Александр Архангельский: “Я пострадал за великий еврейский народ”. А

Первый раз мы задумались о том, действительно ли все албанцы исповедуют ислам, во время обеда в городе . Дело в том, что напротив ресторана на другом берегу Дрина возвышалось новое, почти с иголочки, грандиозное сооружение — кафедральный собор святого Николая, освященный лишь 28 октября 2007 года. Впоследствии оказалось, что Лежа входит в число албанских городов, в которых проживает большое количество христиан — около четверти населения в нем исповедуют католицизм, кроме того там много и православных.

Для интересующихся проблемами веры может быть любопытной и такая информация: епархия Лежи была образована еще в XIV веке и первоначально входила в митрополию Венеции. Сразу же после завоевания Албании турками эта епархия пришла в упадок, поскольку три из пяти католических церквей в городе Лежа были переоборудованы в мечети. После освобождения от османского владычества с начала прошлого века местом католического паломничества являлся монастырь святого Антония Падуанского, находящийся в Леже, и вот наступает дальнейшее возрождение этой епархии.

Но настоящим ударом для меня была ночь в городе , в отеле прямо напротив главной мечети города. На улице было совсем еще темно, когда нас разбудил громкий голос муэдзина, это правоверных приглашали совершить утренний намаз. Создалось впечатление, что громкоговоритель находится прямо в нашем номере, да практически так и оказалось, ведь наше открытое окно было только чуть-чуть ниже того балкона на минарете мечети, на котором прямо напротив отеля был закреплен радио-колокольчик. Распахнутое окно буквально втягивало в себя все звуки, доносившиеся в тот момент с улицы. Я вскочил, надо было срочно захлопнуть оконную створку, чтобы ребенок не успел разгуляться, но, закрыв ее, я невольно бросил взгляд на часы: правильно, нет еще и пяти утра, светлая полоска на востоке явственно свидетельствовала, что вскоре светило появится на горизонте, и я задержался у окна, рассматривая картину, которая открывалась внизу. А там была дорога, ведущая к храму.

Но что-то было не совсем естественным в этом довольно-таки привычном виде, который я много-много раз наблюдал в других мусульманских государствах. Спросонья я никак не мог понять, что же не так, а потом хлопнул себя по лбу, это было очевидно, но совсем необычно — на улице не было людей, никто не направлялся в сторону мечети. Я простоял у окна довольно долго, вот замолчал магнитофон, на котором был записан призыв муэдзина, вот и солнце взошло, значит, намаз был завершен, но на улице так никто и не появился. Это заставило меня опять вернуться к вопросу о роли веры в жизни албанского народа. Официальные проценты свидетельствуют только, что в стране имеются мусульмане, католики и православные, но сколько их на самом деле, эти проценты сказать никак не могут.

«Албания — это единственная мусульманская страна в Европе», — прочитал я в какой-то статье и удивился, наверное, автор просто-напросто забыл о Турции, которая официально является европейским государством и даже претендует на вступление в ЕС; или о соседе Албании по Балканскому полуострову — Боснии и Герцеговине, в которой на бумаге примерно такое же соотношение приверженцев к той или иной религиозной конфессии, как и в Албании, но которая совсем недавно перенесла жесточайшую в последние десятилетия войну, где религиозная составляющая играла не последнюю роль, вследствие чего весы явно склонились в пользу победителей, коими стали мусульмане.

Конечно, мир меняется и при этом меняется довольно стремительно, в некоторых мусульманских государствах появились так называемые Modern Muslim, то есть современные мусульмане, и в этих странах в мечети ходит бить намазы в основном только старшее поколение, и то довольно немногочисленное. Но то, с чем столкнулись мы в Шкодере да еще в праздничные дни — начинался третий день Курбан Байрама, праздника жертвоприношения — оказалось неожиданным.

Возможно, это произошло, так как албанцы никогда не были ревностными мусульманами и борцами за веру. Ведь после захвата страны турками их просто насильно омусульманили, но при этом в стране все равно осталось много христиан, особенно в труднодоступных горных районах. Да, наверное, не так уж и легко изменить веру целой страны, даже за четыреста лет порабощения. После достижения Албанией независимости католической церковью были предприняты некоторые усилия по возвращению албанцев в лоно христианства, но к власти в стране пришли коммунисты, и Албания официально, на государственном уровне, провозгласила себя единственной в мире атеистической страной. Характерным в этом плане является приписываемое Энверу Ходже высказывание: «Единственной религией албанцев является Албания».

В современной Албании приверженность бывших атеистов к той или иной вере нередко зависит скорее от материальных или политических выгод. Так, благодаря Матери Терезе, являющейся по национальности албанкой, в стране появилось много католиков. И дело не только в том, что она чрезвычайно популярна в стране, а скорее в том, что благодаря ей в центре Тираны был открыт университет с льготным обучением для албанцев-католиков. Затем в стране появилось много новообращенных мусульман — оказывается, арабские банки начали давать беспроцентные кредиты правоверным. И наконец к власти в Албании в 2005 году пришел православный президент и очевидно, что после этого в стране появилось немало ортодоксальных христиан.

Приехав в Албанию после пересечения границы, нам сразу бросились в глаза женщины в мусульманских одеяниях и сразу пришло понимание, что мы попали в мусульманскую страну. Хотя на самом деле, по мере перемещения по стране, мы поняли, что Албания отнюдь не настолько мусульманская страна, насколько этими являются многие другие, и что здесь население находится выше вопросов религии.

Какую религию исповедуют в Албании

В Албании присутствует несколько общепринятых религий. Большая часть населения исповедует ислам.

Но такое приверженство в вере это скорее не от наследия османского ига, а от последствия освобождения страны от диктаторства Энвера Ходжи. Ведь в годы его правления вера была полностью исстреблена. И после гибели диктатора и падения его строя, получилось так, что населению было все равно, какую религию принимать и почему-то они приняли решение исповедовать ислам.

Однако почти равнозначными религиозными приверженствами так же являются православие и католицизм. На территории страны эти два направления определенно стоят в одинаковой степени следования.

Толерантность

Говоря о религии в Албании, нельзя не упомянуть о степени толерантности в этих вопросах. Ведь именно в Албании никто не обращает внимание на приверженность человека к той или иной религии и позволяет посетить стены любого из религиозных зданий. А еще мы здесь столкнулись с очень показательным моментом: на главной площади Страны - Площади Скандерберга - стоят воедино мечеть, католический храм и православная церковь. Меня лично такое расположение очень удивило. Ведь именно про Албанию ходит много мифов о том, что здесь плохо относятся к христианам и что с туристов срывают кресты, и много еще других вариантов неуважительного отношения к приверженцам данной конфессии.

А еще, когда мы планировали свою поездку из Черногории у местного гида, многие наши соотечественники подходили к нам и говорили, что нельзя ехать в эту страну, ведь там совершенно дикий народ, и что албанцы радикальные мусульмане. Ну вот уже съездив, по факту данных параметров могу точно заявить, что в туристических городах таких явлений мы не наблюдали. И что толерантность в стране в религиозных вопросах царит повсеместно.

Какие нормы поведения стоит соблюдать

Албанцы в большинстве своем крайне уважительно относятся к туристам. Это конечно относится к местным жителям, которые живут в туристических городах. Большая часть северных районов ус их населением к туристам в принципе относится достаточно агрессивно. Не говоря уже о религиозных предпочтениях.

В одежде албанцы показались нам достаточно свободных нравов. Но пляжные вещи лучше носить на пляже. Хотя я в путешествие по Албании отправилась в коротких джинсовых шортах и майке с голыми плечами. И на меня ни разу никто в городах косо не посмотрел.

В туристических городах туристам вполне позволительно пить спиртные напитки. Но сами местные жители себе не особо позволяют распивать их на людях. Зато повсеместно в разгар дня в кафе и ресторанах встречались албанцы, которые сидят и распивают кофе часами напролет в разгар рабочего дня.

В каких религиозных обрядах можно поучаствовать

Наша экскурсовод по Албании это русская женщина, которая была замужем за албанским мужчиной. Она рассказывала много интереснейших историй, связанных с жизнью с албанцем. Так вот среди прочего она рассказывала, что некоторые албанцы промышляют вариантами предоставления услуг на предмет погулять на албанской свадьбе. Интересное должно быть мероприятие, потому что наш гид много рассказывала о проведении свадебных обрядов и церемоний и что албанская свадьба проходит одну неделю у жениха и одну неделю у невесты. Уж не знаю, какой из этих периодов предлагается провести туристами на таком мероприятии.

Известный телеведущий, он считает, что телевидение не может говорить о Боге напрямую, потому что по сути оно — развлечение; что современный мир слишком разорван, поэтому и появился интернет — чтобы удержать связи; он пишет учебники по литературе для средней школы, потому что уверен, что нашу нацию не объединяет ничего, кроме русского языка. Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ — представитель современных интеллигентов, которые не ассоциируются только с «кухонными бунтами» в отдельно взятых квартирах, а должны уметь думать и отстаивать свою точку зрения в любых, даже самых жестких условиях.

Чтобы жизнь не была обесточена

— Вы написали книгу «1962. Послание к Тимофею», где в форме обращения к сыну говорите о корнях и переплетении личной и мировой истории. Сегодня все больше людей пытаются воссоздавать свою родословную, вешают на стену пожелтевшие фотографии предков… Откуда это стремление отыскать корни?

— Когда маленьким детям не хватает витаминов, они начинают инстинктивно есть мел, золу, листья. Сегодня одновременно у огромного количества людей возникло чувство оборванных связей. У кого-то это связи ближайшего круга, и, чтобы восстановить их, люди идут в «Одноклассники», а у кого-то — связи в , когда остро ощущается собственная разорванность во времени. И нашему социальному организму срочно нужны витамины.

— А почему «разорванность во времени» не чувствовали, скажем, наши родители?

— Они жили плотнее, участвовали вместе во всем: от быта до каких-то политических действий. Я не говорю, хорошо это или плохо, но так было. Мы живем разрозненно. К тому же ускорилось историческое время. Вокруг все стремительно меняется: технологии, языковые нормы, социальный опыт. От быстрых перемен действительности нас разносит, разрывает на части. Между разными поколениями сейчас не , а отсутствие связок.

Конфликт — вещь нормальная, когда внутри одного пространства люди сталкиваются — плечами, лбами, а потом либо примиряются, либо объявляют друг другу войну. Страшно — проскальзывать друг около друга без возможности зацепиться. Мы вступили в мир, где самое сложное — доказать реальность существования самых простых вещей: таких, как память, преемственность, они превратились в абстракцию. И, видимо, потому у огромного количества людей возникает почти физиологическое чувство, что без восстановления хотя бы воображаемой корневой системы нас разнесет и разорвет окончательно.

— Все, о чем вы говорите, происходит именно из-за технического прогресса?

— Технические открытия следуют за нашими внутренними проблемами. Сегодня мы живем в мире, который теряет чувство границ, географических и политических, а вместе с этим и исторических. Если наши родители были больше похожи на земледельцев, то наши дети и мы больше похожи на кочевников.

Став кочевниками, мы не утратили инстинкта земледельцев и хотим, чтобы у нас была родовая память. Мы хотим все время возвращаться на Родину, а не просто перемещаться из одной точки в другую. Мы хотим менять места обитания, но постоянно удерживать связи. С моей точки зрения, и интернет появился потому, что мир начал меняться.

В нашем слишком разорванном мире востребовано все, что связывает. И это относится в равной мере и к техническим открытиям, и к литературным работам. Все вдруг начали писать про исторический код, поскольку чувствуют: провода из стены выдраны и концы не сведены, и их нужно опять замкнуть, иначе жизнь обесточена.

— Скорее не привел, а подвел. Он поставил перед ними вопросы, ответов на которые в его произведениях нет. И вот за ответами люди и пришли в Церковь. А вот пытался вести. И в тех произведениях, где он вел, он проиграл. Выиграл — в романах, в которых открывал читателям мир с выходом в вечные сферы.

Писатель вообще ставит вопросы лучше, чем дает ответы. Хотя ответы тоже имеют право быть. Но не в лоб: это же не рецепт, не дорожная карта. Когда писатель дает ответы, он должен быть чуть-чуть ироничен по отношению к самому себе. Как только он эту иронию теряет, становиться самозванцем, ставящем себя в лучшем случае на место священника, в худшем — на место Господа Бога.

Плетение словес

— Вы как-то сказали, что ваша профессия — литератор. Сегодня существует такой род деятельности?

— Литератор — человек, который зарабатывает на жизнь плетением словес, кто умеет выстраивать слова в высказывания, имеющие смысл. Принято считать, что литератор — это писатель, пишущий вымышленные книжки, думающий о высоком, не разменивающийся на мелочи. Хотя в истории русской литературы я таких личностей почти не знаю. Каждому из наших писателей приходилось заниматься той же журнальной поденщиной. Литератор — это профессия, а писатель — призвание. Главное, четко понимать, чем ты занимаешься в данный момент, и не путать: публицистикой, то есть убеждаешь в чем-то людей, навязываешь им свое мнение, или журналистикой — рассказываешь о мнениях других. Или — пишешь о других людях изнутри их сознания, как писатель.

— А дальнейший путь — от литературоведения к журналистике — насколько он был для вас логичен?

— Для начала я предъявил себя в академическом мире. Очень рано выпустил первую свою филологическую книжку о «Медном всаднике» , она даже была хорошо встречена. Но я знал, что уперся здесь в свой собственный потолок. Потому было интересно попробовать себя в новом качестве. Я начал заниматься литературной критикой. Параллельно в девяностые годы раз в два года ездил в Женеву читать курсы лекций. В 1998 году вновь надо было искать работу. И я пошел в газету «Известия». За два года прошел путь от корреспондента до заместителя главного редактора, не пропустив ни одной ступеньки.

Затем появилась возможность попробовать себя еще раз на телевидении. (У меня до этого уже был небольшой опыт: в 1992-1993 годах я вел программу о современных писателях — «Против течения»). И вот последовало предложение от канала «Культура» — спасать чужой проект, тележурнал «Тем временем». Если бы я тогда знал, что такое переделывать чужие проекты, не пошел бы. Года полтора у меня было чувство несмываемого позора. Ну тут уже ретивое взыграло, стало интересно переиграть ситуацию. Теперь вопрос: что дальше? Не может человек всю жизнь работать на телевидении, светиться в кадре, это неправильно. Но ответа на этот вопрос я пока не знаю.

— Ваш видеоблог на сайте РИА «Новости» тоже называется «Против течения»…

— В РИА «Новости» я могу говорить на политические темы, которые неуместны на канале «Культура». К тому же мне интересно попробовать уже даже не столько себя, а прямо на глазах рождающийся жанр мультимедийной колонки. И тут ясно, что ты лучшим не будешь, но будешь первым, а это очень интересно.

— Для чего гости спорят в программе «Тем временем», обсуждая волнующие всех вопросы, ведь в их спорах истина все равно не рождается?

— Наша задача не предъявить истину, а показать сложность мира, в котором мы живем и действуем, чтобы не было иллюзий, будто есть простые решения. И еще мы должны приучить людей ответственно делать смысловой выбор. Те гости, которых я приглашаю, — люди, сделавшие его. Мы видим, что в каждой позиции есть своя логика, но выбирать все равно придется. Более того, я считаю, что есть проблемы нашего общества, которые на сегодняшний день неразрешимы. Но тогда надо предъявить их неразрешимость. Иногда полезно показать потенциальную опасность какого-то социального идеологического столкновения. Пусть лучше в рамках программы, как на маленькой экспериментальной площадке, мы увидим, как не стыкуются мнения, чем мы потом это испытаем в реальной жизни.

— Сложно работать на телевидении православному человеку, не мешает публичность?

— То есть соблазнился ли известностью? Надеюсь, что нет. А свою известность можно «отработать» — встречаться с людьми, читать лекции. Да, телевидение довольно тяжелая среда обитания. А кто нам сказал, что, скажем, армия — легкая? Легко ли быть православным и офицером? Что касается ответственности — она везде одинакова.

— Не приходилось защищать на телевидении свои православные взгляды?

— На телевидении мои взгляды третьестепенны. Я — ведущий, а не публицист. Другое дело, что определенной части зрителей не нравится, что я в программу все время приглашаю священников. Но мне хочется показать миру, что есть умные, думающие священники, вовлеченные в процесс современной жизни. Я, как православный человек, считаю, что это важно, и буду это делать, что бы мне кто ни говорил. А что касается позиции моей как публициста, я побаиваюсь подмены тезисов. Меня пугает, когда светские люди начинают читать религиозные проповеди в светских местах общего пользования. Я не могу читать проповеди, меня никто на это не благословлял. И не могу скрывать, что я — православный и моя иерархия ценностей именно такая. Но, повторяю, надеюсь, что проповеди я не читаю.

— Вы как-то сказали, телевидение не может рассказывать о Боге…

— Оно может говорить не о Боге, а о людях, в которых Бог живет. Большинство религиозных передач, как правило, никуда не годятся. Причем не только на российском телевидении. Ведь оно везде в большей степени — развлечение. Я не очень понимаю, как о Боге через развлечение рассказывать. Хотя все в этой жизни возможно, но в виде исключения, а не в виде правил. В принципе, и проповедь с экрана возможна, но, как правило, это пугающе скучно. И поэтому я побаиваюсь религиозного телевидения.
— Раньше много говорилось о том, что хотя бы телевидение объединяет нацию. Сегодня ТВ стало многоканальным, значит, у нас нет совсем ничего объединяющего?

— Похоже, что да. Это очень хорошо видно по ложным праздникам. При советской власти были глубоко чуждые мне, но внутренне мотивированные праздники. Почему 7 ноября — праздник советского государства? Потому, что реально или мифологически, но в этот день образовалось государство рабочих и крестьян, с большевиками во главе. А дальше можно сочинять про 7 ноября все что угодно, нанимать сильных режиссеров, которые будут, как Ромм, снимать качественное пропагандистское кино. Миф работает, когда у обывателя есть ответ на вопрос: как этот миф связан с его собственной судьбою. А сегодня такие мифы невозможны.

4 ноября — праздник для Церкви, а для общества в целом — нет, хотя что может быть плохого в Дне гражданского единства, который отсылает нас к Минину и Пожарскому? Но этот праздник не отвечает нам на вопрос: как он связан с нашей сегодняшней жизнью, с судьбой наших детей, с государством, внутри которого мы живем. Хотиненко может снять хоть 25 фильмов «1612», они не превратятся в тот миф, которым стали фильмы Ромма о 7 ноября, хотя Хотиненко — хороший режиссер. Задача не решаема. Нас ничего ни мифологически, ни информационно, ни политически, ни культурно не объединяет. Кроме русского языка, который все еще наш единый язык.

— Можно изменить ситуацию?

— С моей точки зрения, пока еще можно. И есть институт, который важнее, чем телевидение, — это школа. Через нее проходят почти все. Там можно формировать общегражданское сознание, общерусское, в широком смысле слова. Но вот все попытки решить эту проблему через воспитание патриотизма — опасны. Современный мир вообще использует не слово «патриотизм», а слово «гражданственность».

Патриотизм — государственное чувство, а не национальное. В отношении государства я — гражданин, это мое государство, я живу в нем и проявляю себя граждански, следовательно, я и патриот тоже. Национальное чувство связанно не с государством, а с моим культурным самоопределением в сегодняшним мире. И сегодня это во многом выбор человека, а не гены.

Не бывает единого понимания национального начала на все времена. Скажем, родство по крови до ордынского ига возможно, а после — нет. Если бы Церковь не сказала тогда, когда началось перемешивание с оккупантами, что теперь главное — язык и вера, то, может быть, русского этноса и не было бы, он бы растворился и исчез в истории. Сегодня — родство по культурной принадлежности, по языковой, по тому, чья история для тебя важнее. Например: я не стыжусь гитлеровской Германии, потому что не имею к ней отношения. А сталинского Советского Союза стыжусь, ведь это — история моей Родины.

Так что «русский» для меня в данном случае прилагательное, а не существительное. И в этом смысле не важно: ты китаец, еврей, татарин или узбек, важно только — ты говоришь по-русски и считаешь историю России своей. И либо мы каким-то образом, как Мюнхгаузен, вытащим себя из болота за волосы, поймем, что у нас мало в запасе исторического времени, и поставим перед собой (и перед школой) задачу исторического, гражданского объединения русских земель. Либо — нам никто не гарантировал вечного бытия в истории.

СПРАВКА

Александр Николаевич АРХАНГЕЛЬСКИЙ — писатель, литературовед, телеведущий, публицист. Родился в1962 году в Москве. В 1982 году окончил МГПИ им. Ленина, факультет русского языка и литературы. Кандидат филологических наук. С 2002 года — автор, ведущий и руководитель информационно-аналитической программы телеканала «Культура» «Тем временем». Автор и ведущий цикла документальных фильмов «Фабрики памяти: Библиотеки мира». Финалист телевизионной премии ТЭФИ (2005, 2006, 2009), лауреат премии Московского союза журналистов (2006). Автор многих книг, среди которых: «1962. Послание к Тимофею», «Цена отсечения» и др.

Оксана ГОЛОВКО

Александр Архангельский - Коньяк "Ширван" (сборник)

Александр Архангельский - Стихотворная повесть А. С. Пушкина "Медный Всадник"