Главная › Интеллектуальное › Зубы втиснула в губы. «Поэма Горы» и «Поэма Конца» Марины Цветаевой

Зубы втиснула в губы. «Поэма Горы» и «Поэма Конца» Марины Цветаевой

Цветаева Марина

Поэма конца

Марина Цветаева

Поэма конца (1924)

В небе, ржавее жести, Перст столба. Встал на назначенном месте, Как судьба.

Без четверти. Исправен? - Смерть не ждет. Преувеличенно низок Шляпы взлет.

В каждой реснице - вызов. Рот сведен. Преувеличенно низок Был поклон.

Небо дурных предвестий: Ржавь и жесть. Ждал на обычном месте. Время: шесть.

Сей поцелуй без звука: Губ столбняк. Так государыням руку, Мертвым - так...

Мчащийся простолюдин Локтем - в бок. Преувеличенно нуден Взвыл гудок.

Взвыл, как собака взвизгнул, Длился, злясь. (Преувеличенность жизни В смертный час.)

То, что вчера - по пояс, Вдруг - до звезд. (Преувеличенно, то есть: Во весь - рост.)

Мысленно: милый, милый. - Час? Седьмой. В кинематограф, или? Взрыв: "домой!"

Братство таборное, Вот куда вело! Громом на голову, Саблей наголо!

Всеми ужасами Слов, которых ждем, Домом рушащимся Слово: дом.

Заблудшего баловня Вопль: домой1 Дитя годовалое: "Дай" и "мой"!

Мой брат по беспутству, Мой зноб и зной, Так из дому рвутся, Как ты - домой!

Конем, рванувшим коновязь Ввысь - и веревка в прах. - Но никакого дома ведь! - Есть, в десяти шагах:

Дом на горе. - Не выше ли? - Дом на верху горы. Окно под самой крышею. - "Не от одной зари

Горящее?" - Так сызнова Жизнь? - простота поэм! Дом, это значит: из дому В ночь. (О, кому повем

Печаль мою, беду мою, Жуть, зеленее льда?..) - Вы слишком много думали. Задумчивое: - Да.

И - набережная. Воды Держусь, как толщи плотной. Семирамидины сады Висячие - так вот вы!

Воды - стальная полоса Мертвецкого оттенка Держусь, как нотного листа Певица, края стенки

Слепец... Обратно не отдашь? Нет? Наклонюсь - услышишь? Всеутолительницы жажд Держусь, как края крыши

Лунатик... Но не от реки Дрожь - рождена наядой! Руки держаться, как руки, Когда любимый рядом

И верен... Мертвые верны. Да, но не всем в каморке... Смерть с левой, с правой стороны Ты. Правый бок, как мертвый.

Разительного света сноп. Смех, как грошовый бубен. "Нам с вами нужно бы..." (Озноб.) ..."Мы мужественны будем?"

Тумана белокурого Волна - воланом газовым. Надышано, накурено, А главное - насказано! Чем пахнет? Спешкой крайнею, Потачкой и грешком: Коммерческими тайнами И бальным порошком.

Холостяки семейные В перстнях, юнцы маститые... Нащучено, насмеяно, А главное - начитано! И крупными, и мелкими, И рыльцем, и пушком. ...Коммерческими сделками И бальным порошком.

Серебряной зазубриной В окне - звезда мальтийская! Наласкано, налюблено, А главное - натискано! Нащипано...(Вчерашняя Снедь - не взыщи: с душком!) ...Коммерческими шашнями И бальным порошком.

Цепь чересчур короткая? Зато не сталь, а платина! Тройными подбородками Тряся, тельцы - телятину Жуют. Над шейкой сахарной Черт - газовым рожком. ...Коммерческими крахами И неким порошком Бертольда Шварца.... Даровит Был - и заступник людям. - На с вами нужно говорить. Мы мужественны будем?

Движение губ ловлю. И знаю - не скажет первым. - Не любите? - Нет, люблю. - Не любите? - но истерзан,

Но выпит, но изведен. (Орлом озирая местность): -Помилуйте, это - дом? - Дом в сердце моем. - Словесность!

Любовь, это плоть и кровь. Цвет, собственной кровью полит. Вы думаете - любовь Беседовать через столик?

Часочек - и по домам? Как те господа и дамы? Любовь, это значит... - Храм? Дитя, замените шрамом

На шраме! - Под взглядом слуг И бражников? (Я, без звука: "Любовь, это значит лук Натянутый лук: разлука".)

Любовь, это значит - связь. Все врозь у нас: рты и жизни. (Просила ж тебя: не сглазь! В тот час, сокровенный, ближний,

Тот час на верху горы И страсти. memento - паром: Любовь - это все дары В костер - и всегда задаром!)

Рта раковинная щель Бледна. Не усмешка - опись. - И прежде всего одна Постель. - Вы хотели пропасть

Сказать? - Барабанный бой Перстов. - Не горами двигать! Любовь, это значит... - Мой. Я вас понимаю. Вывод?

перстов барабанный бой Растет. (Эшафот и площадь.) -Уедем. - А я: умрем, Надеялась. Это проще.

Достаточно дешевизн: Рифм, рельс, номеров, вокзалов... -Любовь, это значит: жизнь. - Нет, иначе называлось

У древних... - Итак? Лоскут

Платка в кулаке, как рыба. - Так едемте? - Ваш маршрут? Яд, рельсы, свинец - на выбор!

Смерть - и никаких устройств! - Жизнь! - полководец римский, Орлом озирая войск Остаток. - Тогда простимся.

Я этого не хотел. Не этого. (Молча: слушай! Хотеть, это дело тел, А мы друг для друга - души

Отныне...) - И не сказал. (Да, в час, когда поезд подан, Вы женщинам, как бокал, Печальную честь ухода

Вручаете...) - Может, бред? Ослышался? (Лжец учтивый, Любовнице, как букет Кровавую честь разрыва

Вручающий...) - Внятно: слог За слогом, итак - простимся, Сказали вы? (Как платок В час сладостного бесчинства

Уроненный...) - Битвы сей Вы цезарь. (О, выпад наглый! Противнику - как трофей, Им отданную же шпагу

Вручать!) - Продолжает. (Звон В ушах...) - Преклоняюсь дважды: Впервые опережен В разрыве. - Вы это каждой?

Не опровергайте! Месть, Достойная Ловеласа. Жест, делающий вам честь, А мне разводящий мясо

От кости. - Смешок. Сквозь смех Смерть. Жест (Никаких хотений Хотеть - это дело тех, А мы друг для друга - тени

Отныне...) Последний гвоздь Вбит. Винт, ибо гроб свинцовый. - Последнейшая из просьб. - Прошу. - Никогда ни слова

О нас...никому из...ну... Последующих. (С носилок Так раненые - в весну!) - О том же и вас просила б.

Колечко на память дать? - Нет. - Взгляд, широко разверстый Отсутствует. (Как печать На сердце твое, как пестень

На руку твою...Без сцен! Съем.) Вкрадчивое и тише: - Но книгу тебе? - Как всем? - Нет, вовсе их не пишите.

Значит, не надо. Значит, не надо. Плакать не надо.

В наших бродячих Братствах рыбачьих Пляшут - не плачут.

Пьют, а не плачут. Кровью горячей Платят - не плачут.

Жемчуг в стакане Плавят - и миром Правят - не плачут.

Так я ухожу? - Насквозь Гляжу. Арлекин, за верность, Пьеретте своей - как кость Презреннейшее из первенств

Бросающий: честь конца, Жест занавеса. Реченье Последнее. Дюйм свинца В грудь: лучше бы, горячей бы

И - чище бы... Зубы Втиснула в губы. Плакать не буду.

В этом году исполняется 125 лет со дня рождения великой русской поэтессы

Поэт, о каких бы «свинцовых мерзостях этого мира» он не писал, всегда имеет в виду мир прекрасный, к которому стремится любой человек на Земле, всегда имеет в виду «рай», «золотой век» и в душе ведёт себя так, будто этот век уже наступил. Вступая в противоречие с реальностью, душа его каждый раз подвергается бомбардировке, от которой нет защиты. Жизнь Марины Цветаевой, с ее гениальностью и творческой обособленностью, – тому подтверждение.

Марина Цветаева – одна из самых неоднозначных фигур в русской поэзии. Исследователи ее стихотворного наследия отмечают «романтический максимализм, неприятие повседневного бытия, обреченность, мотивы одиночества». Но откуда появились эти неприятие, одиночество и обречённость? Почему Цветаевой приходилось строить свой собственный мир, который то трещал по швам от соприкосновения с всеобщим, то кренился в разные стороны, то сбрасывал с бортов не сумевших понять её и в конце концов, рухнул, придавленный собой, оставив поэтический мираж, которым мы наслаждаемся по сей день.

…Отец Марины Цветаевой, тайный советник, профессор истории искусства, филолог и искусствовед, член-корреспондент Петербургской Академии наук (именно он основал музей имени Александра III, ныне Музей изобразительных искусств имени Пушкина) был полностью погружён в свой мир. Специалиста в области античной истории, эпиграфики и искусства мало интересовало воспитание дочерей. Девочки выросли самостоятельными, достаточно рано начали всем интересоваться. Мать Марины, Мария Александровна Мейн, была пианисткой, училась у великого Рубинштейна. Но ей пришлось отказаться от концертной деятельности. Она была второй женой Ивана Владимировича, имела предков-поляков, что позднее позволяло Марине Цветаевой в нескольких стихотворениях символически отождествлять себя с Мариной Мнишек, женой самозванца Смутного времени Лжедмитрия. В то же время день рождения поэтессы приходится на православный праздник памяти апостола Иоанна Богослова. Это обстоятельство она тоже неоднократно отразит в своих произведениях.

От первого счастливого брака с рано умершей Варварой Дмитриевной Иловайской, дочерью знаменитого русского историка, Иван Цветаев имел двоих детей – Валерию и Андрея. От Марии Мейн у него кроме Марины была и вторая дочь, Анастасия, родившаяся на два года позже. Между четырьмя детьми одного отца часто происходили ссоры. Отношения между матерью Марины и детьми Варвары были натянутыми, а Иван Цветаев был слишком занят своей работой – «величие» и «значимость деятельности» затмевали семейный быт.

Мать страстно хотела, чтобы старшая дочь, став пианисткой, исполнила её собственную неосуществлённую мечту. Но музыка уже и так жила в душе Марины, поэтическое слово ждало её благотворного влияния. Анастасия Цветаева вспоминала, что постоянным ощущением с первых лет жизни у них с сестрой была страсть к слову.

«Звук слов, до краев наполненный их смыслом, доставлял совершенно вещественную радость. Только начав говорить – и почти сразу на трех языках, мы оказались – хочешь, не хочешь – в таком сообществе, как попавший по сказке в горную пещеру к драгоценным камням, которые стерегли гномы. Драгоценное существование слова, как источника сверкания, будило в нас такой отзвук, который уже в шесть-семь лет был мукой и счастьем владычества». – Писала она.

В дневнике матери Марины есть такая запись: «Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, может быть, будет поэт?».

Детские годы Цветаевой прошли в Москве и в Тарусе. На стрелке Тарусы и Оки она провела свои самые счастливые годы и впоследствии говорила, что именно здесь хотела бы найти место упокоения.

В 12 лет Марину отправили в школу-интернат в Лозанне. Во время своих путешествий она изучила итальянский, французский и немецкий. Через два года девочка поступила пансионеркой в четвёртый класс женской гимназии им. В. П. фон Дервиз, из которой через полгода была исключена за свободомыслие и дерзость. Не прижилась она и в гимназии Алфёровой. Однако вскоре поступила в шестой класс частной женской гимназии, которую и окончила через два года. Далее она продолжила обучение в пансионе Фрайбурга в Германии. Языки давались ей легко, и в дальнейшем она часто зарабатывала именно переводами, так как творчество никогда не приносило таких доходов.

В семнадцать лет Марина рванула в Париж, чтобы записаться на курс по старофранцузской литературе, однако окончить его у неё не получается – слишком многое надо успеть понять и испытать, слишком многое расцветает и сгорает в её душе, не успев родиться...

Свой первый сборник «Вечерний альбом» Марина опубликовала на собственные средства уже в 1910 году.

Сборник посвящён памяти Марии Башкирцевой, что подчёркивает его «дневниковую» направленность. Творчество Марины привлекло к себе внимание знаменитых поэтов. Максимилиан Волошин раньше прочих заметил её гимназические опыты, поэтесса неоднократно гостила в его доме в Коктебеле.

Николай Гумилёв в своих «Письмах о русской поэзии» отмечал: «Марина Цветаева внутренне талантлива, внутренне своеобразна… здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии… Первая книга Марины Цветаевой заставила поверить в нее, и может быть, больше всего – своей неподдельной детскостью, так мило-наивно не осознающей своего отличия от зрелости».

В тот же год Цветаева написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова». Гораздо холоднее оценил творчество Марины адресат статьи. По словам Анастасии, у ее сестры были все основания недолюбливать его. В прессе Брюсов отозвался о Цветаевой вяло. На поучающий отзыв мэтра о «Вечернем альбоме» Марина отвечала:

Улыбнись в мое окно,
Иль к шутам меня причисли,
Не изменишь все равно!
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что все темно,
Что над миром сны нависли…
– Так теперь заведено, -
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!

Поэтесса так и не примкнула ни к одному из многочисленных литературных течений. Забегая вперед, приведем строки из её письма, подтверждающие это: «…Меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен мировоззрения – ощущение. Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину – на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол – да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой литературной группе никогда. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 года. Вечер всех поэтов. Акмеисты – такие-то, нео-акмеисты – такие-то, имажинисты – такие-то, исты – исты – исты – и в самом конце, под пустотой: -и– Марина Цветаева (вроде как – голая!). Так было, так будет…»

Цветаева очень современна. Её оригинальность одновременно и органична, и находится на пределе чувствования, почти за гранью, за которой дыхание времени сплетается с фантасмагорическими грёзами. Молодость не держала ее за руку. Время надежд и сияющей перспективы заставляли смотреть на мир широко открытыми, сияющими глазами.

За «Вечерним альбомом» двумя годами позже последовал второй сборник - «Волшебный фонарь».

После знакомства с Брюсовым и поэтом Эллисом (настоящее имя Лев Кобылинский) Цветаева кружится у студий при издательстве «Мусагет», активно участвует в литературной жизни.

Бытовая сторона жизни служила для Цветаевой в лучшем случае дополнением к стихам, в худшем – досадным недоразумением, от которого стоит поскорее отмахнуться.

В 1912 году Марина Ивановна влюбляется и выходит замуж за Сергея Эфрона, ставшего для нее верным спутником жизни и самым близким другом. В том же году была издана вторая книга стихов Цветаевой «Волшебный фонарь» и родилась дочь Ариадна.

В 1917 году у неё появляется дочь Ирина. За свою старшую дочь Ариадну Цветаева переживала, а к младшей потеряла интерес почти сразу после ее рождения. Ей казалось, что девочка отстает в умственном развитии, и мать почти с ней не занималась, а когда уходила на всевозможные поэтические вечера, просто привязывала ее к ножке кровати, чтобы та чего-нибудь не натворила. Многие современники осуждают её, но масштаб Марины как поэтессы не предполагает «микроскопии». Здесь нет места нравственной оценке, есть данность. Её предтечами – культура Ойкумены, её истинными «детьми» – выстраданные стихи.

В её записках: «Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья (солдатик на Казанском вокзале!), пластических искусств, деревенской жизни, семьи». «Моя стихия – всё, встающее от музыки. А от музыки не встают ни дети, ни простонародье, ни пласт искусства, ни деревенская жизнь, ни семья».

«Чтобы дочери не знали голода», Марина 14/27 ноября 1919 года отдает их в Кунцевский приют. Но в то время по миру ходил страшный грипп с пятой частью летального исхода – «испанка». Она заразила треть населения планеты, и советская Россия не была исключением. В приюте Аля заболела – мать забрала и выхаживала дома. А Ирина осталась там навсегда. Она умирает от голода. Цветаева сильно переживает эту вечную разлуку, говорит, «Бог наказал меня». Её мятущаяся душа на грани истерики.

В 1915-м Эфрон уходит на Первую Мировую, позже вступает в Белую гвардию, в рядах которой сражается вплоть до окончания военных действий. С мужем Марине Цветаевой случайно довелось увидеться в 1917 году в Москве, после чего его следы снова затеряются на фронтах. В последний раз перед четырехлетней разлукой они встретились в январе 1918-го.

Несмотря на тяжелейшее время революции и Гражданской, Цветаева продолжает выступать на поэтических вечерах. И хотя нарождающемуся «рабоче-крестьянскому гегемону» чужда мифологическая эстетика, декадентская прослойка слушателей принимает выступления на «ура».

Находила Цветаева силы и на новые романтические увлечения. После разрыва с Софьей Парнок у нее роман с Мандельштамом. В разное время внимание поэтессы привлекали актер Юрий Завадский, Борис Пастернак и князь С. М. Волконский.

В мае 1922 года Цветаевой с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу. В Чехии у нее родился сын Георгий, после чего вся семья переехала в Париж. Впрочем, в Праге поэтесса успела осуществить бурный роман с юристом и скульптором Константином Родзевичем. Их связь продлилась около полугода, а затем Марина, посвятившая предмету обожания полную неистовой страсти «Поэму горы», вызвалась помочь его невесте выбрать свадебное платье, тем самым поставив точку в любовных отношениях.

Несмотря на величие и вселенскую всеохватность гениальной поэтессы, Цветаева особенно в эмиграции, остро чувствовала родное, детское... Из-под её пера вышло стихотворение, начинающееся:

Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой

И заканчивающееся:

«Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина...»

Она говорила: «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни – вот места души моей».

Что именно побудило семью Цветаевой и Эфрона вернуться в 1939 году в СССР? Кто знает, что творилось в душе немолодой уже поэтессы в те годы? Эфрон, «белая кость», отдавший так много борьбе с большевиками, неожиданно поверил в торжество коммунизма и еще в Париже связался с обществом, занимавшимся возвращением на родину эмигрантов. Первой вернулась в Москву дочь Ариадна (она же была первой арестована), 10 октября того же года из Франции бежал Эфрон, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве. Марина с сыном была вынуждена последовать за мужем, выполнив до конца долг пусть не всегда верной, но любящей жены. Уезжая, она почти не сожалела, что когда-то овеянный романтическим ореолом Париж не принял её как поэтессу. Французская поэтическая общественность не видела Марину, «эмиграция» за редким исключением, тоже смотрела холодно. С 1930-х годов Цветаева с семьёй жила практически в нищете.

«Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода.»

Цветаева вспоминает о пройденном этапе так: «Моя неудача в эмиграции – в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…»

Впрочем, и родина не спешила с объятиями. Арест дочери и мужа в 1939 году (в 1941-ом Эфрон будет расстрелян, а Ариадна проведет в заключение 15 лет) подкосили Цветаеву, она с сыном осталась одна, а к жизни и быту была совершенно не приспособлена – мало того, она порой опускала руки, испытывая ужас перед самыми незначительными на первый взгляд проблемами. Да и отношения с сыном Георгием (Муром), разбалованным слишком истерически-восторженным отношением к нему матери ознаменовывались периодически вспыхивающими размолвками.

После начала Отечественной войны они эвакуировались в Елабугу. Известный мистический эпизод – когда Марина Цветаева только собиралась в эвакуацию, в упаковке вещей ей помогал давний друг Борис Пастернак, который специально купил веревку для этой цели. Борис похвалился, что достал такую прочную верёвку – «хоть вешайся». Именно эта верёвка и станет позже орудием самоубийства Марины. 31 августа 1941 года, на реке Кама, не найдя ни физических ни душевных сил для продолжения существования, Марина Цветаева повесится в сенях домика, выделенного для них с сыном, оставив три предсмертные записки.

Записка сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Записка Асеевым: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает. А меня – простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете – увезите с собой. Не бросайте!

Записка «эвакуированным»: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы – страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом – сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

…Православие отпевание самоубийц запрещает, но его может разрешить в особом случае патриарх. Через пятьдесят лет после смерти Цветаевой Алексий II дал благословение на отпевание. Основанием послужило прошение группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева.

Отпевание состоялось через пятьдесят лет после кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот. Похоронена великая поэтесса в Елабуге, на Петропавловском кладбище.

Её музеи находятся в Москве, в Болшево, в Александрове, Феодосии, Башкортостане. Памятник поэтессе установлен в Одессе, а на высоком берегу Оки, в её любимом городе Таруса, согласно воле Цветаевой, установлен камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»…

Сегодня Цветаева по праву считается одной из самых ярких звёзд Серебряного века, а её стихи и поэмы навсегда останутся в сокровищнице русской поэзии.

Статья опубликована в рамках проекта на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведённого «Союзом пенсионеров России».

как Ветхий Завет и Новый Завет

Две пражские поэмы Цветаевой - едва ли не кульминационная точка ее творчества. Они принадлежат к числу высших достижений в жанре русской поэмы XX столетия - жанра, отмеченного такими вехами, как «Возмездие» и «Двенадцать» Блока, «Первое свидание» Андрея Белого, «Форель разбивает лед» Кузмина, «Спекторский» Пастернака, «Поэма без героя» Ахматовой. Как известно, этот жанр существенно отличается от канонического жанра, созданного Пушкиным и Лермонтовым. Типическая поэма XX века не имеет развернутого сюжета, состоит из ряда эпизодов (часто автобиографических), нередко полиметрична и в предельном случае сводится к циклу стихотворений, как у Кузмина. Семантическое единство ей придается разнообразными и многосложными приемами, в частности единым, хотя порою глубоко завуалированным подтекстом.

«Поэма Горы» и «Поэма Конца» представляют собою как бы диптих; наиболее разумно рассматривать их вместе. Так их рассматривала и сама Цветаева (ср. известное ее письмо к Пастернаку от 26 мая 1926 года: «[…] Гора раньше и - мужской лик, с первого горяча, сразу высшую ноту, а Поэма Конца уже разразившееся женское горе, грянувшие слезы […] Поэма Горы - гора с другой горы увиденная. Поэма Конца - гора на мне, я под ней»). Они объединены прежде всего генетически: известно, что их биографической подоплекой был неудачный роман Цветаевой с Константином Родзевичем, развивавшийся в Праге с середины сентября до середины декабря 1923 года. Гора, давшая имя первой поэме и приобретшая в ней мифические измерения, есть сравнительно скромный холм Петршин на западной окраине Праги. В 1923 году Цветаева жила вблизи от этого холма, почти на его склоне, в непрезентабельном доме современного типа, сейчас отмеченном мемориальной доской. «Поэма Конца» продолжает «Поэму Горы» (она была начата в тот же день, когда «Поэма Горы» была завершена - 1 февраля 1924 года). Точнее, время здесь обращено, так как события «Поэмы Горы» - плач по любви, уже завершившейся, «Поэма Конца» - описание того, как эта любовь рушилась.

Однако общность двух поэм отнюдь не исчерпывается биографическим фактом, лежащим в их основе. Следует заметить, что они вообще поразительно связны - при всей своей подчеркнутой фрагментарности. Ряд эпизодов, особенно в «Поэме Горы» (скажем, эпизод 4 - «Персефоны зерно гранатовое»), вполне способны функционировать как отдельные произведения; но все эпизоды пронизаны единым ритмическим, интонационным и семантическим напором, превращающим каждую поэму в строго выверенное целое, а обе поэмы - в «двойчатку», компоненты которой объясняют и уравновешивают друг друга.

Это смысловое единство двух поэм, кажется, до сих пор не было удовлетворительно описано. Как это ни странно, «Поэма Горы» и «Поэма Конца» в литературе рассматривались обычно отдельно - и гораздо реже, чем многие другие произведения Цветаевой. Две серьезные работы (Иванов, 1968; Смит, 1978) исследуют «Поэму Конца» и «Поэму Горы» в основном на формальном уровне (впрочем, в работе Иванова доказано фундаментальное положение о ритмическом единстве «Поэмы Конца», противопоставленном ее метрическому разнообразию; это положение выходит за пределы чисто формального анализа). Семантике «Поэмы Конца» посвящен, насколько нам известно, лишь один обширный труд (Ревзина, 1977). В интересном и компетентном исследовании Ревзиной вскрываются подтексты поэмы, связанные с кругом славянских языческих мифологем. Присутствие этого слоя в «Поэме Конца» (как, впрочем, и в «Поэме Горы», и во всем зрелом творчестве Цветаевой) следует считать неоспоримым. Однако на наш взгляд, он далеко не исчерпывает глубинной семантики поэмы и даже не является в ней основным.

Известно, что Цветаева свободно сочетала библейские, античные и многие другие (славянские, германские…) мифологические мотивы. Подобно современному исследователю, она вскрывала их сходство и родство. В «Поэме Горы» и «Поэме Конца» различные мифологии накладываются друг на друга и взаимно перекодируются. Оба произведения обладают обширной «упоминательной клавиатурой». В обоих рассыпаны библейские (и парабиблейские) образы, причем относящиеся как к Ветхому Завету, так и к Новому Завету (Агарь, двенадцать апостолов, рай, седьмая заповедь, Синай; Вечный Жид, Давид, Давидов щит, древо, Ева, заповеди Синая, Иегова, Иов, Иуда, Песнь Песней, Соломон, Соломонова луна). В обоих присутствуют библейские речения («коемужды / Сбудется - по слезам его » - ср. Отк. 22:12; «Как печать / На сердце твое, как перстень // На руку твою […]» - ср. Песнь П. 8: 6; «Нам, птицам безвестным, / Челом Соломон / Бьет» - ср. Мат. 6:26, 28–29, Лук. 12: 24, 27) или цитаты из духовных стихов («кому повем // Печаль мою » - ср. стих об Иосифе). Они перемежаются с мотивами античной мифологии и истории (Атлас, Везувий, Гордиев узел, Парнас, Персефона, Рим, титаны; Аркадия, Венерины куклы, Лета, менада, наяда, римский полководец, Семирамидины сады, Харонова мзда, Цезарь). Однако основным, решающим подтекстом двух поэм, семантическим стержнем, сообщающим единство их разветвленной символике, следует считать Библию, которая присутствует здесь не только на уровне отдельных цитат и мотивов, но и как бы всем своим корпусом. На малом пространстве Цветаева по-своему воспроизводит библейскую историю, проецируя ее на взаимоотношения своих героев. Это воспроизведение изобилует семантическими инверсиями, переосмыслениями, даже кощунственно-пародийными моментами. В своей резкой амбивалентности оно порою может показаться близким к практике «черной мессы»; но, во всяком случае, оно обладает единственной в своем роде поэтической убедительностью.

Если мы принимаем Библию как главный подтекст обеих поэм, становится легко истолковать и принцип «двойчатки»: «Поэма Горы» ориентирована на Ветхий Завет, «Поэма Конца» - на Новый Завет. В центре «Поэмы Горы» - история первородного греха и изгнания из рая; в центре «Поэмы Конца» - история искупительной жертвы на Голгофе («Весь крестный путь этапами», как записала Цветаева 27 января 1924 года, собираясь приступить к работе над вещью). Эти подтексты не завуалированы и лежат на поверхности; тем более удивительно, что они до сих пор не были вскрыты с достаточной полнотой и подробностью.

Холм Петршин в начале первой поэмы приобретает добиблейские черты мировой горы, axis mundi, модели вселенной («Та гора была - миры!»). В ней сочетаются диаметральные противоположности: суша (кручи) и влага (океан), внешнее (горб, бугор) и внутреннее (грот), активное («Та гора была как гром!») и пассивное («Грудь, титанами разыгранная!»). Кстати, эта серия оппозиций легко истолковывается как противопоставление мужского и женского. Гора объединяет также смерть и жизнь («Та гора была как грудь / Рекрута, снарядом сваленного. / Та гора хотела губ / Девственных, обряда свадебного // Требовала та гора; Та гора гнала и ратовала») . Достигая небес, она одновременно служит входом в загробный мир. На горе происходит священный (инцестуальный) брак «небожителей любви» (ср. сквозной для обеих поэм мотив «братства», «родства»). Врачующиеся «на верху горы» становятся неподвластными земным установлениям и табу, равными богам, но тем самым подвергаются опасности навлечь их гнев («Бог за мир взымает дорого!»; «Боги мстят своим подобиям!»).

Этот комплекс мифологических мотивов, уходящих в глубокую древность, легко проецируется на топику рая из Книги Бытия. Развернув архаическую мифологему горы уже в первом эпизоде поэмы, Цветаева во втором (самом кратком) эпизоде прямо называет гору раем. Этот рай («Как на ладони поданный / Рай - не берись, коль жгуч!») преподнесен, как обычно случается у Цветаевой, в переосмысленном и пародийном ключе. Его традиционные признаки заменяются на противоположные. Это не сад, огражденный от тьмы внешней, а местность, открытая силам хаоса («Просто голый казарменный / Холм. - Равняйся! Стреляй!; О, далеко не азбучный / Рай - сквознякам сквозняк!»). Сквозняк заменяет благодатные райские ветра Ефрема Сирина; кустарники, северные травы и деревья («В ворохах вереска бурого, / В островах страждущих хвои…») вытесняют плодоносные райские дерева; октябрь замещает вечную весну. И всё же именно здесь происходит грехопадение («Гора, как сводня - святости, / Указывала: здесь […]»). В полном согласии с Книгой Бытия следует изгнание Адама и Евы, которое описывается одновременно в мифологических терминах, как спуск в нижний мир, и в пародийно-натуралистическом коде («Гора горевала о том, что врозь нам / Вниз, по такой грязи - // В жизнь, про которую знаем вс"e мы: / Сброд - рынок - барак») . Словно музыкальная параллель к теме Адама и Евы, на втором плане проходит тема Агари, которую Авраам и Сарра изгнали в пустыню с сыном Измаилом; тем самым, кстати говоря, подспудно вводится мотив странствия в пустыне, т. е. Исхода.

В начале второго эпизода гора определялась посредством отрицания (Не Парнас, не Синай). Однако позже она обретает масштабы и свойства именно Синая; она есть эпифания божества, локус, где происходит общение человека с вышним миром. Описание горы в десятом эпизоде («Не пригорок, поросший семьями, - / Кратер, пущенный в оборот! // Виноградниками - Везувия / Не сковать! Великана - льном / Не связать! Одного безумия / Уст - достаточно, чтобы львом // Виноградники заворочались, / Лаву ненависти струя») во многом ориентировано на Книгу Исхода («На третий день, при наступлении утра, были громы, и молнии, и густое облако над горою, и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане» - Исх. 19:16; «Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась» - Исх. 19:18; «Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся; и, увидев то, народ отступил, и стал вдали» - Исх. 20:18; «Вид же славы Господней на вершине горы был пред глазами сынов Израилевых, как огонь поядающий » - Исх. 24:17) . Инвективы, которые мечет Цветаева против «лавочников», поклоняющихся золотому тельцу и профанирующих сакральное, ее предостережения «городу мужей и жен», который будет покушаться на «ее гору» («Да не будет вам места злачного, / Телеса, на моей крови! // Твёрже камня краеугольного, / Клятвой смертника на одре: / Да не будет вам счастья дольнего, / Муравьи, на моей горе!»), соотносятся с предостережениями и запретами из той же Книги («[…] берегитесь восходить на гору и прикасаться к подошве ее; всякий, кто прикоснется к горе, предан будет смерти» - Исх. 19:12; «Но никто не должен восходить с тобою, и никто не должен показываться на всей горе; даже скот, мелкий и крупный, не должен пастись близ горы сей » - Исх. 34:3).

Гора, по сути дела, отождествляется с Богом (недаром она говорит ), а поэт - с Моисеем (ср. Исх. 19:19; ср. также Пс. 30:4 - «Ибо Ты каменная гора моя и ограда моя»; «ради имени Твоего води меня и управляй мною»), В этом контексте, разумеется, не случайно упоминание заповеди седьмой. При этом Цветаева характерно опровергает библейский текст, возвещая некий романтический «анти-закон»: поэты и вообще люди высокого духа, носители избраннического статуса, враждебны всякой норме, их трагическое чувство всегда перехлестывает через какой бы то ни было предел. Единственная заповедь для них - именно нарушение заповеди («Пока можешь еще - греши!»), за которое они должны - и готовы - платить страданием и смертью. В них проявляется и говорит сверхъестественная сила, ибо нарушение закона - то, что приближает к Богу. В страсти они отказываются от себя и от продолжения рода: исполнение слов «плодитесь и размножайтесь» (Быт. 9:1, 9:7) - дело «мужей и жен», а не участников священного брака.

Тональность цветаевской поэмы, проклинающей законопослушный мир Европы, здесь близка к тональности библейских пророков, проклинающих блудный Вавилон. Заметим, что композиция поэмы (от второго эпизода до наиболее обширных эпизодов - девятого и десятого, где слова презрения и ненависти перемежаются с эсхатологическими видениями) в свернутом виде повторяет композицию Ветхого Завета - от Книги Бытия к пророкам.

В отличие от «Поэмы Горы», «Поэма Конца» построена по модели Страстей Христовых. Если в первой поэме речь идет об Эдеме и Синае (а отчасти, может быть, и о Фаворе), то действие второй поэмы сосредоточено вокруг Голгофы. Сопоставление земной любви с крестной мукой часто встречается в литературе (и даже в быту), являясь своего рода клише; однако при подробном развертывании, как у Цветаевой, это клише деавтоматизируется, одновременно приобретая рискованный и даже кощунственный характер. Роль Христа обычно играет героиня, хотя здесь случается, как мы увидим, и перестановка ролей: символика Христа может связываться и с героем, который в других контекстах предстает как Иуда, Понтий Пилат, палач и т. п. Страстная мука разворачивается в Праге: город с его кафе и молочными, фонарями, набережными, мостами оказывается мифическим Иерусалимом (и анти-Иерусалимом, Содомом). Кстати говоря, в этом мифологизировании Праги Цветаева близка к немецким (именно пражским) авторам того же времени - прежде всего к Кафке, но также и к Густаву Мейринку (насколько она знала их - любопытная и до сих пор не исследованная тема). Показательна и другого рода аналогия, а именно с Маяковским, который почти одновременно с Цветаевой написал свою поэму о любви и разлуке - «Про это», также в значительной степени построенную по евангельской модели.

Ориентация на Новый (а не Ветхий) Завет проявляется уже на уровне обшей композиционной структуры «Поэмы Конца». В «Поэме Горы» наряду с событиями даны многочисленные описания, размышления, инвективы, расшатывающие и размывающие сюжетную последовательность. В «Поэме Конца» явно преобладают события, последовательность которых строго линейна и единообразна (ср. Смит, 1978, с. 365–366). Это как бы отражает жанровое разнообразие Ветхого Завета (в первом случае) и жанровое единство Евангелия (во втором случае). «Поэма Конца» насыщена и даже перенасыщена евангельскими реминисценциями. Отметим несколько наиболее очевидных (число примеров легко умножить).

Последний вечер, который любовники проводят вместе, есть трансформация «Тайной Вечери» со всеми ее основополагающими мотивами («Любовь, это плоть и кровь. / Цвет - собственной кровью полит»; ср. также крайне существенный мотив предательства и лжи, сквозной для первой половины поэмы). «Время: шесть» в первом эпизоде соответствует указанию Евангелия от Иоанна («Тогда была пятница пред Пасхою, и час шестый» - Иоан. 19:14; ср. Мат. 27:45, Мар. 15:33, Лук. 23:44); в свою очередь, седьмой час, появляющийся в том же эпизоде далее, может быть соотнесен с седьмым днем, субботою (ср. Мар. 15:42, Лук. 23:54). Решившись на разрыв, т. е. на казнь героини, герой встречает ее поцелуем («Сей поцелуй без звука: / Губ столбняк. / Так - государыням руку, / Мертвым - так […]»). Эта сцена соответствует сцене поцелуя Иуды; кстати, в рифме простолюдин - нуден в следующей строфе подспудно присутствует слово Иудин. Смех в третьем и шестом эпизодах («Смех, как грошовый бубен; Сквозь смех - / Смерть») отсылает к осмеянию Христа (Мат. 27:29, Мар. 15:18–20, Лук. 23:11, 35). Слова третьего эпизода («Смерть елевой, с правой стороны - / Ты. Правый бок как мертвый») однозначно указывают на распятие (два разбойника - неразумный и благоразумный - по сторонам Христа, и пронзенный Его бок, который в иконографии изображается как правый, ср: «Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода» - Иоан. 19:34) . Сквозная тема эпизодов 11 - го и 12-го - загород («За городом! Понимаешь? З"a!/ Вне! Перешед вал!»); она вообще часта у Цветаевой, но в данном контексте уместно вспомнить, что Голгофа находилась в предместье, за стенами Иерусалима. Слова «Загород, пригород: / Лбам развод » можно интерпретировать как намек на этимологию Голгофы (Лобное место). Овцы, упоминаемые в 10-м, 12-м и 14-м эпизодах (в одном случае - в сочетании с палачом), отсылают к жертвенному Агнцу.

Мы уже цитировали слова Цветаевой о поэме: «Весь крестный путь этапами». В этой связи возникает весьма важный вопрос. Поэма вначале мыслилась как состоящая из 7 частей, затем - из 12 (оба эти числа имеют религиозно-мистические коннотации). В окончательном варианте она делится на 14 эпизодов. Это число, на первый взгляд лишенное сакрального смысла, в действительности им обладает: оно соответствует именно этапам крестного пути, Via Crucis в католической традиции. Практика Via Crucis существует в католических странах с XV века (она утверждена папой Иннокентием XI в 1489 году). Это последовательный обход часовен, картин или скульптур, изображающих отдельные моменты Страстей Господних - пути Христа на Голгофу. Каждая остановка на этом пути сопровождается медитацией и молитвой. Количество остановок вначале варьировалось, но в конце XVII века Церковь официально установила его равным 14. Цветаева несомненно была знакома с этой традицией. Следует заметить, что на холме Петр-шин находится романский (перестроенный в XVIII веке) костел св. Лаврентия, окруженный именно часовнями Крестного пути.

Возможно ли скоординировать 14 эпизодов «Поэмы Конца» с 14 остановками Via Crucis ? Сразу же скажем, что задача эта если и разрешима, то лишь в некотором приближении. Цветаевой вообще не свойственно следовать строгому плану: в большинстве эпизодов можно усмотреть лишь намеки на тот или иной этап крестного пути, причем в них обычно вклиниваются мотивы из других этапов (или других мест Евангелия) . И всё же можно утверждать, что данная католическая традиция стала одним из импульсов и подтекстов поэмы. Приведем некоторые наблюдения.

На первой остановке Via Crucis Иисус приговаривается к смерти. Эта тема явственно звучит в первом эпизоде («Смерть не ждет; Преувеличенность жизни / В смертный час»). Заметим, что «час шестый» («Время: шесть») - именно тот момент, когда Пилат предает Христа на распятие. «Перст столба» (ср. далее: «Губ столбняк») соотносится с крестом. Быть может, допустимо также соотнести государыню с Царем Иудейским, а ржавь и жесть - с надписью, которую Пилат велел поставить над головой Иисуса (в часовнях Via Crucis она часто изображается на жестяной табличке).

На второй остановке Иисус берет свой крест и подвергается поношениям («И плевали на Него и, взявши трость, били Его по голове» - Мат. 27:30; «И били Его по голове тростью, плевали на Него и, становясь на колени, кланялись Ему» - Мар. 15:19; ср. в начале второго эпизода у Цветаевой: «Громом на голову, / Саблей нагол"o, // Всеми ужасами / Слов, которых ждем…»). Тему второго эпизода можно определить следующим образом: героиня берет свой крест, т. е. осознает свое страдание как неизбежность. Существенны здесь слова о доме («- Но никакого дома ведь! / - Есть, - в десяти шагах: // Дом на горе; Дом, это значит: из дому / В ночь»). Они соответствуют тому, что до Голгофы Иисусу предстоят десять остановок (последние сцены крестного пути разыгрываются уже на горе, где Его ожидает гроб - «домовина»), 3-я, 7-я и 9-я остановки - падения Иисуса под крестом. В 3-м, 7-м и 9-м эпизодах мотив падения играет основополагающую роль, причем усиливающуюся от эпизода к эпизоду. Вначале героиня испытывает ужас перед падением («Держусь, как нотного листка / Певица, края стенки - // Слепец […]»). Затем оно обретает физическую ощутимость («Отчего бы лбом не стукнуться / В кровь? Вдребезги бы, а не в кровь!; Запрокидываюсь вспять») и отождествляется с гибелью («[…] По сим тротуарам в шашку / Прямая дорога: в ров // И в кровь»). Заметим, что 3-й и 7-й эпизоды дополнительно связаны одинаковым зачином («И - набережная. Воды / Держусь […]; И - набережная. Последняя»).

Менее плодотворным является сопоставление четвертой, пятой, шестой и восьмой остановок крестного пути с соответствующими эпизодами поэмы. Сделаем здесь только два замечания. На четвертой остановке Иисус среди иерусалимской толпы встречает Марию. Четвертый эпизод заполнен саркастическим описанием «толпы», «общества», противостоящего поэту. На этом фоне выделяется несколько загадочное место: «Серебряной зазубриной / В окне - звезда мальтийская!» (ср. в «Поэме Горы»: «И ресницы твои - зазубринами, / И звезды золотой зубец»). Здесь, видимо, речь идет о Мальтийской площади в Праге, на которую выходит древний костел Девы Марии под Цепью (причем Дева Мария на алтаре предстает как Stella Maris {11}). И сам костел, и окружающий его район связаны с историей и традициями Мальтийского ордена. Цветаева посещала эти места в своих прогулках по городу (они расположены прямо под холмом Петршин и невдалеке от Карлова моста, у которого стоит воспетый ею «пражский рыцарь»). Шестая остановка крестного пути связана со св. Вероникой: она отерла Иисусу лицо платком, на котором остался отпечаток Его лика. В шестом эпизоде упоминается платок и описывается лицо (волосы и глаза) - впрочем, в специфическом контексте.

Этапы 10–14-й разыгрываются уже на самой Голгофе (совлечение одежд, распятие, воздвижение креста, снятие с креста и положение во гроб). Здесь, видимо, не следует однозначно соотносить текст Via Crucis с эпизодами поэмы: мотивы Голгофы даны как бы вразброс, но само их присутствие и особое сгущение в этой части поэмы несомненны. Диалог в 10-м эпизоде («- Завтра с западу встанет солнце! - С Иеговой порвет Давид!») очевидным образом отсылает к словам Давидова псалма: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?» (Пс. 21:2), которые Иисус произнес на кресте во время затмения («От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого. А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Ил"u, Ил"u! лам"a савахфан"u» т. е.: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» - Мат. 27: 45–46, ср. Мар. 15: 33–34, Лук. 23: 44–45). В самом конце эпизода появляются слова «Ладонь, наконец, и гвоздь! Рана (Только не вздрагивать, / Рану вскрыв ») в 11-м эпизоде соотносится с раной в боку Распятого, о которой мы уже говорили, а разорванные швы («З"aгород, з"aгород, / Швам разрыв; Пригород: швам разрыв ») - с разодранной завесой в храме (Мат. 27:51, Мар. 15:38, Лук. 23:45). С другой стороны, слова «О, не проигрывает - / Кто рвет!» могут интерпретироваться как отсылка к теме хитона Иисуса («И так сказали друг другу: не станем раздирать его, а бросим о нем жеребий, чей будет […]» - Иоан. 19:24) .

К концу поэмы однозначное соответствие между этапами крестного пути и эпизодами восстанавливается. 13-й эпизод, посвященный плачу героя над героиней, четко соотносится со сценой снятия с креста и оплакивания Иисуса. В этом же эпизоде дан намек на Воскресение («В слезах. / Лебеда - / На вкус. / - А завтра, / Когда / Проснусь?»). Наконец, три девки, осмеивающие героя в заключительном эпизоде, с очевидностью, хотя и пародийно-кощунственно соответствуют трем Мариям у гроба Иисусова, а самый их смех может быть понят как risus paschalis {12} .

Последнее, что хотелось бы заметить, - то, что две цветаевские поэмы, при всем сходстве их тональности, разрешаются прямо противоположным образом. «Поэма Горы» кончается пророческими проклятиями и молением о возмездии (кстати, заключительное ее слово - месть), в то время как «Поэма Конца» - плачем, прощением и катарсисом. Это подтверждает их трактовку, изложенную выше: Ветхий Завет переходит в Новый Завет («Сам"oй Песней Песен / Уступлена речь // Нам […]»). В этой связи и заглавие «Поэмы Конца» приобретает дополнительное значение: это не только конец земной любви (и жизни), но и конец Писания.

Цветаева М.И.

Марина Цветаева.

Поэма конца

В небе, ржавее жести,

Перст столба.

Встал на назначенном месте,

Как судьба.

Без четверти. Исправен?

Смерть не ждет.

Преувеличенно низок

Шляпы взлет.

В каждой реснице - вызов.

Рот сведен.

Преувеличенно низок

Был поклон.

Сердце упало: что с ним?

Мозг: сигнал!

Небо дурных предвестий:

Ржавь и жесть.

Ждал на обычном месте.

Время: шесть.

Сей поцелуй без звука:

Губ столбняк.

Так государыням руку,

Мертвым - так...

Мчащийся простолюдин

Локтем - в бок.

Преувеличенно нуден

Взвыл гудок.

Взвыл, как собака взвизгнул,

Длился, злясь.

(Преувеличенность жизни

В смертный час.)

То, что вчера - по пояс,

Вдруг - до звезд.

(Преувеличенно, то есть:

Во весь - рост.)

Мысленно: милый, милый.

Час? Седьмой.

В кинематограф, или? -

Взрыв: "домой!"

Братство таборное, -

Вот куда вело!

Громом на голову,

Саблей наголо!

Всеми ужасами

Слов, которых ждем,

Домом рушащимся -

Слово: домЗаблудшего баловня

Вопль: домой1

Дитя годовалое:

"Дай" и "мой"!

Мой брат по беспутству,

Мой зноб и зной,

Так из дому рвутся,

Как ты - дом-

Конем, рванувшим коновязь -

Ввысь - и веревка в прах.

Но никакого дома ведь!

Есть, в десяти шагах:

Дом на горе. - Не выше ли?

Дом на верху горы.

Окно под самой крышею.

- "Не от одной зари

Горящее?" - Так сызнова

Жизнь? - простота поэм!

Дом, это значит: из дому

(О, кому повем

Печаль мою, беду мою,

Жуть, зеленее льда?..)

Вы слишком много думали. -

Задумчивое: - Да.

И - набережная. Воды

Держусь, как толщи плотной.

Семирамидины сады

Висячие - так вот вы!

Воды - стальная полоса

Мертвецкого оттенка -

Держусь, как нотного листа

Певица, края стенки -

Слепец... Обратно не отдашь?

Нет? Наклонюсь - услышишь?

Всеутолительницы жажд

Держусь, как края крыши

Лунатик...

Но не от реки

Дрожь - рождена наядой!

Руки держаться, как руки,

Когда любимый рядом -

И верен...

Мертвые верны.

Да, но не всем в каморке...

Смерть с левой, с правой стороны - Ты. Правый бок, как мертвый. Разительного света сноп. Смех, как грошовый бубен. "Нам с вами нужно бы..." (Озноб.) ..."Мы мужественны будем?" 4 Тумана белокурого Волна - воланом газовым. Надышано, накурено, А главное - насказано! Чем пахнет? Спешкой крайнею, Потачкой и грешком: Коммерческими тайнами И бальным порошком. Холостяки семейные В перстнях, юнцы маститые... Нащучено, насмеяно, А главное - начитано! И крупными, и мелкими, И рыльцем, и пушком. ...Коммерческими сделками И бальным порошком. Серебряной зазубриной В окне - звезда мальтийская! Наласкано, налюблено, А главное - натискано! Нащипано...(Вчерашняя Снедь - не взыщи: с душком!) ...Коммерческими шашнями И бальным порошком. Цепь чересчур короткая? Зато не сталь, а платина! Тройными подбородками Тряся, тельцы - телятину Жуют. Над шейкой сахарной Черт - газовым рожком. ...Коммерческими крахами И неким порошком - Бертольда Шварца.... Даровит Был - и заступник людям. - На с вами нужно говорить. Мы мужественны будем? 5 Движение губ ловлю. И знаю - не скажет первым. - Не любите? - Нет, люблю. - Не любите? - но истерзан, Но выпит, но изведен. (Орлом озирая местность): -Помилуйте, это - дом? - Дом в сердце моем. - Словесность! Любовь, это плоть и кровь. Цвет, собственной кровью полит. Вы думаете - любовь - Беседовать через столик? Часочек - и по домам? Как те господа и дамы? Любовь, это значит... - Храм? Дитя, замените шрамом На шраме! - Под взглядом слуг И бражников? (Я, без звука: "Любовь, это значит лук Натянутый лук: разлука".) - Любовь, это значит - связь. Все врозь у нас: рты и жизни. (Просила ж тебя: не сглазь! В тот час, сокровенный, ближний, Тот час на верху горы И страсти. memento - паром: Любовь - это все дары В костер - и всегда задаром!) Рта раковинная щель Бледна. Не усмешка - опись. - И прежде всего одна Постель. - Вы хотели пропасть Сказать? - Барабанный бой Перстов. - Не горами двигать! Любовь, это значит... - Мой. Я вас понимаю. Вывод? - перстов барабанный бой Растет. (Эшафот и площадь.) -Уедем. - А я: умрем, Надеялась. Это проще. Достаточно дешевизн: Рифм, рельс, номеров, вокзалов... -Любовь, это значит: жизнь. - Нет, иначе называлось У древних... - Итак? - Лоскут Платка в кулаке, как рыба. - Так едемте? - Ваш маршрут? Яд, рельсы, свинец - на выбор! Смерть - и никаких устройств! - Жизнь! - полководец римский, Орлом озирая войск Остаток. - Тогда простимся. 6 - Я этого не хотел. Не этого. (Молча: слушай! Хотеть, это дело тел, А мы друг для друга - души Отныне...) - И не сказал. (Да, в час, когда поезд подан, Вы женщинам, как бокал, Печальную честь ухода Вручаете...) - Может, бред? Ослышался? (Лжец учтивый, Любовнице, как букет Кровавую честь разрыва Вручающий...) - Внятно: слог За слогом, итак - простимся, Сказали вы? (Как платок В час сладостного бесчинства Уроненный...) - Битвы сей Вы цезарь. (О, выпад наглый! Противнику - как трофей, Им отданную же шпагу Вручать!) - Продолжает. (Звон В ушах...) - Преклоняюсь дважды: Впервые опережен В разрыве. - Вы это каждой? Не опровергайте! Месть, Достойная Ловеласа. Жест, делающий вам честь, А мне разводящий мясо От кости. - Смешок. Сквозь смех - Смерть. Жест (Никаких хотений Хотеть - это дело тех, А мы друг для друга - тени Отныне...) Последний гвоздь Вбит. Винт, ибо гроб свинцовый. - Последнейшая из просьб. - Прошу. - Никогда ни слова О нас...никому из...ну... Последующих. (С носилок Так раненые - в весну!) - О том же и вас просила б. Колечко на память дать? - Нет. - Взгляд, широко разверстый Отсутствует. (Как печать На сердце твое, как пестень На руку твою...Без сцен! Съем.) Вкрадчивое и тише: - Но книгу тебе? - Как всем? - Нет, вовсе их не пишите. Книг... - Значит, не надо. Значит, не надо. Плакать не надо. В наших бродячих Братствах рыбачьих Пляшут - не плачут. Пьют, а не плачут. Кровью горячей Платят - не плачут. Жемчуг в стакане Плавят - и миром

Правят - не плачут.

Так я ухожу? - Насквозь

Гляжу. Арлекин, за верность,

Пьеретте своей - как кость

Презреннейшее из первенств

Бросающий: честь конца,

Жест занавеса. Реченье

Последнее. Дюйм свинца

В грудь: лучше бы, горячей бы

И - чище бы...

Втиснула в губы.

Плакать не буду.

Самую крепость -

В самую мякоть.

Только не плакать.

В братствах бродячих

Мрут, а не плачут.

Жгут, а не плачут.

В пепел и в песнях

Мертвого прячут

В братствах бродячих.

Так первая? Первый ход?

Как в шахматы, значит? Впрочем,

Ведь даже н аэшафот

Нас первыми просят...

Срочно

Прошу, не глядите! - Взгляд -

(Вот-вот уже хлынут градом! -

Ну как их загнать назад

В глаза?!) - Говорю, не надо

Глядеть!!!

Внятно и громко,

Взгляд в вышину:

Милый, уйдемте,

Плакать н!

Забыла! Среди копилок

Живых (коммерсантов - тож)

Белокурый сверкнул затылок:

Маис, кукуруза, рожь!

Все заповеди Синая

Смывая - менады мех! -

Голконда волосяная,

Сокровищница утех -

(Для всех!) Не напрасно копит

Природа, не сплошь скупа!

Из сих белокурых тропик,

Охотники, - где тропа

Назад? Наготою грубой

Дразня и слепя до слез -

Сплошным золотым прелюбом

Смеющимся пролилось.

Не правда ли? - Льнущий, мнущий

Взгляд. В каждой реснице - зуд.

И главное - эта гуща!

Жест, скручивающий в жгут.

О рвущий уже одежды - жест!

Проще, чем пить и есть -

Усмешка! (Тебе надежда,

Увы, на спасенье есть!)

И - сестрински или братски?

Союзнически: союз!

Не похоронив - смеяться!

(И, похоронив, смеюсь.)

И - набережная. Последняя.

Все. Порознь и без руки,

Чурающимися соседями

Бредем. - Со стороны реки -

Плач. Падающую соленую

Ртуть слизываю без забот:

Луны огромной Соломоновой

Слезам не выслал небосвод.

Столб. Отчего бы лбом не стукнуться В кровь? Вдребезги бы, а не в кровь! Страшащимися сопреступниками Бредем. (Убитое - Любовь.) Брось! Разве это двое любящих? В ночь? Порознь? С другими спать? - Вы понимаете, что будущее - Там? - Запрокидываюсь вспять. - Спать! - Новобрачными по коврику... - Спать! - Все не попадаем в шаг, В такт. Жалобно: - Возьмите под руку! Не каторжники, чтоб так!.. Ток. (Точно мне душою - на руку Лег! - На руку рукою.) Ток Бьет, проводами лихорадочными Рвет, - на душу рукою лег! Льнет. Радужное все! Что радужнее Слез? Занавесом, чаще бус, Дождь. - Я таких не знаю набережных Кончающихся. - Мост, и: - Ну-с? Здесь? (Дроги поданы.) Спокойных глаз Взлет. - Можно до дому? В последний раз! 8 последний мост. (Руки не отдам, не выну!) Последний мост, Последняя мостовина. Вода и твердь. Выкладываю монеты. Деньга за смерь, Харонова мзда за Лету. Монеты тень. В руки теневой. Без звука Монеты те. Итак, в теневую руку Монеты тень. Без отсвета и без звяка. Монеты - тем

С умерших довольно маковст.

Благая часть

Любовников без надежды:

Мост, ты как страсть:

Условность: сплошное между.

Гнезжусь: тепло,

Ребро - потому и льну так.

Ни до, ни по:

Прозрения промежуток!

Ни рук, ни ног.

Всей костью и всем упором:

Жив только бок,

О смежный теснюсь которым.

Вся жизнь - в боку!

Он - ухо и он же - эхо.

Желтком к белку

Леплюсь, самоедом к меху

Теснюсь, леплюсь,

Мощусь. Близнецы Сиама,

Что - ваш союз?

Та женщина - помнишь: мамой

Звал? - все и вся

Забыв, в торжестве недвижном

Тебя нося,

Тебя не держала ближе.

Пойми! Сжились!

Сбылись! На груди баюкал!

Не - брошусь вниз!

Нырять - отпускать бы руку

Пришлось. И жмусь,

И жмусь...И неотторжима.

Мост, ты не муж:

Любовник - сплошное мимо!

Мост, ты за нас!

Мы реку телами кормим!

Плющом впилась,

Клещом: вырывайте с корнем!

Как плющ! как клещ!

Безбожно! Бесчеловечно!

Бросать, как вещь,

Меня, ни единой вещи

Не чтившей в сем

Вещественном мире дутом!

Скажи, что сон!

Что ночь, а за ночью утро,

Экспресс и Рим!

Гренада? Сама не знаю,

Смахнув перин

Монбланы и Гималаи.

Прогал глубок:

Последнею кровью грею.

Прослушай бок!

Ведь это куда вернее

Стихов...Прогрет

Ведь? Завтра к кому наймешься?

Скажи, что бред!

Что нет, и не будет мосту

Конца..Конец

Здесь? - Детский, божеский

Жест. - Ну-с. - Впилась.

Еще немножечко:

В последний раз!

Корпусами фабричными, зычными

И отзывчивыми на зов...

Сокровенную, подъязычную

Тайну жен от мужей и вдов

От друзей - тееб, подноготную

Тайну Евы от древа - вот:

Я не более, чем животное,

Кем-то раненое в живот.

Жжет.. Как будто бы душу сдернули

С кожей! Паром в дыру ушла

Пресловутая ересь вздорная

Именуемая душа.

Христианская немочь бледная!

Пар! Припарками обложить!

Да ее никогда и не было!

Было тело, хотело жить,

Жит хочет.

Прости меня! Не хотела!

Вопль вспоротого нутра!

Так смертники ждут расстрела

В четвертом часу утра

За шахматами... Усмешкой

Дразня коридорный глаз.

Ведь шахматные же пешки!

И кто-то играет в нас.

Кто? Боги благие? Воры?

Во весь окоем глазка -

Глаз. Красного коридора

Лязг. Вскинутая доска.

Махорочная затяжка.

Сплев, пожили, значит сплев.

По сим тротуарам в шашку

Прямая дорога: в ров

И в кровь. Потайное око:

Луны слуховой глазок...

И покосившись сбоку:

Как ты уже далек!

Совместный и сплоченный

Вздрог. - Наша молочная!

Наш остров, наш храм,

Где мы по утрам -

Сброд! Пара минутная! -

Справляли заутреню.

Базаром и закисью

Сквозь-сном и весной...

Здесь кофе был пакостный -

Совсем овсяной!

(Овсом своенравие

Гасить в рысаках!

Отнюдь не Аравией -

Аркадией пах

Тот кофе...

Но как улыбалась нам,

Рядком усадив,

Бывалой и жалостной -

Любовниц седых

Улюбкою беержной:

Увянешь! Живи!

Безумью, безденежью,

Зевку и любви -

А главное - юности!

Смешку - без причин,

Усмешке - без умысла,

Лицу - без морщин, -

О, главное - юности!

Страстям не по климату!

Откуда-то дунувшей,

Откуда-то хлынувшей

В молочную тусклую:

Бурнус и Тунис! -

Нажеждой и мускулам

Под ветхостью риз...

(Дружочек, не жалуюсь:

Рубец на рубце!)

О, как провожала нас

Хозяйка в чепце

Голландскогоженья....

Не довспомнивши, не допонявши,

Точно с праздника уведены...

Наша улица! - Уже не наша...

Сколько раз по ней!..- Уже не мы...

Завтра с западу встанет солнце! - С Иеговой порвет Давид! - Что мы делаем? - Расстаемся. - Ничего мне не говорит Сверхбессмесленнейшее слово: Расстаемся. - Один из ста? Просто слово в четыре слога За которыми пустота. Стой! По-сербски и по-кроатски, Верно? Чехия в нас чудит? Расставание. Расставаться... Сверхестественнейшая дичь! Звук, от коего уши рвутся, Тянутся з апредел тоски... Расставание - не по-русски! Не по-женски!