Вы смеетесь надо мной. Последние новости

О.В. Ланская (Липецк)

Москва 1812 года в романе Л.Н.Толстого «Война и мир»

Языковое воплощение пространства

Ключевые слова: синонимы, антонимы, топонимы, синтагма, сема, лексико-семантические, лексико-тематические группы.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля;

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

Не праздник, не приемный дар,

Она готовила пожар

Нетерпеливому герою.

(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин», глава седьмая, строфа XXXVIP)

Пространство Москвы в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» соотносится с понятиями «война» и «мир». Вследствие этого трактуется оно по-разному. Особое восприятие пространства определяется принципом многомерного видения, когда одно и то же явление, предмет видят разные герои произведения (Пьер Безухов, Наташа Ростова, камердинер старого графа и другие). В основе данной многомерности лежит авторское видение. В главах, посвященных изображению Москвы в 1812 году, Л.Н. Толстой создает эпическую картину, что находит отражение, в частности, в использовании в качестве однородных членов предложения большого количества топонимов, представляющих пространство и его составляющие в разных точках города одновременно. Принцип «изображение одновременного совершения событий» предполагает разные подходы к описанию пространства, по-особому характеризует повествователя, который представлен в тексте как историк, человек государственного мышления, философ, а также как человек частный, включенный в поток истории.

В «Войне и мире» описание Москвы начинается с 1805 года. Первоначально автор показывает дом Ростовых на Поварской улице, а также дом Кирилла Владимировича Безухова. Сообщается, что в день именин хозяйки и ее дочери много поздравителей съезжалось «к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской»1. В то же время у дома графа Безухова, когда стало известно, что «надежды к выздоровлению нет», появились гробовщики («за воротами толпились, скрываясь от подъезжающих экипажей, гробовщики»). Номинации гробовщики и поздравители свидетельствуют о том, что образ Москвы в первом томе романа восходит к оппозиции «жизнь — смерть», связан с жизнью человека от его рождения до смерти.

Если в начале романа (т. 1, ч. 1) упоминается название только одной улицы — Поварской, то в третьем томе представлено документально точное описание города с использованием большого количества топонимов, что свидетельствует о важности того события, которое должно было совершиться, — оставления армией и жителями древней столицы России во время Отечественной войны 1812 года.

Описывая Москву в трагический момент русской истории, автор использует такие лексико-тематические группы, как:

1) «улицы»: Поварская, Мясницкая, Садовая, Мещанская, Маросейка, Лубянка, Покровка, Воздвиженка, Знаменка, Никольская, Тверская, Моховая, Варварка, Арбат: «В эту ночь еще одного раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым» (6, 320); «М-me Schoss, ходившая к своей дочери, еще более увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе» (6, 318); «по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы» (6, 331); «кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи» (6, 331-332); «Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи еще размещались по Воздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской» (6, 367); «В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни» (6, 347);

2) «мосты» и «ворота»: Каменный мост, Москворецкий мост, Яузский мост; Боровиковские ворота, Боровицкие ворота, Кутафья, Кутафъев-ские ворота, Троицкие ворота: «Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском» (6, 343); «У Яузского моста все еще теснилось войско» (6, 364); «Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафъевским воротам» (6, 366); «<...> огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому-то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое» (6, 343);

3) «заставы»: Дорогомиловская, Тверская, Калужская, Трехгорная, Рогожская: «Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы» (6, 312); «Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы» (6, 340); «И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» (6, 347); «Извозчик рассказал ему (Пьеру. — О.Л.), что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгор-ную заставу, и что там будет большое сражение» (6, 334).

В тексте сему «место» имеют также такие топонимы, как: Патриаршие пруды, Поклонная гора, Кудрино, Пресня, Подновинский, Арбат: «Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал» (6, 334); «В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых» (6, 331); «Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился» (6, 365).

Данные топонимы по своему происхождению связаны также со следующими семами:

1) «место» и «профессия». Так, Поварская получила свое название в XVII веке «по находившейся здесь в XVI-XVII вв. слободе царских поваров»2; Мясницкая — «по расположению в слободе мясников»3; Рогожская застава Камер-Коллежского вала — «по находившейся здесь в XVI веке Рогожской ямской слободе, население которой обслуживало перевозки по дороге, ведущей в с. Рогожь» (6, 442); Каретный ряд назывался так потому, что «здесь, начиная с XVII в., жили и торговали своей продукцией мастера, изготовлявшие телеги, кареты, вообще всяческие повозки»4;

3) «место» и «святые заступники»: Знаменка получила свое наименование в XVII веке «по стоявшей на ней Церкви Знамения Богородицы»6; Никитская — по церкви Никиты, а позднее — по Никитскому женскому монастырю7, так же как и Никольская улица и Петровка8; Варварка первоначально известна как Всехсвятская (по церкви Всех Святых на Кулиш-ках), затем на этой улице была построена церковь Святой Варвары Великомученицы9;

4) «место» и «владелец земли»: Патриарший пруд получил название по прудам, которые в XVII веке находились в усадьбе патриарха на Козьем болоте10; Дорогомиловская застава — по названию села, принадлежавшему боярину Ивану Дорогомилову11;

5) «место» и «дорога, ведущая в другой город», «направление»: Тверская улица «возникла как дорога в Тверь, главный город сильного Тверского княжества»12; Калужская застава связана с дорогой, ведущей из Москвы на Калугу13;

6) «место» и «природа»: слово Москва восходит к значениям «топь, грязь», «извилистая (река)» или «топкая, болотистая, мелкая (река)»14; слово Кремль образовалось от прилагательного кремлевый (от кремь «крепкий и крупный строевой лес» или от кремелъ, кремль «дерево с твердой смолистой древесиной»15; Пресня предположительно имеет значение «пресная вода»16; Садовые улицы получили название «от располагавшихся вдоль них палисадников или садов»17;

7) «место» и «национальность» — «название отражает национальную принадлежность жителей»18: Маросейка, Малороссейка.

В тексте употребляются также топонимы с разными версиями происхождения. Так, по одной версии, слово Арбат образовалось «от слова арба (повозка), так как рядом с обозначенным местом располагался царский колымажный двор»; по другой — от арабского rabad — «предместье, пригород»19. Существует еще одно предположение: слово Арбат восходит к арабскому слову рабат (рибат) — «караван-сарай», «странноприимный дом», то есть дом, принимающий странников»20. Можно предположить, что значение топонима Арбат синкретично и имеет семы «место», «средство передвижения» и «дом».

Разные толкования используются при объяснении значения топонима Кудрине. По одной версии, данная лексическая единица восходит к литовскому kudra — «лес на болоте»; по другой — оно произошло от личного имени Кудра, Кудря, фамилии Кудрин21. Слово Яуза — «сопоставляют с латышским аузес и аузайс, аузайне в значении "стебель овса, ость, солома"»22. По М. Фасмеру, «вероятно, сложение с приставкой ja- от voz- (см. узел, вязать), то есть «связывающая река»23.

Предполагают, что название Лубянка связано с переселением в XV веке из Новгорода в Москву ремесленников, «лубяных дел мастеров», изготавливавших различную посуду для хранения продуктов, коробы, кошели и др. (луб — кора липы, березы, лыко)24. Считают также, что данное название (от Лубяница) было принесено знатными родами из Новгорода и что «когда-то на площади торговцы ово

щами и фруктами располагались в лубяных шалашах»25.

Многие названия улиц имеют семы «деревня» и «слобода», так как получили свое имя от населенных пунктов, которые находились рядом с Москвой, то есть «близлежащие слободы и деревни, сливаясь с городами, давали названия вновь получившимся улицам»26, например: Поварская, Мещанская, Мясницкая и другие. Из этого следует, что топонимы с семой «Москва» фиксируют события, связанные с историей государства Российского, его социальной, общественно-политической деятельностью, духовной жизнью; свидетельствуют о том, что древняя столица возводилась в непростых условиях: глухие леса, реки, болота, набеги иноземных захватчиков, — строили ее мастеровые люди, охраняли — служивые.

Использованы топонимы и при описании Москвы 7-го октября, когда французы покидали город (т. 4, ч. 2, гл. 13-14). Это Замоскворечье, Замоскворецкие улицы, Зубово, Кремль, Хамовники, Большая Ордынка, Каменный мост, Крымский брод, Калужская дорога, Калужская улица, Замоскворецкие улицы: «—Ай, ай, ай, что наделали! — слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. — И Замоскворечье-то, и Зубово, и в Кремле-то, смотрите, половины нет... Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть» (7, 110); «По переулкам Хамовников пленные шли одни со своим конвоем» (7, 111); «Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки» (7,111); «<...> дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке» (7, 112).

В тексте после описания пожара топонимы Замоскворечье, Зубово обозначают кварталы города, которые уже не существуют.

Само слово Москва в связи с описанием событий Отечественной войны 1812 года приобретает в тексте следующие синонимы: cette ville asiatique (это азиатский город), cette fameuse ville (этот знаменитый город) («Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila done enfin, cette fameuse ville» («Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город\») (6, 337); столица («Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей») (6, 337); Moscou; странный, красивый, величественный город («Странный, красивый, величественный город^.») (6, 338); древняя столица des Czars: «Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars» (царей) (6, 338). Цель их употребления — отразить точку зрения завоевателя на Москву. При этом автор использует прием отстранения (от слова отстраниться), который зафиксирован, в первую очередь, в указательных местоимениях это и cette, определениях странный, азиатский (с семами «чужой», «непонятный», «отсутствие цивилизации»), величественный, знаменитый, богатый, громадный (с семами «прославленный город», «размеры», «богатство»). Это свидетельствует о том, что для Наполеона Москва — это чужой город; завоевание которого поможет ему удовлетворить собственные амбиции и утвердиться в собственном величии. Для народа России Москва — мать русских городов, матушка, хлебосольная, белокаменная, златоглавая, святая, священная. В связи с этим в произведении использованы текстовые синонимы топонима Москва, которые выражают особое отношение к древней столице России. Это первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим (7, 10), матушка, священная древняя столица, русское гнездо (7, 42). При анализе указанных выше номинаций важно учитывать особенности сюжета. Так, когда люди, остановившиеся на ночлег в Больших Мытищах, увидели пожар, то они не сразу поняли, что горит Москва (т. 3, ч. 3, гл. XXX). Отсюда в тексте использование номинаций с семами «место», «направление», «населенный пункт»: «<...> Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли»; « — Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне»; «<...> это не Мытищи, это далее» (6, 390). Когда же стали понимать, что горит Москва, то долго молчали. В синтагмах никто не ответил, молча, смотрели, ничего не отвечал, долго опять молчали, молчавшего до сих пор (6, 391) с семами «молчание», «потрясение», «сильное переживание», «невозможность поверить в происходящее», а также в повторяющемся местоимении все с семой «единение», обращении братцы отражены чувства простых людей. В этот момент Данило Терентьич, графский камердинер, и называет Москву матушкой и белокаменной: «— Москва и есть, братцы, — сказал он, — она матушка белока...» (6, 391). Этот старый человек не мог больше говорить: «Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера» (6, 391).

Священной древней столицей России Москву называет Бенигсен во время совета в Филях. Вслед за ним так же называет Москву и Кутузов, но одно и то же наименование имеет для героев разное значение, так как употреблено с разными целями. В вопросительном предложении «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защитить ее?» (6, 286) (Бенигсен) данная синтагма приобретает семы «окончательное решение», «сражение», «невозможность отступления», «гибель армии», «поражение», «официальная точка зрения». В восклицательном предложении «Священную древнюю столицу (курсив Л.Н. Толстого. — О.Л.)!» (6, 286) утрачивается на функциональном уровне значение определений священная и древняя, что подчеркивается синтагмой указывая на фальшивую ноту этих слов (6, 286). В данном эпизоде топоним Москва приобретает семы «часть России», «составляющая отечества»: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения?» (6,286); «Но я (Кутузов. — О.Л.) (он остановился) властью, врученный мне моим государем и отечеством, я — приказываю отступление» (6, 286).

Авторский синоним, в котором выражено отношение народа к столице России, — это русское гнездо: «Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено» (7, 42). Данная синтагма имеет семы «дом», «отечество», «Россия», «национальная принадлежность». Москва в произведении Л.Н.Толстого приобретает также «почти видимые черты того Нового Иерусалима, Дома Пресвятой Богородицы, о которой молятся русские люди»27. Одновременно автор рисует Москву как загадочное пространство, полностью изменяющее свой облик, что находит отражение в сравнениях точно нальется вода на сухую землю и как голодное стадо идет в куче по голому полю, в глаголе всасывала в значении «впивать, втягивать в себя, вбирать»28, а также в глаголе расплывались (войска), в синтагме сделалась грязь, сделались пожары и мародерство: «И Москва все дальше и дальше всасывала их (французов. — О.Л.). Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство» (6, 369).

При описании Москвы автор, используя ряд синтагм с семами «живое существо», «особое существо», «женщина», употребляет олицетворение: «Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца»; «Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределенным, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого, Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого и красивого тела»; «"Une ville оссирёе par I"ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur", — думал он <...>. И с этой точки зрения он (Наполеон. — О.Л.) смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу» (6, 337).

Использует автор и определения, которые отражают точку зрения Наполеона: громадная богатая столица, деревянный город (6, 290). То есть если для русских Москва — это олицетворение государства, земля отцов и дедов, родной дом, пространство одухотворенное, сакральное, то для Наполеона Москва — нечто телесное, пространство, которым можно обладать и чувствовать при этом свое величие.

Сцена на Поклонной горе «приобретает особый смысл напряженного духовного противостояния, где с одной стороны была вся Россия, воплощенная в ее главной святыне <... > — а с другой несметная сила, собранная "маленьким капралом"»29.

В Москве 1812 года по-разному высвечиваются характеры героев. При этом пространство города индивидуализируется, что зафиксировано в противопоставлениях «Ростовы — Берг, Вера», «Ростовы — Лопухины», «Наташа — Соня». Для одних Москва — это место купли-продажи (управляющий — Берг), мародерства (солдаты в московских лавках); для других — попытка спасти свое имущество (графиня, граф, Наташа) и одновременно отказ от этого имущества, выбор в пользу нравственных ценностей (Наташа, граф, графиня). Так, вначале графиня говорит своему мужу: «Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей» (6, 323). Потом она же говорит: «Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому-нибудь!» (6,327). Иная позиция у Берга. Его совершенно не волнует судьба раненых, а также отступление армии из Москвы. Для него это повод приобрести вещи. Существительное шифонъерочка с уменьшительно-ласкательным суффиксом и деепричастие смеясь характеризуют Берга как человека эгоистичного, для которого главное в жизни — приобретательство, личное благополучие:

«— Еду я сейчас мимо Юсупова дома, — смеясь, сказал Берг. — Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что-нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. <...> (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! Выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе.

Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и...» (6, 325). Ответ графа, который славился своим добродушием, тоже очень ярко его характеризует. Фразеологический оборот убирайтесь к черту, повторение просторечного слова к черту в значении «пожелание уйти прочь тому, кто надоел, от кого хотят избавиться»30 в восклицательном предложении, глагол закричал фиксируют сильнейшие переживания Ростова. «— Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. — закричал старый граф. — Голова идет кругом» (6, 326).

Синтагма старалась захватить с собой как можно больше (имеются в виду вещи), глаголы с семами «действие», «стремление услужить», «аккуратность» очень точно характеризуют поведение Сони во время подготовки к отъезду: «Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше» (6, 328).

Сам дом в пространстве войны изменяется, утрачивает свои функции. Это уже не дом одной семьи и близких к этой семье людей, не закрытое пространство, а пространство открытое. Дом во время всенародной трагедии утрачивает свою сословную принадлежность и становится домом для раненых защитников отечества.

Затем, когда французы оказываются в городе, дом вообще утрачивает свое предназначение, больше напоминает военный лагерь, что отражено в номинациях с семами «одежда», «обувь», «действие», а также «место», «пространство», «хозяйство»: «В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей» (6, 368). При этом нарушаются все традиции: по дому ходят в верхней одежде и обуви, еду готовят не в печке, а раскладывают огни. Глагол раскладывали через глагол разложить сочетается с существительным костер: Разложить — значит, «сложив горючий материал, зажечь, заставить разгореться»31. Нарушена при этом функция окна: смотрят не из окна на улицу, а в окна. В комнатах не живут, а прохаживаются.

Трагическое восприятие происходящего усиливается за счет изменения характера пространства, что зафиксировано в отрицании, распространяющемся на ряд однородных членов — топонимов, восходящих к оппозициям: «город (Воздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота) — поле»; «город — лагерь», «дом — квартира», «хозяева — французы», «хозяева — чужие люди», «война — мир», а также в определении «новая местность»: «это место не было Воздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно кровопролитного сражения» (6, 366); «Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе» (6, 367).

Слово люди приобретает семы «отсутствие хозяев», «посторонние», «чужие», «отсутствие семьи», «отсутствие индивидуального начала». Использование однородных членов предложения пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали, с одной стороны, детализируют действия, производимые французскими солдатами, с другой — указывают на то, что для этих людей нет разницы между телесным и духовным. Понятия «месить», «варить», «пугать» и «ласкать» на уровне синтаксиса становятся синонимичными.

Пространство города изменяет армию Наполеона. Характеризуя неприятеля в момент вступления в Москву и в период нахождения в ней, автор использует текстовые антоцимы: «Хотя и оборванные, голодные, измученные уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожилось войско и образовались не жители и не солдаты, а что-то среднее, называемое мародерами» (6, 367).

Трагический образ древней столицы создается с помощью слов с корнями гор- (сгоревшую Москву, сгорело, несгоревших кварталов),-зар-, -жиг-, -жог- («поджоги нельзя было принять за причину»; «поджигать никому не было никакой причины» (6, 370); «Зарево расходилось» (6, 391). Само пространство воспринимается как деформированное, лишенное однородности, что зафиксировано в глаголах и деепричастиях с семами «действие», «сомнение», «спор»: «Чиновник, в валенных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та и эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы» (7, 110).

Закончился 2012 год, год 200-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года. На нашем сайте в этом году мы неоднократно публиковали материалы, о тех легендарных исторических событиях, о героях Отечественной войны и Бородинской битвы под Москвой, о памяти и памятниках им в Москве.

Однако разговор о памяти 1812 года был бы не полным, если бы мы не уделили внимание одному из главных памятников Отечественной войны - знаменитому роману-эпопее "Война и мир" Льва Николаевича Толстого.

В данной статье мы перечислим цитаты из романа, упоминания Москвы, московских мест в описаниях событий романа: довоенной эпохи, войны, оккупации и пожара. И, как обычно, сделаем это со ссылками на современные объекты Москвы (улицы, храмы, памятники, монастыри), размещенные в каталоге нашего сайта сайт (онлайн путеводитель по Москве). И не только отдельные объекты заинтересуют нас в толстовских строках. Сама Москва - как цельная сущность, как древний город, как символ России, ее дух, ее пострадавшая, но неразрушенная ценность - является одним из главных героев романа. Ключевые события книги во многом связаны именно с Москвой - Бородино, оккупация, пожар Москвы и мирная жизнь в городе героев книги.

Интересен предложенный автором контраст императорского Петербурга того времени и старой столицы - Москвы, который дополнительно резко усилен Толстым. Этот контраст ярко подчеркнут как в описании довоенного времени, так и в отражении военных действий. Этот контраст доведен до максимума в кульминации повествования. Даже во время Бородинской битвы и пожара Москвы в Петербурге не утихает обычная жизнь балов, салонов, светских сплетен. Но не совсем правильно понимать это как противопоставление именно городов, скорее - противопоставление ценностей двора и столицы и духа более простого, более народного и более древнего города без двора и без столицы. Между прочим, сейчас это сравнение может сработать ровно наоборот (но в статье речь не об этом).

Первое упоминание о Москве в романе связано с появлением Пьера в петербургском светском салоне и информацией о его умирающем отце:

Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: "Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на все согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога".

В Москву возвращается Анна Михайловна после петербургского вечера, одновременно представляя вниманию читателя семью Ростовых, живущую как раз в Москве:

Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька…»

Появление Ростовых сопровождается и появлением одного из основных московских мест романа - дома Ростовых на Поварской улице:

У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.

По основной версии домом Ростовых в Москве принято считать дом Соллогуба (он же - дом князей Долгоруких на Поварской), на доме даже была установлена соответствующая табличка.

Хотя существовали и существуют и другие версии прообраза дома , ибо сам автор при жизни уклонялся от ответа на этот вопрос.

Есть даже версия о том, что дом Пьера - усадьба Талызина , на Воздвиженке, где сейчас располагается архитектурный музей Щусева на Воздвиженке (в этом случае они оказались бы с Болконским совсем близкими соседями, о чем в романе, совсем не говорится, но о доме Болконских мы еще поговорим).

В доме Пьера, обобщая тему московского общества, Борис не очень уж почтительно отзывается о Москве:

Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой,- сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. - Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, - продолжал он. …Москве больше делать нечего, как сплетничать, - продолжал он.

Интересна фраза доктора о Москве:

…прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.

О Москве вспоминают солдаты Багратиона заграницей, оригинально сравнивая горящие огни войска с огнями Москвы:

- Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, - одно слово!

Яркая картина семейной сцены - встреча Николая - предваряется описанием его подъезда к дому в Москве.

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение. "Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!" думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву. - Денисов, приехали! Спит! - говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался. - Вот он угол-перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну! - К какому дому-то? - спросил ямщик. - Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, - говорил Ростов, - ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.

…и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.

Упоминание по московские бульвары - в описании знакомств и развлечений Николая Ростова в Москве:

У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.

Английский клуб - еще один московский объект:

В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.

Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира.

Клуб располагался в здании на Страстном бульваре, усадьба князей Гагариных , Страстной бул., 15/29. В этом доме действительно с 1802 года был Английский клуб. Именно здесь организует встречу Багратиона старый граф Ростов, здесь ссорится Пьер с Долоховым.

Надо уточнить, что с названием «Английский клуб» связаны и другие объекты, в частности - дом на Тверской улице (где собрания клуба происходят с 1831 г.).

Однако эти подробности не дают полного понимания о точном маршруте похитителей. Очевидно, что они подъехали из центра города. От Арбатской площади господа дали крюк до Садового, а потом вернулись по Арбату и по переулкам подъезжали к дому Марьи Дмитриевны.

Случайная встреча Курагина с Пьером на Тверском бульваре:

На Тверском бульваре кто-то окликнул его. - Пьер! Давно приехал? - прокричал ему знакомый голос.

Москва для великого Наполеона - стала роковым символом. Он это, несомненно, предвидел, уделяя внимание символичности русской древней столицы, еще задолго до Бородина. В частности при начале войны, у перехода через Неман:

Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, - Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман. [(сноска5)] Москва, священный город.

Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d"Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. [(сноска 16)] Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!

Москва в разговоре Наполеона с русским посланником:

Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью. - Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? 28 Сколько церквей в Moscou? - спрашивал он. И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал: - К чему такая бездна церквей? - Русские очень набожны, - отвечал Балашев. - Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, - сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения. Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора. - У каждой страны свои нравы, - сказал он. - Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, - сказал Наполеон. - Прошу извинения у вашего величества, - сказал Балашев, - кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей. Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно. По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. "Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна", - говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: "Poltawa", как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях. [(сноска29)] как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву.

Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи.

Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь-пушке.

Во время службы в Успенском соборе - соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками - толпа пораспространилась;

…сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.

Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной- смотреть, как стреляют.

Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего-то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу - к обеду государя, и камер-лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах

Выход царя на балкон дворца и сцена с подбором бисквитов императора народом также описаны возле дворца в Кремле. По всей вероятности речь идет не о Большом Кремлевском дворце , который построен позднее. Очевидно, что это и не Грановитая палата , у здания которой нет балконов, а об выходе на резное крыльцо как раз не говорилось. Если речь не идет о каком-то из несохранившихся строений, то можно предположить, что это - Теремной дворец (здесь, кстати, есть традиция обращения к народу сверху). Или дворец Сената .

Описывается в романе и знаменитое собрание дворянства и купечества Москвы и обращение государя императора, сбор средств.

15-го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей. Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под пор

Общеизвестно высказывание Л.Н. Толстого о том, что в произведении «надо любить... главную, основную мысль». Писатель утверждал, что «...в «Войне и мире» больше всего он «любил мысль народную...».
Эта «народная мысль» глубже и ярче всего проявилась в изображении Отечественной войны 1812 года, сплотившей всю русскую нацию ради одной цели – спасти свою страну от французских захватчиков.
В названии романа слово «война» стоит на первом месте – тем самым Толстой подчеркивает, что победа в Отечественной войне 1812 года на многие десятилетия определила не только судьбу России, но и всей Европы. Возникал естественный вопрос: почему исход событий был именно таким?
События первого тома «Войны и мира» напрямую как будто не связаны с будущей Отечественной войной, но в событиях 1805-1807 годов Толстой выделяет два ключевых, на его взгляд, сражения. В битве при Шенграбене небольшой отряд Багратиона неожиданно одерживает победу над противником, намного превосходящим его. И наоборот, в Аустерлицком сражении огромная союзническая армия терпит сокрушительное поражение от значительно меньшей армии Наполеона.
Причину этих событий Толстой объясняет тем, что в солдата гонит в бой палка капрала, но на поле боя палка становится не страшна, а поведение солдата определяет что-то другое. Толстой называет это духом армии. Поражение в Шенграбенском сражении привело бы к гибели всей армии Кутузова, и солдаты знали это. Цель Аустерлицкого сражения была солдатам непонятна, и сложить голову за тысячу верст от дома никому не хотелось.
Таким образом, изображение войны 1805 - 1807 годов должно было подготовить читателя к мысли о том, что исход исторических событий зависит не от воли императоров или таланта полководцев, а от духа народа.
Отечественная война 1812 года носила всенародный характер. Во время войны произошло объединение нации - все были охвачены единым патриотическим чувством, достигшим своего высшего проявления в массовом героизме народа. Толстой неоднократно проводит мысль о том, что новые победы в Отечественной войне были одержаны тогда, когда «поднялась дубина народной войны». Именно в этом ключе изображает писатель и сдачу Смоленска, и многочисленные эпизоды Бородинского сражения, и действия партизан, и горящую Москву, и многое другое.
Оставление Москвы ее жителями - яркое проявление патриотизма русских людей, событие, по мнению Толстого, более важное, чем отступление русских войск от Москвы. Это акт гражданского самосознания москвичей: они идут на любые жертвы, не желая быть под властью Наполеона. Не только в Москве, но и во всех русских городах жители покидали их, поджигали их, уничтожали свое имущество. С этим явлением наполеоновская армия столкнулась лишь на территории России - в других странах жители завоеванных городов оставались под властью французов и даже оказывали завоевателям торжественный прием.
Толстой подчеркнул, что жители оставляли Москву стихийно. Их заставляло делать это чувство национальной гордости, а не патриотические «афишки» Растопчина. По-другому поступить они не могли, ведь «для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего».
Важнейшая особенность войны 1812 г. - партизанское движение, которое Толстой называет «дубиной народной войны»: «…дубина народной войны поднялась со всею своею грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие». Народ бил противника «так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку», уничтожая «Великую армию по частям».
Толстой пишет о существовании множества самых разных партизанских отрядов («партий), у которых была единственная цель - изгнание французов с русской земли. Эти партии были совершенно различны. Были такие, которые перенимали все приемы армии - с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни. Были казачьи, кавалерийские партии. Были партии мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи. Был партия под руководством одного дьячка, взявшая «в месяц несколько сот пленных». Наконец, была партия старостихи Василисы, побившая сотни французов.
Участники стихийной народной войны действовали интуитивно, не задумываясь об «общем ходе дел». Однако, подчеркивает Толстой, они поступали именно так, как требовала историческая необходимость. «И эти-то люди были самыми полезными деятелями того времени», - говорит писатель.
Истинная цель народной войны была не в том, чтобы полностью уничтожить французскую армию, «забрать в плен всех французов» или «поймать Наполеона с маршалами и армией». Цель беспощадной «дубины народной войны», гвоздившей французов, была простой и понятной каждому русскому патриоту - «очистить свою землю от нашествия».

Отстаньте от меня, пьяный человек! - пробормотал Ставрогин и ускорил шаг.

Ставрогин, вы красавец! - вскричал Пётр Степанович почти в упоении, - знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Ещё есть, есть! Вы должно быть страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну, а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдёт вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идёт в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…

Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошёл по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.

Помешанный! - прошептал Ставрогин.

Может и брежу, может и брежу! - подхватил тот скороговоркой, - но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалёву не выдумать первый шаг. Много Шигалёвых! Но один, один только человек в России изобрёл первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я. Что? вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.

Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза.

Слушайте, мы сначала пустим смуту, - торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. - Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный… Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмём? Я поехал - свирепствовал тезис Littr?, что преступление есть помешательство;{89} приезжаю - и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!» Но это лишь ягодки. Русский Бог уже спасовал пред «дешовкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению. Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они ещё попьянее стали! Ах как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идёт…

Жаль тоже, что мы поглупели, - пробормотал Ставрогин и двинулся прежнею дорогой.

Слушайте, я сам видел ребёнка шести лет, который вёл домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете я этому рад? Когда в наши руки попадёт, мы пожалуй и вылечим… если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним… Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь - вот чего надо! А тут ещё «свеженькой кровушки», чтоб попривык. Чего вы смеётесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и шигалёвщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха-ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.

Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас и слушаю с изумлением, - промолвил Николай Всеволодович, - вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический… честолюбец?

Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Не даром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх, кабы время! Одна беда - времени нет. Мы провозгласим разрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да ещё за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнётся смута! Раскачка такая пойдёт, какой ещё мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого?

Ивана-Царевича.

Ивана-Царевича; вас, вас!

Ставрогин подумал с минуту.

Самозванца? - вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступлённого. - Э! так вот наконец ваш план.

Мы скажем, что он «скрывается», - тихо, каким-то любовным шёпотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. - Знаете ли вы, что? значит это словцо: «он скрывается»? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше чем у скопцов.{90} Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное - новая сила идёт. А её-то и надо, по ней-то и плачут. Ну что? в социализме: старые силы разрушил, а новых не внёс. А тут сила, да ещё какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всё подымется!

Так это вы серьёзно на меня рассчитывали? - усмехнулся злобно Ставрогин.

Чего вы смеётесь, и так злобно? Не пугайте меня. Я теперь как ребёнок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, он скрывается. А знаете, что можно даже и показать, из ста тысяч одному, например. И пойдёт по всей земле: «видели, видели». И Ивана Филипповича бога-саваофа видели, как он в колеснице на небо вознёсся пред людьми, «собственными» глазами видели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы, «скрывающийся». Главное, легенду! Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несёт и «скрывается». А тут мы два-три соломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятёрки-то - газет не надо! Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: «новый правый закон идёт», и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!

Неистовство! - проговорил Ставрогин.

Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока ещё Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?

Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому и остановились у подъезда.

Слушайте, - наклонился к его уху Верховенский: - я вам без денег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной… без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?

«Что? он, вправду помешался?» улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились.

Ставрогин, наша Америка? - схватил в последний раз его за руку Верховенский.

Зачем? - серьёзно и строго проговорил Николай Всеволодович.

Охоты нет, так я и знал! - вскричал тот в порыве неистовой злобы. - Врёте вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит у вас волчий… Поймите же, что ваш счёт теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!..

Ставрогин, не отвечая, пошёл вверх по лестнице.

Ставрогин! - крикнул ему вслед Верховенский, - даю вам день… ну два… ну три; больше трёх не могу, а там - ваш ответ!

Глава девятая. Степана Трофимовича описали

Между тем произошло у нас приключение, меня удивившее, а Степана Трофимовича потрясшее. Утром в восемь часов прибежала от него ко мне Настасья, с известием, что барина «описали». Я сначала ничего не мог понять; добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а солдат завязал в узел и «отвёз в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешил к Степану Трофимовичу.

Я застал его в состоянии удивительном: расстроенного и в большом волнении, но в то же время с несомненно торжествующим видом. На столе, среди комнаты, кипел самовар и стоял налитый, но не тронутый и забытый стакан чаю. Степан Трофимович слонялся около стола и заходил во все углы комнаты, не давая себе отчёта в своих движениях. Он был в своей обыкновенной красной фуфайке, но, увидев меня, поспешил надеть свой жилет и сюртук, чего прежде никогда не делал, когда кто из близких заставал его в этой фуфайке. Он тотчас же и горячо схватил меня за руку.

Enfin un ami! (Он вздохнул полною грудью.) Cher, я к вам к одному послал, и никто ничего не знает. Надо велеть Настасье запереть двери и не впускать никого, кроме, разумеется, тех… Vous comprenez?

Он с беспокойством смотрел на меня, как бы ожидая ответа. Разумеется, я бросился расспрашивать, и кое-как из несвязной речи, с перерывами и ненужными вставками, узнал, что в семь часов утра к нему «вдруг» пришёл губернский чиновник…

Pardon, j’ai oubli? son nom. Il n’est pas du pays, но, кажется, его привёз Лембке, quelque chose de b?te et d’allemand dans la physionomie. Il s’appelle Rosenthal.

Не Блюм ли?

Блюм. Именно он так и назвался. Vous le connaissez? Quelque chose d’h?b?t? et de tr?s content dans la figure, pourtant tr?s s?v?re, roide et s?rieux. Фигура из полиции, из повинующихся, je m’y connais. Я спал ещё, и, вообразите, он попросил меня «взглянуть» на мои книги и рукописи, oui, je m’en souviens, il a employ? ce mot. Он меня не арестовал, а только книги… Il se tenait ? distance и когда начал мне объяснять о приходе, то имел вид, что я… enfin il avait l’air de croire que je tomberai sur lui imm?diatement et que je commencerai ? le battre comme pl?tre. Tous ces gens du bas ?tage sent comme ?’a, когда имеют дело с порядочным человеком. Само собою, я тотчас всё понял. Voil? vingt ans que je m’y pr?pare. Я ему отпер все ящики и передал все ключи; сам и подал, я ему всё подал. J’?tais digne et calme. Из книг он взял заграничные издания Герцена, переплетённый экземпляр «Колокола», четыре списка моей поэмы et, enfin, tout ?a. Затем бумаги и письма et quelques unes de mes ?bauches historiques, critiques et politiques. Всё это они понесли. Настасья говорит, что солдат в тачке свёз и фартуком накрыли; oui, c’est cela, фартуком…

Вот цитата:

Я так думаю, что когда смеется человек, то в большинстве случаев на него становится противно смотреть. Чаще всего в смехе людей обнаруживается нечто пошлое, нечто как бы унижающее смеющегося, хотя сам смеющийся почти всегда ничего не знает о впечатлении, которое производит. Точно так же не знает, как и вообще все не знают, каково у них лицо, когда они спят. У иного спящего лицо и во сне умное, а у другого, даже и умного, во сне лицо становится очень глупым и потому смешным. Я но знаю, отчего это происходит: я хочу только сказать, что смеющийся, как и спящий, большею частью ничего не знает про свое лицо. Чрезвычайное множество людей не умеют совсем смеяться. Впрочем, тут уметь нечего: это - дар, и его не выделаешь. Выделаешь разве лишь тем, что перевоспитаешь себя, разовьешь себя к лучшему и поборешь дурные инстинкты своего характера: тогда и смех такого человека, весьма вероятно, мог бы перемениться к лучшему. Смехом иной человек себя совсем выдает, и вы вдруг узнаете всю его подноготную. Даже бесспорно умный смех бывает иногда отвратителен. Смех требует прежде всего искренности, а где в людях искренность? Смех требует беззлобия, а люди всего чаще смеются злобно. Искренний и беззлобный смех - это веселость, а где в людях в наш век веселость, и умеют ли люди веселиться? (О веселости в наш век - это замечание Версилова, и я его запомнил.) Веселость человека - это самая выдающая человека черта, с ногами и руками. Иной характер долго не раскусите, а рассмеется человек как-нибудь очень искренно, и весь характер его вдруг окажется как на ладони. Только с самым высшим и с самым счастливым развитием человек умеет веселиться сообщительно, то есть неотразимо и добродушно. Я не про умственное его развитие говорю, а про характер, про целое человека. Итак: если захотите рассмотреть человека и узнать его душу, то вникайте не в то, как он молчит, или как он говорит, или как он плачет, или даже как он волнуется благороднейшими идеями, а высмотрите лучше его, когда он смеется. Хорошо смеется человек - значит хороший человек. Примечайте притом все оттенки: надо, например, чтобы смех человека ни в каком случае не показался вам глупым, как бы ни был он весел и простодушен. Чуть заметите малейшую черту глуповатости в смехе - значит несомненно тот человек ограничен умом, хотя бы только и делал, что сыпал идеями. Если и не глуп его смех, но сам человек, рассмеявшись, стал вдруг почему-то для вас смешным, хотя бы даже немного, - то знайте, что в человеке том нет настоящего собственного достоинства, по крайней мере вполне. Или, наконец, если смех этот хоть и сообщителен, а все-таки почему-то вам покажется пошловатым, то знайте, что и натура того человека пошловата, и все благородное и возвышенное, что вы заметили в нем прежде, - или с умыслом напускное, или бессознательно заимствованное, и что этот человек непременно впоследствии изменится к худшему, займется "полезным", а благородные идеи отбросит без сожаления, как заблуждения и увлечения молодости.

(Ф. Достоевский. Подросток. Часть 3)