Максим Горький - Детство. В людях
- Каким вы представляете себе автора повес-ти — Алексеем Пешковым или Максимом Горьким? Важно ли для вас это различие?
- Что меняется в понимании окружающей жиз-ни Алешей Пешковым с каждым новым днем, каж-дым новым событием? Чем это вызвано? Как вы объясняете это для себя?
- Влияние какого человека на Алешу Пешкова было самым сильным?
- Опишите одного из тех, кто, по вашему мне-нию, определил дальнейшую жизнь Алеши.
- Найдите описание труда на барже. Какую оценку восторженному рассказу Алеши об этом тру-де дал вор Башкин? Что вы могли бы ему ответить? Возникло ли у вас желание ему возразить?
- Горький утверждал, что «человека создает его сопротивление окружающей среде». Докажите это, пользуясь текстом повести.
- Объясните смысл названия повести, опираясь на свидетельство одного из современников: «За по-лудетское революционное озорство я был уволен из гимназии и не без гордости рассказал об этом Горь-кому.
Максим Горький — литературный псев-доним Алексея Максимовича Пешкова. Его как писателя мы называем Горький.
Под этой фамилией издаются собрания его сочинений. Автора повести о суровой юности Алексея Пешкова, проходящего свои жизненные университеты, автора, анализировавшего собственный поиск смысла жизни в далекие времена юности, мы воспринимаем как Горького. Устано-вить различие между писателем и его ав-тобиографическим героем важно для по-нимания тех жизненных и эстетических позиций, с которых он оценивает, будучи ныне человеком с богатым жизненным опытом, своего героя в прошлом и окру-жающую его реальность.
Происходит взросление, ускоряемое знакомством со сложностями жизни, об-щением с самыми разными людьми, из-бавление от иллюзий, получение все но-вых и новых впечатлений от людей и из книг. Так, пришлось отказаться от попыт-ки поступить в Казанский университет, возникло убеждение, что «человека созда-ет его сопротивление окружающей сре-де». От людей он научился ценить народ-ные песни, сочный народный язык, стихо-подобное сказывание. «От песни на сердце теплом ложится грусть» — чувствует бу-дущий писатель, и это понимание многое ему даст в период создания рассказов, пьес, повестей. В среде, в которой вращал-ся Алеша, было нетрудно свернуть на скользкий путь ниспровержения «свя-щенного института собственности» и не только, но романтизм юности, присущий ему и отводивший в сторону от цинич-ного, хотя и талантливого профессио-нального вора Башкина, а также немало прочитанных серьезных книг, возбудив-ших стремление к духовному осмыслению жизни, уберегли от преступного пути и привели к иным людям, в том числе из революционной среды, и соответственно к другому отношению к жизни.
Очень сильное влияние оказала на свое-го внука бабушка Акулина Ивановна, хотя ее роль значительнее в повестях «Детство» и «В людях». Вместе с тем ее наставление при прощании во многом оп-ределило отношение Алеши к разным лю-дям, с которыми ему пришлось общаться в самых трудных ситуациях. Когда мы читаем повесть, порой удивляемся, на-сколько привлекательными оказываются для него внешне грубые люди, озлоблен-ные, насмешливые, равнодушные к себе. Однако совет бабушки не торопиться с осуждением помогает Алексею увидеть в них иную сущность, проникнуться к ним симпатией.
Пожалуй, самое сильное воздействие на юного Пешкова среди персонажей повести оказал Гурий Плетнев, двадцатилетний ночной корректор в типографии газеты. Он поражал своим шутливым отношени-ем к жизни, рассказывал много интерес-ных историй, заинтересовал Алексея со-вместной учебой на сельского учителя. Однако вскоре оказалось, что в силу ран-него возраста Пешков еще не может полу-чить учительскую работу и экзамен ему сдавать рано. Главное, в чем проявилось его влияние на Алексея, это его поэтиче-ская сущность. Он обладал мудростью, имя которой — веселье. Плетнев «играл роль доброго духа волшебных сказок. Ду-ша его, окрашенная яркими красками юности, освещала жизнь фейерверками славных шуток, хороших песен, острых насмешек над обычаями и привычками людей, смелыми речами о грубой неправ-де жизни». Несмотря на молодость, он всегда мог дать людям умный совет и чем-то помочь. Он привлекал к себе луч-ших людей, а худшие его боялись. Гурий был близок к революционной молодежи. Общение с ним оказало большое влияние на отношение Алеши к жизни, на разви-тие его духовного мира.
В повести обрисованы многие персона-жи, которые в той или иной мере опре-деляли жизнь Алеши. Таков Николай Евреинов, молодой гимназист, уговорив-ший мальчика переехать в Казань и гото-виться к поступлению в университет. Этот милый, красивый юноша с ласковыми глазами женщины, был убежден, что Алексей создан для служения науке и об-ладает для этого исключительными спо-собностями. Ему нравилось учить и рас-сказывать много интересного, прочитан-ного в литературе. Пешков с жадностью слушал его рассказы, хотя сюжеты пере-сказываемых произведений часто пута-лись в его голове. Однако «эгоизм и легко-мыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, с какой хитро-стью мать вела хозяйство». Николай Ев-реинов сыграл определенную роль в судь-бе Алеши: благодаря ему состоялся при-езд в Казань, появились иллюзии, от которых пришлось избавляться. Казан-ский период сыграл большую роль в жиз-ни будущего писателя.
Алешу влекла к труду волгарей «музы-ка трудовой жизни». Горький как писа-тель даже в период создания повести (1922), когда был далеко от Волги и не за-нимался физическим трудом, чувствовал, как «приятно охмеляет сердце» эта музы-ка, которую он до сих пор слышал. Ему хорошо запомнился день, когда он впер-вые «почувствовал героическую поэзию труда». По-видимому, образ «музыки тру-довой жизни» родился позже, в писатель-ском сознании, и теперь способствует по-ниманию состояния Алеши во время рабо-ты на барже. Горький рисует энтузиазм грузчиков, который противостоял сти-хии — в сопротивлении ей во многом со-стояла поэзия труда. Те же самые рабо-чие, которые проклинали дождь и холод, лениво ползали по палубе, пытаясь спря-таться от холода и сырости, сейчас спаса-ли погибающий груз, «играя, с веселым увлечением детей». Радостные ощущения юного участника этого труда подчеркива-ются такими метафорами, как вихрь работы, бурная пляска. Поэтически изображена речная стихия, которая за-трудняла, с одной стороны, работу, а с дру-гой — побуждала к сопротивлению и побе-де. Апофеозом эмоционального подъема в душе юноши стало слияние мимолетного поворота в природе, сверкание розоватого луча солнца и радостного дружного рева людей, которых автор сравнил с веселыми зверями, встряхивающими мокрой шер-стью милых морд. «Обнимать и целовать хотелось этих двуногих зверей, столь ум-ных и ловких в работе, так самозабвенно увлеченных ею». Самозабвенная работа на барже вызывает в сознании автора ска-зочные образы прекрасных дворцов и го-родов, построенных всего лишь за одну ночь.
Однако столь поэтическое восприятие картины вдохновенного труда свойствен-но далеко не всем. Примером тому служит вор Башкин, который за восторженный рассказ назвал Алешу дураком и «идиётом». Вряд ли стоило отвечать циничному человеку, который не в состоянии оце-нить труд людей, разве только результаты своей «профессии». И совершенно пра-вильно сделал Алеша, что не стал ему воз-ражать. Материал с сайта
Сопротивление окружающей среде на-чалось в повести с момента осознания Алексеем тяжелого положения семьи Евреиновых, и особенно неимоверных уси-лий Варвары Ивановны, чтобы как-то на-кормить детей. Именно он, уже имея определенный жизненный опыт (повесть «В людях»), а не Николай и не его млад-ший брат понимал сложность ее ухищре-ний и экономии, чтобы вести хозяйство. Не желая быть обузой в семье Евреиновых, Алексей пытается сам прокормить себя и начинает работать. С мечтой об университете, иллюзорно внушаемой ему Николаем, пришлось расстаться — нача-лась тяжелая трудовая жизнь, которую можно определить как сопротивление ок-ружающей среде. Он научился не ждать помощи извне и не надеяться на счастли-вый случай, в нем постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слага-лись условия жизни, тем крепче и даже умнее чувствовал себя. Такую науку юный Пешков постигал в своих универси-тетах. Такое сопротивление окружающей среде он видел в людях, с которыми об-щался, — в босяках, грузчиках, жуликах. Примером формирования личности в про-цессе сопротивления человека окружаю-щей среде является проанализирован-ная выше картина участия Алексея во вдохновенном труде на барже по спасению груза.
Молодчага, — одобрил он, — так ты, пожалуй, скоро и в университет попадешь.
Я удивился, но рассмеявшись, Горький пояснил, что имеет в виду не тот университет, в котором чи-тают лекции, а тот, в котором построены одиночные камеры с решетками на окнах, и прибавил:
Этот будет почище!
Заглавие его будущей книги было произнесено».
Смысл названия повести состоит в том, что, кроме университетов как учебных за-ведений, человек получает образование в жизни, особенно если она складывается не гладко, а требует преодоления труд-ностей, сопротивления неблагоприятным жизненным обстоятельствам. Эти уни-верситеты (не случайно Горький назвал их во множественном числе) формируют характер личности, закаляют ее, учат вы-бирать правильную дорогу. Алеша Пеш-ков, не имея средств на образование, про-ходил свои университеты на пристанях, в ночлежках, в студенческих нелегаль-ных кружках, перебивался случайными заработками. Он самостоятельно читал кни-ги, которые возбуждали стремление к ин-тересной и содержательной жизни, знако-мился и дружил с хорошими людьми.
Опыт и знания, полученные в универ-ситетах жизни, дали впоследствии Горь-кому богатейший материал для его худо-жественного и публицистического твор-чества.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- мои университеты горький сочинение
- образ алеши пешкова в мои университеты
- Как Башкин относится к труду Алёши
- тест-вопросы по повести горького "мои университеты"
- Каким человеком представляется нам Алексей? Кто оказал на мнего влияние и какое?
В Казань юнца проводила бабушка, которая сыграла большую роль в становлении его личности. В последнее время он мало с ней общался, а теперь чувствовал, что, возможно, видит ее в последний раз.
В Казани Алеша поселился в квартире Евреиновых. Было тесно, к тому же семья жила крайне бедно. Алеша чувствовал, что каждый кусок хлеба, который ему доставался, ложился тяжелым бременем на душу.
Евреинов был старшим сыном в семье. Из-за своего легкомыслия и юношеского максимализма он не обращал внимания на то, как тяжело матери выживать на маленькую пенсию, а ведь ей предстояло кормить трех взрослых парней. Гимназисту нравилось заниматься с Алешей и готовить его к поступлению в университет, но много времени этому он уделить не мог.
Тяжелое положение
За последние несколько месяцев парень прочитал несколько десятков бульварных романов, в которых описывались невероятные приключения героев. Собственная жизнь порой ему казалась не менее увлекательной. К слову, Алеша действительно любил приключения. Может быть, поэтому его часто тянуло в подозрительные компании?
Еще один его подозрительный знакомый - Трусов. Тот активно торговал краденым. Часто они проводили время вместе, выпивали, рассуждали о смысле жизни. Алеша провел в этой компании несколько ночей, которые практически предрекали его дальнейшую судьбу. Однако прочитанные главным героем книги смогли пробудить нем стремление к чему-то большему и возвышенному. В какой-то степени именно тяга к знаниям помогла Алеше определить для себя верное направление жизненного пути.
Знакомство с Плетневым
Среди проституток, воров и нищих студентов в районе Марусовка, куда переехал и Алеша, тот жил бедно, но весело. Спали они на одной кровати по очереди - по ночам Плетнев трудился в типографии, выполняя работу корректора.
Гурий расплачивался "веселыми шутками" за койко-место (из воспоминаний главного героя). Сам Алеша вечерами бродил по коридорам трущобы и присматривался к людям.
В артели грузчиков
Новым важным знакомым для Алеши стал "народник" Андрей Деренков. Он владел небольшой бакалейной лавкой, а в Казани у него была лучшая библиотека запрещенной литературы. В доме Деренкова Алеша впервые увидел Марию, которая поправлялась после тяжелой нервной болезни. Девушка произвела на него сильное впечатление. С Деренковым жили также трое братьев. Каждый вечер у него собирались студенты, обсуждавшие будущее России.
В кратком содержании "Моих университетов" Горького автор описывает, что главный герой понимал, ради чего выступают эти люди и восторженно воспринимал все, что они говорили. Они относились к нему покровительственно, считая талантливым самородком. Помимо студентов к Деренкову постоянно приходил большой человек с окладистой бородой по прозвищу Хохол. Недавно он вернулся из 10-летней ссылки, поэтому все окружающие относились к нему с огромным уважением.
Пекарня Семенова
Даже в очень кратком содержании "Моих университетов" Горького невозможно не упомянуть то, что Алеша, работая с низами, искренне считал себя просветителем народа. Окружающие же относились к нему как к шуту, который рассказывает увлекательные сказки. Например, раз в месяц они все месте ходили в бордель. Но главный герой в этом компанию не поддерживал. Тогда же он познакомился с новой, враждебной ему идеей. В кратком содержании "Моих университетов" Максима Горького сказано, что поведал ему замерзший человек. Алеша случайно заметил его на улице, возвращаясь от Деренкова. Мужчину звали Жоржем. Он работал гувернером у помещицы, влюбился в нее и добился развода с мужем. Жорж всерьез считал, что труд и даже технический прогресс абсолютно бесполезны и даже вредны. Для настоящего счастья человека нужно совсем немного - кусок хлеба, теплый дом и любящая женщина поблизости.
Помощник пекаря
В очень кратком содержании "Моих университетов" раскрываются детали нового занятия Алеши. Парень стал помощником пекаря. Деренков открыл новую лавку, потому что доходов от булочной не хватало, поскольку практически все деньги он направлял на помощь страждущим.
Алеша помогал пекарю Лутоне. На самом же деле Деренков приставил к нему Алексея, чтобы тот не крал. Уследить за Лутоней парню удавалось с трудом. Пекарь частенько рассказывал о своих снах, а каждый день к нему приходила коротконогая девица, которой он отдавал все, что за день украл из булочной. Девушка была крестницей старшего городового. Мария, которая так приглянулась Алеше, жила при булочной. Главный герой постоянно ей прислуживал, но заговорить боялся.
Смерть бабушки
Большой трагедией для Алеши стала смерть его бабушки. Если взять за основу краткое содержание "Детства", "В людях", "Моих университетов", то несложно догадаться, насколько важную и ключевую роль играла эта женщина в воспитании и становлении героя. Еще больше опечалило Алешу то, что новость о ее смерти он получил лишь спустя несколько месяцев после случившегося из письма двоюродного брата.
Между тем Алешей заинтересовался старший городовой Никифорыч. Он стал регулярно приглашать парня на чай, расспрашивая про Плетнева и остальных студентов. Жена городового флиртовала и пыталась соблазнить Алешу.
Именно Никифорыч рассказал главному герою о теории "незримой нити". Она гласила о том, что некая нить исходит от императора и соединяет между собой всех людей в империи. Царь же, словно паук, чувствовал все волнения народа.
Ткач Рубцов
Алеша много работал. При этом часто задумывался о том, есть ли в его существовании какой-либо смысл. На мировоззрении Алеши свой отпечаток наложила встреча с Никитой Рубцовым, который работал ткачом. Он был жаден к знаниям, при этом с людьми обращался неласково, но к Алеше относился по-отечески. Часто с ним был его друг слесарь Яков Шапошников, страдавший от чахотки. Несмотря на то что последний был неверующим человеком, хорошо знал Библию и часто оперировал этим, рассуждая об атеизме.
Но и с ними Алеша виделся редко. Работа занимала практически все его время. К тому же, ему советовали не высовываться. Дело в том, что пекарь тесно общался с жандармами, база которых находилась буквально в нескольких метрах от их подпольного кружка.
Арест Плетнева
Вскоре Никифорыч рассказал Алеше, что Плетнев арестован. Его отправили в Петербург. В душе главного героя возник разлад. Книги, которые он читал, были пропитаны гуманизмом, но в окружающей жизни он его практически не встречал. Студенты всегда переживали всей душой за народ, который считали воплощением мудрости и добросердечия. Народ же, который встречал Алеша, был пьяный, жадный и воровитый.
Главного героя постоянно раздирали противоречия. Он дошел даже до того, что решил стреляться из пистолета, купленного на рынке. Целился в сердце, но не попал, только пробил легкое. Месяц провел в больнице, а затем снова вернулся в булочную.
Работа у Хохла
По весне в булочную заявился и Хохол, и предложил работать в его лавке. Алеша переехал в село Красновидово, где никто не знал о его позорной попытке самоубийства. Настоящее имя Хохла - Михаил Ромась. Помещение для лавки и жилье он арендовал у богача Панькова. Сельчане не любили Ромася, он отдавал мужикам товары по заниженной цене, из-за этого те терпели убытки.
В Красновидове Алеша начал общаться с Изотом. Это был красивый и умный мужчина, от которого были без ума все женщины на селе. Ромась учил его читать, а теперь его образованием занялся Алеша.
Хохол считал, что мужика не стоит жалеть, как это делают народовольцы. Вместо этого его нужно учить, как правильно жить. Общение с Ромасем помогло Алеше правильно расставить приоритеты.
В этом же селе главный герой сошелся с еще двумя занятными персонажами - Кукушкиным и Матвеем Бариновым. Последний был неисправимым выдумщиком и обижался, когда его обвиняли во вранье. Он постоянно выдумывал фантастические истории, в которых добро брало верх над злом. Не отставал от него в сочинительстве и Кукушкин. Причем он был очень искусным и универсальным работником. У себя в бане Кукушкин разводил кошек, стремясь вывести новую, охотничью породу. Но результат был явно не тот, которого он ожидал: кошки тащили цыплят у всех соседей.
Панков, на которого работали Алеша и Хохол, был сыном местного богача. Однако с отцом тот не общался, поскольку женился по любви, но против родительской воли. С Алешей у них сложились взаимно неприязненные отношения.
Покушение на Ромася
Спокойная и размеренная жизнь в селе закончилась, когда однажды утром на их кузне раздался взрыв. В это время кухарка растапливала печь. Выяснилось, что недоброжелатели Хохла начинили порохом одно из полен, подбросив его в поленницу. Ромась и после этого случая остался невозмутимым.
Алеша всегда поражался тому, что Хохол никогда и ни на кого не сердился. Если кто-то его раздражал или злил, он только прищуривал глаза и спокойно произносил какие-то простые, но беспощадные слова, после которых оппоненту делалось не по себе.
Изредка их навещала Мария Деренкова - та самая девушка, которая давно приглянулась Алеше. Но за ней ухаживал Ромась, поэтому главный герой лишь расстраивался и старался избегать с ней даже случайных встреч.
В июле неожиданно для всех исчез Изот. Оказалось, что его убили, проломив череп, а лодку утопили. Тело Изота обнаружили мальчишки под баржей.
Пожар в Красновидово
Когда Хохол объявил, что женится на Марии, Алеша хотел уйти из Красновидово, но не успел. Вечером их подожгли. Изба сгорела практически дотла. Погиб и склад с товаром. Лето было сухое, и огонь перекинулся на соседние дома. Всего сгорело несколько хат в селе.
Мужики заподозрили, что Ромась специально поджег свой товар, который был застрахован. Только убедившись, что Хохол пострадал больше всех, а никакой страховки не было, от него отстали. Ромась уехал в Вятку, продав все вещи, которые удалось спасти от огня. Алеше предложил работу в своей лавке Панков.
Алеша не находил себе места. Ему казалось, что мужики, которые оказывались мудрыми и добрыми по отдельности, вместе ожесточались, превращаясь в серую тучу. Хохол успокаивал его и просил не торопиться с осуждениями и выводами. В следующий раз они увиделись только через 15 лет. Ромася отправили в еще одну 10-летнюю ссылку. На этот раз в Якутию.
Алешу приютил Баринов, с которым они стали искать работу в близлежащих селах. Мужчина скучал, он считал себя великим путешественником и не мог долго сидеть на одном месте. Он уговорил Алешу отправиться на Каспийское море. Их взяли на баржу, которая шла вниз по Волге.
В Симбирске их высадили, так как Баринов замучил всех своими небылицами. До Самары пришлось добираться зайцами, там они снова нанялись на баржу, оттуда уже доплыли до Каспия. Повесть заканчивается тем, что Алеша примыкает к артели рыбаков.
"Детство", "Мои университеты", краткое содержание которых позволяет подробно познакомиться с сюжетом, рассказывает яркую историю становления и взросления выдающегося Алексея Пешкова.
Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)
М. Горький
Детство. В людях. Мои университеты
Трилогия Горького
Среди книг, которые оказали значительное влияние на духовное развитие нашего народа, одно из первых мест занимает трилогия Максима Горького «Детство», «В людях» и «Мои университеты». Почти каждого человека со школьных лет сопровождает волнующая история детства Алеши Пешкова, мальчика, прошедшего через столько испытаний, образ его бабушки – один из самых возвышенных женских образов русской литературы.
На каждое поколение по-разному действовали повести Горького, – в них черпали и знание народной жизни, и ненависть к мещанству, к непосильной тяжести рабочего труда и угнетению, и силы протеста против покорности; в этих повестях видели призыв к творческой активности, к самообразованию, к учению, пример того, как, несмотря на нищету и бесправие, человек может пробиться к культуре. Они служили источником веры в силы народные, примером нравственной стойкости.
Повести «Детство» и «В людях» написаны Горьким в 1913–1914 годах и с тех пор вошли в мировую классику автобиографического жанра вместе с такими шедеврами русской литературы, как «Былое и думы» А. Герцена и «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Толстого. Позднее, в 1923 году, были написаны «Мои университеты», и таким образом сложилась законченная, по толстовскому примеру, трилогия.
Если у Толстого история героя – это прежде всего история его исканий, его требований к себе, биография аналитическая, то горьковская трилогия насыщена действием, она автобиографична, она жизнеописание, она состоит из поступков и событий. В то же время это не только описание частной жизни, не история отдельной личности, это именно повести, произведения, имеющие художественную силу обобщения. Их материал при всей точности фактов, событий отобран не по законам памяти и знаний взрослого человека, а по законам писательского таланта. Он создает галерею типов дореволюционной России, образы, живущие независимо от биографии героя.
Горький сообщает нам в «Детстве» не то, что ему известно, а то, что могло быть известно ребенку. Детское видение мира имеет свои пределы, и автор с поразительной точностью соблюдает их. Окружающее открывается перед маленьким Алешей отдельными малосвязными сценами, картинками, смысл и трагизм которых он еще не в силах оценить. Смерть отца, и тут же, у гроба, рожающая мать – это мучительное, невероятное стечение обстоятельств с первой же страницы погружает нас в стихию достоверной жизни. И, начиная с этой сцены, покоряющей силой и особенностью книги становится именно правда, мужество правды. Здесь все подлинно. И в этом отличие ее от других книг подобного жанра. Автор не привносит сюда взрослого своего понимания людей, своих знаний и опыта. Здесь ничего не делается для занимательности, нет никаких литературных приемов, нет обязательной завершенности, сведения концов с концами… Многого из жизни Алеши Пешкова мы так и не узнаем – как, почему расстраивается состояние деда, куда время от времени исчезает мать, почему вдруг приходится переезжать в другой дом… С годами иногда, из рассказов бабушки, какие-то обстоятельства разъяснятся, но многое для мальчика и для нас так и останется неизвестным. И, как ни странно, такая неполнота, непонятность происходящего помогает нам лучше увидеть мир глазами героя.
Трилогия воссоздает огромную панораму жизни рабочей России конца девятнадцатого века. Воссоздает с размахом, с неумолимым реализмом, требующим от писателя не только честности, но подчас художественной смелости.
Одна за другой обступают нас судьбы людей разных сословий, разных профессий – красильщики, иконописцы, приказчики, купцы, прачки, кочегары, матросы, проститутки… Их десятки, нет, наверное, сотни людей, и каждый неповторим, у каждого не только своя история, но и свое понимание жизни, свои противоречия, своя мудрость, западающая в душу мальчика, а затем подростка. Впечатление густонаселенности усиливается еще и яркостью каждого персонажа, они все отдельные, все личности значительные, сильные, бунтари, блаженные, чудаковатые, а если, допустим, и не сильные, то все равно у большинства из них есть что-то особенное, своя загадка, своя идея, свои отношения с богом, с деньгами, с любовью, с книгами… И все это не сочинено и даже не увидено. Это найдено в жизни. Алеша Пешков постоянно, пытливо ищет ответа на вечные вопросы жизни. Ему интересен каждый человек, хочется понять, почему так, а не иначе живут люди. В этом особенность его характера. Он не наблюдатель, не собиратель, он герой деятельный, ищущий. Ответы этих людей – противоречивые, парадоксальные, переливающиеся неожиданным смыслом – плотно насыщают трилогию философской мыслью. В повестях не утихает полемика. Сами того не подозревая, все эти люди полемизируют, высказывания их сталкиваются, сшибаются непримиримо.
«В детстве, – писал Горький, – я представляю сам себя ульем, куда разные простые, серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою кто чем мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание – все-таки мед».
Многое в жизни Алеши Пешкова сделали книги. Они помогали познать огромность мира, красоту его и разнообразие. Книги не вообще, а книги конкретные. Алеша рассказывает, что именно ему нравилось, что и как он понимал. Он жадно читал все, что попадалось – бульварщину, книги авторов второстепенных, случайных, ныне забытых, вперемешку с классиками: романы Салиаса, Вашкова, Эмара, Ксавье де-Монтепэна, стихи Граве, Стружкина, «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», «Песни» Беранже, сказки Пушкина, «Тайны Петербурга», романы Дюма… (Из текста горьковской трилогии можно составить длинные списки прочитанных им книг, с его аннотациями-оценками и провести интереснейшие исследования о круге чтения Алеши Пешкова.)
Он сам учится отличать хорошую книгу от плохой. Ему надо дважды перечесть «Предание», чтобы понять, что книга эта слабая. Интересно следить, как формируется, оттачивается вкус мальчика. В беспорядочном его чтении было свое преимущество – оно тренировало ум; он учился ориентироваться в книжном море, он был свободен от школьных авторитетов. Так он самостоятельно понял, почувствовал гений Пушкина: «Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко». Надо, впрочем, заметить, что эстетическое восприятие Алеши было подготовлено в значительной мере незаурядным поэтическим даром его бабушки. С детских лет слушая ее песни и сказки, он остро чувствовал игру самоцветным словом, любование красотой, богатством родного языка.
Любимые свои книги Алеша пересказывал кому угодно – денщикам, матросам, приказчикам, читал вслух, и люди жадно слушали его, иногда ругались, высмеивали, но зато и вздыхали и восхищались…
А он взахлеб читал и читал: Аксакова, Бальзака, Соллогуба, Буагобэ, Тютчева, Гонкура… Книги очищали душу, придавали уверенность: он не один, на земле не пропадет. Он сравнивал жизнь с книгами и понимал, что «черный народ» в Париже не таков, как в Казани, держится смелее, независимее, не молится богу так яростно. Но он начинает и критически оценивать выдуманность книжных отношений героев, отделять великие произведения от посредственных.
Ракамболь учил его быть стойким, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному делу. Он передает свои впечатления о Тургеневе, Вальтере Скотте. «Бурса» Помяловского похожа на жизнь иконописной мастерской: «Мне так хорошо знакомо отчаянье скуки, перекипающее в жестокое озорство». Или: «Диккенс остался для меня писателем, перед которым я почтительно преклоняюсь, – этот человек изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям».
Трудно назвать другие произведения, в которых вот так же подробно описывались бы книги, впечатление от них, их влияние на жизнь человека.
Вдруг Алеше попадался «Демон» Лермонтова; пораженный, он читал его вслух – и происходило чудо: в иконописной мастерской люди преображались, ходили потрясенные, задумывались над своим существованием, проникались добротой, тайком плакали.
Воодушевленный, Алеша устраивал всякие представления, ему хотелось во что бы то ни стало «вызвать истинную свободную и легкую радость в людях!». И в этом проявлялся деятельный темперамент героя, горячее желание что-то сделать хорошее для людей.
Конкретность книжных интересов героя исторична, он читает те книги, которые во многом характерны были для вкусов того времени; но книги лишь часть той исторической конкретности, какой полна трилогия. Это свойство горьковской прозы проявляется здесь особенно сильно. Быт донесен во всех его материальных подробностях. Видно, что люди ели, как одевались, что пели, как молились, как спали, как развлекались.
В иконописной мастерской точно описаны стеклянные шары, налитые водою, подвешенные на бечевках к потолку. Они собирают свет лампы, отбрасывая его на доску иконы белым холодным лучом.
Если он в лавке продает божественные книги и иконы, то известно, что это за книги и что за иконы.
Алеша ловит птиц для продажи, и бабушка продает их за сорок копеек, а в базарные дни на рубль и более. Точные цифры в повествовании – необходимость, они мера труда и возможность прожить, герой помнит каждую заработанную копейку. Так же конкретно изображена у него и Нижегородская ярмарка, и работа в пекарне, в иконописной мастерской, – со всеми тонкостями, различиями византийских, и фряжских, и итальянских манер письма. Труд у Горького всегда физически ощутим, профессионально выверен, будь то несложный труд прачки, или приемы торговли, или красильное дело. Мало кто из писателей понимает необходимость так выписывать быт. Это не только художественный прием, в этом есть еще и сознание историчности пережитого. И действительно, подробности эти оказываются драгоценнейшими. Со временем они повышаются в цене, ибо сохраняют безвозвратно исчезнувшие приметы прошлого. Заслуга художника тут несомненна. В этом смысле горьковская трилогия развивает традиции русского реализма, таких вершин, как «Евгений Онегин», где энциклопедическая точность эпохи воплощена во всей конкретности ее бытия.
Трилогия Горького повествует прежде всего о том, как, несмотря на все обиды и разочарования, росла у Алеши Пешкова любовь и вера в человека.
Первым, кто вселил эти чувства, были не книги и не наблюдения, а прекрасная душа Акулины Ивановны Кашириной, балахнинской кружевницы, Алешиной бабушки. Она была человеком с талантом жизни, умеющая жить легко и добро, сея вокруг себя радость, восторг перед жизнью. Ее любовь обогащала мальчика, насыщая крепкой силой для трудной жизни. Доброта ее талантлива и своеобычна, поскольку зиждется на художественности ее натуры. Она знала множество стихов, песен, да и сама сочиняла, рассказывала про Ивана-Воина, про Попа-Козла, Марию – грешницу египетскую… Счастье, что у Алеши Пешкова была такая бабушка. Она была опорой, духовной защитой от навалившегося на детскую душу деспотизма, «горячего тумана взаимной вражды», этого неумного племени Кашириных. Откуда только черпала эта женщина неистощимую свою любовь, свое терпение… «Выпивши, она становилась лучше: темные ее глаза, улыбаясь, изливали на всех греющий душу свет, и, обмахивая платком разгоревшееся лицо, она певуче говорила:
– Господи, господи! Как хорошо все! Нет, вы глядите, как хорошо-то все!
Это был крик ее сердца, лозунг всей жизни».
У нее был свой бог, свои отношения с религией, согретые той же деятельной заботой о людях. При всей покорности, смирении, в минуты опасности она могла храбро, умно, как никто другой, противостоять беде. Так она спасает и людей, и имущество при пожаре, бросаясь под ноги обезумевшему от огня коню, вынесла из пламени бутыль масла, чтобы не взорвалось, организовала соседей тушить амбар… Она ничего не боялась.
Ласковость ее была неутомима, но с годами Алеша начинает ценить в ней и оптимизм, и легкость, с какой она переносит жизненные невзгоды, разорение, потерю богатства. Но видит он и другое – что светлая душа бабушки ослеплена сказками, «…не способна видеть, не может понять явление горькой действительности…». В ответ на его возмущение она единственное что могла сказать: «Терпеть надо!» Проповедь терпения уже не удовлетворяла подростка. И только уже взрослея, после смерти бабушки, он сумеет полностью оценить жизненный подвиг этой женщины, поймет не то, что она не могла, не сумела, а то, чем она была – матерью всем людям.
Злое и доброе, жесткое и нежное переплетаются непредвиденно, соседствуя не только в этой семье, но и внутри людей.
Дед, деспот, самодур, олицетворение мещанского, дед, который, казалось бы, во всем противопоставляется поэтической натуре бабушки, этот дед в какие-то минуты преображается.
Зверски, чуть не до смерти запоров Алешу, он приходит к постели больного мальчика и рассказывает ему о своей бурлацкой молодости на Волге. Да как рассказывает, и сколько в нем оказывается богатырской доблести: «Быстро, как облако, дед рос передо мною, превращаясь из маленького сухого старичка в человека силы сказочной – он один ведет против реки огромную серую баржу».
Диалектика души? Да, но не только это. Таким богатырем, вероятно, и полюбила его в молодости бабушка Алексея. Тем более горько видеть, как исподволь богатство, страсть к наживе перекашивают его душу. Самое, наверное, примечательное в этом образе – тот губительный процесс озверения, вырождения человечности, который происходит со старшим Кашириным, с его сыновьями. И никакая доброта, душевность бабушки не могут спасти, остановить их.
Пристально и беспощадно прослеживает Горький нарастающую патологическую скупость дедушки, как этот недавний богач теряет честь, достоинство, побирается по домам знакомых купцов, – и не от бедности, не ради куска хлеба, а из-за снедающей его алчности. Все человеческое исчезает, вытравляется. Дети, внуки, жена, семья, дружба – все теряет цену, отмирает с развитием этой неизлечимой болезни. Алеша не обличает его, бабушка пытается объяснить, простить, но тем страшнее выглядит этот распад личности. Только ли патология, характер виной тому? Недаром бог его иной, чем у бабушки, – его бог грозный, карающий, а за ним видятся иные мерки жизни, – изменилось отношение к труду, отпала необходимость труда, а взамен не появилось ничего другого. Для Горького труд заключает всегда еще и моральную ценность, – труд воспитывает, труд лечит душу; отношением к труду, красотой труда учится Алеша мерить достоинство человека.
Когда-то у деда была своя мудрость, и Алеша ценил его поучения: «Учись быть самому себе работником, а другим – не поддавайся! Живи тихонько, спокойненько, а – упрямо! Слушай всех, а делай, как тебе лучше…» Его действительно все учат жить, каждый на свой манер, и в отрочестве и в юности: «Первое: не женись рано… Жить можно, где хочешь и как хочешь, – твоя воля! Живи в Персии – магометашкой, в Москве – городовым, горюй, воруй – все можно поправить! А жена – это, брат, как погода, ее не поправишь… нет! Это, брат, не сапог – снял да бросил».
Люди появляются и исчезают, оставляя после себя что-то в душе, разбередив мысли, одарив нажитой житейской мудростью.
И Алеша Пешков начинает понимать, что думы о жизни не менее тяжелы, чем сама жизнь. Но от этой тяжести он отказаться не хочет. Он то и дело срывается, на него самого находят ослепляющие вспышки ненависти, и его подхватывает буйное злое озорство; юношеская чувствительность ко лжи толкает на выходки нелепые, дикие. Путь его вовсе не прям. Ошибки обидны, заблуждений множество. Вера покидает его, он то и дело срывается в разочарование, в отчаянье, вплоть до попытки самоубийства. Это вовсе не постоянное восхождение, приобретение и накопление мудрости. И тем более героична его борьба. Недаром Лев Николаевич Толстой удивился, слушая рассказы Горького: «Вы все-таки добрый, имея право быть злым».
Жизнь, которую описывает Горький – жизнь городская, нижегородская, казанская, – жизнь рабочих окраин, доходных домов, улиц, застроенных ремесленными мастерскими, лавками, трактирами. Это волжские пристани, ярмарка, двор, мастерская, где тут же и спят и едят. Нет сельских просторов и полей, природа отодвинута, она незаметна, она выключена из мироощущений. Место детских игр – улица, дворы, базары. В городе детям трудно уединиться. Городская жизнь непоэтична, некрасива, но зато люди здесь ближе и понятнее. «Мне нравятся рабочие, – признается Горький, – я отчетливо вижу преимущества города, его жажду счастья, дерзкую пытливость разума, разнообразия его целей и задач».
Вихрастый Алеша Пешков все больше ценит независимую уличную жизнь. Первые его приработки в помощь бабушке – и они типично городские: он сдает ветошь, он ловит птиц, он таскает тес… Он видит, как живут, работают разные слои рабочего люда. В эти годы происходил энергичный процесс формирования российского пролетариата. И одновременно же росли силы классового протеста, появлялись фигуры революционеров, вроде постояльца Хорошее Дело. С какой симпатией вспоминается Алеше этот странный человек, мальчик не очень понимает, чем он занимался, но зато дед, чутьем собственника, учуял опасность, казалось бы, безобидного, исправного квартиранта.
В этой обстановке духовное созревание подростка шло быстро, наблюдения над жизнью, столкновения с ней накапливали не по возрасту большой опыт.
От детского восхищенья разбойниками, легендарным Егором Башлыком, от обиды на чудовищные несправедливости жизни начиналась у Алеши Пешкова работа осмысляющей себя силы протеста. В повести «Мои университеты» отроческие поиски завершаются логическим следствием: университетами становятся нелегальные кружки, распространение литературы, типография, – путь сознательной революционной борьбы, которую юноша начинает в Казани.
Все мучительнее переживает он расхождение между прозой жизни и литературой. Мир искусства, с его чистыми чувствами, умными словами, почти не соприкасается с тем пошлым, грубым, что каждодневно окружает героя. Снова и снова испытывает он разочарование, гнев, обращенный к тем, кто создает красивые иллюзии. В этом случае ему помогали не книги, а люди. Отзывчивые, добрые, мыслящие, юродствующие – но именно люди, соприкосновение с народной жизнью, мудрой в своем движении. Противоречия между идеалами и действительностью не снимались. Но в этих противоречиях открывались преимущества народной мысли: «…редко встречались мне в книгах мысли, которые я не слышал раньше в жизни», – замечает Горький, и это поразительное наблюдение не упрек литературе, а скорее благоговение к жизни.
У Горького с детства был талант на красивых людей, он умел их находить. Среди героев трилогии они появляются один за другим непрерывной чередой, начиная от Цыганка, который подставлял свою руку под прут, защищая мальчика от побоев. В тяжелые минуты они обязательно приходят ему на помощь, спасая его веру в человека. Каждый из них прекрасен по-своему. Цыганок – весельчак, добр, бескорыстен. Повар Смурый – угрюм, но он человек высокой справедливости, думающий, читающий, одинокий, «отломившийся от жизни». Иконописец-личник Жихарев, – художник своего дела, человек запойный, и при этом душевный, тонко чувствующий стихи. Так же и другой мастер, Евгений Ситанов, – силач, умеющий жить в этой мастерской напряженной духовной жизнью. Он влюбился в «гулящую» девицу, которая «заразила его постыдной болезнью, но он не бьет ее за это, как советуют ему товарищи, а нанял ей комнату, лечит девицу и всегда говорит о ней как-то особенно ласково, смущенно». Или штукатур Григорий Шишлин, голубоглазый красавец, мечтатель и добряк. Или шорник, дивный певец Клещов…
Сколько их, одаренных природой, талантливых душой, великолепных людей, расточали себя впустую, не сумели осуществить себя, спивались, чувствовали себя ненужными, гибли, убитые бессмысленностью существования. Одна за другой возникают перед Алешей женщины, окруженные сиянием детской, а затем юношеской его влюбленности. Девочка Людмила, «фарфоровая» закройщица, прекрасная Королева Марго, веселая, жизнелюбивая прачка Наталия Козловская… Одни дарили ему сердечность и сладкие мечты, другие приохотили его к чтению, доставали ему книги, научили любить стихи.
Но пошлость, грязные пересуды, издевательства с какой-то непонятной злобой обрушивались и настигали этих женщин.
Всей силой своего великого гуманистического дарования Горький восстает против грязи, хамства, гнусности в человеческих отношениях. Он не щадит и рабочих людей, обличая их бездуховность, все подлое, свинское, приниженное…
С необъяснимой жестокостью издеваются дядья на глазах у Алеши над полуслепым мастером Григорием, подсовывая ему раскаленный наперсток. Отчим бьет ногами мать Алеши. Безвинно убивают топором чудесного крестьянина Изота. Спивается лучший каменщик Ардальон, с беспричинной злобой избивает он некогда веселую прачку Наталью. Маленький рыжий казак, так красиво поющий песни про Дон и Дунай, что Алеше он кажется лучше и выше всех людей, этот казак, опять же ни за что, зверски избивает женщину, свою любовницу, рвет на ней платье, голую валяет в грязи. Подобных сцен немало в каждой из повестей трилогии.
Зачем же было выворачивать перед читателем художественной литературы все эти пакости жизни, изображать такие отвратительные черты своего народа, такие вызывающие ужас характеры, поступки, всю эту жестокость, злобу, изуверство? Горький и сам не раз ставит вопрос – нужно ли писателю рисовать эти свинцовые мерзости русской жизни?
«И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе – стоит; ибо это – живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной… Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растет доброе – человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой». 1
Повести «Детство», «В людях» и «Мои университеты» составляют автобиографическую трилогию Горького, в которой писатель рассказывает о своих детских и юношеских годах (1871–1888). Сам Горький рассматривал эти повести, написанные в разные годы, как части единого повествования. В 1929 году он писал одному из своих корреспондентов: «Из Москвы Вам вышлют „Детство“, „В людях“ и „Мои университеты“. В этих книжках изображена моя жизнь».
Для творчества Горького в целом его личный жизненный опыт имел исключительное значение. В 1930 году, отвечая на вопрос писательской анкеты: «Каким материалом преимущественно пользуетесь?» – он свидетельствовал: «Пользовался преимущественно материалом автобиографическим…»
Первые опыты автобиографического повествования относятся к самому началу творческого пути писателя. В 1893 году появилось «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца»; два года спустя Горький опубликовал автобиографический рассказ «Бабушка Акулина». Некоторые эпизоды этих фрагментов отразились в повестях «Детство» и «В людях», – однако трактовка и стилистическая разработка их в ранних набросках совершенно иные.
К созданию целостной художественной автобиографии Горький обращается уже в зрелые годы. «Детство» Горький писал, живя на Капри, в 1912–1913 годах. Тогда же были написаны автобиографические рассказы «Случай из жизни Макара», «Хозяин», «Рождение человека», «Ледоход», «Страсти-мордасти» и другие.
Повесть «В людях», написанная в 1914 году, уже по возвращении из Италии в Россию, дорабатывалась Горьким позднее для публикации в организованном им журнале «Летопись».
Третья часть трилогии – «Мои университеты» была напечатана вместе с автобиографическими рассказами «Сторож», «Время Короленко», «В. Г. Короленко», «О вреде философии», «О первой любви».
Тексты печатаются по изданию: М. Горький. Полн. собр. соч. Художественные произведения в 25-ти томах. М., «Наука», тт. 15, 16.
В основу примечаний положен научный комментарий к Полному академическому собранию сочинений М. Горького.
Даниил Гранин
Автобиографическая трилогия Максима Горького "Детство. В людях. Мои университеты", над которой он работал 10 лет – одно из самых значительных произведений русской реалистической литературы ХХ века. Сам писатель называл ее "той правдой, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной".
Перед читателем трилогии буквально оживает провинциальная Россия конца XIX – начала ХХ столетия, с ее купеческими дворами и рабочими предместьями, волжскими портами, чередой колоритных персонажей и бесконечной глубиной понимания самой души русского народа, вечно балансирующей на грани между прекрасным и безобразным, между преступлением и святостью.
Максим Горький
Детство. В людях. Мои университеты
Детство
Сыну моему посвящаю
Глава I
В полутемной тесной комнате, на полу, под окном, лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Мать, полуголая, в красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные, мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез.
Меня держит за руку бабушка – круглая, большеголовая, с огромными глазами и смешным рыхлым носом; она вся черная, мягкая и удивительно интересная; она тоже плачет, как-то особенно и хорошо подпевая матери, дрожит вся и дергает меня, толкая к отцу; я пираюсь, прячусь за нее; мне боязно и неловко.
Я никогда еще не видал, чтобы большие плакали, и не понимал слов, неоднократно сказанных бабушкой:
– Попрощайся с тятей-то, никогда уж не увидишь его, помер он, голубчик, не в срок, не в свой час…
Я был тяжко болен, – только что встал на ноги; во время болезни – я это хорошо помню – отец весело возился со мною, потом он вдруг исчез, и его заменила бабушка, странный человек.
– Ты откуда пришла? – спросил я ее.
Она ответила:
– С верху, из Нижнего, да не пришла, а приехала! По воде-то не ходят, шиш!
Это было смешно и непонятно: наверху, в доме, жили бородатые, крашеные персияне, а в подвале старый, желтый калмык продавал овчины. По лестнице можно съехать верхом на перилах или, когда упадешь, скатиться кувырком, – это я знал хорошо. И при чем тут вода? Все неверно и забавно спутано.
– А отчего я шиш?
– Оттого, что шумишь, – сказала она, тоже смеясь.
Она говорила ласково, весело, складно. Я с первого же дня подружился с нею, и теперь мне хочется, чтобы она скорее ушла со мною из этой комнаты.
Меня подавляет мать; ее слезы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу ее такою, – она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у нее жесткое тело и страшно сильные руки. А сейчас она вся как-то неприятно вспухла и растрепана, все на ней разорвалось; волосы, лежавшие на голове аккуратно, большою светлой шапкой, рассыпались по голому плечу, упали на лицо, а половина их, заплетенная в косу, болтается, задевая уснувшее отцово лицо. Я уже давно стою в комнате, но она ни разу не взглянула на меня, – причесывает отца и все рычит, захлебываясь слезами.
В дверь заглядывают черные мужики и солдат-будочник. Он сердито кричит:
– Скорее убирайте!
Окно занавешено темной шалью; она вздувается, как парус. Однажды отец катал меня на лодке с парусом. Вдруг ударил гром. Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул:
– Ничего, не бойся, Лук!
Вдруг мать тяжело взметнулась с пола, тотчас снова осела, опрокинулась на спину, разметав волосы по полу; ее слепое, белое лицо посинело, и, оскалив зубы, как отец, она сказала страшным голосом:
– Дверь затворите… Алексея – вон!
Оттолкнув меня, бабушка бросилась к двери, закричала:
– Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это – не холера, роды пришли, помилуйте, батюшки!
Я спрятался в темный угол за сундук и оттуда смотрел, как мать извивается по полу, охая и скрипя зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно:
– Во имя отца и сына! Потерпи, Варюша!.. Пресвятая мати божия, заступница…
Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго – возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во тьме закричал ребенок.
– Слава тебе, Господи! – сказала бабушка. – Мальчик!
И зажгла свечу.
Я, должно быть, заснул в углу, – ничего не помню больше.
Второй оттиск в памяти моей – дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, – две уже взобрались на желтую крышку гроба.
У могилы – я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер.
– Зарывай, – сказал будочник, отходя прочь.
Бабушка заплакала, спрятав лицо в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки ямы, комья земли сшибали их на дно.
– Отойди, Леня, – сказала бабушка, взяв меня за плечо; я выскользнул из-под ее руки, не хотелось уходить.
– Экой ты, на Господи, – пожаловалась бабушка, не то на меня, не то на бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сровнялась с землей, а она все еще стоит.
Мужики гулко шлепали лопатами по земле; налетел ветер и прогнал, унес дождь. Бабушка взяла меня за руку и повела к далекой церкви, среди множества темных крестов.
– Ты что не поплачешь? – спросила она, когда вышла за ограду. – Поплакал бы!
– Не хочется, – сказал я.
– Ну, не хочется, так и не надо, – тихонько выговорила она.
Все это было удивительно: я плакал редко и только от обиды, не от боли; отец всегда смеялся над моими слезами, а мать кричала:
– Не смей плакать!
Потом мы ехали по широкой, очень грязной улице на дрожках, среди темно-красных домов; я спросил бабушку:
– А лягушки не вылезут?
– Нет, уж не вылезут, – ответила она. – Бог с ними!
Ни отец, ни мать не произносили так часто и родственно имя божие.
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
Примостившись на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно льется мутная, пенная вода. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю на пол.
Поступить в казанский университет меня уговорил сосед по дому, гимназист Н. Евреинов. Он часто видел меня с книгой в руках и был убеждён, что я создан природой для служения науке. В Казань меня провожала бабушка. В последнее время я отдалился от неё, но тогда почувствовал, что вижу её в последний раз.
В «полутатарском городе» Казани я поселился в тесной квартирке Евреиновых. Жили они очень бедно, «и каждый кусок хлеба, падавший на мою долю, ложился камнем на душу мне». Гимназист Евреинов, старший сын в семье, из-за юношеского эгоизма и легкомыслия не замечал, как тяжело его матери на мизерную пенсию прокормить трёх здоровых парней. «Ещё менее чувствовал это его брат, тяжёлый, молчаливый гимназист». Евреинову нравилось учить меня, но серьёзно заняться моим образованием ему было некогда.
Чем тяжелее была моя жизнь, тем яснее я понимал, что «человека создаёт его сопротивление окружающей среде». Прокормиться мне помогли пристани на Волге, где всегда можно было найти копеечную работу. Десятки прочитанных мною бульварных романов и то, что пережил я сам, тянуло меня в окружение грузчиков, босяков и жуликов. Там я познакомился с профессиональным вором Башкиным, очень умным человеком, до дрожи любящим женщин. Ещё один мой знакомец - «тёмный человек» Трусов, торговавший краденным. Иногда они переправлялись через Казанку в луга, пили и беседовали «о сложности жизни, о странной путанице человеческих отношений» и о женщинах. Я прожил с ними несколько таких ночей. Я был обречён идти по одной с ними дороге. Помешали мне прочитанные книги, возбудившие у меня стремление к чему-то более значительному.
Вскоре я познакомился со студентом Гурием Плетнёвым. Этот смуглый, черноволосый юноша был полон всяческих талантов, которые не трудился развивать. Гурий был беден и жил в весёлой трущобе «Марусовке», полуразрушенном бараке на Рыбнорядской улице, полном воров, проституток и нищих студентов. Переехал в «Марусовку» и я. Плетнёв работал ночным корректором в типографии, и спали мы на одной койке - Гурий днём, а я ночью. Мы ютились в дальнем углу коридора, который снимали у толстомордой сводни Галкиной. Плетнёв расплачивался с ней «весёлыми шутками, игрою на гармонике, трогательными песнями». По вечерам я бродил по коридорам трущобы «присматриваясь, как живут новые для меня люди» и задавая себе неразрешимый вопрос: «Зачем всё это?».
Гурий для этих «будущих и бывших людей» играл роль доброго волшебника, который мог и развеселить, и утешить, и дать добрый совет. Плетнёва уважал даже старший городовой квартала Никифорыч, сухой, высокий и очень хитрый старик, увешанный медалями. Он бдительно следил за нашей трущобой. За зиму в «Марусовке» была арестована группа, пытавшаяся организовать подпольную типографию. Именно тогда состоялось «моё первое участие в делах конспиративных» - я исполнил таинственное поручение Гурия. Вводить меня в курс дел он, однако, отказался, сославшись на мою молодость.
Тем временем Евреинов познакомил меня с «таинственным человеком» - учеником учительского института Миловским. Кружок из нескольких человек собирался у него на дому для чтения книги Джона Стюарта Милля с примечаниями Чернышевского. Моя молодость и необразованность помешали мне понять книгу Милля, и чтение меня не увлекло. Меня тянуло на Волгу, «к музыке трудовой жизни». «Героическую поэзию труда» я понял в день, когда тяжело гружённая баржа наткнулась на камень. Я вошёл в артель грузчиков, разгружавших товары с баржи. «Мы работали с той пьяной радостью, слаще которой только объятие женщины».
Вскоре я познакомился с Андреем Деренковым, владельцем маленькой бакалейной лавки и обладателем лучшей в Казани библиотеки запрещённых книг. Деренков был «народником», и средства от лавки шли на помощь нуждающимся. У него в доме я впервые встретил сестру Деренкова Марию, выздоравливающую после какой-то нервной болезни. Её синие глаза произвели на меня неизгладимое впечатление - «с такой девушкой я не мог, не умел говорить». Кроме Марьи, у сухорукого и кроткого Деренкова было три брата, а хозяйство у них вела «сожительница домохозяина-скопца». Каждый вечер у Андрея собирались студенты, жившие «в настроении забот о русском народе, в непрерывной тревоге о будущем России».
Я понимал задачи, которые пытались решить эти люди и поначалу относился к ним восторженно. Они же относились ко мне покровительственно, считали самородком и смотрели, как на кусок дерева, требующий обработки. Кроме студентов-народовольцев, у Деренкова часто появлялся «большой, широкогрудый человек, с густою окладистой бородищей и по-татарски бритой головою», очень спокойный и молчаливый, по прозвищу Хохол. Он недавно вернулся из десятилетней ссылки.
Осенью мне снова пришлось искать работу. Нашлась она в крендельной пекарне Василия Семёнова. Это был один из самых трудных периодов моей жизни. Из-за тяжёлой и обильной работы я не мог учиться, читать и навещать Деренкова. Меня поддерживало сознание, что я работаю в народе и просвещаю его, однако сослуживцы относились ко мне, как к шуту, рассказывающему интересные сказки. Каждый месяц они всей компанией посещали публичный дом, но я услугами проституток не пользовался, хотя отношения полов меня жутко интересовали. «Девушки» часто жаловались моим товарищам на «чистую публику», и те считали себя лучше «образованных». Мне горько было это слышать.
В эти тяжёлые дни я познакомился с совершенно новой, хотя и враждебной мне идеей. Услышал я её от полузамёрзшего человека, которого подобрал ночью на улице, возвращаясь от Деренкова. Звали его Жорж. Он был гувернёром у сына некой помещицы, влюбился в неё и увёл от мужа. Жорж считал труд и прогресс бесполезными и даже вредными. Всё, что надо человеку для счастья - тёплый угол, кусок хлеба и любимая женщина рядом. Пытаясь осмыслить это, я до утра бродил по городу.
Дохода от лавки Деренкова не хватало на всех страждущих, и он надумал открыть булочную. Я начал работать там помощником пекаря, и заодно следил, чтобы тот не крал. Последнее мне мало удавалось. Пекарь Лутонин любил рассказывать свои сны и щупать коротконогую девицу, навещавшую его каждый день. Ей он и отдавал всё, украденное в булочной. Девица приходилась крестницей старшему городовому Никифорычу. Мария Деренкова жила при булочной. Я прислуживал ей и боялся взглянуть на неё.
Вскоре умерла бабушка. Я узнал об этом через семь недель после её смерти из письма от двоюродного брата. Оказалось, что два моих брата и сестра с детьми сидели на шее у бабушки и питались собранной ею милостыней.
Тем временем и мной, и пекарней заинтересовался Никифорыч. Он приглашал меня на чай и расспрашивал о Плетнёве и других студентах, а его молодая жена строила мне глазки. От Никифорыча я услышал теорию о незримой нити, которая исходит от императора и соединяет всех людей в империи. Император же, как паук, чувствует малейшие колебания этой нити. Теория меня очень впечатлила.
Я очень тяжело работал, и существование моё становилось всё бессмысленней. В то время я был знаком со старым ткачом Никитой Рубцовым, беспокойным и умным человеком с ненасытной жаждой знаний. С людьми он был неласков и ехиден, но ко мне относился отечески. Его друг, чахоточный слесарь Яков Шапошников, знаток Библии, был яростным атеистом. Часто видится с ними я не мог, работа занимала всё моё время, кроме того, мне велели не высовываться: наш пекарь дружил с жандармами, управление которых было через забор от нас. Работа моя тоже теряла смысл: люди не считались с нуждами булочной и забирали все деньги из кассы.
От Никифорыча я узнал, что Гурия Плетнёва арестовали и увезли в Петербург. В моей душе возник разлад. Прочитанные мною книги были напитаны гуманизмом, но в окружающей меня жизни я его не находил. Народа, о котором радели мои знакомые студенты, воплощения «мудрости, духовной красоты и добросердечия» на самом деле не существовало, ведь я знал другой народ - вечно пьяный, вороватый и жадный. Не выдержав этих противоречий, я надумал стреляться из купленного на базаре пистолета, но в сердце не попал, только пробил лёгкое, и через месяц, донельзя сконфуженный, снова работал в булочной.
В конце марта в булочную заглянул Хохол и предложил мне работать у него в лавке. Недолго думая, я собрался и переехал в село Красновидово. Оказалось, что настоящее имя Хохла - Михаил Антоныч Ромась. Помещение для лавки и жильё он снимал у богатого мужика Панкова. Сельские богатеи не любили Ромася: он перебивал им торговлю, отдавая мужикам товар по низкой цене. Особенно мешала «мироедам» созданная Хохлом артель садоводов.
В Красновидове я познакомился с Изотом, умным и очень красивым мужчиной, которого любили все женщины села. Ромусь учил его читать, теперь эта обязанность перешла ко мне. Михаил Антоныч был убеждён, что мужика надо не жалеть, как это делают народовольцы, а учить правильно жить. Эта идея примирила меня с самим собою, а долгие беседы с Ромусем «выпрямили» меня.
В Красновидово я познакомился с двумя интересными личностями - Матвеем Бариновым и Кукушкиным. Баринов был неисправимым выдумщиком. В его фантастических историях добро всегда побеждало, а зло исправлялось. Большим фантазёром был и Кукушкин - искусный и универсальный работник. В селе его считали пустобрёхом, пустым человеком и не любили из-за кошек, которых Кукушкин разводил у себя в бане с целью вывести охотничью и охранную породу - кошки душили чужих цыплят и кур. Наш хозяин Панков, сын местного богатея, отделился от отца и женился «по любви». Ко мне он относился неприязненно, да и мне Панков был неприятен.
Поначалу деревня мне не нравилась, а мужиков я не понимал. Раньше мне казалась, что жизнь на земле чище городской, но оказалось, что крестьянский труд очень тяжёл, да и возможностей для развития у городского рабочего гораздо больше. Не нравилось мне и циничное отношение деревенских парней к девушкам. Несколько раз парни пытались меня побить, но безуспешно, и я упорно продолжал гулять по ночам. Жилось мне, однако, хорошо, и постепенно я начал привыкать к деревенской жизни.
Однажды утром, когда кухарка растопила печь, на кухне раздался сильный взрыв. Оказалось, что недоброжелатели Ромуся начинили полено порохом и подложили в нашу поленницу. Ромусь воспринял это происшествие со своей обычной невозмутимостью. Меня изумляло, что Хохол никогда не сердился. Когда его раздражала чья-то глупость или подлость, он прищуривал серые глаза и спокойно говорил что-то простое и безжалостное.
Иногда к нам приезжала Мария Деренкова. Ей нравились ухаживания Ромуся, а я старался пореже с ней встречаться. В июле пропал Изот. О его гибели стало известно, когда Хохол отъезжал по делам в Казань. Выяснилось, что Изота убили, ударив по голове, а его лодку затопили. Тело нашли мальчишки под разбитой баржей.
Вернувшись, Ромусь сообщил мне, что женится на Деренковой. Я решил уйти из Красновидово, но не успел: в тот же вечер нас подожгли. Сгорела изба и склад с товаром. Я, Ромусь и сбежавшиеся мужики пытались потушить пожар, но не смогли. Лето было тёплым, сухим, и огонь пошёл по селу. Сгорело несколько хат в нашем ряду. После на нас накинулись мужики, думая, что Ромусь специально поджёг свой застрахованный товар. Убедившись, что мы пострадали больше всех, а страховки не было, мужики отстали. Изба Панкова всё же была застрахована, поэтому Ромусю пришлось уехать. Перед отъездом в Вятку он продал все спасённые от огня вещи Панкову и предложил мне через некоторое время переехать к нему. Панков, в свою очередь, предложил мне работать в его лавке.
Я был обижен, ожесточён. Мне казалось странным, что мужики, добрые и мудрые по отдельности, звереют, когда собираются «серой тучей». Ромусь просил меня не торопиться осуждать и обещал скорую встречу. Встретились мы только через пятнадцать лет, «после того, как Ромась отбыл по делу „народоправцев“ ещё одну десятигодовую ссылку в Якутской области».
Расставшись с Ромусем, я затосковал. Меня приютил Матей Баринов. Вместе мы искали работу в окрестных сёлах. Баринов тоже заскучал. Ему, великому путешественнику, не сиделось на месте. Он уговорил меня ехать на Каспийское море. Мы устроились работать на баржу, идущую вниз по Волге. Доехали мы только до Симбирска - Баринов сочинил и рассказал матросам историю, «в конце которой Хохол и я, как древние викинги, рубились топорами с толпой мужиков», и нас вежливо высадили на берег. Зайцами мы доехали до Самары, там снова нанялись на баржу и через неделю доплыли до Каспия, где примкнули к артели рыбаков «на калмыцком грязном промысле Кабанкул-бай».
