Переэкзаменовка по литературе рассказ читать. Лёшкина переэкзаменовка - Заколдованная буква
У нас не врут! Если написано "Сделано в СССР", значит там и сделано. Если написан год выпуска, значит, дата соответствует. Предлагаю понимать буквально!
Да? И часто случаются пулевые прострелы?
Ну, бывает... - прячет глаза, - Вы это, не беспокойтесь, у нас всё надежно!
Я, между прочим, воевать не нанимался!
А мы пока ни с кем и не воюем... Пока... В этом пространстве-времени... Ну, вы меня понимаете?
Вдох, выдох, ещё глубокий вдох. Мафия шутить изволит? Глупости! Не те манеры, не та речь... Тогда кто они? Медленно-медленно начинаю осматривать всю кабину изнутри... Как бы в первый раз. Твою мать! Лобовое и боковые стекла темные от солнца. Фотохромы... Толстые, как пуленепробиваемые триплексы... Установка для фильтрации воздуха, почти как в БТР-80, но веселенького желтого цвета... Аптечка? Фиг там аптечка - склад медикаментов, целый шкаф и складные медицинские носилки сбоку. Зажимы для автоматов или карабинов. Откидная турель рядом с люком... Набитая батарея ячеек для пищевых концентратов, бак с водой, да на пару сотен литров. Душ?!! За креслами лежак и откидной умывальник, и унитаз с герметичной крышкой. Они тут жить собрались? Рукоятка телескопической антенны... Надписи из лексикона радистов... Радар, то ли локатор... Машина для Джеймса Бонда. Это самосвал же... Ха! Для кинобоевика про "крутых парней", отправляющихся на спецзадание. И надписи... "Сделано в СССР"... "Сделано в СССР"... Везде.
Тьфу, пропасть... И это всё теперь реально моё? В смысле, на меня записано? А ведь не продать при случае... Кхе... В горле пересохло. Кхе-кхе... С кем я связался? Парень смотрит участливо, вроде оценил мои эмоции. Старику, похоже, всё до лампочки. Закрыл глаза и откинулся в кресле, руки сложены на груди. Снова обегаю глазами салон. Всплывают и режут взгляд всё новые и новые детали... Да что там, всё разом, даже ручка переключения скоростей. Я пока её не глядя щупал, радовался, а сейчас призадумался. Рычаг из блестящего металла, вроде нержавейки... Набалдашник деревянный, темно-красный, приятный на ощупь, как отполированный прикосновениями тысяч рук ворот деревенского колодца. Руль с накладками из того же материала. Не пластик, дерево! Коврики под ногами не резиновые, а плетеные, из незнакомого упругого материала, не то тонкие стебли, не то прутья. Прелесть, дико хочется снять обувь, постоять на них босиком. Кресла из натуральной плетеной кожи. На педалях деревяшки. Только деньги на ветер... Зачем? Кстати, насчет обуви... на антресоли в задней части кабины торчат, тоже плотно затянутые в пластик, шлепанцы и меховые унты. А рядом туго свернутые меховые же плащи с капюшонами или длинные меховые куртки. Лето же кругом, август месяц! А снаряжение, как на Северный Полюс собрались... или в "автономку"...
Не жалко было столько добра на голые понты тратить? Обивка сидений прямо, как у миллионеров.
Плетеная кожа дышит, не плавится и не горит. На ней можно часами сидеть голяком. Когда жара. И на деревяшки, прикрывающие педали, в жару тоже удобно давить, когда ноги босиком.
Это мне тоже понадобится? - оказывается, правильно угадал. - У меня же загранпаспорта нет...
Наверняка! Где тропики, влажность и до плюс пятидесяти в тени. Мороз тоже бывает. А ездить надо. Планета, она большая. Порталов много. Главное, босиком наружу не выскакивать, мало ли что...
Кх-х-х... Бли-и-и-н!!! У меня со слухом непорядок или уже с головой? Ты о чем? Какие порталы?
Вы что, не в курсе? Тогда лучше сразу спрашивайте, если что-то непонятно. Я же чувствую... знаю...
Значит, тот бред про особую зону на десятом километре, что неделю назад в новостях передавали, правда? Про полигон, про экспериментальную связь с другими мирами, про опыты со временем... Я вот не поверил. Даже и не подумал верить... Место там уж больно дурацкое - болото же пополам с могильниками химических отходов. Всё колючей проволокой обнесенное... с брежневских ещё времен. А до того полигон. Пустой бетонный плац посреди пустоши с одной-единственной дорогой. Получается, нам правду сказали?
Самый минимум, и один раз. Хорошо, что вы это сообщение сами слышали. Повторять ещё раз ваши градоначальники отказались... Чтобы не нагнетать обстановку. Выходит, если кто и слышал, не поверил?
Хи-хи! После "Покупайте акции АО МММ!"? Народ телевизору верить разучился. Кто в своем уме, конечно. Жалко, таких все меньше. Шиза косит наши ряды! Если ты прав... Хочешь сказать, что техника с "той стороны"? И полигон работает? Тогда почему СССР? Говорили, что барьер времени - несколько сотен лет, и установлена связь со Средневековьем. Потому и запрет на контакты. Типа болезни, эпидемию можно к нам занести или от нас притащить. Правильно, в принципе... В прошлом году передавали, курган в Нижнем Поволжье вскрыли и нашли... вместо золота, древнюю чуму. Едва дезинфекции хватило залить раскоп.
Короче, вы мне верите? - парень откровенно переводит дух, словно напряжение спало. - Полностью?
В голове не укладывается... Но о таких вещах надо кричать по всем каналам, созывать Генеральную Ассамблею ООН, ставить на уши Академию наук, или что у нас там. Эпохальное открытие! Триумф! А тихо.
Тихо потому, что это не ваш триумф. Это не вы нас открыли, а мы к вам пробились сквозь время... И с вашей точки зрения, - опять с нажимом на слове "вашей", - лучше бы "пробоя" не случилось вовсе... ООН в курсе... все, кто надо, в курсе. И везде примерно то же самое. Сообщили один-два раза... и молчок.
Хочешь сказать, что ты сам оттуда? С этой, как его, Земли-2?
Ну естественно!
А говоришь чисто, как наш местный! Не свисти, не верю я в эту подставу, слишком накручено... Средневековье, СССР, дата на покрышках эта дурацкая... Ни фига себе, древние отсталые предки!
– Почему опоздали? – строго спросил профессор.
– Знаете… извините, пожалуйста… прямо с работы… срочный заказ был… – Студент – рослый парняга с простым хорошим лицом – стоял в дверях аудитории, не решаясь пройти дальше. Глаза у парня правдивые и неглупые.
– Берите билет. Номер?
– Семнадцать.
– Правильно! Князь Игорь попал в плен. Ах, черт возьми! – Профессор скрестил на груди руки и изобразил на лице великую досаду и оттого, что князь Игорь попал в плен, и оттого главным образом, что разговор об этом получился очень уж глупым. Издевательского тона у него не получилось – он действительно злился и досадовал, что вовлек себя и парня в эту школьную игру. Странное дело, но он сочувствовал парню и потому злился на него еще больше.
– Ах, досада какая! Как же это он попал в плен?!
– Ставьте мне, что положено, и не мучайтесь, – студент сказал это резким, решительным тоном. И встал.
На профессора тон этот подействовал успокаивающе. Он сел. Парень ему нравился.
– Давайте говорить о князе Игоре. Как он там себя чувствовал? Сядьте, во-первых.
Студент остался стоять.
– Ставьте мне двойку.
– Как чувствовал себя в плену князь Игорь?! – почти закричал профессор, опять испытывая прилив злости. – Как чувствует себя человек в плену? Неужели даже этого не понимаете?!
Студент, стоя некоторое время, непонятно смотрел на старика ясными серыми глазами.
– Понимаю, – сказал он.
– Так. Что понимаете?
– Я сам в плену был.
– Так… То есть как в плену были? Где?
– У немцев.
– Вы воевали?
Профессор внимательно посмотрел на студента, и опять ему почему-то подумалось, что автор «Слова» был юноша с голубыми глазами. Злой и твердый.
– Три месяца.
– Ну и что?
Студент смотрел на профессора, профессор – на студента. Оба были сердиты.
– Садитесь, чего вы стоите, – сказал профессор. – Бежали из плена?
– Да. – Студент сел. Опять взял билет и стал смотреть в него. Ему хотелось скорей уйти.
– Как бежали? Расскажите.
– Ночью. С этапа.
– Подробней, – приказал профессор. – Учитесь говорить, молодой человек! Ведь это тоже надо. Как бежали? Собственно, мне не техника этого дела интересна, а… психологический момент, что ли. Как чувствовали себя? Это ведь горько – попасть в плен? – Профессор даже поморщился… – Вы как попали-то? Ранены были?
Помолчали. Немножко дольше, чем требуется для беседы на такую тему.
– А как же?
– Попали в окружение. Это долго рассказывать, профессор.
– Скажите, пожалуйста, какой он занятой!
– Да не занятой, а…
– Страшно было?
– Страшно.
– Да, да. – Профессору почему-то этот ответ очень понравился. Он закурил. – Закуривайте тоже. В аудитории, правда, не разрешается, но… ничего…
– Я не хочу. – Студент улыбнулся, но тут же посерьезнел.
– Деревня своя вспоминалась, конечно, мать?.. Вам сколько лет было?
– Восемнадцать.
– Вспоминалась деревня?
– Я из города.
– Ну? Я почему-то подумал – из деревни. Да…
Замолчали. Студент все глядел в злополучный билет; профессор поигрывал янтарным мундштуком, рассматривал студента.
– О чем вы там говорили между собой?
– Где? – Студент поднял голову. Ему этот разговор явно становился в тягость.
– В плену
– Ни о чем. О чем говорить?
– Черт возьми! Это верно! – профессор заволновался. Встал. Переложил мундштук из одной руки в другую. Прошелся около кафедры. – Это верно. Как вас зовут?
– Николай.
– Это верно, понимаете?
– Что верно? – студент вежливо улыбнулся. Положил билет. Разговор принимал совсем странный характер – он не знал, как держать себя.
– Верно, что молчали. О чем же говорить! У врага молчат. Это самое мудрое. Вам в Киеве приходилось бывать?
– Там есть район – Подол называется, – можно стоять и смотреть с большой высоты. Удивительная даль открывается. Всякий раз, когда я стою и смотрю, мне кажется, что я уже бывал там когда-то. Не в своей жизни даже, а давным-давно. Понимаете? – у профессора на лице отразилось сложное чувство – он как будто нечаянно проговорился о чем-то весьма сокровенном и теперь, во-первых, опасался, что его не поймут, во-вторых, был недоволен, что проговорился. Он смотрел на студента с тревогой, требовательно и заискивающе.
Студент пожал плечами, признался:
– Как-то сложно, знаете.
– Ну, как же! Что тут сложного? – Профессор опять стал быстро ходить по аудитории. Он сердился на себя, но замолчать уже не мог. Заговорил отчетливо и громко: – Мне кажется, что я там ходил когда-то. Давно. Во времена Игоря. Если бы мне это казалось только теперь, в последние годы, я бы подумал, что это старческое. Но я и молодым так же чувствовал. Ну?
Повисла неловкая пауза. Два человека смотрели друг на друга и не понимали, что им, собственно, требуется сейчас выяснить.
– Я немного не понимаю, – осторожно заговорил студент, – при чем тут Подол?
– При том, что мне показалось очень точным ваше замечание насчет того, что – молчали. Я в плену не был, даже не воевал никогда, но там, над Подолом, я каким-то образом постигал все, что относится к войне. Я додумался, что в плену – молчат. Не на допросах – я мог об этом много читать, – а между собой. Я многое там узнал и понял. Я, например, много думал над вопросом: как бесшумно снимать часовых? Мне думается, их надо пугать.
Студент удивленно посмотрел на профессора.
– Да. Подползти незаметно и что-нибудь очень тихо спросить. Например: «Сколько сейчас времени, скажите, пожалуйста?» Он в первую секунду ошалеет, и тут бросайся на него.
Студент засмеялся, опустив голову.
– Глупости говорю? – Профессор заглянул ему в глаза.
Студент поторопился сказать:
– Нет, почему… Мне кажется, я понимаю вас.
«Врет. Не хочет обидеть», – понял профессор. И скис. Но счел необходимым добавить еще:
– Это вот почему: наша страна много воюет. Трудно воюет. Это почти всегда народная война и народное горе. И даже тот, кто не принимает непосредственного участия в войне, все равно живет теми же чувствами и заботами, какими живет народ. Я это не из книжек вычитал, сами понимаете. Я это чувствую и верю этому.
Долго после этого молчали – отходили. Надо было вернуться к исходному положению: к «Слову о полку Игореве», к тому, что это великое произведение постыдно не прочитано студентом. Однако профессор не удержался и задал еще два последних вопроса:
– Один бежал?
– Нет, нас семь человек было.
– Наверно, думаете: вот привязался старый чудак! Так?
– Да что вы! Я совсем так не думаю, – студент покраснел так, как если бы он именно так и подумал. – Правда, профессор. Мне очень интересно.
Сердце старого профессора дрогнуло.
– Это хорошо, солдат. Это хорошо, что вы меня понимаете. «Слово» надо, конечно, прочитать. И не раз. Я вам подарю книжку… у меня как раз есть с собой… – Профессор достал из портфеля экземпляр «Слова о полку Игореве», подумал. Посмотрел на студента, улыбнулся. Что-то быстро написал на обложке книги, подал студенту. – Не читайте сейчас. Дома прочитаете. Вы заметили: я суетился сейчас, как неловкий жених. – Голос у профессора и выражение лица были грустными. – После этого бывает тяжело.
Студент не нашелся, что на это сказать. Неопределенно пожал плечами.
– Вы все семеро дошли живыми?
– Пишете сейчас друг другу?
– Нет, как-то, знаете…
– Ну, конечно, знаю. Конечно. Это все, дорогой мой, очень русские штучки. А вы еще «Слово» не хотите читать. Да ведь это самая русская, самая изумительная русская песня. «Комони ржуть за Сулою; звонить слава въ Кыеве; трубы трубять въ Новеграде; стоять стязи въ Путивле!» А? – Профессор поднял кверху палец, как бы вслушиваясь в последний растаявший звук чудной песни. – Давайте зачетку. – Он проставил оценку, закрыл зачетку, вернул ее студенту. Сухо сказал: – До свидания.
Студент вышел из аудитории. Вытер вспотевший лоб. Некоторое время стоял, глядя в пустой коридор. Зачетку держал в руке – боялся посмотреть в нее, боялся, что там стоит «хорошо» или, что еще тяжелее – «отлично». Ему было стыдно.
«Хоть бы «удовлетворительно», и то хватит», – думал он.
Оглянулся на дверь аудитории, быстро раскрыл зачетку… некоторое время тупо смотрел в нее. Потом еще раз оглянулся на дверь аудитории, тихо засмеялся и пошел.
В зачетке стояло: «плохо».
На улице он вспомнил про книгу. Раскрыл, прочитал:
«Учись, солдат. Это тоже нелегкое дело. Проф. Григорьев».
Студент оглянулся на окна института, и ему показалось, что в одном он увидел профессора.
…Профессор действительно стоял у окна. Смотрел на улицу и щелкал ногтями по стеклу. Думал.
В конце учебного года двоечник Петька Мокренко, как обычно, повис на волоске. Было созвано специальное заседание педсовета, чтобы решить переводить ли его в следующий класс. Большинство учителей согласились натянуть ему годовые тройки, но историчка Мария Вячеславовна заупрямилась.
Это настоящий бандит! Он мне каждую неделю уроки срывает! - возмущалась она. - Как хотите, а я ему больше двойки годовой не поставлю. Семь лет в школе проучился, а до сих пор не знает, в каком году Великая Отечественная война началась!
И я ему двойку поставлю! Он никогда в жизни ни одного домашнего задания не сделал, а к доске я его и вызывать боюсь! - заявила математичка Лариса Васильевна.
Таким образом вопрос исключать ли Мокренко из школы так и остался открытым и был отложен на неделю. Всю эту неделю Петька скитался по классу как хорошо откормленная тень отца Гамлета и всем жаловался на свою горькую судьбу.
Чует мое сердце, что на этот раз меня точно выпрут. А я так привязался ко всем нашим ребятам, что без них точно загнусь, - повторял он.
Опасаясь, что Петьку исключат, Коля Егоров и Филька Хитров пришли к посоветоваться Максим Максимычу, единственному учителю в школе, с которым можно было поболтать запросто, по душам.
Максим Максимыч сидел за столом и уныло смотрел на лежащую перед ним стопку тетрадей. Когда Филька и Коля уселись на первую парту напротив него учитель только взглянул на них и ничего не сказал, да и они не спешили начинать разговор. Приятно было сидеть вот так и понимать друг друга без слов.
Проверив пару тетрадей, учитель зевнул и отодвинул стопку в сторону.
Вот какие дела: на второй год в наше время почти не оставляют, но могут перевести в корректирующий класс спецшколы, - сказал наконец Максим Максимыч хотя ребята ни о чем его и не спрашивали.
Корректирующий класс это как? - спросил Коля.
Вместо ответа учитель красноречиво постучал согнутым пальцем по лбу.
А когда выяснится, переведут Петьку в такой класс или нет?
Мокренко собираются устроить переэкзаменовку по математике и истории. На переэкзаменовку, кроме учителей, приглашен еще завуч. По тому, как Петька будет отвечать, и станут решать.
Поговорив с Максим Максимычем, Филька и Коля вышли из школы и подошли к забору, где их ждал Петька. Глубокое внутреннее беспокойство не мешало Мокренко бросать в дерево напильник, за каким интеллектуальным занятием его и застали ребята.
Мы всё узнали. Послезавтра у тебя переэкзаменовка по истории и математике! Ты готов? - спросил Филька.
От огорчения у Мокренко дрогнула рука, и напильник, пролетев мимо цели царапнул блестящий бок чьей-то иномарки. Завыла сигнализация.
Сматываемся! - завопил Петька, и вся троица перемахнула через забор.
Только в трех кварталах от школы ребята остановились и уселись на край песочницы.
Не везет мне последнее время. Чувствую я, что меня точно завалят! У математички с историчкой на меня зуб, - заявил Петька.
Ничего, я что-нибудь придумаю, - пообещал Филька. Он подпер голову руками и, выполняя обещание, честно стал думать.
Помните, у Кати Сундуковой старший брат есть? Кажется, его Федор зовут - спросил он.
Который радиоспортом занимается? - уточнил Коля.
Вот именно. Он еще всякие маленькие приемники собирает. Если бы мы уговорили его дать Петьке какую-нибудь минирацию, то по этой рации могли бы незаметно подсказывать из соседнего класса. Представляется, задают ему вопрос а мы всё слышим и через стену говорим правильный ответ.
А где Петька эту рацию спрячет?
Это уже детали, - отмахнулся Филька. - Главное - идея. Только надо быстро всё сделать, потому что у нас остался всего один день.
Вечером ребята отправились к Кате Сундуковой и стали просить ее брата Федора выручить их. Федор вначале отказывался и говорил, что они психи, но в конце концов Кате удалось его уговорить.
Ладно, передатчики я вам дам! Вот этот, большой, передающий, а этот маленький, принимающий. Я сам его сконструировал. Батарейку к нему придётся спрятать в волосах, а сам передатчик можно вставить в ушную раковину. Надеюсь парень, ты уши чистишь?
Ага, - не очень уверенно сказал Мокренко.
Надеюсь, что ты не соврал, не то тебе плохо будет. Ладно, берите передатчики и уматывайте. Как ими пользоваться, вам Катька объяснит. Она моя ученица! - важно сказал брат Федор.
Ребята хотели уже уйти, но Федор откликнул их.
И вот ещё о чем я вас хотел предупредить. Если потеряете что-то или сломаете, каждому по шее персонально. Вопросы есть?
Нету. Мы сообразительные, - сказал Филька.
За оставшийся до переэкзаменовки день ребята освоились с передатчиком и принимающим наушником. Главное неудобство этой конструкции состояло в том, что связь была односторонней. В принимающем наушнике не было микрофона, и поэтому подсказывающие не могли слышать, что отвечает Петька, как не могли слышать и тех вопросов, которые ему будут задавать.
Ничего. Как-нибудь выкрутимся, - сказал Филька Хитров.
За двадцать минут до начала переэкзаменовки ребята вставили наушник Петьке в ухо, провод спрятали ему в волосах, а питающую приемник батарейку подкололи к обратной стороне воротника.
Как слышишь меня? Приём! - крикнул Коля Егоров в микрофон большого передатчика.
Классно слышу! Полный кайф! - отозвался Мокренко.
Еще бы он тебя не слышал! Он же в двух шагах стоит, а ты орёшь как полоумный! - засмеялся Филька.
Он прогнал Мокренко в коридор, а сам взял микрофон и прошептал в него:
«В эфире шпионское радио! Проверка связи! Раз, два, три! Начинаем секретную передачу! Если слышишь меня, зайди в класс и все повтори.»
В приоткрытую дверь немедленно просунулась физиономия Мокренко.
Всё слышно! - завопил он. - Победа!
Не кажи гоп, пока не перескочишь! - урезонил его Филька.
Десятью минутами позже в класс вошли завуч Илья Захарыч, историчка Мария Вячеславна и математичка Лариса Васильевна.
Мокренко, останься! А остальным просьба выйти! - строго сказал завуч промокая платком свою красную лысину.
Коля и Катя Сундукова помчались в соседний класс, где был установлен передатчик, а Филька Хитров в коридоре прижался ухом к дверям и стал слушать.
Вот вы сейчас увидите, Илья Захарыч, что он ничего не знает, - различил он голос исторички. - Мокренко, расскажи нам пожалуйста об освобождении крепостных крестьян в России. Эту тему класс проходил всего два месяца назад но ты ее почему-то предпочёл прогулять. Тем не менее это не освобождает тебя от необходимости ее знать.
Филька метнулся в соседний класс и, крикнув: «Освобождение крепостных в России!», вернулся на свой пост.
Официально декрет об освобождении крепостного крестьянства был объявлен народу в 1861 году, хотя подготовка его началась еще в середине пятидесятых после того, как ясно стало, что старая крепостная система себя изжила, – услышал он голос Мокренко. - Согласно указу, крестьяне становились свободными но должны были еще двадцать лет выплачивать деньги за свои наделы. Сословие помещиков получило от государственного банка значительные выкупные компенсации и вдобавок сохранило почти всю свою землю…
«Ишь ты как шпарит и не сбивается! Здорово ему Катька подсказывает!» – поразился Филька. Хотя со своего места он ничего не мог видеть, он буквально почувствовал, как вытягиваются лица у учителей.
Неплохо, совсем неплохо! Похоже, парень кое-что подучил! - услышал он одобрительный бас Ильи Захарыча.
Постойте, это он случайно попал… - поразилась Мария Вячеславовна. –
Ладно, хватит про крепостных. Расскажи над про Бородинское сражение.
Филька бросился в соседний класс и крикнул: «Про Бородино!»
Катя кивнула, торопливо пролистала учебник и, наклонившись к микрофону стала подсказывать:
Бородинское сражение произошло в сентябре 1812 года близ небольшого села Бородина, что под Можайском. В этом сражении приняли участие почти все русские и французские силы. Самые жаркие бои разыгрались за батарею Раевского и за Багратионовы флеши. Писатель Лев Толстой, описавший Бородинское сражение в «Войне и мире» пришел к выводу, что русскими под Бородиным была одержана нравственная победа.
Завуч покачал круглой лысой головой, за которую в старших классах получил прозвуще «Колобок».
Ну и дела! Ладно, парень, по истории тройку мы тебе натянем. Вы согласны, Мария Вячеславовна? А теперь давайте посмотрим, что ты помнишь по геометрии. Начинайте, Лариса Васильевна!
Филька слышал, что учительница что-то спросила, но её слов разобрать не мог. Голос у нее был слишком тихий.
Петька некоторое время топтался у доски, озабоченно трогая пальцем ухо и не понимая, почему нет подсказок. В беспокойстве Филька слишком сильно навалился на дверь, и она скрипнула. Илья Захарыч посмотрел на дверь и слегка наморщил лоб. Филька отпрыгнул и затаился. Наконец после затянувшейся паузы Мокренко догадался громко повторить название своей темы.
Услышав ее, Филька бросился в соседний класс и крикнул:
Теорема о равенстве треугольников по двум углам и стороне! Быстрее, он там уже засыпается!
Коля, отлично знавший геометрию, выхватил у Кати микрофон.
Без паники, Мокренко! Начерти треугольник со вершинами А, В и С!
Услышав подсказку, Петька буквально подскочил от радости.
Начертить треугольник со вершинами А, В и С! - уверенно повторил он.
Математичка Лариса Васильевна удивленно подняла брови:
Чего-чего? Ты в своем уме? Кто тебе этот треугольник чертить будет? Я, что ли?
Петька стукнул себя по лбу и схватился на мел. Он не успел еще дочертить треугольник, как Коля, привыкший выпаливать всё со скоростью тысячи слов в минуту, уже оттарабанил доказательство всей теоремы. Медлительный Мокренко, не успевший ничего запомнить, снова стал тонуть.
Филька снова кинулся в соседний класс.
Чего ты тараторишь? Медленно рассказывай, по складам! Забыл с каким гением имеешь дело? - крикнул он.
Коля вздохнул и стал повторять то же самое, но уже медленно. Наконец с грехом пополам теорема была доказана.
Ну как, правильно? - спросил завуч у математички.
Более или менее, - ответила та. - Только вот что странно. Он обозначил центральный угол буквой В, а в доказательстве он у него выступал, как угол А.
Ладно, не будем придираться! - великодушно сказал Илья Захарыч.
Подождав, пока математичка и историчка вышли из класса (едва не огрев при этом Фильку дверью по лбу), завуч подозвал к себе Мокренко.
Вот какое дело, парень… - сказал он, отдуваясь. - В школе мы тебя оставим, даже в следующий класс переведем. Это я тебе лично гарантирую.
Спасибо! - завопил радостный Петька и кинулся к дверям.
Погоди убегать… Подойди-ка сюда поближе… - Илья Захарыч поманил к себе Мокренко. - За то, что мы тебя оставим в школе, ты должен будешь оказать нам одну услугу. Через неделю будет районная олимпиада по химии, а нам на нее и послать некого. А после олимпиады по химии сразу же олимпиада по литературе начинается. И так уже на нашу школу в районе пальцем показывают, что мы, мол самые слабые. Из-за этого не оборудования нам не выделяют, ни ремонта не делают. Вот я и хочу, чтобы ты победил в олимпиаде. Представляешь, если выяснится, что у нас в школе даже троечники в олимпиадах побеждают, какая это будет реклама. Мы сразу попадем в лучшие школы района. Тут уж нам точно и ремонт сделают и новое оборудование выделят.
Вообще-то я по химии не особенно соображаю да и в литературе тоже… – робко сказал Мокренко.
Илья Захарыч улыбнулся и промокнул платком свою лысину.
Хочешь совет? Когда пойдешь на олимпиаду, ты эту свою штуку, которая была у тебя в ухе, тоже захвати. Но только провод замаскируй получше и батарейку переставь, чтобы воротник не оттопыривался. Всё понял? А за знания не волнуйся. Подсказывать тебе будут учитель по химии и Максим Максимыч. Это я лично гарантирую.
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Лёшкина переэкзаменовка
I
В тот вечер, когда началась эта история, мы трое – Владик, его сестра Вера и я – сидели на новом, очень широком диване у Владика дома. Кроме нас троих, в квартире никого не было. Часы пробили восемь, когда Владик встал и решительно сказал:
– Так что же мы будем делать, ребята?
Этого мы не знали. Мы давно не виделись, потому что только на днях вернулись из пионерских лагерей, где отдыхали весь июль. Все мы были в разных лагерях и поэтому часа два рассказывали друг другу про то, как провели месяц. А Вера, которая радовалась, что Владик её не гонит (обычно, как только я переступал порог, Владик говорил ей: «Мала ещё», и она сразу уходила), старалась рассказать что-нибудь интересное.
– А одна девочка из нашего класса знаете кого видела?
– Ну?.. – спросил Владик лениво.
– Анну Аркадьевну, учительницу вашу, вот кого!
– А-а… – сказал Владик равнодушно.
– Она сейчас знаете где? В Кисловодске, на Кавказе, вот! – И рыжая толстая Вера залилась краской от огорчения, что на неё не обращают внимания.
– Так что же мы будем делать? – повторил Владик. – Мне ещё надо к Лёшке…
В это мгновение на столе зазвонил телефон.
– Включили! – закричали Владик с Верой, одновременно схватившись за трубку.
И правда, это звонили с телефонной станции, чтобы сказать, что аппарат, который вчера установили, включён в сеть.
– Что бы теперь такое… а, ребята?.. – начал Владик.
– Придумала! Ну и будет сейчас… – От нетерпения Вера даже не договорила и принялась набирать номер телефона.
– Что ты придумала? – спросил я.
– То, что ты сейчас разыграешь Лёшку!
Я не успел даже возразить, как Вера, изменив голос на писклявый, выпалила в трубку:
– Лёшу Лодкина!.. Вы Лодкин? Кисловодск вас вызывает. Абонент, не отходите от аппарата! Соединяю! – И Вера притиснула трубку к моему уху.
Я понял, что задумала Вера. Она хотела, чтобы я поговорил с Лодкиным голосом Анны Аркадьевны, нашей преподавательницы русского языка и классной руководительницы. Но я не подготовился к розыгрышу и не знал, что скажу Лодкину. Я помнил только, что ему предстоит переэкзаменовка по русскому и, значит, надо Лёшу спросить, как у него дела с грамматикой. О чём бы ещё могла спросить его Анна Аркадьевна, я не представлял.
– Здравствуй, Лодкин, – сказал я неторопливым, слегка певучим голосом Анны Аркадьевны.
– Здравствуйте, Анна Аркадьевна! – закричал Лодкин не то обрадованно, не то испуганно. – Мне вас очень хорошо слышно!
– Ну, как у тебя дела с грамматикой? – спросил я.
И это у меня получилось так похоже на Анну Аркадьевну, что Вера в восторге запрыгала по комнате, а Владик выскочил хохотать в коридор.
Лодкин ответил, что вчера был в школе и писал тренировочный диктант.
– А как ты думаешь, ты сделал в нём ошибки? – спросил я.
Такой вопрос вполне могла задать Анна Аркадьевна.
– Наверно, сделал, – ответил Лодкин печально. – Боюсь, что сделал, Анна Аркадьевна.
– А скажи мне, Лодкин, как ты думаешь: каких ошибок в диктанте ты совершил больше – грубых или негрубых?
Должно быть, моя дурацкая фраза озадачила Лёшку, потому что он некоторое время тяжело дышал в трубку. Наконец он ответил:
– По-моему, у меня больше негрубых ошибок… Мне кажется…
Мне стало жаль Лёшку, захотелось подбодрить его, и я сказал:
– Я уверена, что ты выдержишь переэкзаменовку как следует. Совершенно не сомневаюсь. Уделяй только побольше внимания правилам. Заглядывай почаще в орфографический словарь. И всё будет хорошо, вот увидишь. Ты вполне можешь написать на четвёрку, Лодкин. Я желаю тебе успеха, и я в тебе уверена!
Не знаю, была ли в эту минуту уверена в Лёшке Анна Аркадьевна там, в Кисловодске, но, по-моему, и она, если бы услышала, до чего Лёшка печальный, решила бы его подбодрить.
– Спасибо, Анна Аркадьевна, – сказал Лёшка. (Я никогда ещё не замечал, чтобы у него был такой взволнованный голос.) – Теперь я… Мне ребята тоже говорили, что я могу выдержать, только я… А раз вы говорите, то, значит… я, может, правда выдержу! Большое вам спасибо, Анна Аркадьевна! Вообще…
– За что же, Лёша? – спросил я, едва не забыв, что изображаю Анну Аркадьевну.
– За то, Анна Аркадьевна, что позвонили… Времени не пожалели. Я очень… Анна Аркадьевна! Вот что я спросить хочу, – вдруг вспомнил он: – вводные слова в предложении всегда запятыми выделяются? Я в диктанте выделил.
Этот совсем неожиданный вопрос меня затруднил. Дело в том, что за лето я позабыл некоторые синтаксические правила. Я никак не думал, что сейчас, в каникулы, они мне зачем-нибудь понадобятся.
– Видишь ли, Лодкин, – промямлил я с таким сомнением, какого у педагога быть не должно, – всё зависит от случая, понимаешь ли… Правила без исключений бывают редко, так что…
Тут, к счастью, Вера заметила, какой у меня стал нерешительный тон, и затараторила в трубку:
– Ваше время истекло! Заканчивайте разговор! Истекло ваше время! Разъединяю вас!
Когда я положил руку на рычаг телефона, Вера и Владик захлопали в ладоши. Но я был не особенно доволен собой. Мне и раньше приходилось подражать голосам других людей – например, в школе во время перемены я «показывал» иногда ребятам нашего учителя физкультуры или чертёжника. По тогда это была просто шутка, и мне нравилось видеть, как все ребята смеются. А сейчас получилась путаница.
– Надо объяснить Лёшке, что я его разыграл, – сказал я, – а то он… – И я потянулся к телефону.
Но Вера отвела мою руку:
– Хорошо, скажешь ему, скажешь, но только не сейчас. Завтра скажешь, ладно? Или, ещё лучше, мы с Владиком ему скажем. Вот он удивится, представляешь?
Владик тоже стал меня уговаривать подождать до завтра. Он сказал, что завтра всё равно зайдёт к Лодкину, потому что следит за его занятиями, и заодно уж ему всё объяснит. В конце концов я согласился.
II
Наутро я проснулся оттого, что кто-то орал мне прямо в ухо:
– Над кроватью, Володя, – суффиксы прилагательных, над столом приставки висят, а в простенках – причастия снизу доверху!.. Доброе утро!
– Какие причастия? Доброе утро! Почему в простенках? – крикнул я, спросонья немного перепугавшись.
– Как – какие? Слева – действительные, а справа – страдательные. Столбиками.
Я открыл глаза и увидел Владика.
– Да проснись же, Володька! – снова закричал он. – Лёшка взялся за ум, понял?
– А, так ты был у Лодкина? – догадался я.
– Дошло всё-таки. А где же ещё!
– Удивился, наверно, Лёшка, когда узнал, что это я его вчера разыграл? – спросил я.
– Он-то, наверно, так бы удивился, что и представить нельзя, – сказал Владик, – только я ему, конечно, ничего не сказал. Сам понимаешь…
– Ничего не понимаю! – перебил я его. – Как же, когда…
Но тут Владик тоже меня перебил:
– Слушай, это даже спящий поймёт! Со вчерашнего вечера Лёшка стал заниматься на совесть. После твоего звонка он решил обязательно выдержать переэкзаменовку. Хочешь, чтобы ученик нашего класса остался на второй год?
– Если хочешь, тогда иди к нему и расскажи, что вчера разыграл, – добавила Вера, появляясь на пороге.
Я вскочил с постели и сказал, что мне нужно подумать.
– Думай, – согласился Владик, – а мы пойдём отнесём Лёшке орфографический словарь. Думай…
Я остался один.
Лёшу Лодкина я знал давно.
Он был известен не только в нашем классе, но и в параллельных. О нём говорили на сборах звена и отряда, на родительских собраниях и на педсовете. Я думаю, что о нём слышали и в роно.
Лёша Лодкин делал огромное количество ошибок в диктантах. Его диктанты хранились в методических кабинетах. Ему удавалось иногда сделать несколько ошибок в одном слове. Из-под его пера выходили часто слова совсем без гласных. Учителя говорили, что было бы лучше, если бы он делал ошибки на какие-нибудь определённые правила. Тогда с ними было бы легче бороться. Но, к сожалению, Лодкин совершал ошибки не на правила. Главное – Лёшка даже не верил, что сможет запомнить всё то, что нужно, чтобы стать грамотным. Лёша считал, что только случайно может написать диктант сносно. Поэтому запятые, например, он ставил без всякого разбора. Я видел однажды, как Лодкин расставлял их в уже написанном диктанте. Он обмакнул перо и, прошептав: «Была не была!» – принялся за дело.
То, что Лёшка решил во что бы то ни стало сдать переэкзаменовку, было, конечно, очень хорошо. Я отправился к Лёшке.
Мать Лодкина – она открыла мне дверь – сказала торжественно:
– Лёша занимается! – У неё был праздничный вид.
– Володя, ты уж… – Лёшка посмотрел на меня виновато и дружески. – Я сейчас с тобой разговаривать не буду и на улицу не пойду. Не обижайся, ладно? Дело, Володя, в том…
И он заговорил о том, что должен теперь заниматься так много, как только может, потому что Анна Аркадьевна даже на отдыхе о нём не забывает и вчера звонила из Кисловодска.
– Может быть, она ещё позвонит. Я её тогда обязательно хочу порадовать, – сказал Лёшка. – Ведь она же может ещё позвонить?
– Может, – ответил я, глядя не на Лёшку, а на стену, увешанную суффиксами и приставками.
– Слушай, она сказала, что во мне уверена… – Лёшка помолчал. – Я не могу провалить переэкзаменовку! Раньше бы мог, а теперь… – Лёшка сжал кулаки. У него сильно заблестели глаза.
Я продиктовал Лёшке страничку из хрестоматии, поправил ошибки и ушёл, не сказав, что вчера разыграл его.
III
Через несколько дней ко мне пришли Владик и Вера, чтобы вместе ехать в Парк культуры и отдыха.
– Вы зайдёте или сразу поедем? – спросил я с порога.
– Зайдём, – сказал Владик.
Они оба сели, но Владик сейчас же встал.
– Я должен сообщить тебе… – начал он.
– Сообщай, – сказал я.
– Ты не возражаешь, что я при Вере?
– Если она тебя смущает, я её в два счёта могу выставить.
– Не надо.
– Как знаешь, – проговорил он немного разочарованно и наморщил лоб. – Одним словом, Володя, дело в том…
– Ну? – сказал я.
– …что Лодкин приуныл.
– Лёшка?.. – Я почему-то не ожидал, что Владик о нём заговорит.
– Его нельзя оставлять без присмотра! – вздохнула Вера так, словно приходилась Лодкину бабушкой и он давно уже отравлял ей спокойную старость.
– Молчи… – сказал Владик. – Понимаешь, Володя, Лёшка опять стал меньше заниматься. Говорит, не осилить ему всей премудрости. Прямо старая песня… Его всё время вдохновлять надо.
– Кто же его будет вдохновлять? – спросил я.
– Ты, – ответил Владик сразу.
– Как это?
– Так. Позвонишь, как в тот раз.
– За Анну Аркадьевну? Ну нет!
– Позвонишь! – сказал Владик внушительно. – Это будет иметь огромное воспитательное значение!
Я призадумался. В своей жизни я ещё не совершал поступков, которые имели бы огромное воспитательное значение. Пожалуй, что и поступков, которые имели бы просто воспитательное значение, пусть даже не огромное, мне тоже совершать как-то не приходилось…
Пока я припоминал свои наиболее важные поступки, Владик говорил Вере:
– Тебе необходимо держать язык за зубами. Если ты хоть кому-нибудь расскажешь то, что знаешь, это может дойти до Лодкина и…
– Для чего ты мне втолковываешь? – запричитала Вера громко, но не очень обиженно. – Что я, трепаться собираюсь, да?
– Да, – ответил Владик. – Когда у тебя чешется язык, я это замечаю по твоим глазам. Но знай: если Лёшка узнает, он провалит переэкзаменовку и останется на второй год. И тогда, – Владик произнёс это с расстановкой, – весь наш класс… вся школа… весь район…
Верины глаза широко раскрылись. Она со страхом ждала, что же произойдёт с классом, школой и районом. Но Владик только грозно спросил:
– Понятно?
– Я не проболтаюсь, – быстро сказала Вера.
Владик кивнул.
– Ты поговоришь с Лёшкой вечером, от нас, – сказал он мне. – И не забудь, что он может задать тебе какой-нибудь вопрос, как тогда… – Владик озабоченно покачал головой.
Кончилось тем, что они с Верой отправились в Парк культуры и отдыха, а я, чтобы вечером не оплошать, решил взяться за грамматику и синтаксис.
Я принялся искать эти учебники, но, как назло, мне никак не удавалось их найти. Я знал, что они никуда не могли деваться, но всё-таки их нигде не было. Я заглянул даже в сундук, где лежали пересыпанные нафталином зимние вещи, однако и там никаких книг не оказалось. Второй раз обшаривать квартиру я не стал, а, чтобы не терять времени, отправился в районную детскую библиотеку. В библиотеке мне выдали «Грамматику» и «Синтаксис», но почему-то решили, что у меня самого переэкзаменовка, и это мне было очень неприятно. Кроме того, наверно от нафталина, мне всё время хотелось чихнуть, но из этого ничего не выходило, и я то и дело гримасничал, так что женщина, которая наблюдала за порядком в зале, сделала мне замечание.
Так как я не знал, по какому разделу Лёшка меня о чём-нибудь спросит, то занимался весь день. Когда, перелистав оба учебника, я поднялся из-за стола, уже стемнело. Набитый правилами, я побежал к Владику.
IV
Вера, как и в первый раз, соединила меня с Лодкиным, и я услышал громкий, очень довольный Лёшкин голос:
– Анна Аркадьевна, это вы, да?
– Я, – ответил я.
– У меня дела лучше, Анна Аркадьевна! – крикнул Лодкин.
– Очень рада, – сказал я. – Надеюсь, Лёша, ты занимаешься всё время?
– Всё время… то есть последнее время я… а так всё время, Анна Аркадьевна.
– Прекрасно, – сказал я. – Может быть, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы? Я готова ответить.
Мне очень хотелось показать свои знания. Ведь я не только повторил всё, что мы прошли за год по синтаксису и грамматике, но и прочитал брошюру (её где-то достал Владик) «Преподавание синтаксиса», изданную «в помощь учителю». Было бы просто обидно, если бы теперь Лёшка не задал мне какого-нибудь подходящего вопроса.
– Анна Аркадьевна, я правда хочу спросить… – начал Лёшка.
– Пожалуйста, Лёша, – откликнулся я, на всякий случай раскрывая учебник русского языка на оглавлении.
– Вам Казбек оттуда виден? – спросил Лёшка с любопытством.
– Казбек? – переспросил я.
Владик и Вера смотрели на меня непонимающими глазами и ничего не подсказывали. Не могли сообразить, в чём дело!
– Нет, не виден, – ответил я наугад, чувствуя, что помощи не дождёшься. – Горная вершина Казбек, Лодкин, отсюда не видна.
– А у Лермонтова написано, Анна Аркадьевна, – сказал Лёшка смущённо, – что Печорин из Кисловодска Казбек видел. Я подумал, раз Печорин…
– А, Печорин, один из тех, кого Белинский называл «лишними людьми»?.. – пробормотал я, решительно не зная, как выбраться из положения.
– Ага, «лишний человек», – подтвердил Лёшка.
Разговор становился дурацким. Нужно было что-то немедленно ответить.
– Надо учесть, Лодкин, – произнёс я размеренным голосом, – что Печорин видел из Кисловодска Казбек в первой половине девятнадцатого века, не так ли? А сейчас у нас…
– Вторая половина двадцатого, – поспешно подсказала Вера ни к селу ни к городу.
– Вторая половина двадцатого века, Лодкин, – сказал я в трубку.
– Ах, вот что, Анна Аркадьевна… – Лёшка, видимо, ничего не понимал, но старался не показать этого.
– Я желаю тебе успеха, – торопился я закончить разговор. – Ты, конечно, выдержишь переэкзаменовку. Будь только внимателен, когда сядешь писать диктант. Не спеши, как это с тобой бывает. До свиданья!
– Спасибо, до свиданья! – крикнул Лёшка. – Вам ещё что-то мама моя сказать хочет.
Не успел я возразить, как мать Лодкина в самом деле взяла трубку и, называя меня «голубушкой», «милой девушкой» и «светлой головушкой», принялась благодарить за внимание к Лёшке. Когда я положил наконец трубку, мне стало очень не по себе. Но Владик начал убеждать меня, что ничего дурного не произошло. По его словам, расстраиваться мы могли бы, если бы после моего звонка Лодкин с матерью подумали об Анне Аркадьевне плохо. А раз они, наоборот, думают о ней лучше прежнего, то всё в порядке.
– А с Казбеком как же? – спросил я удручённо.
– С Казбеком – пустяки, – ответил Владик. – Может быть, Анна Аркадьевна близорукая – откуда Лёшке знать?
Я немного успокоился.
– Хотя, – заметил Владик, подумав, – с девятнадцатым веком у тебя получилось неудачно и даже, знаешь ли, странно. Да-а… Когда в следующий раз будешь говорить с Лёшкой, знай о Кавказе побольше, а не то…
– Не будет следующего раза! – заорал я возмущённо. – Этого не хватало – «в следующий раз»!..
– Ну чего ты раскричался? – миролюбиво спросил Владик. – Это и понадобиться может только раз: накануне переэкзаменовки. Если я увижу, что у Лёшки душа в пятки ушла, пожелаешь ему успеха, несколько слов, таких уверенных… Да что тебя учить!
Я отказался наотрез, но на следующий день Владик притащил мне всё-таки справочник «Курорты Кавказа», какую-то старинную брошюру «Целебные источники Минеральных Вод» и открытку, на которой был изображён Казбек.
– Изучай, – сказал он.
Я послал его к чертям. Он ушёл, однако оставил мне всё, что принёс. Само собой получилось, что я прочитал обе книжицы. И так как у меня хорошая память, то я запомнил и туристские маршруты, которые в них рекомендовались, и названия санаториев, и даже почти все болезни, какие лечат минеральной водой. Теперь уж Лёшке ни за что не удалось бы поставить меня в тупик!..
Но больше я с Лодкиным по телефону не разговаривал. Видно, Владик в канун переэкзаменовки решил, что обойдётся и без меня. И действительно, Лёшка написал диктант на четвёрку. То есть он получил бы даже пятёрку, если бы не одна ошибка, которую, правда, я уверен, кроме него, никто не догадался бы сделать: он само слово «диктант» через «е» написал.
Несмотря на эту нелепую ошибку, Лёшка, конечно, был счастлив. Его перевели в седьмой класс, и он, едва об этом узнал, бросился покупать всё необходимое для нового учебного года. Мы долго ходили с ним по магазинам школьных и канцелярских товаров, по книжным магазинам, не спеша запасались карандашами, тетрадями, перьями и вместе радовались, что скоро в школу.
В тот день мне как-то не пришло на ум сказать Лёшке, что по телефону ему звонил я, а не Анна Аркадьевна. Уже расставшись с ним, я решил, что непременно сделаю это до первого сентября.
И как-то Владик, Вера и я отправились к Лодкину, чтобы позвать его в кино на новую картину, а по дороге в кино рассказать ему всё и посмотреть, как он будет изумляться.
V
Мы столкнулись с Лёшкой и его матерью в дверях: они уходили. Лёшка был принаряжен и осторожно держал обеими руками, как спелёнатого младенца, огромный букет, завёрнутый в бумагу.
– Анну Аркадьевну встречать едем! – пояснила Лёшкина мать. – Как раз поспеем!
Тут мы трое переглянулись и подумали все об одном: о том, что Лёшка прямо на вокзале заговорит с Анной Аркадьевной про её звонки из Кисловодска и случится что-то жуткое. Надо было спасать положение, но у меня прилип язык к гортани, так что я, даже если бы и придумал что-нибудь, всё рано не смог бы ничего сказать. Между прочим, это у меня впервые так язык приклеился. Я раньше считал, что «прилип язык к гортани» – это метафора, и даже, по-моему, на экзамене по литературе привёл это выражение как пример метафоры. Но, видно, оно – не всегда метафора.
Владик тоже стоял и молчал, загораживая выход на лестницу. И в эту минуту Вера сказала:
– Это вы какую Анну Аркадьевну встречаете: которая их учительница?
– Её, – ответила Лёшкина мать. – Так что вы, ребятки…
– Так её же поезд на четыре с половиной часа опаздывает! – сказала Вера.
– На четыре с половиной?.. – И Лёшка с матерью даже отошли немного от двери в глубь коридора: – А что случилось?
– Рельсы немножко… – начала было Вера.
Но тут вмешался Владик.
– Их продержали у разъезда около Лозовой, – объяснил он уверенно. – Я только что звонил на вокзал.
– Ага… такой же случай был с моим отцом, – подтвердил я, отклеив наконец свой язык. С моим отцом и правда был такой случай.
– А вы тоже хотели Анну Аркадьевну встретить? – спросил Лёшка.
– Хотели. Да только теперь… – Владик развёл руками.
– Вечером её родные все встречать будут, – добавила Вера, – нам как-то… – Она замялась.
– Да, – сказала Лёшкина мать. – Я всё-таки на вокзал позвоню, справлюсь.
– А мы, пожалуй, пойдём. Верно, ребята? – сказал Владик бледнея.
– Пойдём! – откликнулись мы с Верой очень дружно.
– Постойте! – остановила нас Лёшкина мать, не отнимая трубки от уха. – Куда же вы? Вы ведь, должно быть, пришли зачем-нибудь? Садитесь!
– Ты не помнишь, зачем мы пришли? – спросил меня Владик, садясь на букет.
– Я не помню что-то… – сказал я, не отрывая взгляда от Лёшкиной матери. (Она вновь и вновь набирала один и тот же номер, но, к счастью, он пока был занят.) – По-моему… нет, не помню… Хотя вспомнил: мы пришли просто так. Совершенно верно… Конечно… Теперь я припоминаю.
– У вас с Лёшей секреты, вероятно, – проговорила Лёшкина мать, поняв по-своему моё бормотанье. – Пожалуйста, я не допытываюсь. Эх, – добавила она, с сердцем бросив трубку на рычаг, – на этот Курский вокзал, наверно, за сутки не дозвонишься!
– Да, досадно. Туда действительно невозможно дозвониться, – заметил Владик повеселев, – на редкость трудно. Очень досадно!
– Ну, мы пойдём всё-таки, – сказал я.
Лёшка вышел нас проводить. На лестнице Владик шепнул Вере:
– Ты иди с ним в кино, а мы с Володей – на вокзал.
– Пойдём сейчас в кино, Лёша, – предложила Вера.
– Так вы за этим и пришли? – обрадовался Лёшка.
– И билеты есть?
– Ага, – сказала Вера.
– А чего же вы при маме не сказали?
– Боялись – она тебя не отпустит, – не задумываясь, ответил Владик.
– Почему? Она меня днём отпускает, – возразил Лёшка.
– Видишь ли, картина очень взрослая, – сказал Владик.
– Там арии… арии такие, понимаешь, что только после шестнадцати лет, вот в чём дело, – поспешно поддержал я.
Только бы Лёшку отправить в кино, а нам попасть на вокзал вовремя! Только бы всё объяснить Анне Аркадьевне раньше, чем Лёшка с матерью явятся её благодарить! Но Лёшка не отпускал нас – он не торопился.
– Это что за картина, «Алеко»? – спросил он.
– «Алеко».
– Интересно, тут «Алеко», а у Пушкина «Цыганы» называется, да?
– А у Пушкина «Цыганы», – повторили мы, переминаясь с ноги на ногу.
– Может, ещё не пустят из-за арий этих? – усомнился Лёшка.
– Пустят, – сказал я. – Эти арии только вечером… а так, днём, и тебе и Вере можно… Вот мы с Владиком уже были – пустили.
– Так, значит, мне одному с Верой идти? – Видно было, что Лёшка заколебался. – Я думал, всем вместе…
– Билеты хорошие, самая середина, – сказала Вера жалобно. – Пора уж идти, а то пропадут…
Наконец Вера с Лёшкой ушли в одну сторону, а мы с Владиком помчались в другую – к метро. Сбежав вниз по эскалатору, вскочили в поезд и выбрались из-под земли у Курского вокзала, когда до прибытия кисловодского поезда оставалось пять минут.
– Живо брать перронные билеты! Успеем! – сказал Владик. – Плохо, что номера вагона не знаем. Но на платформе так сделаем: ты станешь у входа в туннель, а я пойду вдоль вагонов. Анну Аркадьевну не пропустим.
Мне это понравилось. Я просто мечтал, чтобы Анне Аркадьевне попался на глаза первым Владик, а не я. Он найдёт что сказать. Что касается меня, то мне и представить себе было трудно, как я начну что-нибудь объяснять.
– У тебя есть деньги? – спросил Владик, когда несколько человек, стоявших впереди нас в короткой очереди, получили билеты.
В кармане у меня оказался один рубль.
У Владика нашлось пятьдесят копеек. Перронный билет стоил рубль.
– Так, – сказал Владик, – на два билета не хватает. Купим один, ты пойдёшь на платформу, а мне придётся подождать здесь.
– Почему я пойду на платформу? – спросил я.
– Рубль – твой, – ответил он.
– Я дам тебе пятьдесят копеек, – сказал я.
– Не в этом дело, – ответил он, подумав мгновение: – ведь говорил с Лёшкой за Анну Аркадьевну всё-таки ты!
Я ничего не ответил, только посмотрел на Владика. Он быстро сказал:
– Ладно, попробуем пройти вместе.
Мы скорым шагом спустились в туннель. Рядом с нами шло много встречающих с букетами. Были и люди без цветов, но с чемоданами – эти уезжали сами. Мимо контролёрш все проходили, не останавливаясь, не замедляя шага. Некоторые на ходу показывали свои билеты, другие проходили просто так.
– Надо только иметь уверенный вид, – прошептал Владик, когда мы приблизились к контролёршам, – и ничего не спросят даже…
У него был и на самом деле уверенный вид. В толпе мы оба прошли мимо контроля без всякой задержки. На мой билет ни одна из железнодорожниц даже не взглянула.
– В порядке… – произнёс Владик облегчённо.
И сразу мы услышали за спиной окрик:
– Мальчик, вернись!
– Мне вернуться? – спросил я с надеждой и остановился.
– Нет, ему. Он вот без билета. – Контролёрша указала на Владика.
Владик пошёл назад. Не знаю, почему его не пропустили. У него был очень спокойный вид, а у меня, по-моему, наоборот, подозрительный. Как догадались, что именно у него нет перронного билета, я не представляю. Так или иначе, Владик остался где-то на площади, а я вышел на платформу, к которой уже подкатывал не спеша поезд Кисловодск – Москва.
Поезд остановился, и сразу стало на платформе шумно, суматошно: вокруг меня обнимались, целовались, искали и находили друг друга приехавшие и встречающие, только я стоял на одном месте, у входа в туннель, искал глазами Анну Аркадьевну и боялся, что сейчас увижу её. Но мимо меня прошло уже много людей, на перроне стало просторно, однако Анны Аркадьевны всё не было. У меня мелькнула мысль, что, может быть, я нечаянно пропустил Анну Аркадьевну, а Владик на другом конце туннеля, при выходе на площадь, её встретил и сейчас уже обо всём ей рассказывает. Как бы это было здорово!
Мечтая, я, наверно, не очень внимательно глядел по сторонам. Когда мечтаешь, то видишь уже только то, что тебе хочется, а не то, что делается вокруг. Так что я прямо вздрогнул, когда передо мной в нескольких шагах очутилась вдруг Анна Аркадьевна. Она была загоревшая, в широкополой соломенной шляпе, светло-зелёном платье и босоножках. Рядом с ней шёл бледный, сразу видно, что не с юга, парень в чёрном костюме и нёс, слегка клонясь в одну сторону, большой чемодан. Он называл Анну Аркадьевну Анечкой и на весь перрон говорил о том, что её телеграмма пришла только утром, и поэтому её родители, которым он звонил, не сумели выбраться на вокзал.
– Так и получилось, что я один тебя встретил, – сказал он потише и взял Анну Аркадьевну под руку.
Они поравнялись со мной.
– Шатилов? – изумилась Анна Аркадьевна. – Здравствуй! Что ты здесь делаешь? Встречаешь кого-нибудь?
– Меня? – Анна Аркадьевна была, как говорится, поражена. – Меньше всего ожидала сейчас увидеть тебя, Шатилов…
– На площади ещё Горяев ждёт, – предупредил я, – Владик.
– Что-нибудь случилось? – спросила Анна Аркадьевна.
– Случилось, – сказал я.
– Так что ж ты? Ну?.. – Анна Аркадьевна испуганно смотрела на меня, остановившись как вкопанная посреди перрона.
– Случилось, но не очень страшное, – сказал я, чтобы её успокоить.
– Так что же?
– Я потом, – сказал я и покосился на парня с чемоданом. – Можно потом?..
– А-а, – сказала Анна Аркадьевна с облегчением, – так, может, мы потолкуем с тобой завтра? Раз ничего страшного…
– Ничего очень страшного, – сказал я спокойно, – но через два часа будет уже поздно.
После этого Анна Аркадьевна почему-то опять сильно встревожилась.
– Что же, – заторопилась она, – тогда скорее поедем ко мне. Где же Владик?
На площади Владика не было. Анна Аркадьевна и её знакомый немного постояли, а я побегал взад-вперёд по тротуару от вокзала до метро, но Владика не нашёл.
– Придётся ехать без него, – решил я.
Мы сели в троллейбус и поехали. Конечно, вдвоём с Владиком мне теперь было бы легче. Но об этом не стоило думать. В троллейбусе мы сначала не разговаривали. Нарушил молчание Виктор – так звали парня, который нёс чемодан.
– Как ты всё-таки отдыхала, Анечка? – спросил он.
– Отдыхала?.. – переспросила Анна Аркадьевна, словно очнувшись. – Чудесно! Там были замечательные прогулки – например, от Храма воздуха к Красному Солнышку…
– …откуда открывается вид на вершину Эльбруса, а также на живописно раскинувшийся внизу Кисловодск, – вступил я в разговор, вдруг вспомнив Владикину брошюру.
Анна Аркадьевна и Виктор внимательно на меня посмотрели.
– И само восхождение удивительное! – продолжала Анна Аркадьевна. – Воздух всё время такой, что совершенно не чувствуешь крутизны…
– Незабываемая прогулка, которая, однако, не рекомендуется при пороке сердца, – быстро добавил я, очень довольный, что мои знания пригодились.
– Ты побывал в Кисловодске? Да, Шатилов? – спросила Анна Аркадьевна.
– Нет, что вы, я никогда там не был!
Мне показалось, что этот мой ответ Анне Аркадьевне чем-то очень не понравился, и я не вымолвил больше ни слова, пока мы не пришли к Анне Аркадьевне домой.
Анна Аркадьевна усадила меня в кресло, а сама села напротив на ручку другого кресла. Потом она взглянула на Виктора и сказала:
– У нас с Володей дела.
Виктор с огорчённым лицом отправился в другую комнату. В дверях он остановился и спросил:
– Разговор будет большой?
Я подумал и ответил:
– Длинный.
Тогда Виктор огорчился ещё сильнее и закрыл за собой дверь. А я без всякой утайки рассказал всё с самого начала: как позвонил Лёшке в первый, а потом во второй раз, как сегодня мы пошли к Лёшке, чтобы всё ему растолковать, а вместо этого его обманули.
Анна Аркадьевна слушала меня очень внимательно. Сначала у неё было такое лицо, как будто я ей отвечаю у доски и она не хочет, чтобы я знал, правильно отвечаю или нет. Но скоро лицо у неё стало такое, какое было на вокзале, когда я с ней поздоровался и сказал, что Владик ждёт на площади.
Не знаю почему, но больше всего удивилась Анна Аркадьевна, когда узнала, что Лёшка сдал на четвёрку. Она даже вскрикнула и переспросила:
– На четвёрку? Не может быть! Но это точно, что он сдал, ты не путаешь?
Я сказал, что знаю наверняка.
– Непонятно! – Анна Аркадьевна перестала вдруг говорить голосом, который был взрослее её, а начала говорить со мной так, как с Виктором. – Представляешь, я совершенно… ну, ни капельки не верила, что Лодкин может выдержать! Как это произошло – трудно представить!..
– Очень просто, – попытался я объяснить: – ваши звонки имели огромное воспитательное значение! То есть… я говорю, что когда я звонил, то… то помогало всё-таки, – спохватился я.
Анна Аркадьевна нахмурилась.
– Так, – сказала она. – А чего же ты теперь хотел бы?
Лёшкина переэкзаменовка
I
В тот вечер, когда началась эта история, мы трое Владик, его сестра Вера и я - сидели на новом, очень широком диване у Владика дома. Кроме нас троих, в квартире никого не было. Часы пробили восемь, когда Владик встал и решительно сказал:
Так что же мы будем делать, ребята?
Этого мы не знали. Мы давно не виделись, потому что только на днях вернулись из пионерских лагерей, где отдыхали весь июль. Все мы были в разных лагерях и поэтому часа два рассказывали друг другу про то, как провели месяц. А Вера, которая радовалась, что Владик её не гонит (обычно, как только я переступал порог, Владик говорил ей: «Мала ещё», и она сразу уходила), старалась рассказать что-нибудь интересное.
А одна девочка из нашего класса знаете кого видела?
Ну? - спросил Владик лениво.
Анну Аркадьевну, учительницу вашу, вот кого!
А-а… - сказал Владик равнодушно.
Она сейчас знаете где? В Кисловодске, на Кавказе, вот! - И рыжая толстая Вера залилась краской от огорчения, что на неё не обращают внимания.
Так что же мы будем делать? - повторил Владик, - Мне ещё надо к Лёшке…
В это мгновение на столе зазвонил телефон.
Включили! - закричали Владик с Верой, одновременно схватившись за трубку.
И правда, это звонили с телефонной станции, чтобы сказать, что аппарат, который вчера установили, включён в сеть.
Что бы теперь такое… а, ребята? - начал Владик.
Придумала! Ну и будет сейчас!.. - От нетерпения Вера даже не договорила и принялась набирать номер телефона.
Что ты придумала? - спросил я.
То, что ты сейчас разыграешь Лёшку!
Я не успел даже возразить, как Вера, изменив голос на писклявый, выпалила в трубку:
Лёшу Лодкина!.. Вы Лодкин? Кисловодск вас вызывает. Абонент, не отходите от аппарата! Соединяю! - И Вера притиснула трубку к моему уху.
Я понял, что задумала Вера. Она хотела, чтобы я поговорил с Лодкиным голосом Анны Аркадьевны, нашей преподавательницы русского языка и классной руководительницы. Но я не подготовился к розыгрышу и не знал, что скажу Лодкину.
Я помнил только, что ему предстоит переэкзаменовка по русскому, значит, надо Лёшу спросить, как у него дела с грамматикой. О чём бы ещё могла спросить его Анна Аркадьевна, я не представлял.
Здравствуй, Лодкин, - сказал я неторопливым, слегка певучим голосом Анны Аркадьевны.
Здравствуйте, Анна Аркадьевна! - закричал Лодкин не то обрадованно, не то испуганно. - Мне вас очень хорошо слышно!
Ну, как у тебя дела с грамматикой? - спросил я.
И это у меня получилось так похоже на Анну Аркадьевну, что Вера в восторге запрыгала по комнате, а Владик выскочил хохотать в коридор.
Лодкин ответил, что вчера был в школе и писал тренировочный диктант.
А как ты думаешь, ты сделал в нём ошибки? - спросил я.
Такой вопрос вполне могла задать Анна Аркадьевна.
Наверное, сделал, - ответил Лодкин печально, - Боюсь, что сделал, Анна Аркадьевна.
А скажи мне, Лодкин, как ты думаешь: каких ошибок в диктанте ты совершил больше - грубых или негрубых?
Должно быть, моя дурацкая фраза озадачила Лёшку, потому что он некоторое время тяжело дышал в трубку. Наконец он ответил:
По-моему, у меня больше негрубых ошибок… Мне кажется…
Мне стало жаль Лёшку, захотелось подбодрить его, и я сказал:
Я уверена, что ты выдержишь переэкзаменовку как следует. Совершенно не сомневаюсь. Уделяй только побольше внимания правилам. Заглядывай почаще в орфографический словарь. И всё будет хорошо, вот увидишь. Ты вполне можешь написать на четвёрку, Лодкин. Я желаю тебе успеха, и я в тебе уверена!
Не знаю, была ли в эту минуту уверена в Лёшке Анна Аркадьевна там, в Кисловодске, но, по-моему, и она, если бы услышала, до чего Лёшка печальный, решила бы его подбодрить.
Спасибо, Анна Аркадьевна, - сказал Лёшка. (Я никогда еще не замечал, чтобы у него был такой взволнованный голос.) - Теперь я… Мне ребята тоже говорили, что я могу выдержать, только я… А раз вы говорите, то, значит… я, может, правда выдержу! Большое вам спасибо, Анна Аркадьевна! Вообще…
За что же, Лёша? - спросил я, едва не забыв, что изображаю Анну Аркадьевну.
За то, Анна Аркадьевна, что позвонили… Время не пожалели. Я очень… Анна Аркадьевна! Вот что я спросить хочу, - вдруг вспомнил он, - вводные слова в предложении всегда запятыми выделяются? Я в диктанте выделил.
Этот совсем неожиданный вопрос меня затруднил. Дело в том, что за лето я позабыл некоторые синтаксические правила. Я никак не думал, что сейчас, в каникулы, они мне зачем-нибудь понадобятся.
Видишь ли, Лодкин, - промямлил я с таким сомнением, какого у педагога быть не должно, - всё зависит от случая, понимаешь ли… Правила без исключений бывают редко, так что…
Тут, к счастью, Вера заметила, какой у меня стал нерешительный тон, и затараторила в трубку:
Ваше время истекло! Заканчивайте разговор! Истекло ваше время! Разъединяю вас!
Когда я положил руку на рычаг телефона, Вера и Владик захлопали в ладоши.
Но я был не особенно доволен собой. Мне и раньше приходилось подражать голосам других людей: например, в школе во время перемены я «показывал» иногда ребятам нашего учителя физкультуры или чертёжника. Но тогда это была просто шутка, и мне нравилось видеть, как все ребята смеются. А сейчас получилась путаница.
Надо объяснить Лёшке, что я его разыграл, - сказал я, - а то он… - И я потянулся к телефону.
Но Вера отвела мою руку:
Хорошо, скажешь ему, скажешь, но только не сейчас. Завтра скажешь, ладно? Или, ещё лучше, мы с Владиком ему скажем. Вот он удивится, представляешь?
Владик тоже стал меня уговаривать подождать до завтра. Он сказал, что завтра всё равно зайдёт к Лодкину, потому что следит за его занятиями, и заодно уж ему всё объяснит. В конце концов я согласился.
