Главная › Кормление › Анализ рассказа л н андреева великан. Художественный мир Андреева Л.Н

Анализ рассказа л н андреева великан. Художественный мир Андреева Л.Н

Великан

Леонид Андреев

Вот пришел великан, большой, большой великан. Такой большой, большой. Вот пришел он, пришел. Такой смешной великан. Руки у него толстые, огромные, и пальцы растопырены, и ноги тоже огромные, толстые, как деревья, такие толстые. Вот пришел он... и упал! Понимаешь, взял и упал! Зацепился ногой за ступеньку и упал! Такой глупый великан, такой смешной - зацепился и упал! Рот раскрыл - и лежит себе, и лежит себе, такой смешной, как трубочист. Ты зачем пришел сюда, великан? Ступай, ступай отсюда, великан! Додик такой милый, такой славный, славный; он так тихонько прижался к своей маме, к ее сердцу - к ее сердцу - такой милый, такой славный. У него такие хорошие глазки, милые глазки, ясные, чистые, и все так его любят. И носик у него такой хороший, и губки, и он не шалит. Это прежде он шалил - бегал - кричал - ездил на лошадке. Ты знаешь, великан, у Додика есть лошадка, хорошая лошадка, большая с хвостом, и Додик садится на нее и ездит, далеко-далеко на речку ездит, в лес ездит. А в речке рыбки, ты знаешь, великан, какие бывают рыбки? Нет, ты не знаешь, великан, ты глупый, а Додик знает: такие маленькие, хорошенькие рыбки. Солнышко светит в воду, а они играют, такие маленькие, хорошенькие, такие быстрые. Да, глупый великан, а ты не знаешь.

Какой смешной великан! Пришел и упал! Вот смешной! Шел по лестнице - раз-раз, зацепился за порожек и упал. Такой глупый великан! А ты не ходи к нам, великан, тебя никто не звал, глупый великан. Это прежде Додик шалил и бегал - а теперь он такой славный, такой милый, и мама так нежно-нежно его любит. Так любит - больше всех любит, больше себя, больше жизни. Он ее солнышко, он ее счастье, он ее радость. Вот теперь он маленький, совсем маленький, и жизнь его маленькая, а потом он вырастет большой, как великан, у него будет большая борода и усы большие, большие, и жизнь у него будет большая, светлая, прекрасная. Он будет добрый, и умный, и сильный, как великан, такой сильный, такой умный, и все будут его любить, и все будут смотреть на него и радоваться. Будет в его жизни горе, у всех людей есть горе, но будут и большие, светлые как солнце радости. Вот войдет он в мир красивый и умный, и небо голубое будет сиять над его головой, и птицы будут петь ему свои песенки, и вода будет ласково журчать. И он взглянет и скажет: "Как хорошо на свете, как хорошо на свете..."

Вот... Вот... Вот... Этого не может быть. Я крепко, я нежно, нежно держу тебя, мой мальчик. Тебе не страшно, что тут так темно? Посмотри, вон в окнах свет. Это фонарь на улице, стоит себе и светит, такой смешной. И сюда посветил немного, такой милый фонарь. Сказал себе: "Дай и туда посвечу немножко, а то у них так темно - так темно". Такой длинный смешной фонарь. И завтра будет светить - завтра. Боже мой, завтра!

Да, да, да. Великан. Конечно, конечно. Такой большой, большой великан. Больше фонаря, больше колокольни, и такой смешной пришел и упал! Ах, глупый великан, как же ты не заметил ступеньки! "Я вверх смотрел, мне внизу не видно,- говорит великан басом, понимаешь, таким толстым, толстым голосом.- Я вверх смотрел!" - А ты вниз лучше смотри, глупый великан, тогда и будешь видеть. Вот Додик мой милый, милый и такой умный, он вырастет еще больше, чем ты. И так будет шагать - прямо через город, прямо через леса и горы. Он такой будет сильный и смелый, он ничего не будет бояться - ничего. Подошел к речке - и перешагнул. Все смотрят, рты разинули, такие смешные,- а он взял и перешагнул. И жизнь у него будет такая большая, и светлая, и прекрасная, и солнышко будет сиять, милое родное солнышко. Выйдет себе утречком и светит, такое милое... Боже мой!

Вот... Вот пришел великан - и упал. Такой смешной - смешной - смешной же!

Так глубокою ночью говорила мать над умирающим ребенком. Носила его по темной комнате и говорила, и фонарь светил в окно,- а в соседней комнате слушал ее слова отец и плакал.

В сентябре 1901 года в руководимом М. Горьким петербургском издательстве «Знание» выходит первый том «Рассказов» Л. Андреева. К десяти произведениям, отобранным М. Горьким для книги, вполне применима та характеристика, которую дал себе Л. Андреев в письме К И. Чуковскому от июля 1902 года: «Верно то, что я философ, хотя большею частью совершенно бессознательный (это бывает); верно и остроумно подмечено и то, что «типичность людей я заменил типичностью положений». Последнее особенно характерно. Быть может, в ущерб художественности, которая непременно требует строгой и живой индивидуализации, я иногда умышленно уклоняюсь от обрисовки характеров. Мне не важно, кто «он» - герой моих рассказов... ибо все живое имеет одну и ту же душу, все живое страдает одними страданиями и в великом безразличии и равенство сливается воедино перед грозными силами жизни».

В одном из лучших рассказов Л. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Биография Леонида Андреева. Рассказ. Часть 2.. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Андреева, из включенных в первый том его сочинений, - в Жили-были» (1901), - одинаково страдают от неустройства жизни умирающий купец Кошеверов и молодой студент. Однако в демократически настроенных кругах читателей пессимистические ноты в произведениях Леонида Андреева рождали отнюдь не пессимистические настроения, ибо не за горами был революционный взрыв 1905 года. И хотя в рассказах Леонида Андреева, по выражению М. Горького, преобладало «одно голое настроение», которое следовало бы «прихватить огоньком общественности» -, демократический читатель по-своему воспринимал вторую реальность сочинений Леонида Андреева. Придавливающая его «хилых» героев «роковая сила», в конкретных условиях русского освободительного движения, воспринималась как гнет царского самодержавия. Да и сам Л. Андреев был чуток к переменам в окружающей жизни и общественных настроениях. Вновь затронутая им в «Жили-были» проблема жизни и смерти находит в целом оптимистическое разрешение. Смерть купца Кошеверова - это только эпизод в потоке вечно обновляющейся жизни. Примечательно, что Л. Андреев, по совету М. Горького, заканчивает «Рассказов» новеллой «В темную даль». Это первая попытка писателя создать образ героя-современника, порывающего с затхлым миром бытого мещанского существования и вступающего на путь революционной борьбы. Явно отставая от времени и плохо зная жизнь революционеров-профессионалов, Л. Андреев, создавая образ своего Николая Барсукова, в основном опирался на свои представления о революционерах-народовольцах 80-х годов в пору их хождения в народ. Герой рассказа наделен нимбом жертвенности, мученичества за голодных и обездоленных. В дальнейшем образ Барсукова получит у писателя развитие в романе «Сашка Жегулев» (1911) И все же появление таких произведений, как «В темную даль в творчестве Леонида Андреева в преддверии революции 1905 года было многообещающим и перспективным началом.

В 1903 году Л. Андреев заканчивает большой рассказ «Жизнь Василия Фивейского». Избрав его героем сельского священника, автор был весьма далек от намерения изобразить в рассказе быт Сельского духовенства. Шутивший, что «живых» священников он видел всего два раза - на свадьбе и на похоронах, Л. Андреев «типичность людей» в «Жизни Василия Фивейского» в значительной мере заменил «типичностью положений». Автор идет от определенной им заранее «сущности» образа к «быту», который, в свою очередь, дается им не в своей объективной полноте и целостности, а составлен ИЗ отдельных, тщательно отобранных черт. Не остается сомнения в том, что Л. Андреева менее всего интересовал сельский священник Василий Фивейский как социальный тип. Для писателя это была наиболее подходящая модель для реализации творческого замысла произведения - показать трагедию человека, утратившего старую веру, но так и не обретшего новую, истинную. По существу, и в «Жизни Василия Фивейского» Леонидом Андреевым в несколько мистифицированной форме изображена трагедия мысли российского интеллигента, ищущего путей к народу. В то время, когда брожение охватывало все более широкие слои населения России, когда за тысячами «разрозненных, враждебных правд» о жизни начинали проступать «очертания одной великой, всеразрешающей правды» - правды грядущей Революции, рассказ Леонида Андреева приобретал злободневное общественное звучание. «Большая и глубокая вещь», - так отозвался о «Жизни Василия Фивейского» М. Горький1. Мрак сознания, не оплодотворенного мыслью, а потому лишенного интеллекта, воплощен Л. Андреевым в образе антагониста - сына Василия Фивейского - дегенерата, кстати носящего имя отца. Болезнь Василия Фивейского-младшего получает в рассказе настолько расширительное истолкование, что отвлеченное, символическое содержание этого образа совершенно разрушает изнутри его первоначальную реалистическую структуру. Продолжением эволюции образа священника Василия Фивейского станет анархист Савва из одноименной драмы Л. Андреева (1906), который свое личное неверие в бога пытается, впрочем безуспешно, внушить темной, экзальтированной, исступленно ожидающей чуда толпе. С другой стороны, написанный в экспрессионистической манере образ Василия Фивейского-сына откроет собой галерею образов-«сущностей» в символических произведениях Леонида Андреева. В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» вторая, «сущностная» реальность с ее крупными планами, романтической приподнятостью тона и патетикой прямо и декларативно противопоставлена реалистическому правдоподобию.

Вообще надо отметить, что соотношение между двумя действительностями у Леонида Андреева весьма сложно. Иногда они словно накладываются одна на другую. Так, в рассказе «Вор» первой действительностью является заимствованная писателем из отдела происшествий в газетах история, которая вряд ли выделялась в числе подобных, чтобы на ней задержалось внимание читателя. Спасаясь от преследования, вор выпрыгивает из вагона идущего поезда и попадает под колеса встречного. И этот конкретный, даже будничный факт из действительности Л. Андреев избирает в качестве иллюстрации тревожившей его проблемы человеческого отчуждения. Отвергнутый «чистым» обществом, трижды судившийся за кражи вор Юра-сов обороняется от действительности тем, что пытается уйти от нее в мирок своей фантазии, явно навеянный чтением мещанских романов. Столкновение воображаемого и действительного в рассказе передается путем сопоставления двух музыкальных тем. Воображаемое - это чувствительный романе, обращенный к возлюбленной, которая напевает Юрасов, стоя на площадке вагона, а действительное - разухабистая трактирная песня «Маланья моя лупоглазая», вырывающаяся из глоток пьяниц на станции. Конфликты и контрасты социальной действительности во «второй реальности» Л. Андреева тонут в потоке сознания одинокой и тоскующей души героя рассказа. Отчаянные попытки Юрасова уйти от преследователей, и стук колес поезда, и проносящиеся мимо окон вагона пейзажи, и три фонаря встречного поезда - все это смазывается, теряет конкретные очертания и превращается в кошмарное сновидение души Юрасова. Удаляясь от преследователей, переходя из вагона в вагон, он в неведении приближается к своей гибели.

Под рассказом «Марсельеза» стоит авторская дата «август 1903 т.». Это воплощенные в художественных образах впечатления по поводу реальных событий, остающихся за пределами его рассказа. Из содержания «Марсельезы? можно составить себе самое приблизительное представление о времени и месте действия. Вторая реальность Леонида Андреева в данном случае претендует не на истолкование каких-то событий, а на воссоздание двух диаметрально противоположных мироощущений. За отвлеченными персонажами «Марсельезы» угадывается не Франция периода французской революции, а русская действительность, борьба социальных сил накануне штурма самодержавия, образы персонажей выражают собой не типы или характеры, а явления. Обобщенное, смелое, волевое «Мы» революционеров (рассказчик и себя причисляет к ним) противостоит дряблому, жалкому и трусливому «Я» мелкого буржуа. Если подходить к «Марсельезе» как к реалистическому произведению, то содержание рассказа может даже вызвать и некоторое недоумение. В самом деле, какой подвиг совершил посаженный в тюремную камеру к революционерам обыватель, ничтожество с душой зайца и бесстыдной терпеливостью «рабочего скота»? Почему революционеры сначала презирают его, а в конце рассказа называют товарищем и поют над его гробом «Марсельезу»? Вторая реальность рассказа отвечает на этот вопрос. Все дело, оказывается,

В том, что маленький буржуа-обыватель отказывается от своей излюбленной философии, запечатленной в «любимых книжечках», и прежде всего от своей буржуазной «сущности» (трусости и сытости). Иносказательное и общее реализуется в конкретном. Потрясенный стойкостью духа революционеров, буржуа в «Марсельезе» присоединился к объявленной ими голодовке. Разумеется, нет никаких оснований для отождествления героя рассказа с его автором. И все же нам представляется уместным процитировать строки из письма Л. Андреева литератору Е. Л. Бернштейну от сентября 1905 года: «Вы правы: я жестокий обыватель. Мне нужен и хороший обед, и сон после обеда, и многое другое, без чего прекрасно обходится тот же Горький, отрицающий обывательщину не только мыслью, но и жизнью своею; но и к свинству я не способен, не способен и ко лжи... »1.

Разоблачению интеллигентской обывательщины посвящен и реалистический рассказ Л. Андреева «Нет прощения» (1903), повлекший за собой новые репрессии властей на газету «Курьер» и впоследствии прекращение издания газеты.

Русско-японская война 1904 года вызвала к жизни знаменитый рассказ Л. Андреева «Красный смех». Никогда не видевший войны писатель мог знать о событиях на Дальнем Востоке только по газетным сообщениям да рассказам немногих очевидцев, возвратившихся с театра военных действий. В художественной литературе, посвященной войне, наиболее близким для себя по теме Л. Андреев считал рассказ Вс. Гаршина «Четыре дня». Сохранившиеся в архиве Л. Андреева черновые наброски и заготовки позволяют сделать заключение, что, воспринимая любую войну как «безумие и ужас», писатель испытывал непреодолимые для себя затруднения, когда пытался разрешить поставленную перед собой задачу средствами реалистического искусства. Вся доступная Л. Андрееву информация о русско-японской войне, переживаемая Андреевым-художником, преобразовывалась творческой фантазией писателя в устрашающие картины-видения «безумия и ужаса» всякой войны. Однако эти картины-видения в «Красном смехе» все же основывались на реальных фактах русско-японской войны, попадавших в русскую печать. В этом смысле очень интересными и даже в ожиданными по результатам оказались сопоставления «Красного смеха» с очерками и репортажами военных корреспондентов в газете «Русское слово» и особенно в официозе военного министерства «Русском инвалиде». Леониду Андрееву недоставало лишь центрального собирательного образа, который мог бы объединить все его картины-видения. Им и стал образ Красного смеха, хотя происхождение его прямого отношения к войне не имело. Летом 1904 года Л. Андреев снимал дачу в Крыму неподалеку от Ялты. Здесь он и приступил к первоначальному варианту будущего «Красного смеха», озаглавленному просто «Война». Работа шла с большим трудом, написанное не удовлетворяло автора. И... очень мешали красоты южного берега Крыма, столь «неуместные» и раздражающие Л. Андреева, внимание которого было приковано к событиям, развертывавшимся на Дальнем Востоке. В начале августа рядом о дачей Л. Андреева произошел взрыв на строительных работах, и мимо писателя пронесли на носилках тяжело раненного рабочего, все лицо которого было залито кровью. Так был найден образ Красного смеха. На следующий день Л. Андреев сказал знакомому литератору: «Вчера я на войне был. И написал рассказ, большой рассказ из войны... В голове у меня уже все готово». Л. Андреев предполагал выпустить «Красный смех» отдельным изданием и иллюстрировать его офортами Ф. Гойи «Ужасы войны». По разным причинам, главным образом по цензурным, издание это не осуществилось. «Красный смех» появился в редактировавшемся М. Горьким третьем Сборнике товарищества «Знание». Впечатление, произведенное рассказом на читателей, было, как и следовало ожидать, оглушительным, хотя и непродолжительным. Рассказ ударил по нервам, но реальная правда о войне все же оказалась значительнее, а потому и страшнее картин «безумия и ужаса», созданных Л. Андреевым-пацифистом. Впрочем, отрицать важное общественное значение «Красного смеха» было бы несправедливым, и среди художественных произведений о русско-японской войне («На войне» В. Вересаева и др.) рассказ Л. Андреева был значительным приобретением всей русской литературы.

В революцию 1905 года Леонид Андреев с горячей симпатией и воодушевлением говорил о «героической борьбе народа за свою свободу». Высшим достижением всего творчества писателя был созданный им в пьесе «К звездам» образ рабочего-революционера Трейча, чем-то напоминающего Нила в «Мещанах» М. Горького. Однако уже и тогда Л. Андреев выражал сомнение, что борьба народа увенчается победой. В поражении первой русской буржуазно-демократической революции писатель увидел подтверждение своих самых" мрачных прогнозов. Временное торжество политической реак ции было воспринято им как доказательство несокрушимости господствующей над всем миром и отдельно взятой личностью злой силы. В самый разгар кровавого столыпинского «умиротворения» Леонид Андреев поселяется в маленькой финской деревушке Вам-мельсу на Черной речке. Здесь он строит себе дом с высокой башней, который газетные репортеры окрестили виллой «Белая ночь». В огромном кабинете писателя со стен смотрели страшные чудовища, скопированные Л. Андреевым с офортов Ф. Гойи. Душевным смятением и неизбывной тоской проникнута созданная им в 1908 году пьеса-аллегория «Черные маски» Но писатель не примирился С политической реакцией. Л. Андреев выступает с чтением своих произведений на вечерах, проводившихся с целью пополнения нелегального денежного фонда в пользу бывших узников Шлиссельбурга. «Среди виселиц и тюрем» он демонстративно отказывается от приглашения участвовать в официальных торжествах по случаю открытия в Москве в 1909 году памятника Н. В. Гоголю.

После справедливо осужденного демократической общественностью рассказа Л. Андреева «Тьма» (1907) он создает «Рассказ о семи повешенных» (1908), написанный под впечатлением от потрясшего писателя известия о казни группы революционеров, готовивших покушение на царского министра Щегловитова и выданных провокатором Е. Азефом. С руководителем террористической группы, талантливым ученым-астрономом Вс. Лебединцевым (прототип Вернера), Л. Андреев был знаком. Герои Л Андреева - революционеры, люди огромного мужества и духовной чистоты, убежденные в правоте своего дела. Однако и в этом рассказе, перенося конфликт из политического в морально-этический план, Андреев не раскрыл существа дела революционеров. «Рассказ о семи повешенных» писатель посвятил Л. Толстому и разрешил его свободную перепечатку в России и за рубежом. В том же 1908 году печатается рассказ Леонида Андреева «Иван Иванович», воскрешающий в памяти один из эпизодов декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 году. Но наряду с этими произведениями Л. Андреев создает и другие, в которых берут верх ущербные, декадентские тенденции. Октябрьской революции Леонид Андреев не понял и не принял, хотя незадолго до смерти от признался старшему сыну Вадиму: «Все, к чему мы привыкли, что нам казалось незыблемым и твердым, выворачивается наизнанку, и появляется новая правда, правда другой стороны». Это «правда другой стороны» - правда социалистической революции не стала правдой Леонида Андреева, но какие-то отголоски ее ощутимы в размышлениях писателя о будущем России. «Может быть, так и надо, - писал он в одном из писем в 1918 году, - чтобы старый дом России, затхлый, вонючий, клоповый, построенный по ветхозаветному плану, - развалился дотла и тем дал возможность воздвигнуть новое величественное здание, просторное и светлое». В том же письме Л. Андреев выражает уверенность, что «русский народ... принесет истинную свободу не только себе, но и всему миру» 2. Эти строки были написаны в то время, когда Леонид Андреев работал над последним своим произведением - оставшимся незавершенным романом-памфлетом на империалистическую Европу и Америку накануне первой мировой войны- «Дневником Сатаны», в котором он произнес последний и окончательный приговор «сатанинскому» частнособственническому миру...

Если домашнее задание на тему: » Биография Леонида Андреева. Рассказ. Часть 2. – художественный анализ. Андреев Леонид Николаевич оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.

Вот... Вот пришел великан - и упал. Такой смешной - смешной - смешной же!

Целостный анализ текста

Выберите ОДИН из вариантов.

Вариант1.

Прочитайте рассказ Л.Н. Андреева. Проанализируйте его, опираясь на поставленные вопросы.

В чём, по Вашему мнению, смысл названия рассказа?

Как название связано с главным событием рассказа?

Как называется главный повествовательный приём, использованный автором в рассказе?

Какие художественные приёмы и зачем использует автор?

В чём смысл финала?

Леонид Николаевич Андреев(1871-1919)

Вот пришёл великан, большой, большой великан. Такой большой, большой. Вот пришёл он, пришёл. Такой смешной великан. Руки у него толстые, огромные, и пальцы растопырены, и ноги тоже огромные, толстые, как деревья, такие толстые. Вот пришёл он... и упал! Понимаешь, взял и упал! Зацепился ногой за ступеньку и упал! Такой глупый великан, такой смешной- зацепился и упал! Рот раскрыл- и лежит себе, и лежит себе, такой смешной, как трубочист. Ты зачем пришёл сюда, великан? Ступай, ступай отсюда, великан! Додик такой милый, такой славный, славный; он так тихонько прижался к своей маме, к её сердцу- к её сердцу- такой милый, такой славный. У него такие хорошие глазки, милые глазки, ясные, чистые, и все так его любят. И носик у него такой хороший, и губки, и он не шалит. Это прежде он шалил- бегал- кричал- ездил на лошадке. Ты знаешь, великан, у Додика есть лошадка, хорошая лошадка, большая с хвостом, и Додик садится на неё и ездит, далеко-далеко на речку ездит, в лес ездит. А в речке рыбки, ты знаешь, великан, какие бывают рыбки? Нет, ты не знаешь, великан, ты глупый, а Додик знает: такие маленькие, хорошенькие рыбки. Солнышко светит в воду, а они играют, такие маленькие, хорошенькие, такие быстрые. Да, глупый великан, а ты не знаешь.

Какой смешной великан! Пришёл и упал! Вот смешной! Шёл по лестнице- раз-раз, зацепился за порожек и упал. Такой глупый великан! А ты не ходи к нам, великан, тебя никто не звал, глупый великан. Это прежде Додик шалил и бегал- а теперь он такой славный, такой милый, и мама так нежно-нежно его любит. Так любит- больше всех любит, больше себя, больше жизни. Он её солнышко, он её счастье, он её радость. Вот теперь он маленький, совсем маленький, и жизнь его маленькая, а потом он вырастет большой, как великан, у него будет большая борода и усы большие, большие, и жизнь у него будетбольшая, светлая, прекрасная. Он будет добрый, и умный, и сильный, как великан, такой сильный, такой умный, и все будут его любить, и все будут смотреть на него и радоваться. Будет в его жизни горе, у всех людей есть горе, но будут и большие, светлые как солнце радости. Вот войдёт он в мир красивый и умный, и небо голубое будет сиять над его головой, и птицы будут петь ему свои песенки, и вода будет ласково журчать. И он взглянет и скажет: «Как хорошо на свете, как хорошо на свете...»

Вот... Вот... Вот... Этого не может быть. Я крепко, я нежно, нежно держу тебя, мой мальчик. Тебе не страшно, что тут так темно? Посмотри, вон в окнах свет. Это фонарь на улице, стоит себе и светит, такой смешной. И сюда посветил немного, такой милый фонарь. Сказал себе: «Дай и туда посвечу немножко, а то у них так темно- так темно». Такой длинный смешной фонарь. И завтра будет светить- завтра. Боже мой, завтра!

Да, да, да. Великан. Конечно, конечно. Такой большой, большой великан. Больше фонаря, больше колокольни, и такой смешной пришёл и упал! Ах, глупый великан, как же ты не заметил ступеньки! «Я вверх смотрел, мне внизуне видно, - говорит великан басом, понимаешь, таким толстым, толстым голосом. - Я вверх смотрел!» - А ты вниз лучше смотри, глупый великан, тогда и будешь видеть. Вот Додик мой милый, милый и такой умный, он вырастет ещё больше, чем ты. И так будет шагать- прямо через город, прямо через леса и горы. Он такой будет сильный и смелый, он ничего не будет бояться- ничего.

Подошёл к речке- и перешагнул. Все смотрят, рты разинули, такие смешные, - а он взял и перешагнул. И жизнь у него будет такая большая, и светлая, и прекрасная, и солнышко будет сиять, милое родное солнышко. Выйдет себе утречком и светит, такое милое... Боже мой!

Вот... Вот пришёл великан - и упал. Такой смешной - смешной - смешной же!

Так глубокою ночью говорила мать над умирающим ребёнком. Носила его по тёмной комнате и говорила, и фонарь светил в окно, - а в соседней комнате слушал её слова отец и плакал.

Прочитайте стихотворение. Проанализируйте его, опираясь на поставленные вопросы.

Какие жанровые черты Вы видите в этом стихотворении?

Какие особенности лексики и грамматики Вы видите в этом стихотворении?

С чем сравнивается Рим и почему?

В чём философская идея стихотворения?

Как выражен образ лирического героя в этом стихотворении?

Необязательно отвечать на все вопросы последовательно. Вы можете избрать свой путь анализа. Пишите развёрнуто, связно, внятно, свободно.

Евгений Абрамович Баратынский(1800-1844)

Ты был ли, гордый Рим, земли самовластитель,

Ты был ли, о свободный Рим?

К немым развалинам твоим

Подходит с грустию их чуждый навеститель.

За что утратил ты величье прежних дней?

За что, державный Рим, тебя забыли боги?

Град пышный, где твои чертоги?

Где сильные твои, о родина мужей?

Тебе ли изменил победы мощный гений?

Ты ль на распутии времён

Стоишь в позорище племён,

Как пышный саркофаг погибших поколений?

Кому ещё грозишь с твоих семи холмов?

Судьбы ли всех держав ты грозный возвеститель?

Или, как призрак-обвинитель,

Печальный предстоишь очам твоих сынов?

Максимальное количество баллов за работу- 70.

Андреев открыл в литературе совершенно новый мир, овеянный дыханием мятежных стихий, тревожных мыслей, философских раздумий, неутомимых творческих исканий. Человек и властвующий над ним рок - эта проблема всегда волновала. В начале века, в пору всеобщего духовного пробуждения, философское осознание возможностей личности и их ограничения историей, социальным устройством действительности, биологическими законами жизни являлось потребностью времени. Именно трагическое миросозерцание писателя стимулировало его интерес к извечным тайнам бытия, к истокам несовершенства человеческой жизни. А. Блок недаром считал ведущим мотивом творчества Андреева роковое, непреодолимое разобщение людей, бессильных в своем одиночестве понять не только других, но и собственную личность.

Ho хотя жизнь представлялась Андрееву трагичной в ее основах, проповедь безропотного смирения перед всемогуществом рока его не увлекала. Наиболее проницательные современники писателя ощущали в его неистовых «воплях» при виде человеческих страданий попытки разорвать «круг железного предначертания», утвердить индивидуальную волю человека в его трагическом единоборстве с равнодушными, слепыми силами мироздания. Обостренное чувство жизни заставляло Андреева постоянно мучиться ощущением и знанием грядущей смерти; более того, бескомпромиссная правда о смертности всего сущего усиливала в нем и его героях чувство жизни, придавала ему большую напряженность и одухотворенность. В произведениях Андреева смерть оборачивалась одновременно и трагедией, и проверкой ценности прожитого, она выступала как естественное завершение жизни, как та высота, с которой глубже всего постигается мудрая и потаенная сущность бытия.

В воплощении больших и серьезных социально-философских тем, выдвинутых эпохой, Андреев не хотел идти проторенными путями. И в прозе, и в драматургии он защищал свое право на эксперимент, на свободный творческий поиск, исходя из того, что «форма была и есть только граница содержания, им определяется, из него естественно вытекает». Убежденный противник любой догмы, любых попыток свести живое произведение искусства, мировоззрение или метод писателя к схемам, к набору окостеневших формулировок, Андреев практически осуществлял идею свободного совмещения самых различных по своей природе эстетических принципов. В его произведениях наряду с приемами традиционнореалистического художественного письма присутствуют многообразные виды гротеска, символизации, условно-метафорической образности, разработана целая система средств универсального психологического анализа и другие оригинальные формы, позволявшие ему выразительно воплощать свое понимание русской социально-исторической действительности начала века, свои представления о границах непознанного и иррационального, «рокового» и свободного в мире и человеке.

Ранние рассказы Андреева, проникнутые идеями демократизма и гуманизма, продолжают реалистические литературные традиции, во многом сориентированы на художественный опыт Диккенса, Достоевского. Психология героя - обычного, заурядного человека - раскрывается в них через факт, случай повседневной жизни. Стержнем, образующим сюжет произведения, оказывается трогательная пасхальная или рождественская история, способствующая выявлению человеческого, естественного начала в одних и бесчеловечного - в других. Носителями нравственного начала выступают «униженные и оскорбленные»: дети, погруженные в нищету безрадостной городской жизни («Петька на даче», «Алеша-дурачок»), бедные страдающие люди наподобие работящего крестьянина Костылина («В Сабурове»), машиниста мельницы Алексея Степановича («На реке»), старого кузнеца Меркулова («Весенние обещания»). Рядом с ними в качестве героев предстают загубленные жизнью, но не до конца утратившие живой огонь души пьяницы, босяки, воры, проститутки, даже полицейские и жандармы («Баргамот и Гараська», «Буяниха», «На станции»). Условием их человечности оказывается непричастность к механизму социального насилия, отчужденность от правил несправедливого общественного устройства.

Часто ранние рассказы Андреева завершаются торжеством добродетели, человеколюбия или правопорядка. Так, в рассказе «Из жизни штабс-капитана Каблукова» его герой - пьяница-капитан - внезапно чувствует прилив необычайной жалости к своему вороватому денщику, так как никогда не подозревал о его «горькой домашней нужде». Взглянув на его «болезненное лицо», грубый офицер прощает денщику все его прегрешения.

Ta же тема примирения слабого, беззащитного с более сильным звучит в рассказах «Баргамот и Гараська», «На реке». Впрочем, торжество добрых начал нередко берется у Андреева под сомнение. Имея в виду рассказ «Баргамот и Гараська», Горький отметил, что в авторском повествовании заметно сквозит присущая Андрееву «умненькая улыбочка недоверия к факту», выпадающая из рамок благообразного пасхального рассказа.

Тем не менее рассказы, целиком выдержанные в реалистической традиции, не заняли сколько-нибудь значительного места в трагедийном творчестве писателя. Устремленный к общефилософской проблематике, Андреев по складу своей художественной индивидуальности не был склонен расширять запас жизненных наблюдений, а всецело полагался на интуицию, которая была у него исключительно тонкой и острой. Характерно, что даже в ранних реально-бытовых рассказах пробивает себе дорогу тяготение автора к разработке коренных проблем человеческого духа, стремление сквозь повседневность разглядеть ее скрытую от внешнего взора сущность. Большое значение в творчестве Андреева имеют философско-психологические рассказы, повести, пьесы, где бытовое содержание отходит на второй план, где интерес сосредоточен на выявлении не частного случая, а общих закономерностей человеческого существования. Ho и в живых конкретных картинах, и в философско-психологическом отвлечении Андреев стремился к одной цели: обнаружить противоречия социального бытия, общественного сознания, поставить глубинные вопросы философии жизни, от понимания которых зависело интеллектуальное развитие современного человека.

Тема отношений человека с роком, подчинения или неподчинения ему раскрывается в философско-психологических произведениях Андреева неоднозначно. Если писатели XIX века на первый план нередко выдвигали личность героического склада, вступавшую в единоборство со средой, с социальным злом, даже с собственными страстями (таковы грибоедовский Чацкий, тургеневский Базаров, многие герои Достоевского), то Андреев, хотя и не отказывается совсем от этой традиции, все же делает акцент преимущественно на выявлении трагического в повседневной жизни обычного человека. И оказывается, что среда, общество, история, природа, само мироздание - все это неотвратимо, фатально предопределяет его судьбу.

В таких рассказах Андреева, как «У окна», «В подвале», «Большой шлем», «Ангелочек» и других, герои испытывают страх и ужас перед жизнью, ощущают властную, подавляющую силу рока, которой не могут противостоять. «У окна», «В подвале», в парикмахерской («Петька на даче»), в больничной палате («Жили-были») - таково замкнутое пространство, в котором существуют герои. Оно обретает расширительный смысл, становится символом духовного омертвения человека. Маленькая каморка бедного чиновника Андрея Николаевича, в которой однообразно протекают его будни («У окна»), на протяжении рассказа сравнивается то с гробом, крышка которого вот-вот должна захлопнуться, то с могилой, которая скоро будет засыпана землей, то с крепостью, в которой умирают, спрятавшись от жизни. Авторское заключение двойственно: жалкое прозябание героя-неудачника достойно и презрения, и сострадания к погибшей душе человека.

Ho, показывая физическую гибель человека в неравной борьбе с высшими силами мироздания, Андреев одновременно утверждает и непреходящую ценность земной, реальной жизни, состоящую в упоении ее радостями, в любви, в самопожертвовании. Рок почти всегда обезоруживает человека, обрекает его на мучения - и тем упорнее должна быть борьба за его земное счастье, за счастье идущих вслед ему новых поколений.

Эта мысль воплощена в образно-художественном строе рассказа «Жили-были», где противопоставлены мироощущения двух героев - несчастного, безразличного ко всему окружающему купца Кошеверова и счастливого, искрящегося жизнелюбием дьякона Сперанского. Тяжело больные оба, они доживают последние дни в общей больничной палате. Ho если перед Кошеверовым обнажается бесцельность его земного существования, то Сперанскому приближающаяся смерть еще раз открывает высший смысл жизни. Он не думает о своей неизлечимой болезни, живо общается с другими больными, с врачами и студентами, сестрами и сиделками, слышит крики воробьев за окном, радуется сиянию солнца, беспокоится о жене, детях,- все они живут в нем, а он продолжает жить в них.

Есть у Андреева и более активные герои, готовые помериться силами с тем, что враждебно человеку в окружающем мире. Правда, бунтарское начало в них направлено не столько против рокового «круга железного предначертания», сколько против социальной несправедливости, несовершенства человеческого разума, человеческих отношений. Таков герой «Рассказа о Сергее Петровиче»: посредственный, «невидный студент с плоским ординарным лицом», он под влиянием идеи Ф. Ницше о «сверхчеловеке» восстает против пошлой обыденщины - кончает жизнь самоубийством, которое оказывается не только шагом отчаяния, но и актом возмущения, торжеством победителя. Таков доктор Керженцев (рассказ «Мысль»), заставивший себя отбросить общепринятые нравственные нормы общества и совершить страшное преступление ради личного самоутверждения, победы независимой мысли. Таков и герой повести «Жизнь Василия Фивейского» деревенский священник, фанатик веры, отрекающийся от своего единственного духовного богатства, которое не в состоянии облегчить людские страдания.

Эти и другие герои Андреева, дерзко бросающие вызов всем укоренившимся, привычным общественным установлениям, - по большей части воинствующие индивидуалисты, убежденные в собственном избранничестве. Ho и они в конечном счете не в состоянии достичь желанной духовной свободы, отыскать новую действенную философию жизни. Доктор Керженцев, совершивший бессмысленное убийство своего друга, не может понять, притворялся ли он в этот момент сумасшедшим или действительно сошел с ума, и в итоге попадает в психиатрическую лечебницу. И бунт священника - отца Василия не только не приносит ему душевного успокоения, но окончательно разрушает его внутренний мир, не имеющий иных нравственных опор, кроме веры в Бога, бесповоротно ведет его к гибели. Роковые загадки жизни и смерти, волновавшие Андреева, оставались для него неразрешимыми. И чем острее переживал писатель бесплодность своих неустанных попыток заглянуть «по ту сторону добра и зла», тем сильнее укреплялись в его сознании трагические представления о жизни и человеке.

То пристальное внимание, которое Андреев уделял, по словам В. Г. Короленко, вопросам «человеческого духа в его искании своей связи с бесконечностью вообще и с бесконечной справедливостью в частности», определило отличительные качества его творческой манеры. Отход от изображения конкретных картин реально-бытового плана он возмещал усилением символического звучания своих произведений, заразительной и бурной экспрессией, повышенной эмоциональной окрашенностью, попытками проникновения в тайная тайных человеческой психики. В подобного рода формах - с резкими контрастами, гротескно подчеркнутой выразительностью, угловатостью общих контуров - своеобразие художественного мышления Андреева воплощалось с наибольшей полнотой.

Примечательно, что Андреев умел раскрывать ту или иную тему, имевшую в его сознании однозначный смысл, в разных художественно-стилевых формах. В произведениях условно-аллегорических, гротескных, отвлеченных от конкретных реалий, писатель стремился к максимуму эмоциональной напряженности в передаче надрывно-бунтующих человеческих страданий. В таких рассказах Андреева первой половины 1900-х годов, как «Стена», «Набат», «Ложь», «Бездна», «Красный смех», то или иное философское настроение, переживание, чувство раскрывается в «чистом», обнаженном виде, повествование развертывается вне примет определенного времени, герои зачастую не называются по именам, лишены каких-либо индивидуальних черт.

В «Набате» неистовые призывы набата, зловещие отсветы пылающей земли вызывают острое ощущение тревоги, неотвратимой катастрофы. Для писателя не имеют значения обстоятельства возникновения деревенского пожара. Его художественная цель - выразить предчувствие надвигающейся грозы, неудержимости огненной стихии, предсмертные судороги «сердца самой многострадальной земли». Нарастание страдания и ужаса в символических звуках медного колокола становится почти физически ощутимым. Выразителен синтаксический строй фраз, лаконичных и в то же время отличающихся многоцветной художественной палитрой: «Звуки были ясны и точны и летели с безумной быстротой, как рой раскаленных камней. Они не кружились в воздухе, как голуби тихого вечернего звона, они не раскалывались в нем ласкающей волной торжественного благовеста, они летели прямо, как грозные глашатаи бедствия, у которого нет времени оглянуться назад, и глаза расширены от ужаса».

Иное настроение доминирует в рассказе «Стена» - мрачной аллегорической фантасмагории. Собравшиеся в зловонной долине у подножия огромной стены, разрезающей небо, тысячи людей - «прокаженных» пытаются пробить эту стену, но, убедившись в тщетности своих усилий и жертв, беспомощно отступают назад. А «Красный смех», написанный в 1904 году, в разгар русско-японской войны, вообще представляет собой, по сути дела, один пронзительный и отчаянный крик «безумия и ужаса», эмоционально выражающий протест писателя против войны, на которой реками льется человеческая кровь.

Картину братоубийственной бойни Андреев рисует в коротких, бессвязных отрывках из «найденной рукописи», отдельные разрозненные эпизоды не имеют ни начала, ни конца. Хрупкое сознание героя не выдерживает зрелища жестокого кровопролития и легко поддается кошмару безумия. В его подавленном восприятии окружающая природа, даже небо и солнце окрашиваются в цвет крови. Пылающее багровое солнце и люди, бредущие ощупью, по колено в крови, - такой жуткой картиной начинается рассказ. «Все кругом залито красным тихим цветом», «красные отблески на полотне дороги» - эти и им подобные фразы звучат на протяжении всего повествования, оставляющего впечатление парадоксального смешения бреда и яви. «Кровавая каша», земля, которая «кричит» и выбрасывает из своих недр «ряды бледно-розовых трупов», «мутный кровавый кошмар» - вот фон, на котором вырастает символический образ Красного смеха, образ бессмысленного и преступного кровопролития. На первый план выдвигается не отражение событий, а эмоциональное, субъективное отношение художника к ним, намеренно утрированное, гиперболизированное.

Co временем склонность Андреева к отвлеченному художественному мышлению - даже при сохранении реальной сюжетной основы - обозначается с полной отчетливостью. В рассказе-аллегории «Так было» (1905) Андреев рассматривает социальную революцию не как борьбу антагонистических классовых сил, а как явление философско-психологического плана. Чередование народной свободы и деспотизма уподобляется в рассказе ритмичному качанию маятника старинных башенных часов. «Достигая вершины своего качания, маятник говорил: «Так было!» Падал, поднимался к новой вершине и добавлял: «Так будет! Так было - так будет! Так было - так будет!» Писатель утверждает мысль о естественности и закономерности борьбы с тиранией, хотя и не верит в возможность «физической» победы революции - речь у него идет только о революции в духовном смысле.

А в «Рассказе о семи повешенных» - одном из лучших произведений Андреева - писатель, воздавая должное мужеству своих героев - революционеров-террористов, раскрывая величие их духа накануне казни, фиксирует внимание главным образом на психологической «игре» с мыслью о смерти, с темой небытия. Оказавшись за тюремными воротами и уже зная о смертном приговоре, герои Андреева теряют интерес к внешнему миру и остаются наедине с «неразгаданной великой тайной» - «из жизни уйти в смерть».

«Условным» способом воплощения художественного содержания, сосредоточенностью не на бытовом, а на «бытийном» во многом объясняется частое обращение писателя к библейским сюжетам, переосмысленным в философско-психологическом плане. Мотивы этих сюжетов использованы в «Жизни Василия Фивейского», в рассказах «Елеазар», «Сын человеческий», в повести «Иуда Искариот», в драмах «Анатэма», «Самсон в оковах», романе «Дневник Сатаны». Так, в повести «Иуда Искариот», парадоксально истолковывая евангельскую историю, Андреев изображает апостолов, учеников Христа, как трусливых и жалких обывателей, выслуживающихся перед учителем. Иуда же становится их обвинителем. Вынужденный признать неизбежность смерти Христа и своей собственной, он надеется, что распятие-воскресение разбудит сознание людей, вернет их к вечным нравственным истинам и что тем самым оправдаются и обретут великий духовный смысл мучения Спасителя и его, Иуды, страдания.

Художественный мир Андреева невозможно представить себе без его драматургии, новаторской по содержанию и форме. В пьесах «Жизнь человека», «Царь-Голод», «Анатэма», «Океан» даны обобщенные картины человеческой жизни, человеческой истории, других масштабных нравственно-философских проблем и явлений.

В противоположность театру непосредственного эмоционального переживания Андреев создает свой театр философской мысли, пренебрегая жизнеподобием и стремясь дать «широкий синтез», «обобщение целых полос жизни». Тяготение к «грубости, угловатости, даже как будто вульгарной карикатурности», гротесковая сатирическая образность, «депсихологизация» и «деиндивидуализация» персонажей, лишенных бытовой конкретности, доведение одной укрупненной черты характера до крайней степени развития при отсечении «мелочей и второстепенного», резкая стилевая контрастность - все это требовалось писателю, чтобы с самого начала разрушить иллюзию реальности происходящего на сцене и беспрепятственно выразить волнующую его философскую идею.

В более поздних драматических произведениях внимание Андреева перемещается в более «земную» сферу отношений личности с окружающим миром. Писатель ратует за театр «чистого психизма», театр «души», в котором, по его убеждению, должно быть торжество полной психологической правды, торжество истинно трагедийного искусства. Тяготея к философско-психологической трагедии, он возвращается к реалистической образности, заостряет внимание на постижении глубин духовной жизни человека, затрагивает гражданские, социальные проявления личности.

Правда, лишь в немногих пьесах (в частности, в «поэме одиночества» «Собачий вальс») Андрееву удалось приблизиться к идеальному выражению своих требований к новой драме. В большинстве своих пьес 1910-х годов он склоняется к компромиссным художественным решениям: сближает психологический театр с символической драмой, насыщает бытовые сюжеты дополнительной философской нагрузкой, придает обыденным психологическим деталям символичность, многозначную обобщенность, чтобы поднять изображение быта до уровня трагического восприятия. В последних лирико-драматических «исповедальных сочинениях Андреева» («Тот, кто получает пощечины», «Реквием», «Собачий вальс») с предельной обнаженностью проявилась душевная трагедия писателя, так и не сумевшего приблизиться к разрешению коренных противоречий жизни и потому чувствовавшего себя бесконечно одиноким в окружающем мире.