Бруно ясенский - заговор равнодушных. Смотреть что такое "Ясенский, Бруно Яковлевич" в других словарях

Поэт, романист и драматург Бруно Ясенский известен русским читателям преимущественно своими прозаическими произведениями, главным образом романами: "Я жгу Париж" и "Человек меняет кожу".

Рассказывая о себе, Ясенский писал в 1931 году: "Автобиография - это анкета, которую, в отличие от других анкет, писатель заполняет уже после того, как он был допущен в ту широкую организацию, которая называется массовый читатель.

Год рождения - 1901.

Происхождение - мелкобуржуазное. Место рождения - бывшее Царство Польское, ныне Речь Посполита Польская, Сандомирская равнина над Вислой. Край обильный и скудный, приберегший для одних плодородные полосы шумящей пшеницы (прославленная на всю страну "сандомирка"), для других - лоскуты песчаных пустырей, где от колоса до колоса не слышно голоса, край богатых помещиков и беднейших крестьян, собирающих со своего морга земли слишком много, чтобы умереть, слишком мало, чтобы жить от урожая до урожая.

Родился я в маленьком местечке, прославившемся впоследствии во время мировой бойни количеством укокошенных солдат обеих доблестных армий. Отец мой был провинциальный врач, осевший на всю жизнь в этом закутке, отстоявшем на 35 верст от ближайшей железнодорожной станции. Крестьян, значительную часть года перебивавшихся впроголодь, лечил преимущественно даром, в округе слыл большим чудаком, ополчившим против себя местную верхушку во главе с аптекарем, не прощавшим ему, что тот отказывается выписывать мужикам дорогие лекарства.

Учился я в Варшаве, в университет поступил в Кракове. Было это в 1918 году, то есть как раз в тот знаменитый год, когда "вспыхнула независимая Польша" на развалинах габсбургской и гогенцоллернской монархий, взорванных динамитом Октябрьской революции. Это были годы, когда воздух в Польше был полон угара самого зоологического шовинизма и воскресших великодержавных амбиций, когда раздавленное польскими штыками национальное восстание на Западной Украине и стремительный поход на Киев открывали, казалось, перед наскоро сколоченным польским буржуазным государством перспективы "от моря до моря". Поход Красной Армии на Варшаву, правда, сразу сузил эти перспективы чуть не до пределов варшавских застав, но разгоревшиеся аппетиты не улеглись в надежде на реванш в недалеком будущем.

Первые мои стихи, появившиеся в печати в 1919 - 1920 годах и носившие отпечаток формальных поисков (резко осужденные уже в следующем году в стихотворной автокритике), своей нарочитой грубостью в третировке "святых и неприкосновенных" идеалов независимости, национальной культуры, религии, культа войны прозвучали диссонансом в хоре молодой империалистической литературы, голосившей на все лады "осанна" формировавшемуся буржуазному государству.

Поэма "Песня о голоде", опубликованная в 1922 году, при всей своей идеологической нечеткости была в послевоенной польской литературе первой крупной поэмой, воспевающей социальную революцию и зарю, зажегшуюся на востоке. Остатки непреодоленного мелкобуржуазного идеализма, как узкие, не по ноге башмаки, мешали сделать решительный шаг.

Освобождение пришло извне, в виде неожиданного потрясения. Потрясением этим было кровавое восстание 1923 года. Захват Кракова вооруженными рабочими, разгром полка улан, вызванных для усмирения восставших, отказ пехотных частей стрелять в рабочих, братание солдат с восставшими и передача им оружия - все эти стремительные происшествия, изобилующие героическими эпизодами уличной борьбы, казались прологом величайших событий. Двадцать четыре часа, прожитых в городе, очищенном от полиции и войск, потрясли до основ мой не перестроенный еще до конца мир. Когда на следующий день, благодаря предательству социал-демократических лидеров, рабочие были обезоружены и восстание ликвидировано, я отчетливо понимал, что борьба не кончилась, а начинается борьба длительная и жестокая разоруженных с вооруженными, и что мое место в рядах побежденных сегодня.

В следующем году я работал уже литературным редактором легальной еще в то время коммунистической газеты "Рабочая трибуна" во Львове и, переводя для нее многочисленные статьи Ленина, впервые принялся изучать законы, руководящие развитием капиталистического общества, теорию и практику классовой борьбы.

Политические стихотворные памфлеты, которые я печатал в "Рабочей трибуне" после того как по ним прошелся красный карандаш цензуры, появлялись на свет в виде безукоризненно белых пятен, снабженных только заголовком и подписью.

Годы 1924 - 1925 были для меня годами внутреннего творческого кризиса. Писать по-старому считал ненужным, по-новому еще не умел.

Прыжок от формально утонченных, оперирующих отдаленными ассоциациями стихов "Земли влево" до народной скупой простоты "Слова о Якове Шеле" (поэмы о крестьянском восстании), простоты не всегда еще зрелой и полнозвучной, был для меня решающим этапом внутреннего преодоления, первым моим шагом на пути к подлинно пролетарской литературе, литературе - непосредственному оружию классовой борьбы. "Слово о Якове Шеле", выпущенное мной уже в эмиграции, в Париже, осталось поэтому, несмотря на свои идеологические и композиционные недочеты, моим любимым произведением.

Все острее ощущаемая потребность принимать активное участие в развертывающихся вокруг классовых боях посредством неотразимого оружия художественного слова заставила меня забросить стихи и сесть за прозу. Результатом трехмесячной работы и явилось мое первое прозаическое произведение - роман "Я жгу Париж".

Активная работа в рядах французской компартии лучше теоретических размышлений научила меня применять литературное творчество к задачам повседневной партийной агитации и пропаганды.

В 1927 году я организовал в Париже рабочий театр из польских рабочих-эмигрантов, который в тяжелую эпоху полицейских репрессий должен был стать проводником революционных идей и организатором эксплуатируемых польских рабочих масс во Франции. Массы эти, состоящие из малоземельных и безземельных крестьян, которых голод выгнал из Польши, были отданы на произвол французского капитала. Вот почему следующей своей работой я наметил пьесу о революционной борьбе крестьян за землю, основав ее на тех же мотивах, что и поэму о Якове Шеле. Пьеса, несмотря на доносы польского посольства и преследования парижской полиции, ставилась в десятках рабочих центров парижского округа и имела большой отклик.

Усиливающиеся репрессии требовали от рабочего театра крайней изобретательности в обслуживании политических кампаний. Так, например, запрещение митингов рабочих-иностранцев продиктовало нам схему пьесы-митинга, президиумом которого являлась сцена, размещенные же в зрительном зале актеры, подавая реплики и вызывая зрителей на выступления, постепенно втягивали в участие всю аудиторию, превращая спектакль в настоящий митинг, заканчивающийся вынесением соответствующей резолюции. С "законной точки зрения" трудно было запретить такого рода импровизированные спектакли.

Весной 1928 года я был послан на работу в Северный угольный бассейн (департаменты Норд и Па-де-Кале). Время было горячее, после больших провалов и массовых высылок. Пробираясь с шахты на шахту, укрываясь по горняцким поселкам, собирал попутно материалы и заметки для большого романа "Бандосы" из жизни польских горняков во Франции.

Начатый роман пришлось отложить в сторону. После возвращения в Париж, как раз в это время печатался в "Юманите" мой роман "Я жгу Париж", - я был неожиданно арестован и выслан из Франции, якобы потому, что мой роман открыто призывал к низвержению существующего строя. Внезапно выброшенный за борт Третьей республики, я временно поселился во Франкфурте-на-Майне, решив твердо переждать и вернуться обратно. Инцидент с моей высылкой наделал немного шума. Французские либеральные писатели, во имя "свободы слова", обратились к министру внутренних дел с протестом против беспримерной высылки писателя за его литературное произведение. Протест подписали около сорока видных писателей. Часть из них, в том числе старичок Рони-старший, сочла необходимым добавить, что протестует против высылки писателя, но снимает свою подпись, если писатель окажется коммунистическим деятелем. С такой же оговоркой присоединила свой голос к протесту и пресловутая "Лига защиты прав человека". Министр Сарро, не желая, по-видимому, раздувать инцидент, отменил распоряжение префектуры о высылке и разрешил мое пребывание во Франции до окончательного расследования моего дела.

Когда с этой бумажкой в кармане я явился во французское консульство во Франкфурте и потребовал визу на въезд во Францию, консул любезно ответил мне, что хоть я и имею право пребывать в настоящее время во Франции, но раз уж очутился вне ее пределов, то обратно в нее не вернусь. Я поспешил, не менее любезно, успокоить консула, что с визой или без визы, но буду во Франции, и обещал прислать ему из Парижа открытку.

Три дня спустя я был в Трире. Вечером, пользуясь оказией, обстоятельно осмотрел родной городок Маркса; на следующее же утро преспокойно перешел мостик, отделяющий Германию от "независимого княжества Люксембург", укрывшись за проезжающим грузовиком. В тот же день вечером, или, точнее, ночью, я был уже по ту сторону границы, отделяющей Люксембург от Франции, и, пройдя пешком расстояние до следующей за границей железнодорожной станции, преспокойно отправился поездом в Париж.

После трех недель свободного пребывания на легальном положении, вовремя предупрежденный товарищами, что есть вторичный приказ о моем аресте, я исчез на некоторое время с легального горизонта. Вторичная интервенция возмущенных защитников "демократии" повлекла за собой отсрочку моей высылки до пятнадцатого мая. Оказывается, что отсрочка эта была лишь своеобразной удочкой. В ночь на тридцатое апреля я был застигнут врасплох дома, арестован и выслан под конвоем до бельгийской границы, оттуда автоматически до немецкой и так докатился до Берлина, а так как немецкая республика не изъявила желания приютить меня в своих пределах, то через Штетин на немецком пароходе я вскоре причалил к Ленинграду.

В Советском Союзе живу уже два года. Партийная и общественная работа в стране, строящей невиданными темпами социализм в кольце империалистической блокады, не оставляет много времени для литературного творчества.

Написал за это время пьесу-гротеск на современную западную социал-демократию "Бал манекенов". Побудило меня к этому отсутствие в нашем революционном репертуаре веселых спектаклей, которые давали бы пролетарскому зрителю возможность два часа посмеяться над своими врагами здоровым, беззаботным смехом, дающим революционную зарядку. Решил попробовать создать революционный фарс. Попытка, по-моему, вышла удачной. Впрочем, пусть судит читатель - "Бал манекенов" выходит на днях отдельной книжкой. На сцену пока что не попал.

Думаю закончить роман "Бандосы", начатый еще во Франции, но большой роман требует больше свободного времени. Может быть, получу когда-нибудь более продолжительный отпуск, тогда засяду и закончу обязательно.

Работаю над книгой рассказов о Советском Таджикистане, где побывал в прошлом году.

Стихов пока не пишу. Дело в том, что свою литературную работу считал всегда и продолжаю считать подсобной к текущей политической работе. Перед лицом тех громаднейших задач, которые партия и социалистическое строительство ставят перед каждым советским писателем, роль, которую могут сыграть стихи на польском языке, очень и очень невелика. Живя и работая в СССР, не считаю себя эмигрантом и думаю, что своей повседневной работой если не заработал еще, то заработаю право гражданства в рядах героического пролетариата той страны, которая первая дала миру социалистический строй. В этой великой стройке хочу принимать самое непосредственное участие. Учусь писать по-русски. Задумал большую поэму о строительстве. Хочу написать ее на русском языке. Это задача. Возможно, что ее не осилю. Но опыт тринадцати лет революции показал, что для большевиков невозможных вещей не существует.

Во всяком случае, если тебе, товарищ читатель, попадет в руки новая книжка моих стихов, на ней не будет уже, наверное, значиться фамилия переводчика".

Действительно, после этого он писал только по-русски, но к стихам вернулся позже, почти перед самым концом своего творческого пути.

Огромный размах социалистического строительства, масса новых впечатлений, бескрайные пространства Советского Союза, которые он пересекал из конца в конец, надолго задерживаясь в облюбованной точке необъятной нашей родины, все это не могло не заставить Бруно Ясенского творчески выразить свое ощущение. Он начал писать прозой. Поэзия лаконичней, более капризна, требует лучшего знания и проникновения в язык, чем проза. Поэтому все накопленные впечатления, чувства, восторг и любовь к новой родине он вложил в свои прозаические произведения. По-русски он написал "Бал манекенов", пьесу-сатиру, которую ставили в Токио и Праге. "Человек меняет кожу" - роман о строительстве в Таджикистане, "Мужество", "Нос", "Главный виновник" - повести и рассказы. "Заговор равнодушных" - роман, который не удалось Ясенскому окончить, в связи с трагическими событиями в его жизни. Преждевременная смерть унесла смелого и горячего коммуниста, талантливого писателя, прекрасного поэта. Мы знаем, что с его стихами отряды сопротивления в Польше шли защищать свою родину, песни его распевали, как безыменные. И в трудные минуты народ вспоминал своего революционного поэта и издавал его стихи, поэму "Слово о Якове Шеле". Перед нами лежит издание на простой оберточной бумаге, стершийся шрифт, неясная печать. И тем дороже такая книжечка, ибо она звала на борьбу за освобождение от гитлеровской оккупации его родной Польши.

Ясенский любил свою родину. Он страстно мечтал увидеть Польшу в лесах революционной стройки. Ему грезилось, что такое время стоит на пороге, и он не ошибался.

Нам кажется, что широкому читателю интересно было бы узнать, как писал Ясенский. Постараемся кратко рассказать, как происходил этот процесс чисто внешне. Ясенский, живо всем интересовавшийся, вдруг замолкал, будто уходил на дно глубокого колодца, переставал разговаривать, отвечать на вопросы, почти не воспринимал окружающей действительности. Когда нам впервые пришлось увидеть его в таком состоянии, то мы просто ничего не поняли, казалось, что его кто-то разгневал, обидел, вывел из обычного ясно-спокойного состояния. Он ходил, если это в комнате, то из угла в угол, если на улице, то быстро, не глядя по сторонам, погруженный в собственные мысли, чувства и переживания. Он отмеривал огромные пространства. Он выхаживал каждую новую вещь. Он ее делал всю на ходу.

Поправок вносил очень мало. Вещь вся выкристаллизовывалась на ходу, он ее как бы заучивал.

Всегда радовался, когда читатели широко откликались на его творчество. Он читал письма очень внимательно. Соглашался или спорил с автором, но никогда не был равнодушен.

Надо сказать, что его творческая фантазия помогала ему проникать так глубоко в окружающую действительность, что порой надо было только удивляться.

Расскажем несколько подробнее о его работе над романом "Человек меняет кожу".

Первый раз Ясенский полетел в Среднюю Азию в 1930 году как член правительственной комиссии по размежеванию Таджикистана с Узбекистаном. Комиссию возглавлял Домбаль, его большой приятель.

Азия, которую Бруно Ясенский видел впервые, с ее еще не тронутым бытовым укладом, привычками, особенностями, поразила его настолько, что он в 1931 году ранней весной опять уезжает в Таджикистан. Он еще не обещает, что напишет о Средней Азии, но много говорит о том, как красива, как необычна эта страна, как она заставляет пристально и внимательно приглядеться к ней; она лежит на стыке нескольких государств и из феодального строя шагнула сразу в социализм, минуя капиталистическое общество. Может быть, для современного читателя это не звучит так, как это звучало для людей поколения Бруно Ясенского. Ведь все теперь знают Таджикистан как социалистическую республику, и никаким другим он не был на памяти у современного молодого поколения, а Ясенский еще бывал там тогда, когда из Афганистана налетали вооруженные до зубов всадники, пылавшие ярой ненавистью к советам и ратовавшие за восстановление религиозных законов, отобранных земель, власти. Ясенский ходил по Сталинабаду, который назывался еще кишлаком Дюшамбе и никоим образом не напоминал города, а был маленьким скоплением глинобитных кибиток, - так там называют мазанки. Кривые, беспорядочные, по-азиатски слепые улицы, зной, пыль, грязь и на этом фоне красивые люди в цветастых халатах, пусть ситцевых, но ярких под нестерпимо горячим солнцем. Эти люди с медлительными движениями будто сошли с иллюстраций старинных библий. Даже женщины покрывали головы, как дева. Мария на древних иконах.

Стройные мужчины, мечтатели и любители поэзии, с цветком за ухом, в серых и белых чалмах верхом на библейских осликах; женщины, закрытые в городах чачваном, а в деревнях и горах просто неимоверно длинным и широким рукавом; смуглые юноши и девушки; буйный разлив огненных маков по степям и долинам таков фон, на котором все обстояло далеко не так миролюбиво.

Классовая борьба обострялась религиозным фанатизмом, собственностью не только на землю, скот, имущество, но и на женщину.

Басмачи резали жителей, влетая ночью в спящий поселок, стреляли в пограничников, убивали дехкан, решившихся строить новую жизнь. Эхо в горах повторяло ружейные раскаты.

Страна в массе своей неграмотна, чиновники и учителя, духовные лица - все сбежали вслед за эмиром в Афганистан и Персию.

И вот этой разоренной вконец страной (эмир угнал поголовно весь скот), кое-где разделенной, как, например. Северный и Южный Таджикистан, непроходимыми в то время горами, надо было управлять, и управлять по-новому. А чем выше в горы, чем дальше от плоскогорья, тем крепче старый уклад: женщины закрыты, многоженство, в семье владыка и распорядитель жизнями - хозяин.

На юге, на границе с Афганистаном, лежат огромные пространства земли, нетронутой, истомленной зноем. На юге лежит Вахшская долина...

Где теперь зеленый разлив цитрусовых, хлопка, винограда, персиков превращает долину в земной рай, там Ясенский ехал, спугивая быстроногих джейранов, и вся выжженная солнцем, потрескавшаяся земля кишела под копытами коня мохнатыми пауками, гигантскими ящерицами-варанами, черепахами. Не было еще и строительства на Вахше, когда он проезжал там, ночуя на пограничных заставах.

Он любил эту страну и отлично сознавал, какие трудности стоят на путях ее развития. Временами казалось, что никогда не осилить всех этих трудностей, и только вера в силу коммунизма поддерживала, не давая возможности отступить, уступить хотя бы пядь завоеванных прав.

Ясенский верхом на лошади переправлялся через горные хребты. На крутых осыпях он шел, держась за хвост привычной к кручам лошади, то и дело теряя под ногами опору и хватаясь руками за раскаленные под солнцем камни.

Он видел еще кишлаки, где поголовно все жители были с зобами, он видел, как собирали урожай с поля, которое можно было все прикрыть большим одеялом. И это поле почти висело над бездонной пропастью.

Он проходил всюду, где потом действовали и жили его герои. Он все видел сам.

Успех романа именно в том, что читатель верит: так было, хотя события и были придуманы автором.

Ясенский всегда говорил, что писатель должен видеть будущее, даже не видеть, а предвидеть. Без этого он не может работать.

Увлекаясь, Бруно Ясенский умел и мог увлечь за собой других. В 1931 году он повез в Таджикистан Вайяна Кутюрье, Эгона Эрвина Киша, Отто Люина, Лозовика и Джошуа Кюнитца. Эти сугубо городские жители гарцевали на армейских лошадях по предгорьям Памира, тряслись на грузовиках по бездорожью Локайской, Яванской и Вахшской долин, ночевали около огромных хаусов Ховалинга, карабкались в гору около Больджуана, чтобы взглянуть на могилу Энвер Паши, этого пророка пантюркизма, дышали, точно влажной ватой, сгущенными парами Куляба, купались в горячих источниках Оби Гарма, любовались красотами Туткаульского ущелья, пересекали ледники...

Но роман написан, вышел, читатель его полюбил... И вот Бруно Ясенский уже вновь увлечен. Он спускается на морское дно, его треплет шторм в Тихом океане: он с партией ЭПРОНа вышел на спасение судна, терпящего бедствие... Потом целое лето тридцать шестого года ездит из района в район по всей Горьковской области. Он насыщается новыми впечатлениями, встречами, разговорами, обсуждениями, песнями и шутками рабочих, колхозников, студентов, всех, кто встречался на его пути. Он умеет выбрать драгоценную искорку, мудрое слово, чтобы обогатить свою выдумку, так похожую на действительность. Он пишет "Заговор равнодушных"...

На пленуме Союза советских писателей в городе Минске в феврале 1936 года Ясенский говорил:

"Мы часто говорим, что действительность наша настолько богата и многообразна, что любой вымысел художника всегда бледнее ее. Мы часто говорим, что художнику незачем выдумывать, ему достаточно показать реальную действительность. Но из опасения упрека в вымысле мы обедняем нашу действительность.

Я обвиняю нашу литературу в чересчур робком, чересчур эмпирическом следовании по пятам за действительностью. Мы отражаем настоящее в его соотношении к прошлому - это легче. Но у нас нет еще произведений, которые давали бы нам картину нашего "сегодня" через объектив будущего.

Я не собираюсь разрешать в этой речи всех вопросов нашего литературного движения. Я поднимаю просто свой голос, как поднимают тост: за смелую выдумку, вскормленную на материале живой действительности, но не боящуюся перешагнуть через ее полное неожиданностей завтра.

За смелую выдумку, необходимую социалистическому писателю, как необходима мечта социалистическому плановику, из кирпичей будущего строящему замечательное сегодня в нашей замечательной стране".

Лучшие произведения Бруно Ясенского, такие, как роман "Человек меняет кожу", в котором автор отобразил становление советских людей, рост их сознания под влиянием коммунистической партии, не устарели и в наши дни, сохранив свою свежесть и силу эмоционального воздействия.

Ясенский (Jasienski), Бруно (Виктор Яковлевич; 17.VII.1901, м. Климонтов, Сандомирского у. Радомской губ., ныне Польша, -- 20.X.1941) -- польский и рус. сов. писатель. Род. в семье врача. Окончил Краков. ун-т (1922). Печатался с 1918 как поэт; примыкал к группе польских футуристов, объявил себя борцом против религии, бурж. общества и его морали. В поэме "Песня о голоде" (1922) призывал к социальной революции. В бурж.-либеральной критике за Я. закрепилось определение "большевик польской поэзии". Преодолев раннее увлечение формальными поисками, Я. становится одним из ведущих представителей польской пролет. поэзии, участником лит. группы "Три залпа" -- первого объединения революц. писателей Польши. С 1924 работал лит. редактором полулегальной коммунистич. газ. "Рабочая трибуна" (Львов), переводил на польский яз. статьи В. И. Ленина, стихи В. Маяковского. В 1925 эмигрировал в Париж, вступил в ряды ФКП и стал проф. революционером. В 1927--28 во Франции Я. руководил пролет. передвижным театром. По мотивам своей поэмы "Слово о Якубе Шеле" (1926) создал драматич. поэму "Галицийская жакерия" (пост. 1928). В 1928 в ответ на антисоветский памфлет профаш. писателя П. Морана "Я жгу Москву" написал (на франц. яз.) фантастич. роман-памфлет "Я жгу Париж" -- о грядущем распаде капиталистич. общества. Публикация романа в газ. "Юманите" явилась поводом для высылки писателя из Франции, что вызвало протест прогрес. общественности (Р. Роллан, Л. Арагон и др.). С 1929 Я. жил в СССР. Был секретарем Междунар. объединения рабочих писателей, редактировал польский лит.-худож. журн. "Культура масс". В 1931--32 редактировал журн. "Литература мировой революции". С 1930 писал на рус. яз. В 1931 Я. опубл. пьесу-гротеск "Бал манекенов", затем -- известный роман "Человек меняет кожу" (ч. 1--2, 1932--33), в к-ром нарисована картина социалистич. преобразования Таджикистана и ожесточенная классовая борьба, сопровождавшая этот процесс. Прибегая к приемам авантюрно-детективного жанра, Я. создал произв. с захватывающединамич. сюжетом, лаконичными зарисовками пейзажа, быта, картин труда. Автор новелл "Мужество" (1935), "Главный виновник" (1936) и сатирической повести "Нос" (1936), едко высмеивающей расистские "теории". В 1936--37 работал над антифашистским романом "Заговор равнодушных" (незаконч., ч. 1 опубл. 1956). Незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован.

Сочинения:

But w butonierce, Warsz., 1921; Pieśń o głodzie, Kr., 1922; Ziemia na lewo, Warsz., 1924 (совм. с А. Стерном); Rzesz gromadzka, Warsz., 1960; Избр. произв. [Предисл. А. Берзинь], т. 1--2, М., 1957; Я жгу Париж. [Предисл. Т. Ордона], 4 изд., М., 1930; Бал манекенов. [Предисл. А. Луначарского], М. -- Л., 1931; Галицийская жакерия. Слово о Якубе Шеле, М. -- Л., 1932; Вроде автобиографии, в кн.: Сов. писатели. Автобиографии, т. 2, М., 1959; Слово о Якубе Шеле. Поэмы и стихотворения. [Предисл. А. Гидаша], М., 1962; Человек меняет кожу. [Послесл. В. Оскоцкого], М., 1969.

Литература:

Озеров В., Живые нити времени, "Знамя", 1956, No 10; Кардин В., Благодатное солнце, в его кн.: Верность времени, М., 1962; Balcerzan Edv., Bruno Jasieński i Włodzimiers Majakowski, Warsz., 1968; его же , Styl i poetyka twórczości dwujęzycznej Brunona Jasieńskego. Z zagadnień teorii przekładu, Wr. -- Warsz. -- Kr., 1968; Stern A., Bruno Jasieński, Warsz., 1969.

Д. Л. Устюжанин.

Источник текста: Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. -- М.: Сов. энцикл., 1962--1978. Т. 8: Флобер -- Яшпал. -- 1975 . -- Стб. 1122--1123. Исходник здесь: http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke8/ke8-b223.htm

Биография и творчество

Сочинения

• But w Butonierce, Warszawa, 1921
• Ноги Изольды Морган, Lwów, 1923
• Slowo о Jakubie Szeli, Paris, 1926
• Je brûle Paris, 1928
• Я жгу Париж, 1928
• Pale Paryż, Warszawa, 1929, 3-е изд. - 1957
• Бал манекенов. Пьеса, 1931
• Галицийская жакерия (Слово о Якове Шеле). Пьеса, 1931
• Человек меняет кожу, 1932-1933
• Нос, 1936
• Заговор равнодушных // «Новый мир», 1956, № 5-7
• Избр. произв./[Предисл. А. Берзинь]. Т. 1-2, М., 1957
• Слово о Якубе Шеле. Поэмы и стихотворения/ [Предисл. А. Гидаша]. М., 1962
• Человек меняет кожу/ [Послесл. В. Оскоцкого]. М., 1969.
• Utwory poetyckie, manifesty, szkice, Warszawa, 1972

Библиография

• Озеров В. Живые нити времени//Знамя , 1956, № 10
• Кардин В. Благодатное солнце//Он же. Верность времени, М., 1962;
• Stern A. Bruno Jasieński. Warszawa, 1969
• Русские советские писатели-прозаики. Биобиблиографич. указатель. Т. 7, ч. 2. М., 1972

Ссылки

Категории:

• Персоналии по алфавиту
• Писатели по алфавиту
• Родившиеся 17 июля
• Родившиеся в 1901 году
• Родившиеся в Польше
• Умершие 17 сентября
• Умершие в 1938 году
• Поэты по алфавиту
• Поэты Польши
• Поэты XX века
• Драматурги по алфавиту
• Драматурги СССР
• Драматурги XX века
• Писатели России XX века
• Писатели Польши
• Поэты России
• Драматурги России
• Революционеры Франции
• Революционеры Польши
• Русские драматурги
• Русские писатели по алфавиту
• Польские поэты
• Польские писатели
• Писатели на французском языке
• Писатели XX века
• Марксисты
• Репрессированные в СССР
• Реабилитированные в СССР
• Казнённые революционеры
• Казнённые писатели
• Многоязычные писатели
• Писатели-фантасты России
• Русские писатели XX века
• Члены Союза писателей СССР
• Выпускники Ягеллонского университета

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Под подозрением (фильм)
• Авидом, Менахем

Смотреть что такое "Ясенский, Бруно Яковлевич" в других словарях:

Ясенский Бруно Яковлевич

Бруно Яковлевич Ясенский - Бруно Ясенский Бруно Ясенский (польск. Bruno Jasieński, наст. имя и фамилия Виктор Яковлевич Зисман, польск. Wiktor Zysman), 17 июля 1901 17 сентября 1938) польский и русский/советский писатель, поэт, драматург. … Википедия

Ясенский, Бруно - Бруно Ясенский Бруно Ясенский (польск. Bruno Jasieński, наст. имя и фамилия Виктор Яковлевич Зисман, польск. Wiktor Zysman), 17 июля 1901 17 сентября 1938) польский и русский/советский писатель, поэт, драматург. … Википедия

Ясенский Бруно - Ясеньский (настоящие имя и фамилия Виктор Яковлевич Зускинд) (Jasienski) (1901 1939 или 1941), польский и русский писатель. С 1929 жил в СССР. Поэма «Песня о голоде» (1922) и революционные стихи на польском языке. Фантастический роман памфлет… … Энциклопедический словарь

Ясенский Бруно - Ясенский, Ясеньский (Jasieński) Бруно (Виктор Яковлевич) (17.7.1901 ‒ 20.10.1941), польский и русский советский писатель. Родился в местечке Климентов Сандомирского уезда Радомской губернии (ныне Польша) в семье врача. Окончил Краковский… … Большая советская энциклопедия

ЯСЕНСКИЙ Бруно - ЯСЕНСКИЙ, Ясеньский (Jasiénski) Бруно (Виктор Яковлевич) (1901—41), польский и русский советский писатель. Чл. ФКП с 1925. Жил в СССР (с 1929). Ром. «Я жгу Париж» (на франц. яз., 1928; п. 1928), «Человек меняет кожу» (ч. 1—2,… … Литературный энциклопедический словарь

Ясенский Бруно - (наст. имя и фам. Артур Зисман, по др. данным Виктор Яковлевич Зискинд; 1901 между 1938/41) – польский и рус. писатель, драматург. Род. в семье врача. Окончил Краковский ун т. Печатался с 1918 как поэт. Примыкал к группе польских футуристов. С… … Энциклопедический словарь псевдонимов

Ясенский, Бруно (Виктор Яковлевич) - (Ясеньский Jasienski). Род. 1901, ум. 1938. Поляк, с 1929 г. жил в СССР. Писатель (поэт и прозаик). Автор поэмы "Песня о голоде" (1922), романа памфлета "Я жгу Париж" (1928), романов "Человек меняет кожу" (1932 1933) … Большая биографическая энциклопедия

Ясенский - Ясенский, Бруно Яковлевич Бруно Ясенский Бруно Ясенский (польск. Bruno Jasieński, наст. имя и фамилия Виктор Яковлевич Зисман, польск. Wiktor Zysman), 17 июля 1901 17 сентября 1938) польский еврей и … Википедия

Бруно Ясенский - (польск. Bruno Jasieński, наст. имя и фамилия Виктор Яковлевич Зисман, польск. Wiktor Zysman), 17 июля 1901 17 сентября 1938) польский и русский/советский писатель, поэт, драматург. … Википедия

Биография и творчество

Родился в местечке Климонтув Сандомирского уезда Радомской губернии (ныне Польша, тогда Российская империя) в семье известного врача Якуба Зысмана (Якова Гершоновича Зисмана, 1861-1926). В 1922 году окончил Краковский университет. С 1918 года писал и печатал стихи. Примыкал к группе польских футуристов.

Под влиянием Краковского восстания 1923 года, связанного с коммунистическим движением, радикализуется и всё активнее занимается политической деятельностью. В 1925 году был вынужден эмигрировать во Францию, где жил в Париже, откуда был дважды выслан за свои публикации и коммунистическую пропаганду. Там же вступил в ряды Французской коммунистической партии. В 1927 организовал рабочий театр.

Высланный в 1929 году из Франции, переехал в СССР. Член ВКП(б) с 1930. Был избран секретарём Международного объединения рабочих писателей. Стал главным редактором «центрального органа МОРП» - журнала «Интернациональная литература». С 1934 года - член правления Союза писателей СССР. Один из авторов книги «Канал имени Сталина» (1934). Жил в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2). Летом 1937 года снят со всех должностей и исключён из Союза писателей «за контрреволюционную деятельность».

Расстрелян в период сталинских репрессий; реабилитирован посмертно в 1956 г., его произведения в дальнейшем переиздавались. Как и в случае с рядом других жертв репрессий, его дата и причины смерти в 1950-1980-е годы фальсифицировалась (утверждалось, что он якобы умер в ссылке в 1941 г.).

Творчество

Наиболее важное произведение польского периода творчества - поэма «Slowo о Jakubie Szeli» о восстании польских крестьян 1846-1848. Революционно-утопический роман «Я жгу Париж», вышедший в авторском переводе на французском и русском языках, являлся сатирическим ответом на памфлет Поля Морана «Я жгу Москву». Сатирико-фантастическая пьеса «Бал манекенов» разоблачает западную социал-демократию. Две поездки в Таджикистан (1930 и 1931) отразились в романе «Человек меняет кожу» (чч. 1-2, 1932-1933), который каждый год переиздавался вплоть до ареста Ясенского и неоднократно выходил после его реабилитации. Это история перековки американского инженера в ходе его участия в социалистическом строительстве. Роман «Заговор равнодушных» остался незаконченным.

Прозе Ясенского свойственны лёгкость, насыщенность действия и наглядность изображения; эта проза служит пропаганде коммунистических идей.

Сочинения

• But w Butonierce, Warszawa, 1921
• Ноги Изольды Морган, Lwów, 1923
• Slowo о Jakubie Szeli, Paris, 1926
• Je brûle Paris, 1928
• Я жгу Париж, 1928
• Pale Paryż, Warszawa, 1929, 3-е изд. - 1957
• Бал манекенов. Пьеса, 1931
• Галицийская жакерия (Слово о Якове Шеле). Пьеса, 1931
• Человек меняет кожу, 1932-1933
• Нос, 1936
• Заговор равнодушных // «Новый мир», 1956, №5-7
• Избр. произв./[Предисл. А. Берзинь]. Т. 1-2, М., 1957
• Слово о Якубе Шеле. Поэмы и стихотворения/ [Предисл. А. Гидаша]. М., 1962
• Человек меняет кожу/ [Послесл. В. Оскоцкого]. М., 1969.
• Utwory poetyckie, manifesty, szkice, Warszawa, 1972

Бруно Ясенский

Заговор равнодушных

Не бойся врагов – в худшем случае они могут тебя убить.

Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать.

Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство.

(Роберт Эберхардт. «Царь Питекантроп Последний»)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

31 декабря 1934 года на четверти земного шара лежал снег. В городах с улиц его сметали механическими щетками, ледяную корку скалывали вручную скребком. Снега от этого не убавлялось, он порошил не переставая. В столицах обильно солили мостовые и тротуары, посыпали песком. Семь с половиной миллионов людей с утра до вечера только и занимались этой непроизводительной работой. Прохожие скользили, падали, отряхивались и приплясывая бежали дальше.

К вечеру в городах, на фасадах зданий, зажглись синие и красные – аргоновые и неоновые – трубки. Оба газа найдены были недавно английским химиком Рамзаем и быстро нашли применение как дешевая световая реклама, вытесняя электрические лампочки.

В большинстве стран в этот вечер, по очень старому обычаю, люди собирались в ресторанах и на частных квартирах, много ели и выпивали, поминутно поглядывая на часы. Ровно в двенадцать под общий звон и гомон они поднимали тост за наступивший Новый год. Большинство из них: полагало, что истекший год был на редкость плох и тяжел, но новый будет непременно лучше. Впрочем, так они думали и год тому назад.

На следующее утро десятки миллионов людей вставали с головной болью, с отрыжкой, глотали чай с лимоном, минеральную воду, соду, всякие пилюли и с туманом в голове отправлялись на работу. Начинался новый, лучший год.

Итак, когда большая стрелка приближалась к двенадцати, где ее уже поджидала малая, она была, как любили выражаться журналисты, «в центре внимания всего мира».

В одном только городе большие часы на городской башне показывали неизменно 8.26. Город назывался Сан-та-Рита и лежал в Центральной Америке, в республике Гондурас. Часы на его башне показывали 8.26 не потому, что таково было местное время, а потому, что две недели назад в маленьком городе Санта-Рита случилось большое землетрясение, разрушившее до единого все дома. По непонятным причинам уцелела лишь городская башня с часами, которые остановились навсегда, отметив час и минуту постигшего город бедствия. Лишенные крова, сантаритяне вместе с населением других разрушенных районов бежали в горы Гватемалы и встречали новогоднюю ночь под открытым небом при свете костров. Новый год не сулил им ничего хорошего.

Впрочем, и в других странах много людей не смотрело в эту ночь на часы.

В Польше, в Домбровском бассейне, шел снег. У ворот шахты «Баська» всю ночь до утра толпились женщины, много женщин в платках. На шахте происходили странные вещи. В поселках об этом передавали шепотом. Когда управление решило закрыть шахту, горняки заявили, что добровольно не уйдут, – уйти им было некуда. Последняя смена в восемьдесят человек осталась под землей. Забастовщики сняли с тросов подъемную машину и объявили голодовку.

На следующий день из шахты «Дорота» на «Ваську» прорвалась вода. Вода затопила лаву «А». Восемьдесят человек, отступая по пояс в воде, укрепились в штреке 12. В штреке сильно пахло газом.

На пятый день у забастовщиков под землей осталась всего одна лампа и совсем немного карбида. Наверху, у спуска в шахту, молчаливо караулили полицейские. Управление на запрос профсоюза ответило, что шахту спасти нельзя.

В городе Саарбрюккене царило в эту ночь необычайное оживление. Все «истинные германцы» приветствовали новый год как год освобождения Саара от французской оккупации и приобщения его к единому телу праматери Германии. В пивных и винных погребках настоящие патриоты, изъявившие готовность поднять тост за рейхсканцлера Гитлера, получали бесплатно бокал рейнского вина и пиво в неограниченном количестве.

Рабочий Карл Люкеембургер не раз в беседах заявлял своим друзьям, что ему не нравится рабочее законодательство в Германии. В конце концов он эльзасец, и из двух зол он предпочитает французскую оккупацию национал-социалистской.

В этот день рабочий Карл Люкеембургер был особенно доволен. После длительных хлопот он заполучил наконец французский паспорт. Теперь ему на этих свиней наплевать! Он французский подданный, и ему нет до них никакого дела.

Новый год он решил для вящей безопасности встретить в семейном кругу, с женой и двухлетней дочкой. Поздно вечером, нагруженный покупками, он возвращался домой. Над улицами сплошным потолком нависли гирлянды электрических лампочек. Город, как в мировую войну, кишел офицерами всех союзных армий, с той только разницей, что к англичанам и итальянцам прибавились еще голландцы и шведы. Итальянцы в эту ночь оккупировали отель «Месмер», англичане укрепились в баре «Эксцельсиор». На пороге бара долговязый капитан индийской армии, в красном смокинге и зеленых брюках в желтую клетку, воинственно потрясал в воздухе шестидюймовым снарядом для сбивания коктейлей. Рабочий Люкеембургер плюнул и прошел мимо.

Дома, когда он сел с семьей за стол и стал раскупоривать бутылку недорогого, но честного вина, стекла окна звякнули, раздалось несколько выстрелов. Карл Люкеембургер был убит на месте, его жена и дочь в тяжелом состоянии были доставлены в ближайшую больницу.

«Отчизна-мать, цвети века! На Рейне мощь твоя крепка!»

В Союзе Советских Социалистических Республик, в городе Москве, происходила в это время радиопередача для зимовщиков Арктики.

«Алло! Алло! Говорит Москва! Говорит Москва! Радиостанция имени Коминтерна… У микрофона председатель Центрального Исполнительного Комитета СССР Михаил Иванович Калинин».

«Товарищи работники Арктики! Вы разбросаны в отдаленных, безлюдных местах, в местах суровой природы, где появление человека, в особенности в зимнее время, считалось исключительным геройством отдельной личности, исключительным геройством мучеников науки, либо где люди появлялись в результате бедствия полярной экспедиции…»

На полярной станции Маре-Сале, у западного побережья полуострова Ямал, в теплом помещении станции люди, затаив дыхание, гурьбой стояли у радиоприемника.

Вчера с вечера продовольственные склады станции подверглись атаке полярных мышей – лемингов. Голодные рыжие леминги, похожие на бесхвостых крыс, ринулись пожирать съестные припасы, заготовленные на зиму, до будущей навигации. С севера надвигались новые необозримые стаи.

Весь день на станции кипела работа. Продукты поднимали на навес, водруженный высоко над землей на деревянных столбах. На дворе ревела метель. Ночью леминги приступом взяли столбы.

Не дослушав передачи, люди кинулись к навесам защищать драгоценный провиант.

В городе Н., большом центре большого края, затерянного среди снежных просторов СССР, еще в полдень зажглись фонари.

В городе Н. был большой завод за номером таким-то. Завод был расположен на отлете, километрах в пятнадцати от центра.

В заводском клубе, на сцене, где среди красных склоненных знамен – огромный Ленин в два человеческих роста, длинный стол накрыт огненно-красным сукном. Там, меж графинов с водой и набитых окурками пепельниц, в сизом табачном дыму и в нервном сиянии ламп восседают сегодня знатные люди завода.

Торжественная часть близится к концу. После перерыва – большой художественный концерт, а после концерта – танцы, западноевропейские и национальные. «Обильно снабженный буфет». «По случаю Нового года имеются всевозможные сладкие вина».

Завтра День ударника, неплохо бы козырнуть перед страной одним-другим рекордом. О богатой выпивке не может быть и речи: какая уж работа с перепоя!

Но, во-первых, не все работают в утренней смене, а во-вторых, пропустить несколько рюмок не значит еще напиваться.

Одна беда – помещение клуба не рассчитано на такое количество народа. Где тут танцевать! И повернуться-то особенно негде.

И вот, немного покрутившись, молодежь разбредается по квартирам к тем, у кого попросторнее: в щитковые и каменные дома, где уже ждут накрытые столы, наскоро оборудованные в Складчину.

У Юрия Гаранина целых две комнаты в новом каменном доме, как подобает редактору заводской газеты «За боевые темпы». У Шуры Мингалевой премиальный патефон «Тиз-прибор». По нескольку пластинок принесет каждый: у Кости Цебенко весь Утесов, Гуга Жмакина собирает Ирму Яунзем, у Васи Корнишина «Черные глаза».

Всего двенадцать человек: комсомольцы, активные рабкоры, сотрудники газеты, а в основном – по принципу «кто с кем дружит». После бюро обещал зайти Филиферов, второй секретарь райкома. Жалко только, что первый секретарь Карабут в Сочи, а то пришел бы обязательно. Ничего, пусть поправляется, выпьем за его здоровье!