Роман рудин тургенев читать. Дом в романе
Мы начали разговор со времени . Пришло время поговорить о пространстве романа, его реальном и символическом значении .
В романе представлены две усадьбы. Деревенский дворец Ласунской - летнее местопребывание представительницы высшей аристократии. «Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым …ой губернии. Огромный, каменный, сооруженный по рисункам Растрелли <…>, он величественно возвышался на вершине холма». Дом Липиной и ее брата Волынцева - обиталище помещиков средней руки. В нем живут круглый год, зимою и летом. «Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов». Построен он, очевидно, на месте старого особняка, в тени аллей, где гуляли еще дедушки и бабушки. Так сохраняются в глазах автора признаки настоящей усадьбы - очарование старины, ощущение преемственности поколений. Другая черта, дорогая писателю - слиянность домика с окружающей природой: «…балкон, от которого в сад вели ступени…»
Дом накладывает отпечаток на весь уклад и круг занятий обитателей. Лежнев уклоняется от визитов хозяйке соседнего поместья. Дарья Михайловна, оскорбленная пренебрежением, вопрошает в первую очередь: «Или собственно мой дом вам не нравится?» - И уже затем: «Я вам не нравлюсь?» И получает честный ответ - «Дом у вас прекрасный; но признаюсь вам откровенно, я не люблю стеснять себя. У меня и фрака порядочного нет, перчаток нет; да я и не принадлежу к вашему кругу». Михайло Михайлыч имеет в виду не столько «круг» высшего дворянства, сколько круг людей, готовых восхищаться ее умом, талантами и связью в высших сферах.
Гончаров, как мы говорили, видел в господской усадьбе материальную опору остального российского пространства. Ее цель - делиться от благ своих и утверждать стабильность живущих возле и зависимых от нее лиц. Ее преимущество - внутренняя органическая близость общерусскому укладу жизни, неизменному со времен баснословной Обломовки. Тургеневу же барская усадьба интересна в первую очередь как духовный центр, средоточие культуры. В ней вечерами музицируют; подразумевается, что любой владеет инструментом (играет Наталья, играет Пандалевский). В гостиной обсуждают литературные новинки. Здесь не нужны переводчики, ибо с ранних лет все знакомы с европейскими языками. Новейшую брошюру французского историка Токвилля получают и критикуют тотчас после ее выхода. Помещики Тургенева тысячью нитей связаны с Европой, с осуществлением мечты Петра Первого о просвещенных европейских землевладельцах.
Уклад дома в первую очередь регламентируется Женщиной. В этом отношении Александра Павловна, о которой Ласунская судит гордо-снисходительно, оказывается более талантливой хозяйкой. Она не стремится блеснуть красотою или умом перед гостями. Зато готова понять, защитить каждого, ощутив чутким сердцем хотя бы легкую тень несправедливости. Она не участвует активно в сюжете, деликатно не вмешивается в отношения брата с Натальей, хотя душой переживает за него. Герои сами ощущают себя комфортно в ее присутствии. «При ней и говорится лучше и молчится легче.., - замечает Лежнев, предлагая брату пригласить Александру Павловну в комнату. И Волынцев, в порыве немой благодарности сестре, «схватил ее руку и крепко прижал ее к своим губам».
Однако присутствие женщин вносит в отношения элемент любовного соперничества. Вооружается против Рудина Волынцев, искатель руки Натальи. Даже флегматический, подчеркивающий свою объективность Лежнев, позднее вынужден признать, что на него повлияла та же Липина: «…Тогда боялся, как бы он тебе голову не вскружил». Женское начало символизирует в романе отсутствие абсолютной объективности. Не случайно решающие объяснения персонажей, их самораскрытия происходят, как правило, вне домашних стен. Спешит помочь крестьянке добросердечная Липина. Оказавшись на сельской дороге, Пандалевский сбрасывает маску угодливого кавалера и грубо заигрывает с крестьянской девушкой. Басистов весело бегает по полю наперегонки со своими воспитанниками. В сиреневой беседке и у Адюхина пруда происходят решающие объяснения Рудина с Натальей.
В общефилософском плане Дом - это место, где тепло и уютно. Однако человеку нужно обладать определенным душевным складом, чтобы посвятить себя исключительно Дому. Стоит сосредоточиться на своем - сжимается горизонт (вспомним Обломовку!); грозит опасность обывательского самодовольства. Первые признаки этой болезни проникают в семейное благополучие женатого Лежнева: Александра Павловна «по-прежнему была мила, только пополнела в последнее время <...>. Расхаживала кормилица с краснощеким ребенком на руках… Ребенок не пищал, с важностью сосал свой палец и спокойно посматривал кругом. Достойный сын Михайла Михайлыча уже сказывался в нем».
Лежнев обрел тихую пристань. Его супруга «улыбнулась и стиснула руку» мужа, безмолвно соглашаясь с тем, что они «друг друга любят и счастливы». Такое же благополучие ждет Волынцева, «в каком-то чаду» сообщившего родственникам о близкой свадьбе. В этот момент наивысшего семейного торжества Лежнев вспоминает об отсутствующем. Он торжественно провозглашает новый тост: «Мы сейчас пили за здоровье <…> нашего брата и его невесты; я предлагаю вам выпить теперь за здоровье Дмитрия Рудина!» Гости, кто «с изумлением», кто «покраснев от радости», принимают этот неожиданный тост.
Меж тем логика Лежнева понятна. Вокруг себя он видит таких людей, как Пигасов, который позволяет язвительно задевать Рудина, хотя сам «когда служил, брал взятки, и как еще!» Он слышит о дальнейшем процветании Пандалевского, которому Дарья Михайловна «выхлопотала очень выгодное место». В сравнении с ними «недостатки» Рудина предстают в совсем ином свете. На расстоянии виднее, что в нем было «хорошего, редкого». Неисправимый «энтузиаст» Рудин будил, отрезвлял от обывательской самоуспокоенности: «Мы все стали <…> рассудительны, равнодушны и вялы; мы заснули <…>, и спасибо тому, кто хоть на миг нас расшевелит и согреет!..» Опять-таки на расстоянии Лежнев осознает, что недостатки друга «тем более выступают наружу, что сам он (Рудин) не мелкий человек». «…Кто вправе сказать, что он (Рудин) не принесет, не принес уже пользы? что его слова не заронили много добрых семян в молодые души…?» Верность этих слов горячо подтверждает Басистов: «…Клянусь вам, этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал. Он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!»
Однако по окончании ужина проницательная Александра Павловна вновь упрекает мужа: «Сознайся, что ты немного увлекся в пользу Рудина, как прежде увлекался против него…» Для достижения абсолютной объективности писатель переносит место действия на «нейтральную территорию».
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штабс-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением.
Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой.
– Ну, что? – спросила Александра Павловна.
– Жива еще… – проговорил старик.
– Можно войти?
– Отчего же? Можно.
Александра Павловна вошла в избу. В ней было тесно, и душно, и дымно… Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба… он так и пылал.
– Как ты себя чувствуешь, Матрена? – спросила она, наклонившись над лежанкой.
– О-ох! – простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну. Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка!
– Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала?
Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса.
– Приняла, – проговорил старик, остановившийся у двери.
Александра Павловна обратилась к нему.
– Кроме тебя, при ней никого нет? – спросила она.
– Есть девочка – ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке – и то лень. А я сам стар: куда мне?
– Не перевезти ли ее ко мне в больницу?
– Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.
– Ох, – застонала больная, – красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты…
Старушка умолкла. Она говорила через силу.
– Не беспокойся, – промолвила Александра Павловна, – все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей… Ведь самовар у вас есть? – прибавила она, взглянув на старика.
– Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно.
– Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно.
Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки.
– Ну, прощай, Матрена! – проговорила Александра Павловна, – я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно…
Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.
– Дай, барыня, ручку. – пролепетала она.
Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб.
– Смотри же, – сказала она, уходя, старику, – лекарство ей давайте непременно, как написано… И чаем ее напойте…
Старик опять ничего не отвечал и только поклонился.
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды.
– Здравствуйте, – проговорил он с ленивой усмешкой, – что это вы тут такое делаете, позвольте узнать?
– Я навещала больную… А вы откуда, Михайло Михайлыч?
Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся.
– Это вы хорошо делаете, – продолжал он, – что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти?
– Она слишком слаба: ее нельзя тронуть.
– А больницу свою вы не намерены уничтожить?
– Уничтожить? Зачем?
– Да так.
– Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло?
– Да вы вот с Ласунской все знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища – это все пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это все дело души… так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать?
Александра Павловна засмеялась.
– Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю.
– И прекрасно делаете, – возразил Михайло Михайлыч, все не слезая с дрожек, – потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас.
– Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро.
Александра Павловна опять засмеялась.
– Чему же вы смеетесь?
– Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове.
– С холодной миной… Вам все огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет.
– И согреет, – подхватила Александра Павловна.
– Да… и обожжет.
– Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Все же лучше, чем…
– А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь, – перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади. – Прощайте!
– Михайло Михайлыч, постойте! – закричала Александра Павловна, – когда вы у нас будете?
– Завтра; поклонитесь вашему брату.
И дрожки покатились.
Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу.
«Какой мешок!» – подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок.
Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову… Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес:
– Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте!
– А! Константин Диомидыч! здравствуйте! – ответила она. – Вы от Дарьи Михайловны?
– Точно так-с, точно так-с,– подхватил с сияющим лицом молодой человек, – от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком… Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу – вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно!
Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы – все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску.
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней. Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штаб-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением. Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой. — Ну, что? — спросила Александра Павловна. — Жива еще... — проговорил старик. — Можно войти? — Отчего же? можно. Александра Павловна вошла в избу. В ней было и тесно, и душно, и дымно... Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками. Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба... Он так и пылал. — Как ты себя чувствуешь, Матрена? — спросила она, наклонившись над лежанкой. — О-ох! — простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну. — Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка! — Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала? Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса. — Приняла, — проговорил старик, остановившийся у двери. Александра Павловна обратилась к нему. — Кроме тебя при ней никого нет? — спросила она. — Есть девочка — ее внучка, да всё вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке — и то лень. А я сам стар: куда мне? — Не перевезти ли ее ко мне в больницу? — Нет! зачем в больницу! всё одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет. — Ох, — застонала больная, — красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты... Старушка умолкла. Она говорила через силу. — Не беспокойся, — промолвила Александра Павловна, — всё будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей... Ведь самовар у вас есть? — прибавила она, взглянув на старика. — Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно. — Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно. Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки. — Ну, прощай, Матрена! — проговорила Александра Павловна, — я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно... Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне. — Дай, барыня, ручку, — пролепетала она. Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб. — Смотри же, — сказала она, уходя, старику, — лекарство ей давайте непременно, как написано... И чаем ее напойте... Старик опять ничего не отвечал и только поклонился. Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды. — Здравствуйте, — проговорил он с ленивой усмешкой, — что это вы тут такое делаете, позвольте узнать? — Я навещала больную... А вы откуда, Михайло Михайлыч? Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся. — Это вы хорошо делаете, — продолжал он, — что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти? — Она слишком слаба: ее нельзя тронуть. — А больницу свою вы не намерены уничтожить? — Уничтожить? зачем? — Да так. — Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло? — Да вы вот с Ласунской всё знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища — это всё пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это всё дело души... так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать? Александра Павловна засмеялась. — Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю. — И прекрасно делаете, — возразил Михайло Михайлыч, всё не слезая с дрожек, — потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас. — А что? — Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро. Александра Павловна опять засмеялась. — Чему же вы смеетесь? — Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове. — С холодной миной... Вам всё огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет. — И согреет, — подхватила Александра Павловна. — Да... и обожжет. — Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Всё же лучше, чем... — А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь, — перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади. — Прощайте! — Михайло Михайлыч, постойте! — закричала Александра Павловна, — когда вы у нас будете? — Завтра; поклонитесь вашему брату. И дрожки покатились. Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу. «Какой мешок!» — подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок. Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову... Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес: — Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте! — А! Константин Диомидыч! здравствуйте! — ответила она. — Вы от Дарьи Михайловны? — Точно так-с, точно так-с, — подхватил с сияющим лицом молодой человек, — от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком... Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу — вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно! Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы — всё в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску. Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату: — Сегодня мне всё встречи: сейчас я разговаривала с Лежневым. — А, с ним! Он ехал куда-нибудь? — Да; и вообрази, на беговых дрожках, в каком-то полотняном метке, весь в пыли... Какой он чудак! — Да, быть может; только он славный человек. — Кто это? Г-н Лежнев? — спросил Пандалевский, как бы удивясь. — Да, Михайло Михайлыч Лежнев, — возразил Волынцев. — Однако прощай, сестра: мне пора ехать в поле; у тебя гречиху сеют. Г-н Пандалевский тебя проведет домой... И Волынцев пустил лошадь рысью. — С величайшим удовольствием! — воскликнул Константин Диомидыч и предложил Александре Павловне руку. Она подала ему свою, и оба отправились по дороге в ее усадьбу. Вести под руку Александру Павловну доставляло, по-видимому, большое удовольствие Константину Диомидычу; он выступал маленькими шагами, улыбался, а восточные глаза его даже покрылись влагой, что, впрочем, с ними случалось нередко: Константину Диомидычу ничего не стоило умилиться и пролить слезу. И кому бы не было приятно нести под руку хорошенькую женщину, молодую и стройную? Об Александре Павловне вся...ая губерния единогласно говорила, что она прелесть, и...ая губерния не ошибалась. Один ее прямой, чуть-чуть вздернутый носик мог свести с ума любого смертного, не говоря уже о ее бархатных карих глазках, золотисто-русых волосах, ямках на круглых щечках и других красотах. Но лучше всего в ней было выражение ее миловидного лица: доверчивое, добродушное и кроткое, оно и трогало, и привлекало. Александра Павловна глядела и смеялась, как ребенок; барыни находили ее простенькой... Можно ли было чего-нибудь еще желать? — Вас Дарья Михайловна ко мне прислала, говорите вы? — спросила она Пандалевского. — Да-с, прислала-с, — отвечал он, выговаривая букву «с», как английское «th», — оне непременно желают и велели вас убедительно просить, чтобы вы пожаловали сегодня к ним обедать... Оне (Пандалевский, когда говорил о третьем лице, особенно о даме, строго придерживался множественного числа) — оне ждут к себе нового гостя, с которым непременно желают вас познакомить. — Кто это? — Некто Муффель, барон, камер-юнкер из Петербурга. Дарья Михайловна недавно с ним познакомились у князя Гарина и с большой похвалой о нем отзываются, как о любезном и образованном молодом человеке. Г-н барон занимаются также литературой, или, лучше сказать... ах, какая прелестная бабочка! извольте обратить ваше внимание... лучше сказать, политической экономией. Он написал статью о каком-то очень интересном вопросе — и желает подвергнуть ее на суд Дарье Михайловне. — Политико-экономическую статью? — С точки зрения языка-с, Александра Павловна, с точки зрения языка-с. Вам, я думаю, известно, что и в этом Дарья Михайловна знаток-с. Жуковский с ними советовался, а благодетель мой, проживающий в Одессе благопотребный старец Роксолан Медиарович Ксандрыка... Вам, наверное, известно имя этой особы? — Нисколько, и не слыхивала. — Не слыхивали о таком муже? Удивительно! Я хотел сказать, что и Роксолан Медиарович очень был всегда высокого мнения о познаниях Дарьи Михайловны в российском языке. — А не педант этот барон? — спросила Александра Павловна. — Никак нет-с; Дарья Михайловна рассказывают, что, напротив, светский человек в нем сейчас виден. О Бетховене говорил с таким красноречием, что даже старый князь почувствовал восторг... Это я, признаюсь, послушал бы: ведь это по моей части. Позвольте вам предложить этот прекрасный полевой цветок. Александра Павловна взяла цветок и, пройдя несколько шагов, уронила его на дорогу... До дому ее оставалось шагов двести, не более. Недавно выстроенный и выбеленный, он приветливо выглядывал своими широкими светлыми окнами из густой зелени старинных лип и кленов. — Так как же-с прикажете доложить Дарье Михайловне, — заговорил Пандалевский, слегка обиженный участью поднесенного им цветка, — пожалуете вы к обеду? Оне и братца вашего просят. — Да, мы приедем, непременно. А что Наташа? — Наталья Алексеевна, слава богу, здоровы-с... Но мы уже прошли поворот к именью Дарьи Михайловны. Позвольте мне раскланяться. Александра Павловна остановилась. — А вы разве не зайдете к нам? — спросила она нерешительным голосом. — Душевно бы желал-с, но боюсь опоздать. Дарье Михайловне угодно послушать новый этюд Тальберга: так надо приготовиться и подучить. Притом я, признаюсь, сомневаюсь, чтобы моя беседа могла доставить вам какое-нибудь удовольствие. — Да нет... почему же... Пандалевский вздохнул и выразительно опустил глаза. — До свидания, Александра Павловна! — проговорил он, помолчав немного, поклонился и отступил шаг назад. Александра Павловна повернулась и пошла домой. Константин Диомидыч также пустился восвояси. С лица его тотчас исчезла вся сладость: самоуверенное, почти суровое выражение появилось на нем. Даже походка Константина Диомидыча изменилась; он теперь и шагал шире и наступал тяжелее. Он прошел версты две, развязно помахивая палочкой, и вдруг опять осклабился: он увидел возле дороги молодую, довольно смазливую крестьянскую девушку, которая выгоняла телят из овса. Константин Диомидыч осторожно, как кот, подошел к девушке и заговорил с ней. Та сперва молчала, краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы рукавом, отворотилась и промолвила: — Ступай, барин, право... Константин Диомидыч погрозил ей пальцем и велел ей принести себе васильков. — На что тебе васильков? венки, что ль, плесть? — возразила девушка, — да ну, ступай же, право... — Послушай, моя любезная красоточка, — начал было Константин Диомидыч... — Да ну, ступай, — перебила его девушка, — баричи вон идут. Константин Диомидыч оглянулся. Действительно, по дороге бежали Ваня и Петя, сыновья Дарьи Михайловны; за ними шел их учитель, Басистов, молодой человек двадцати двух лет, только что окончивший курс. Басистов был рослый малый, с простым лицом, большим носом, крупными губами и свиными глазками, некрасивый и неловкий, но добрый, честный и прямой. Он одевался небрежно, не стриг волос, — не из щегольства, а от лени; любил поесть, любил поспать, но любил также хорошую книгу, горячую беседу и всей душой ненавидел Пандалевского. Дети Дарьи Михайловны обожали Басистова и уж нисколько его не боялись; со всеми остальными в доме он был на короткой ноге, что не совсем нравилось хозяйке, как она ни толковала о том, что для нее предрассудков не существует. — Здравствуйте, мои миленькие! — заговорил Константин Диомидыч, — как вы рано сегодня гулять пошли! А я, — прибавил он, обращаясь к Басистову, — уже давно вышел; моя страсть — наслаждаться природой. — Видели мы, как вы наслаждаетесь природой, — пробормотал Басистов. — Вы материалист: уже сейчас бог знает что думаете. Я вас знаю. Пандалевский, когда говорил с Басистовым или подобными ему людьми, легко раздражался и букву «с» произносил чисто, даже с маленьким свистом. — Что же, вы у этой девки, небось, дорогу спрашивали? — проговорил Басистов, поводя глазами и вправо и влево. Он чувствовал, что Пандалевский глядит ему прямо в лицо, а это ему было крайне неприятно. — Я повторяю: вы материалист и больше ничего. Вы непременно желаете во всем видеть одну прозаическую сторону... — Дети! — скомандовал вдруг Басистов, — видите вы на лугу ракиту; посмотрим, кто скорее до нее добежит... Раз! два! три! И дети бросились во все ноги к раките. Басистов устремился за ними. «Мужик! — подумал Пандалевский, — испортит он этих мальчишек... Совершенный мужик!» И, с самодовольствием окинув взглядом свою собственную опрятную и изящную фигурку, Константин Диомидыч ударил раза два растопыренными пальцами по рукаву сюртука, встряхнул воротником и отправился далее. Вернувшись к себе в комнату, он надел старенький халат и с озабоченным лицом сел за фортепьяно.Носителем проблемы «лишнего человека» выступает главный герой романа – Дмитрий Николаевич Рудин. Он очень противоречив, за что Дмитрия обожают и ненавидят. При первом знакомстве Рудин производит позитивное и яркое впечатление практически на всех. А семнадцатилетняя Наталья, дочь барыни Ласунской, сразу влюбляется в Дмитрия. Она не спит всю ночь и думает о нем.
Но такого единодушного восхищения главный герой больше не добьется. Первые ноты диссонанса звучат еще во время триумфа. На следующий день критика усиливается. От эпизода к эпизоду в отношении Дмитрия накапливается все больше отрицательных фактов. Люди начинают замечать в Рудине негативные черты. Выясняется, что главному герою не чужды тщеславие и кокетство, мелочность и деспотизм, что Рудин не умеет преданно любить, да и вообще сильные человеческие чувства ему незнакомы. Рудин больше склонен манипулировать людьми, что становится понятно из рассказа Лежнева о студенческой дружбе с Дмитрием.
Сюжет романа достаточно прост. Главное действие происходит в короткий временной промежуток, в основном в поместье Дарьи Михайловны Ласунской. Дмитрий Николаевич прибыл на званый обед вместо своего друга, которого срочно вызвали в столицу. Этот визит и стал тем ключевым событием, которое повлияло на судьбы героев романа. Рудин сразу привлек внимание женщин, а некоторых мужчин сделал своими врагами.
Новым отношениям суждено было драматически прерваться через два месяца. В первую очередь это касается любви Рудина и Натальи. Их отношения были тайными, но совсем недолго. Приживала в доме Дарьи Михайловны Пандалевский выследил пару и донес обо всем хозяйке. Разгорелся большой скандал, после которого Дмитрий смалодушничал и срочно покинул поместье.
Любовная история второго плана между Михаилом Лежневым и вдовой Липиной написана достаточно схематично и не затрагивает чувств читателей. Лежнев неожиданно делает Александре Павловне предложение, а та столь же неожиданно его принимает. В браке у них рождается сын.
Композиция романа соткана из элементов, которые раскрывают историческое значение и характер главного героя. Первое появление Рудина происходит лишь после знакомства читателей с другими персонажами романа. Произведение не заканчивается на драматическом расставании Дмитрия и Натальи. Нам еще предстоит узнать, как сложилась судьба главного героя и близких ему людей. В отличие от Дмитрия Николаевича, практически все персонажи романа вполне хорошо устроились и даже счастливы.
После разрыва с Натальей мы еще два раза встретим Рудина. Сначала в русской глубинке, а затем во Франции. Дмитрий ведет жизнь скитальца. Его временными пристанищами становятся почтовые станции. Все его лучшие порывы бесплодны. Рудин совершенно лишний человек, хоть его характер в эпилоге резко меняется. Все мелочное и незначительное уходит на второй план, а перед нами предстает трагический герой, который жаждет служить истине и добру. Но от судьбы, похоже, не уйти, и потому Рудин терпит одну неудачу за другой, а затем погибает на французских баррикадах.
Подобная сжатость сюжетов свойственна творческому методу Ивана Тургенева . Автор концентрирует внимание читателей лишь на самых важных, кульминационных момента жизни своих персонажей.
Тургенев – мастер по созданию образов. Все персонажи романа выписаны весьма колоритно, причем автор затрачивает на это минимум изобразительных средств. Так, образ Дарьи Михайловны Ласунской наделен еле уловимой иронией. Тургенев сообщает, что в годы своей молодости барыня была очень хороша собой и пользовалась огромным успехом в свете. Но с годами красота бесследно исчезла, а Ласунская, как и прежде, жаждет обожания окружающих. Остается одно – править бал в своей гостиной.
Молодому учителю Басистову не чужды человеческие слабости, такие как поесть и поспать. Но они лишь добавляют привлекательность его образу. Автор описывает интеллигента как некрасивого, неловкого, ленивого, неопрятного, но доброго и честного человека.
Наиболее полно персонажи романа раскрываются в общении друг с другом, в постоянном сравнении. Так, Басистов и Пандалевский живут в одинаковых условиях, но ведут себя совершенно по-разному. Услужливость Пандалевского, готового забыть про все, лишь бы угодить барыне, противопоставляется неловкости Басистова. Но, несмотря на свою идеальность, воспитанность и светский лоск, Пандалевский оказывается способным на подлость, ведь именно из-за него приходится расстаться влюбленным.
Среди постоянных гостей Дарьи Михайловны особое место занимает ее сосед – Африкан Семенович Пигасов, который играет роль шута, противопоставляя своими глупостями рассудительность барыни. Жизнь везде ставила Пигасову подножки: хотел быть ученым, однако его обошел менее талантливый, но более подготовленный соперник; женился на красавице, но та ушла к другому. Сейчас Пигасов стар, он критикует и высмеивает все, что только можно, не замечая, что больше всех смешон сам.
Знакомя с персонажами романа, Тургенев сразу посвящает читателей в их отношения. Так, Волынцев пытается ухаживать за Натальей, но явно ей не интересен. Девушка относится к своему воздыхателю сдержанно, боится обидеть.
Крестьяне в романе «Рудин» практически не представлены, однако косвенно мы можем понять, что живется им здесь неплохо. Уже в самом начале произведения помещица Александра Павловна Липина идет пешком в деревню, чтобы проведать и оказать помощь больной старушке. С собой она несет продукты, чай, сахар. Если больной станет хуже, то Липина готова отвезти ее в больницу и позаботиться о судьбе маленькой внучки.
Роман «Рудин» был благосклонно принят критиками, хотя имелись и противоположные мнения. А в образе Рудина многие литераторы того времени усмотрели черты самого Тургенева.
В 1855 году Иван Сергеевич Тургенев приступает к работе над романом «Рудин». Изначально автор думал о другом названии - «Гениальная натура». Заголовок был призван дать понять читателю с самых первых страниц, что заглавный персонаж произведения - это цельная, образованная, разносторонне развитая личность, имеющая волю и действующая по целям. Однако, по ходу работы у автора вырисовывался иной образ главного героя, прямо противоположный «гениальной натуре». Так что название пришлось изменить, и в печать вышла книга «Рудин» Тургенева.
Центральным персонажем романа Тургенева является Рудин. Кто он, этот новый герой? Во многом он является последователем Онегина, Печорина, этаким ярким представителем своего поколения. Как и сам автор, и его современники он получил прекрасное философское образование в Европе, и проповедовал поиск смысла жизни, веру в силу разума, просвещения и высокое предназначение каждого человека. Иными словами, он был прекрасным оратором, и все вокруг, затаив дыхание, слушали и восхищались его увлеченностью и поэтичностью. Однако, как это часто бывает, за красивыми речами скрывалась иная суть. «Необыкновенный ум» оказался неспособным на совершение поступков. Он жалок, ничтожен и малодушен, и конец его оказался неминуем и абсолютно предсказуем: Рудин гибнет на баррикадах в Париже, «из-за вздора, в который же сам и не верил».
На нашем сайте можно текст романа «Рудин» читать полностью онлайн или скачать бесплатно.
