Кто пишет шутки для квн. Как писать шутки: приемы создания шуток, практические рекомендации юмористов

Тема, вынесенная в заглавие статьи, может показаться узкоспециальной, однако она затрагивает едва ли не самые основы монархического мировоззрения, т.к. касается осмысления одного из важнейших моментов в истории нашей Монархии и Династии - отречения Императора Николая II и последовавших за этим событий. Их правовое понимание в массовом сознании до сих пор несет на себе неизгладимые следы революционной смуты, что приводит к всевозможным искажениям монархического правосознания, вплоть до пресловутого «земского собора».

Подавляющее большинство монархистов признает отречение Государя недействительным, но причины этому называют самые разнообразные и всегда не те, которые нужно. Здесь и миропомазание, и какая-то мифическая клятва, данная при коронации, и непредусмотренность отречения царствующего Императора в законах, и неверная информированность о положении в столице. Особо «веская»причина - «вынужденность»отречения, как будто не абсолютное большинство наших поступков бывает вынуждено теми или иными обстоятельствами.

Многие люди с монархическими симпатиями, но не желающие обременять себя лишними проблемами, считают, что Николай II так и продолжает царствовать до сих пор, признают себя его «подданными»и чувствуют себя при этом вполне комфортно - такое «царствование»не только никогда не кончится, но и не может причинить никому ни малейшего беспокойства.

Но на таком своеобразном некромонархизме успокаиваются далеко не все. Ведь известно, что Государь передал власть брату - Великому Князю Михаилу Александровичу, который согласился ее принять только если на то будет воля народа, выраженная учредительным собранием. Среди наиболее вдумчивых аналитиков принято тихо радоваться тому, что это собрание будто бы «не успело»решить вопрос о форме государственного устройства. Правда радость эта слегка затуманивается грустью, когда становится известно, что пресловутая «учредилка», несмотря на кратковременность своего существования, прекрасно «успела»провозгласить республику. Какие выводы следуют из этого для монархистов и должны ли они становиться республиканцами - эти вопросы так и остаются непроясненными.

Бывает и хуже - Великий Князь предстает в роли «императора Михаила II». И его полуторадневное «царствование»знаменуется одним славным деянием - он передает власть народу, от которого Романовы будто бы и приняли ее в 1613 году - во временное, надо полагать, пользование. Этот «император», безоговорочно признаваемый республиканцами, сам является порождением глубоко и безнадежно демократического миросозерцания.

Иногда появляется и третий «император»- Алексей Николаевич, который, что интересно, прекрасно совмещается с двумя предыдущими, не исключая ни первого, ни второго.

Впрочем, можно не продолжать. Сказанного вполне достаточно, чтобы стало ясно, что важнейший, переломный момент в судьбах русской монархии, который как никакой другой нуждается в правильном осмыслении, представляет собой в этом отношении подлинные Авгиевы конюшни, расчистке коих давно пора хотя бы положить начало. Попробуем это сделать. Но для нашего, так сказать, архимедова рычага нужно найти твердую точку опоры. Самой надежной такой точкой будут Законы Российской Империи. Посмотрим, что в них говорится на интересующую нас тему.

Вопросу отречения от прав на Престол посвящены две статьи Основных Законов, помещенные в главе «О порядке наследия Престола». Статьи эти таковы:

«37. При действии правил, выше изображенных о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола.

38. Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».

Первое, что ясно из этих статей - это то, что вопросы отречения от прав на Престол регулируются нормами публичного права. Это заставляет вспомнить различие между публичным и частным правом, которое было известно еще в Древнем Риме. Классический римский юрист Ульпиан сформулировал его так: «Публичное право есть то, которое относится к положению Римского государства, частное - которое относится к пользе отдельных лиц».

Если с «пользой отдельных лиц»и так все ясно, то к «положению государства»со стороны его подданных могут относиться только их обязанности. В основе разделения права на эти две области лежит разграничение интересов. Публичное право, в отличие от частного, охраняет интересы государства. Его нормы отличаются от частно-правовых своим характером - они всегда императивные, т.е. повелительные. Важнейшей отраслью публичного права, наряду с финансовым, уголовным, судебным и пр., является право государственное.

В сфере действия частного права, при наследовании лицом какого-либо имущества, было бы очень странно устанавливать специальный закон, предоставляющий человеку право не брать то, что ему принадлежит по закону. В системе же публичного права замещение Престола определенным лицом в установленном порядке представляет собой обязанность перед государством. Ее природа в точности такова, как гражданские обязанности подданных, - например, воинская повинность. Освободить от нее может только высшая власть.

Такой подход к вопросам, связанным с престолонаследием, очень характерен именно для русского права, где государственная точка зрения никогда не была замутнена никакими пережитками и чужеродными примесями. В Западной Европе дело обстояло несколько иначе. Сформировавшаяся там в Средние века система отношений, называемых феодальными, отличалась своим всеобъемлющим частно-правовым характером. Земельные пожалования монархов своим вассалам сопровождались известными властными полномочиями, которые также приобретали свойства частного владения.

Это в свою очередь обратно влияло на сами государственные отношения, которые весьма сильно «приватизировались». Широко известно средневековое определение монарха, как «первого среди равных»- по отношению к его собственным вассалам. Даже ликвидируя феодальную систему, восстанавливая государственные отношения, монархи действовали зачастую теми же феодальными методами, выступая просто в качестве сильнейших владетелей. В деле преобразования феодальных отношений в государственные большую роль сыграло идейное наследие римского публичного права, что привело к становлению т.н. абсолютизма.

В Германии дело обстояло намного хуже. Там сами феодальные владения преобразовывались в суверенные государства. Смешение частно-правовых начал с публичными стало сущим проклятием немецкого государственного права. Смешения эти могли быть самыми причудливыми. Например, «не допускались завещания, но допускались соглашения», хотя и то, и другое - типичные принадлежности частного права. «Семейные статуты»владетельных домов включались со всеми своими «цивилизмами»в основные государственные законы и пр.

В России становление государственных отношений происходило несколько другим путем. Родовое владение Русской землей, соответствующие родовые отношения между членами правящего княжеского рода - подобная архаика исторически предшествовала даже самому разделению права на частное и публичное. Проявления же частно-правовых начал, бывших продуктом разложения этой системы, были тут же использованы (завещание княжеских владений, «купли»Ивана Калиты и пр.) для преобразования родовых отношений в государственные.

Последние отголоски частно-правовых, а то и родовых понятий, еще заметные в правосознании последних Московских Рюриковичей, были окончательно «зачищены»с пресечением этой династии. При призвании на царство Бориса Годунова замещение престола уже рассматривалось как государственное дело, общее для всех «чинов», в котором клан Рюриковичей даже не принимался во внимание в качестве носителя каких-либо прав.

С точки зрения публичного права, отказ принять Престол представляет собой всего лишь нежелание исполнить свою обязанность. Но отношение к правам на Престол имеет одну составляющую, которую на первый взгляд, можно принять за частно-правовую, тем более, что в средневековом правосознании она именно таковой и являлась. Дело в том, что заставить насильно царствовать так же невозможно, как заставить владеть какой-либо собственностью.

По теории римского частного права, для владения необходимо две составляющие: «тело»- фактическое обладание, и «душа»- желание, намерение иметь вещь своею. Вот эта-то «душа»совершенно необходима для принятия верховной власти. Но не следует здесь усматривать какую-то глубокую частно-правовую сущность. Это то же самое желание, согласие, которые необходимы для исполнения всякой государственной, да и общественной должности.

Можно, конечно, принудить к этому силой - в древних демократиях назначали на должности по жребию - но в силу исторической практики это было признано попросту нецелесообразным. Исполнение должности неразрывно связано с проявлением воли, для эффективного ее исполнения непременным условием служит готовность, согласие лица ее исполнять.

Согласие это, конечно, может мотивироваться и долгом, но решающую роль здесь играют как желание, так и способности. Таким образом, для осуществления верховной власти, как исполнения государственной должности, необходимо согласие, т.е. для принятия Престола нужно согласие царствовать.

Это согласие в мире средневековых традиций, где на Престол смотрели как на частное владение, разумелось само собой. Но в системе публичного права вступление на Престол является не только принятием государственной должности, но и обязанностью. Получается, что для исполнения обязанности необходимо согласие. К тому же эта должность состоит ни в чем ином, как в исполнении функции верховной власти - уж к этому-то принудить невозможно никоим образом - власти выше верховной быть не может.

Закон рассматривает эту коллизию в системе публично-правовых отношений и разрешает ее действием присущих ему государственно-правовых механизмов. Закон признает нежелание царствовать достаточной причиной для отречения. Но само выражение этого нежелания не создает еще отречения в юридическом смысле. Таковым его делает только обращение в закон.

Рассматривая ст. 38 Основных Законов вне общего контекста, можно подумать, что обращение в закон - это всего лишь одно из двух (наряду с обнародованием) условий невозвратности отречения. Но этим его значение отнюдь не ограничивается. Более того, в системе публичного права только оно и делает отречение юридическим фактом. Яснее всего это видно из ст. 37.

Прежде всего ст. 37 предоставляет право на отречение. Отсюда ясно, что изначально такого права, как чего-то естественного, ни у кого нет. Кроме того, это право ограничивается условием. Не суть важно даже, каково именно это условие; главное в том, что отречение может быть и не разрешено.

Конечно, царствующий Император может не утвердить отречение Наследника, но трудно представить, как можно будет потом заставить его царствовать. Еще труднее вообразить, как можно не позволить отречься лицу, которому уже наступила очередь наследования. Это очень похоже на излюбленный прием римского права - юридическую фикцию - допущение того, чего нет в действительности, но что помогает юридическому акту вернее достичь своего назначения. Ст. 37 достигает этого в полной мере - она ярко и рельефно-выпукло демонстрирует публично-правовую природу отношения к праву на Престол в российских законах.

Статьи об отречении были введены Императором Николаем I. До этого ни в каких законоположениях этот вопрос не затрагивался. Нетрудно увидеть, что побудительной причиной его законодательного оформления были обстоятельства, связанные с отречением Цесаревича Константина Павловича.

В истории этого отречения были «проиграны»две возможных в данном случае ситуации. Первая - отречение Наследника, утвержденное царствующим Императором. Александр I обратил его в закон особым манифестом, в котором Наследником был провозглашен следующий в очереди наследования - Великий Князь Николай Павлович. Но документ этот не бы обнародован, и это дало повод Николаю посчитать отречение недействительным, ввиду чего он принес присягу Константину как Императору.

Тем самым он создал вторую ситуацию, в которой Константину пришлось отрекаться во второй раз - уже в качестве лица, к которому непосредственно перешло право престолонаследия. Николай I обратил это отречение в закон своим манифестом о восшествии на Престол, как следующий в очереди на наследования после отрекшегося.

Есть мнение, что Николай I добивался от Константина, если уж тот решил отречься, чтобы он сначала принял Престол, а потом уже отрекся в качестве Императора. Если так, то здесь налицо попытка применения известного приема римского права - создание нового правового статуса путем совершения «мнимого»юридического акта, каковым в данном случае было бы принятие Престола Константином.

Но он своим отказом создал новый прецедент - отречение лица, к которому непосредственно пришло право наследования. В роли верховной власти, обращающей это отречение в закон, выступает здесь следующий в очереди наследования ее обладатель. Здесь интересно наблюдать тот «эмпирический»путь, которым отречение от прав наследования, которое при господстве частно-правовых отношений совершалось в одностороннем порядке, адаптировалось и оформлялось в системе публичного права.

По поводу отречения от Престола царствующего Императора принято выражать сомнения в самой его возможности - в виду того, что она не предусмотрена законом. Но до отречения Константина в законе не было ничего сказано об отказе от прав на Престол вообще. Дело здесь, видимо, в традиционном частно-правовом взгляде на вопрос отречения. То, что от владения наследством можно отказаться - это представлялось слишком естественным, чтобы оговаривать это специально.

Понятия, касающиеся отношения к Престолу, будучи пропущены сквозь частно-правовую атмосферу средневековья, настолько пропитались ее духом, что и в контексте развитого государственного права оставались зачастую каким-то нетронутым оазисом, заповедником частно-правовых реликтов, и это привычно воспринималось как норма. Это нашло отражение даже в терминологии. Отношение к Престолу определяется именно как право, а право и обязанность - это понятия диаметрально противоположные.

Но если посмотреть на соотношение прав и обязанностей с государственной точки зрения и вспомнить «монархическую установку права на основе обязанности», о которой писал Л.А.Тихомиров, то мы увидим, что право на Престол прямо вытекает из обязанности его занять.

Частно-правовое содержание имеет и само понятие «отречение». Этот термин определяет собой односторонний акт отказа от принадлежащего владения. Чтобы придать ему юридическую силу в публичном праве, его «обращают в закон», т.е. дополнительным актом сообщают ему публично-правовой статус.

Типичным проявлением частно-правового сознания была реакция Цесаревича Константина на принесенную ему присягу. Дескать, прежде чем присягать, нужно было спросить моего согласия. И возразить на это с точки зрения публичного права очень трудно. Заставить кого-то царствовать без согласия на это и в самом деле невозможно.

Публичное право вынуждено признать нежелание царствовать достаточной причиной для освобождения от такой обязанности и придать ему своими средствами юридическую силу. Так понятия, сформировавшиеся по сильным воздействием частно-правовых воззрений, осваиваются в контексте публичного права. Интересным примером этого как раз и могут служить ст. 37 и 38 наших законов. Нам неизвестно, затрагивался ли этот вопрос в законодательствах других монархий, но очевидно, что большинство из них оставляет его в первозданно-нетронутом виде.

В том, что возможность отречения изначально не была предусмотрена законом, кроме пережитков частно-правового сознания, можно найти и свою публично-правовую логику. Закон устанавливает обязанность, но не средство уклонения от нее. Он как бы ждет соответствующего казуса, чтобы на него отреагировать, но сам такой «негативной»ситуации заранее не моделирует.

Так и отречение Императора от Престола, если бы оно произошло в нормальных условиях, возможно, нашло бы затем отражение в законе. Но, скорее всего, было бы сочтено, что достаточно и тех статей, которые уже есть. Хотя речь в них идет об отречении не от Престола, а от прав на него, но ведь и занимают Престол тоже на основании имеющегося права. Тем самым понятие отречения от прав на Престол включает в себя и отречение от него самого, и второе вполне можно рассматривать как частный случай первого.

Отречение Императора Николая II и в самом деле нельзя признать действительным. И причина этого в том, что оно не было обращено в закон. Регистрация и распубликование его «реформированным Сенатом»имеют отношение разве что к «Российской республике», но к законам Российской Империи - ни малейшего. В свете последних отречение Императора могло быть обращено в закон только верховной властью, а именно - лицом, следующим в очереди наследования, которое заняло бы освободившийся Престол - по прямой аналогии с отречением Цесаревича Константина.

Аналогия здесь, конечно, не полная. В одном случае отрекается царствующий монарх, в другом - лицо, которому непосредственно пришло право наследования, но ни в коем случае не «император Константин I». Но обратить в закон и то, и другое отречение можно только одним, совершенно идентичным образом - манифестом о восшествии на Престол лица, следующего в очереди наследования.

Может возникнуть вопрос: почему Государь, как обладатель верховной власти, не мог сам обратить в закон свою волю? Да потому, что здесь его воля вступила бы в противоречие с его обязанностью. Освободить самого себя от своей же обязанности, и при том посредством полномочий, которые вытекают из этой же обязанности - это было бы верхом юридического абсурда.

Царствующему Императору, как обладателю непосредственного права на Престол, при желании отречься от такового, приходится действовать на общих, так сказать, основаниях с потенциальными носителями этого права по предписаниям ст. 37 и 38, предоставляя обращение своей воли в закон своему преемнику. Этим обеспечивается одно из важнейших свойств верховной власти - ее непрерывность. Отречение Государя от Престола становится возможным только при наличии преемника.

Кроме того, так приобретает реальную силу условие-ограничение ст. 37 («когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола» ), которое в других случаях могло бы показаться юридической фикцией. Таким образом, при отсутствии преемника отречение Императора от Престола юридически состояться не может. То есть, если Государь отказывается царствовать, то принудить его к этому, конечно же, невозможно. Но в силу публично-правового принципа, царствование его будет продолжаться dejure до тех пор, пока его законный преемник не примет Престол и не обратит отречение своего предшественника в закон.

Как известно, Император Николай II передал Престол брату - Великому Князю Михаилу Александровичу. По этому поводу совершенно справедливо отмечают, что он не имел права обходить в очереди наследования своего сына. Михаил мог принять власть только в качестве правителя при несовершеннолетнем Императоре Алексее Николаевиче. Но для удобства рассуждений предположим, что следующим в очереди наследования после Государя был бы именно Михаил. Допустим такую юридическую фикцию, тем более, что ее единодушно допустили все участники тех событий.

Итак, Великий Князь Михаил Александрович Престола не принял, но и не отказался от него. Он согласился принять корону только при одном условии: «если такова будет воля народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского» . Из этого следует, что другими способами он принять Престол не соглашался. В том числе и по законам Российской Империи - «силою самого закона о наследии» .

Здесь уместно напомнить, что Учредительное собрание - это ни что иное, как орган демократии, т.е. верховной власти народа. Его идея в том и состоит, что вся полнота власти принадлежит народу, который в лице своих представителей учреждает государственные органы и устанавливает законы. При самодержавной монархии все это делает сам обладатель верховной власти - монарх, а при самодержавии народном, демократии, народ выбирает для этой цели специальных представителей.

Мысль о том, что Учредительное собрание могло бы учредить самодержавную монархию, пренаивна. Это, пожалуй, единственное, чего оно не могло бы учредить, т.к. само является принадлежностью принципиально иного государственного строя, и может действовать только в его рамках. Кроме того, учреждать самодержавную монархию не было никакой необходимости. Она и так давным-давно была «учреждена». Единственное, на что могла рассчитывать Династия при «новом строе», - это установление т.н. конституционной монархии, т.е. сохранение института монархии (должности монарха) в рамках парламентской демократии.

Составители текста, подписанного Великим Князем Михаилом Александровичем (В.Д.Набоков и барон Б.Э.Нольде), как о чем-то само собой разумеющемся упомянули и «новые основные законы», которые предполагаемое собрание должно было учредить. Конечно, «старые»законы, в основе которых лежит самодержавная власть монарха, для «новой России»совершенно не годились. К законам Российской Империи все это имеет отношение только в одном пункте: по этим законам Михаил принять Престол отказался.

Шведский республиканец и специалист по русской монархии С. Скотт писал по этому поводу, что если бы Михаил отрекся безоговорочно, то тем самым он уступил бы право на престол следующему в очереди наследования - Великому Князю Кириллу Владимировичу. Но своим условным отказом-согласием Михаил будто бы «выбил корону из-под ног»Кирилла. Оставив в стороне вопрос о местонахождении короны в представлении республиканцев, отметим лишь то, что своим отказом принять Престол по закону, Михаил, в свете того же закона, преподнес корону Кириллу на бархатной подушке с золотыми кистями. Оставалось только придать этому юридический статус.

Этого, как известно, сделано не было. Кирилл Владимирович, наряду с другими совершеннолетними Членами Императорского Дома подписал заявление (составленное Великим Князем Николаем Михайловичем), где были такие слова: «Относительно прав наших и в частности моего на Престолонаследие, я, горячо любя свою Родину, всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа Вел. Князя Михаила Александровича» .

Разумеется, заявление о присоединении к мыслям заслуживает ту же юридическую квалификацию, как и сами эти мысли, но и это не было обращено в закон, да и сделать это было уже некому.

При поверхностном взгляде мотивы действий Членов Императорского Дома можно объяснить стремлением сохранить монархию и Династию в новом «правовом поле», в сфере действия «новых основных законов»- тем более, что в заявлении Михаила об этом сказано прямым текстом. Ничего дурного в этом, конечно, нет, но эта проблема находится уже за пределами действия наших «старых»Основных законов, и выходит за рамки рассматриваемой темы.

Если же рассмотреть всё это в свете правовых норм Российской Империи, то в первую очередь мы увидим ряд отречений, но все они будут юридически ничтожны. Следующее, на что нельзя не обратить внимания, - это глубокая лояльность Членов Династии к правам своих предшественников в очереди наследования. Никто из них не счел себя вправе лишить старших в очереди, в т.ч. самого Императора Николая II, возможности взять свои отречения назад в могущих измениться в благоприятную сторону обстоятельствах.

Республиканцам, которые считают, что члены царствующих фамилий только тем и занимаются, что выбивают друг у друга из-под ног короны, такой мотив может показаться нереальным. Но в истории нашей монархии известен случай, когда два брата - Константин и Николай Павловичи - уступали друг другу Престол в течение 20 дней.

Как бы то ни было, ни одно из отречений 1917 года, не было обращено в закон, т.е. все они остались юридически ничтожными, и царствование Императора Николая IIпродолжалось dejure до самой его смерти.

Высочайшим Актом, который положил конец революционной смуте если не во всей России, то, по крайней мере, в правосознании остатка верных (в сфере действия Основных законов о преемстве Престола), стал манифест 1924 года, в котором Государь Кирилл Владимирович объявил о принятии на себя принадлежащих ему по закону прав и титула Императора Всероссийского. Об отречении Николая IIв этом документе не упоминалось ни единым словом. И это понятно: юридически отречения не существовало, а обращать его в закон посмертно не было никакого смысла.

Единственным мотивом издания Манифеста названо окончательное убеждение в том, что Николая II и следующих за ним в очереди наследования Престола Цесаревича Алексея и Великого Князя Михаила Александровича нет в живых. Из этого следует, что царствование Кирилла Владимировича началось, согласно закону, «со дня кончины его предшественника»(ст. 53).

Эта статья, введенная Императором Николаем I, еще больше обоснована его личным опытом, что даже статьи об отречении. Уступки друг другу короны между ним и Цесаревичем Константином продолжались чуть менее месяца, но в манифесте от 12 декабря 1825 года Николай I днем восшествия на Престол называет 19 ноября - день смерти своего предшественника, Александра I.

В ходе Великой смуты ХХ века «заминка»с престолонаследием продолжалась несколько дольше. О видимой причине этого, названной в манифесте 1924 года, уже говорилось. Но и для того, чтобы осознать должным образом соотношение своих прав и обязанностей тоже нужно было время.

Император Кирилл осознал свои права совершенно в духе законов Империи. Не только как право, но и как долг. Лучше всего сказал об этом он сам: «Я только скажу, что Я, согласно закону, - Всероссийский Император и что Я сознаю свой долг. Я знаю, что придет время, и Россия будет нуждаться в законном Царе. Я требую от всех, чтобы они выполняли свой долг по отношению к Родине, и поэтому Я - первый, который это делаю».

Примечания:

Таким же долгом является царское служение и с религиозной, христианской точки зрения, но этого аспекта мы здесь не касаемся, ограничиваясь исключительно правовой стороной вопроса.

Применительно к феодальным отношениям можно говорить именно о частном владении, но ни в коем случае не о частной собственности. Здесь уместно напомнить известный афоризм римского права: «Между собственностью и владением нет ничего общего». Можно владеть чем-либо, но не быть законным собственником; можно быть собственником, но не владеть. Разумеется, нечто общее между этими двумя видами отношений все-таки есть. Совпадение собственности и владения - есть оптимальная норма.

Феодальная «условная собственность»на землю представляет собой своеобразное хроническое право владения, безальтернативное праву собственности в системе нормативных феодальных отношений, но с сильной тенденцией перерождаться в таковое в ходе разложения последних.

В свою очередь феодалы обращались для обоснования своих интересов к римскому частному праву, позволявшему им смотреть на свои владения, включая живущих на них людей, как на частную собственность.

Теория римского абсолютизма в истории европейской монархии сыграла роль далеко не однозначную. Будучи мощным идейным оружием королевской власти в борьбе с конкурентами, она оказала ей плохую услугу в дальнейшем. Римская доктрина, выросшая из республиканско-демократической почвы, смотрела на императорскую власть, как на сумму республиканских полномочий, а на императора, - как на носителя верховной власти народа.

Власть эта, как власть силы большинства, была никем и ничем не ограничена, даже никаким божественным законом, но в конечном счете мог возникнуть вопрос: не пора ли вернуть ее законному владельцу - народу, что и произошло впоследствии. Собственное же идейное содержание европейской монархии, выросшей из социального строя и христианской веры, не получило развития и, подавленное римской доктриной, зачахло.

Цитата из книги М.Зызыкина «Царская власть и Закон о Престолонаследии в России». Вышедшая в свет в 1924 году, она до сих пор остается наиболее значительным образцом антилегитимистской литературы. Ничего более серьезного соборники так и не создали.

Одна из главных идей этого сочинения такова. Российские законы, касающиеся Престолонаследия и Императорской Фамилии, целиком и полностью «рецепированы»из немецкого права и чтобы правильно понимать российские законы, нужно обращаться к немецким «первоисточникам».

Не утруждая себя доказательствами этого постулата, М.Зызыкин предлагает рассматривать наши законы с точки зрения немецкого права со всеми его феодально-средневековыми частно-правовыми пережитками и атавизмами. Иными словами, в российские законы, изначально свободные от всего этого, следует привнести весь тот исторический правовой мусор, от которого само немецкое право не знало куда деваться.

В свете этой теории, наш Закон о Престолонаследии и Учреждение об Императорской Фамилии являются, якобы, неким подобием «семейных статутов»германских владетельных домов, в которых вся полнота власти, «если дом перестает царствовать», принадлежит «агнатам дома», т.е. совокупности всех совершеннолетних членов фамилии мужского пола.

Эта идейная провокация М.Зызыкина, с соблазном обратить Императорский Дом в «династическую республику»потерпела крах. Члены Царской Фамилии оказались в то время на высоте и абсолютным большинством (за исключением известной одиозной личности [имеется в виду Великий Князь Николай Николаевич Младший, «коленопреклоненно умолявший»Николая IIотречься - ред.], с братом и племянником) признали Императора Кирилла.

Впоследствии «соборничать»стало просто неприлично, и сам М. Зызыкин расписывался в своей верности Великому Князю Владимиру Кирилловичу. Но затем, в ходе постепенного вымирания и разложения русской эмиграции, эти теории «возродились»и были занесены в постсоветскую Россию, где причисляются некоторыми к «золотому фонду»наследия Русского Зарубежья. Так что опус М.Зызыкина еще ждет подробного критического анализа.

Круг лиц, имеющих право на наследование Российского Престола, не ограничивается российскими подданными. Династии Европы полны потомками женских лиц Дома Романовых, имеющими свое место в очереди наследования. Но они вряд ли могли быть чем-либо полезными в ходе описываемых событий. Но и с Членами Династии мужского пола все не так просто. Кроме Цесаревича Алексея Николаевича среди них было еще несколько несовершеннолетних. Отречься от своих прав они не могли по причине своей неправоспособности, а их родители и опекуны не только не могли распоряжаться их правами, но и были обязаны их охранять.

«Беседа Государя Императора с английским корреспондентом»помещена в сборнике «Российский зарубежный съезд. 1926 год. Париж. Документы и материалы», М. «Русский путь», 2006, стр. 265-271.

Книга представляет собой выпуск №6 серии «Исследования новейшей русской истории»под редакцией А.Солженицына. В предисловии к документу сказано, что беседовал с Государем «видный представитель крупных органов печати г-н Штейнталь&aquo, бе

ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА, согласно ст. 57 и 58 Основных законов Российской Империи, св. коронование происходило по чину, установленному Церковью. Особая незыблемость правил о св. короновании вытекала из самого установления царской власти; о нем же упоминала и ст. 39 Основных законов, согласно которой Император присягал закону о престолонаследии. Если ст. 25-39 Основных законов подтверждались присягой государя, то ст. 62, 63 и 64 о вере утверждались самой идеей царской власти; без них нет той царской власти, которая выращена не только русской историей, но и православным самосознанием. И там, где мы встречаемся с развитием основных принципов статей Основных законов о вере или с принципами, обусловленными положением Императора как священного чина, там мы встречаемся с той же неприкосновенностью, вытекающей из самой идеи учреждения.

Выше воли Царствующего Императора стоят все те статьи Основных законов, которые констатируют царскую власть как определенное учреждение - священный чин, регулируют порядок ее преемства и устанавливают требования, неразрывно связанные с понятием царской власти. Во всех проявлениях своей власти Император связан самим принципом своей власти.

То же относится и к отречению от престола Императора. О нем ничего не говорят Основные законы и не могут говорить, ибо, раз сами Основные законы исходят из понимания императорской власти как священного сана, то государственный закон и не может говорить об оставлении сана, даваемого Церковью. Как для снятия присяги, для оставления монашества, так и для снятия царского сана требовалось постановление высшей иерархической власти. Так и бывало на практике. Когда надо было присягать имп. Николаю I Павловичу после присяги, ошибочно принесенной вел. кн. Константину Павловичу, то митр. Филарет предварительно снял ту, первую, присягу. Когда имп. Павлу I предложили отречься от престола, он категорически это отверг и погиб от заговорщиков. Когда имп. Николай I вступил на престол, то заявил, что «то, что дано мне Богом, не может быть отнято людьми», и с опасностью для жизни 14 дек. 1825 личным примером отваги спас царский трон от заговорщиков. Когда имп. Николай II 2 марта 1917 отрекся за себя от престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия.

Ст. 37 и 38 Основных законов говорят не об отречении от престола, а об отречении от прав на престол. Ст. 37: «При действии правил, выше изображенных, о порядке наследия престола лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от этого права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола», а ст. 39 говорит: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным». Хотя, конечно, и Царствующий Император занимает престол в силу своего права на престол, но помимо уже указанного выше соображения об Императорской власти как священном чине, не могущем быть сложенным своей волей, и другие соображения говорят за то, что статьи эти не имеют в виду Царствующего Императора. Во-первых, статьи не говорят ничего об отречении от престола, а во-вторых, за разъяснением выражения «имеющий право на оный» мы должны обратиться к источнику статьи, указанному под нею. Это - Манифест Николая I от 12 дек. 1825 о вступлении на престол и Манифест Александра I от 19 янв. 1823 об утверждении отречения вел. кн. Константина Павловича. В последнем говорится: «Призвав Бога в помощь, размыслив зрело о предмете, столь близком Нашему сердцу и столь важном для государства, и находя, что существующие постановления о порядке наследования престола у имеющих на него право не отъемлют свободы отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никаких затруднений в дальнейшем наследовании престола…» Под имеющими право здесь разумелись лица, еще не занимающие престола, именно категория лиц, к которым принадлежал вел. кн. Константин Павлович, т. е. лица, перед которыми может открыться престолонаследие. Можно поставить вопрос, разумеются ли здесь вообще лица, могущие наследовать престол, или только непосредственные наследники. Судя по тому, что сам имп. Николай I, введший эту статью, не признавал отречения вел. кн. Константина даже тогда, когда он 27 нояб. 1825 открыл в Государственном Совете его акт об отречении и неопубликованный манифест от 16 янв. 1823 имп. Александра I, утверждающий это отречение, совершенное после открытия престолонаследия, можно думать, что он разумел под словами «имеющий на оный право» не только лицо, непосредственно наследующее престол, но и такое, перед которым уже открылось престолонаследие. Кроме того, сам законодатель, когда хочет указать лиц, могущих наследовать впоследствии престол, не ограничивая их непосредственными наследниками, употребляет выражения «могущий иметь право на наследование престола», как, напр., в ст. 185. Практика наша подразумевала право отречения от прав на престол за всеми лицами, не только непосредственными наследниками, но и за всеми лицами, могущими иметь право на наследование престола.

Но отречение от прав на престол не являлось нравственно свободным: оно не должно, по мысли закона, совершаться, если из этого произойдут затруднения в дальнейшем наследовании; закон взывал к чувству долга отрекающегося. Отречение происходило под контролем Царствующего Императора, который, как Глава Дома, призван заботиться об интересах Царствующего дома, а как Император, о том, чтобы вопрос о престолонаследии был всегда ясен и «престол ни на мгновение не мог бы остаться праздным» (из Манифеста Александра I). Поэтому утверждение Императора, обнародование акта об отречении необходимо для ясности вопроса о престолонаследии, но оно не составляло главного момента, ибо подвиг не может быть принят насильно. Контроль Императора мог иметь моральное воздействие на отрекающегося через призывы к его совести, долгу, если его отречение наносит ущерб Дому или государству, повергая его в смуту; но если лицо отрекающееся настаивало на своем, никто его не мог заставить принять престол при открытии престолонаследия. Контроль Императора и обнародование отречения введены именно для устранения возможной неопределенности и той таинственности, которая в 1825 едва не ввергла страну в смуту и анархию.

Утверждение государя и обращение им отречения в закон не создает факта отречения, а лишь делает отречение невозвратным (согласно ст. 38); отречение создается волей отрекающегося, и если отрекшийся умрет без обнародования его явно состоявшегося уже отречения, то оно должно почитаться действительным.

В России известны примеры отречения и обращения их в закон. Так, именной Высочайший Указ от 24 авг. 1911 утвердил отречение от прав на престол княжны императорской крови Татьяны Константиновны, а Именной Высочайший Указ от 9 февр. 1914 утвердил отречение княжны императорской крови Ирины Александровны. Говорят, что было отречение вел. кн. Владимира Александровича перед вступлением его в брак. Если оно было совершено и не было взято им обратно до своей смерти, то оно действительно и без обнародования в законе, ибо конститутивную силу отречения составляет воля отрекающегося, а обнародование и обращение в закон лишь является констатированием воли отрекающегося, которая юридически действительна сама по себе, раз в каком-либо акте она выражена и до смерти не взята обратно; заинтересованные лица, знающие о таком акте, всегда вправе его обнародовать. Что касается отречения за других лиц, то здесь надо различать потомство, существующее или зачатое в момент отречения, и потомство, не существующее и не зачатое в момент отречения. Т. к. право на наследование престола вытекает из закона и есть право публичное, т. е. прежде всего обязанность, то никто, и в т. ч. Царствующий Император, не может существующих уже прав отнять, и таковое его волеизъявление юридически недействительно; т. о., отречение Николая II за своего сына вел. кн. цесаревича Алексея ни одним юристом не будет признано действительным юридически.

Другое дело - отречение за потомство несуществующее и не зачатое в момент отречения. Многие государствоведы считают, что для этого потомства прав наследования не существует, ибо лицо отрекшееся не могло уже быть для них, в силу своего отречения и после него, проводником этих прав; закон же раньше, до зачатия, не мог охранить их несуществующие права.

Такими случаями отречения за несуществующее потомство полна практика положительного европейского права. Когда принцессы, выходящие замуж за иностранных принцев, отрекаются от прав на престол и за себя, и за потомство, то действительность этих отречений никем не оспаривается. Так, 24 июня 1899 герцог и принц Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за свое мужское потомство, отреклись от прав наследования в Саксен-Кобург-Гота. Король Оттон Баварский, вступая на греческий престол, отрекался при известных условиях от баварского престола за себя и за своих наследников.

Некоторые европейские законодательства, как напр. Ганноверское, допускали отречение и за наличное в момент отречения потомство, но в таком случае закон требует назначения специального на случай отречения опекуна, который должен представлять интересы малолетнего. Так, когда 24 июня 1899 герцог и принц Артур Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за свое будущее потомство, отреклись от прав на престол в Саксен-Кобург-Гота, то несовершеннолетний принц Артур был представлен особым опекуном, специально назначенным для представления его интересов при отречении. Но обычно во всех положительных законодательствах допускается отречение только за себя и за свое еще несуществующее и не зачатое в момент отречения потомство.

В силу указанного бесспорного принципа после имп. Николая II престол должен был перейти к его сыну вел. кн. Алексею Николаевичу, которому в момент отречения было 13 лет. Отречение за него было бы недействительно и в том случае, если бы происходило не при революционном насилии, а путем свободного волеизъявления, без всякого давления. Вел. кн. Алексей Николаевич мог отречься только по достижении совершеннолетия в 16 лет. До его совершеннолетия управление государством в силу ст. 45 Основных законов должно было перейти к ближнему к наследию престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора, т. е. к вел. кн. Михаилу Александровичу. Последний также сделался жертвой революционного вымогательства, а малолетний вел. кн. Алексей Николаевич был пленен вместе со своими родителями т. н. Временным правительством.

Осуществить свои права на престол, как подобает посредством «Манифеста», в таковых обстоятельствах он не мог. Вел. кн. Михаил Александрович издал 3 марта 1917 т. н. «Манифест» следующего содержания: «Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные Законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа. Подписал: Михаил».

Вел. кн. Михаил Александрович отказался сделаться императором, но не ввиду того, что он не имел права вступить на престол при наличии в живых вел. кн. Алексея Николаевича, несмотря на таковую волю имп. Николая II; он не заявил и того, что он считает себя обязанным настаивать на правах вел. кн. Алексея на престол, а себя считать лишь правителем государства. Он, напротив, заявил, что готов принять престол, но не в силу Основных законов, от чего он отказался, а в силу права революции, выраженного через Учредительное собрание. Если бы даже такое собрание состоялось и, установив новый образ правления, избрало бы его государем, то вел. кн. Михаил Александрович вступил бы уже не на трон своих предков Божией Милостью, а на волею народа созданный трон по избранию от воли народа; вместе с тем это было бы упразднением православно-легитимного принципа Основных законов, построенных на монархическом суверенитете. Признание права за Учредительным собранием устанавливать образ правления есть отказ от монархического суверенитета и устроение политической формы правления на народном суверенитете, т. е. на «многомятежного человечества хотении». Этим он упразднил бы все традиции предшествующей истории и продолжил бы ее на радикально противоположном принципе в европейском демократически-эгалитарном стиле. В качестве совершеннолетнего наследника престола вел. кн. Михаил Александрович мог вступить в управление по легитимному принципу лишь как правитель государства при несовершеннолетнем Императоре и требовать малолетнему Императору присяги. Он этого не сделал, принципиально отвергнув обязательность Основных законов, и признал революционное право. Если некоторые говорят, что с его стороны не было безусловного отказа от престола, а был только условный отказ, то правда лишь то, что он не отказывался получить власть от Учредительного собрания на основе народного суверенитета, устанавливающего новую форму правления - но тем самым он не только отказался от престола, но даже не признал его более существующим. В качестве наследника он сам призывал всех граждан признать новое революционное право, но он не имел компетенции приглашать к повиновению самочинному органу, по самочинной противозаконной инициативе Государственной думы возникшему, и предоставлять Учредительному собранию устанавливать новую форму правления; все заявления этого «Манифеста» юридически ничтожны. Если бы такой акт исходил даже от Царствующего Императора, то и тогда явилась бы необходимость признать, что Император сам отказывается занимать возложенный им на себя подвиг и престол Основных законов вакантен.

Вел. кн. Михаил Александрович, отказавшись вступить в управление государством хотя бы в качестве правителя, expressis verbis отказавшись не только от престола, существующего как государственное учреждение, но отвергнув даже действие Основных законов, которые могли бы призвать его к наследованию Престола, - совершил только акт, в котором высказал ни для кого не обязательные свои личные мнения и отречение, устраняя себя от наследования по Основным законам, юридически в его глазах несуществующим, несмотря на ранее принесенную им в качестве великого князя в день своего совершеннолетия присягу верности постановлениям Основных законов о наследии престола и порядку Фамильного Учреждения. Все его заявления в «Манифесте», в т. ч. и признание т. н. Временного правительства, юридически ничтожны, кроме явного отречения за себя от престола.

Отречение Эдуарда якобы восьмого, но судя по личной подписи, то ПЕРВОГО:

Посмотрите на подпись: " Эдуард R 1".

То, что он "восьмой" могли и подкорректировать уже потом. А вот подпись его подделать побоялись.

Тогда дядя бабы Лизы был Эдуард (VII) I, а её отец не Георг VI, а Георг (V) I.

То есть, Эдуард I и Георг I .

На скринах их вообще нет! Вся эта древнейшая королевская династия Виндзоров начинается с самой бабы Лизы

И ещё один "привет" от казаков Коннаутских:

На момент рождения принц занимал девятое место в наследовании британского престола.

Аластер неожиданно умер в следующем году в Оттаве в возрасте 28 лет по непонятным причинам . В дневниках сэра Алана Ласселса, личного секретаря короля Георга VI, опубликованных в 2006 году , говорится, что «граф Атлон и офицеры полка, в котором служил Аластер, сочли его некомпетентным и неспособным военным; он выпал из окна, когда был пьян и погиб от переохлаждения ночью » . На момент смерти Аластер занимал двенадцатое место в наследовании престола. Женат не был и не имел потомков.

Дата смерти Аластера Виндзора (Коннаутского) 1943 год.

В 1942 году он унаследовал от своего деда титулы герцога Коннаутского и Страхарнского, графа Сассекского.

То есть, там была ещё одна династия Виндзоров Саксен-Кобург-Готских, которая жила в Виндзорском замке в 19-м веке, пока Виктория делала свои фотографии для отдела светской хроники исключительно на улице и под забором.

Прервалась эта Виндзорская династия казаков Коннаутских, эльстонской старой гвардии только в 1943 году. Похоже, что он был убит и убит, как наследник.

Видите, там между 1918 годом и 1945 годом стоит провал. Современных нам Виндзоров в качестве правителей Мелкобритании - НЕТ. Отсутствуют !

Кстати, тут нашли ещё один "ляп" в отречении Эдуарда (V)I:

Для сравнения: отречение Николая (безродного) потому что фамилии (семьи) нет. Не указана фамилия (семья, Род).

И пишет Николай Неизвестный как и полагается полковнику красной (немецкой) армии, немецкому оккупант-коменданту Петербургской крепости, на имя Начальника Штаба. Как любой подчиненный и любой военный, находящийся на службе в государственной армии. Правда, пишет он не по Уставу, но ведь там и армия была не по Уставу, не Государственная Армия в нашем понимании, а казацкая партия социал-демократы, ОПГ армейского образца. Какая армия, такой язык, такой Устав. Такие же точно там и полковники с церковно-славянским языком, который сам Даль только со своим словарём и понимал.

У Николая дата стоит цифрами, а не прописью.

Для сравнения: образец написания документа на английском языке. Даты стоят цифрами.