Основные мотивы в окаянных днях бунина. Отношение И.Бунина к русской революции на примере повести “Окаянные дни”

Окаянные дни в жизни И.А. Бунина

Государственный комитет РФ по высшему образованию

Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова

Абакан, 1995

В настоящей работе анализируется очерк И. А. Бунина "Окаянные дни" с учетом требований программ по литературе средней школы и филологических факультетов вузов. Ее цель - помочь изучающим филологию разобраться в сложностях литературного процесса 1918-1920-х гг., проследить судьбу русского интеллигента в революции, вникнуть в суть проблем, поднимаемых публицистикой начала века.

"Несвоевременные мысли" М. Горького и "Окаянные дни" И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен "русский строй души" времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А. Блок: "Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей... вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь..." Поэт призывал "перестать прозевывать открывающий новые дали" русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...

Но "прозевывание" - таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими. Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России. Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман "Мы" Е. Замятина, сборник "Из глубины", письма В. Короленко к А. Луначарскому, "Несвоевременные мысли" М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей. Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.

Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.

В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа. За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.

Видимо, надо было разобраться в так называемой "новой эре", эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в "рождении нового человека". Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.

Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.

РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?

В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: "Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!". (1)

Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в "Окаянных днях". Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.

КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ?

Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.

КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА?

Официальному советскому литературоведению "Окаянные дни" были известны, и исследователи творчества И. А. Бунина должны были как-то увязывать признания автора с социалистической действительностью. Самое "простое" решение приняло "Литературное обозрение", сократив "нестерпимо грубые выпады в адрес Ленина", - и не надо ничего комментировать. Более смелые критики пытались обойти вниманием "Окаянные дни", не заметив или не придав им должного значения. К примеру, А. Нинов утверждал, что "Окаянные дни" с художественной стороны не имеют никакой ценности: "Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении - как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией". (2)

О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, "шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы... проклинает революцию" (3).

Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения "Неизвестный Бунин" в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались "пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях", и было мнение М. Алданова, считавшего, что в "Окаянных днях" есть страницы лучшие из всего написанного писателем.

Такое разноликое отражение "Окаянных дней" в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.

Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?

Попытаемся ответить на эти вопросы и другие с ними связанные, открыв для анализа полный текст бунинской книги - Собрание сочинений И. А. Бунина, т. X, Окаянные дни, "Петрополис", Берлин, 1935г. (репринтное издание).

"Окаянные дни" написаны одной из "самых прекрасных литературных форм" - дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив. Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.

КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ?

В целом "революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят". Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они "все одинаковы, все эти революции!" Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров - "непременно почему-то комиссаров", - учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.

Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, "сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании". (4)

Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: "одна из самых отличительных черт революции - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана". (5)

Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки. Все это Бунин выразил одним предложением: "В человеке просыпается обезьяна".

Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину - это не "светлое завтра", а палеолит.

От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ..."честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека". (4)

По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, "ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях... Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?"

С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено "ужасающе", над страной поднято интернациональное знамя "то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле - и нельзя преступно служить ее тьме". (5)

Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.

КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В "ОКАЯННЫХ ДНЯХ"?

2 марта 1918 года он делает короткую запись: "Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!" [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, "человека очень близкого им": " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Они фанатики, верят в мировой пожар... им везде снятся заговоры... трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики "не ожидали своей победы в октябре". [с. 38, 39].

Вторая запись, ночь на 24 апреля: "Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге - приезд Ленина. "Добро пожаловать!", - сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы "шальных от забот, распоряжений" наследников покойницы, Бунин причисляет

к ним и Ленина. "Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий". [с. 83]

Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов - "пожаловал", "позволили затесаться". Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: "Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек..."(б)

Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: "Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон... Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи". [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: "На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: "Умер новый бог, создатель Нового Мира!"(7)

Бунин не может простить Ленину, "бешеному и хитрому маньяку", ни красного гроба, ни известия "о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу". Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым. Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет "ленинских градов, ленинских заповедей" не может ради России претерпеть большевика: "Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть". С голосом Ленина в России стал слышен "голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи". (7)

Ленина Бунин называет "планетарным злодеем", который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить "Семь заповедей Ленина"(8).

Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить "зеленую жижу" в черепе Ленина или его "ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице". Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев. Все-таки за словом "Ленин" жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого. Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В " его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой "Окаянных дней". Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.

КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА?

Город представляют с 1917 года "белые", "красные", "уличные лица" в их сложных взаимоотношениях. Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет "был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен... Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы..."(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что "царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем"[с. 26].

Бунин пытается ответить на вопрос, что же такое случилось? "Пришло человек 600 каких-то кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город. Все помертвели от страха..." [с. 48].

Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину. Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: "Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах"[с. 57].

Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после "ужасного горохового хлеба", а если ест колбасу, то "отрывает куски прямо зубами", он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что "мы вот не ходим"(9).

"На манифестациях знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: "Вставай, подымайся, рабочий народ!" Голоса утробные, первобытные, лица все как на подбор преступные, иные прямо сахалинские" [с. 28].

Бунин считает, что "как только город становится "красным", тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы". На лицах нет обыденности, простоты. Все они, почти сплошь, отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всем и всему" [с. 73].

Революционных матросов из Петербурга "наследников колоссального наследства" он видит осатаневшими от пьянства, от кокаина, от своеволия. "Я как-то физически чувствую людей", записал про себя Л. Н. Толстой. Бунин о себе говорил то же самое: "Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности "пристрастности". Для большинства даже и до сих пор "народ", "пролетариат" - только слова, а для меня это всегда глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге - все естество, произносящее ее" [с. 52]. Для Бунина лица красноармейцев, большевиков, сочувствующих им, совершенно разбойничьи: "Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма видно" [с. 28]. Для Бунина любой революционер есть бандит. В. целом он совершенно точно выхватил действительную проблему русской революции - участие в ней уголовной стихии: "Напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять" [с. 26].

Бесовский красный цвет раздражает Бунина, от первомайских праздничных зрелищ у него "буквально всю душу переворачивает" [с. 51], красные флаги, обвисшие от дождя, "особенно паскудны". Каждое напоминание о прошлой жизни дает ощущение легкости, молодости: "А в соборе венчали, пел женский хор. Вошел и, как всегда за последнее время, эта церковная красота, этот остров "старого" мира в море грязи, подлости и низости "нового" тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей - все было так прелестно, что слушая и глядя, очень плакал. И наряду с этим - какая тоска, какая боль!" [с. 68]. Красота осталась для Бунина в прежней жизни, все рушится, плана созидания никто не видит. Страшное ощущение потери родины чувствуется во фразе, записанной 12 апреля 1919 года: "Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье" [с. 44].

Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: "Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться" [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: "В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он "не может, к сожалению", заплатить за билет(9). В коллегии при "Агитпросвете" служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока "берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками"[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, "взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, - все, мол, наплевать" [с. 164]. Автор с горечью констатирует: "Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!". Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и "стоит робко, скромно, как нищий". Как пережить слепо разоряющую новую власть: "Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик - и вот оказывается, что домик "народный", что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то "трудящиеся" [с. 54].

С глухой тоской Бунин делает приписку: "Повеситься можно от ярости!".

А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин пытаются как-то уловить в мрачных революционных буднях ростки новой жизни. У И. Бунина же "Россия сошла с ума" в октябре девятьсот семнадцатого, потому что пережила тысячи зверских и бессмысленных народных самосудов, "величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и "похабного мира" в Бресте". "Немым укором вчерашней России возвышается над "красными наследниками" великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний из могикан"[с. 23]. Рядом с ним пигмеем выглядит типичный по Бунину красный офицер: "мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле - гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах - развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги, на кострице - смехотворно-громадный браунинг" [с. 153]

Так в "Окаянных днях" намечается еще одна проблема - ВОСПРИЯТИЕ "БЕЛЫМ" БУНИНЫМ "КРАСНЫХ": "Нельзя хулом хаять народ". А "белых", конечно, можно. Народу, революции все прощается, - "все это только эксцессы. А у "белых", у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито - родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, - "эксцессов, конечно, быть не должно" [с. 73]. "Советы" сравниваются с Кутузовым - "более наглых жуликов мир не видел" [с. 14].

ПОЧЕМУ БУНИН ВСТАЕТ НА ЗАЩИТУ "БЕЛЫХ"? ОТТОГО, ЧТО САМ ИЗ ИХ СРЕДЫ?

Автор "Окаянных дней" замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: "почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда - и тогда же Россия бросила работать"[с. 44]. "Поголовно у всех лютое отвращение к труду" [с. 36]. Сама Россия стала рассыпаться на глазах Бунина "именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство, свобода"[с. 44]. Поэтому Бунин требует единого нравственного суда над "нашими" и "не нашими", что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания "белый" Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы: "Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, - сколько откроется темного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом" [с. 137].

Крик: мы тоже люди! - проходит через всю книгу. Ненависть к "красным" у Бунина не знает границ, он свирепо жаждет их погибели от Гурко, Колчака, немцев и живет надеждой, что, "ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко молишься, так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные... кто-то, может быть, напал на город - и конец, крах этой проклятой жизни!"[с. 59]. Чуда не происходит, наутро все те же "уличные лица" и "опять тупость, безнадежность", "в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно", - констатирует Бунин. В обезумевшей от революций России писатель повсюду слышит: "народ, давший Пушкина, Толстого...", ему обидно: "А белые не народ? А декабристы, а знаменитый московский университет, первые народовольцы, Государственная Дума? А редакторы знаменитых журналов? А весь цвет русской литературы? А ее герои? Ни одна страна в мире не дала такого дворянства" [с. 74]. Бунин не согласен с формулой "разложения белых". Какая чудовищная дерзость говорить это после того небывалого в мире "разложения", которое явил "красный" народ". [с. 74].

У Бунина много оснований ненавидеть "красных", сопоставляя их с белыми. В записи от 24 апреля читаем: "Самый молодой из квартирантов, человек скромный и робкий, принял комиссарский сан из страху, стал дрожать при словах "революционный трибунал". Ему пришлось выполнять приказ по уплотнению квартиры пролетариатом: "Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны" [с. 94]. Очередное издевательство, при котором Бунин "не проронил ни слова, молча лежал на диване", отозвалось ощутимой болью возле левого соска". Сердечная боль, разумеется, не только от того, что вчерашний тихий сосед сегодня отбирает жилье, а от того, что происходит вопиющая несправедливость: "Под защитой таких священно-революционных слов ("революционный трибунал", - В. Л.) можно так смело шагать по колено в крови, что благодаря им даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего В ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое ВО ВРЕМЯ, НАЗЫВАЕМОЕ РЕВОЛЮЦИОННЫМ, всегда ведь имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет "гнев низов, жертв социальной справедливости"[с. 95].

"Жертвы вывозили мебель, ковры, картины, цветы, отнимали у "белых" нажитое, творили ужасающие зверства. Бунин постоянно чувствовал необходимость сдерживать себя, "чтобы с бешенством не кинуться на орущую толпу" [с. 32].

Нравственная грязь горожан сочетается с уличным убожеством: "на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы". Человеческое тепло ощущалось в городской суете даже через извозчиков: можно было поговорить с возницей, полюбоваться ухоженной и украшенной лошадью. Пришедшие большевики лишены сердечности, душевности, им более подходит управлять холодными машинами, поэтому город Бунина грохочет переполненными грузовиками, пестрит красными флажками на правительственных мчащихся машинах. Революция въехала в город на грузовике: "Грузовик - каким страшным символом остался он для нас!.. C самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным..." [с. 56]. Грубость современной культуры Бунин так же воспринимал через грузовик.

Город не уставал поражать писателя жестокостью буден, своей ЧЕРНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ: знаменитая артистка умирала в почерневшей от грязи рубашке, страшная, как скелет, вшивая, окруженная докторами с горящими лучинами в руках; сосед-старичок, крадучись, выгребая пальцем из баночки, сожрал мазь для втирания; другого соседа вынули из петли, в окаменевшей руке была зажата записка: "Царствию Ленина не будет конца"; семье известного ученого дали угол в прихожей за шкафами в их бывшем доме, "давно захваченном и населенном мужиками и бабами. На полу грязь, стены ободраны, измазаны клопиной кровью" (9).

Наука, искусство, техника, всякая маломальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь - все погибло: "Сожрали тощие коровы фараоновых тучных и не только не потучнели, а сами околевают. Теперь в деревне матери так пугают детей: "Цыц! а то виддам в Одессу в коммунию!" [с. 153].

КАК ПРИНЯЛА РЕВОЛЮЦИЮ ДЕРЕВНЯ?

Бунин считает, что революционный пожар, охвативший город, мог не тронуть деревню: "Ведь в деревне был еще некоторый разум, стыд" [с. 84]. Мужики с пристрастием воспринимали солдат, бегущих с фронта: "Что ж мало навоевал?" - закричал за ним мужик, - Ты что ж, казенную шапку, казенные портки надел дома сидеть? Рад, что начальства теперь у вас нет, подлец! Зачем тебя отец с матерью кормили?" Этот вопрос не раз вставал со всей своей философской остротой перед самим автором.

Всей семье Буниных пришлось страдать при новой власти: Евгений Алексеевич губил свой талант художника-портретиста в мужицкой избе с провалившейся крышей, где за пуд гнилой муки писал портреты вчерашних холопов в сюртуке и цилиндре, которые достались им при грабеже господ. "За портреты Васек Жоховых Евгений Алексеевич поплатился жизнью: пошел однажды за чем-то, верно, за гнилой мукой какого-нибудь другого Вальки, упал по дороге и отдал душу Богу". Юлий Алексеевич умер в Москве: нищий, изголодавшийся, едва живой телесно и душевно от "цвета и запаха нового шквала", помещен был в какую-то богадельню "для престарелых интеллигентных тружеников". Мария Алексеевна "умерла при большевиках в Ростове-на-Дону" (10).

Родное Никольское разрушилось в кратчайшие сроки. Бывший садовник, "сорокалетний рыжий мужик, умный, добрый, опрятный" за три года "превратился в дряхлого старика с бледной от седины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом", просил пристроить его куда-нибудь, не понимая, что Бунин теперь не барин. В дневнике от первого марта запись: "Мужики возвращают помещикам награбленное" [с. 31]. Бунин сам получил в 1920 году письмо деревенского учителя, который от имени мужиков предлагал "поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую усадьбу и живя в добрососедских отношениях... теперь вас никто пальцем не тронет", добавлял он. Бунин с замиранием сердца ехал в родное "пепелище": "Было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим... странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за время пятилетнего мужицкого владычества... снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон... Стекла окон... точно покрыты черными кружевами - так засидели их мухи" (И).

Деревенские мужики отнеслись к приезду бывшего хозяина участливо, а бабы "заявили без всякого стеснения: "из дому не выйдем!" И Бунин тотчас понял, "что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую жизнь. Провел в своем бывшем имении двое суток и уехал, зная, что уезжаю теперь уже навеки" [с. 12]. Сейчас усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез, ни любимого Буниным клена...

За разрушенное и поруганное Бунин предъявляет счет не только революционерам, но и народу. В записях о народе он резок, несентиментален, как нет сентиментальности в его дореволюционных повестях "Суходол" и "Деревня".

КАКИМ ЖЕ ВИДИТ БУНИН НАРОД, ПРЕОБРАЖЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, В ЦЕЛОМ?

"Злой народ!" - отмечает он осенью 1917-го. Заметим, что зол и сам писатель. "Во век не забуду, в могиле буду переворачиваться!" Так он реагирует на матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах. Быть такими интеллигенты бунинского типа не могут, "а раз не можем, конец нам! Всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, за мордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных издевательств. Вот какова моя кровожадность и в этом все дело" [с. 69].

Однако было бы несправедливым сказать только о ненависти к народу. Он сам признавался: "Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?" [с. 62].

Суть трагедии России в том, что брат встал против брата, сын против отца.

В ЧЕМ ВИДИТ БУНИН ИСТОКИ НАРОДНЫХ РАЗНОГЛАСИЙ?

В пренебрежении к УРОКАМ ИСТОРИИ. К своим рассказам о народе Бунин взял эпиграфом слова И. Аксакова "Не прошла еще древняя Русь!" Исходил он из посылки профессора и историка Ключевского о чрезвычайной "повторяемости" русской истории. Исследуя в дневниках закономерность повторяемости истории, Бунин у Татищева находит такие строки: "Брат на брата, сыневе против отцов, рабы на господ, друг друга ищут умертвить едино ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает..." Уроки уже были, но беда в том, что никто не захотел изучить "Российскую историю" Татищева и сегодня "сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий сдвиг к чему-то совершенно новому, доселе небывалому" [с. 57].

Народ, по мнению Бунина, исполать представлял собой два типа: "В одном преобладает Русь, в другом Чудь. Народ сказал сам про себя: "из нас, как из дерева - и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев" [с. 62]

К великому сожалению Бунина на эти уроки истории никто внимания не обратил. А, между тем, Н. И. Костомаров писал о Стеньке Разине: "Народ шел за Стенкой, многого не понимая толком. Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения..., дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывалось смертью..." [с. 115].

Предупреждал в "Истории России с древнейших времен" академик С. М. Соловьев, описывая "смутное время": "Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость. И вот они опять возникли. Дух неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменем самозванцев, лжецарей..., преступников, честолюбцев" [с. 115].

Не присмотрелся народ и к "освободительному движению", которое, по мнению Бунина, "творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом. И все "надевали лавровые венки на вшивые головы", по выражению Достоевского" [с. 113].

Бунин соглашается с А. И. Герценым, заявлявшим, что "беда наша в расторжении жизни практической и теоретической: "Разве многие не знали, что революция только есть кровавая игра, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадет из огня да в полымя" [с. 113]. По мнению Бунина, умные и хитрые главари придумали в новое время заманчивую ловушку для народа, сделав над ней маскировочную вывеску: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм". А неопытная молодежь "простодушно" откликнулась на "Святой девиз вперед" и создала революционный хаос 1917 года. Бунин не сомневался в начитанности и образованности вождя пролетариата, поэтому подытоживая анализ уроков истории, он пишет: "Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого!" [с. 115].

Бунинский анализ истории России позволяет ему объявить, что из Чуди, из этих самых русичей, издревле славных своей АНТИСОЦИАЛЬНОСТЬЮ, давших столько "удалых разбойников", столько бродяг..., босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской СОЦИАЛЬНОЙ революции", (подчеркнуто автором В. Л.) [с. 165].

В прошлом России Бунин увидел и беспрерывную крамолу, и ненасытное честолюбие, и лютую жажду власти, и обманные целования креста, и бегство в Литву и Крым "для подъема поганых на свой же собственный отчий дом", но послереволюционное существование не сравнить с прошедшим: "Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего БЕСФОРМЕННОСТИ. Был и святой человек, был и строитель... но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с разрушителем, со всякой крамолой, сварой, "кровавой неурядицей и нелепицей!" [с. 165]. Бунин делает вывод: "Русь - классическая страна буяна". Он даже приводит данные современной ему уголовной антропологиии о случайных и прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) Степана Разина и Ленина: "В мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда "державный народ" восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся - начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие..." [с. 160]. Пророчески Бунин предсказал "новую долголетнюю борьбу" с "прирожденными преступниками" - большевиками: "Купил книгу о большевиках. Страшная галлерея каторжников 1" [с. 42].

Бунин предполагает, что даже открыл секрет безумия народа в революции. Безумия, которого потомки не должны простить, "а все простится, все забудется", потому что людям не хватает "настоящей восприимчивости": "В этом и весь адский секрет большевиков - убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни - же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. "Что? Три целковых фунт!?" А назначь тысячу - и конец изумлению, крику. Столбняк, бесчувственность" [с. 67]. А дальше Бунин рассуждает по аналогии: семь повешенных? Нет, семьсот. " И уж непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот..." [с. 67].

В силу народной оторопи на всем пространстве России вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарились "беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество" [с. 78]. Народ перестал растить. хлеб и строить дома, вместо нормальной человеческой жизни началась "сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя": пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном "прямой провод", и все устремились командовать. Улицы заполнились "неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями..."[с. 79]. Народ стал подобен "скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит".

"Была Россия! Где она теперь...", - это сквозной мотив книги "Окаянные дни". На вопрос "кто виноват?" Бунин отвечает: "Народ". И при этом большую вину за происходящее возлагает на интеллегенцию. Бунин совершенно исторически точно определил, что интеллигенция во все времена провоцировала народ на баррикады, а сама оказывалась неспособной организовать новую жизнь. Уже в 1918 году он заявлял: "Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ - ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и "все, за что погибали поколения лучших российских людей", как вы выражаетесь...".

КАКОВА ОЦЕНКА БУНИНА РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РЕВОЛЮЦИИ?

Бунин сочувствует интеллигенции и упрекает ее в политической близорукости: "Что наши прежние глаза! Как они мало видели!" [с. 108]. 17 и 18 годы писатель считает пограничными для интеллигенции: "Миллионы людей прошли через это растление и унижение за эти годы. И все наше время станет легендой" [с. 127].

Бунин упрекает прежде всего интеллигенцию в том, что она за "человечеством" и "народом" не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила "театрально", "литературно", только ради того, чтобы "лишний раз лягнуть правительство". "Страшно сказать, - записывает 20 апреля 1918 года Бунин, - но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь" [с. 63]. Театральное отношение к жизни не позволило интеллигенции, по выводам Бунина, быть внимательнее к солдатам во время войны. С "солдатиками" обходились, как с объектом забавы: сюсюкали с ними в лазаретах, ублажали их булками, конфетами, даже балетными танцами. Играли в "благодарных", и солдатики прикидывались кроткими, страдающими покорно, поддакивали сестрицам, барыням, репортерам. Взаимное заигрывание уничтожило веру в правду, все перестали чувствовать, действовать, стали равнодушными. " Откуда это равнодушие?" - задает себе вопрос Бунин. И отвечает: "... от присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции" [с. 63].

Интеллигенция, наравне с мужиком жила, задрав лапти, с полной беспечностью, "благо потребности были дикарски ограничены": "Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные, а отсюда и идеализм наш, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать" [с. 64].

ОТКУДА У ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТОЛЬ ЛЕГКОВЕСНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ?

Бунин считает повинным в этом систему воспитания и образования: "Литературный подход к жизни просто отравил нас Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия - двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые, каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров..." [с. 92]. Бунин добавляет к ним своего Николку из "Деревни" и подчеркивает, что общее между ними то, что все они томятся и ждут "настоящей работы". Это род русской нервной болезни, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает" [с. 64].

"Литературное" воспитание несерьезно, как несерьезны и идеалы: "Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим (Чацкому, Онегину, Печорину, Базарову) было одному "осьмнадцать" лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать!" [с. 92].

Эти современные юнцы подхватывали, как знамя, "Рабочую Марсельезу", "Варшавянку", "Интернационал", "все злобное, коварное донельзя, лживо до тошноты, плоско и убого до невероятия", комментирует Бунин. Целые поколения мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, придумали себе занятие - "строить" будущее. Они возились с тайными типографиями, собирали копеечки на "красный крест", зачитывались художественными текстами Маяковского, Блока, Волошина и "бесстыдно притворялись, что они умирают от любви к Пахомам и Сидорам и поминутно разжигали в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим "кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия!" [с. 99].

Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: "Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного"[с. 64].

Но Бунин признает и значимость интеллигенции: "Нами человечество протрезвляется... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения"[с. 65], только процесс этот очень и очень продолжителен, "отрезвление еще далеко..."

В рождение новой интеллигенции, в воспитание рабочего, "цвета нации" Бунин не верит и не хочет иметь дела с "кузницей кадров": "Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет "последних достижений в инструментовке стиха какую-нибудь ХРЯПУ (подчеркнуто мною, -В. Л.) с мокрыми от пота руками. Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже "антересуется" стихами! Это-ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям..."Бунин объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.

Мы подошли еще к одной важной проблеме, поднятой Буниным в "Окаянных днях", место писателя в литературе 20-х годов.

КАК БУНИН ОЦЕНИВАЕТ ЛИТЕРАТОРОВ-СОВРЕМЕННИКОВ?

В период революционных преобразований писатель замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: "В русской литературе теперь только "гении". Изумительный урожай! Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый... так легко и быстро можно выскочить в гении... и всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание" [с. 76].

Бунин вспоминает высказывание А. К. Толстого: "Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния" и с горечью замечает: "В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни "проклятые монголы" [с. 77].

Писатели старшего поколения не принимали "глубин мысли" Горького и Андреева. Толстой считал, что они грешат полной бессмыслицей, ("что у них в головах, у всех этих Брюсовых, Белых"). "Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью" [с. 90]. Российский интеллигент А. П. Чехов признавался Бунину, что после двух страниц чтения Андреева чувствовал необходимость два часа гулять на свежем воздухе.

Бунин сокрушается о том, что о литературе судят люди несведущие, отзывы мастеров слова "в грош не ставят", и в какой раз писатель мечтает о дне мщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням: "Во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человеке?" [с. 91]

Знаменитейшая традиция русской литературы чувства добрые лирой пробуждать попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: "Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке "Музыкальная табакерка" - сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т. д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные" [с. 32].

Современная Бунину литература поражает его своей лживостью, претенциозностью, "изнуряет" наблюдательностью" и такой чрезмерной "народностью" языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть" [с. 33]. Но этого никто не хочет замечать, напротив, все восхищаются.

Прославить "окаянные дни" поможет литература, предполагает Бунин и прежде всего "то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов" [с. 91].

К ним Бунин причисляет ненавистного ему певца революции В. Маяковского, которого не раз величает Идиотом Полифемовичем (одноглазый Полифем намеревался сожрать забредшего к нему Одиссея - В. Л.). Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая "хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений", в одежде "плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах" (4). "Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней, недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало им, Маяковским" [с. 83].

Бунин считает, что революция сломала восторженного Горького. "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант" [с. 50].

Брюсов в революции "все левеет, почти уже форменный большевик: в 1904 году превозносил самодержавие, в 1905 году написал "Кинжал", с начала войны с немцами стал ура-патриотом, неудивительно, что теперь он большевик".

Писатель возмущается прочитанной фразой: "Блок слышит Россию и революцию, как ветер". Отовсюду шквалом идут сообщения об еврейских погромах, убийствах, грабеже, и "это называется по Блокам "народ объят музыкой революции -слушайте, слушайте музыку революции" [с. 127]. Вместо того, чтобы осудить происходящее, считает Бунин, "люди мудрят и философствуют о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы..." [с. 91]. "О, словоблуды, - замечает он по -этому поводу в другой записи, - Реки крови, море слез, а им все нипочем" [с. 49].

Заправляет новой литературой и культурой "гадина Луначарский, под руководством которого даже праздник превращается в "балаганщину" с размалеванными колесницами в бумажных цветах, лентах и флагах". Революция привнесла в литературу и культуру бессмыслицу и безвкусицу.

ЧТО ВЫДЕЛЯЕТ БУНИН В ПРЕССЕ?

Горьковская "Новая Жизнь": "С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что... о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов бесчинствуют на вакантном троне Романовых" [с. 7].

"Власть Народа", передовая: "Настал грозный час - гибнет Россия..." [с. 8].

Рядом с этими, выдержками из газет, встречается раздумье над словами из Библии: "Между народом моим находятся нечестивые,... ставят ловушки и уловляют людей. И народ мой любит это. Слушай, земля: вот я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их..." Изумительно..." [с. 12].

В "Известиях" Советы сравниваются с Кутузовым.

Из редакции "Русских Ведомостей": "Троцкий- немецкий шпион" [с. 29].

Колчак признан Антантой Верховным Правителем России.

В "Известиях" похабная статья "Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?" [с. 142].

"Коммунист" пишет "о неслыханном, паническом бегстве красной армии от Деникина [с. 168].

Каждый день развертывая газету "прыгающими руками", Бунин чувствовал, что "просто погибает от этой жизни и физически и душевно" [с. 162]. Газеты выталкивали его в Европу: "Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни - физически" [с. 36].

Возникли было надежды на то, что большевиков уничтожат немцы, Деникин, Колчак, но они растаяли, и тогда появилось страстное желание уехать на чужбину. В России даже родная речь стала чужой, "образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании" [с. 45], "совершенно нестерпим большевистский жаргон" [с. 71].

"Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, "словеса золотые" и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!" [с. 123].

Со слезами покидал Бунин родину, "плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог... плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями..." [с. 169].

Бунин был убежденным антикоммунистом до конца своих дней, это факт, а не упрек или обвинение. "Окаянные дни" передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного "белой публицистикой", потому что даже в исступлении своем Бунин остается великолепным художником. Он сумел передать в дневнике свою боль, свою муку изгнания. Беспредельная внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью - все это, способствовало правдивости изображения действительности: белый террор по силе и жестокости равен красному.

Как это ни покажется странным, Бунин был глубоко государственным человеком. Он страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.

Бунин не смог приспособиться к новой России, для него это было равносильным отказаться от самого себя. Отсюда прямота суждений в "Окаянных днях", которая проявилась и в последующих годах его жизни ("Фадеев, пожалуй, не меньший мерзавец, чем Жданов", 1946 г.; "у фашистов полное отсутствие таких "старомодных понятий", как честь, совесть, закон и этика, 1940 г.; Гитлер врет, что установит новую Европу на тысячи лет", 1941 г.; "Японцы, как и полагается быть негодяям, напали без предупреждений", 1941 г.; "Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Россией", 1942г.

Последняя дневниковая запись датируется 2 маем 1953 года: "Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время, меня не будет - и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны".

В "Окаянных днях" Бунин раскрывает нам страницу истории России, ликвидирует белые пятна части литературы и духовности существа.

Список литературы

В. Лавров. Высоко нес я стяг любви. Москва, - 1986, - N6, с. 104

А. Василевский. Разорение. Новый мир, - N2, с. 264.

О. Михайлов. "Окаянные дни" Бунина Москва, - 1989, с. 187.

И. Бунин. Миссия русской эмиграции Слово, - 1990, - N10, с. 67.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 69.

И. Бунин. Гегель, фрак, мешель. Слово, - 1990, - N10, с. 65.

И. Бунин. Там же, стр. 66.

И. Бунин. Под серпом и молотом. Слово, - 1990, - N10, с. 62.

И. Бунин. Там же, с. 62.

Писать о нынешней ситуации стоит всегда, чтобы оставить потомкам точку зрения на происходящие события от лица очевидца. Подумать только, Иван Бунин скрупулёзно записывал свои мысли в дневник, часть из которых позже опубликовал, а другую – потерял, надёжно спрятав и так и не отыскав, спешно покидая Одессу и навсегда уезжая из России. Его мнение было и останется личным пониманием того времени. Годы прошли, поменялись границы, на карте появились другие страны, а прошлое осталось в прошлом, да на страницах очевидцев, чья боль ощутимее информации из учебников по истории и плодов вымысла беллетристов в реконструкции утраченных страстей.

Царь отрёкся от Империи, большевики взяли власть: понеслась круговерть событий. Поступить правильно не сможешь в любом случае, так как не знаешь – как поступить так, чтобы оказалось правильно. Переступить через себя и согласиться на новые правила игры? Принять смену календарного стиля, основ орфографии – разве можно? Ждать немцев-освободителей или надеяться на успешное продвижение войск белых, с переменным успехом одолевающих красных, тут же теряющих захваченные позиции? А может всерьёз рассчитывать на коренной перелом в сознании людей, готовых не сегодня-завтра взорвать Кремль, родив нечто уродливое и непонятное?

Окаянные и тревожные дни нависли над Россией. Бунин болеет душой, не находя себе места. Его выводы из каждого момента – соединение чувств и эмоций: всплеск взбудораженной пены. В силу своей натуры Бунин язвительно отзывается о действительности, не питая надежд на светлое будущее, но и не вгоняя себя в чёрную хандру. Он пребывает в подвешенном состоянии, готовый покинуть страну в любой момент, для начала переехав из Москвы в Одессу. Он уподобился сарафанному радио, помещая на страницы любые слухи, служащие хоть малой возможностью успокоить его метания. Большевики сдают власть, Россия снова на пороге перемен, Ленин подкуплен немцами? Брожение в обществе отзывается брожением мыслей у Бунина.

В такой уж век родился Бунин. Спокойного времени не существует – человека постоянно сопровождают социальные потрясения: в центре бури всегда штиль. Бунин сожалеет; только было бы ему спокойней, живи он на пятьдесят или сто лет раньше? Будто тогда ситуация могла выглядеть иначе. Не будь он Буниным, был бы Тургеневым и примерял на себя маску эпистолярного борца, а то и Радищевым, страдая за желание показать своё время с максимальной достоверностью. Можно пенять на свой век, называя его окаянным и взывая к утраченным надеждам на спокойное пребывание на данном свете. Отнюдь, трещина от внутреннего разрыва проходит через все слои, поражая органы и больше всего сказываясь на психическом состоянии.

Энергия большевиков не сбавляла обороты, тогда как заряд людей старой формации, убыстряясь, сходил на нет. Бунин навсегда потерял Родину, ничего не сделав для её сохранения. Он отражает происходящее, осознаёт и печалится. За бездействием следует крах. И когда на улицах людей расстреливают на месте, когда лютый голод наваливается, тогда Бунин принимает собственный исход за необходимость. Его всё пуще одолевает тоска и боль – утраченного действительно уже не вернуть.

Позже в творчестве Бунина не раз возникнут аналогичные моменты, где действующие лица будут жить неспешной жизнью, понимая неотвратимость перемен, в итоге смиряясь с неизбежным и продолжая плыть по течению. В этом и есть точка зрения Бунина. Он также всё понимал и осознавал задолго до того, как революция свершилась. А свершившись, революция стала набирать обороты. Обновляться Бунин не пожелал, не имея для этого ни сил, ни желания. Он цинично отразил в дневнике пессимистический настрой: и теперь его мысли доступны потомкам.

Дополнительные метки: бунин окаянные дни критика, бунин окаянные дни анализ, бунин окаянные дни отзывы, бунин окаянные дни рецензия, бунин окаянные дни книга, Ivan Bunin, Cursed Days, Jours maudits

Книга окаянные дни построенная на дневниковых записях периода революции и гражданской войны была опубликована на западе в 1935 года, а в россии спустя 60 лет. Некоторые критики 80-х годов писали о ней лишь как об отражении ненависти автора к большевистской власти: «Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции, ни прежнего Бунина-художника. Есть лишь одержимый ненавистью человек.

«окаянство» - недостойная жизнь во грехе. Акаткин (филологические записки) находит в книге не только гнев, но и жалость, подчеркивает непримиримость писателя к лицедейству: «повсюду грабежи, еврейские погромы, расстрелы, дикое озлобление, но об этом с восторгом пишут: «народ объят музыкой революции».

"Окаянные дни" представляют большой интерес сразу в нескольких отношениях. Во-первых, в историко-культурологическом плане "Окаянные дни" отражают, порой с фотографической точностью, эпоху революции и гражданской войны и являются свидетельством восприятия, переживаний и раздумий русского писателя-интеллигента этого времени.

Во-вторых, в историко-литературном отношении "Окаянные дни" представляют собой яркий образец бурно развивавшейся с начала XX века документальной литературы. Сложное взаимодействие общественной мысли, эстетических и философских исканий и политической обстановки привело к тому, что дневники, воспоминания и произведения, основанные непосредственно на реальных событиях, заняли видное место в творчестве самых разных авторов и перестали быть, по терминологии Ю. Н. Тынянова, "фактом быта", превратившись в "литературный факт".

В-третьих, с точки зрения творческой биографии И. А. Бунина "Окаянные дни" являются важной частью наследия писателя, без учета которой полноценное изучение его творчества представляется невозможным.

"Окаянные дни" впервые печатались с большими перерывами в 1925-1927 гг. в парижской газете "Возрождение", созданной на деньги нефтепромышленника А. О. Гукасова и задуманной "как "орган национальной мысли".

В своем дневнике, озаглавленном «Окаянные дни», Иван Алексеевич Бунин выразил свое резко отрицательное отношение к революции, свершившейся в России в октябре 1917 г.

Он хотел в «Окаянных днях» столкнуть осеннюю, увядающую красоту прежнего и трагическую бесформенность нынешнего времени. Писатель видит, как «горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветами небом, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия!». Этому малопривлекательному новому миру, как образец уходящей красоты, представлен новый мир: «Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им - красота и радость... синие глаза из-под поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?» Бунин боялся, что судьба красоты и молодости в советской России будет незавидной.

«Окаянные дни» окрашены грустью предстоящего расставания с Родиной. Глядя на осиротевший Одесский порт, автор вспоминает свой отъезд отсюда в свадебное путешествие в Палестину и с горечью восклицает: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, богатство, счастье...» За распадом российской дореволюционной жизни Бунин угадывает распад мировой гармонии. Единственное утешение он видит в религии. И неслучайно «Окаянные дни» завершаются следующими словами: «Часто заходим в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание. И подумать только, что прежде люди той среды, к которой и я отчасти принадлежал, бывали в церкви только на похоронах!.. И в церкви была все время одна мысль, одна мечта: выйти на паперть покурить. А покойник? Боже, до чего не было никакой связи между всей его прошлой жизнью и этими погребальными молитвами, этим венчиком на Костяном лимонном лбу!» Писатель ощущал свою ответственность «месте со значительной частью интеллигенции за то» что в стране произошла, как ему казалось, культурная катастрофа. Он корил себя и других за прошлое равнодушие к делам религии, полагая, что благодаря этому к моменту революции пуста была народная душа. Глубоко символичным представлялось Бунину, что русские интеллигенты бывали в церкви до революции только на похоронах. Вот и пришлось в результате хоронить Российскую империю со всей ее многовековой культурой! Автор «Окаянных: дней» очень Верно заметил; «Страшно сказать, но правда; не будь народных бедствий (в дореволюционной России. - Б. С.), тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была». Слишком многим в РОССИИ протест против социальной несправедливости был нужен только ради самого протеста* только затем, чтобы не скучно было жить.

Крайне скептически относился Бунин и к творчеству тех писателей, что в той или иной степени приняли революцию. В «Окаянных днях» он с излишней категоричностью утверждал: «Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль. Всё - то и литература особенно - выходит на улицу, связывается с нею и подпадает под ее влияние. И улица развращает, нервирует уже хотя бы по одному тому, что она страшно неумеренна в своих хвалах, если ей угождают. В русской литературе теперь только «гении». Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый. Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание». Писатель был убежден, что увлечение общественно-политической жизнью пагубно сказывается на эстетической стороне творчества. Революция, провозгласившая примат политических целей над общекультурными, по его мнению, способствовала дальнейшему разрушению Русской литературы. Начало же этого процесса Бунин связывал с декадентскими и модернистскими течениями конца XIX - начала XX века и считал далеко

Не случайным, что писатели соответствующего направления оказались в революционном лагере

Писатель понимал, что последствия переворота уже необратимы, но смириться и принять их ни в коем случае не желал. Бунин приводит в «Окаянных днях» характерный диалог старика из «бывших» с рабочим: «У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести», - говорит старик. «Да, не осталось». - «Вы вон пятого мирных людей расстреливали». - «Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?» Ужасы революции народом воспринимались как справедливое возмездие за трехсотлетнее угнетение в царствование дома Романовых. Бунин это видел. И еще видел писатель, что большевики «ради погибели «проклятого прошлого» готовы на погибель хоть половины русского народа». Оттого таким мраком веет со страниц бунинского дневника.

Бунин характеризует революцию как начало безусловной гибели России в качестве великого государства, как развязывание самых низменных и диких инстинктов, как кровавый пролог коэффициент неисчислимым бедствиям, какие ожидают интеллигенцию, трудовой народ, страну.

Между тем, при всем накоплении в ней “гнева, ярости, бешенства”, а может быть, именно поэтому, книга написана необыкновенно сильно, темпераментно, “личностно”. Он крайне субъективен, тенденциозен, этот художественный дневник 1918-1919годов, с отступлением в предреволюционную пору и в дни Февральской революции. Политические оценки в нем дышат враждебностью, даже ненавистью коэффициент большевизму и его вождям.

Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного, она по темпераменту, желчи, ярости не имеет ничего равного в “больной” и ожесточенной белой публицистике. Потому что и в гневе, аффекте, почти исступлении Бунин остается художником: и в односторонности великой – художником. Это только его боль, его мука, которую он унес с собой в изгнание.

Защиту культуры после победы революции, М. Горький смело выступал в печати против власти большевиков, он бросал вызов новому режиму. Эта книга была под запретом вплоть до “перестройки”. А между тем она без посредников представляет позицию художника в канун и во время Октябрьской революции. Она является одним из самых ярких документов периода Великой Октябрьской революции, ее последствий и установления новой большевистской власти.

«Несвоевременные мысли» - это серия из 58 статей, которые были опубликованы в газете «Новая жизнь», органе группы социал-демократов. Газета просуществовала чуть больше года - с апреля 1917-го по июль 1918-го, когда она была закрыта властями как оппозиционный орган печати.

Изучая произведения Горького 1890–1910-х годов, можно отметить наличие в них высоких надежд, которые он связывал с революцией. О них Горький говорит и в «Несвоевременных мыслях»: революция станет тем деянием, благодаря которому народ примет “сознательное участие в творчестве своей истории”, обретёт “чувство родины”, революция была призвана “возродить духовность” в народе.

Но вскоре после октябрьских событий (в статье от 7 декабря 1917 года), уже предчувствуя иной, чем он предполагал, ход революции, Горький с тревогой вопрошает: “Что же нового даст революция, как изменит она звериный русский быт, много ли света вносит она во тьму народной жизни?”. Эти вопросы были адресованы победившему пролетариату, который официально встал у власти и “получил возможность свободного творчества”.

Главная цель революции, по Горькому, нравственная - превратить в личность вчерашнего раба. А в действительности, как с горечью констатирует автор «Несвоевременных мыслей», октябрьские события и начавшаяся гражданская война не только не несли “в себе признаков духовного возрождения человека”, но, напротив, спровоцировали “выброс” самых тёмных, самых низменных - “зоологических” - инстинктов. “Атмосфера безнаказанных преступлений”, снимающая различия “между звериной психологией монархии” и психологией “взбунтовавшихся” масс, не способствует воспитанию гражданина, - утверждает писатель.

«За каждую нашу голову мы возьмём по сотне голов буржуазии»”. Идентичность этих заявлений свидетельствует о том, что жестокость матросской массы была санкционирована самой властью, поддерживалась “фанатической непримиримостью народных комиссаров”. Это, считает Горький, “не крик справедливости, а дикий рёв разнузданных и трусливых зверей”.

С Ледующее принципиальное расхождение между Горьким и большевиками кроется во взглядах на народ и в отношении к нему. Вопрос этот имеет несколько граней.

Прежде всего Горький отказывается “полуобожать народ”, он спорит с теми, кто, исходя из самых благих, демократических побуждений, истово верил “в исключительные качества наших Каратаевых”. Вглядываясь в свой народ, Горький отмечает, “что он пассивен, но - жесток, когда в его руки попадает власть, что прославленная доброта его души - карамазовский сентиментализм, что он ужасающе невосприимчив к внушениям гуманизма и культуры” . Но писателю важно понять, почему народ - таков: “Условия, среди которых он жил, не могли воспитать в нём ни уважения к личности, ни сознания прав гражданина, ни чувства справедливости, - это были условия полного бесправия, угнетения человека, бесстыднейшей лжи и зверской жестокости”. Следовательно, то дурное и страшное, что проступило в стихийных акциях народных масс в дни революции, является, по мысли Горького, следствием того существования, которое в течение столетий убивало в русском человеке достоинство, чувство личности. Значит, революция была нужна! Но как же совместить необходимость в освободительной революции с той кровавой вакханалией, которой революция сопровождается? “Этот народ должен много потрудиться для того, чтобы приобрести сознание своей личности, своего человеческого достоинства, этот народ должен быть прокалён и очищен от рабства, вскормленного в нём, медленным огнём культуры”.

В чем же состоит суть расхождений М. Горького с большевиками по вопросу о народе.

Опираясь на весь свой предшествующий опыт и на свою многими делами подтверждённую репутацию защитника порабощённых и униженных, Горький заявляет: “Я имею право говорить обидную и горькую правду о народе, и я убеждён, что будет лучше для народа, если эту правду о нём скажу я первый, а не те враги народа, которые теперь молчат да копят месть и злобу, чтобы... плюнуть злостью в лицо народа...”.

Рассмотрим один из самых принципиальных расхождений Горького с идеологией и политикой “народных комиссаров” - спор о культуре.

Это стержневая проблема публицистики Горького 1917–1918 годов. Не случайно, издавая свои «Несвоевременные мысли» отдельной книгой, писатель дал подзаголовок «Заметки о революции и культуре». В этом заключается парадоксальность, “несвоевременность” горьковской позиции в контексте времени. Приоритетное значение, которое он придаёт культуре в революционном преображении России, могло показаться многим его современникам чрезмерно преувеличенным. В подорванной войной, раздираемой социальными противоречиями, отягощённой национальным и религиозным гнётом стране самыми первостепенными задачами революции представлялось осуществление лозунгов: “Хлеб голодным”, “Землю крестьянам”, “Заводы и фабрики рабочим”. А по мнению Горького, одной из самых первостепенных задач социальной революции является очищение душ человеческих - в избавление “от мучительного гнёта ненависти”, “смягчение жестокости”, “пересоздание нравов”, “облагораживание отношений”. Чтобы осуществить эту задачу, есть только один путь - путь культурного воспитания.

Однако писатель наблюдал нечто прямо противоположное, а именно: “хаос возбуждённых инстинктов”, ожесточение политического противостояния, хамское попрание достоинства личности, уничтожение художественных и культурных шедевров. Во всём этом автор винит в первую очередь новые власти, которые не только не препятствовали разгулу толпы, но даже провоцировали её. Революция “бесплодна”, если “не способна... развить в стране напряжённое культурное строительство”, - предупреждает автор «Несвоевременных мыслей». И по аналогии с широко распространённым лозунгом “Отечество в опасности!” Горький выдвигает свой лозунг: “Граждане! Культура в опасности!”

В «Несвоевременных мыслях» Горький подвергает резкой критике вождей революции: В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого, Зиновьева, А. В. Луначарского и других. И писатель считает нужным через голову своих всевластных оппонентов непосредственно обратиться к пролетариату с тревожным предупреждением: “Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты всё ещё не человек!”.

Жизнь показала, что эти предупреждения не были услышаны. И с Россией, и с её народом произошло то, против чего предостерегал автор «Несвоевременных мыслей». Справедливости ради надо сказать, что сам Горький тоже не оставался последовательным в своих воззрениях на происходившую в стране революционную ломку

Лариса Михайловна КОРЧАГИНА - учитель литературы гимназии имени Н.Г. Басова при Воронежском государственном университете.

Апокалипсис революции

Урок-семинар

Революция - судорога, простор всем дурным и зверским инстинктам. (М.Горький)

Всякая революция - кровавый бассейн, в котором отмывают аморальные деяния. (Р.Шатобриан)

Ход урока

У рок строится как отчёт о работе в группах (сообщения, чтение наизусть, сопоставление событий французской революции и русской; фон - видеослайды, фрагменты из художественных фильмов, музыка).

Слово учителя. “С Россией произошла страшная катастрофа...” - так писал Н.Бердяев о революции в работе «Духи русской революции», считая, что её жестокий характер определяется “старыми национальными болезнями и грехами” .

Произведения признанных мастеров русской прозы, предупреждавших об античеловеческой сути революционного изменения мира, о губительной “цене” последствий, вступили в начале века в полемику с марксистскими изданиями. Спор шёл о самом главном: о судьбе России и её народов, о праве человека на защиту от социального произвола, о “цене” свободы...

Ученик. Говоря о результатах Октября, деятельности вождей революции, поэт, фельетонист, журналист Дон-Аминадо (Аминад Петрович Шполянский), осознавший крушение мечты о демократической республике, писал, тоскуя по России, в эмиграции (а сердце разрывалось: “Ты была и будешь вновь, // Только мы уже не будем...”) о системе самоистребления, созданной большевиками. (Чтение наизусть.)

Всё хорошо на далёкой Отчизне,
Мирно проходит строительство жизни.
“Только не сжата полоска одна,
Грустную думу наводит она”.

Партия, молвил Бухарин сердито,
Это скала, и скала из гранита!
Это сказал он, и грозен, и вещ,
Первая в мире подобная вещь!

Только... Раковскому шею свернули,
Только ... Сосновский сидит в Барнауле,
Только ... Сапронова выслали с ним,
Только... Смилга изучает Нарым,
Только ... Как мокрые веники в бане,
Троцкий и Радек гниют в Туркестане,
Словом, гранит, монолит, целина!
“Только не сжата полоска одна” .

I группа. Д.С. Мережковский. «Грядущий Хам»

“Страстный охотник за идеями” , Д.С. Мережковский, обвиняемый разномастной печатью в гордыне, левачестве, реакционности и словесном юродстве, обладал способностью не поддаваться “литературным искусам”, сохранять независимость суждений. К революции публицист относился без привычного для либеральных кругов пиетета: это “злокачественная опухоль”, появившаяся в результате нравственного разложения общества . Любая революция, по Мережковскому, порождается болезнью отживающих форм социального устройства и может проложить дорогу страшному грядущему Хаму, самодовольному рабу. В статье, опубликованной в 1906 году, писатель утверждает, что победе политического невежества, пошлости и цинизма способствует монополия самодержавия на власть, церкви - на веру, чёрной сотни - на патриотические чувства русского человека. Так было до 1917 года, когда после массовых расправ с церковнослужителями публицист назвал “богохульство, возведённое в ранг государственной политики, страшным порождением большевизма” . Узнав о разорении мощей древнерусских святых, Мережковский поставит “диагноз”, предугаданный Зинаидой Гиппиус:

И скоро в старый хлев
Ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь...

Цитатный план статьи «Грядущий Хам» как итог работы в группе предлагается всем учащимся (копии). Чтение и рефлексия.

1. Жизнь русской интеллигенции - сплошное неблагополучие, сплошная трагедия.

2. У русской интеллигенции двойной гнёт: сверху - самодержавного строя и снизу - гнёт тёмной народной стихии. Между этими гнётами русская общественность мелется, как чистая пшеница Господня.

3. Пока всё-таки участь русского интеллигента - быть раздавленным, размолотым - участь трагическая.

4. Кто создал... новую Россию? Пётр. Он опечатлел, отчеканил, как на бронзе монеты, лицо на крови плоти русской интеллигенции...

5. “Страшно свободен духом русский человек” , - говорит Достоевский, указывая на Петра. Нас очень трудно сдвинуть; но раз мы сдвинулись, доходим во всём: в добре и зле, истине и лжи, безумии и мудрости - до крайности. “Все мы, русские, любим по краям и пропастям блуждать” , - жаловался ещё в XVII веке наш первый славянофил Крижанич.

6. “Безбожие” русской интеллигенции: она ещё не с Христом, но уже с нею Христос.

7. Сердце русской интеллигенции - не в уме, а в сердце и совести. Сердце и совесть свободны, ум связан.

8. Милые русские юноши! Бойтесь рабства и худшего из рабств... - хамства, ибо воцарившийся раб и есть Хам.

9. У Хама в России три лица:

Лицо самодержавия;

Лицо православия;

Третье лицо, будущее, - лицо хамства, идущего снизу, - хулиганства, босячества, чёрной сотни.

10. И прежде всего должно пробудиться религиозное общественное сознание там, где есть сознательная общественность... “Хама грядущего победит лишь Грядущий Христос” .

II группа. И.А. Бунин. «Окаянные дни»

И.А. Бунин олицетворял ту часть русской интеллигенции, которая сочувствовала простому народу, осуждая монархию, но, когда увидела “Русь с топором” (вернее, с винтовкой и маузером), столкнулась с насилием и вандализмом “первопроходцев светлого будущего” , стала непримиримым врагом новой власти, названной Буниным “незаконными наследниками престола, готовыми крепко сесть на шею народа” .

«Окаянные дни» - дневниковые записи, сделанные Мастером слова в 1918–1919 годах. Это “накопление гнева, ярости и бешенства” , которые вызвала в Бунине политика “военного коммунизма” и красного террора. “Разве важна страсть только революционного народа?” - с гневом спрашивает писатель от имени интеллигенции России. - А мы-то что ж не люди, что ли? Нет, не люди! (см. у В.Маяковского: “Белогвардейца найдёте - и к стенке” ).

Мир жёстко разделён: белые - офицеры, “недобитые буржуи” (женщины, старики, дети) и красные - революционный “освобождённый народ”.

На глазах Бунина рушились христианские заповеди: “не убий”, “не кради”, “не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего” ... “Теперь всё можно!” - с ужасом восклицает писатель. Как и тысячи представителей русской интеллигенции, он чувствует себя постоянной, “вакантной” жертвой “гидры революции” .

Мало того, Бунин пророчески предугадывал в недрах Гражданской войны зародыши системы массовых репрессий, которые превратят Страну Советов в единый ГУЛАГ. Писатель верил: настанет Судный день. Думается, близки ощущениям не только Бунина, но и всех замученных “страдальцев земли Русской” строки из стихотворения Игоря-Северянина:

И спросят избранники - русские люди -
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркий культуры отчизны своей.

Зачем православные Бога забыли ,
Зачем шли на брата, рубя и разя ...
И скажут они: “Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя ...”

Окаянный - нечестивый, преступный, проклятый, отверженный, отчуждённый.

1. Окаянничать - жить преступно, недостойно и богопротивно.

2. Окаянный - несчастный, жалкий, духовно погибший, грешник.

Цель писателя. Указать на страшную болезнь сознания, отрыв от реальности, погружение в утопию, когда “насилие и разрушительство сегодня считаются ступенькой в прекрасное завтра” . По жанру и сути, это “репортаж из сердцевины русского бунта, крик боли человека, у которого насильственно отбирают и уничтожают прошлое во имя неизвестного будущего, это анатомия революции” , как пишет В.М. Акаткин .

Цитатный план публицистических заметок И.А. Бунина «Окаянные дни» (копии у учащихся на столах). Чтение и рефлексия.

1. Хам уже давно в русском обществе. Матрос убил сестру милосердия - “со скуки”.

2. Быстро падают люди!

3. Манифестация, знамёна, плакаты, в сотни глоток... Голоса утробные, первобытные. Лица... преступные, прямо сахалинские .

4. Могилу Каледина разрыли, расстреляли шестьсот сестёр милосердия... Не первый раз нашему христолюбивому мужичку избивать и насиловать.

5. Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду.

6. У солдат и рабочих на грузовиках морды торжествующие . Роты красногвардейцев. Идут вразнобой, спотыкаясь, на войну идут и девок с собой берут...

7. Одесса, 1919 год. Мёртвый, пустой, загаженный порт... Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию - всю мощь, богатство, счастье.

8. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода . Меня чуть не убил солдат на Арбатской площади в 17-м году за “свободу слова”.

9. Одна из отличительных черт революции - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. “В человеке просыпается обезьяна”.

Учащиеся проводят анализ событий французской революции, предлагая аналогию происходящего в России.

Выводы (по Бунину): “...Комитеты, союзы, партии растут как грибы, и все пожирали друг друга ; образовался совсем новый язык , состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании”. (Как это было во время французской революции.)

10. “Против окон стоит босяк - «красный милиционер», и вся улица трепещет его. «Золотой сон» в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой, ещё худшей, чем этот фабрикант”.

11. Грузовик - страшный символ: революция связалась с этим ревущим и смердящим животным, переполненным истеричками, похабной солдатнёй и отборными каторжанами.

12. Народ сам сказал про себя: “из нас, как из дерева, - и дубина, и икона” , - в зависимости от обстоятельств, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачёв.

13. По вечерам жутко мистически. И по странно пустым улицам на автомобилях, на лихачах, очень часто с разряженными девками, мчится в клубы и театры красная аристократия : матросы, карманные воры, уголовные злодеи, бритые щёголи во френчах, все с золотыми зубами и большими кокаинистическими глазами. Завоеватель шатается, плюёт семечками, “кроет матом”.

14. Народу, революции всё прощается. А у белых, у которых всё отнято, поругано, изнасиловано и убито, - родина, родные колыбели, могилы, матери, отцы, сёстры, - “эксцессов” быть не должно.

15. Повсюду грабежи, еврейские погромы, расстрелы, дикое озлобление - “народ объят музыкой революции”.

16. Дыбенко ... Чехов однажды сказал мне:

Вот чудесная фамилия для матроса: Кошкодавленко .

Дыбенко стоит Кошкодавленко.

17. В мире была тогда Пасха, но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне ...

18. Ловишь себя на сокровенной мечте, что всё-таки настанет когда-нибудь день отмщения и общего, всечеловеческого проклятия этим дням.

19. А этот огромный плакат на чрезвычайке? Нарисованы ступени, на верхней - трон, от трона - потоки крови...

20. В красноармейцах главное - распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылок. Одеты в сборную рвань. На поясе браунинг, с одного боку немецкий тесак, с другого - кинжал.

(Реминисценция: учащийся читает фрагмент из поэмы А.Блока «Двенадцать».)

В зубах - цигарка, примят картуз.

На спину б надо бубновый туз.

21. Ужасное утро! “День мирного восстания” - грабёж - уже начался. Вся “буржуазия” взята на учёт.

(Реминисценция: С.М. Соловьёв. Смутное время. История России с древнейших времен: “Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У доброго отнялись руки, у злых развязались на всякое зло... Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знамёнами разноплемённых вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев...)

22. “Святейшее из званий” - звание “человек” - опозорено, как никогда!

23. Рядом со мной мужик из-под Одессы жаловался, что хлеба хороши, да сеяли мало, - “боялись большевиков : придут, сволочь, заберут!”

24. Читаю Ленотра. Сен-Жюст, Робеспьер, Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто кровожаднее, подлее, гаже?

25. В зале Пролеткульта грандиозный абитур-бал. После спектакля призы: за маленькую ножку, за самые красивые глаза, губки и ножки целовать в закрытом киоске... под шалости электричества .

26. Библиотеки “национализированы” : книги выдаются по специальным “мандатам” . И вот являются биндюжники, красноармейцы и забирают что попало... сбывать дорогой.

27. Говорят, что в Одессу присланы петербургские матросы, беспощаднейшие звери .

28. Мужики, разгромившие осенью 17-го года одну помещичью усадьбу под Ельцом, ощипали перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться с пронзительными криками... Говорят, что к революции нельзя подходить с уголовной меркой. С какой меркой, кроме уголовной, могут подходить к революции старики, дети, священники, офицеры, чьи черепа дробит победоносный демос ?

Матросы, осатанев от своеволия, пьянства и кокаина, расстреляли женщину с ребёнком. Она молила о пощаде для ребёнка, но матросы “дали и ему маслинку” - застрелили.

29. Стихи в «Известиях» (заборная литература):

Товарищ, кольцо сомкнулось уже!
Кто верен нам, берись за оружье!
Братец, весь в огне дом,
Брось горшок с обедом!
До жранья ль, товарищи!

30. Я, шатаясь, вышел из дому, куда, наотмашь швыряя двери, уже три раза врывались, в поисках врагов и оружия, ватаги “борцов за светлое будущее” , совершенно шальных от победы, самогонки и архискотской ненависти...

31. Москва, жалкая, грязная, обесчещенная, расстрелянная , принимала будничный вид...

III группа. В.Я. Брюсов. Образ революции в стихотворениях «Нам проба», «Третья осень», «Парки в Москве», «Мятеж»

Начало XX века, “каменного, железного” (А.Ахматова), “кровавого” (В.Маяковский), “века нелюдей” (М.Цветаева), “века-волкодава” (О.Мандельштам), потрясает Россию разгромом первой русской революции, Русско-японской войной; далее следовали Февраль, Октябрьская революция, Гражданская война... Хотя В.Брюсов, кажется, легко вошёл в новую советскую жизнь (в 1919 году он вступил в коммунистическую партию), искренне считая себя участвующим в процессе личностного перерождения из русского человека в советского , в юбилейный 1923 год, подводя итог творчеству, с горечью воскликнул: “Беден мой след!” Поэт надеялся на “исход вперёд” .

Революцию Брюсов готов “петь” , принимая её разрушительную силу как благодеяние в оппозицию “болтовне” и оправдывая:

Бесследно всё сгибнет, быть может,
Что ведомо было одним нам,
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном .
(«Грядущие гунны»)

Сгущение, концентрация величия и непередаваемых трудностей, призыв к подвигу во имя революции звучат в стихотворении «Нам проба» (испытания “всякого” , живущего в час “бури” ).

Крестят нас огненной купелью,
Нам проба - голод, холод, тьма,
Жизнь вокруг свистит ледяною метелью,
День ко дню жмёт горло, как тесьма.

Символический образ мира, охваченного “вихрем революции”, построен на антитезе “огня” и “ледяной метели” , что усиливает градацию ужаса и беспросветности. Но... поблажек нет никому! Если кто-то устал (настоящий большевик - это металл: “Гвозди бы делать из этих людей...”) , тот враг, и не будет ему пощады.

Тот враг, кто скажет: “Отдохнуть бы!”
Лжец, кто, дрожа, вздохнёт: “Нет сил!”

Кто слаб, в работе грозной гибни!
В прах, в кровь топи любовь свою!

Нет “человеческому” в человеке - вот основной призыв того времени, а потому Брюсов, принявший революцию, взывает, побуждает, повелевает.

Стань, как гранит, влей пламя в вены,
Вдвинь сталь пружин, как сердце, в грудь!

Глаголы повелительного наклонения звучат как набатный колокол, зовущий “Русь к топору” ; сочетание гранита, пламени и стали создаёт образ фантастического человека-монстра, трансформера ; метафора “сталь пружин” означает отсутствие крови и живого, горячего сердца: человек будущего рождается уже сегодня. Иными словами, стань бесчувственной машиной, манкуртом , готовым убить даже собственную мать.

Исследователи творчества Брюсова считают, что поэт призывает к “умерщвлению чувств” ещё и потому, что в это страшное время чувствительный, гуманный человек не выживет .

Строг выбор: строй, рази - иль падай !
Нам нужен воин, кормчий, страж !

Не должно быть “жажды нег” , потому что “Кто дремлет, медлит, тот - не наш ”!

Выбор действительно антитетичен: или созидание (“строй”) , или смерть, гибель прогнившему миру (“рази”) . Библейское “Кто не со Мной, тот против Меня” интерпретировано до ужасающей жестокости.

Другие же профессии “в годину смуты и разврата” не нужны, только убивай, веди, сторожи ! Забыты Божьи заповеди, узаконен массовый разбой... Истинны слова Н.М. Карамзина: “Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция - отверстый гроб для «добродетели и самого злодейства»”. Значит, не будет ни победителей, ни побеждённых, и всё “во имя борьбы” .

Стихотворение «Третья осень» написано в октябре 1920 года. “Знаменательная, величественная, светозарная” революция свершилась три осени назад, а в стране до сих пор властвуют голод, горе, нужда, до неузнаваемости изменившие Россию.

В городах, бесфонарных, беззаборных,
Где пляшет Нужда в домах,
Покрутись в безлюдии чёрном,
Когда-то шумном, в огнях...

Исчез шумный, оживлённый мир города, став “чёрным безлюдием”, где “пляшет Нужда ” (слово именно с заглавной буквы - это подчёркивает его гиперболичность, всеохватность и жуткое давление на людей). А что же не видно радости в стране, охваченной “музыкой революции” ?

...люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут,
Дрожа на мешках с крупой...

Градация второй строки иллюстрирует апогей человеческого, вселенского горя.

О Гражданской войне в стихотворении сказано резко, с ненавистью: у Брюсова она жестока и бессмысленна.

А там, на погнутых фронтах,
Куда толпы пришли на убой...

(Реминисценция. В романе Л.Н. Толстого князь Андрей, глядя на купающихся солдат, тяжело, со страданием, называет их “пушечным мясом” : толпа, отправляемая “на убой” . Но если у Толстого эти солдаты объяты “скрытой теплотой патриотизма” , то у Брюсова война поднята “пьяной пальбой” , случайной и злой.)

Строки стихотворения показывают внутреннее несогласие поэта с революцией: она развязала войну, оголив голод, нужду, стёрла человеческую личность (“мы новые гимны поём”, “над нашим нищенским пиром”) ; революция, наконец, опасна и несвоевременна.

Торопя над встревоженным миром
Золотую зарю времён.

«Парки в Москве». Парки - это три богини мщения, одна из которых, по преданию, перерезает ножницами нить человеческой жизни. У Брюсова парки появились в Москве “в день крестильный в Октябре” , день революционного переворота, день, когда Россия меняла царя и Бога на новую, большевистскую, веру.

И, когда в Москве трагические
Залпы радовали слух,
Были жутки в ней - классические
Силуэты трёх старух.

“Классические” - это не красота и гармония, это отвратительные старухи с ножницами в “дряхлых, скорченных руках”. Антитеза показывает противоестественность революции, узаконившей ненависть, злобу и кровожадное желание истреблять себе подобных. Старухи “режут” , пробираясь к нити жизни всего народа , одевшись

То народными пирожницами,
То крестьянками в лаптях...

Интересно, что парки не принадлежат ни к купцам, ни к дворянам, ни к духовенству - они “пирожницы” и “крестьянки” , простой народ , тот самый народ, который “резал” всех остальных в эти октябрьские дни: насилие и смерть исходили от народа. Вот почему Н.М. Карамзин называет народ “острым железом , которым играть опасно”.

Стихотворение «Мятеж» , посвящённое французскому поэту и другу Эмилю Верхарну, написано в 1920-м, через три года после революции. В нём Брюсов даёт оценку голоду, разрухе, нищете и Гражданской войне.

В одежде красной и чёрной
Исполин ,
От земли к облакам
Восстающий упорно,
Властелин ...

По Брюсову, революции присущи только красный (боль, страдания, кровь, насилие) и чёрный (мрак, бездна, символ хаоса и смерти) цвета. Революция, великая в своих масштабах, исполин и властелин , встающий упорно до облаков, желает быть новым богом. Будущее неизвестно и опасно, так как революция - мятеж , разрушающий вековую историю и приносящий радость “рёва толпы” , находящейся в “кровавом тумане” .

Разрушаются культура, традиции, нравственные ценности.

Пусть книги горят на кострах дымно-сизых,
Пусть древние мраморы в тогах и ризах
Разбиты на части ...

Но самое главное - гибнут люди “во имя Свободы” , а в это время:

Под победные крики -
Вползает неслышно грабёж ,
Бессмысленный и дикий , -
Насилье, бесстыдство, ложь!

Брюсов понимает, что только разрушения недостаточно, надо строить , но этого нет уже в течение трёх лет ! Везде властвует безграничный мятеж, не могущий поднять “новой жизни свет” .

Над пожарищами,
Над развалинами,
Над людьми опечаленными ,
Над красотой, обрекаемой тлению , -
В огне и дыму...

Поэта изначально революция вдохновляла и влекла за собой (да и стихотворение заканчивается мажорным призывом: “Разрушению - Привет!” ). Однако это разрушение с каждым годом становилось всё настойчивее и беспощаднее, уничтожая целый мир некогда прекрасной, богатой и великой страны. Революционный исполин уже не влечёт, а пугает, и Брюсов перестаёт ему доверять.

Подводя итоги урока, можно поразмышлять над стихотворениями других поэтов (например, М.Волошина «Русская революция», «Террор», «Бойня», «Потомкам (Во время террора)»).

Домашнее задание. Эссе «Революция - это...».

В основе статьи лежит доклад, прочитанный автором в мае 2012 г. в Казани в рамках IV Международной научной конференции «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве». На примере «Окаянных дней» в статье рассматриваются основные принципы и приемы работы И.А. Бунина с фактическим материалом, в качестве которого у писателя выступают тексты чужих газетных публикаций, а также собственные дневниковые записи 1915-1922 гг. и публицистические произведения периода Гражданской войны и первых лет эмиграции. Сопоставляя первоисточники с их «эквивалентами» в «Окаянных днях», автор выявляет характер литературных трансформаций, которым Бунин подвергал исходный фактический материал.

Ключевые слова: И.А. Бунин, «Окаянные дни», фактический материал, художественная переработка

«Окаянные дни» - одна из самых сложных (с литературоведче­ской точки зрения) бунинских книг. В частности, не вполне ясны ни ее жанровая принадлежность, ни литературная природа. Мне­ния исследователей, да и критиков, на этот счет сильно расходятся. В литературе об «Окаянных днях» встречаются такие определения: «дневник» [Крыжицкий, 1974, с. VI; Кочетов, 1990, с. 3; Примоч- кина, 2003, с. 67] , «дневниковые записи» [Мальцев, 1994, с. 249], «художественный дневник» [Михайлов, 1991, с. 6; Эберт, 1996, с. 105], «художественное произведение» [Ошар, 1996, с. 104; Георгиевский, 1999, с. 54] , «книга публицистики» [Михайлов, 1991, с. 5], «доку­мент эпохи» [Клинг, 2003, с. 19], «отрывки» , «очерки» [Хёнцш, 2010, с. 760]. Однако, на наш взгляд, эти дефиниции, при всем их разнообразии, обладают одним и тем же недостатком, а именно отсутствием универсальности: каждая из них отображает лишь какую-то одну сторону бунинской книги. В связи с этим более приемлемой нам представляется концепция немецкого буниноведа Д. Риникера, рассматривающего «Окаянные дни» как произведе­ние синтетическое - в том смысле, что оно обладает одновременно документальными, публицистическими и художественными черта­ми или, по терминологии исследователя, «доминантами», которые, будучи слитыми воедино и образуя некое нерасторжимое целое, «определяют всю структуру “Окаянных дней”» [Риникер, 2001, с. 631].

Такой взгляд на бунинскую книгу, как нам кажется, вполне со­относим с авторским суждением об «Окаянных днях», которое было высказано в письме И.А. Бунина от 5 июля 1925 г. к П.Б. Струве (этим письмом сопровождался очередной «фельетон» (т.е. фраг­мент) «Окаянных дней», предназначенный для опубликования в газете «Возрождение»): «Думаю, что я правильно поступаю, давая “Окаянные дни”, - в них и беллетристика, и все прочее, нужное, еще очень нужное для времени» . Под выражением «все прочее, нуж­ное, еще очень нужное для времени» писатель, скорее всего, под­разумевал не только актуальность и публицистическую направлен­ность своего произведения, но и его документальную первооснову.

О публицистичности «Окаянных дней» написано немало. Имен­но публицистическая заостренность этой книги была причиной того, что до конца 1980-х гг. отечественный читатель был лишен воз­можности познакомиться с ней, и если и знал о ее существовании, то большей частью лишь из резких и притом заочных отзывов таких деятелей советской литературы, как В.В. Вишневский, Л.В. Нику­лин, К.М. Симонов, А.К. Тарасенков, А.Т. Твардовский .

Документальность «Окаянных дней» также не подлежит сомне­нию. Как справедливо пишет Д. Риникер, «Бунин хотел в своем произведении зафиксировать и передать как можно более точно события, свидетелем и очевидцем которых он стал во время рево­люции и гражданской войны» [Риникер, 2001, с. 632]. В самом деле, в «Окаянных днях» множество реальных фактов и лиц, ши­роко представлена топонимика Москвы, Петрограда, Одессы, рус­ской провинции. Большое место занимают также выписки из лич­ных дневников писателя и из прессы - как большевистской, так и идеологически враждебной ей, - в том числе из газет «Известия Одесского совета рабочих и солдатских депутатов», «Голос красно­армейца», «Набат», «Южный рабочий», «Русское слово», «Власть народа», «Новая жизнь» и др. Недаром некоторые историки Граж­данской войны иногда обращаются к «Окаянным дня» как к исто­рическому свидетельству об эпохе. В таком обращении, безуслов­но, есть свои резоны, ведь других источников сведений о том, что происходило, например, в Одессе в пору владычества в ней боль­шевиков, крайне мало.

Эффекта документальности Бунин добивается разными сред­ствами: не только фиксацией происходящего «здесь и сейчас», но и периодическими экскурсами в более или менее отдаленное про­шлое. Вот, к примеру, запись от 24 мая 1919 г.: «Разбираю и частью рву бумаги, вырезки из старых газет. Очень милые стишки по моему адресу в “Южном рабочем” (меньшевистская газета, издававшаяся до прихода большевиков):

Испуган ты и с похвалой сумбурной

Согнулся вдруг холопски пред варягом...

Это по поводу моих стихов, напечатанных в “Одесском листке” в декабре прошлого года, в день высадки в Одессе французов...» .

«Милые стишки», которые приводит здесь Бунин, абсолютно достоверны: сочиненные неким поэтом-фельетонистом Никитой, они действиельно были напечатаны в одесской меньшевистской газете «Южный рабочий» 17 (30) декабря 1918 г. и явились откли­ком на стихотворение Бунина «22 декабря 1918 г.», которым он приветствовал вступление в Одессу союзнических войск.

Вместе с тем, как верно отмечает Д. Риникер, «Бунин не при­знавал над собой ига документализма» [Риникер, 2001, с. 632]. Ве­роятно, это одна из причин того, что в его книге время от времени встречаются фактические неточности. Так, в записи от 21 апреля 1919 г. Бунин утверждает, что автор шутливых стихов

Какое самообладание

У лошадей простого звания,

Не обращающих внимания

На трудности существования! -

«один молодой поэт, студент, поступивший прошлой зимой (т.е., по версии Бунина, зимой 1918 г.. - А.Б.) в полицейские, - идей­но», - был убит большевиками . На самом деле сочинивший эти стихи одесский поэт и «по совместительству» сотрудник уголовного розыска Анатолий Фиолетов пал от руки не большевиков, а обыч­ных уголовников , и случилось это 14 ноября 1918 г., за пять меся­цев до захвата Одессы красными.

С чем в данном случае мы имеем дело? С тривиальной «ошиб­кой памяти» - или же с сознательным, умышленным искажением фактов, обусловленным авторской предвзятостью? Ведь не секрет, что в своей книге Бунин во что бы то ни стало стремился собрать и представить читателю как можно больше примеров кровожадно­сти «рабоче-крестьянской власти».

Так или иначе, но вопрос о природе фактических неточностей в «Окаянных днях» остается открытым, и очень сомнительно, что мы когда-нибудь сможем на него ответить, ведь черновики «Ока­янных дней» не сохранились. И все же явных неточностей в бу­нинской книге не так уж много. Подлинные факты, в том числе исторически достоверные свидетельства большевистских зверств, в ней все-таки преобладают. Вот одно из таких свидетельств (за­пись от 24 апреля 1919 г.): «Кстати, об одесской чрезвычайке. Там теперь новая манера пристреливать - над клозетной чашкой» . Насколько правдивы эти строки, можно судить по следующей вы­держке из заметки, составленной в ходе работы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков при Главнокомандую­щем Вооруженными силами Юга России: «В первые дни после эва­куации из Одессы французов и захвата города большевиками, когда одесская чрезвычайка не имела еще собственного помещения и казни приходилось делать наспех, практиковался следующий спо­соб. Обреченного приводили в клозет и наклоняли голову над чашкой. Палач сзади стрелял в голову. Бездыханное тело держали над чашкой, пока не стекала вся кровь. Таким образом, убийство не оставляло никаких следов и не причиняло палачам хлопот по уборке» [Волков, 2010, с. 95].

Однако не только авторские ошибки или заведомое (пусть и с благой целью) искажение истины не позволяют «Окаянным дням» быть (или считаться) полноценным историческим документом. Согласно общепринятому мнению, историк должен быть беспри­страстным. Бунин же принципиально сторонился беспристрастно­сти. Более того, именно пристрастность он сделал как бы «крае­угольным камнем» своей книги. В самом ее начале, в записи от 19 февраля 1918 г., писатель говорит: «’’Еще не настало время раз­бираться в русской революции беспристрастно, объективно...” Это слышишь теперь поминутно. Беспристрастно! Но настоящей бес­пристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша “при­страстность” будет ведь очень и очень дорога для будущего исто­рика. Разве важна “страсть” только “революционного народа”? А мы-то что ж, не люди, что ли?» . В этом смысле, выражаясь на­учно, «Окаянные дни» - это не история «великой русской рево­люции», а лишь «материалы» к ней.

Не случайно также для своей книги Бунин выбрал форму днев­ника, которая, к слову, в литературном отношении представлялась писателю весьма перспективной задолго до начала работы над «Окаянными днями». Еще в 1916 г. Бунин писал: «...дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие» .

Бунин имел в виду в данном случае, конечно, не дневник как таковой - т.е. собрание неких более или менее регулярных запи­сей, которые носят, как правило, документальный характер и при этом не предназначены для посторонних глаз. Бунин говорил о художественно-литературной имитации дневника, которая, на­оборот, предполагает непременный «выход на публику». С этой точки зрения «Окаянные дни» - это не дневник, а произведение, лишь имеющее облик дневника или имитирующее дневник . Условно его жанр можно было бы обозначить как документальный роман-эссе, в котором подлинные исторические факты не только рассматрива­ются и толкуются автором с сознательной, сугубой субъективно­стью и пристрастностью, но еще и нерасторжимо переплетены, а местами и сращены с вымыслом, так что порой трудно опреде­лить, где кончается одно и начинается другое.

В самом деле, как мы уже отмечали, в основе бунинской книги, как правило, лежат подлинные события, на ее страницах упомина­ются подлинные имена и названия, приводятся цитаты из подлин­ных стихов и статей, и в голосе самого автора нет ни одной фаль­шивой ноты. Тем не менее в «Окаянных днях» почти любой исторический факт в той или иной степени художественно пере­осмыслен. Вообще одна из главных особенностей бунинской ра­боты с фактическим материалом состояла в том, что в большин­стве случаев факты как таковые были для писателя не более чем литературным «сырьем», которое он подвергал творческой обра­ботке, трансформации, но делал это очень тонко и в то же время смело, не боясь упреков ни в чрезмерном субъективизме, ни в под­тасовке.

Особенно в этом смысле показательны бунинские приемы ци­тирования. В «Окаянных днях» цитат очень много. Однако то, что в научном мире принято называть точностью цитирования, у Бу­нина - большая редкость. В «Окаянных днях» (как, впрочем, и в большинстве других формально «нехудожественных» произведе­ний Бунина) цитируемые автором фрагменты чужих текстов обычно предстают в тщательно отредактированном - как правило, сильно ужатом - виде. Бунин не столько цитирует, сколько конспективно пересказывает соответствующий текст, опуская, отсекая все, по его мнению, лишнее и оставляя только квинтэссенцию цитируемого высказывания.

Ниже приводятся подлинный текст саркастических «Воспоми­наний» некоего Александра Ф. (предположительно секретаря Одесского исполкома, анархиста А. Фельдмана), опубликованных 20 апреля 1919 г. в «Известиях Одесского совета рабочих и солдат­ских депутатов», и бунинская интерпретация этого текста в «Ока­янных днях».

При сопоставлении этих двух текстов видно, что Бунин суще­ственно отредактировал исходный текст, в пяти строчках выразив то, что в одесских «Известиях» заняло целую колонку

В другой записи, от 9 мая 1919 г., Бунин приводит, как он выра­жается, «статейку», соседствующую в какой-то не названной им большевистской газете с очередным списком расстрелянных. В дан­ном случае писатель цитировал не только текст реальной статьи, напечатанной, как нам удалось выяснить, 21 мая 1919 г. в одесской газете «Голос красноармейца», но и собственную статью «Преслову­тая свинья», опубликованную 30 октября 1920 г. в парижской газете «Общее дело». Именно в «Пресловутой свинье» впервые увидела свет бунинская интерпретация этой «статейки». При «цитирова­нии» Бунин сократил исходный, подлинный текст почти втрое, однако его суть он передал очень точно, сохранив все его «смысло­вые узлы».

Можно привести и другие примеры подобного бунинского об­ращения с цитируемыми текстами, однако это займет слишком много места.

Наряду с материалами прессы более или менее существенной авторской обработке в «Окаянных днях» подверглись дневнико­вые записи Бунина, сделанные им в преддверии и в первые меся­цы революции. В книгу включено немало таких записей. С их по­мощью Бунин хотел показать, что приближение общерусской катастрофы он предчувствовал задолго до того, как она разрази­лась в действительности. Однако документальность этих свиде­тельств бунинской проницательности тоже весьма относительна, поскольку и они в той или иной степени были писателем отредак­тированы. Как и в случае с чужими, в том числе газетными текста­ми, Бунин вносил изменения в собственные дневниковые записи, выделяя, заостряя главную мысль. См., например:

В «Окаянных днях» есть примеры и более сложного «воздей­ствия» писателя на фактический материал, почерпнутый из лич­ных дневников. И здесь Бунин уже не довольствуется «конспекти­рованием» и редактированием - он подходит к этому материалу как истинный художник, преобразуя и организуя его в соответ­ствии с определенным замыслом. В этом смысле особенно показа­тельны те места в «Окаянных днях», которые имеют вид выписок из бунинского дневника за вторую половину 1917 г. Д. Риникер в своей статье высказывает предположение, что эти «выписки» Бу­нин восстанавливал по памяти: ведь самого дневника в пору рабо­ты над «Окаянными днями» у него на руках не было .

Однако нам представляется сомнительным, что при написании «Окаянных дней» Бунин «вспоминал» свои утраченные перед отъез­дом на чужбину дневниковые записи. Слишком уж велика разница между исходными записями и их «эквивалентами» в «Окаянных днях». Конечно, ее можно объяснить «дефектами» или «ошибка­ми» бунинской памяти. Однако более правдоподобным представ­ляется иное соображение. В своих статьях, посвященных бунин­ской лекции «Великий дурман» [см.: Бакунцев, 2011; Бакунцев, 2012а; Бакунцев, 20126; Бакунцев, 2012в], мы указывали на то, что «следы» и «отголоски» этой лекции встречаются в целом ряде пу­блицистических произведений писателя. А в «Окаянных днях» и вовсе имеется множество прямых текстовых совпадений с «Вели­ким дурманом».

В отличие от «Окаянных дней» «Великий дурман» как раз пи­сался с опорой на те самые дневниковые записи, которые в эми­грации были для писателя недоступны. В этом смысле бунинская лекция сыграла роль своего рода текста-посредника между аутен­тичным дневником писателя и «Окаянными днями». Но в любом случае, то, что и в «Великом дурмане», и в «Окаянных днях» Бунин выдал за выписки из своих личных дневников, на самом деле яв­ляется результатом весьма существенной литературно-художествен- ной переработки. Наглядным примером этого служат своеобраз­ные «живые картины», присутствующие в обоих произведениях писателя. Созданные Буниным на основе дневниковых записей, они первоначально вошли в текст «Великого дурмана», а затем в полном объеме «перекочевали» в «Окаянные дни» [см.: Бакун­цев, 2012в].

В то же время наряду с записями, сделанными накануне и в первые месяцы революции, «писатель включил в состав “Окаян­ных дней” и записи более позднего времени в переработанном виде. Такие записи не сопровождаются указанием на время их на­писания» [Риникер, 2001, с. 643]. Иными словами, речь идет о за­писях анахронического характера, т.е. таких, которые возникли в более поздний период, чем тот, что представлен в книге Бунина. Их включение стало возможным потому, что «Окаянные дни» - напомним - писались начиная с 1925 г.

Д. Риникер в своей статье об «Окаянных днях» ссылается на две такие записи, датированные январем 1922 г. В «Окаянных днях» они приведены в измененном виде и при этом датированы: одна - мартом 1918 г., другая - апрелем 1919 г. В данной статье мы огра­ничимся одним примером.

«Писатель, - не без основания полагает Д. Риникер, - не счел нужным и возможным указать на более позднее время возникно­вения этих записей: подобные указания разрушили бы всю смысловую структуру “Окаянных дней”» [Риникер, 2001, с. 644]. Одна­ко нельзя согласиться с утверждением, что «большинство этих записей... как правило, прямо не связаны с описываемыми собы­тиями» [там же]. Как раз наоборот: такая связь всегда есть, в ка- ком-то смысле именно благодаря ей и создается художественно­документальное пространство бунинской книги.

Нельзя не заметить, что в исходной дневниковой записи Бунин говорит только о себе и своем невероятно чувственном мировос­приятии. Это и впрямь во многом «безотносительная» запись (из разряда «кстати» или «между прочим»), почти случайная фиксация художнического самонаблюдения. В «Окаянных днях» эта бунин­ская автохарактеристика приобретает дополнительный смысл. Она не просто «переписана» заново, но еще и включена в историко­художественный контекст книги, увязана со всем ее духовным строем и содержанием, с главным, доминирующим чувством и умонастроением автора, а именно с его непримиримостью по от­ношению к «русскому Каину», овладевшему всей страной. Из за­писи в «Окаянных днях» видно, что автор «как-то физически» чув­ствует не каких-то абстрактных, а вполне конкретных людей, с которыми он ежедневно сталкивается на улицах и площадях сна­чала красной Москвы, потом красной Одессы.

Анахроническими являются и те строки «Окаянных дней», в которых Бунин, по сути, сводит счеты с одним из своих давниш­них идеологических противников - с одесским журналистом- социалистом П.С. Юшкевичем, позволившим себе в октябре 1919 г. весьма неодобрительно отозваться о бунинской лекции «Великий дурман» в меньшевистской газете «Грядущий день» [см.: Бакунцев, 2012а, с. 107-109].

Бунин тогда же, осенью 1919 г., в своих «Заметках» в «Южном слове» весьма резко ответил на критику Юшкевича. Но, видимо, нанесенная писателю обида была так глубока, что он не забывал о ней в течение нескольких десятилетий. Свою полемику с Юшке­вичем он отобразил и в «Окаянных днях» - разумеется, умолчав как об истинных причинах, так и о времени ее возникновения.

П.С. Юшкевич ни о каких павлинах в своем отклике на бунин­ский «Великий дурман» не писал. Впервые эти павлины появились у самого Бунина, в финале процитированных здесь «Заметок». Но в «Окаянных днях» именно елецкие павлины стали сюжетообразу­ющей деталью, к которой оказались тенденциозно привязаны и существенно «перелицованные», урезанные, отредактированные автором высказывания Юшкевича.

Зачем Бунин сделал это? И для чего вообще ему понадобилось включать в свой исторически почти безупречный текст такой яв­ный анахронизм? Думается, Бунин пошел на это потому, что для него принципиальное значение имела самая суть его давнего спо­ра с одесским журналистом. Настолько принципиальное, что пи­сателя не устрашила даже вероятность того, что кто-нибудь из осведомленных современников уличит его в недобросовестности, в подтасовке фактов. В лице П.С. Юшкевича, чье имя большинству эмигрантов ничего не говорило и потому как бы становилось на­рицательным, Бунин отвечал всем своим оппонентам, оправды­вавшим «великую русскую революцию» и ее «эксцессы». Сам-то он был абсолютно уверен в своей правоте и, очутившись на чужби­не, еще больше укрепился в неприятии всякой революционности.

В «Окаянных днях», пожалуй, с наибольшей полнотой отобра­зились особенности бунинской работы с фактическим материалом. Очевидно, что в своем главном произведении о «великой русской революции» писатель не стремился к абсолютной документальной точности. Однако присутствие в «Окаянных днях» сильного «бел­летристического» элемента (на который указывал сам автор), а также явных фактических ошибок вовсе не делает эту книгу недо­стоверной. Вообще, в применении к «Окаянным дням» (и другим, близким по духу произведениям - как, например, «Петербургские дневники» З.Н. Гиппиус, «Солнце мертвых» И.С. Шмелева) целе­сообразно говорить о достоверности особого рода. Это не столько достоверность факта, сколько достоверность чувства, достовер­ность сугубо личного и очень честного отношения автора к совре­менной ему действительности.

Список литературы

Бакунцев А.В. Лекция И.А. Бунина «Великий дурман» и ее роль в лич­ной и творческой судьбе писателя // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2011. М., 2011.

Бакунцев А.В. Лекция И.А. Бунина «Великий дурман» в отзывах одес­ской прессы // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2012а. № 1.

Бакунцев А. Публицистика И.А. Бунина: от «Великого дурмана» к «Окаянным дням» // Powrocic do Rosji wierszami i pros^: Literatura rosyjskiej emigraracji / pod red. G. Nefaginy. Slupsk, 20126.

Бакунцев A.B. Соотношение художественного и документального в лек­ции И. А. Бунина «Великий дурман» // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Жур­налистика. 2012в. № 6.

Красный террор глазами очевидцев / Сост., авт. вступ. ст. С.В. Волков. М., 2010.

Георгиевский А.С. Бунин и Россия // Российский литературоведческий журнал. 1999. № 12.

Ильинский И.М. Белая правда Бунина (Заметки о бунинской публици­стике) // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 4.

Кочетов В.П. Неистовый Бунин // Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1990.

Клинг О. Пророческий знак // Бунин И.А. Гегель, фрак, метель. СПб., 2003.

Крыжицкий С. Бунин и «Окаянные дни» // Бунин И.А. Окаянные дни. Лондон (Канада), 1974.

Мальцев Ю.В. Иван Бунин. 1870-1953. Frankfurt/Main; М., 1994.

Михайлов О.Н. Окаянные дни И.А. Бунина // Бунин И.А. Окаянные дни. М., 1991.

Морозов С. «Окаянные дни» И.С. Бунина: К истории текста // Тексто­логический временник. Русская литература XX века: Вопросы текстоло­гии и источниковедения. Кн. 2. М., 2012.

Ошар К. «Окаянные дни» как начало нового периода в творчестве Бу­нина // Русская литература. 1996. № 4.

Примочкина Н.Н. Горький и писатели русского зарубежья. М., 2003.

Риникер Д. «Окаянные дни» как часть творческого наследия И.А. Бу­нина // И.А. Бунин: pro et contra / Сост. Б.В. Аверина, М.Н. Виролайне- на, Д. Риникера. СПб., 2001.

Хё"нцш Ф. Иван Бунин, певец ушедшей России // Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве И.А. Бунина: Критические отзывы, эссе, пародии (1890-1950-е годы): Антология / Под общ. ред. Н.Г. Мельникова. М., 2010.

Поступила в редакцию 05.03.2013

Г. Н. Кузнецова в своем «Грасском дневнике» тоже называет «Окаянные дни» дневником. См.: Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад. М., 1995.С.83

«Художественным произведением» (по преимуществу) считал «Окаянные дни» и М. А. Алданов. См.: Алданов М. И А. Бунин. Собрание сочинений. Изд-во «Петрополис», 1935 г. Т. IX и X // Современные записки (Париж). 1935. Кн. LIX. С. 472.

См.: Смирнов-Сокольский Н.П. Последняя находка / Подг. текста С.П. Близ- никовской // Новый мир. 1965. № 10. С. 220.

Переписка И.А. Бунина с П.Б. Струве (1920-1943). К 100-летию со дня их рождения / Публ. БП. Струве // Записки Русской академической группы в США. N.Y., 1968. С. 75.

Например, у К.М. Симонова «при чтении этой книги записок о гражданской войне было тяжелое чувство: словно под тобой расступается земля, и ты рушишься из большой литературы в трясину мелочной озлобленности, зависти, брезгливости и упрямого до слепоты непонимания самых простых вещей» (Симонов К.М. Собр. соч.: В 10 т. М., 1984. Т. 10. С. 360). Подобная точка зрения, как ни странно, про­должает бытовать и в наше время. Ее верным адептом является ректор Москов­ского гуманитарного университета и одновременно председатель Попечительского совета литературной Бунинской (!) премии И.М. Ильинский. Свое возмущение бунинской публицистикой вообще и «Окаянными днями» в частности он выразил в многословной, откровенно предвзятой, псевдонаучной статье «Белая правда Бу­нина». Однако ничего принципиально нового - по сравнению с тем, что писали его идейные предшественники, - И.М. Ильинский не сказал. Хотя один самостоя­тельный вывод он все-таки сделал: по мнению «исследователя», ельцинская «ультра- демократическая революция 1991 г.» и последовавшие за ней «реформы» стали осуществлением бунинской мечты, выражением его «белой правды» [см.: Ильин­ский, 2009, с. 19]. Вряд ли стоит комментировать это во всех отношениях нелепое, кощунственное суждение.

6 Бунин И. А. Окаянные дни. М., 1990. С. 136 (репринт).

Там же. С. 69.

Настоящее его имя - Натан Беньяминович Шор.

Впрочем, кое-кто среди них считал себя «социально близким большевикам элементом». Например, широко известный одесский налетчик Мишка Япончик (М.В. Винницкий), возмущенный тем, что в одном из номеров «Известий Одес­ского совета рабочих и солдатских депутатов» было «опорочено» его «честное имя», писал в ответ: «Относительно моей деятельности со дня освобождения меня из тюрьмы по указу Временного правительства, до которого я был осужден за рево­люционную деятельность на 12 лет, из которых я отбыл 10 лет, - могу показать документы, находившиеся в контрразведке, а также и приказ этой же контрраз­ведки, в которых сказано, что за поимку меня обещали 100 тысяч рублей как за организатора отрядов против контрреволюционеров, но только благодаря рабо­чим массам я мог, укрываясь в их лачугах, избежать расстрела. <...> Я лично всей душой буду рад, когда кто-нибудь из рабочих и крестьян отзовется и скажет, что мною он был обижен. Заранее знаю, что такого человека не найдется. Что же ка­сается буржуазии, то если мною и предпринимались активные действия против нее, то этого, я думаю, никто из рабочих и крестьян не поставит мне в вину. Потому что буржуазия, привыкшая грабить бедняков, сделала меня грабителем ее, но име­нем такого грабителя я горжусь, и покуда моя голова на плечах, для капиталистов и палачей народа буду всегда грозой...» (Винницкий М. (Мишка Япончик). Письмо в редакцию // Известия Одесского совета рабочий и солдатских депутатов. 1919. 31 мая. № 51. С. 3).

A.JI. В Красноармейском театре-клубе // Голос красноармейца (Одесса). 1919. 21 мая. №30. С. 4.

11 Бунин И.А. Окаянные дни. С. 121.

Устами Буниных. Т. 1. С. 121.

Бунин И.А. Окаянные дни. С. 18.

По неизвестной причине этот дневник остался в России, переходил из рук в руки и в конце концов оказался у артиста эстрады и библиофила Н.П. Смирнова- Сокольского (1898-1962). Сейчас он хранится в НИОР РГБ. В 1965 г. отрывки из бунинского дневника, видимо, заранее подготовленные Смирновым-Сокольским для печати, были опубликованы в «Новом мире». В преамбуле к этой публикации говорится: «Недавно ко мне пришел старый литератор-этнограф Барашков- Энгелей и принес мне хранившуюся у него черновую тетрадь, написанную рукой Бунина. В тетради-альбоме оказались наброски, записи “для памяти”, начатые, но неоконченные стихотворения и прочее. <...> Записи датированы со 2 августа 1917 года, кончая маем 1918 года. По словам литератора, принесшего мне бунин­скую тетрадь, она попала к нему лет тридцать назад от человека, близкого к редак­ции альманахов “Шиповник”, издававшихся в 1907-1916 годах. <...> Хранящаяся у меня тетрадь, очевидно, из тех бумаг писателя, которые он, уезжая за границу, не смог взять с собой и либо рассовал по знакомым, либо просто бросил. Вот она и пролежала почти сорок лет, может быть, поджидая своего законного хозяина...» (Смирнов-Сокольский Н.П. Указ. соч. С. 213). В письме без даты к писателю- эмигранту Л.Ф. Зурову исследователь жизни и творчества Бунина А.К. Бабореко сообщал, что Н.П. Смирнов-Сокольский «купил автограф дневника у какого-то Барашкова, похитившего дневник у Муромцевых. О похищении мне говорила вдова Павла Николаевича Муромцева (родного брата В.Н. Муромцевой-Буниной. - А.Б.). Этого Барашкова теперь нет в живых. Для своих злодеяний он воспользо­вался условиями войны» (ДРЗ. Ф. 3. On. 1. Карт. 1. Ед. хр. 34. JI. 123-123 об.).

Устами Буниных. Т. 2. С. 62.

Бунин И.А. Окаянные дни. С. 51-52.

Бунин Ив. Заметки // Южное слово (Одесса). 1919. 20 окт. (2 нояб.). № 51. С. 2.

Бунин И.А. Окаянные дни. С. 161-162.