оттого-то и произошло, что с жокеем он умел вести разговор, как жокей, с поваром – как повар, с матросом – как старый матрос. Он по-мальчишески щеголял этой своей многоопытностью, простодушно гордился ею перед другими писателями, ибо в том и заключалось его честолюбие: знать доподлинно, не из книг, не по слухам те вещи и факты, о которых он говорит в своих книгах.

Ещё будучи офицером, Куприн ездил в Петербург держать экзамен в Академию генерального штаба. Экзамена он не выдержал, но поездка помогла ему установить связь с журналом «Русское богатство» и несколькими писателями.

С тех пор, несмотря на беспрерывные скитания иногда по самым забытым и глухим углам страны, Куприн не прерывал эти связи. Он познакомился с Чеховым, часто бывал у него в Ялте на Аутке и сдружился там с Буниным, Горьким, Фёдоровым, писателем-доктором Елпатьевским и со всем чеховским окружением.

В Балаклаве Куприн написал один из самых обаятельных своих рассказов «Листригоны». Несомненно, все повести Александра Ивановича Куприна автобиографичны. И эта не является исключением. Все мечтатели и все влюблённые в жизнь в его рассказах – это он сам, Куприн, цельный и непосредственный человек, не знающий ни рисовки, ни позы, ни резонёрства. Поэтому его неудержимо тянуло к таким же простым и ярким людям, каким он был сам.

Куприн с восторгом принял февральскую революцию, но по отношению к Октябрьской революции он занял противоречивую позицию. Он гневно восстал против врагов Октябрьской революции и вместе с тем сомневался в её успехе и в её подлинно народной сущности.

В этом состоянии растерянности Куприн эмигрировал в 1919 году во Францию.

Поступок этот был не органичен для него, был случаен. За границей он тяжело тосковал по России, почти бросил писать и, наконец, весной 1937 года вернулся в родную Москву.

Февральская революция 1917 года застала Куприна в Гельсингфорсе, откуда он немедленно выехал в Петербург. В потрясших страну переменах он увидел подтверждение своим мечтаниям о будущей, свободной и сильной России. С самых первых «дней свобод» Куприн становится темпераментным газетчиком-публицистом, а вскоре берётся редактировать эсеровскую газету «Свободная Россия». В статьях Куприна, написанных в первые месяцы после Октября, отразилась двойственность и противоречивость его отношения к революции. Он пишет о «кристальной чистоте» вождей большевиков, но выступает против конкретных шагов Советской власти – продразвёрстки, политики военного коммунизма; писателя страшат насильственные методы подавления контрреволюции.

Куприн высоко ценит нравственный и духовный подвиг русского народа, его героическую историю и свободолюбивые традиции. Он исполнен глубокой веры в светлое будущее России: «Нет, не осуждена на бесславное разрушение страна, которая вынесла на своих плечах более того, что отмерено судьбою всем другим народам. Вынесла татарское иго, московскую византийщину, пугачевщину, крепостное бесправие, ужасы аракчеевщины и николаевщины, тяготы непрестанных и бесцельных войн, начатых по почину деспотических шулеров или по капризу славолюбивых деспотов – вынесла это непосильное бремя и всё-таки под налётом рабства сохранила живучесть, упорство и доброту души… Вспомните декабристов, петрашевцев, народовольцев, переберите в уме весь кровавый синодик наших современников, борцов, сознательно погибших на наших глазах за святое и сладкое слово – Свобода.… Вспомните и нашу многострадальную литературу, этот термометр угнетённого общественного самосознания. Она задыхалась, принужденная к молчанию, надолго совсем замолкала, временами жалко млела, но никогда и никто не мог поставить её на колени и приказать говорить холопским языком…»

Но страшная разруха, надвигающаяся на страну, ужасает Куприна. Это навязчивое слово встречало его всюду: он натыкался на него в газетах, манифестах и приказах, в вагонных разговорах и в семейной болтовне. Зловещие симптомы разрухи Куприн видит повсюду: и в бесконечных очередях за хлебом, и в разложении петроградского гарнизона, и в начавшемся неуклонном развале русской армии. Революционер, в представлении писателя, должен быть воплощением высшей справедливости и внутренней силы, иначе он не имеет права распоряжаться человеческими судьбами. Такого образа нет в произведениях Куприна. Но есть герои, которые поклоняются высокому идеалу и не прощают себе слабость. Этот воистину купринский взгляд на потрясенный революцией мир выражен в рассказе "Река жизни" (1906).

В этом рассказе он мастерски рисует картину «оподления» человеческой души. С большим мастерством показывает он и хозяйку меблированных комнат Анну Фридриховну, и её возлюбленного – отставного поручика Чижевича, на истасканном лице которого «как будто написана вся история поручиковых явных слабостей и тайных болезней», и преждевременно развращённых детей хозяйки – подростков Аличку и Ромку, и совсем маленьких, но уже отравленных окружающеё тлетворной атмосферой её младших сыновей – Атьку и Этьку.

Внезапно в это царство победоносной, торжествующей пошлости врывается человеческая трагедия. В меблированный комнаты Анны Фридриховны приходит неизвестный студент и, заказав номер, садится писать письмо. Письмо студента – это его исповедь, после которой он кончает жизнь самоубийством. Участник революционного движения, студент на допросе у жандармского полковника смалодушничал, струсил, выдал своих товарищей и вынужден сам себе подписывать смертный приговор, ибо «в теперешнее великое огненное время позорно и тяжело, и прямо невозможно» жить таким, как он.

Итак, студент гибнет: революционная волна подняла его, всколыхнула, но только на мгновение, он трусливо отступил при первом испытании, и всё завершилось мрачным трагическим аккордом.

Революция, таким образом, осмысливалась Куприным как кратковременный вулканический взрыв долго дремавших стихийных сил, а народ представлялся загадочной, таинственной, порой пугающей силой.

У Куприна рождается план издания газеты для крестьянства «Земля» в связи с этим в декабре 1918 года он был принят В. И. Лениным. Однако изданию не суждено было осуществиться. Судьба Куприна была решена, когда в октябре1919 года войска Юденича заняли Гатчину. Куприн был мобилизован в белую армию и вместе с отступающими белогвардейцами покинул родину. Вначале он попадает в Эстонию, затем – в Финляндию, а с 1920 года с женой и дочерью поселяется в Париже.

Несомненно, каждый человек в своей жизни встречает людей, которые тем или иным образом влияют на ход мыслей, на поступки. События, явления, происходящие с нами, с близкими людьми и даже просто в стране, также оказывают определённое воздействие. И каждый из нас пытается свои чувства и переживания выразить по-своему.

Александр Иванович Куприн выражал свои переживания в своих произведениях. Практически все произведения автора можно назвать автобиографичными. А всё потому, что с детства Куприн был впечатлительным человеком. Через каждое событие своей жизни автор заставлял пройти своих героев, переживания Куприна испытали на себе и его герои.

В 1874 году мальчик вместе с матерью переехал во вдовий дом, который впоследствии описал в рассказе «Святая ложь» (1914). Вообще образ матери всегда вызывал у Куприна восторженные признания. В своём позднейшем автобиографическом романе «Юнкера» он не называет мать Александрова иначе, как «обожаемая».

В 1880 году Куприн сдал вступительные экзамены во Вторую московскую военную гимназию, которая, два года спустя, была преобразована в кадетский корпус. И снова форма: «Чёрная суконная курточка, без пояса, с синими погонами, восемью медными пуговицами в один ряд и красными петлицами на воротнике». В повести «На переломе» («Кадеты», 1907) Куприн подробно запечатлел тупость начальства, «всеобщий культ кулака», который отдавал слабого на растерзание более сильному. Детские и юношеские годы Куприна в известной мере дают материал для отыскания истоков его характерных особенностей как художника. Воспевание героического, мужественного начала, естественной и грубовато-здоровой жизни сочетается в творчестве писателя, как мы увидим, с обострённой чуткостью к чужому страданию, с пристальным вниманием к слабому, «маленькому» человеку, угнетаемому оскорбительно чужой и враждебной ему средой. Вот эта плодотворнейшая стихия Куприна-художника восходит к впечатлениям маленького Саши, полученным в кадетском корпусе. Нужно было ребенком пройти сквозь ужасы военной бурсы, пережить унизительную публичную порку, чтобы так болезненно остро ощутить, скажем, мучения татарина Байгузина, истязуемого на батальонном плацу («Дознание», 1894), или драму жалкого, забитого солдатика Хлебникова («Поединок», 1905).

Несмотря на мрачность быта в кадетском корпусе, именно там родилась настоящая, глубокая любовь будущего писателя к литературе. Среди бездарных или опустившихся казенных педагогов счастливым исключением оказался литератор Цуханов (в повести «На переломе» - Труханов), «замечательно художественно» читавший воспитанникам Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Тургенева. К этому времени и сам Куприн начинает пробовать свои силы в поэзии. Уже будучи в юнкерском училище, Куприн впервые выступит в печати. Познакомившись с поэтом Л. И. Пальминым, он опубликовал в журнале «Русский сатирический листок» рассказ «Последний дебют» (1889). Сладкий яд авторства, запах типографской краски новенького номера журнала, наконец, дисциплинарное взыскание за выступление в печати - всё это запомнилось навсегда, воплотилось позднее в отдельный рассказ («Первенец», 1897), стало эпизодом романа «Юнкера» и темой рассказа «Типографская краска» (1929).

Почти четырехлетняя служба впервые столкнула Куприна с тяготами обыденной жизни, от которой он был доселе отгорожен стенами военных учебных заведений. Показная, нарядная сторона офицерского бытия обернулась своим исподом: утомительно однообразными занятиями «словесностью» и отработкой ружейных приемов с отупевшими от муштры солдатами: попойками в клубе да пошлыми интрижками с полковыми «мессалинами». Однако именно эти годы дали возможность Куприну всесторонне изучить провинциальный военный быт, а также познакомиться с нищей жизнью белорусской окраины, еврейского местечка, с нравами «заштатной» интеллигенции. Впечатления этих лет явились как бы «запасом» на много лет вперед, материал для ряда рассказов и, в первую очередь, повести «Поединок» и многих других произведений Куприн почерпнул именно в пору своей офицерской службы.

Ужасающие казарменные будни в Днепровском полку становятся для Куприна все более невыносимыми. Вот так же «взрослеет» в «Поединке» подпоручик Ромашов, еще недавно мечтавший о воинской славе, но после напряжённых раздумий о бесчеловечности армейской муштры, дикости провинциального офицерского существования решающий выйти в отставку.

Событием, несколько отсрочившим крепнущее стремление Куприна покинуть военную службу, было серьёзное увлечение девушкой, характером своим напоминавшей Шурочку Николаеву из «Поединка». Заштатный подпоручик, с его сорока восемью рублями жалованья, не был подходящей партией. Отец девушки давал согласие на брак лишь в том случае, если Куприн поступит в Академию генерального штаба. И вот осенью 1893 года он выезжает в Петербург сдавать экзамены. Столица встретила его неласково. Куприн сидел без денег, на одном черном хлебе, скрывая свою свирепую нищету. «Иногда, - вспоминает М. К. Куприна - Иорданская, - он не выдерживал соблазна и отправлялся в съестную лавочку, ютившуюся в одном из переулков старого Невского, вблизи Николаевского вокзала. - Опять моя тётушка просила меня купить обрезков для её кошки, - улыбаясь, обращался к лавочнице подпоручик. - Уж вы, пожалуйста, выберите кусочки получше, чтобы тётушка на меня не ворчала». Получив пакетик, Куприн отправлялся в ближайший трактир, где, устроившись в уголке, уничтожал кошачий обед. Отзвуки этой голодной жизни в Петербурге мы найдем во многих его произведениях и, в частности, в рассказе «Блаженный» (1896).

Каждый писатель в начале своего творчества, находясь в поиске новых форм и собственных образов, зачастую использует уже сложившиеся фразы для описания какого-либо сюжета или пейзажа. Александр Иванович не был исключением. Дело дошло до того, что Куприн сам резко высмеивал свои собственные литературные штампы («По заказу», 1901).

В автобиографии писателя приведён поистине устрашающий список тех занятий, какие он перепробовал, расставшись с военным мундиром: был репортером, управляющим на постройке дома, разводил табак «махорку-серебрянку» в Волынской губернии, служил в технической конторе, был псаломщиком, подвизался на сцене, изучал зубоврачебное дело, хотел было даже постричься в монахи, служил в артели по переноске мебели фирмы некоего Лоскутова, работал по разгрузке арбузов и т. д. Сумбурные, лихорадочные метания, смена специальностей и должностей, частые разъезды по стране, обилие новых встреч - все это дало Куприну неисчерпаемое богатство впечатлений, - требовалось художественно обобщить их.

В творчестве Куприна в эту пору всё громче звучат обличительные ноты. Новый демократический подъём в стране вызывает у него прилив творческих сил, крепнущее намерение осуществить давно задуманный замысел - «хватить» по царской армии, этому средоточию тупости, невежества, бесчеловечности, праздно-изнурительного существования. Так накануне первой революции складывается крупнейшее произведение писателя - повесть «Поединок», над которой он начал работать весной 1902 года. В повести «Поединок» Куприн показал ужасающее состояние бесправной солдатской и опустившейся офицерской массы. Кастовые законы армейского бытия, осложненные материальной скудостью и провинциальной духовной нищетой, формируют страшный тип русского офицера, получивший непосредственное воплощение несколько позднее, в рассказе «Свадьба», в образе подпрапорщика Слезкина, который презирал все, что не входило в обиход его узкой жизни или чего он не понимал.

Куприн был очевидцем Очаковского восстания. На его глазах ночью 15 ноября крепостные орудия Севастополя подожгли революционный крейсер, а каратели с пристани расстреливали из пулеметов и приканчивали штыками матросов, пытавшихся вплавь спастись с пылающего корабля. Потрясённый увиденным, Куприн откликнулся на расправу вице-адмирала Чухнина с восставшим гневным очерком «События в Севастополе», опубликованным в петербургской газете «Наша жизнь» 1 декабря 1905 года.

Вскоре после севастопольских событий в окрестностях Балаклавы, где жил Куприн, появилась группа из восьмидесяти матросов, добравшихся до берега с «Очакова». В судьбе этих измученных усталостью и преследованием людей Куприн принял самое горячее участие: доставал им штатское платье, помог сбить со следа полицию. Частично эпизод со спасением матросов отражен в рассказе «Гусеница» (1918), но там «заводилой» выведена простая русская женщина Ирина Платоновна, а «писатель» оставлен в тени.

Так в предреволюционную пору, в обстановке творческого кризиса, завершается главный период писательской деятельности Куприна, когда были созданы самые значительные его произведения. В обширном литературном наследии Куприна то оригинальное, купринское, что принес с собой писатель, лежит на поверхности. По мнению современников, его всегда спасает инстинкт природного здорового дарования, органический оптимизм, жизнерадостность, любовь к жизни. Такое мнение, бесспорно, имело основание. Через всё творчество Куприна проходит гимн природе, «натуральной» красоте и естественности. Отсюда его тяга к цельным, простым и сильным натурам.

Своим героям Куприн доверил все свои самые заветные помыслы, они разделили его сокровенные мысли, радости, страдания: инженер Бобров, наделённый «нежной, почти женственной натурой» («Молох»), «стыдливый... очень чувствительный» Лапшин («Прапорщик армейский»); «добрый», но «слабый» Иван Тимофеевич («Олеся»); «чистый, милый», но «слабый» и «жалкий» подпоручик Ромашов («Поединок»).

Будучи в эмиграции, Куприн испытывает настоящий творческий кризис. В Париже он видит людей, которые не понимают его, и которых не понимает он. А, следовательно, у него не возникает ни каких мыслей от общения с новыми людьми, некого описывать в своих рассказах. Самое «вещество поэзии» Куприн способен найти только во впечатлениях от родной, русской действительности. Напрасно художник старается по памяти восстановить знакомый уклад и силой воображения вдвинуть его в чужой мир. Быт уходит, как сквозь пальцы песок. Он дробится на мелкие крупинки, на капли. Недаром цикл своих миниатюр в прозе, вошедших в сборник «Елань», писатель так и называет: «Рассказы в каплях».

Военная тема, столь широко представленная в творчестве дореволюционного Куприна, завершается романом о юнкерских годах в Александровском училище. Это лирическая исповедь, в которой писатель передоверяет свои воспоминания, тронутые эмигрантской тоской, наивному юнкеру.

Несомненно, не только события и люди в жизни Куприна повлияли на характер его героев. Автор много размышлял о мире, о людях. Эти размышления он перенёс в свои произведения и наделил ими своих героев. Размышления писателя во многом определили помыслы героев и их стремления.

Куприн отмечал, что людей извечно подстерегает борьба двух начал - "силы духа" и "силы тела". Куприн верил в преодоление низменных плотских влечений возвышенными духовными устремлениями.

Таким был смысл купринских раздумий о мире. В художественном творчестве они, разумеется, неизмеримо обогатились, вобрав обильные и глубокие наблюдения за жизнью. Всюду, однако, сохранялось пристальное внимание к изначальным диссонансам человеческого поведения. Разгадка неожиданных психологических смещений влекла Куприна. В центре его произведений автор описывал не события или отношения героев, а то, какие изменения претерпевает душа человека в конкретных ситуациях.

Глубины души интересовали Куприна. Немудрено, что его привлекла самая неуловимая сфера - человеческое подсознание. В нем видел писатель импульсы многих поступков и состояний, особенно тех, которые вызваны потрясением людей. С такой точки зрения найдены оригинальные повороты вечной темы жизни и смерти в рассказах "Воробей" (1895), "Игрушка" (1895), "Мясо" (1895), "Ужас" (1896).

В рассказе «Воробей» рассказывается о некоем Барсове, который тяжело переживает смерть своей жены. На похоронах он стоит окостенелый, лишь изредка возвращаясь в реальный мир, услышав обрывки фраз. Барсов уже с трудом понимает, зачем эти люди на похоронах говорят про что-то. Его мысли постоянно возвращаются в прошлое, он вспоминает какие-то эпизоды из жизни, вспоминает жену. Но это оцепенение проходит, когда введённые тишиной «в обман худой, общипанный, но бойкий воробей скатился откуда-то с верхушки тополя, уселся на могиле…», и «Барсов неожиданно понял всё, и неуловимая связь между ним и миром мгновенно восстала со всей ужасающей правдой», тогда он «с криком горя упал на свежую землю могилы, обливаясь жаркими слезами». В этом рассказе Куприн рассказывает о таком свойстве человека, как самозащита. Она заключается в том, что события, которые потрясают человека до глубины души, он не воспринимает, а когда наконец становится ясной неизбежность какого-либо процесса, то уже поздно что-либо предпринимать, бороться за что-то. В большинстве случаев это свойство бывает положительным. Ведь что сделал бы Барсов, сразу осознав трагедию, которая вторглась в его жизнь? На мой взгляд, он покончил бы жизнь самоубийством.

Постижение смысла земного бытия привело Куприна к созданию аллегорических и притчеобразных форм прозы: "Аль-Иасса" (1894), "Столетник" (1895), "Жизнь" (1895), "Собачье счастье" (1896). Обобщенно и образно, с привлечением легендарных сюжетов ("Аль-Иасса") или с помощью авторской фантазии, иногда в духе Андерсена воплощены здесь вечные законы жизни. Мотивы обновляющегося мира, служения подлинной красоте, активной силы духа рождали оптимистический настрой произведений. Однако от заблуждений не были свободны и обитатели сказочного царства.

Краткость и бессмысленность пребывания людей на земле - вот что болезненно тревожило Куприна и вносило мрачные мотивы в его прозу этих лет: "В цирке" (1902), "На покое" (1902).

Человеческий дух парит в чистых высотах. Тут-то и вступает в повествование мрачный мотив. В дни политической реакции, погромов те же люди, которые были "умиленными светом грядущего братства", "шли теперь убивать". Причина еще страшнее действия: в каждом человеке живет "хитрый грязный дьявол", нашептывающий о безнаказанном "любопытстве убийства, сладострастии насилия". Непреодолимые разрушительные импульсы, гнездящиеся где-то в "низинах" человеческой психики, помогают бесчинствовать реакционным властям.

Остро болезненно воспринимал писатель это помрачение рассудка, находя для его разоблачения особенные, обжигающие детали и краски. Но "кровавый грязный бред", безумие насилия считал настолько страшной угрозой самой жизни, что специально этой теме посвятил рассказы "Убийца" (1906), "Бред" (1907).

Куприн всегда стремился узнать жизнь, людей. Все события имели большое влияние на творчество писателя. И, я считаю, что Куприн обладал поистине огромным талантом, раз смог так правдиво изобразить на бумаге все свои переживания и мысли.

Чтобы понять отношение к любви Куприна, на мой взгляд, достаточно понять, была ли любовь счастьем для героя в наиболее сильном рассказе писателя «Гранатовый браслет». В основу этого произведения, написанного в 1911 году, положено реальное событие - любовь телеграфиста Желтого П.П. к жене важного чиновника, члена Государственного Совета – Любимова. В жизни все закончилось иначе, чем в рассказе Куприна, - чиновник принял браслет и перестал писать письма, больше о нем ничего неизвестно. Под пером писателя этот случай предстает как печальная и трагическая история жизни маленького чиновника, но нравственно большого человека, которого возвысила и погубила любовь. Погубила – да, но была ли несчастной эта любовь для Желткова? Я думаю, нет.

Редчайший дар высокой и безответной любви стал "громадным счастьем", единственным содержанием, поэзией жизни Желткова. Умирал Желтков без боли и разочарования, но с ощущением того, что эта любовь все-таки была в его жизни, и это успокаивало его. Радость чистой и благородной любви запечатлелась в его глазах навечно: «Глубокая важность была в его закрытых глазах, и губы улыбались блаженно и безмятежно…». Для героя любовь, хотя она была не взаимна, была единственным счастьем. Об этом он пишет в своем последнем послании Вере Николаевне: «От глубины души благодарю Вас, за то, что Вы были моей единственной радостью в жизни, единственным утешением, единой мыслью». Многие скажут: «Если эта любовь принесла столько счастья Желткову, почему он покончил собой? Почему не захотел жить дальше и наслаждаться своей любовью?» Всё потому, что высокая, благородная любовь всегда трагична. Самого Желткова можно назвать «благородным рыцарем на маленьком посту». Ведь он не стал досаждать Вере Николаевне своими письмами, не стал преследовать её, но уступил ей счастье с другим человеком. Но этим поступком, Желтков пробудил увядшие чувства в душах супругов Шеиных, особенно Веры Николаевны, потому что именно её «жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь».

Феноменальность его переживаний поднимает образ молодого человека над всеми другими героями рассказа. Не только грубый, недалекий Тугановский, легкомысленная кокетка Анна, но и умный, совестливый Шеин, почитающий любовь "величайшей тайной" Аносов, сама прекрасная и чистая Вера Николаевна пребывают в явно сниженной бытовой среде. Однако не в этом контрасте таится главный нерв повествования.

С первых строк возникает ощущение увядания. Оно читается в осеннем пейзаже, в печальном виде пустых дач с разбитыми стеклами, опустевших клумб, с "точно выродившимися", мелкими розами, в "травянистом, грустном запахе" предзимья. Сходно с осенней природой однообразное, как бы дремотное существование Веры Шеиной, где укрепились привычные отношения, удобные связи и навыки. Прекрасное вовсе не чуждо Вере, но стремление к нему давно притупилось. Она "была строго проста, со всеми холодна и немного свысока любезна, независима и царственно спокойна". Царское спокойствие и разрушает Желтков.

Куприн пишет не о зарождении любви Веры, а именно о пробуждении ее души. Протекает оно в утонченной сфере предчувствий, острых переживаний. Внешнее течение дней идет своим чередом: съезжаются гости на именины Веры, ее муж с иронией рассказывает им о странном поклоннике жены, созревает и затем осуществляется план посещения Шейным и братом Веры Тугановским Желткова, на этой встрече молодому человеку предлагается покинуть город, где живет Вера, а он решает совсем уйти из жизни и уходит. Все события отзываются нарастающим душевным напряжением героини.

Психологическая кульминация рассказа - прощание Веры с умершим Желтковым, их единственное "свидание" - поворотный момент в ее внутреннем состоянии. На лице усопшего она прочла "глубокую важность", "блаженную и безмятежную" улыбку, "то же самое умиротворенное выражение", как "на масках великих страдальцев - Пушкина и Наполеона". Величие страданий и умиротворение в чувстве, их вызвавшем, - такого никогда не испытывала сама Вера. "В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее". Былая самоуспокоенность воспринимается ошибкой, недугом.

Куприн наделяет свою любимую героиню гораздо большими духовными силами, чем те, которые вызвали ее разочарование в себе. В финальной главке волнение Веры достигает предела. Под звуки бетховенской сонаты - прослушать ее завещал Желтков - Вера как бы принимает в свое сердце все, что перенес он. Принимает и заново, в слезах раскаяния и просветления, переживает "жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть". Теперь эта жизнь навсегда останется с нею и для нее.

Удивительно целомудренно прикасается он к утонченной человеческой душе и одновременно подробно передает облик, поведение других персонажей рассказа. И все-таки с первых слов предугадывается приближение потрясений Веры Шейной.

"Отвратительные погоды" приносят холод, ураганный ветер, а затем приходят прелестные солнечные дни, радующие Веру Шеину. Ненадолго возвратилось лето, которое снова отступит перед грозным ураганом. И спокойная радость Веры не менее быстротечна. "Бесконечность и величие морского простора", притягивающие взор Веры и ее сестры Анны, отделены от них страшным обрывом, пугающим обеих. Так предречен "обрыв" тихого семейного благополучия Шеиных.

Писатель подробно рассказывает об именинных хлопотах Веры, подарке Анны, приезде гостей, передает юмористические историйки Шеина, которыми он развлекает собравшихся... Неторопливое повествование часто прерывается настораживающими знаками. Вера с неприятным ощущением убеждается, что за столом сидят тринадцать человек - несчастливое число. В разгар карточной игры горничная приносит письмо Желткова и браслет с пятью гранатами - пятью "густо-красными живыми огнями". "Точно кровь", - думает Вера "с неожиданной тревогой". Исподволь готовит автор к главной теме рассказа, к трагедии, которую спровоцировала величайшая тайна любви.

В повести "Суламифь"(1907-1908) любовь не имеет границ в своем свободном, всеобъемлющем разливе. Сюжет был взят из "Песни Песней" библейского царя Соломона. Многое в этом древнем источнике покорило Куприна: по его определению, "трогательность и поэтичность" переживаний, восточная многоцветность их воплощения. Повесть унаследовала эти качества. Однако писатель смело развил и трансформировал скромный эпизод из "Песни Песней".

Купринское произведение было расценено на редкость несправедливо. Некоторые критики нашли в нем тему стихийной страсти. Горький вообще причислил "Суламифь" к аморальной литературе. Куприн действительно опоэтизировал и нежную страсть возлюбленных, и красоту их телесной близости, и расцвет женственности героини. Однако в этой Песне торжествующей любви был и более глубокий смысл.

Двум главным героям повести автор придал равное значение. Соломон еще до встречи с Суламифью превзошел всех по богатству, подвигам, уму, но испытал горькое разочарование: "...во многой мудрости много печали, и кто умножает познание - умножает скорбь". Любовь к Суламифи дает царю небывалую радость и новое знание бытия, своих личных возможностей, открывает ранее неведомое счастье самопожертвования: "Попроси у меня мою жизнь - я с восторгом отдам ее", - говорит он своей возлюбленной. А для нее наступает пора первого, подлинного постижения всего окружающего и человека в себе самой. Слияние любящих душ преображает прежнее существование Соломона и Суламифи. Поэтому ее смерть, принятая во спасение Соломона, так прекрасна и естественна.

Куприн нашел в "Песни Песней" "освобождение любви". К этому представлению восходят в повести сила самоотвержения Соломона и Суламифи, высшее их единение, превосходящее известные на земле союзы. На предложение Соломона взойти вместе с ним на престол Суламифь отвечает: "Я хочу быть только твоей рабой" - и становится "царицей души Соломона".

Гимном возрождающих личность чувств стала "Суламифь".

В любви как "первоисточнике мира и его властелине" (слова Гамсуна, выделенные Куприным) писатель усматривал действенную созидательную силу.

Несовпадение желанного и существующего было преодолено самым оригинальным способом, Куприн отказался от варианта счастливой, совершенной любви. Но само это чувство, абсолютизированное в одной душе, сделал стимулом перерождения другой.

В повести «Олеся» Куприн изобразил именно такое перерождение души, точнее попытку к её перерождению.

Все, кроме главной героини, участники событий: "упорно необщительные крестьяне", полесовщик Ярмола, Бабка Мануйлиха, да и сам рассказчик Иван Тимофеевич (от его лица ведется повествование) - связаны с определенной социальной средой, скованы ее законами и очень далеки от совершенства.

Сначала незаметна, завуалирована душевная ограниченность Ивана Тимофеевича. Он будто мягок, отзывчив, искренен. Олеся, тем не менее, верно говорит о своем возлюбленном: "...вы хотя и добрый, но только слабый. Доброта ваша не хорошая, не сердечная..." Но слабость Ивана Тимофеевича заключается в том, что у него отсутствуют цельность и глубина чувств. Не сам испытывает, а другим причиняет боль Иван Тимофеевич.

Одна Олеся, взлелеянная матерью-природой, выросшая вдали от фальшивых общественных устоев, сохраняет в чистом виде изначально присущие человеку способности. Автор явно романтизирует образ "дочери лесов". Но ее поведение, психологически тонко мотивированное, позволяет увидеть реальные перспективы жизни. Наделенная небывалой силой, душа вносит гармонию в заведомо противоречивые отношения людей. Столь редкий дар выражается в любви девушки к Ивану Тимофеевичу. Олеся как бы возвращает, к сожалению, ненадолго утраченную им естественность переживаний. А земля и небо украшают встречи возлюбленных: сияние месяца "таинственно расцвечивает лес", березы одеваются "серебристыми, прозрачными покровами", "плюшевым ковром" мха устилается путь...

Только слияние с природой дает чистоту и полноту душевному миру.

В 1964 году вышел на экраны фильм «Гранатовый браслет» по одноимённой повести Куприна. В фильме были задействованы такие актёры, как Ариадна Шенгелая, Игорь Озеров, Олег Басилашвили. Поставил этот фильм режиссёр Абрам Роон. Конечно, следует отметить великолепную игру актёров, безупречную постановку, тонкое чутьё режиссёра и умение его изложить на экране все малейшие подробности и нюансы повести. Так сказал бы любой профессиональный критик (с одним мне даже довелось общаться). Но для меня, как для любителя, этот фильм никогда не станет положительно интересным и любимым. Дело в том, что в фильме подробно показаны основные сцены повести, слишком затянуты такие сцены, как концерт Женни Рейтер, праздничный обед на дне рождения Веры Шеиной. Да, повесть трагична, и режиссёр сумел создать напряжённую атмосферу, пустив фоном гул. Но всё же, на мой взгляд, вся трагичность и то, что указывает на приближение трагедии, больше выражено в действиях героев, но не в их молчании. К тому же близость сценария к книжному тексту тоже навевает своеобразную тоску. Такие фильмы, конечно, помогают раскрывать смысл произведения, но в то же время, способствуют тому, что люди станут меньше думать, слабее представлять себе героев, а я считаю, что фантазия у человека – это самый высший дар.

Но, повторюсь, я оцениваю этот фильм лишь как любитель. Может, этот фильм и стал культовым, получил много наград, но на меня сильного впечатления не произвёл.

Противоположной «Гранатовому браслету» по философской мысли является повесть «Яма» (1908-1914). Герой повести защищает дорогой писателю взгляд: "Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он - бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему: к дереву, к небу, к человеку, к собаке, к милой, кроткой, прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством..." Здесь, может быть, более четко, чем во многих других вещах, сближены священные для Куприна понятия - творчества и любви. Она толкуется как таинственная энергия, созидающая гармонию земного бытия, в том числе человеческих отношений. Трагедия человеческого существования полнее всего выражена в "Яме".

С момента появления вплоть до наших дней к ней относились с осторожностью. Пугала тема - жизнь проституток в публичном доме. Неприятные эмоции усиливались после знакомства с посвящением: "Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее, от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству" (курсив автора).

Точку зрения автора в большей мере выражает в "Яме" репортер Платонов. Выше было уже приведено его представление о подлинном назначении человека, рожденного для радости, творчества и любви. Осуществление этого идеала Платонов усматривает в отдаленном будущем, "когда земля станет общей и ничьей, когда любовь будет абсолютно свободна <...>, а человечество сольется в одну счастливую семью...". Образ светлого грядущего вновь возник в воображении писателя, тем усилив, однако, неприятие всех реальных форм социального бытия.

Платонов - чистый, т. е. не пользующийся услугами продажных женщин, наблюдатель за отвратительным публичным домом. Свой интерес к нему он объясняет тем, что здесь обнажается самая суть вопиющего положения вещей: "Нет ни одной стороны человеческой жизни, где бы основная, главная правда сияла с такой чудовищной, безобразной голой яркостью, без всякой тени человеческого лганья и самообмана". Проституция, по Платонову, квинтэссенция повсеместно бытующих пороков - "публичная женщина - общественный сосуд для стока избытка городской похоти". Резче сказать, наверное, нельзя. Но и в поведении "живого товара" усмотрена печать общего падения. Доступное, привычное гнусное ремесло приручает несчастных, делает их откровенными выразителями, даже защитниками скрываемых всеми другими позорных устоев.

Убеждения Платонова подтверждаются целой серией событий и эпизодов повести. Ужас вызывает быт, развлечения, болезни обитательниц дома терпимости. Не менее страшна безысходностью история Любки, которую захотел спасти студент Лихонин. Вот где реализм писателя набрал крайнюю степень жесткости.

И все же... Нельзя отождествить позиции Платонова и создателя "Ямы" (как это часто делалось). Повесть в ее целостном звучании доносит подлинно купринское отношение к человеку. Среди "горьких сестер" писатель выделяет немало лиц, мучительно, болезненно воспринимающих проклятье своего положения: одни - стихийно, бессознательно (Манька Беленькая, Любка), другие - с острым мстительным чувством (Женя) или расчетливым желанием освободиться из неволи (Тамара). Нет, не умерла в них душа. Трагический исход надежд и планов этих женщин (к чему подводит и чем завершается повествование) - открытое, гневное обличение преступного мироустройства, от которого и предостерегал Куприн матерей и юношество в своем посвящении.

По этой повести был так же снят фильм, который так и назывался «Яма». Читая летом такие повести Куприна, как «Олеся» и «Гранатовый браслет» я вовсе не догадывалась, что Куприн мог написать такую пошлую и развратную повесть. А прочитать её меня надоумил, как это ни странно, Олег Меньшиков, который и снимался в этом фильме. Дело в том, что он является моим любимым актёром, и я знаю наизусть практически все фильмы с его участием. Когда этот фильм начался, я увидела такую надпись в титрах: «…в фильме по мотивам повести А. И. Куприна «Яма»». Посмотрев весь фильм, во мне зародилось сомнение: тот ли это Куприн? Когда я прочитала повесть, то поняла: это именно тот Куприн, который так привлекает меня своей философией.

Но теперь вернёмся к фильму. Про него я могу сказать: «Вот это шедевр!» Сама повесть занимает в книге три сотни страниц, и, несомненно, в фильме невозможно показать всё дословно. Режиссёр, на мой взгляд, сделал гениальную вещь: он приписал события, происходящие в книге с одними действующими лицами, другим. Это указывает на то, что не важно, кто совершает те или иные поступки, а важно как он их совершает, и что после этого происходит. Тем самым режиссёр Светлана Осадчая не сделала этот фильм скучным, а привнесла в него много нового, что не только не способствовало потере смысла повести, но помогло точнее понять его. Конечно, можно сказать, что такие режиссёрские ходы могут уж совсем разучить человека думать. Я так не считаю. Такие режиссёрские ходы заставляют человека задуматься. А задуматься действительно есть о чём. Многие знают, что по соседству живут падшие люди, но относятся к ним с презрением, хотя некоторые из них заслуживают хотя бы жалости, не говоря уже о сострадании и помощи. Я и сама отношусь к людям, которые всё замечают, но ничего не хотят изменить, но «Яма» заронила во мне тень сомнения, сейчас я размышляю над тем, как относиться правильнее к людям «со дна». Возможно, когда-нибудь я буду способна им помогать и подавать руку. Положительная моя сторона стремится к этому, но отрицательная всё же ещё противоборствует.

Если сравнить фильмы «Гранатовый браслет» и «Яма», то я могу смело сказать: «Яма» - это великое творение режиссёра, основанное не великом произведении Куприна.

Большой заслугой Куприна как писателя было введение в русскую литературу конца XIX – начала XX века темы, которая до него в течение почти двух десятилетий не привлекала внимания ни одного сколько-нибудь интересного художника. Тема эта – жизнь армии. Куприн был единственным из крупных писателей-реалистов начала XX века, который не только обратился к этой теме, но и создал на её основе широкие и содержательные картины жизни.

Куприн создавал свои произведения необыкновенно оптимистическими, и в тоже время они были буквально пропитаны неиссякаемой верой в человека.

Куприн не относился к писателям, склонным к теоретизированию, к обобщению личного творческого опыта, тем не менее он в зрелые годы выработал для себя ряд непреложных эстетических принципов, которыми и руководствовался до конца своей литературной деятельности.

Это «Десять заповедей», соблюдение которых Куприн считал обязательным для писателя-реалиста. Эти десять заповедей были сформулированы Куприным во время встречи с начинающим автором вскоре после появления «Поединка», то есть в 1905 году. Вот эти «десять заповедей»:

«Первое . Если хочешь что-нибудь изобразить… сначала представь себе это совершенно ясно: цвет, запах, вкус, положение фигуры, выражение лица. Никогда не пиши: «какой-то странный цвет» или «он как-то неловко вскрикнул». Опиши цвет совершенно точно, как ты его видишь. Изобрази позу или голос совершенно отчётливо, чтобы их точно так же отчётливо видел и слышал читатель. Найди образные, незатасканные слова, лучше всего неожиданные (у самого Куприна: «девушка пахла молоком и арбузом». – В.А.). Дай сочное восприятие виденного тобою, а если не умеешь видеть сам, отложи перо…

Второе . В описаниях помни, что так называемые «картины природы» в рассказе видит действующее лицо: ребёнок, старик, солдат, сапожник. Каждый из них видит по-своему. Не пиши: «мальчик в страхе убежал, а в это время огонь полыхнул из окна и синими струйками побежал по крыше».

Кто видел? Мальчик видит пожар так, а пожарный иначе. Если описываешь от своего лица, покажи это своё лицо , свой темперамент, настроение, обстоятельства жизни. Словом, ничего «внешнего», что не было бы пропущено «сквозь призму» твоей индивидуальной души или кого-нибудь другого. Мы не знаем «природы» самой по себе, без человека.

Третье. Изгони шаблонные выражения: «С быстротой молнии мысль промчалась в его голове…», «Он прижался лбом к холодному стеклу…», «Пожал плечами…»,»Улица прямая, как стрела…», «Мороз пробежал по спине», «Захватило дыхание», «Пришёл в бешенство…». Даже не пиши: «поцеловал», а изобрази самый поцелуй. Не пиши: «заплакал», а покажи те изменения в лице, в действиях, которые рисуют нам зрелище «плаканья». Всегда живописуй, а не веди полицейского протокола.

Четвёртое. Красочные сравнения должны быть точны. Улица не должна у тебя «смеяться». Изображай гром, как Чехов, - словно кто прошёлся босыми ногами по крыше. Полная и нетрудная наглядность. Ничего вычурного.

Пятое. Передавая чужую речь , схватывай в ней характерное: пропуски букв, построение фразы. Изучай, прислушивайся, как говорят. Живописуй образ речью самого говорящего. Это одна из важнейших красот… для уха.

Шестое. Не бойся старых сюжетов, но подходи к ним совершенно по-новому, неожиданно . Показывай людям и вещи по-своему, ты – писатель. Не бойся себя настоящего , будь искренен, ничего не выдумывай, а подавай, как слышишь и видишь.

Седьмое. Никогда не выкладывай в рассказе твоих намерений в самом начале. Представь дело так, чтобы читатель ни за что не догадался, как распутывается событие. Запутывай и запутывай, забирай читателя в руки: что, мол, попался? И с тобой будет то же. Не давай им отдохнуть ни на минуту. Пиши так, чтобы он не видел выхода, а начнёшь выводить из лабиринта, делай это добросовестно, правдиво, убедительно. Хочешь оставить в тупике, разрисуй тупик вовсю, чтобы горло сжалось. И подай так, чтобы он видел, что сам виноват. Когда пишешь, не щади ни себя, (пусть думают, что про себя пишешь), ни читателя. Но не смотри на него сверху, а дай понять, что ты и сам был или есть таков.

Восьмое. Обдумай материал: что показать сначала, что после. Заранее выведи нужных в последствии лиц, покажи предметы, которые понадобятся в действии. Описываешь квартиру – составь её план, а то, смотри, запутаешься сам.

Девятое. Знай, что, собственно, хочешь сказать, что любишь, а что ненавидишь. Выноси в себе сюжет, сживись с ним. Тогда лишь приступай к способу изложения. Пиши так, чтобы было видно, что ты знаешь, свой предмет основательно. Пишешь о сапожнике, чтобы сразу было видно, что в сапожном деле ты не новичок. Ходи и смотри, вживайся, слушай, сам прими участие. Из головы никогда не пиши.

Десятое. Работай! Не жалей зачёркивать, потрудись «в поте лица». Болей своим писанием, беспощадно критикуй, не читай недоделанного друзьям, бойся их похвалы, не советуйся ни с кем. А, главное, работай, живя. Ты – репортёр жизни. Иди в похоронное бюро, поступи факельщиком, переживи с рыбаками шторм на оторвавшейся льдине, суйся решительно всюду, броди, побывай рыбой, женщиной, роди, если можешь, влезь в самую гущу жизни. Забудь на время себя. Брось квартиру, если она у тебя хороша, всё брось на любимое писательское дело… Кончил переживать сюжет, берись за перо, и тут опять не давай себе покоя, пока не добьёшься, чего надо. Добивайся упорно, беспощадно…»

Изложенные здесь принципы близки к высказываниям А.П.Чехова о литературе. И это не случайно. Куприн многому учился у своего великого предшественника, чеховские советы и указания использовал он в работе над такими произведениями, как «В цирке», «На покое» и другие.

Но учась у Чехова, Толстого, Горького, Куприн всегда оставался самим собой – художником со своим видением мира, со своей, только ему присущей, манерой письма, и это обеспечило ему почётное и своеобразное место в русской литературе ХХ века.

Список использованной литературы.

1. Учебник для 11 класса общеобразовательных учреждений. Часть I. Под редакцией Журавлёва.

2. Поток жизни (Заметки о прозе Куприна). К. Паустовский. А. И. Куприн. Собрание сочинений. Том первый. Гос. Издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Москва 1957.

3. www.slovesnik.ru/Tbooks/sm10

4. О. Михайлов. Вступительная статья к сочинениям в двух томах А. И. Куприна. Москва, художественная литература, 1981. Том первый.

5. Владислав Николаевич Афанасьев. Александр Иванович Куприн. Критико-биографический очерк. Издание второе, исправленное и дополненное. Издательство «Художественная литература», Москва 1972.

Поток жизни (заметки о прозе Куприна)

В 1921 году в одесских газетах появилось объявление о смерти никому не известного Арона Гольдштейна.

В те годы революции, голода и веселья никто бы не обратил внимания на это объявление, если бы внизу под фамилией Гольдштейн не было напечатано в скобках «Сашка Музыкант из „Гамбринуса“».

Я прочел это объявление и удивился. Значит, он действительно жил на свете, этот Сашка Музыкант, а не был только отдаленным прототипом для Куприна в его «Гамбринусе». Значит, все, о чем писал в этом рассказе Куприн, — подлинность.

В это трудно было поверить потому, что жизнь и искусство в нашем представлении никогда не сливались так неразрывно.

Оказалось, что Сашка Музыкант, давно ставший для нас легендой, литературным героем, жил в зимней обледенелой Одессе рядом с нами и умер где-то на мансарде старого одесского дома.

Хоронила Сашку Музыканта вся портовая и окраинная Одесса. Эти похороны были как бы концовкой купринского рассказа.

Колченогие лошади, часто останавливаясь, тащили черные дроги с гробом. Где достали этих одров, выживших в то голодное время, когда и людям нечего было есть, так и осталось тайной.

Правил этими конями высокий рыжий старик, должно быть какой-нибудь знаменитый биндюжник с Молдаванки. Рваная кепка была сдвинута у него на один глаз. Биндюжник курил махорку и равнодушно сплевывал, выражая полное презрение к жизни и к смерти. «Какая разница, когда на Привозе уже не увидишь буханки арнаутского хлеба и зажигалка стоит два миллиона!»

За гробом шла большая шумная толпа. Ковыляли старые тучные женщины, замотанные в теплые шали. По-короны были для них единственным местом, где можно поговорить не о ценах на подсолнечное масло и керосин, а о тщете существования и семейных бедах, — поговорить, как выражаются в Одессе, «за жизнь».

Женщин было немного. Я упоминаю их первыми потому, что, по галантным правилам одесского нищего люда, их пропустили вперед к самому гробу.

За женщинами шли в худых, подбитых ветром пальто музыканты — товарищи Сашки. Они держали под мышками инструменты. Когда процессия остановилась около входа в заколоченный «Гамбринус», они вытащили свои инструменты, и неожиданная печальная мелодия старинного романса полилась над толпой:

Не для меня придет весна.
Не для меня Буг разольется…

Скрипки пели так томительно, что люди в толпе начали сморкаться, кашлять и утирать слезы.

Когда музыканты кончили, кто-то крикнул сиплым голосом:

— А теперь давай Сашкину!

Музыканты переглянулись, ударили смычками, и над толпой понеслись игривые скачущие звуки:

Прощай, моя Одесса!
Прощай, мой Карантин!
Нас завтра угоняют
На остров Сахалин!

Куприн писал о посетителях «Гамбринуса», что все это были матросы, рыбаки, кочегары, портовые воры, машинисты, рабочие, лодочники, грузчики, водолазы, контрабандисты — люди молодые, здоровые, пропитанные крепким запахом моря и рыбы. Они-то и шли сейчас за гробом Сашки Музыканта. Но от прежней молодости и задора ничего уже не осталось. «Жизнь погнула!» — говорили старые морские люди. Что от нее сохранилось? Надсадный кашель, обкуренные седые усы да опухшие суставы на руках с узловатыми синими венами. Да и то сказать — жизнь не обдуришь? Жизнь надо выдюжить, как десятипудовый тюк — донести до трюма и скинуть. Вот и скинули, а отдохновения все равно нету, — не тот возраст! Вот и Сашка лежит в гробу белый, сухой, как та обезьянка.

Я слушал эти разговоры в толпе, но их горечь не доходила до меня. Я был тогда молод, революция гремела вокруг, события смывали друг друга с такой быстротой, что некогда было как следует в них разобраться.

Ко мне подошел репортер Ловенгард — седобородый нищий старик с большими детскими глазами.

Ловенгард, как шутили молодые непочтительные репортеры, картавил на все буквы, и потому его не всегда можно было сразу понять. К тому же Ловенгард любил говорить несколько выспренне.

— Я первый, — сказал он мне, — привел Александра Ивановича Куприна в «Гамбринус». Он сидел, курил, пил пиво и смеялся — и вдруг через год вышел этот рассказ! Я плакал над ним, молодой человек. Это — шедевр любви к людям, жемчужина среди житейского мусора.

Он был прав, Ловенгард. Я не знал, что он был знаком с Куприным, но с тех пор мне всегда казалось, что Куприн просто не успел написать о самом Ловенгарде.

Это был подлинный купринский персонаж. Единственной страстью этого одинокого старика был одесский порт. В редакциях газет ему предлагали любую выгодную работу, но он от всего упорно отказывался и оставлял за собой только порт.

С утра до вечера, в любое время года и в любую погоду, он медленно обходил все гавани и все причалы — неимоверно худой и торжественный, как Дон-Кихот, опираясь вместо рыцарского копья на толстую палку.

Он подымался на все пароходы и, как «капитан порта», в известном рассказе Грина, опрашивал моряков о подробностях рейса. Он в совершенстве говорил на нескольких языках, даже на новогреческом. С изысканной вежливостью он беседовал с капитанами и с отпетыми портовыми босяками и, разговаривая, снимал перед всеми старую шляпу.

В порту его прозвали «Летописцем». Несмотря на нелепость его старомодной фигуры среди буйного и ядовитого на язык населения гаваней, его никогда не трогали и не давали в обиду. Это был своего рода Сашка Музыкант для моряков.

Мне кажется, что Ловенгард очень просто, даже слишком просто сказал о том главном, что характерно для Куприна — о его любви к человеку и его человечности.

Любовь Куприна к человеку проступает ясным подтекстом почти во всех его повестях и рассказах, несмотря на разнообразие их тем и сюжетов. Она лежит в основе таких разных произведений, как «Олеся» и «Анафема», «Чудесный доктор» и «Листригоны».

Прямо, в открытую, Куприн говорит о любви к человеку не так уж часто. Но каждым своим рассказом он призывает к человечности.

Он повсюду искал ту силу, что могла бы поднять человека до состояния внутреннего совершенства и дать ему счастье. В поисках он шел по разным путям, часто заблуждался, но в конце концов пришел к единственно правильному решению, что только величайший гений социализма приведет к расцвету человечности в этом измученном противоречиями мире.

Он пришел к этому решению поздно, после трудной и сложной жизни, после дружбы и разрыва с Горьким, после своего противоречивого и не всегда ясного отношения к революционным событиям, после некоторой склонности к анархическому индивидуализму, — пришел уже в старости, больной и утомленный своим непрерывным писательским трудом. Тогда он вернулся из эмиграции на родину, в Россию, в Советский Союз, и этим поставил точку под всеми своими исканиями и. раздумьями.

Александр Иванович Куприн родился 8 сентября 1870 года в городке Наровчате Пензенской губернии

Городок этот стоял, по свидетельству Куприна, среди пыльной равнины и каждый год почти наполовину выгорал от пожаров Место было унылое и безводное

Долгое время Наровчат по своей полной ничтожности пребывал в качестве так называемого «заштатного города» В нем не было ничего примечательного, кроме ремесленников, делавших хорошие решета и бочки, и ржаных полей, подступавших вплотную к заставам Наровчата.

У городка этого по существу не было истории, как не было и своих летописцев. Да и в литературе Наровчат до революции ни разу не отмечался.

В общем, только два выдающихся литературных события были связаны с именем этого захолустного городка-рождение в нем Куприна и «Наровчатская хроника», книга Федина, тоже имевшего некоторое касательство к Наровчату (мать писателя была родом из этого городка).

Пензенская земля дала много незаурядных людей. Недаром Чехов в одном из своих писем пензяку Ладыжинскому шутливо воскликнул: «Viva la Penza! Да здравствует Пенза!»

В первом ряду этих замечательных пензяков был Куприн.

Отец Куприна — обнищавший дворянин — был мелким уездным письмоводителем.

Раннее его детство прошло в скучнейшем Наровчате, в обстановке мещанской и скудной, но Куприн никогда не проклинал этот город. Наоборот, он любил его, как любят, должно быть, заброшенного и некрасивого ребенка, и, будучи уже писателем, навещал его. Каким бы он ни был, этот безвестный Наровчат, но все же это была родина, своя земля. Она первая открыла ему свою нехитрую прелесть.

В любви к родным местам есть всегда доля необъяснимого или, вернее, необъясненного. Порой эта любовь ставит нас в тупик и удивляет, но, конечно, только в тех случаях, когда относится не к нашим родным местам.

Вот Наровчат! За что, кажется, можно полюбить этот плоский и пыльный городок?

Для того чтобы проникнуть в тайну этой любви, нужно пожить в нем, и тогда, возможно, и вам, приезжему человеку, приглядится и полюбится этот городок. Тогда исподволь начнет оживать скрытая в нем поэзия молчаливых полей, что простираются вокруг, поэзия закатов, мутных от пыли, поднятой стадами, резных наличников с облупившейся краской, могучих вязов со внезапно возникающим шумом тяжелой листвы, фикусов, выставленных под теплый дождь, веснушчатых детей и сухих вечеров, когда зарницы полыхают за оврагами, за полями и от них доходит запах прибитой дождем дорожной пыли.

Все эти разнообразные черты, где бы мы с ними ни встречались, одинаково близки и понятны нам, и из них-то и разрастается любовь к своей земле.

С самого раннего детства она завладела Куприным и преобразилась в дальнейшем в сильнейшую жадность к жизни. Это, пожалуй, было самым характерным свойством Куприна как писателя и человека. Не было ничего в реальной жизни своей страны, ни едино? мелочи, которая казалась бы ему безразличной.

Сам он сказал о себе словами Платонова в «Яме»:

«Я бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Черном — на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером — всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство… я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою, или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого я встречаю».

В этих словах — человеческий и писательский облик Куприна.

Для него характерна конкретность видения мира. Он говорит не вообще о махорке, а о махорке-серебрянке, и не вообще о рыбачьих промыслах на Черном море, а именно о Дубининских промыслах. И мы прекрасно понимаем, что Куприн может написать интереснейшие рассказы и об этой махорке и этих промыслах, и потому нам становится досадно, что он упомянул о них вскользь и не рассказал подробнее.

Есть наука или, вернее, свод знаний, которая носит скучное название «товароведение». Она подробно рассказывает о всех так называемых товарах, хотя бы, к примеру, о той же махорке, о всех ее сортах и качествах, о том, как ее выращивают и приготовляют, о том, чем и почему «кременчугская крошка» лучше «нежинских корешков». Учебник товароведения можно читать как увлекательную повесть.

Можно представить себе такой же свод знаний о жизни, своего рода энциклопедию жизневеденья. В этой области Куприн был замечательным знатоком, великим жизневедом. Все окружающее, в особенности человеческий быт, обиход, служило для него вернейшим показателем внутренней человеческой жизнь и ее сложнейших психических состояний.

Но дело не только в знании людей. Куприн поистине поражает нас своими познаниями в любой области жизни.

Познания эти особенно ценны потому, что все они — следствие житейских наблюдений. Все пережито, все увидено воочию, все услышано самим писателем. Это сообщает прозе Куприна неувядаемую свежесть и богатство.

Можно открывать наугад том за томом сочинения Куприна и в каждом рассказе находить россыпи глубоких и разносторонних знаний.

Например, в великолепном рассказе «Анафема» Куприн показал себя блестящим знатоком церковной службы с ее «крюковскими» распевами, требниками, чином анафемствования, канонами. В «Поединке» и в цикле военных рассказов Куприн — непревзойденный знаток армейской службы и армейских нравов.

Обо всем он пишет, как знаток, — о цирке, актерской работе, охоте, рысистых бегах и нравах животных.

Куприн читается легко. Таково общее мнение. И это верно. Но для того чтобы погрузиться в тот житейский материал, какой «подымает» Куприн, чтобы оценить всю обширность купринских познаний в науке жизневедения, надо читать его книги медленно, надо запоминать множество точных и метких черт жизни, схваченных острым глазом писателя и целиком перенесенных им из жизни на страницы книг, где с. ни продолжают жить, как и в действительности. Так пересаживают растения с комом плодородной земли, чтобы они не завяли.

Одним из первых выражений купринского «жизневедения» была его маленькая книга «Киевские типы», Она похожа на блестяще выполненный молодым писателем литературный этюд.

Это — галерея киевских обывателей (в Киеве обывательщина носила своеобразный, несколько западный характер) и темных пронырливых людей — от студентов-«белоподкладочников» до шулеров.

Нужно было обладать превосходной проницательностью, чтобы так безошибочно вникнуть в душевный — мир разнообразнейших людей, как это сделал Куприн в своих «Киевских типах».

Я не буду подробно рассказывать здесь биографию Куприна. Вся его жизнь — в его повестях и рассказах. Полнее, чем сам Куприн, никто об этом, конечно, не скажет. К тому же Куприн писал, что «лишнее для читателя путаться в мелочах жизни писателей, ибо это любопытство вредно, мелочно и пошло». Поэтому я ограничусь лишь самыми важными событиями из его жизни.

Отец умер рано. С тех пор у мальчика началась сиротская жизнь с беспомощной матерью, жизнь без маленьких радостей, но с большими обидами и нуждой. С необыкновенной едкостью и горечью Куприн рассказал об этой сиротской жизни в рассказе «Река жизни»:

«Моя мать… рано овдовела, и мои первые детские впечатления неразрывны со скитанием по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, мелкими, но нестерпимыми обидами, угодливостью, слезливыми, жалкими гримасами, с этими подлыми мучительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку… Меня заставляли целовать ручки у благодетелей, — у мужчин и у женщин. Мать уверяла, что я не люблю того-то и того-то лакомого блюда, лгала, что у меня золотуха, потому что знала, что от этого хозяйским детям останется больше и что хозяевам это будет приятно. Прислуга втихомолку издевалась над нами: дразнила меня горбатым, потому что я в детстве держался сутуловато, а мою мать называли при мне приживалкой и салопницей… Я ненавидел этих благодетелей, глядевших на меня, как на неодушевленный предмет, сонно, лениво, и снисходительно совавших мне руку в рот для поцелуя, и я ненавидел и боялся их, как теперь ненавижу и боюсь всех определенных, самодовольных, шаблонных, трезвых людей, знающих все наперед».

Мать Куприна устроилась во вдовий дом в Москве на Кудринской площади. Мальчик первое время жил там вместе с матерью, потом его перевели в сиротский пансион.

В нашей дореволюционной литературе мало писали о «богоугодных заведениях» — о сиротских и вдовьих домах и убежищах для престарелых. Унижение человека было доведено в этих заведениях до степени искусства. Нужно было впасть в полное отчаяние, чтобы добиваться приема в эти дома, откуда не было другого выхода, кроме как в больницу или на кладбище.

Куприн с необыкновенной точностью описал жизнь этих заведений в рассказах «Беглецы», «Святая ложь», «На покое». Он, пожалуй, первый из наших писателей безбоязненно прикоснулся к теме людей, вышвырнутых за ненадобностью из жизни. Он писал об этом с какой-то пронзительной жалостью.

Но у Куприна было доброе сердце. Иногда он сам не выдерживал беспросветного горя, о котором писал, и старался смягчить судьбу своих персонажей по своей писательской воле. Но это плохо ему удавалось и воспринималось читателями, да, очевидно, и самим автором, как беспомощное утешение или как вынужденная концовка святочного рассказа.

После сиротского периода в жизни Куприна начался второй период — военный. Он тянулся очень долго — четырнадцать лет.

Мальчика удалось устроить в кадетский корпус. В те времена для детей обнищавших чиновников и дворян кадетский корпус был единственной возможностью получить кое-какое образование, — обучение в корпусе было бесплатное, и кадеты жили, как говорилось, «на всем готовом».

Из корпуса Куприн перешел в Александровское. юнкерское училище в Москве. Оттуда он был выпущен подпоручиком и направлен «для несения строевой службы» в 46-й пехотный Днепровский полк. Полк стоял в захолустных городках Подольской губернии — Проскурове и Волочиске.

Очень лаконично Куприн описал эти заброшенные города в своих военных рассказах.

В этих рассказах впервые проявилась редкая особенность купринского таланта (таланта «чрезвычайного», как говорил о нем Бунин) — его способность быстро и крепко вживаться в любую обстановку, в любой уклад жизни, в любой пейзаж. О чем бы Куприн ни писал, он с первых же слов захватывал читателя полной достоверностью своей прозы.

Писал ли он об Одессе, Западном крае, Киеве, лесах и посадах Рязанского края, Балаклаве, Донецком бассейне, Полесье, Москве, о деревнях и железнодорожных полустанках — всегда он наполнял свои рассказы остро подмеченными чертами, которые тотчас же переносили нас, читателей, в эти места, делали нас обитателями их и очевидцами местных событий.

Эта способность Куприна — все от того же жизнелюбия, постоянной заинтересованности всеми проявлениями действительности, от жажды все знать, все видеть и все понять.

Куприн прослужил в полку всего четыре года. Но этого времени ему вполне хватило, чтобы досконально изучить армейскую жизнь и написать через несколько лет одно из самых замечательных и беспощадных произведений русской литературы — повесть «Поединок».

«Поединок» вышел в мае 1905 года в 6-м сборнике «Знания».

Появление этой книги было тяжелейшей пощечиной политическому строю царской России. Успех «Поединка» был поистине неслыханным и небывалым.

Я был в то время мальчишкой, мне исполнилось только тринадцать лет, но я помню и то грозное время и то впечатление, какое произвела новая книга Куприна.

Война в Маньчжурии приближалась к своему розовому и позорному концу. Солдаты гибли тысячами в гаоляновых полях из-за бездарности и вопиющей глупости генералов. Болтливого Куропаткина сменил выживший из ума маньяк генерал Линевич. Тыл воровал и пьянствовал. Армия не умела даже отступать. Страна волновалась.

И как последний ошеломляющий удар пришла весть, о полном, почти неправдоподобном разгроме всего нашего флота при Цусиме.

Я видел первые рабочие и студенческие демонстрации после Цусимского разгрома. Даже шарманщики пели по дворам новую песню:

Довольно! Довольно! Герои Цусимы,
Вы жертвой последней легли.
Она уже близко, она у порога,
Свобода родимой земли!

И в это время вышел «Поединок».

Все искали причин маньчжурского поражения Куприн в «Поединке» сказал свое слово об этих при чинах с такой неопровержимостью, что даже сторонники царского строя были растеряны.

Нельзя было спорить с очевидностью А этой очевидностью был «Поединок» — повесть и вместе с тем документ о тупой и сгнившей до сердцевины офицерской касте, об армии, державшейся только на страхе и унижении солдат, об армии, как бы нарочно создан ной для неизбежного и постыдного разгрома в первых же боях.

Волна гнева прокатилась по стране. Даже лучшая часть офицерства приветствовала Куприна и посылала ему благодарственные телеграммы. Но большинство офицеров — типичных героев из «Поединка» — было возмущено и озлоблено.

В то время я — киевский гимназист — жил вне семьи и снимал комнату в тесной дешевой квартире пехотного поручика Ромуальда Козловского в Диком переулке. Поручик жил с матерью — подслеповатой и незлобивой старушкой.

Когда я прочел «Поединок», то мне казалось, что в этой книге не хватает Ромуальда Козловского. Чванный этот офицер, несмотря на то, что отец его был полотером, очень кичился своим шляхетством и был налит до краев глуповатым гонором. Он был задирист и взвинчен постоянным ожиданием столкновений с непочтительными «шпаками». Он даже ждал этих столкновений и набивался на них, чтобы потом защищать свою шляхетскую честь и честь своего пехотного мундира.

Из-за своего маленького роста он носил сапоги на высоченных каблуках, корсет и все время вытягивался, как петух перед тем, как загорланить на мусор ной куче.

По утрам он пил на кухне ячменный кофе, сидя в подусниках и голубых кальсонах. От него несло бриллиантином и крепкими дешевыми духами. Пан Ромуальд душился яростно, чтобы перебить кислый запах каких-то лекарств, которыми он безуспешно лечился от сифилиса. Этот тошнотворный запах сочился из его комнаты и наполнял всю квартиру.

Поручик считал себя сердцеедом, неутомимым в любви. Говорили, что он бил солдат. Изредка он бренчал на гитаре и пел шансонетку.

Ваша ножка
Толста немножко,
Но обожаю
Ее лобзать!

С матерью он был груб. Она боялась его. Я же поручика ненавидел.

Однажды пан Ромуальд вошел в кухню, где мы со старушкой Козловской пили кофе «Гималайское жито». Он брезгливо нес двумя пальцами неизвестную книгу и бросил ее в мусорное ведро.

— Сожгите это! — сказал он своей мамаше — Сожгите в грубке эту гадость, где какой-то штафирка позволил себе оплевать наше русское офицерство. Если бы он мне попался, я бы показал ему кузькину мать, клянусь честью. Он бы у меня потанцевал!

Этой книгой был «Поединок».

Сейчас я ловлю себя на том, что уже второй раз вспоминаю людей, которые могли бы участвовать в рассказах Куприна. Мне кажется, что это совсем не случайно и только доказывает необыкновенную типичность его персонажей для своего времени, кажущегося нам очень далеким.

Сила «Поединка» в превосходном знании армейской среды и в точности ее изображения. Портретная галерея офицеров в «Поединке» вызывает и стыд за человека и спасительный гнев.

Шкала унижения в армии шла по нисходящей линии генерал грубо и пренебрежительно обращался с командиром полка, командир в свою очередь «цукал», как тогда говорили, офицеров, а офицеры — солдат. Всю злобу мелких неудачников, всю житейскую муть, жгущую сердце, офицеры срывали на солдатах. Почти все офицеры в «Поединке» — это скопище ничтожеств, тупиц, пьяниц, трусливых карьеристов и невежд, для которых Пушкин был только «какой-то там шпак».

Они начисто оторваны от народа. Они варятся в грязноватом и нудном быту. Их сознательно превратили в касту с ее спесью, с ее ни на чем не основанном представлении о своей исключительной роли в жизни страны, о «чести мундира».

Лучше всего об этом сказал Куприн словами одного из героев «Поединка», талантливого и спившегося офицера, доморощенного ницшеанца Назанского:

«Подумайте вы о нас, несчастных армеутах, об армейской пехоте, об этом главном ядре славного и храброго русского войска. Ведь все это заваль, рвань, отбросы… убоявшиеся премудрости гимназисты, реалисты, даже неокончившие семинаристы. Я вам приведу в пример наш полк. Кто у нас служит хорошо и долго? Бедняки, обремененные семьями, нищие, готовые на всякую уступку, на всякую жестокость, даже на убийство, на воровство солдатских копеек, и все это из-за своего горшка щей. Ему приказывают: „Стреляй!“, и он стреляет, — кого, за что? Может быть, понапрасну? Ему все равно, он не рассуждает. Он знает, что дома пищат его замурзанные, рахитические дети, и он бессмысленно, как дятел, выпуча глаза, долбит одно слово: „Присяга!“ Все, что есть талантливого, способного, — спивается. У нас семьдесят пять процентов офицерского состава больны сифилисом.

…Если рабство длилось века, то распадение его будет ужасно. Чем громаднее было насилие, тем кровавее будет расправа. И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас (офицеров. — К. П.)… станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться солдаты. И это будет не за то, что мы били в кровь людей, лишенных возможности защищаться, и не за то, что нам, во имя чести мундира, проходило безнаказанным оскорбление женщин, и не за то, что мы, опьянев, рубили в кабаках в окрошку всякого встречного и поперечного. Конечно, и за то и за это, но есть у нас более страшная и уже теперь непоправимая вина. Это то, что мы — слепы и глухи ко всему. Давно уже где-то вдали от наших грязных, вонючих стоянок совершается огромная, новая, светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди, загораются в умах пламенные свободные мысли… А мы, надувшись, как индейские петухи, только хлопаем глазами и надменно болбочем: „Что? Где? Молчать! Бунт! Застрелю!“ И вот этого-то индюшечьего презрения к свободе человеческого духа нам не простят — во веки веков!»

О сирой солдатской доле Куприн говорит с такой же жестокой силой, как и об офицерстве.

Мучительная сцена разговора Ромашова с замордованным, обезумевшим от побоев солдатом Хлебниковым, пытавшимся броситься под поезд, принадлежит к одной из лучших сцен в русской литературе. Ее невозможно читать без глубокой внутренней дрожи.

В том же ряду, как и «Поединок», стоят военные рассказы Куприна: «Ночная смена», «Поход» и «Дознание».

Значительно позднее «Поединка» Куприн написал превосходный и отточенный рассказ о японском шпионе — «Штабс-капитан Рыбников».

В рассказе великолепно выписан японский шпион, в какой-то мере напоминающий гоголевского капитана Копейкина. Это был, пишет Куприн, «настоящий тип госпитальной военно-канцелярской или интендантской крысы». Шпион долго и безнаказанно работал только из-за разгильдяйства властей и благодушия и непомерной лени русских интеллигентов.

«Поединок» стал одной из революционных вех в России. Недаром, когда Куприн читал «Поединок» в Севастополе, к нему подошел лейтенант Шмидт и крепко пожал ему руку. Это было незадолго до восстания на «Очакове».

После «Поединка» слава Куприна приобрела не только всероссийский, но и мировой характер. Но Куприн не только не обольщался ею, но даже тяготился.

Свою славу Куприн, по свидетельству Бунина, «нес … так, как будто ровно ничего не случилось в его жизни; казалось, что он не придает ей ни малейшего значения, ни в грош не ставит ее».

Куприн часто говорил, что писателем он стал случайно и потому собственная слава его удивляет.

В 1894 году Куприн вышел в отставку из армии и поселился в Киеве.

Сначала он бедствовал, но вскоре начал работать в киевских газетах фельетонистом и писать, как он говорил, «рассказишки».

До этого Куприн писал очень мало. Еще юнкером в 1889 году он напечатал свой первый, рассказ «Последний дебют» в московском юмористическом журнале «Русский сатирический листок». В кадетском корпусе Куприн написал несколько стихотворений с революционной, но несколько приподнятой и по-детски наивной окраской.

Свои рассказы Куприн писал легко, не задумываясь, брал талантом, но прекрасно понимал, что на одном таланте без большого жизненного материала долго не продержишься. В одном из своих писем он писал о том, что, когда он вышел из полка, «самое тяжелое было то, что у меня не было никаких знаний — ни научных, ни житейских. С ненасытимой и до сей поры жадностью я накинулся на жизнь и на книги».

Надо было уходить в жизнь, и Куприн, не задумываясь, бросился в нее. Он изъездил всю Россию, меняя одну профессию за другой. Он изучил страну и знал ее во всех ее качествах, любил жить одной жизнью с простыми людьми, выспрашивать их, следить за ними, запоминать их язык, их говор.

И так постепенно, из года в год, Куприн стал таким же бывалым человеком, как Горький, с которым он потом подружился, как Лесков, — стал знатоком своего народа и его описателем. Поэтому он никогда не чувствовал недостатка материала. Все занимало его, и обо всем он рассказывал живо, со вкусом, ни на минуту не сомневаясь в том, что это интересно и всем окружающим.

В этом широком погружении в жизнь страны вырабатывалась зрелость писателя. В этом отношении интересно сравнить рассказы «Киевские типы» с рассказом «Река жизни».

Все эти рассказы связаны с жизнью Куприна в Киеве. Материал их одинаков, но после фельетонных, хотя и несомненно талантливых, «Киевских типов» рассказ «Река жизни» по своей силе является классическим.

Мне пришлось еще юношей жить в таких же киевских номерах, как купринская «Сербия», и каждый раз, когда я перечитываю этот рассказ, он меня поражает своей типичностью. В «Сербии» я не жил. Но жил в номерах «Прогресс». Там все было совершенно таким же, как и в описанной Куприным «Сербии», — и вся обстановка, и хозяйка, и ее любовник-управитель, и вся коллекция отталкивающих и подозрительных жильцов.

Тогда, между прочим, я впервые и единственный раз видел Куприна. Он выступал в помещении киевского цирка с чтением своих рассказов. Читал он превосходно. Меня поразила внешность Куприна. До этого я видел его фотографии, и он казался мне похожим на хорошего русского прасола. У него было широкое простонародное лицо чуть монгольского типа.

В цирке же я увидел крепкого, немного кряжистого человека с явными чертами внутреннего и внешнего изящества — вплоть до красной гвоздики в петлице пиджака

В 1896 году Куприн работал в кузнечном цехе одного из металлургических заводов Донбасса. Вскоре после этого он написал повесть «Молох».

В те годы донецкие земли быстро теряли патриархальный характер чеховской «Степи». Мутные дымызаводов залегли над степными горизонтами. Степная поэзия «Слова о полку Игореве» ушла в невозвратимое прошлое. А. Блок писал об этом:

Нет, не видно там княжьего стяга,
Не шеломами черпают Дон,
И прекрасная внучка варяга
Не клянет половецкий полон…
Нет, не вьются там по ветру чубы,
Не пестреют в степях бунчуки…
Там чернеют фабричные трубы,
Там заводские стонут гудки.
Путь степной — без конца, без исхода,
Степь да ветер, да ветер — и вдруг
Многоярусный корпус завода,
Города из рабочих лачуг…

Донецкий бассейн охватила золотая каменноугольная лихорадка. Угленосные участки раскупались за бешеные деньги. Создавались акционерные компании, строились шахты и заводы. Шло жестокое соревнование между русскими промышленниками и иностранцами. Иностранцы почти всегда побеждали. У них была старая сноровка, а русские толстосумы, недавние купцы и подрядчики, пока что примеривались и приспосабливались и знали только один способ выколачивать прибыли — выжимать все до конца из людей, земли и машин.

Перечитывая Куприна, я с удивлением заметил, что в своих жизненных скитаниях я как бы шел по его следам. Западный край, Киев, Одесса, Донбасс, Балаклава, Мещерские леса `под Рязанью — все это прошло через жизнь почти в той же последовательности, как и в жизни Куприна. Разница была только во времени, и то небольшая, не больше двадцати лет.

Я застал жизнь такой же, какой она была при Куприне, и потому могу с некоторым правом свидетельствовать о необыкновенной свежести его характеристик людей и событий, всего его художественного письма.

Куприн был на Юзовском заводе в 1896 году. Мне привелось работать там в 1916 году-ровно через двадцать лет, но я застал еще в Донбассе всю обстановку купринского «Молоха». Я помню те же рабочие поселки. Нахаловки и Шанхай, из землянок и лачуг, беспросветную работу и нужду шахтеров, воскресные побоища с казаками, уныние, гарь, брезгливых и высокомерных инженеров и «молохов» — владельцев акционерных компаний, промышленных сатрапов, перед которыми заискивали министры.

Ни в одной своей вещи Куприн не выразил с такой силой, как в «Молохе», свою ненависть к капитализму и его разнузданным представителям, свое осуждение прекраснодушных и мягкотелых интеллигентов, в решительную минуту впадающих в истерию, и свое сочувствие рабочим, обреченным на голод и нищету.

Очень резко, густо выписан в повести делец и промышленник Квашнин — «молох», «мешок, набитый золотом». Временами Куприн придает Квашнину даже несколько гротескные черты.

Часть современных Куприну критиков, так называемых «литературных чистоплюев», обвиняла писателя, особенно в связи с «Молохом», в том, что он не окончил «литературную консерваторию» и допускает в своих вещах языковые и стилистические небрежности.

Обвинение это объясняется тем, что Куприн стремится сказать все, что он хотел, «по свежему следу», не откладывая работу и не вынашивая ее годами. Ему было важно заразить людей своим состоянием, своими мыслями, гневом или радостью, своей заветной мечтой, и для этого он не искал особых слов и особых эпитетов.

Куприн любил и превосходно знал русский язык, но никогда не делал из него раз навсегда установленного литературного канона.

Временами его язык приближается к разговорному, к языку устного рассказчика, и в этом отношении он несколько родствен языку Толстого. Вместе с тем Куприн всегда восхищался языком Чехова — «благоуханным, тонким и солнечным». Эта солнечность языка, его свет, его сила, его свежие краски были присущи и купринскому языку.

Куприн с удивительным чувством меры и умением пользовался родственными русскому языками (в частности, украинским) и местными диалектами. Особенно хороши его полесские рассказы, где диалект полещуков придает локальную прелесть всему произведению.

Помимо этого, Куприн хорошо знал жаргоны русского языка, вплоть до «блатного» языка и жаргона проституток, до речи обывателя и полуинтеллигента. Это качество придает его рассказам острую типичность. Куприн свободно владел способностью характеристики не только отдельных людей, но и больших прослоек русского общества при помощи их языковых особенностей, при помощи диалога.

Примеров можно привести много, но достаточно хотя бы двух — манеры говорить инженера Боброва из «Молоха» и студента из рассказа «Река жизни».

Ничто так не разоблачает внутреннюю несостоятельность этих «интеллигентов», как их язык — приподнятый, временами даже ходульный, книжный, многословный, «прекраснодушный», но лишенный твердости и силы.

По размаху своего таланта, по своему живому языку Куприн окончил не только «литературную консерваторию», но и несколько литературных академий.

Еще будучи офицером, Куприн ездил в Петербург держать экзамен в Академию генерального штаба. Экзамена он не выдержал, но поездка помогла ему установить связь с журналом «Русское богатство» и несколькими писателями.

С тех пор, несмотря на беспрерывные скитания иногда по самым забытым и глухим углам страны, Куприн не прерывал эти связи. Он познакомился с Чеховым, часто бывал у него в Ялте на Аутке и сдружился там с Буниным, Горьким, Федоровым, писателем-доктором Елпатьевским и со всем чеховским окружением.

Среди писателей он выделялся своей непосредственностью, простотой и образом жизни, далеким от обычного писательского существования. Дружа с писателями, Куприн никогда не изменял своим старым друзьям из рабочих, рыбаков, крестьян и матросов, из простонародья и ради общения с ними легко мог поступиться обществом литераторов.

В нем не было тщеславия. Он никогда не говорил о себе как о писателе, — возможно, что он просто забывал об этом. Но он никогда не упускал случая помочь начинающему писателю, особенно если он происходил из милой его сердцу простонародной среды.

Писатель Н. Никандров рассказывал мне, как Куприн упорно тащил и жестоко заставлял его, Никандрова, работать, чтобы «сколотить из него настоящего писателя».

История эта вообще интересна для характеристики того времени.

В 1905 году Никандров — бывший черноморский рыбак — сидел в севастопольской тюрьме за принадлежность к организации эсеров.

Севастопольская тюрьма была расположена вблизи Базарной площади, в месте довольно оживленном. Было лето. Стояла жара, и потому окна в камерах были открыты.

Никандрову — человеку необыкновенно жизнерадостному и большому говоруну — было скучно сидеть без дела, и он придумывал себе развлечения. Стоя у окна, он следил за пешеходами, шедшими на базар, главным образом за крикливыми южными хозяйками. Как только хозяйки, встретившись, останавливались и заводили разговор, Никандров начинал вслух сочинять этот разговор — смехотворный и необыкновенно сочный. Никандров хорошо знал быт и нравы южан.

Вся тюрьма слушала Никандрова у открытых окон и награждала его рассказы хохотом и аплодисментами.

Однажды Никандров получил через уголовного, прибиравшего камеры, записку. В ней было сказано, что если Никандров набросает на бумаге свои устные рассказы и передаст их автору этой записки, то рассказы можно будет напечатать в севастопольской газете и даже получить за них гонорар. Под запиской стояла незнакомая Никандрову подпись — Гриневский. Это был А. С. Грин.

Никандров набросал свои озорные рассказы, переслал их Грину, и вскоре рассказы действительно были напечатаны.

После освобождения из тюрьмы Никандров зашел в редакцию севастопольской газеты. Там на его имя лежало письмо из Балаклавы от Куприна. Куприн с восхищением отзывался о рассказах Никандрова и приглашал неизвестного автора к себе.

Никандров поехал к Куприну в Балаклаву, они быстро сдружились, и Куприн просто заставлял Никандрова писать и долго и терпеливо учил его основам писательского мастерства.

В Балаклаве Куприн написал один из самых обаятельных своих рассказов «Листригоны».

Я уже говорил о том, что почти все вещи Куприна автобиографичны. Все мечтатели и все влюбленные в жизнь в его рассказах — это он сам, Куприн, цельный и непосредственный человек, не знающий ни рисовки, ни позы, ни резонерства. Поэтому его неудержимо тянуло к таким же простым и ярким людям, каким он был сам

Таковы были балаклавские греки — «листригоны».

Вообще «Листригоны» занимают по своей поэтичности, свободе повествования и вместе с тем по живописной конкретности людей, обстановки и пейзажа особое место в творчестве Куприна.

«Листригоны» — удивительная по простоте и прелести поэма русской прозы. Каждая черта, каждая деталь вызывают улыбку, — настолько все ощутимо верно и просто.

Двумя-тремя лаконичными фразами Куприн дает тонкое, эмоциональное, если можно так выразиться, представление о Балаклаве.

Вот, например, одна из таких фраз:

«Нигде во всей России — а я порядочно ее изъездил по всем направлениям, — нигде я не слушал такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в Балаклаве. Выходишь на балкон — и весь поглощаешься мраком и молчанием. Черное небо, черная вода в заливе, черные горы. Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая».

Куприн недаром жил в Балаклаве. Нет, по-моему, лучшего места (конечно, зимой, когда Балаклава пустеет) для писательской работы.

Что-то гриновское есть в этом городке, в его греческих домах с пустыми нишами для статуй, в тончайших голубых сетях, разостланных прямо на набережной, в его уютных лесенках, в закоулках и переходах, в его тишине, в близости открытого моря Гул шторма слышен рядом, за мысом, тогда как в Балаклавской бухте вода, налитая вровень со старыми набережными, стоит неподвижно и ветер даже не шелестит в сухой листве акаций.

Но самыми поразительными, действительно магическими и необыкновенными являются балаклавские ночи, когда свет единственного в городе фонаря тонет во мраке и так хорошо думать, сидя на балконе, в кромешной темноте и чувствовать беспредельный покой и какую-то, я бы сказал, тишину сердца В этой тишине должны рождаться удивительные мысли и такие удивительные книги, как «Листригоны».

У Куприна есть цикл рассказов «Лесная глушь», «Болото», «На глухарей». Их объединяет место действия — леса, но по своему содержанию они очень различны.

Благоговейная и спокойная любовь Куприна к природе очень заразительна, и в этом тоже чувствуется сила его таланта.

О природе, о лесах, о какой-нибудь хибарке смолокуров Полесья Куприн рассказывает так, что тоска начинает грызть сердце, — тоска от того, что ты сейчас не там, не в этих местах, тоска от страстного желания немедленно увидеть их во всей девственной суровости и красоте.

Одно время Куприн жил в Мещерских лесах у мужа сестры, лесничего в Криушах. Действие рассказа «Болото» происходит в Мещере.

Память о зяте Куприна и о нем самом еще жива среди старых мещерских лесников и объездчиков. Они даже показывают место, где стояла сторожка лесника Степана, описанного Куприным в «Болоте», — безответного, тихого человека, умершего, как и вся его семья, от малярии.

Сторожка стояла на Боровом Мху, на обширном болоте. Такие болота в Рязанской области зовут мшарами. Сейчас Боровой Мох почти осушен и лесники на нем уже не живут. Лесные сторожки-кордоны вынесены из болот на так называемые «острова», на песчаные бугры среди сосновых лесов.

На буграх сухо и тепло, но жить там летом — тоже адовая мука. Комара столько, что семьи лесников по неделям не выходят из избы и сидят в едком дыму от дымокуров. Спят только под марлевыми пологами. К осени комар исчезает, и потому осень — самое благословенное время для лесных жителей. Воздух свеж и чист, и последняя легкая теплота еще прогревает сосновые чащи.

О великой силе комаров можно судить хотя бы по тому, что листва ольхи по берегам озер и на болотах днем кажется серой, а не зеленой, от плотного слоя комаров, сидящих на деревьях. А по вечерам все болота зудят тонким и, кажется, всемирным комариным писком.

Мне случилось ночевать на мшарах. Ни костер, ни толстая подстилка из сосновых веток не спасали от резкого водянистого холода, что сочился снизу, из самых недр земли. А туманы были такие, что никак не могли разгореться костры.

Все сказанное выше — только внешняя обстановка рассказа «Болото». Рассказ этот с потрясающей силой обличает идиотизм деревенской жизни и тупую, поистине рабскую покорность человека перед недоброй силой тогдашнего общественного строя. Вся беспомощность лесника Степана, вся его безответная философия сводится к словам: «Не мы, так другие».

Есть у Куприна одна заветная тема. Он прикасается к ней целомудренно, благоговейно и нервно. Да иначе к ней и нельзя прикасаться. Это — тема любви.

Иногда кажется, что о любви в мировой литературе сказано все. Что можно сказать о любви после «Тристана и Изольды», после сонетов Петрарки и история Манон Леско, после пушкинского «Для берегов отчизны дальней», лермонтовского — «Не смейся над моей пророческой тоскою», после «Анны Карениной» и чеховской «Дамы с собачкой».

Но у любви тысячи аспектов, и в каждом из них — свой свет, своя печаль, свое счастье и свое благоухание.

Один из самых благоуханных и томительных рассказов о любви — и самых печальных-это купринский «Гранатовый браслет».

Куприн плакал над рукописью «Гранатового браслета», плакал скупыми и облегчающими слезами. К сожалению, писатели не так часто плачут и хохочут над своими рукописями. Я говорю к сожалению, потому, что и эти слезы и этот смех говорят о глубокой жизненности того, что писатель создал, иной раз сам не понимая до конца силы своего перевоплощения и своего таланта.

Куприн говорил о «Гранатовом браслете», что ничего более целомудренного он еще не писал.

Это верно. У Куприна есть много тонких и превосходных рассказов о любви, об ожидании любви, о трагических ее исходах, об ее поэзии, тоске и вечной юности. Куприн всегда и всюду благословлял любовь. Он посылал «великое благословение всему: земле, водам, деревьям, цветам, небесам, запахам, людям, зверям и вечной благости и вечной красоте, заключенной в женщине».

Характерно, что великая любовь поражает самого обыкновенного человека — гнущего спину за канцелярским столом чиновника контрольной палаты Желткова.

Невозможно без тяжелого душевного волнения читать конец рассказа с его изумительно найденным рефреном: «Да святится имя твое!»

Особую силу «Гранатовому браслету» придает то, что в нем любовь существует как нежданный подарок — поэтический и озаряющий жизнь — среди обыденщины, среди трезвой реальности и устоявшегося быта.

Все персонажи «Гранатового браслета» действительно существовали. Куприн сам писал об этом в одном из своих писем: «Это — помнишь? — печальная история маленького телеграфного чиновника П. П. Жолтикова, который был так безнадежно, трогательно и самоотверженно влюблен в жену Любимова».

Я упоминаю об этом исключительно для того, чтобы подчеркнуть безусловную подлинность многих вещей Куприна. Куприн не извлекал свои рассказы из мира вымысла и поэзии. Наоборот, он открывал в реальности поэтические пласты настолько глубокие и чистые, что они производили впечатление свободного вымысла.

У меня нет возможности рассказать обо всех достоинствах «Гранатового браслета», но об одном нельзя не сказать, — о безошибочном вкусе Куприна, включившего рассказ о трагической и единственной любви в обстановку южной приморской осени.

Трудно сказать почему, но блистательный и прощальный ущерб природы, прозрачные дни, безмолвное море, сухие стебли кукурузы, пустота оставленных на зиму дач, травянистый запах последних цветов — все это сообщает особую горечь и силу повествованию.

Куприн с восторгом принял февральскую революцию, но по отношению к Октябрьской революции он занял противоречивую позицию. Он гневно восставал против врагов Октябрьской революции и вместе с тем сомневался в ее успехе и в ее подлинно народной сущности.

В этом состоянии растерянности Куприн эмигрировал в 1919 году во Францию.

Поступок этот был не органичен для него, был случаен. За границей он тяжело тосковал по России, почти бросил писать и, наконец, весной 1937 года вернулся в родную Москву.

«Даже цветы на родине пахнут по-иному», — написал он перед самой смертью, и в этих словах выразилась вся его глубочайшая любовь к своей стране.

Мы должны быть благодарны Куприну за все — за его глубокую человечность, за его тончайший талант, за любовь к своей стране, за непоколебимую веру в счастье своего народа и, наконец, за никогда не умиравшую в нем способность загораться от самого незначительного соприкосновения с поэзией и свободно и легко писать об этом.

Примечания

Написана весной 1957 г. в Дубултах под г. Ригой, опубликована впервые в качестве вступительной статьи в I томе собр. соч. А. И. Куприна, Гослитиздат, 1957 г.

««Однородные члены предложения» 4 класс» - Однородные члены предложения. Члены предложения. Союз. Осень. Дождик. Знаки препинания. Обобщение знаний об однородных членах предложения. Монетки. Очей очарованье. Падают с ветки разноцветные монетки. Признаки однородных членов предложения. Унылая пора. Ловушка. Работа по учебнику.

«Члены предложения вопросы» - Значит, скоро Новый год Обязательно придет. У Деда Мороза в мешке лежат (что?)… ЗАГАДКА Наступили холода. Перестал медведь реветь: В спячку впал в бору медведь. Какие птицы остаются зимовать? Разве можно забывать: Улететь могли, А остались зимовать Заодно с людьми. Понравилось ли вам стихотворение? У зелёной ели ветки поседели, Значит, на дворе зима: вьюги да метели.

«Однородные члены предложения, соединенные союзами» - Знаете ли вы осенние месяцы. Фонетический (звукобуквенный) анализ слова. Патруль насекомых. День пригреет – возле дома пахнет позднею травой. Унылая пора, очей очарованье. День пригреет. Однородные члены предложения с союзами. О каких корабликах идёт речь. Спишите стихотворение Исаковского, вставляя пропущенные буквы.

«Обобщающее слово» - В гавани огни фонарей столпились в группу и видны были стволы мачт. Ни музы, ни труды, ни радости досуга – ничто не заменит единственного друга. Знаки препинания. Расставить знаки препинания. В степи, за рекой, за дорогой: везде было пусто. Повторение изученного. А вокруг был дым и бой и смерть. Обобщающее слово при однородных членах предложения.

«Однородные члены 8 класс» - 3. При однородных членах предложения с обобщающими словами ставится двоеточие или тире. Старые фруктовые деревья: яблони, груши, сливы – росли прямо перед домом. Соединительные: и, да(=и), ни-ни, не только – но и, как – так и. Противительные: а, но, да(=но), однако(=но), зато(=но). Однородные члены предложения.

«Однородные члены в предложении» - Море глухо шумело… Составить предложение с однородными членами предложения, ССП. Какие члены предложения называются однородными? Составь предложение. Объяснительный диктант. С, детство, не, охота, любить,мы, рыбалка. Однородные члены предложения. Что же ты дедушка не принёс ни молотка ни топора ни лома?