Сокровенный человек главный герой. «Сокровенный человек», анализ повести Платонова

Художественный мир А. П. Платонова. Вера А. П. Пла-тонова в силу добра, в свет души человеческой не могла не найти своего воплощения на страницах произведений писа-теля. Герои Платонова — это люди-преобразователи, смело подчиняющие себе природу, устремленные в светлое буду-щее. Поиск ответов на вечные вопросы и строительство но-вого часто сопряжен с мотивом странничества, сиротства. Эти постоянно сомневающиеся и жаждущие истины люди, любимые герои А. П. Платонова, ищут «смысл жизни в серд-це». Насыщенность повествования, философичность и уни-версальность обобщений отличают произведения А. П. Пла-тонова, свой метод писатель определил так: «Сущностью, сухою струею, прямым путем надо писать. В этом мой новый путь».

Повесть «Сокровенный человек» (1928). Произведение посвящено событиям, связанным с революцией и Граждан-ской войной. Главный герой, машинист Фома Пухов, после смерти жены попадает на фронт и участвует в Новороссий-ском десанте. Он не понимает смысла своего существова-ния, балагурит и провоцирует людей на спор, во всем сомне-вается, да и само имя героя вызывает ассоциацию с Фомой неверующим. Его несет по земле в общем людском потоке по «проселкам революции». На сложные жизненные вопро-сы герой старается вначале не обращать внимания, но со-кровенный внутренний мир берет верх над всем внешним. Широко распространенное в «новой» литературе 20-х гг., «преображения» сознания героя под влиянием революции с Пуховым не происходит. На фоне скрытого вырождения хо-роших идей «природный дурак» Пухов остро ощущает несо-ответствие ожиданий и реальности и испытывает разоча-рование, а потому некоторые его шутки провоцируют читательскую грусть. Показателен яркий эпизод экзамена, который сдает Фома Пухов: «Что такое религия? — не уни-мался экзаменатор. — Предрассудок Карла Маркса и народ-ный самогон. — Для чего нужна религия буржуазии? — Для того, чтобы народ не скорбел. — Любите ли вы, товарищ Пу-хов, пролетариат в целом и согласны ли за него жизнь поло-жить? — Люблю, товарищ комиссар, — ответил Пухов, что-бы выдержать экзамен, — и кровь лить согласен, только что-бы не зря и не дуриком!»

Чувство разочарования в конце 1920-х гг. становится для самого Платонова острым, болезненным. Стихия, которая должна была преобразовать общество, подчинилась офици-озной обрядности. Радость жизни, рожденная революцией, и тревога за ее будущее отражаются в повести.

Вся композиция повести подчинена решению авторского замысла, отразившегося в самом названии: пройти с героем его дорогу, на которой Пухов пытается уяснить все происхо-дящее вокруг него. В пути и происходит саморазвитие пер-сонажа. «Нечаянное сочувствие к людям, одиноко работав-шим против вещества всего мира, прояснялось в заросшей жизнью душе Пухова. Революция — как раз лучшая судьба для людей, верней ничего не придумаешь. Это было трудно, резко и сразу легко, как нарождение». Причин, по которым герой отправляется в путь, автор открыто не называет, но читатель понимает их самостоятельно. «Сокровенный чело-век» — это человек, с необычным, сокрытым в глубине души миром, стремящимся к познанию окружающего и не под-дающегося навязываемым извне общепринятым представ-лениям о жизни.

В современной цивилизации, по мнению писателя, поте-ряно родство человеческих душ, связь между человеком и миром природы. Долгий путь обретения истины в себе, что-бы изменить что-то и вокруг, совершает Фома Пухов. Он на-много честнее окружающих его «строителей будущего». «Природный дурак» не стремится воспользоваться возмож-ностью карьерного роста. Герой отправляется в Новорос-сийск, определяя для себя свое решение внутренней необхо-димостью: «Горные горизонты увидим; да и честней как-то станет! А то видал — тифозных эшелонами прут, а мы си-дим — пайки получаем!.. Революция-то пройдет, а нам ни-чего не останется!» Показателен в этом плане другой персо-наж повести, воплощающий в себе иную правду времени, — матрос Шариков. Фома не терпит лозунговости, пустой бол-товни, Шариков же прекрасно усвоил дух времени, нашел себе «теплое» местечко и на совет Пухова лично «укреплять революцию» делом («бери молоток и латай корабли») отве-чает настоящим хозяином: «Чудак ты, я ж руководитель Кас-пийского моря! Кто ж тогда будет заправлять тут всей крас-ной флотилией?»

Знаменательно, что духовный поиск не приводит к внеш-ним изменениям главного героя: в начале повести мы видим его машинистом снегоочистителя, а в конце машинистом нефтяного двигателя. Поезд (а в творчестве А. П. Платонова это символ революции, сам писатель отмечал: «Слова о па-ровозе-революции превратили для меня паровоз в ощуще-ние революции»), в который садится герой, идет в неизвсст- ном направлении (этот символ приобретает эпический характер). Вспыхнувший было интерес к собственному буду-щему («Куда он [поезд] едет?»), быстро сменяется у Пухова смирением («Поезд трогался куда-то дальше. От его хода Пухов успокаивался и засыпал, ощущая теплоту в ровно ра-ботающем сердце»). Фоме нужно пройти по дорогам страны самому, увидеть все собственными глазами, прочувствовать своим сердцем (сказывается неверующая натура). Новорос-сийск, освобождение Крыма от Врангеля (механик на судне «Шаня»), поездка в Баку и встреча с матросом Шариковым составляют определенные этапы жизни героя и обретения Пуховым смысла своего существования. Сама дорога, дви-жение становится сюжетообразующим началом, и как толь-ко герой останавливается где-то, его жизнь теряет остроту, утрачивается духовный поиск. Зворычный и Шариков, на-пример, в своем застывшем состоянии такого развития не получают.

Попытка героя разобраться, как изменилась жизнь людей под влиянием «исторической бури», приводит персонаж к мысли, что истинная цель, подлинные чувства утрачены. Звучащий на страницах повести мотив смерти тесно связан с мотивом всеобщего сиротства. (И тот и другой становятся центральными в творчестве А. П. Платонова.) Тема смерти вводится в повествование не случайно. Революция не только не смогла воскресить мертвых (философская идея Н. Федо-рова была воспринята самим А. П. Платоновым), но принес-ла, и автор постоянно обращает на это внимание читателя, новые смерти.

Некая бесчувственность сердца главного персонажа в начале пути (режет колбасу на гробе жены) сменяется ощу-щением глубокого единения с миром, что и понимается как смысл жизни. В финале повести происходит прозре-ние: «Пухов шел с удовольствием, чувствуя, как и давно, родственность всех тел к своему телу. Он постепенно дога-дывался о самом важном и мучительном. Он даже остано-вился, опустив глаза, — нечаянное в душе возвратилось к нему. Отчаянная природа перешла в людей и в смелость ре-волюции». Материал с сайта

Своеобразие языка. В произведении находит свое отра-жение авторское представление о нерасторжимости мира внешнего и внутреннего, материального и нематериального. В повести «Сокровенный человек» изображение жизни осу-ществляется в единстве комического и трагического начала. Язык платоновского произведения отразил поиски нового языка, под знаком которого прошло начало XX в. Символи-ческие образы, которые в ряде произведений писателя по-вторяются, начинают выполнять лейтмотивную функцию. «Странный» язык повествователя Платонов использует для выражения внутреннего мира героя, который не имеет слов для передачи своих переживаний и умозаключений. В осно-ве языка Платонова лежит книжная речь с обилием отвле-ченной лексики (На стенах вокзала висела мануфактура с агитационными словами), смещением привычных языковых связей, когда последующее слово трудно предсказуемо, свертыванием и развертыванием предложений (Наконец по-езд уехал, постреливая в воздух — для испуга жадных до транс-порта мешочников), намеренным использованием тавтоло-гических повторов и др.

А. П. Платонов создает произведения, в которых изобра-жает не вещи, не предметы, а их смысл, писателя интересует не быт, а бытие, суть вещей. Образ Фомы Пухова, соединяя в себе «высокую трагическую и смеховую культуру», стано-вится одним из целой галереи ищущих и сомневающихся платоновских героев.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• в чем смысл финала повести сокровенный человек
• анализ повести сокровенный человек платонова
• сокровенный человек рецензия
• в чем идейный смысл повести сокровенный человек
• платонов поиски положительного героя

Сочинение

Андрей Платонович Платонов начинает печататься в 1921 году. Он дебютирует со стихами и публицистикой, в 1927 году выпускает сборник рассказов, становится известным. Повесть «Сокровенный человек» выходит в 1928 году. Художественный мир Платонова противоречив и трагичен. Он обращается к теме «маленького человека» с его сокровенностью в душе, продолжая традиции Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова. У Платонова «маленький человек» называется «сокровенным», так как он особенный, необычный, даже чудаковатый.

К примеру, машинист Фома Пухов, герой повести «Сокровенный человек», отличается непосредственностью, детским, наивным восприятием мира. Пухов тонко чувствует людей и природу, он встречает разных людей и пытается понять что-то важное в себе. Окружающим же не под силу понять Фому. Он кажется им то «придурковатым мужиком», то «ветром, дующим мимо паруса революции», «корявым человеком», который режет колбасу на гробе жены. Но никто не понимает, что делает он это от голода, а не из желания надругаться. Слово «сокровенный» в контексте повествования понимается как естественный, с открытой душой, имеющий то сокровище, что невозможно утратить.

Такие герои слиты с природой, сохранили идеал человеческой жизни и ощущение родства со всеми людьми. Герои Платонова не характерны, они наделены одинаковыми чертами, все они «сокровенные люди».

Пухов ищет смысл революции, пускаясь в путь. Он порывает со своей оседлостью, домашним уютом и воодушевленно начинает движение. Важнее всего для героя уют в душе. Пухов думает о своем месте в жизни, связи с природой. Для раскрытия характера своего героя Платонов выбирает мотив странничества. А с этим мотивом в русской литературе тесно связан образ праведника в поиске истины. В повести сюжет странствия имеет второй план: символизирует новое рождение человека. Эта тема является сквозной в произведениях Платонова, связанных с революцией. От нее автор переходит к теме пробуждения всего народа. Лейтмотив дороги, странствия Пухов путешествует в Баку, в Новороссийск, в Царицын образует сюжет повести, это символ духовного поиска героя. Идет он, не имея цели и не разыскивая ее.

Пухов не может вынести одиночества и, проникаясь чувством к миру, ищет вечные истины, которые могли бы заполнить пустоту в его душе. Он не случайно назван Фомой: как Фоме неверующему, ему хочется во всем убедиться самому, и он не страшится опасностей. А апостол Фома к тому же единственный, кто понял сокровенный, тайный смысл учения Христа. Пухов же хочет постичь смысл и итоги революции, взглянув на нее изнутри народного бытия. Не все увиденное его радует. «Зачем революция, если она не несет высшей справедливости? Только пиршество смерти, все новые и новые жертвы», думает Фома, не находя для нее места в душе. Как наблюдатель, Фома видит, что нравственного будущего у революции нет. Это разочарование рождает иронию. Ироничный автор показывает нам портрет Троцкого, нарисованный поверх Георгия Победоносца «плохой краской». Эпоха бюрократизма и номенклатуры опошлила революцию. «История бежала в те годы, как паровоз, таща за собой на подъем всемирный груз нищеты, отчаяния и смиренной косности», свидетельствует писатель.

Можно сказать, что герой Платонова автобиографичен и выражает чувства и мысли автора. Для Платонова главным в творчестве было не мастерство, а искренность. В своих произведениях о войне и революции писатель размышляет, как существуют люди в период революционной катастрофы. В частности, рассматривается судьба человека из народа в дореволюционную и революционную эпоху. Автор не верил в революцию. В публицистике Платонова этих лет выражен утопический взгляд на происходящее, ощущение истории как апокалипсиса.

У Платонова имеется сатирическое начало в произведениях, которые не являются таковыми по пафосу. Необычный язык в стиле лозунгов и штампов, скрытая ирония автора, гротеск и гипербола раскрывают читателю смысл произведения. Платонов быстро почувствовал, что такое бюрократия и показал читателю, как «сокровенный человек» меняется и вырождается, превращаясь в чиновника, как бывший «простецкий» матрос Шариков, теперь считающий себя «всеобщим руководителем Каспийского моря» и разъезжающий на автомобиле. Он тренируется в умении «так знаменито и фигурно расписаться, чтобы потом читатель его фамилии сказал: товарищ Шариков это интеллигентный человек», ворочает «большие бумаги на дорогом столе». Шариков не говорит, а агитирует. Пухову он тоже предлагает «стать командиром нефтяной флотилии», но герой не хочет начальствовать. Саркастическая сатира и скепсис в отношении революционного процесса, «изображение страшных черт моего народа», как писал Платонов, вызывали постоянное неприятие критики. Автор не поддерживает поэтизацию гражданской войны в литературе. «Ирония Платонова была выражением боли писателя, верившего и в утопию, и в ее язык... Платонов единственный показывает, что коллективизация была с психологической точки зрения ин-фантилизацией крестьянства... Платонова можно назвать религиозным писателем, несмотря на то что его герои писатель сознает это ищут «мнимую веру», являются апостолами псевдорелигии», - заключает М. Геллер в своей книге «Андрей Платонов в поисках счастья». Он считает, что герои Платонова принимают коммунизм как новую религию, но искажающую христианство.

Герой проходит достаточно сложный путь от «внешнего» в себе к «сокровенному». В финале Пухов видит «роскошь жизни и неистовство смелой природы», примиряется в своих нравственных и философских исканиях. Он видит свою неповторимость и сеет в людях душу, что является главным, по Платонову. Писатель высказывает тезис о неповторимой ценности каждого человека, его сердечности и сострадании, говоря о том, что каждый должен обрести свое «Я», как Пухов. В этом заключена его вера в человека. В финале Пухов чувствует «свою жизнь во всю свою глубину до сокровенного пульса» и приходит к выводу, что для целостности мира необходимо всеобщее братство.

Главный герой произведения Фома Пухов выглядит очень странным на фоне традиционных для советского искусства персонажей пролетарского происхождения. В отличие от не ведающих сомнений героев А.А.Фадеева и Н.А.Островского, Пухов не верит в революцию, сомневается в ней. Его волнует, «куда и на какой конец света идут все революции и всякое людское беспокойство». В его душе коренится глубинная страсть к подлинному познанию мира, стремление все проверить и во всем убедиться самому. Напрашивается параллель с евангельским апостолом Фомой Неверующим. Его не было с другими апостолами, когда к ним приходил воскресший Иисус Христос, и Фома отказывается верить в воскресение Учителя, пока сам не коснется его ран. Существует интерпретация, согласно которой Фома был единственным апостолом, сумевшим постичь тайный, сокровенный смысл учения Христа.

Герой Платонова, подобно некрасовским мужикам в поэме «Кому на Руси жить хорошо», влеком вечной загадкой счастья. Его интересует не столько быт, сколько бытие. Повесть открывается очень странной сценой: проголодавшийся Фома режет колбасу на гробе жены. В этом эпизоде выразительно соотнесены друг с другом вечное и сиюминутное, показана вся мера непохожести Фомы на обыкновенного человека. Фома осиротел, но приходится продолжать жить.

Так с первого эпизода в повести сплетаются бытовое и философское измерения жизни. Все вопросы, волнующие Фому, будут носить как отвлеченно-духовный, так и практический, повседневный характер. Зачем, в конце концов, революция, думает Фома, если она не приносит высшей справедливости, не решает проблемы смерти? Для знакомых Фомы цель революции вполне конкретна — это материальное равенство, практическое улучшение жизни рабочих. Пухова же беспокоит, что, кроме этой материальной цели, ничего в революции нет.

Фома Пухов — вечный странник. На первый взгляд, он путешествует бесцельно, в то время как все вокруг заняты вполне конкретными делами. Он не находит себе постоянного пристанища, потому что в революции не находится места его душе. Находят свое место другие: Зворычный, став секретарем партячейки; матрос Шариков, устроившись комиссаром по найму рабочей силы в Баку, бригадир сборочного цеха Перевощиков. С их точки зрения, революция выполняет свое обещание дать каждому счастье. Фома же ищет — увы, безрезультатно — подтверждения революционной вере. Открывается же ему только реальность революционной бури — реальность умирания. Оставив после смерти жены дом, он работает на железнодорожном снегоочистителе. На его глазах гибнет в паровозной аварии помощник машиниста, белый офицер убивает инженера, красный бронепоезд расстреливает «начисто» казачий отряд. И нет конца этому пиршеству смерти.

Три смерти выписаны в повести особенно ярко. Смерть рабочего Афонина, воевавшего на стороне красных. Смерть застрелившегося белого офицера Маевского: «и отчаяние его было так велико, что он умер раньше своего выстрела». Смерть инженера, начальника дистанции, которого пуля казачьего офицера «спасает» от расстрела по решению ревтрибунала. Увиденная Фомой реальность революции лишь укрепляет его сомнение в ее святости.

Значит ли это, что Пухов не находит в мире счастья? Вовсе нет. Радость и духовное успокоение дает ему чувство общения со всем миром (а не с частью его). Платонов тщательно выписывает ощущение Пуховым полноты жизни: «Ветер тормошил Пухова, как живые руки большого неизвестного тела, открывающего страннику свою девственность и не дающего ее, и Пухов шумел своей кровью от такого счастья. Эта супружеская любовь цельной, непорочной земли возбуждала в Пухове хозяйские чувства. Он с домовитой нежностью оглядывал все принадлежности природы и находил все уместным и живущим по существу». Это и есть счастье Фомы — ощущение нужности и уместности всего в жизни, органическая связь и сотрудничество всех существ. Именно взаимосвязь и сотрудничество, а не борьба и уничтожение. Фома — человек, которому в равной степени открыты и все тяготы жизни страны в условиях гражданской войны, и «роскошь» «отчаянной природы», «Хорошее утро!» — говорит Пухов сменяемому им машинисту в финале повести. А тот отвечает: «Революционное вполне».

Другое произведение, в котором «испытывается» святость революционного дела, — роман «Чевенгур» (1929). Чевенгур — название небольшого города, в котором группа большевиков попыталась построить коммунизм. В первой части романа его герои бродят в поисках счастья по охваченной гражданской войной России. Во второй части они приходят в своеобразный город Солнца — Чевенгур, где коммунизм уже осуществился. В революционном азарте чевенгурцы истребили большую часть населения, «недостойного» жить при коммунизме. Теперь им приходится противостоять регулярной армии, посланной усмирить уклоняющийся из-под государственной власти город. Финал романа трагичен: дорога к коммунизму оканчивается смертью. Для героев эта смерть носит характер коллективного самоубийства. Чевен-гурцы умирают в бою с чувством радостного освобождения от бесперспективности построенного ими земного «рая». «Чевенгур» — осознание ложности целей, провозглашенных революцией большевиков. Правда, в отношении Платонова к своим героям нет однозначного осуждения. Автор на их стороне в страстном стремлении «сделать сказку былью», претворить в жизнь вековую мечту. Но он оставляет их, когда они начинают делить людей на «чистых » и « нечистых ». Герои Чевенгура предстают жертвами неверно поставленной цели, неверно понятой идеи. В этом их и вина, и беда.

Писатель будет возвращаться к проблемам, поставленным в романе, до конца своего творческого пути. Постепенно круг этих проблем сузится, потому что в 1930-е гг. все сложнее и сложнее будет обсуждать их в печати. Однако главный итог путешествия во времени, предпринятого Платоновым в 20-е годы, итог испытания прошлого и будущего — признание «ошибочности проекта» , ложности плана революционной переделки жизни. В творчестве писателя конца 1920-х — 1930-х гг. место манящих миражей утопии займет грозная реальность.

«Испытанию настоящего» посвящены такие произведения Платонова, как насыщенная иронией повесть «Город Градов» (1927), «организационно-философский» очерк «Че-Че-О» (1929), рассказ «Усомнившийся Макар» (1929). Литературоведы иногда называют эти произведения «философско-сатирической трилогией». На современном материале созданы пьесы Платонова «Четырнадцать красных избушек» (1937-1938, опубликована в 1987 г.) и «Шарманка» (1933, опубликована в 1988 г.). Самые значительные произведения этого периода — повести «Котлован» (1930, опубликована в 1986 г.), «Ювенильное море» (1934, опубликована в 1987 г.) и «Джан» (1934).

В чем смысл названия повести?

Известно, что слово «сокровенный» традиционно, вслед за определением в словаре В. И. Даля, - «сокрытый, скрытый, утаенный, потайной, спрятанный или схороненный от кого-то» - обозначает нечто противоположное понятиям «откровенный», «внешний», «наглядный». В современном русском языке к определению «сокровенный» - «необнаруживаемый, свято хранимый» - добавляется часто «задушевный», «интимный», «сердечный». Однако в связи с Фомой Пуховым Платонова, откровенным пересмешником, подвергающим жесткому анализу святость и безгрешность самой революции, ищущим эту революцию не в плакатах и лозунгах, а в другом - в характерах, в структурах новой власти, понятие «сокровенный», как всегда, резко видоизменяется, обогащается. Какой же он скрытный, «схороненный», «замкнутый» этот Пухов, если Пухов на каждом шагу раскрывается, распахивается, буквально провоцирует опасные подозрения в отношении себя В кружок примитивной политграмоты он не хочет записываться: «Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить». На предложение неких рабочих - «Ты бы теперь вождем стал, чего ж ты работаешь?» - он насмешливо отвечает: «Вождей и так много. А паровозов нету! В дармоедах я состоять не буду!» А на предложение сделаться героем, быть в авангарде, он отвечает еще более откровенно: «Я - природный дурак!»

Кроме понятия «сокровенный», Андрей Платонов очень любил слово «нечаянный».

«Я Нечаянно Стал, хожу один и думаю», - говорит, например, мальчик в рассказе «Глиняный дом в уездном саду». И в «Сокровенном человеке» есть отождествление понятий «нечаянный» и «сокровенный»: «Нечаянное Сочувствие к людям проявилось в заросшей жизнью душе Пухова». Мы едва ли ошибемся, если на основании многих рассказов Платонова для детей, его сказок, вообще «знаков покинутого детства» скажем, что дети или люди с открытой, по-детски стихийной душой и есть самые «сокровенные», ведущие себя предельно естественно, без притворства, прятанья, тем более лицемерия. Дети - самые открытые, безыскусственные, они же и самые «сокровенные». Все их поступки «нечаянны», т. е. не предписаны никем, искренни, «неосторожны». Фоме Пухову то и дело говорят: «Ты своего добьешься, Пухов! Тебя где-нибудь шпокнут!»; «Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?» и т. п. А он продолжает свой путь свободного созерцателя, иронического соглядатая, не вписывающегося ни в какую бюрократическую систему, иерархию должностей и лозунгов. «Сокровенность» Пухова - в этой Свободе Саморазвития, свободе суждений и оценок самой революции, ее святых и ангелов в условиях остановившейся в бюрократическом оцепенении революции.

«Каковы особенности сюжетного развертывания характера Пухова и чем они обусловлены?» - спросит учитель у класса.

Андрей Платонов не объясняет причины непрерывных, бесконечных скитаний Пухова сквозь революцию (это 1919-1920 гг.), его стремления искать хороших мыслей (т. е. уверенности в правде революции) «не в уюте, а от пересечки с людьми и событиями». Не объяснил он и глубокого автобиографизма всей повести (она создана в 1928 году и

Предшествует его рассказу «Усомнившийся Макар», вызвавшему резкое неприятие официозом всей позиции Платонова).

Повесть начинается с демонстративно заявленной, наглядной темы движения, разрыва с покоем, с домашним уютом, с темы натиска на его душу встречной жизни; с ударов ветра, бури. Он входит в мир, где «ветер, ветер на всем белом свете» и «на ногах не стоит человек» (А. Блок). Фома Пухов, еще неизвестный читателю, не просто идет в депо, на паровоз, чтобы чистить от снега пути для красных эшелонов, - он входит в пространство, в мирозданье, где «вьюга жутко развертывалась над самой головой Пухова», где «его встретил удар снега в лицо и шум бури». И это его радует: революция вошла в природу, живет в ней. В дальнейшем в повести не раз возникает - и совсем не в функции пассивного фона событий, живописного пейзажа - невероятно подвижный мир природы, стремительно движущихся людских масс.

«Метель выла ровно и упорно, Запасшись огромным напряжением Где-то в степях юго-востока».

«Холодная ночь Наливалась Бурей, и одинокие люди чувствовали тоску и ожесточение».

«Ночью, Против окрепшего ветра , отряд шел в порт на посадку».

«Ветер твердел И громил огромное пространство, погасая где-то за сотни верст. Капли воды, Выдернутые из моря , неслись в трясущемся воздухе и били в лицо, как камешки».

«Иногда мимо «Шани» (судно с морским десантом красных. - В. Ч. ) проносились

Целые водяные столбы, объятые вихрем норд-оста.

Вслед за собой они обнажалиГлубокие бездны , Почти показывая дно моря ».

«Всю ночь шел поезд, - гремя, мучаясь и Напуская кошмар В костяные головы забывшихся людей Ветер шевелил железо на крыше вагона, и Пухов думал о тоскливой жизни этого ветра и жалел его».

Обратите внимание на то, что среди всех чувств Фомы Пухова преобладает одно: только бы не останавливалась буря, не исчезла величавость соприкосновения с людьми сердцем к сердцу, не наступил застой, «парад и порядок», царство прозаседавшихся! И лишь бы самого его, Пухова, не поместили, как героя гражданской войны Максима Пашинцева в «Чевенгуре», в своеобразный аквариум, «ревзаповедник»!

Сам Платонов к 1927-1928 годам ощущал себя, былого романтика революции (см. его сборник стихов 1922 года «Голубая глубина»), страшно обиженным, оскорбленным эпохой бюрократизации, эрой «чернильной тьмы», царства конторок и заседаний. Он, как Фома Пухов, спрашивал себя: неужели правы те бюрократы из его сатирической повести «Город Градов» (1926), которые «философски» отрицают саму идею движения, обновления, идею пути, говоря: «то, что течет, потечет-потечет и - остановится»? В «Сокровенном человеке» многие современники Пухова - и Шариков, и Зворычный - уже «остановились», уселись в бюрократические кресла, уверовали с выгодой для себя в «Собор Революции», т. е. в догмы новой библии.

Характер Пухова, скитальца, праведника, носителя идеи свободы, «нечаянности» (т. е. естественности, непредписанности помыслов и поступков, природности человека), сложно развертывается именно в его перемещениях, встречах с людьми. Он не боится

Опасностей, неудобств, он всегда колюч, неуступчив, насмешлив, неосторожен. Едва кончилась опасная поездка со снегоочистителем, как Пухов сразу предлагает своему новому другу Петру Зворычному: «Тронемся, Петр!.. Едем, Петруш!.. Революция-то пройдет, а нам ничего не останется!» Ему нужны горячие точки революции, без опеки бюрократов. В дальнейшем беспокойный Пухов, Фома неверующий, озорник, человек игрового поведения, попадает в Новороссийск, участвует (как механик на десантном судне «Шаня») в освобождении Крыма от Врангеля, перемещается в Баку (на пустой нефтяной цистерне), где встречается с прелюбопытным персонажем - матросом Шариковым.

Этот герой уже не хочет возвращаться к своей предреволюционной рабочей профессии. И на предложение Пухова «бери молоток и латай корабли лично», он, «ставший писцом» будучи фактически неграмотным, гордо заявляет: «Чудак ты, я ж всеобщий руководитель Каспийского моря!»

Встреча с Шариковым не остановила Пухова на месте, не «пришила к делу», хотя Шариков предложил ему начальствовать: «стать командиром нефтяной флотилии». «Как сквозь , пробивался Пухов в потоке несчастных людей на Царицын. С ним всегда так бывало - почти бессознательно он гнался за жизнью по всяким ущельям земли, иногда в забвеньи самого себя», - пишет Платонов, воспроизводя смуту дорожных встреч, бесед Пухова, наконец, прибытия его в родной Похаринск (безусловно, родной Платонову Воронеж). И наконец, участие его в сражении с неким белым генералом Любославским («у него конницы - тьма»).

Искать в маршрутах скитальчества, странничества Пухова (хотя и крайне деятельного, активного, полного опасностей) какого-то соответствия конкретно-историческим ситуациям, искать последовательности событий гражданской войны, конечно, не следует. Все пространство, в котором движется Пухов, во многом условное, как и время 1919- 1920 гг. Иные из современников и очевидцев реальных событий тех лет, вроде друга и покровителя Платонова, редактора «Воронежской коммуны» Г. З. Литвина-Молотова, даже упрекали писателя в «отступлениях от правды истории»: Врангель был изгнан в 1920 году, тогда какой же белый генерал мог после этого осадить Похаринск (Воронеж)? Ведь рейд корпусов белых деникинских генералов Шкуро и Мамонтова (у них действительно конницы была тьма), взявших Воронеж, случился в 1919 году!

«Что радовало Пухова в революции и что безмерно огорчало, усиливало поток иронических суждений?» - обратится учитель с вопросом к классу.

Андрей Платонов.
«Сокровенный человек»

(Опыт анализа)

В чем смысл названия повести?

Известно, что слово «сокровенный» традиционно, вслед за определением в словаре В. И. Даля, — «сокрытый, скрытый, утаенный, потайной, спрятанный или схороненный от кого-то» — обозначает нечто противоположное понятиям «откровенный», «внешний», «наглядный». В современном русском языке к определению «сокровенный» — «необнаруживаемый, свято хранимый» — добавляется часто «задушевный», «интимный», «сердечный». Однако в связи с Фомой Пуховым Платонова, откровенным пересмешником, подвергающим жесткому анализу святость и безгрешность самой революции, ищущим эту революцию не в плакатах и лозунгах, а в другом — в характерах, в структурах новой власти, понятие «сокровенный», как всегда, резко видоизменяется, обогащается. Какой же он скрытный, «схороненный», «замкнутый» этот Пухов, если… Пухов на каждом шагу раскрывается, распахивается, буквально провоцирует опасные подозрения в отношении себя… В кружок примитивной политграмоты он не хочет записываться: «Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить». На предложение неких рабочих — «Ты бы теперь вождем стал, чего ж ты работаешь?» — он насмешливо отвечает: «Вождей и так много. А паровозов нету! В дармоедах я состоять не буду!» А на предложение сделаться героем, быть в авангарде, он отвечает еще более откровенно: «Я — природный дурак!»

Кроме понятия «сокровенный», Андрей Платонов очень любил слово «нечаянный».

«Я нечаянно стал, хожу один и думаю», — говорит, например, мальчик в рассказе «Глиняный дом в уездном саду». И в «Сокровенном человеке» есть отождествление понятий «нечаянный» и «сокровенный»: «Нечаянное сочувствие к людям… проявилось в заросшей жизнью душе Пухова». Мы едва ли ошибемся, если на основании многих рассказов Платонова для детей, его сказок, вообще «знаков покинутого детства» скажем, что дети или люди с открытой, по-детски стихийной душой и есть самые «сокровенные», ведущие себя предельно естественно, без притворства, прятанья, тем более лицемерия. Дети — самые открытые, безыскусственные, они же и самые «сокровенные». Все их поступки «нечаянны», т. е. не предписаны никем, искренни, «неосторожны». Фоме Пухову то и дело говорят: «Ты своего добьешься, Пухов! Тебя где-нибудь шпокнут!»; «Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?» и т. п. А он продолжает свой путь свободного созерцателя, иронического соглядатая, не вписывающегося ни в какую бюрократическую систему, иерархию должностей и лозунгов. «Сокровенность» Пухова — в этой свободе саморазвития, свободе суждений и оценок самой революции, ее святых и ангелов в условиях остановившейся в бюрократическом оцепенении революции.

«Каковы особенности сюжетного развертывания характера Пухова и чем они обусловлены?» — спросит учитель у класса.

Андрей Платонов не объясняет причины непрерывных, бесконечных скитаний Пухова сквозь революцию (это 1919—1920 гг.), его стремления искать хороших мыслей (т. е. уверенности в правде революции) «не в уюте, а от пересечки с людьми и событиями». Не объяснил он и глубокого автобиографизма всей повести (она создана в 1928 году и предшествует его рассказу «Усомнившийся Макар», вызвавшему резкое неприятие официозом всей позиции Платонова).

Повесть начинается с демонстративно заявленной, наглядной темы движения, разрыва героя с покоем, с домашним уютом, с темы натиска на его душу встречной жизни; с ударов ветра, бури. Он входит в мир, где «ветер, ветер на всем белом свете» и «на ногах не стоит человек» (А. Блок). Фома Пухов, еще неизвестный читателю, не просто идет в депо, на паровоз, чтобы чистить от снега пути для красных эшелонов, — он входит в пространство, в мирозданье, где «вьюга жутко развертывалась над самой головой Пухова», где «его встретил удар снега в лицо и шум бури». И это его радует: революция вошла в природу, живет в ней. В дальнейшем в повести не раз возникает — и совсем не в функции пассивного фона событий, живописного пейзажа — невероятно подвижный мир природы, стремительно движущихся людских масс.

«Метель выла ровно и упорно, запасшись огромным напряжением где-то в степях юго-востока».

«Холодная ночь наливалась бурей, и одинокие люди чувствовали тоску и ожесточение».

«Ночью, против окрепшего ветра , отряд шел в порт на посадку».

«Ветер твердел и громил огромное пространство, погасая где-то за сотни верст. Капли воды, выдернутые из моря , неслись в трясущемся воздухе и били в лицо, как камешки».

«Иногда мимо «Шани» (судно с морским десантом красных. — В. Ч. ) проносились целые водяные столбы, объятые вихрем норд-оста. Вслед за собой они обнажалиглубокие бездны , почти показывая дно моря ».

«Всю ночь шел поезд, — гремя, мучаясь и напуская кошмар в костяные головы забывшихся людей… Ветер шевелил железо на крыше вагона, и Пухов думал о тоскливой жизни этого ветра и жалел его».

Обратите внимание на то, что среди всех чувств Фомы Пухова преобладает одно: только бы не останавливалась буря, не исчезла величавость соприкосновения с людьми сердцем к сердцу, не наступил застой, «парад и порядок», царство прозаседавшихся! И лишь бы самого его, Пухова, не поместили, как героя гражданской войны Максима Пашинцева в «Чевенгуре», в своеобразный аквариум, «ревзаповедник»!

Сам Платонов к 1927—1928 годам ощущал себя, былого романтика революции (см. его сборник стихов 1922 года «Голубая глубина»), страшно обиженным, оскорбленным эпохой бюрократизации, эрой «чернильной тьмы», царства конторок и заседаний. Он, как Фома Пухов, спрашивал себя: неужели правы те бюрократы из его сатирической повести «Город Градов» (1926), которые «философски» отрицают саму идею движения, обновления, идею пути, говоря: «то, что течет, потечет-потечет и — остановится»? В «Сокровенном человеке» многие современники Пухова — и Шариков, и Зворычный — уже «остановились», уселись в бюрократические кресла, уверовали с выгодой для себя в «Собор Революции», т. е. в догмы новой библии.

Характер Пухова, скитальца, праведника, носителя идеи свободы, «нечаянности» (т. е. естественности, непредписанности помыслов и поступков, природности человека), сложно развертывается именно в его перемещениях, встречах с людьми. Он не боится опасностей, неудобств, он всегда колюч, неуступчив, насмешлив, неосторожен. Едва кончилась опасная поездка со снегоочистителем, как Пухов сразу предлагает своему новому другу Петру Зворычному: «Тронемся, Петр!.. Едем, Петруш!.. Революция-то пройдет, а нам ничего не останется!» Ему нужны горячие точки революции, без опеки бюрократов. В дальнейшем беспокойный Пухов, Фома неверующий, озорник, человек игрового поведения, попадает в Новороссийск, участвует (как механик на десантном судне «Шаня») в освобождении Крыма от Врангеля, перемещается в Баку (на пустой нефтяной цистерне), где встречается с прелюбопытным персонажем — матросом Шариковым.

Этот герой уже не хочет возвращаться к своей предреволюционной рабочей профессии. И на предложение Пухова «бери молоток и латай корабли лично», он, «ставший писцом…» будучи фактически неграмотным, гордо заявляет: «Чудак ты, я ж всеобщий руководитель Каспийского моря!»

Встреча с Шариковым не остановила Пухова на месте, не «пришила к делу», хотя Шариков предложил ему… начальствовать: «стать командиром нефтяной флотилии». «Как сквозь дым, пробивался Пухов в потоке несчастных людей на Царицын. С ним всегда так бывало — почти бессознательно он гнался за жизнью по всяким ущельям земли, иногда в забвеньи самого себя», — пишет Платонов, воспроизводя смуту дорожных встреч, бесед Пухова, наконец, прибытия его в родной Похаринск (безусловно, родной Платонову Воронеж). И наконец, участие его в сражении с неким белым генералом Любославским («у него конницы — тьма»).

Искать в маршрутах скитальчества, странничества Пухова (хотя и крайне деятельного, активного, полного опасностей) какого-то соответствия конкретно-историческим ситуациям, искать последовательности событий гражданской войны, конечно, не следует. Все пространство, в котором движется Пухов, во многом условное, как и время 1919—1920 гг. Иные из современников и очевидцев реальных событий тех лет, вроде друга и покровителя Платонова, редактора «Воронежской коммуны» Г. З. Литвина-Молотова, даже упрекали писателя в «отступлениях от правды истории»: Врангель был изгнан в 1920 году, тогда какой же белый генерал мог после этого осадить Похаринск (Воронеж)? Ведь рейд корпусов белых деникинских генералов Шкуро и Мамонтова (у них действительно конницы была тьма), взявших Воронеж, случился в 1919 году!

«Что радовало Пухова в революции и что безмерно огорчало, усиливало поток иронических суждений?» — обратится учитель с вопросом к классу.

Когда-то в молодости Андрей Платонов, выходец из многодетной семьи железнодорожного мастера в Ямской слободе, признался: «Слова о паровозе-революции превратили для меня паровоз в ощущение революции». При всех своих сомнениях Фома Пухов, хотя это отнюдь не героический характер и не холодный мудрец, не условный пересмешник, еще сохранил эту же юношескую черту, романтизм жизнеощущений самого автора. Платонов вложил в жизнеощущения Пухова многое от своего восприятия революции как грандиознейшего события XX века, изменившего всю историю, окончившего былую, «испорченную», обидную для человека историю (вернее, предысторию). «Время кругом стояло как светопреставление», «глубокие времена дышали над этими горами» — подобных оценок времени, всех событий, изменивших историю, судьбу былого маленького человека, очень много в повести. Из ранней лирики Платонова, из книги «Голубая глубина», перешел в повесть важнейший мотив о вечной тайне, сокровенности (свободе) человеческой души:

В повести такими «неосвещенными», т. е. не нуждающимися в дарованном, предписанном, данном извне «свете» (директивы, приказы, агитки), являются молодые красноармейцы на пароходе «Шаня»:

«Они еще не знали ценности жизни, и потому им была неизвестна трусость — жалость потерять свое тело… Они были неизвестны самим себе. Поэтому красноармейцы не имели в душе цепей, приковавших их к собственной личности. Поэтому они жили полной жизнью с природой и с историей, — и история бежала в те годы, как паровоз, таща за собой на подъем всемирный груз нищеты, отчаяния и смиренной косности».

«Что же огорчает Пухова в событиях, в самой атмосфере времени?» — спросит педагог у ребят.

Он, как и сам автор, увидел в эпохе торжества бюрократических сил, номенклатуры, корпуса всесильных чиновников, признаки явного торможения, остывания, даже «оказенивания», окаменения всего — душ, деяний, общего воодушевления, истребления или опошления великой мечты. Инженер, отправляющий Пухова в рейс, — это уже сплошной испуг: «его два раза ставили к стенке, он быстро поседел и всему подчинился — без жалобы и без упрека. Но зато навсегда замолчал и говорил только распоряжения».

В Новороссийске, как заметил Пухов, уже шли аресты и разгром «зажиточных людей», а его новый друг матрос Шариков, уже известный самому себе, осознавший свое право на пролетарские льготы, выгоды «восходящего класса», пробует повернуть и Пухова на тропу карьеризма. Если ты рабочий, то… «— тогда почему же ты не в авангарде революции?»

«Два Шарикова: как вы думаете, в чем их сходство и отличие?» — задаст учитель вопрос классу.

К счастью для Платонова, не было замечено, что в «Сокровенном человеке» уже явился… свой платоновский Шариков (после, но независимо от булгаковской гротесковой повести «Собачье сердце», 1925). Этот вчерашний матрос, тоже второе «Я» Платонова, еще не рождает так называемого «страхо-смеха» (смеха после запретного анекдота, страшноватой аллегории, насмешки над официозным текстом и т. п.). Шариков уже не прочь нарастить ревбиографию, он не хочет остаться в тех сопливых, без которых и с Врангелем обойдутся, он не входит, а влазит… во власть!

В итоге он — и не надо никакой фантастической операции с милой собачкой Шариком! — уже с видимым наслаждением выводит свою фамилию на бумагах, ордерах на пакет муки, кусок мануфактуры, груду дров и даже, как марионетка, усердствует: «так знаменито и фигурно расписаться, чтобы потом читатель его фамилии сказал: товарищ Шариков — это интеллигентный человек!».

Возникает не праздный вопрос: в чем отличие платоновского Шарикова и его «шариковщины» от соответствующего героя в повести М. Булгакова «Собачье сердце» (1925)? По существу в литературе 20-х годов возникли два Шарикова. Платонову не надо было искать услуг профессора Преображенского и его ассистента Борменталя (герои «Собачьего сердца») для создания феномена Шарикова — самодовольного, еще простоватого демагога, носителя примитивного пролетарского чванства. Не нужен был «материал» в виде беззлобного бездомного пса Шарика. Шариков Платонова не чрезвычайное, не умозрительное и исключительное (как у Булгакова) явление: он и проще, привычнее, будничнее, автобиографичное, и тем, вероятно, страшнее. И больнее для Платонова: он вырастает в «Чевенгуре» в Копенкина, а в «Котловане» — в Жачева. Его растит не лаборатория, а время. Он готовит десант в Крым и пробует как-то учить бойцов. Вначале он просто «радостно метался по судну и каждому что-нибудь говорил». Любопытно, что он уже не говорил, а непрерывно агитировал, не замечая скудости своих лекций.

Платоновский Шариков, научившись ворочать «большие бумаги на дорогом столе», став «всеобщим руководителем Каспийского моря», очень скоро научится «бузовать», шуровать в любой сфере.

Финал «Сокровенного человека» в целом еще оптимистичен: позади для Пухова остаются и эпизоды умираний — помощника машиниста, рабочего Афонина, и призраки «шариковщины», и угрозы в свой адрес… Он «снова увидел роскошь жизни и неистовство смелой природы», «нечаянное в душе возвратилось к нему». Однако эти эпизоды примирения, своего рода гармонии между героем-искателем и героем-философом (первые названия повести «Страна философов»), весьма хрупки, недолговечны. Уже через год очередной пересмешник, только более отчаявшийся, «усомнившийся Макар», придя в Москву, верховный, управляющий город, будет взывать: «Нам сила не дорога — мы и то мелочи дома поставим — нам душа дорога… Даешь душу, раз ты изобретатель». Это, пожалуй, главная, доминирующая нота во всем оркестре Платонова: «Все возможно — и удается все, но главное — сеять душу в людях». Фома Пухов — первый из вестников этой платоновской мечты-боли.

Вопросы и темы для повторения

1. Как понимал Платонов смысл слова «сокровенный»?
2. Почему Платонов избрал сюжет скитальчества, странничества для раскрытия характера?
3. В чем состоял автобиографизм образа Пухова? Не был ли и сам Платонов таким же скитальцем, полным ностальгии по революции?
4. В чем отличие Шарикова от одноименного персонажа из «Собачьего сердца» М. А. Булгакова? Кто из писателей стоял ближе к своему герою?
5. Можно ли сказать, что Пухов отчасти конкретно исторический характер, а отчасти «плавающая точка зрения» (Е. Толстая-Сегал) самого Платонова на революцию, ее взлеты и спад?

Рекомендуемая литература

Андрей Платонов : Воспоминания современников. Материалы биографии / Сост. Н. Корниенко, Е. Шубина. — М., 1994.
Васильев В. В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. — М., 1990.
Корниенко Н. В. История текста и биографии А. П. Платонова (1926—1946). — М., 1993.