Рип ван винкль. «Новелла "Рип Ван Винкль" В
Рип ван Винкль (Хеллсинг)
| Рип Ван Винкль | |
| Произведение | |
|---|---|
| Сэйю | |
| Информация | |
| Раса (вид) |
F.R.E.A.C.K.(Вампир инициированный электронным чипом) |
| Пол | |
| Возраст | |
| Рост |
1 метр 90 см |
| Вес | |
| Звание |
Оберштурмфюрерин,старший лейтенант |
| Предметы |
старинный мушкет и особая пуля |
| Формирование | |
| Есть в манге | |
| Есть в аниме |
Hellsing Ultimate |
Рип ван Винкль - героиня манг «Hellsing » и «Hellsing: The Dawn», а также в аниме «Hellsing OVA». Член «Последнего батальона» Макса Монтаны и организации «Миллениум ». Оберштурмфюрерин СС .
Внешность и характер
Она высокая веснушчатая девушка худощавого телосложения. На вид ей 20-21 год, но в действительности - 84. Имеет длинные, блестящие черные волосы с выбившейся из прически завитушкой. Как правило, распускает волосы, но, надевая военную форму, заплетает их в косу. Носит очки. Обычно одета в темный брючный костюм, со свастикой на цепочке. Но также может носить форму войск СС.
Эмоциональна. Может бояться, как и обычный человек, но как опытный солдат пересиливает свой страх. Абсолютно предана Майору Монтане. Жестока. Склонна к черному юмору . Неплохо поет. Часто напевает оперу Вебера «Волшебный стрелок ». Ассоциирует себя с одним из главных героев этой оперы - охотником Каспаром. Эта ассоциация, в итоге, стала роковой для нее.
Способности
Рип ван Винкль - снайпер . В бою использует старинный мушкет . Выпущенные из него пули летят по сложным траекториям и могут поражать несколько целей, при этом они не теряют скорость и не деформируются при попадании. Неясно, является ли это особой способностью ван Винкль, или это свойство мушкета, или самих пуль. Последнее наиболее вероятно, особенно, если брать в расчет ассоциацию ван Винкль со стрелком Каспаром.
Биография
Ее биография до появления в манге неясна. Она могла быть как человеком, инициированным с помощью чипа, так и искусственным созданием Дока, ученого из «Последнего Батальона». Известно, что она была в научном комплексе Дока, в Польше , когда он подвергся атаке Алукарда и Уолтера . Смогла бежать вместе с Капитаном, Майором и Доком. С тех пор является членом «Организации Миллениум» и «Последнего Батальона».
Во время событий 4-го тома манги и 4 эпизода OVA была отправлена на захват авианосца «Орел», с целью отвлечения внимания военных. Позже выяснилось, ван Винкль и остальные солдаты были посланы на смерть для временной нейтрализации Алукарда, так как даже он не может преодолеть большое водное расстояние самостоятельно. Весь отряд, несмотря на отчаянное сопротивление, был уничтожен Алукардом. Рип ван Винкль была проткнута своим же мушкетом, но перед смертью Алукард выпил её кровь, таким образом она присоединилась к тысячам ранее поглощенных им душ. Позже Рип ван Винкль вместе с Тубалькейном Альгамброй появляется в главе 61 «Wizardry» манги, в числе призванных Алукардом душ.
- Сцена, в которой Рип ван Винкль укрывается от солнца под зонтом, вероятно является отсылкой к снайперам Вермахта , которые использовали каркасы зонтов с прикрепленными к ним ветками и травой для маскировки. Этот метод описывается в книге Йозефа Олленберга «Снайпер на Восточном Фронте».
- Настоящий Рип ван Винкль - персонаж американского писателя Вашингтона Ирвинга - ленивый житель деревушки близ Нью-Йорка, проспавший 20 лет в американских горах и спустившийся оттуда, когда все его знакомые умерли.
|
Категории:
Wikimedia Foundation . 2010 . Смотреть что такое "Рип ван Винкль (Хеллсинг)" в других словарях:- «Рип Ван Винкль» (англ. Rip van Winkle) новелла (1819) и легендарный персонаж американского писателя Вашингтона Ирвинга. Написана им под псевдонимом Дитриха Никербокера (англ. Dietrich Knickerbocker). Рип Ван Винкль житель… … Википедия Статуя Рипа в Ирвингтоне, штат Нью Йорк, недалеко от «Саннисайд», имения Вашингтона Ирвинга «Рип Ван Винкль» (англ. Rip van Winkle) Новелла (1819) и легендарный персонаж американского писателя Вашингтона Ирвинга. Написана им под псевдонимом… … Википедия |
|---|
РИП ВАН ВИНКЛЬ (англ. Rip Van Winkle) - герой новеллы Вашингтона Ирвинга «Рип Ван Винкль» (1818) из сборника новелл и очерков «Книга эскизов», о которой с восхищением отзывались Байрон и В.Скотт. Основным литературным источником новеллы явилась одна из легенд книги «Народные сказания» Отмара (псевдоним немецкого фольклориста Иоганна Карла Нахтигаля), широко известной в начале XIX века в Европе. Герой этой легенды, тюрингский пастух Питер Клаус встречается на таинственной горе Куфхойзер с императором Священной Римской империи Фридрихом Барбароссой и его свитой, не подозревая, кто они. Выпив предложенного ими напитка, пастух погружается в глубокий сон. Когда же он просыпается и возвращается домой, то обнаруживает, что проспал двадцать лет, и узнает, кого же он повстречал тогда в горах. В.Ирвинг перетолковал немецкую легенду на американский лад. Перед Р. в Каатскиль-ских горах предстает «компания престранных господ», играющих в кегли. Их облик напоминает ему фигуры на старинной фламандской картине, которая висит в гостиной деревенского пастора. Картина была привезена из Голландии еще первыми переселенцами. И сам Р.- потомок голландских поселенцев той достославной поры правления голландских губернаторов, которой Ирвинг посвятил свою «Историю Нью-Йорка от сотворения мира до конца 347 голландской династии» (ученые отмечают жанровую близость «Истории села Горюхина» Пушкина, «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина и ирвинговской «Истории…»). Эта юмористическая хроника старого Нью-Йорка, когда он был еще Новым Амстердамом, написана от лица вымышленного историографа Дидриха Никербокера. В подзаголовке новеллы «Рип Ван Винкль» В.Ирвинг вновь ссылается на него, представляя эту новеллу как «посмертный труд Дидриха Никербокера». Мистификация была одним из характерных приемов Ирвинга как писателя-романтика. Итак, простодушный и беспечный Р., занимаясь однажды своей любимой охотой на белок, забрел в отдаленную часть Каатскильских гор - в уединенную местность, согласно преданию, служившую пристанищем неких таинственных существ. Большой любитель выпить, Р. решается отведать напитка, который пьют таинственные незнакомцы. Это оказался наилучший голландский джин - напиток, высоко им почитаемый. Р. погружается в глубокий сон. Пока он спал, свершились великие события: была война и революция, страна, свергнув британское иго, превратилась в Соединенные Штаты Америки. Ни много ни мало двадцать лет проспал Р. Когда же он возвращается в свою деревушку, то глазам своим не верит, настолько велики перемены. Незнакомые люди с изумлением взирают на Р., на его длинную седую бороду, ветхий, изъеденный ржавчиной самопал за спиной, диковинное старинное платье. «Тори! шпион! изменник!» - обрушиваются на него яростные крики, когда Р. провозглашает себя уроженцем этой деревни. Недоразумение вскоре благополучно разрешается. И новообретенный свободный гражданин Соединенных Штатов, Р. стал почитаться «как деревенский патриарх и живая летопись всего, что случилось в давние годы». Фантастическое соотносится у Ирвинга с реальным. В новелле есть эта двойственность: рассказ Р. о его зачарованном сне можно интерпретировать как сознательную выдумку, оправдывающую его долгое отсутствие. Быть может, Р., который безропотно сносил долю «порабощенного мужа», попросту сбежал от бесконечных жениных свар. Ведь оставаясь до поры до времени неузнанным, он прежде всего допытывается, жива ли его супруга. И называет он себя, только убедившись, что ее больше нет. В заимствованную из кладовой европейского романтизма тематику - как, например, мотив колдовского напитка,- Ирвинг привносит неизменно реалистическое чутье и здравый смысл американца. Положив в основу новеллы иноземное предание, Ирвинг сделал его истинно американским. Он наполнил его атмосферой американской глухомани, захолустья, которую так хорошо знал и умел передать. Глубоко осознавая значение фольклора для формирования отечественной литературы, Ирвинг и сам способствовал его созданию своим «Рилом Ван Винклем». Действительно, со временем Р. стал восприниматься как фольклорный герой. Имя Рипа Ван Винкля стало нарицательным обозначением «человека, оторвавшегося от действительности, потерявшего связь с собственным временем»; кроме того, оно обладает многозначным смыслом и применительно к содержанию рассказа: так, Rip может рассматриваться как аббревиатура RIP латинского requiescat in pace - «Да упокоится он в мире». Р. явился первым подлинным воплощением американского национального характера - простого американца, презирающего философию делячества, находящегося в единении с природой и исполненного пренебрежительного равнодушия к власть предержащим. Роль Рипа Ван Винкля была одной из самых прославленных в репертуаре виднейшего актера Америки XIX века Джозефа Джефферсона. В России первый перевод этой новеллы был сделан будущим декабристом Н.А.Бестужевым. Он появился в том же номере журнала «Сын отечества» (1825), что и статья К.Ф.Рылеева о романтизме и классицизме. Это были последние выступления в печати декабристов, вычеркнутых на несколько десятилетии из общественной жизни России.
Лит.: Martin T. Rip, Ichabod and American Imagination // American Literature. 1959. Vol.31, №2. P.137-149; Young Ph. Fallen from Time. The Mythic Rip Van Winkle // The Kenyon Review. 1960. Vol.22, №4. P.547-573; Lee H. Clue Patterns in Rip Van Winkle // English Journal. 1966. Vol.55, №2.
У подножия Каатскильских гор расположена старинная деревушка, основанная голландскими переселенцами в самую раннюю пору колонизации. В давние времена, когда этот край ещё был британской провинцией, жил в ней добродушный малый по имени Рип Ван Винкль. Все соседи его любили, но жена у него была такая сварливая, что он старался почаще уходить из дома, чтобы не слышать её брани. Однажды Рип пошёл в горы на охоту. Когда он собирался возвращаться домой, его окликнул какой-то старик. Удивлённый, что в столь пустынном месте оказался человек, Рип поспешил на помощь. Старик был одет в старинную голландскую одежду и нёс на плечах бочонок - очевидно, с водкой. Рип помог ему подняться по склону. Всю дорогу старик молчал. Пройдя ущелье, они вышли в лощину, похожую на маленький амфитеатр. Посередине на гладкой площадке странная компания играла в кегли. Все игроки были одеты так же, как старик, и напомнили Рипу картину фламандского художника, висевшую в гостиной деревенского пастора. Хотя они развлекались, их лица хранили суровое выражение. Все молчали, и только стук шагов нарушал тишину. Старик стал разливать водку в большие кубки и знаком показал Рипу, что их следует поднести играющим. Те выпили и вернулись к игре. Рип тоже не удержался и выпил несколько кубков водки. Голова его затуманилась, и он крепко уснул.
Проснулся Рип на том же бугре, с которого вечером впервые заметил старика. Было утро. Он стал искать ружье, но вместо нового дробовика обнаружил рядом какой-то ветхий, изъеденный ржавчиной самопал. Рип подумал, что давешние игроки сыграли с ним злую шутку и, напоив водкой, подменили его ружье, кликнул собаку, но она исчезла. Тогда Рип решил навестить место вчерашней забавы и потребовать с игроков ружье и собаку. Поднявшись на ноги, он почувствовал ломоту в суставах и заметил, что ему недостаёт былой подвижности. Когда он дошёл до тропинки, по которой накануне вместе со стариком поднимался в горы, на её месте тёк горный поток, а когда он с трудом добрался до того места, где был проход в амфитеатр, то на его пути встали отвесные скалы. Рип решил вернуться домой. Подходя к деревне, он встретил несколько совершенно незнакомых ему людей в странных одеждах. Деревня тоже переменилась - она разрослась и стала многолюднее. Вокруг не было ни одного знакомого лица, и все удивлённо смотрели на Рипа. Проведя рукой по подбородку, Рип обнаружил, что у него выросла длинная седая борода. Когда он подошёл к своему дому, то увидел, что он почти развалился. В доме было пусто. Рип направился к кабачку, где обычно собирались деревенские «философы» и бездельники, но на месте кабачка стояла большая гостиница. Рип посмотрел на вывеску и увидел, что изображённый на ней король Георг III тоже изменился до неузнаваемости: его красный мундир стал синим, вместо скипетра в руке оказалась шпага, голову венчала треугольная шляпа, а внизу было написано «Генерал Вашингтон». Перед гостиницей толпился народ. Все слушали тощего субъекта, который разглагольствовал о гражданских правах, о выборах, о членах Конгресса, о героях 1776 г. и о прочих вещах, совершенно неизвестных Рипу. У Рипа спросили, федералист он или демократ. Он ничего не понимал. Человек в треуголке строго спросил, по какому праву Рип явился на выборы с оружием. Рип стал объяснять, что он местный житель и верный подданный своего короля, но в ответ раздались крики: «Шпион! Тори! Держи его!» Рип начал смиренно доказывать, что ничего худого не замыслил и просто хотел повидать кого-нибудь из соседей, обычно собирающихся у трактира. Его попросили назвать их имена. Почти все, кого он назвал, давно умерли. «Неужели никто тут не знает Рипа Ван Винкля?» - вскричал он. Ему показали на человека, стоявшего у дерева. Он был как две капли воды похож на Рипа, каким тот был, отправляясь в горы. Рип растерялся вконец: кто же тогда он сам? И тут к нему подошла молодая женщина с ребёнком на руках. Внешность её показалась Рипу знакомой. Он спросил, как её зовут и кто её отец. Она рассказала, что её отца звали Рипом Ван Винклем и вот уже двадцать лет, как он ушёл из дому с ружьём на плече и пропал. Рип спросил с опаской, где её мать. Оказалось, что она недавно умерла. У Рипа отлегло от сердца: он очень боялся, что жена устроит ему взбучку. Он обнял молодую женщину. «Я - твой отец!» - воскликнул он. Все удивлённо смотрели на него. Наконец нашлась старушка, которая его узнала, и деревенские жители поверили, что перед ними действительно Рип Ван Винкль, а стоящий под деревом его тёзка - его сын. Дочь поселила старика отца у себя. Рип рассказывал каждому новому постояльцу гостиницы свою историю, и вскоре вся округа уже знала её наизусть. Кое-кто не верил Рипу, но старые голландские поселенцы до сих пор, слыша раскаты грома со стороны Каатскильских гор, уверены, что это Хенрик Гудзон и его команда играют в кегли. И все местные мужья, которых притесняют жены, мечтают испить забвения из кубка Рипа Ван Винкля.
Эта история случилась в 1775 году в маленькой деревушке у подножия Катскильских гор. Именно в этом месте поселились еще в 1613 году голландские колонисты. Читайте знаменитое произведение Вашингтона Ирвинга «Рип Ван Винкль»
и изучайте американскую историю вместе с американской литературой.
Основатель первого голландского поселения в Америке, Генри Гудзон, в 1613 г. построил на о-ве Манхаттане хижины для хранения пушнины. На этом месте вскоре возник город Новый Амстердам (впоследствии Нью-Йорк), ставший центром голландской колонии. Голландские колонии, половину населения которых составляли англичане, вскоре перешли во владение Англии.
Вашингтон Ирвинг. Рип Ван Винкль. © Перевод Н.Т.В. 2015
Копирование данного текста и размещение его на других сайтах будет являться нарушением авторского права.
Если вы когда-либо путешествовали по реке Гудзон, вы, несомненно, помните Катскильские горы, которые будучи отрогами Аппалачи, протянулись далеко к западу от реки и, оторвавшись от основного хребта, возвышаются теперь над окружающей местностью. Любое изменение в погоде, вызванной сменой времени года или часа дня, меняет их внешний облик, форма и оттенки которого являются в некотором роде барометром, с помощью которого местные женщины определяют погоду. В хорошую погоду их четкие очертания светятся голубовато – розовым цветом, а вечером лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь серые шапки тумана, окутывающие вершины, превращают их в переливающиеся венцы.
У подножия этих сказочных гор виднеется легкий синеватый дымок, который, поднимаясь над крышами расположившейся там деревеньки, затем растворяется в голубизне неба. Это старое поселение было основано еще голландскими колонистами, и до сих пор сохранились там дома из желтого кирпича, привезенного из Голландии, с решетчатыми окошками и флюгерами на крышах.
В одном из таких домов, довольно видавшим виды, жил добродушный парень по имени Рип Ван Винкль. Он был потомок тех Ван Винклей, которые были рыцарями, но совсем не унаследовал их воинственный характер. Добрый сосед, послушный муж, каким он являлся в силу своего кроткого и мягкого характера, пользовался он любовью односельчан. И если Бог решил испытать его, соединив его с такой мегерой, какой была его жена, то он с честью прошел это испытание, научившись терпеть и страдать.
Деревенские женщины всегда сочувствовали ему, а семейные ссоры Ван Винклей часто обсуждались по вечерам в тесных домашних кружках. Дети же всегда радостно кричали, его завидев. Он любил проводить с ними время, участвуя в их забавах, мастеря для них игрушки, помогая запускать воздушных змеев или рассказывая истории о привидениях, ведьмах и индейцах. Где бы в деревне он ни появлялся, стайка детишек, бежала за ним, цепляясь за концы его одежды. И ни одна собака не лаяла ему вслед.
Однако у Ван Винкля был недостаток и довольно существенный. Бог создал его таким, что он испытывал великое отвращение к любому полезному труду себе на благо. Вряд ли это происходило из-за недостатка настойчивости и усердия, ибо он мог просидеть целый день на мокром камне в ожидании клева с длинной и тяжелой удочкой, не издав ни звука. С ружьем на плече мог он часами бродить по лесам и болотам в поисках белок и диких голубей. Рип Ван Винкль никогда не отказывался помочь соседу в самой грязной работе: первый бросался он молотить кукурузу или строить каменную ограду. Деревенские женщины часто просили его выполнить мелкие поручения, которыми их менее обязательные мужья пренебрегали, и он охотно этим занимался. Одним словом, Рип был готов на любую работу, кроме работы на собственной ферме или во благо своей семьи.
Его надел был самым заброшенным во всей деревне, его забор постоянно разваливался, его корова вечно где-то блуждала, а огород весь зарос сорняками. Иными словами, все его хозяйство было в упадке и по праву, считалось худшим во всей деревне. А дети его, оборванные и дикие, казалось, были сиротами.
Однако Рип Ван Винкль, был один из тех счастливых смертных, которые, не заботясь ни о чем, просто ели свой хлеб, предпочитая экономить пенни, а не зарабатывать фунты. И если бы не его жена, он так и прожил бы свою жизнь в полном умиротворении, но она все пилила и пилила его, твердя о его лени, беспечности, и том разорении, которое он приносит своей семье. И днем, и ночью не закрывала она рот и все, что Рип ни говорил и ни делал, вызывало поток еще большего красноречия. В ответ на это брюзжание жены, Рип имел привычку пожимать плечами, качать головой, отводить взгляд, но ничего не говорить. Это еще больше раздражало миссис Ван Винкль, и тогда Рипу ничего не оставалось, как смываться из дому, что, собственно, и было его единственным спасением.
Пес по кличке Волк, принадлежащий Ван Винклям, подвергался тем же гонениям, ибо считался таким же бездельником, как и его хозяин. Видимо поэтому они испытывали друг к другу взаимную симпатию. По правде сказать, Волк был достойным и храбрым псом, но стоило ему переступить порог, как его гордый и независимый вид куда-то девался, и трусливо поджав хвост, он тихонько крался по дому, искоса погладывая на миссис Ван Винкль и, в особенности, на метлу или черпак, готовый в любую минуту броситься наутек.
С годами этот матриархат только усиливался, ибо раздражительность никогда не уменьшается с возрастом, а острие языка только оттачивает свое мастерство. Какое-то время, Рип, уйдя из дома, находил утешение в компании деревенских мудрецов и других бездельников, проводивших время на скамейке перед небольшим постоялым двором, вывеской которому служил портрет его королевского величества Георга III. Там, скрываясь от солнца в тени дома, они вяло перетирали местные сплетни или рассказывали истории. Иногда, правда, возникали дискуссии, достойные того, чтобы их услышал, какой-нибудь постоялец. Обычно поводом к таковым служила старая газета, случайно попавшая к ним в руки от проезжего путешественника. Торжественное молчание воцарялось, когда школьный учитель мистер Дерик Ван Баммел, читал вслух колонки новостей о событиях месячной давности.
Мнения этой местной секты были, однако, под контролем Николаса Веддера, хозяина постоялого двора, который всегда сидел на крыльце в тени дерева, перемещаясь вместе с солнцем с такой точностью, что по нему можно было определить, который час. Он курил трубку и почти ничего никогда не говорил. Однако его почитатели, ибо каждый великий человек, имеет своих почитателей, прекрасно его понимали. Когда тема обсуждения была ему неприятна, он затягивался короткими и резкими затяжками, но когда был доволен, то дым медленно и тихо, поднимался вверх над его носом, который как бы молчаливо кивал в знак одобрения.
Но и здесь находила Рипа его сварливая жена, которая нарушив спокойствие ассамблеи и обозвав ее заседателей никчемными бездельниками, принималась бранить всех, и даже почтенного мистера Веддера, который, не без основания, обвинялся в том, что потворствует праздности ее мужа.
Под конец бедный Рип впал в полное отчаяние. Единственным способом спастись от работы на ферме и постоянных криков жены, было, взяв ружье, отправиться в лес. Там, сидя, под деревом и делясь содержимым своей котомки с Волком, он поговаривал: «Бедный Волк, собачья у тебя жизнь, но держись, брат, пока я жив, я тебя в обиду не дам». Волк в ответ вилял хвостом, заглядывая своему хозяину в лицо и, если собаки могут испытывать чувство жалости, то Волк испытывал это чувство к своему хозяину в полной мере.
В один погожий осенний день, совершая одну из таких длительных прогулок, Рип увлекся охотой на белок и забрел на одну из вершин Катскильских гор. Гулкое эхо от его последнего выстрела, нарушив величественное молчание, еще перекатывалось по отрогам гор, когда он, задыхаясь, упал в изнеможении на зеленый ковер, покрывавший склон. Впереди в открывающийся между деревьями просвет он мог видеть бескрайнее море векового леса, и величественный Гудзон, который далеко внизу молчаливо катил свои могучие воды, отражая пурпурные облака на своей зеркальной поверхности пока, наконец, не исчезал из виду между горами.
Посмотрев в другую сторону, Рип увидел глубокую горную расщелину, дикую и угрюмую, на дне которой валялись каменные обломки, едва освещаемые лучами заходящего солнца. Какое-то время Рип был погружен в раздумья. Надвигалась ночь, горы уже начинали отбрасывать свою тень на долину. Рип понял, что, когда он доберется домой, будет уже далеко за полночь и, страшась своей жены, глубоко вздохнул.
Собираясь спускаться, он вдруг услышал голос, который кричал как-будто издалека: «Рип Ван Винкль! Рип Ван Винкль!» Он огляделся, но не увидел никого кроме ворона, одиноко летевшего над горами. Подумав, что это ему послышалось, он снова приготовился спускаться, как опять его имя прозвенело в тихом вечернем воздухе: «Рип Ван Винкль! Рип Ван Винкль!» При этом его пес, ощетинившись, тихо зарычал и, прижавшись к его ноге, опасливо посмотрел вниз в ущелье. Холодок пробежал по его коже, когда он, посмотрев в том же направлении, увидел странную фигуру, медленно карабкающуюся по скале с тяжелым грузом на спине. Он очень удивился, так как не ожидал увидеть кого-либо в таком отдаленном и нехоженом месте, но подумав, что этот человек нуждается в помощи, поспешил к нему.
По мере приближения он все больше удивлялся странной внешности незнакомца. Невысокий коренастый старик с косматой головой и седой бородой был одет в платье старинного покроя, подвязанное вокруг пояса кушаком, а его просторные штаны с защипами на коленях были украшены по бокам пуговицами. На плече он нес увесистый бочонок, похоже с чем-то жидким. Старик сделал знак рукой, показывая, что ему нужна помощь. Рип подчинился с обычной своей покладистостью, и подхватил бочонок с другой стороны. Они стали подниматься вместе вверх по высохшему руслу горной речки. Грохот камней, падающих в ущелье, то и дело нарушал вечернюю тишину. Звук шел из расщелины между горами, куда они и направлялись. Рип на мгновение замедлил шаг, но подумав, что это, скорее всего, камнепад, который часто бывает в таких местах, продолжил свой путь. Пройдя сквозь ущелье, они оказались в долине, которая как маленький амфитеатр, была окружена со всех сторон отвесными скалами, по краям которых росли деревья. Их ветви почти полностью скрывали долину от лучей заходящего солнца, только проблеск небесной синевы проглядывал между ними. Рип удивлялся про себя, зачем надо было нести столь тяжелый груз в такую глушь, но спросить не решался, какое-то смутное предчувствие чего-то непостижимого и непонятного все более и более охватывало, и это чувство еще сильнее связывало ему язык.
При входе в долину его взгляду открылись новые странные персонажи. На выровненной площадке в центре шла игра в кегли. Странные на вид люди были одеты в старомодное причудливого покроя платье: одни в короткие камзолы, другие в куртки; на поясе их просторных штанов, таких же какие были у его попутчика, висели кинжалы. Лица у них были еще более странными: с широкими скулами и маленькими глазками, носатые и бородатые, они скрывались под белыми конусообразными шляпами, украшенными маленькими петушиными перьями. Один из них, казалось, был главным. Крепкого вида старик с обветренным лицом был одет в отделанный галуном камзол, подпоясанный широким ремнем, красные чулки и туфли с пряжками. На голове его красовалась шляпа с пером. Увиденная сцена, напомнила Рипу картину старого фламандского живописца, висевшую в гостиной деревенского пастора, которую привезли из Голландии еще первые переселенцы.
Что особенно показалось странным, так это то, что хотя эти старцы, казалось, забавлялись игрой в кегли, лица у них были угрюмые, а царившее таинственное молчание, придавало всей сцене мрачный вид. Ничего кроме звука катящихся шаров, который подобно раскатам грома, эхом отражался от скал, не нарушало царившей вокруг тишины.
Когда Рип и его спутник приблизились к этой компании, старцы, внезапно оторвавшись от своего занятия и уставившись на них пристальным безжизненным взглядом, стали похожи на статуи. От этого взгляда у Рипа екнуло сердце, и обмякли колени. Тем временем его спутник, опустошив бочонок в большие графины, сделал ему знак подождать. Полный страха, он повиновался, наблюдая как старцы, выпив содержимое графинов, вернулись к своей игре.
Постепенно оцепенение, охватившее Рипа, ослабевало. И он даже до того осмелел, что видя, что никто за ним не наблюдает, решил отведать напиток из одного графина. По вкусу напиток напоминал голландскую водку. По природе Рип был не прочь выпить, и некоторое время спустя, он снова отважился сделать глоток. Затем еще глоток и еще, и вот уже сознание покинуло его, голова склонилась на грудь, и он погрузился в глубокий сон.
Проснувшись, он обнаружил, что лежит на том самом месте, где первый раз увидел старика. Он протер глаза, было утро. Ярко светило солнце, вокруг него порхали и щебетали птицы, высоко в небе парил орел. “Как бы то ни было, но меня здесь не было”, — подумал Ван Винкль, вспоминая события прошедшей ночи: старца с бочонком на плече – горное ущелье – спрятанную долину – мрачных людей, играющих в кегли – графин с голландской водкой – «Ах, этот чертов графин!» — думал Рип, — «и что теперь я скажу миссис Ван Винкль». Он огляделся, вместо его старого, но вычищенного и хорошо смазанного охотничьего ружья, рядом с ним лежало какое-то ржавье с отваливающимся затвором и изъеденным древоточцем прикладом. Это людишки так надо мной подшутили, подумал он, напоили и ограбили. Пес тоже, однако, исчез, скорее всего заблудился, погнавшись за белкой или куропаткой. Свистнув несколько раз он, стал звать Волка по имени, но только эхо вторило ему в ответ, собака пропала.
Решив навестить своих вчерашних знакомых и потребовать назад ружье, а заодно и собаку, он уверенно поднялся, но тут же почувствовал, что и шагу ступить не может, какое-то оцепенение сковало все его члены. «Это или горное ложе сыграло со мной злую шутку», — подумал Рип, — «или этот колдун надо мной подшутил, а вообще-то ревматизм это не так уж и плохо, тут уж миссис была бы бессильна». С трудом спустившись вниз в ущелье, он отыскал русло реки, по которому они со старцем поднимались в гору прошлой ночью, но к его изумлению, теперь по нему, пузырясь и наполняя долину разноцветными брызгами, тек горный поток. Пришлось ему пробираться по берегу, с трудом продираясь сквозь заросли растущего по его склонам березняка, сассафраса и гамамелиса, и путаясь в диком винограде, который обвив ветки деревьев, превратил их в непроходимые заросли.
Наконец он добрался до того места, где ущелье переходило в горную долину, но теперь в том месте, где ранее был проход, путь загораживала высокая неприступная скала, с вершины которой горный поток, искрясь и играя, ниспадал в глубокое горное озерко, вода в котором казалась черной от тени окружавших его скал. Рип остановился в недоумении. Он кричал и звал свою собаку, но только вороны, кружившие высоко в небе, каркали ему в ответ.
Что было делать? Утро переходило в полдень, и Рип уже проголодался. Теперь он остался и без собаки, и без ружья. Встреча с женой не предвещала ничего хорошего, но не умирать же с голоду в горном ущелье. Тряхнув головой и поправив на плече ржавый дробовик, он тронулся в обратный путь.
Он уже подходил к деревне, как навстречу ему стали попадаться люди, которых он никогда не встречал. Это его удивило, так как он думал, что был знаком со всеми жителями, живущими в близлежащих окрестностях. Одежда на них тоже была какая-то странная. И смотрели они на него странно, при этом каждый из встречных при взгляде на него неизменно дотрагивался до своего подбородка. Этот жест побудил Рипа невольно сделать то же самое и тут, к своему изумлению, он обнаружил, что его борода выросла на целый фут!
И вот он уже на подступах к деревне. Стайка странных детей c громким улюлюканьем высыпала ему навстречу, показывая пальцами на его длинную седую бороду. Собаки, не признавшие его за своего, лаяли ему вслед. Да и деревня была какая-то странная, она была явно больше. Дома казались намного выше, и он совсем не узнавал знакомых мест. На дверях домов висели таблички с незнакомыми именами, незнакомые лица выглядывали из окон. Что это такое? А не находится ли он под воздействием какого-то колдовства? Ведь, несомненно, это была та самая деревня у подножия Катскильских гор, которую он покинул только вчера. Вон вдалеке виднеется серебристый Гудзон, и каждая гора и стекающая по ее склону горная речушка ему знакомы. Рип был в недоумении. «Неужели это из-за того напитка у меня совсем разум помутился», — подумал он.
С большим трудом нашел он свой дом, и, приближаясь к нему с ужасом ожидал услышать грозные крики своей жены. Но что это? Дом его совсем развалился, все окна заколочены, а двери сорваны с петель. Изможденный пес, похожий на Волка, лежал у порога. Рип позвал его, но пес зарычал и, оскалив зубы, пошел прочь. «Даже моя собака забыла меня», — подумал Рип.
Он вошел в дом, который миссис Ван Винкль, по правде сказать, всегда содержала в чистоте. Дом был пуст, заброшен и, очевидно, покинут. Он громко позвал по имени свою жену и детей, но только эхо вторило ему в пустых комнатах и более ничего. Уныние охватило Рипа, и он поспешил прочь.
Он отправился на постоялый двор, но что это? На месте него теперь стояло шаткое деревянное строение с разбитыми окнами, над дверью которого было написано краской: «Гостиница Джона Дулита». Вместо большого дерева, которое когда-то служило для постояльцев убежищем от палящих лучей солнца, теперь стоял шест, наверху которого развевался звездно-полосатый флаг – все это было странно и непостижимо. Подойдя поближе, он, наконец, увидел на стене знакомую табличку с изображением короля Георга, но теперь король Георг выглядел как-то иначе. Его красная мантия стала голубой, меч превратился в скипетр, на голове была треуголка, а надпись внизу гласила «Генерал Вашингтон».
Как обычно, люди толпились у входа, но Рип никого не узнавал. Да и люди были какие-то шумные, говорливые, совсем не похожие на флегматичных и медлительных деревенских жителей. Напрасно высматривал он в толпе местного мудреца Николаса Веддера, широкоскулого толстяка с двойным подбородком. Никто уже не курил длинную трубку на веранде, выпуская изо рта клубы сизого дыма вместо праздных речей. И нигде не было видно школьного учителя мистера Ван Баммела со старой газетой в руках. Долговязый, желчного вида парень, со стопкой листовок в руках, непрерывно говорил что-то о правах граждан, выборах, свободе, Банкерс-Хилле, героях семьдесят шестого года и всякие другие слова, которые для изумленного Рипа Ван Винкля были просто тарабарщиной.
Банкерс-Хилл — возвышенность близ Бостона, на которой 17 июня 1775 года произошло сражение между жителями американских колоний и английскими войсками. В борьбе за независимость победу одержали повстанцы.
Внешность Рипа с его длинной седой бородой, ржавым ружьем и грубым платьем, окруженного детьми, держащимися за полы его одежды, вскоре привлекло внимание людей, о чем-то дискутировавших у входа в гостиницу. Окружив его, они с любопытством стали его разглядывать. Один, тот, кто говорил больше всех, подбежал к нему и, отозвав в сторону, спросил: «Ты за кого голосовал?» Рип уставился на него с глупым видом. Другой паренек невысокого роста, потянул его за руку, и, привстав на цыпочки, прошептал ему в ухо: «Ты федерал или демократ?» Рип опять не понял вопроса. Наконец, почтенного вида пожилой джентльмен в треуголке со знающим видом, приблизился к нему, пройдя сквозь всю толпу, и, встав прямо перед ним и уперев руки в бока, грозно воскликнул, обращаясь ко всем: «Кто позволил ему прийти на выборы с ружьем и этими охламонами? А не вздумал ли он поднять восстание в деревне?» — «О, нет, джентльмены»,- вскричал Рип в страхе, — «Я бедный человек, местный житель, и верный подданный короля, да благословит его бог!»
Толпа ахнула – «Тори! Тори! Шпион! Гони его! Вон!» С большим трудом джентльмен в треуголке восстановил порядок, и, опять напустив на себя суровый вид, спросил у Рипа, зачем он пришел сюда и кого ищет. Смиренно стал заверять его Рип, что он не имел в виду ничего плохого, а пришел сюда в поисках своих соседей, которые раньше часто здесь бывали.
«А кто они? Назови их имена?»
Рип на минуту задумался: «А где Николас Веддер?»
Наступила тишина, когда в ответ старик воскликнул: «Николас Веддер! Да он умер как уже 18 лет назад! Деревянный крест на кладбище над его могилою еще сохранился, но и тот уже сгнил и завалился на бок».
«А где Бром Дачер?»
«Он ушел воевать, одни говорят его убили в стычке у Каменного Моста, а другие, что он утонул при переправе через Антонов Мыс».
«А где Ван Баммел, школьный учитель?»
«Он тоже ушел на войну, и теперь большой человек, генерал, сейчас заседает в конгрессе»
Сердце Рипа сжалось от всех этих печальных известий, ему стало казаться, что он остался совсем один во всем мире. Никак не мог понять он, почему так много времени прошло, и смысл событий произошедших в его отсутствие, тоже оставался для него неясным: какая-то война, какой-то конгресс. И горестно закричал он: «А знает кто-нибудь Рипа Ван Винкля?»
«А, Рип Ван Винкль»,- воскликнул кто-то,- «конечно, знаем. Вон он, под деревом стоит».
Рип посмотрел в ту сторону и увидел точную копию самого себя, такого, каким он был, когда уходил в горы: оборванного и ленивого на вид. Бедняга совсем растерялся. Ему уже стали приходить в голову мысли, что он не Ван Винкль, а кто-то другой. И тут человек в треугольной шляпе спросил его, а кто он такой.
«Только бог знает»,- воскликнул Ван Винкль на грани помешательства, — «Если тот, кто под деревом – это я, тогда я – это не я, а кто-то другой! Вчера я был собой, но заснул под горой. Ружье пропало, собака убежала. И все чужое вокруг, и я не знаю, кто я теперь!»
Люди вокруг стали переглядываться, кивая и многозначительно подмигивая друг другу, они крутили пальцем у виска. Кто-то прошептал, что это сумасшедший, и следует отобрать у него ружье. Вдруг какая-то женщина, недавно подошедшая и протиснувшая сквозь толпу, уставилась на Рипа. На руках у нее был круглолицый младенец, который испугавшись вида длиннобородого мужчины, принялся плакать. «Тише, Рип», — произнесла женщина, — « этот старик тебя не обидит». «Имя ребенка, облик его матери, звук ее голоса, пробудили смутные воспоминания в душе Рипа. «Как тебя зовут, добрая женщина?» — спросил он.
«Джудит Гарден».
«А как звали твоего отца?»
«Ах, бедный человек, Рип Ван Викль было его имя. Двадцать лет прошло, как он ушел из дома с ружьем в лес и пропал. С тех пор больше о нем ничего не слышали, его собака вернулась домой одна, то ли он заблудился, то ли индейцы его убили, никто не знает. Я тогда была маленькой девочкой».
Тогда Рип осторожно спросил: «А где твоя мать?»
«О, она тоже умерла какое-то время спустя. С ней случился удар от страсти к проезжему торговцу.
При этом известии на душе у Рипа полегчало. И тут он уже не мог сдержаться, а обнял свою дочь и ее ребенка. «Я твой отец! – вскричал он, — «Был молодой Ван Винкль, теперь старый Ван Винкль! – Узнает ли кто-нибудь меня?»
Все стояли в изумлении, пока одна старуха долго всматривавшаяся в его лицо, ни воскликнула: «Да, правда! это сам Ван Винкль! Добро пожаловать домой, сосед. А где же ты пропадал все эти двадцать лет?»
Рип принялся рассказывать, что эти двадцать лет, для него промелькнули как одна ночь. Переглядывались между собой соседи, щелкали языками и подмигивали, а человек в треуголке, недоверчиво ухмылялся и покачивал головой.
Было решено, однако, спросить еще мнение старого Питера Вандера, который как раз шел по дороге, ведущей к постоялому двору. Питер был старожилом в деревне, хорошо помнил все события и даже слагал о них истории. Он сразу же вспомнил Рипа и, подтвердил его рассказ самым удовлетворительным образом. Он заверил всех жителей, что слышал от еще своего прадеда, что Катскильские горы населены странными существами. И что это Гендерик Гудзон, первооткрыватель этих мест, каждые двадцать лет устраивает в горах странные забавы со своими сотоварищами при свете месяца, а иногда даже разрешает посторонним взглянуть на них со стороны. Однажды его отцу удалось увидеть эти странные существа, одетые в старинную голландскую одежду, которые играли в кегли. Да и сам он как-то летним вечером слышал в горах грохот от их шаров, похожих на раскаты грома.
Постояв еще немного, жители, наконец, разошлись, вернее вернулись к тому, зачем собрались, а именно к выборам. Дочь Рипа увела его к себе, в свой уютный, хорошо обставленный фермерский дом. Мужем ее,кстати, оказался тот самый юнец, который мальчишкой часто висел у него на закорках. Что же касается сына Рипа, который был вылитый он в молодости, то он хоть и жил на ферме у сестры, но проявлял генетическую предрасположенность делать все, что угодно, но только не себе во благо.
Вскоре Рип вернулся к своим старым привычкам, разыскав многих из своих бывших приятелей. Однако больше всего он любил общаться с подрастающим поколением, которое также отвечало ему взаимностью.
Достигнув того счастливого возраста, когда любой человек может бездельничать безнаказанно, он по праву занял свое место на скамейке у деревенской гостиницы и считался теперь почтенным патриархом, свидетелем тех событий, которые были еще «до войны». Только некоторое время спустя смог он понять суть тех разговоров, которые велись на скамейке, слишком много событий произошло за время его странного оцепенения. Война, в результате которой страна перестала быть английской колонией и приобрела независимость, сделала его теперь не подданным его величества Георга III, а свободным гражданином Соединенных Штатов.
Рип, сам по себе, никогда не интересовался политикой, поэтому эти изменения его не очень-то волновали, ведь главным угнетателем для него всегда была его сварливая жена. Но и это бремя теперь закончилось, и он мог свободно уходить из дома и приходить домой, когда хотел, не страшась криков миссис Ван Винкль. А если имя ее, когда-либо и упоминалось, он по-прежнему качал головой, пожимал плечами и опускал глаза, что то ли свидетельствовало о его покорности своей судьбе, то ли было знаком, выражающим радость.
История, случившаяся с Рипом Ван Винклем, была известна теперь каждому незнакомцу, останавливающемуся на постой в гостинице мистера Дулита, а каждый житель деревни и подавно знал ее наизусть. Мне тоже довелось бывать в тех краях и, услышав ее, я записал ее для вас, дорогой читатель. И хотя некоторые все же сомневаются в ее правдоподобности, старые голландские первопоселенцы полностью верят в нее, и когда слышат раскаты грома, то говорят, что это опять Гендерик Гудзон и его компания играют в кегли. А все мужья, имеющие сварливых жен, только и мечтают, как найти таинственную долину и глотнуть из фляги волшебный напиток забвения.
Клянись Вотаном, богом саксов,
Творцом среды (среда – Вотанов день),
Что правда – вещь, которую храню
До рокового дня, когда свалюсь
В могилу…
Картрайт
Всякий, кому приходилось подниматься вверх по Гудзону, помнит, конечно, Катскиллские горы. Эти дальние отроги великой семьи Аппалачей, взнесенные на внушительную высоту и господствующие над окружающей местностью, виднеются к западу от реки. Всякое время года, всякая перемена погоды, больше того, всякий час на протяжении дня вносят изменения в волшебную окраску и очертания этих гор, так что хозяюшки – что ближние, то и дальние – смотрят на них как на безупречный барометр. Когда погода тиха и устойчива, они, одетые в пурпур и бирюзу, вычерчивают свои смелые контуры на прозрачном вечернем небе, но порою (хотя вокруг, куда ни глянь, все безоблачно) у их вершин собирается сизая шапка тумана, и в последних лучах заходящего солнца она горит и сияет, как венец славы.
У подножия этих сказочных гор путнику, вероятно, случалось видеть легкий дымок, вьющийся над селением, гонтовые крыши которого просвечивают между деревьями как раз там, где голубые тона предгорья переходят в яркую зелень расстилающейся перед ним местности. Это – старинная деревушка, построенная голландскими переселенцами еще в самую раннюю пору колонизации, в начале правления доброго Питера Стюйвезента (да будет мир праху его!), и еще совсем недавно тут стояло несколько домиков, сложенных первыми колонистами из мелкого, вывезенного из Голландии желтого кирпича, с решетчатыми оконцами и флюгерами в виде петушков на гребнях островерхих крыш.
Вот в этой-то деревушке и в одном из таких домов (который, сказать по правде, порядком пострадал от времени и непогоды), в давние времена, тогда, когда этот край был еще британской провинцией, жил простой, добродушный малый по имени Рип ван Винкль. Он принадлежал к числу потомков тех самых ван Винклей, которые с великою славою подвизались в рыцарственные дни Питера Стюйвезента и находились с ним при осаде форта Христина. Воинственного характера своих предков он, впрочем, не унаследовал. Я заметил уже, что это был простой, добродушный малый; больше того, он был хороший сосед и покорный, забитый супруг. Последнему обстоятельству он и был обязан, по-видимому, той кроткостью духа, которая снискала ему всеобщую любовь и широкую популярность, ибо наиболее услужливыми и покладистыми вне своего дома оказываются мужчины, привыкшие повиноваться сварливым и вечно бранящимся женам. Их нрав, пройдя через огненное горнило домашних невзгод, становится, вне всякого сомнения, гибким и податливым, ибо супружеские нахлобучки лучше всех проповедей на свете научают человека добродетели терпения и послушания. Вот почему сварливую жену в некоторых отношениях можно считать благословением неба, а раз так, Рип ван Винкль был благословен трижды.
Как бы там ни было, но он, бесспорно, пользовался горячей симпатией всех деревенских хозяюшек, которые, согласно обыкновению прекрасного пола, во всех семейных неурядицах Рипа неизменно становились на его сторону и, когда тараторили друг с другом по вечерам, не упускали случая взвалить всю вину на тетушку ван Винкль. Даже деревенские ребятишки встречали его появление шумным и радостным гомоном. Он принимал участие в их забавах, мастерил им игрушки, учил запускать змея и катать шарики и рассказывал нескончаемые истории про духов, ведьм и индейцев. Когда бы ни проходил он по деревне, его постоянно окружала ватага ребят, цеплявшихся за полы его одежды, забиравшихся к нему на спину и безнаказанно учинявших тысячи шалостей; кстати, не было ни одной собаки в окрестностях, которой пришло бы в голову на него залаять.
Большим недостатком в характере Рипа было непреодолимое отвращение к производительному труду. Это происходило, однако, не потому, что у него не хватало усидчивости или терпения, – ведь сидел же он сиднем, бывало, на мокром камне с удочкой, длинною и тяжелой, как татарская пика, и безропотно удил целыми днями даже в тех случаях, когда ни разу не клюнет; бродил же он часами с ружьем на плече по лесам и болотам, по горам и по долам, чтобы подстрелить нескольких белок или лесных голубей. Никогда не отказывался он пособить соседу даже в самой трудной работе и был первым, если в деревне принимались сообща лущить кукурузу или возводить каменные заборы; жительницы деревни привыкли обращаться к нему с различными поручениями или просьбами сделать для них какую-нибудь мелкую докучливую работу, взяться за которую не соглашались их менее покладистые мужья. Короче говоря, Рип охотно брался за чужие дела, но отнюдь не за свои собственные; исполнять обязанности отца семейства и содержать ферму в порядке представлялось ему немыслимым и невозможным.
Он заявлял, что обрабатывать его землю не стоит: это, мол, самый скверный участок в целом краю, все растет на нем из рук вон плохо и всегда будет расти отвратительно, несмотря на все труды и усилия. Изгороди у него то и дело разваливались; корова неизменно умудрялась заблудиться или попадала в чужую капусту; сорняки на его поле росли, конечно, быстрее, чем у кого бы то ни было; всякий раз, когда он собирался работать вне дома, начинал, как нарочно, лить дождь, и, хотя доставшаяся ему по наследству земля, сокращаясь акр за акром, превратилась в конце концов, благодаря его хозяйничанию, в узкую полоску картофеля и кукурузы, полоска эта была наихудшею в этих местах.
Дети его ходили такими оборванными и одичалыми, словно росли без родителей. Его сын Рип походил на отца, и по всему было видно, что вместе со старым платьем он унаследует и отцовский характер. Обычно он трусил мелкой рысцой, как жеребенок, по пятам матери, облаченный в старые отцовские, проношенные до дыр штаны, которые с великим трудом придерживал одною рукой, подобно тому как нарядные дамы в дурную погоду подбирают шлейф своего платья.
Рип ван Винкль тем не менее принадлежал к разряду тех вечно счастливых смертных, обладателей легкомысленного и беспечного нрава, которые живут не задумываясь, едят белый хлеб или черный, смотря по тому, какой легче добыть без труда и забот, и скорее готовы сидеть сложа руки и голодать, чем работать и жить в довольстве. Если бы Рип был предоставлен себе самому, он посвистывал бы в полное свое удовольствие на протяжении всей своей жизни, но, увы!. супруга его жужжала ему без устали в уши, твердя об его лени, беспечности и о разорении, до которого он довел собственную семью. Утром, днем и ночью ее язык трещал без умолку и передышки: все, что бы ни сказал и что бы ни сделал ее супруг, вызывало поток домашнего красноречия. У Рипа был единственный способ отвечать на все проповеди подобного рода, и благодаря частому повторению это превратилось в привычку: он пожимал плечами, покачивал головой, возводил к небу глаза и упорно молчал. Впрочем, это влекло за собой новые залпы со стороны его неугомонной супруги, и в конце концов ему приходилось отступать с поля сражения и скрываться за пределами дома – ведь только эти пределы и остаются несчастному мужу, живущему под башмаком у жены.
Среди домашних единственным другом Рипа был пес по имени Волк – существо не менее подбашмачное, чем его бедняга-хозяин, – ибо госпожа ван Винкль, считая, что они товарищи по безделью, злобно косилась на Волка, видя в нем причину частых отлучек ее супруга. Волк же, в сущности говоря, обладал всеми чертами характера, которые полагается иметь честному псу: он не уступил бы в отваге ни одному зверю, рыскавшему в лесах, но какая отвага устоит перед нападками злого женского языка! Стоило Волку переступить порог дома – и облик его сразу преображался: понурый, с опущенным в землю или зажатым между ног хвостом, крался он с видом преступника, то и дело бросая косые взгляды на хозяйку ван Винкль и при малейшем взмахе метлы или уполовника с воем и визгом кидаясь за дверь.
