Г произведения. Анализ произведения "История моего современника" Короленко В.Г

Дети природы

Мне двадцать один год. Хозяйство имею среднее: три коня, две коровы, десяток овец. Прошлой осенью взял у помещика строевого лесу, обновил избу, заменил подгнившие венцы. Будущей осенью думаю прикупить парочку дубовых столбов, ворота новые поставить и пристроить клеть. Затем можно и насчет бани подумать. Ничего, бог даст, и баня будет!
Семья наша небольшая - я да мать. Она уже старая, хочет меня скорее женить, все разговоры только об этом. Да и старик Джамали, человек в деревне почтенный, на днях будто интересовался: почему это Хафиз все холостой ходит - живет в достатке, к кому бы он ни посватался, поди, не откажут. У самого старика тоже дочь на выданье, Фахернисой зовут. Старшую выдал в дом побогаче, да не рассчитал малость, в большую семью попала и мучается теперь, бедняжка. А эту, говорят, хочет пристроить в такую, где людей поменьше. Прямо об этом старик, конечно, не говорит, но, мне кажется, пошли я к нему свата повиднее-отказа не будет.
И сама Фахерниса, похоже, тянется ко мне. Есть у меня тетушка Фархи - хохотушка, рот всегда до ушей. Каждую осень, не успеешь управиться с хлебами, приходит и начинает нахваливать какую-нибудь невесту. На днях опять заявилась, с порога завела старую песню: почему до сих пор не женюсь, почему мать без невестки стареет.
- Ты,- говорит она,- видно, боишься девок?! Твои дружки, глянь-ка, давно уж детьми обзавелись... Долго ли нам ждать?.. Вот дочка у деда Шахи, как яблочко наливное, и работящая - первая в деревне. Красотою и статью - всем взяла, давай не зевай, девка в самом цвету... А приданого-то... видимо-невидимо, как говорится, в дом не уместится... Тут на днях мы у Каримы на посиделках были. Собралось чуть ли не пятнадцать девок... Всю ночь ворожили... У джамалиевой Фахернисы стыда-то ни вот столечко: как стали загадывать, кому кто в женихи достанется, кричит: "Хафиза мне, да Хафиза!", ну, как помеш анная, право! Да не повезло бедняжке - ты ни разу ей не вышел. Трижды шахиевой Бибиасме доставался. Фахерниса, бедненькая, очень расстроилась, приуныла вся. Тут и гадать нечего - быть тебе с Бибиасмой. Видно, судьба такая... Вот заменишь ворота, клеть пристроишь и сватайся. Свадьбу сыграем развеселую... Свекра моего пошлешь сватом. Коли он возьмется, дело уж точно выгорит - будет тебе зазнобушка, матери - сноха
Может, Фахерниса и любит меня, да сердце к другой тянется. Давненько мы с Бибиасмой гуляем. Вся деревня знает про нас, сколько раз чуть не застукали. Каждый год к ней сватаюсь, так нет, не отдает ее старик и все тут. Кого ни пошлю - отказывает. Люди слышали, как он говорил, что парень я ничего, однако дочку за меня отдать не хочет. Без бахвальства скажу, в деревне я, слава богу, не из последних, не замухрышка какой-нибудь. Ростом не обижен, на здоровье не жалуюсь. Насчет выпивки опять же никто не упрекнет. Конечно, иной раз пропустишь чуточку - в праздник или когда кто помочь устраивает - с кем не бывает.
В старину, говорят, порядок был совсем другой, а теперь отец невесты старается побольше выкупа за дочь выколотить, а мать все допытывается: какая семья да какой у будущей свекрови нрав. У меня-то с этим, слава богу,- ни братьев, ни сестер, сам себе голова. Да и мать, пожалуй, с невесткой поладит.
Говорят, те, кто женится по любви,- самые разнесчастные люди. Вон Тимеркай с Махи, камалиевой дочкой. Сколько лет гуляли и поженились против воли родителей - по любви, а живут как кошка с собакой. Дерутся. Жена бьет Тимеркая, а он стоит, как телок, понурив голову, слово сказать боится... А иной раз глядишь - все наоборот: схватил ее за волосы и таскает, а та опять же - ни слова в ответ, молчит и плачет... Но и часа не пройдет-они уж помирились, воркуют, как голубки, обнимаются, целуются, плачут... Отчего так - одному аллаху известно... Говорят, кто-то порчу на них навел...
А я разве смог бы поднять руку на Бибиасму!..
Почему-то из головы не выходит наш первый разговор с Асмой (Асма - сокращенное от Бибиасма) Год был тогда урожайный. У соседской старушки в устье Куксу была десятина проса. Повезло бедняжке, земля в тех местах тучная, просо вымахало так, что кое-где по самую грудь. Метелки крупные, гнутся от тяжести. Старушка одна в поле - толку мало. Зачастили заморозки, испугалась она, что пропадет просо, зарезала козу, устроила помочь.
Одинокой старушке вроде бы и неудобно не пособить. Да пора такая, у самого дел по горло, хлеб еще не свезен. Поломаться бы маленько, почесать затылок, да и отнекаться, но старушка мудрой оказалась. Когда я спросил, кто придет, она первой Асму назвала. Как тут было не согласиться!
К полбе скотина повадилась - давно пора снопы во двор свезти, в поле незавершенный стог стоит. Но, когда услышал об Асме, все из головы вылетело, стог теперь так и будет, наверно, мокнуть под дождем.
Асма! У всех-то она на языке. Старушки ласково похлопывают ее по спине, называют голубушкой, парни только о ней и говорят.
В поле я приехал позже остальных. Парни там уже распрягали лошадей, женщины переодевались за копной овса. Не успел я подъехать, как тут же заприметил Асму. Увидев меня, она зарделась вся.
Тут тетушка Фархи жать начала, за ней, весело переговариваясь и шутя, к делу приступили девушки. Платки завязаны на затылке, белые нарукавники до локтей. На помощь собралось двадцать человек - девять женщин, одиннадцать мужиков. Известно, мужики в таком деле - народ самый ненадежный, а если рядом женщины - тем более. Тут вся надежда на девушек. Они уже вон где, а мы все около телег стоим и болтаем...
Тетя Фархи не стерпела:
- Эй; ребятки,- крикнула она,- что вы там попусту лясы точите!.. Вот закончим свою долю, смотрите, помощи не будет. Как бы краснеть не пришлось. Делать нечего, мы тоже взяли в руки серпы. Просо высокое, нагибаться не надо, спина вряд ли заболит... Работать одно удовольствие.
Впрочем, помочь и работой-то назвать нельзя - смех да Шутки вокруг... Есть тут и певцы, и мастера побалагурить. Иной раз запоют частушку - а она колючая, девушек за живое берет. Те, конечно, в долгу не остаются, отвечают еще хлеще. Бывает. и протяжную затянут, все вместе...
Там, в самой середине поля, есть небольшое озерцо, заросшее густым тальником. К полудню мы рассчитывали добраться до него.
Послышались мальчишечьи голоса:
- Обед везут, обед!
Я поднял голову и увидел, что до озера рукой подать. Мы поднажали дружно, и за несколько минут дело было окончено.
Вскоре подъехала телега, на которой, держа завернутую в скатерть посуду, сидели мальчик и две женщины. Девушки, за ними и мы, через заросли тальника побежали к телеге.
Случилось так, что только нырнул я в заросли, как передо мной возникла Асма. Я кинулся к ней, но она ловко увернулась от меня и побежала. Я крикнул:
- Асма... я люблю тебя!..
Услышав мои слова, она остановилась, украдкой взглянула на меня, а когда я шагнул к ней, рванулась в сторону и скрылась среди деревьев. Я еще раз повторил:
- Люблю тебя!
Эхо мне ответило:
- И я!..
С того дня мы стали встречаться. Бог знает, сколько вышитых платков она мне надарила. Тетя Фархи говорит, что сама судьба наши волосы связала. Я и сам на это надеюсь. Только вот, как уломать ее отца!..
Я у матери один, потому солдатчина мне не грозит. Парни вроде меня женятся у нас лет с семнадцати. С Гилажи, например, мы одногодки - так у него сын скоро в ночное будет ездить.
У кого отец есть, тех даже не спрашивают, хочет жениться, не хочет - как подойдет срок, посылают сватов.
А я сам себе голова. С мамой живем согласно, она во всем со мной советуется. Она уже старая, наверное, обижается, что все самой делать приходится и печку топить, и полы мыть. С невесткой-то было бы куда легче. Да и перед родней неудобно она, похоже, стыдится даже, что до сих пор холостой хожу. К тому же злые языки за спиной разное болтают. Хафиз, говорят, давно бы женился, да для него невеста еще не выросла... Ничего. Вот дождусь осени и пошлю свата поречистей... Если и на этот раз откажут - тогда и не знаю, как -быть... А ведь все у нас началось с той помочи.
Настал сенокос. В этом году лето хотя и засушливое, все же грех жаловаться - травы неплохие: паводок был высокий и вода долго держалась на пойме.
На одной из пойм дед Шахи решил устроить помочь. Конечно, дел и у самого невпроворот... Сено только наполовину скошено, рожь стоит нетронутая, колышется на ветру, волны по ней золотистые бегут. Хоть завтра приступай к жатве. Тут не до помочи, свое бы вовремя убрать, на сорок частей готов разорваться.
Но как бы там ни было, у деда Шахи собралось двенадцать мужиков. Старик он хороший, сына Ибрая взяли в солдаты - теперь он как без рук. Вдобавок перед самым сенокосом двух коней у него увели. Кони были - загляденье, вся деревня его жалела...
К такому человеку редко кто не пойдет. К тому же у него дочь красавица. Парни не ждут приглашения, сами набиваются.
- А ведь если подумать, помочь-то от помочи отличается, тем более если она на пост приходится. В другое время утром чайку с блинами попьешь, в обед, как полагается, поешь супа мясного. А в пост - что?
Завтрак, что ни говори, был хороший! Бибиасма ведь не белоручка какая-нибудь... Любит она, чтобы все у нее блестело... Садиться за такой стол - одно удовольствие: скатерть белоснежная, самовар до блеска натерт, посуда чисто вымыта - короче, во всем ее рука чувствуется.
После завтрака парни быстренько запрягли четырех коней. Сели мы на телеги и выехали из деревни. Над холмами едва занималась заря.
Как чудесно летом на заре! Дышится так легко... Соловьи поют... А луг-вот он, раскинулся из края в край и встречает нас, блестя жемчужной росой.
Когда двенадцать косарей друг за дружкой прошли первый прокос, взошло солнце... Стало веселей, душа пела, во всем теле ощущалась необыкновенная легкость. Как хорошо косить ранним утром, по влажной траве!..С утра парни косили играючи. Рукава у всех засучены, рубахи расстегнуты. Но ближе к полудню разговоры смолкли. Зной с каждой минутой усиливался. Трава увядала на глазах, клонилась к земле. Небо превратилось в огромную раскаленную жаровню и опускалось все ниже и ниже. Тут уж, брат, не до косьбы, постоянно хочется пить. Ох! Глотнуть бы хоть разочек, сразу бы полегчало... Но пост есть пост, возьмешь в рот воды - все пропало.
У старика Шахи от жары и жажды глаза красные.
- Ну, ребятки,- говорит он,- с самой зари косите, вон
сколько наворочали. Ежели нужно домой, идите, не обижусь.
Но Карим-абзы сказал:
- Чтобы одиннадцать таких батыров не докосили до конца?!
Вот переждем жару и закончим... Эти парни и без отдыха выдюжат-ничего им не сделается!
Мы промолчали. Спрятались - кто под телегу, кто под кусты.
Зной все усиливался, земля и воздух так нагрелись, что, казалось, рядом разверзлась земля и на нас пышет пламя преисподней. Тень не спасала, зной отнимал последние силы, нестерпимо мучила жажда. Лежа под кустом, я слышал, как неподалеку заспорили Шаяхмет с Саткаем. Оба вдруг вскочили и схватились за косы.
"Опять чего-то не поделили",- подумал я и подошел к ним.
Незавидное у этих парней положение!
Шаяхмет в свое время хотел заполучить Маибадар, дочь деда Аптряша. Стороной, через старика Сафу, он разузнал, что дед Аптряш не против отдать за него дочь, только вот насчет выкупа за невесту надо договориться. Старик Аптряш стоял на том, чтобы к обещанному добавили бешмет, фунт чаю, полпуда меду. Саткай, прослышав обо всем этом, быстренько отправил к Аптря-шу старика Хайруллу и наказал: Маибадар не упускать ни в коем случае. Хайрулла положил на стол двадцать пять рублей задатка. Ударили по рукам, и сват принес Саткаю подарок невесты.
Шаяхмет, конечно, без жены не остался, взял за себя Гильминур. Но обиделся на всю жизнь. Уж сколько лет они, где бы ни встречались, вставляют друг другу палки в колеса. И сегодня ссора вспыхнула из-за пустяка. Оказывается, Шаяхмет задел Саткая за живое, сказав, что тот на последнем прокосе выдохся совсем.
Саткай вскочил и крикнул:
- Да я до самого заката могу косить без отдыха!..
Великан того только и ждал, чтобы подлить масла в огонь:
- Нет,- сказал он,- не выдержишь!
Мы подошли в самый разгар спора.
- Не я буду, если не оставлю тебя на сто саженей позади,-
хлопнул себя в грудь Шаяхмет.
На это Саткай ответил:
- Обойдешь на два шага - собственного коня за уздечку
к тебе приведу,- и с такой силой ударил кулаком по телеге, что
та затрещала.
Из-под телеги, протирая глаза, выглянули парни. А старый Шахи сказал примирительно:
- Ребята, день знойный, сами поститесь, не горячитесь, так
ведь и сгореть не долго.
Да разве они послушаются!
По силе и сноровке оба соперника, пожалуй, равны. Только вот коса у Саткая была похуже,- я боялся, как бы ему и в самом деле плохо не стало. Саженей семьдесят шли ровно. Саткай, видно, экономил силы: когда миновали заросли тальника, он пошел быстрее. Через некоторое время Шаяхмет все же догнал его и, должно быть, потребовал уступить дорогу. Но Саткай не пустил, И они бешено устремились вперед. Вскоре, однако, Шаяхмет начал сдавать. Дойдя до края луга, он остановился. А Саткай косил дальше. Он парень упрямый, лопнет, но сделает по-своему.
Сначала их спор был нам забавой, но когда мы увидели, что Саткай упал, заволновались.
- Эх, молодежь, все-то вам нипочем, стоило из-за пустяка
губить себя! - упрекал нас старик Шахи и недовольно качал
головой.
Мы окружили Саткая. Лицо его было в багровых пятнах, сам весь в поту, говорил с трудом.
- Воды,- шептал он, держась за грудь.- Горит все... Умираю...
Принесли воды, но пить он не стал, лишь мокрым рукавом намочил губы и лицо. Это, видно, помогло, он обвел нас мутным взглядом и каким-то загробным голосом спросил:
- Кто знает, можно мне искупаться?
Самым сведущим среди нас оказался старик Фаттах:
- Лучше бы тебе, сынок, не купаться,- сказал он.- Я когда-то от хазрета слышал: в пост нельзя купаться... Все же, ежели тебе, сынок, совсем плохо, аллах простит, грех свой после
отмолишь.
Мы его перенесли в тень, ближе к воде и положили на свежее сено, смочили лицо и грудь. Дышал он неровно.
Старик Шахи был не на шутку встревожен.
- Здесь жарко,- посоветовал он,- отвезите-ка его лучше домой, пусть постелят в погребе рогожу и там полежит.
Мы быстренько запрягли лошадь и братишка Асмы увез его в деревню.
День между тем раскалялся все больше. Мы снова попрятались от солнца.
Вот на горизонте показалось легкое светлое облачко. Еще одно, второе, третье... Они медленно стали собираться вместе.
Подул ветерок, и облака двинулись на нас, постепенно темнея и обещая спасительный дождь. Начало накрапывать. Мы, радостно крича, стали ловить ртом капли, плясали, прыгали. Но дождь прошел стороной. Однако жара спала, настроение поднялось.
Вот кто-то затянул песню:
Полноводная река, В ней холодная вода. Бьется по плоту волна...
Когда закончили петь, Гилажи сказал:
- Давайте-ка перекусим малость.- Видно, забыл про пост.
- Гилажи, тебе есть захотелось, да?! - подняли мы его
на смех.

Ну и болтун этот Гилажи, ей-богу! Сам косить толком не может, а языком трепать - нет равных, будто шайтан в рот ему плюнул!
Когда мы в очередной раз сели передохнуть, Гилажи спросил у Карима-абзы:
- Глядите-ка, Карим-абзы, наш Хафиз прямо на глазах
сохнет. Что это с парнем делается! Не знаете, чём ему помочь?
Карим-абзы только усмехнулся в ответ.
- Вот дед Шахи отдаст за него Асму - сохнуть перестанет,- пошутил Шаяхмет.
С чего это они взяли, что я сохну? Здоровье у меня - дай бог каждому, одним ударом любого из них могу с ног свалить. А болтают они просто так, от нечего делать. Я молча покосился на Гилажи.
- Гляньте-ка, как Хафиз глазищами зыркает! - не унимался он.
Я снова промолчал.
- Послушай-ка, дедушка Шахи,- продолжал Гилажи,- а
может, я подойду для твоей Асмы, а?.. Считай до трехсот, если
я за это время переплыву реку, отдашь за меня дочку?
Этому Гилажи все сходит с рук, что угодно может ляпнуть, старик даже не рассердился. То ли в шутку, то ли всерьез он сказал, вставая:
- У всех у вас на уме моя Асма! Вон вас сколько, не знаешь,
за кого и выдать! Потягайтесь-ка вот с Каримом, кто за два
круга вырвется вперед, тот ее и получит!
Я вскочил и схватил деда за руку:
- Сдержишь слово?.. Отдашь?
Все произошло так быстро, что старик даже растерялся, видно, почуял, что не дело затеял, но от слова своего отказываться не стал.
- Сказанное слово, что пущенная стрела,- говаривали наши предки.- Давай, бери косу!
Старики рассказывают, что до сих пор еще никому не удавалось обойти Карима-абзы в косьбе.
Неподалеку от нас помещик один жил. Прежде, бывало, он каждое лето нанимал косарей-поденщиков. К нему в эту пору со всей округи стекались человек сто дюжих парней. Другим поденную платил копеек по пятидесяти - по рублю, а Кариму-по два рубля, потому что он всегда шел впереди, остальных за собой тянул. И обращались с ним иначе. Правда, это было давно. Теперь Карим-абзы уже не тот молодец. Однако в округе он до сих пор считается лучшим косарем. Не слыхать, чтобы он хоть раз уступил кому-то.
После слов деда Шахи меня обступили парни. Некоторые недоверчиво усмехались: с кем, бедняга, тягаться вздумал, а один из них прямо так и сказал мне:
- Не сходи с ума, разве Карима-абзы можно обогнать?
Я стоял на своем, сердце от волнения бешено стучало.
Вот Карим-абзы взял косу, которая, наверное, была ему ровесницей, воткнул ее рукоятью в землю, провел по лезвию бруском.
- Ну, парни... С богом! - воскликнул он. Голос его звучал
сильно и уверенно.
Удивительно легко пошел он вперед, казалось, неведомая сила несла его. Я пошел следом. Парни стали наблюдать за нами.Первый прокос мы прошли наравне. То ли Карима-батыра стали одолевать годы, то ли я очень хотел опередить его, только на втором заходе старик стал явно сдавать. Я наступал ему на пятки. Догнав Карима-абзы, я чиркнул косой у самых его ног и крикнул:
- Берегись, зацеплю!
Однако он так скоро сдаваться не хотел, напрягая последние силы, пытался оторваться. Это подхлестнуло меня еще больше. Я снова провел косой у его ног и сердито крикнул:
- Отойди! Дай дорогу!
От крика силы у меня прибавились, я не знал, куда девать клокотавшую во мне мощь.
- Молодец какой...- выдавил наконец из себя Карим-абзы и пропустил вперед. Не оглядываясь, даже не зная, идет он за мной или нет, я махал и махал косой, и каждый мой взмах, казалось, может порушить любую преграду. Когда я кончил, ребята подхватили меня на руки и понесли к деду Шахи.
- Настоящий мужчина два раза повторять не будет,- сказал старик,- видно, так аллаху угодно,- и согласился выдать за меня Асму.
Когда кончили страду, сыграли свадьбу. Односельчане потом говорили, что такой веселой свадьбы давно не было. Да и пара вы, говорят, очень удачная - красивая да работящая.
Живем мы и вправду хорошо. В деревне нас другим в пример ставят. Мать счастью нашему не нарадуется. Скоро и маленький появиться должен. Вчера всю ночь с Асмой глаз не сомкнули, все о ребенке говорили. Сам я хочу дочку и чтобы на Асму была похожа. А она говорит: "Пусть будет мальчик и чтобы вылитый ты. А назовем мы его Тимербулатом".
Чему суждено, то и будет. Лишь бы здоровым да счастливым рос.

Солнце катится вниз, близится вечер. Небо чистое.
Тишина. Подняв паруса, похожие на крылья большой птицы,
наше судно медленно отрывается от берега и берет
направление в сторону заходящего солнца.
Прощай, надежный, безопасный берег!
И город, и лиман, и корабли на нем, и минареты, и разноцветные флаги - все по мере нашего удаления уменьшается в размерах, будто уходит в землю; чем дальше мы, тем плотнее берег окутывается дымкой и город с башнями теряет свои очертания.
Вот их уже совсем не видно. Ничего вокруг, кроме неба да бескрайнего моря.
Солнце прячется за горизонтом. Море, так красиво переливавшееся днем, начинает темнеть, багрянец заката приобретает темновато-желтые тона, а спустя некоторое время становится темно-серым. Яркие цвета и поэтические картины постепенно сменяются темными, мрачными тонами, они рождают в душе тревогу и тянут меня в таинственные глубины духа.
На судне около двух десятков людей. Они начинают укладываться на ночь, и вскоре один за другим засыпают сладким сном. Такая тишь, будто уснула и сама природа. Под покровом ночи тишина кажется загадочной и тревожной.
Моряки счастливые, когда стоит такой штиль. Они ценят хорошую погоду и вслед за пассажирами торопятся улечься. Бодрствует лишь один рулевой, он ведет судно по звездам.
Я тоже лег спать, но почувствовал, что не засну. Во мне что-то заволновалось, проснулось какое-то беспокойство, душа чутко улавливала тайные вздохи природы. Мы продолжаем путь.
На небе загораются далекие звезды; чем ближе ночь, тем они крупней и ярче; наконец, они заполняют весь небосвод и блестят, словно алмазы. Взглянув на них, забываешь все на свете, и мечты уносят тебя в божественный мир, в котором царит красота, поэзия и милосердие. Земные печали, большие и малые заботы, треволнения чудесным образом покидают тебя, и погружаешься в необъяснимое блаженство покоя.
Прекрасная природа и звездное, небо - разве они не везде одинаковы? Или я увидел все это впервые? Почему нет во мне такой умиротворенности чувств, когда я нахожусь в огромном городе,- там среди высоких домов и шумных улиц, где в надежде найти хоть какое-то утешение, я устремляю на небо взор? Почему мне так хорошо теперь, когда смотрю на это море, вобравшее в себя столько звезд! Почему там, в городе, я не могу обрести покой и равновесие, как в эту ночь?
Судно лениво скользит вперед. Ночь по-прежнему тихая, люди спят, рулевой, глядя на мерцание звезд, замер у штурвала. Видно, и он забылся, вслушиваясь в эту тишь, и мыслями витает где-то в небесах.
Весь мир в эту минуту погружен в тишину и является ее воплощением. Такое ощущение, будто наше судно, совсем не скользит по воде, а стоит неподвижно. Море спокойное, гладкое. Мириады звезд, отражаясь в нем, как в зеркале, кажутся драгоценными камнями, разбросанными по его поверхности.
На высокой мачте, словно большая звезда, неподвижно висит фонарь.
Вот со дна. моря медленно выплывает грустная луна. Поначалу она красновато-желтая, поднимаясь выше, начинает бледнеть и через некоторое время становится уже серебристой. Мы купаемся в ее нежных, прозрачных лучах.
С появлением луны мрак отступает, море меняет цвет, из тревожно темного превращается в задумчиво-свинцовое. Небо опускается ниже, сливается с морем, и мы плывем теперь по огромному зеркалу, разукрашенному лунной дорогой и алмазными звездами... А ведь недавно все было иначе, и ничего, кроме ночи и тишины, не существовало.
Когда взошла луна и поднялся темный занавес, на море обнаружилось некоторое движение. За кормой вода не была так спокойна, как казалось, волны переливались под светом луны, звезды качались за бортом и ныряли. Почудилось, что в эту ночь море, и небо празднуют первую любовь, что небо, глядя сверху влюбленным взором, получает в ответ тысячи улыбок и, забыв обо всем, две стихии бросаются друг другу
в объятия. Оказавшись в открытом море, начинаешь чувствовать необыкновенное освобождение от земных тягот, в тебя вселяются тихая радость и наслаждение. В душе рождается светлое чувство, ее охватывает какая-то отрешенность и умиротворение, тревоги мира отступают куда-то. Хочется сидеть недвижно, вслушиваясь в эту тишину; если бы рядом оказался словоохотливый спутник, он бы только помешал твоему блаженству.
Дела твои, край родной и весь остальной мир - все в эти часы теряет былое значение, и ты не чувствуешь бега времени. Куда, откуда- и зачем ты плывешь - все забыто и не хочется вспоминать.
Радости и печали мира для тебя больше не существуют, перед тобой лишь бескрайнее море и высокое небо, что влюбленно смотрит вниз - и ты видишь их блаженное слияние и забытье.
Чувства уводят тебя в недосягаемые выси, к далеким светилам, в великое и загадочное царство духа, куда нет доступа человеческой плоти.
Душа витает в голубых просторах, ты полон милосердия, любви и счастья, дьявол в тебе убит и растоптан, и сам Джабраил тебе спутник. В эти минуты хочется упасть ниц, покаяться, исповедаться кому-то со всей влюбленной горячностью.
В отчаявшейся душе возгорается искра надежды, хочется жить тысячи и тысячи лет. Но не жалкой жизнью плоти, а иной - возвышенной, прекрасной и великой.
Но существует ли такая жизнь? Если да, то где? Существует ли она на небе, среди звезд? Может, это только обман? В глубинах Вселенной, может быть, тоже есть горе, печаль, слезы и бессмысленность жизни?

Я не очень словоохотлив, но разговорить другого мне
нетрудно. Встретить в пути мусульманина для старика, видимо, было радостью. Он назвал себя Нуретдином, но люди, оказывается, зовут его фарраш Нури. Хотя родом он из Казани, уже многие годы служит в одной из больших мечетей Астрахани; теперь едет в гости к сыну Хайри, работающему на рыбных промыслах Каспия.
- У меня всего один сын,- признался он,- как же не поедешь... Уж постарел, всякое может случиться... Хочу вот навестить его напоследок...
Старик оказался словоохотлив, и вскоре мне стала известна
история всей его жизни.
- Я с малых лет рос сиротой, без присмотра... Жил подачками, попрошайничал,- начал он.- В голодный год, когда на селе нечем стало кормиться, полагаясь на бога, я отправился с одним человеком в город. После долгих мытарств подрядился за харчи к слепцу поводырем.
Наконец судьба ему улыбнулась,- он поступил к хазрету работником. Хазрет был человеком добрым и, продержав у себя несколько лет парнишку, пока тот не повзрослел, определил его на службу в медресе.
Нури и здесь служил хорошо, исполнял все, что ни прикажут. Комнаты и столовую содержал в порядке. Он сделался общим любимцем, шакирды стали обучать его грамоте. Прошло немного времени, и Нури научился свободно читать молитвы и стихи из Корана. Долгие годы проработал он в медресе и ушел только после смерти хазрета, когда медресе опустело.
Отвыкший от тяжелой работы Нури стал искать себе место при мечети, так как успел привыкнуть к служителям культа. После долгих и неудачных поисков он отправился с одним из шакирдов в Астрахань. Была осень, шакирды как раз возвращались в медресе, и Нури без особого труда нашел себе должность в одном из них.
Он и здесь завоевал уважение шакирдов, и здесь ему охотно помогали изучать религиозные книги. Временами Нури удавалось заработать немного денег: он переплетал книги и выполнял мелкие поручения. Подкопив деньжат, он женился на вдове и вскоре стал уважаемым в приходе человеком. Урвав от службы время, он все чаще появлялся в мечети в чалме и халате...
К его счастью, дед Сафа, служитель мечети, неожиданно умер. На место покойного единогласно был избран Нури. С тех пор его и называют фарраш Нури. Оказалось, что он состоит в этой должности до сих пор и ведет приятную, спокойную жизнь. Он считает, что ему неслыханно повезло.
- Слава аллаху, сынок!.. На миру бог воздал мне все, чего я желал, да не лишит милости своей на том свете...
Оказалось, что бойкий старик успел стать мюридом ишана и обласкан им. (Ишан - глава религиозной общины мусульман, имеющий своих приверженцев и последователей - мюридов)
Ишан отличает его особым вниманием. Сколько раз Нури удостаивался чести омыть благодетелю руки перед молитвой, сколько раз тот, обуваясь, опирался на его плечо. Иногда он интересуется здоровьем Нури, спрашивает о жене
и детях. Однажды передал недопитую чашку. А такое мюридам не часто выпадает. Один из ближайших к ишану наставников подарил ему дорогие четки. Разве не говорит все это об их расположении?..

Старик на море впервые. Судно наше - не надежный пароход, а всего лишь парусник, и, чувствуя это, старик держится неуверенно, в глазах страх, и лицо бледное.
В минуты опасности люди за помощью обращаются к потусторонним силам. Так и Нури: не ограничиваясь чтением положенных пятикратных молитв, он повторял все, что знал наизусть, и делал это искренне. Чуть море разволнуется и начнет качать судно, старика бросало в дрожь; очень переживал он, что станет кормом для рыб.
Мы шли тяжело, с риском для жизни; порой судно вертело, как щепку. В эти минуты старик выглядел ужасно. Громкими молитвами просил он у аллаха помощи и пощады, будто смерть уже взяла его за горло и он теряет последние силы.
Я старался его успокоить, убеждал, что страх не поможет - но это его только обижало! Показывая рукой на женщин, которые крестились, он сердито восклицал:
- Видишь, и русские своему богу молятся, а ты чего же?!
Я глядел на него и удивлялся: казалось бы, семьдесят лет человеку, жизнь, можно считать, прожита, однако он так боится смерти. Почему же мне не страшно? Почему у нас, молодых, нет такой жажды жизни?
Следующая ночь была особенно тяжелой. На закате подул сильный ветер, с севера показались тучи и вскоре закрыли небосвод. Трудно стало отличить море от неба, внезапно наступила ночь. Ветер крепчал. Небо вдруг вспыхивало и раскалывалось над головой, будто рушились огромные горы: Молнии как длинные пики вонзались в море, без конца метались меж туч.
Становилось жутко, ревел ветер, громадные волны бешено бросались на судно, и оно кренилось так, что, казалось, вот-вот пойдем ко дну. Положение было безнадежное. Выжить никто не надеялся.
Среди пассажиров были четыре женщины. Поначалу, стоя на коленях, они шептали молитвы, истово крестились и вскрикивали от каждого удара молнии. Вскоре, не выдержав, они лишились чувств и, бледные, растянулись на полу. Живы, нет - никто не знал.
Мой старик твердил молитвы, но через некоторое время я заметил, что с ним происходит нечто странное: чем больше была опасность и ближе гибель, тем спокойней и отрешенней становился он. Потом я понял: отчаявшись, он уверовал в неминуемую гибель. .
С большим трудом совершив омовение, он раскатал свой молитвенный коврик, сел на колени и стал перебирать четки. Поначалу хотел было передать мне свое завещание, но, подумав,- решил, что все равно никто не выживет, и сказал:
- Ежели с божьей помощью спасешься, передай там моим, как все было... Скажи сыну, чтобы быстрее поехал в Астрахань и забрал вещи. Старуха моя померла, и кроме сына, у меня теперь наследников нету.
Ветер задул еще крепче, море яростно ревело, судно вспрыгивало и металось в волнах. Зловещий шум волн и оглушительные раскаты грома еще больше ополчились на судно, будто хотели поглотить и уничтожить всех нас.
- Есть надежда на спасение или нет? - обратился я к капитану. И он, не таясь, ответил: "Опасность большая, такое встречается не часто".
Мой старик по-прежнему читал молитвы. Я не подходил к нему.
Так прошла ночь. До сих пор удивляюсь, как мы уцелели.

Один из членов команды потом сказал мне, что, если бы не рулевой, который все время держал судно носом к волне, нам бы не остаться в живых.
Перед рассветом море чуть утихло, я улегся спать. Трудная ночь, видно, утомила меня, потому что спал я долго. Когда открыл глаза, погода была уже ясная, тучи разошлись, и над светлым простором моря висела легкая дымка. Растревоженное прошедшим ураганом море еще качалось, но волны были уже слабые. После ночного ада этот ясный, сверкающий день казался необыкновенно прекрасным.
Увидев меня на палубе, старик быстро подошел ко мне. Он был еще бледен, на лице хранились следы пережитого ужаса, но в голосе чувствовались искренние радость и удивление. - Вот оно, божье милосердие, благословение учителей наших... Рассказать, так ведь никто и не поверит, какой ужас пережили, от какой беды избавились... Я тут ночью много обетов себе надавал. Исполню, все до единого исполню, коли останусь живой... Только бы до берега добраться...
Прошлой ночью он пережил такой страх, что, вспомнив, менялся в лице и начинал шептать молитвы. Весь лень старик ходил подавленный.
К вечеру волнение на море улеглось, и вчерашняя ночь казалась нам уже тревожным сном. Мы продолжали свой путь.
Наконец-то старик обрел душевное спокойствие и снова заговорил.Почти все рассказы старика были связаны с морем - наверное, под впечатлением пережитого. Он вспоминал разные истории 6 коварстве моря, рассказывал загадочные случаи, происходившие в старину. Его предок Габдулла-хаджи много раз совершал паломничество в Мекку. Старик хорошо помнил рассказы своего деда.
Первый раз Габдулла побывал в святых местах за свой счет. Остальные посещения были за счет богачей, которые отправляли его вместо себя, чтобы таким путем получить почетное звание " хаджи - паломника. Так что между Меккой, Мединой и Казанью Габдулла провел много дней своей жизни. Вот почему его звали Габдулла-хаджи.
Из рассказов предка старик Нури лучше всего помнил морские, истории, которые случались по пути к святым местам. Большинство из них были о гигантских рыбах.
Одна история случилась на обратном пути, когда Габдулла-хаджи, посетив могилу пророка, плыл обратно в Россию. На корабле с ним были еще такие же паломники. Однажды утром люди проснулись и заметили в море движущийся островок. Это показалось странным и напугало их. Островок был каменистый, покрыт мелким кустарником. Недоумевали все: что это могло быть? Неужели конец света0 Может, землетрясение? Словом, на судне поднялся переполох...
К счастью, среди них оказался бывалый старик, много раз посещавший Каабу*.
(* Кааба мусульманский храм в Мекке, где находится почитаемый мусульманами священный черный камень.)
Он объяснил, что это вовсе не остров, а гигантская рыба, на спине которой за тысячи лет наросла всякая всячина. Чтобы как-то успокоить своих спутников и убедить, что такие случаи на море бывают, он рассказал им такую историю: однажды рыбаки наловили много рыбы и решили высадиться на островке, чтобы поесть и отдохнуть. Сойдя на берег, стали сушить одежду, кто-то выкопал небольшую ямку и развел костер. Сидят у огня, греются и готовятся пить чай. Вдруг остров закачался, задвигался, как при землетрясении.
Оказывается, островок-то был не настоящий, а такой, который они только что встретили,- словом, это была огромная рыба. Рыба почувствовала жар костра и забеспокоилась.
Смерть Габдуллы-хаджи, как и его жизнь, была необычна. В свое время об этом в народе много ходило разных слухов. Одни говорили, что он был ограблен и убит в пустыне арабами, а кое-кто распустил слух, что, мол, посетить-то он Каабу посетил, но пойти к могиле пророка поленился и в наказание за это в пустыне у него отнялись руки и ноги.
Старик Нури говорит, что все это ложь. Сын однокашника Габдуллы-хаджи ишан Карим поведал ему в точности как было. Предок его скончался как пророк Юнус. А было это так.
Габдулла-хаджи вместе с другими паломниками возвращался на родину. Темной ночью их корабль вдруг остановился. Пассажиры начали волноваться. Никто не знал причину остановки. Плывших на корабле людей охватил страх и паника, многие плакали, молились. Кое-кто из паломников, каясь в грехах, принялся громко исповедываться. Капитан, пытаясь скрыть свое волнение, изменившимся голосом объявил:
- Корабль задержан рыбой. Такая беда на море иногда случается. Рыба требует от нас жертвы. Есть, видно, среди вас
человек, которому суждено умереть. Если не принесем жертву,
погибнем.
Услышав эти слова, все на корабле оцепенели. На лицах смятение и страх. Потом начался всеобщий плач, мольбы о пощаде, покаянные молитвы и стоны. Но другого выхода нет.
Однако добровольно никто не хотел быть жертвой, поэтому решили бросить жребий.
- О господи!.. Что будет?.. Кто окажется наверху, кто пожертвует жизнью и спасет остальных!
Жребий выпал на Габдуллу-хаджи. Побледнев, он опустился на колени и молча, без сопротивления решил отдать себя в руки судьбы, ибо таков его удел!Тогда по всему кораблю раздался вздох облегчения, потому что каждый понимал, что на этот раз Азраил призывал другого. Однако людям было жаль Габдуллу-хаджи. Они думали о том, почему их товарищ, вместо того, чтобы счастливо и радостно ехать на родину, где его заждались родные и близкие, должен погибнуть столь ужасной смертью.
Один старик принялся Габдуллу-хаджи увещевать:
- Не нужно скорбеть, тебе выпала почетная смерть, будешь причислен к апостолам веры, восстанешь на том свете, осененный божественным светом, и место твое будет рядом с пророками и святыми угодниками.
Даже напомнил, что пророк Юнус принял такую же смерть.
Но Габдулла-хаджи уже ничего не слышал: потеряв сознание, он упал.
Его завернули в саван и живьем опустили в воду.
Море приняло свою жертву.
Корабль тронулся в путь.
Плывем дальше. День клонится к вечеру, погода снова начинает портиться, поднимается ветер. На небе кое-где появляются облака. Опять чувствуется приближение грозы. Рассказы старика уже порядком надоели, во всем теле тяжесть.
Оставив старика, я лег спать. Судно слегка покачивается
и баюкает меня. Гляжу на облака, веки постепенно тяжелеют,
клонит ко сну, вскоре я крепко засыпаю.

И просыпаюсь от возбужденных голосов.
Кажется, я совсем влюбился в море. Его ясные, прозрачные дали манят меня, алые восходы и багровые закаты, темные грозовые ночи-все вызывает во мне удивление. В них я нахожу особый смысл и очарование.
Взглянув на море, я ощущаю в себе трепетное чувство, словно душа распускает крылья. О господи! Как чист, прозрачен воздух, какая красота вокруг!
Поднявшийся к ночи ветер утих, небо очистилось и сияло голубизной и беспредельностью. Зеркальное море тянулось, насколько хватало глаз. Дали окутаны розоватой дымкой. Во всем чувствуется радостная умиротворенность!
Вот из моря показывается край солнца,- и желтовато-красная вспышка озаряет поверхность воды. И дали, и необъятная ширь моря тут же меняют свой цвет, окрашиваются в радужные тона.
Под слабым ветром судно тихо скользит вперед, мы продолжаем путь...
На востоке виднеются горы. По мере нашего приближения они как бы растут, увеличиваются в размерах. У подножия горы замечаем уже голубоватые леса, высокие минареты, башни и белые храмы города.
На судне начинается движение. На лицах людей радость избавления от; опасностей, нетерпение ступить на твердую землю. Пассажиры возбуждены, слышны веселые голоса и смех. Мой старик тоже суетится, благодарит аллаха за спасение, торопливо собирает пожитки, готовится сойти на берег.
Только мне, грешному, невесело. Я не чувствую радости и не понимаю возбуждения пассажиров. Услышав на берегу резкие гудки паровоза и взглянув на дымные трубы заводов, снова предаюсь тоске и беспокойству, все во мне сжимается. В ту минуту что-то в душе умирает, рушится и мертвеет, будто отнимается ее лучшая часть, Прежняя умиротворенность и покой покидают меня. Но что делать?..
Судно останавливается. Спасшиеся от гибели пассажиры торопливо покидают корабль.Я тоже нехотя беру вещи и схожу на берег. 1911

Начало весны

Мне, наверное, было лет одиннадцать, когда я вернулся с учения.
- Сынок, принеси мне свой похвальный лист,- сказала мама.
Давно с нетерпением ждал я этих слов. Не помня себя, вскочил с места и кинулся к столу, где в беспорядке лежали книги, тетради, а на них, сверкая золотыми буквами,- похвальная грамота. Я бережно взял листок, словно это была награда герою за доблесть, и отдал маме.
Это была моя похвальная грамота, недавно полученная в школе. С такими оценками краснеть не приходится. Я был уверен не только в том, что мама будет совершенно довольна, но и в том, что это приятно удивит ее. Просьба ее меня бесконечно обрадовала.
С того времени, как эта грамота попала в мои руки, я перечитал ее много раз и все, что там было написано, знал наизусть. И все равно мне очень хотелось услышать, как будет читать ее моя дорогая, родная моя мамочка.
"Ну как, мама? Все ли ладно?" - говорил я про себя, заглядывая в ее глаза.
С нетерпением жду ответа. А мама несколько раз обвела листок глазами, а потом вслух, так, чтобы мог услышать и я, стала читать: пять, пять с плюсом...
Горячее пламя, вспыхнув в моей груди, начало подступать к горлу, затем бросилось в лицо. Видимо, мама заметила это. Она похлопала меня по спине своими худыми, бессильными руками, потом с глубокой нежностью и любовью обняла меня и прижала к сердцу.
Это я очень хорошо помню и теперь.
Ее проникновенные слова: "Спасибо, сынок, спасибо, свет моих очей, хорошо постарался!" - были сказаны с таким выражением и таким голосом, что, казалось, каждый звук их был полон глубокого внутреннего смысла и любви. Эти слова будто и сейчас еще звучат в моих ушах. Потом мама поцеловала меня
в глаза и в лоб. Эту ее нежность я воспринял с таким чувством, которое не может изгладиться из памяти до самой смерти. Между нами воцарилась какая-то приятная и сладкая тишина. Других слов сказано не было. Но в больших и глубоких маминых глазах, полных, надежды и любви, заблестели слезы. Как она
ни пыталась скрыть их, слезы скатились с ресниц и одна за другой побежали по ее бледному лицу. Хотя разумом я не мог постичь, почему появились эти слезы, но сердцем все почувствовал и понял. У меня не было сил устоять против этих горючих слез, поднявшихся из глубины души. Меня тоже охватило сильное волнение, из глаз брызнули слезы и смочили щеки. Я был доволен, у меня было все, чего я хотел, все мои желания исполнились, и, казалось, больше мне ничего не нужно. Единственный ребенок и спутник матери, я имел все. Она, как говорят, души во мне не чаяла и считала меня самым близким и самым родным
существом на свете. ?
Ее ласка согревала и умиляла.
Между тем чай уже поспел, на столе один за другим появились лакомства, по которым я так соскучился. Мы долго и с аппетитом пили чай. Мама начала расспрашивать о моей школьной жизни, вникая в малейшие подробности,- о моем учении, товарищах, об экзаменах, о том, что говорил обо мне учитель. Все это я подробно рассказал и пересказал ей не один раз.
После чая мама внимательно посмотрела учебники, по которым я учился, полистала тетради и с довольным видом сказала: - Теперь иди поиграй на улице!
Радостный, в прекрасном настроении я вышел во двор. Девять месяцев меня не было дома, я вернулся только сегодня ночью. Оттого, что я очень соскучился, мне хотелось рассмотреть все, и было интересно на все взглянуть по-новому. Я обошел сад, приветствуя его, огород с грядками, двор, сарай, клеть, конюшню и ригу. День был ясный, небо чистое и светлое, а солнце не спеша приближалось к полудню. В такой чудесный день мне было приятно встретиться с моими прежними знакомыми, с которыми я расставался впервые в жизни. Все мне кажется красивым и милым, радость моя не вмещается в груди, рвется наружу, готова вылиться через край. Вот какие чувства волновали меня.
Между тем друзья, соседские мальчишки, узнав о моем возвращении, уже сбежались к нашему дому. Вначале произошла небольшая заминка. Они чего-то стеснялись и смотрели на меня, как на старшего. Но через несколько минут натянутость исчезла. Мы опять стали прежними мальчишками - Аптряем, Салихом-и начали играть.
Какие только игры мы не затевали, всего я уже не помню. Мы переиграли во все известные игры: в мяч, в крышу, в лошадки. Дошло дело и до "зайцев через улицу". При этой игре надо было говорить считалку:
Ножик, ножик, ножичек, Кто им чистил лавочку? Сорока, голубок, Тебе водить, малышок!
. Но все эти развлечения не могли натешить меня - об играх я мечтал всю зиму. Мы начали придумывать себе занятие еще интереснее, еще живее. Вдруг один из мальчиков сказал:
- Ветра нет, хорошо бы теперь пойти порыбачить.
Я поддержал его. Ловить рыбу на удочку с самого детства было моим любимым занятием.
В длинные, жаркие дни я уходил, бывало, к дальним речкам и бродил там до изнеможения. Поэтому, услышав о рыбалке, я не удержался и крикнул:
- Вот молодец, какое хорошее дело вспомнил! Давайте пойдем, ребята, непременно пойдем!
Некоторые пытались возражать, но я их уговорил. Сам побежал домой и говорю:
- Мама, я на рыбалку!
По выражению маминого лица и ее голосу нетрудно было догадаться, что ей не хочется меня отпускать, но, выслушав мою настойчивую просьбу, она согласилась:
- Ладно, иди, только смотри, будь осторожен, не заплывай
далеко.
Схватил я прошлогоднюю удочку и, не чуя земли под ногами, побежал к мальчишкам.
- Ну уж и ребята! Ползают, как черепахи, еле ноги передвигают. Тимеркай с Аптряем не пришли до сих пор!
А мне хочется бегать и скакать. Я забыл, что такое ходить шагом, будто в моем теле бушует неукротимая сила, которая не вмещается внутри: хочется прыгать, вертеться, взбираться куда-нибудь высоко-высоко, падать... Вот я и сержусь на мальчишек! Их нет до сих пор! Мне не совсем удобно ходить за ними или же громко кричать, звать их. И я тереблю своего соседа Ибрая, заставляя его кричать: "Скоре-ей!"
Наконец они показались! Значит, идем. Но вот задача: куда пойти?
Мальчишки поленивее уговаривают пойти к маленькой речушке рядом с деревней. Но я всеми силами противлюсь этому. Во-первых, река эта грязная и мелкая. Во-вторых, кроме маленьких рыбешек, ничего там не ловится. Мальчишки разделились на две группы и начали спорить. Но все же наша сторона победила, и мы направились к озеру, которое находилось среди лесов и полей, в стороне от деревни.
Едва мы вышли за деревню, дышать стало свободнее. Мне, всю зиму проведшему среди книг и парт, в тесной школьной комнате, казалось, что все эти поля, луга, горы, где я с детства так много бегал, встретили меня с особой теплотой. Это радовало меня.
Сейчас середина мая, солнце стоит высоко, греет приятно. Вся земля охвачена весенней прелестью, всюду царит какая-то тихая радость. Ивы по обеим берегам речки одеты в густую зеленую листву и шелестят тихо, осторожно. Вдоль речки раскинулся широкий зеленый луг. Река течет по самой середине этого широкого моря волнистой травы и делает неожиданные повороты. Серебряный блеск ее течения увеличивает красоту всей окрестности.
Вон дальние горы, леса, волнующееся озимое поле, луга, где мы собирали землянику,- все это будто нарядилось, все оделось в зеленую бархатную траву и украсилось желтыми, красными, розовыми цветами. От жары цветы чуть притомились. На цветах и ивах чудесные птицы поют свои радостные и грустные песни, привезенные из-за моря. Куда ни глянь, всюду красивые картины природы, всюду песни, поднимающие настроение.
Каждый, когда говорит "весна", чувствует ее сердцем и душой. Все склоняют головы перед бесконечной ее красотой и звонкой песней, вся земля окунулась в ее нежное великолепие и погружается в таинственное и радостное счастье.
...Мы идем среди этой красоты, будто по самой груди могучей земли. На нашем пути между широким зеленым полем и высокой лесистой горой поблескивает большое таинственное озеро.
Как хорошо вокруг!К этому большому озеру, которое находится в трех километрах от деревни, мне приходилось бегать с малых лет.
Красивая природа, удобный для купания и рыбной ловли берег всегда притягивали к себе. С севера и запада раскинулись широкие поля хлебов, одна наша полоска земли тоже упирается в озеро. В жаркую страдную пору, когда мы работали на своем поле, от купания в озере я получал большое удовольствие.
С востока и юга озеро плещется у высокой горы, покрытой густым лесом. С тех пор, как я себя помню, могучие деревья на горе и поляны, где я собирал ягоды, казались мне старыми знакомыми. Все вокруг озера мило и красиво, только одна его сторона, обращенная к деревне, кажется немного зловещей. Там
есть длинное, покрытое камышом топкое болото. Пробраться до середины его никто не может.
В народе о болоте этом рассказывают страшные и диковинные сказки. Поэтому места вокруг озера вызывают у меня беспокойство. Не то что близко подойти, даже говорить об этом становится как-то жутко, в душе появляется необъяснимая робость.
Но страсть к рыбалке поборола страх. Среди рек и озер, известных нам, не было другого места, столь богатого рыбой. Подавив в себе страх, мы направились туда.
Вот и озеро.
Нам повезло: волн нет, озеро совершенно спокойно, прозрачная и гладкая вода блестит, будто зеркало. Только та его сторона, которая обращена к полям, чуть-чуть рябит. Но туда мы все равно не пойдем.
Озеро, окружающие его старые деревья, зеленая, тихо шелестящая озимь сегодня кажутся мне особенно близкими; со всеми хочется поздороваться, все волнует душу, вызывая в памяти воспоминания.
Товарищи мои радуются не столько знакомым местам, красоте озера и его окрестностей, сколько тихой погоде. Ведь когда ветрено, озеро волнуется, рыбная ловля теряет свою прелесть, так как рыба не клюет.
С восточной стороны, под высокой лесистой горой, берег озера очень крут. Кажется, камни вот-вот упадут на голову. Мы знали, что рыба лучше всего клюет именно там, поэтому решили начать с этого места. Если бы кто-нибудь посылал нас, мы вряд ли согласились бы пойти туда. Но из-за рыбы мы забыли о страхе.
Когда мы дошли до озера, солнце близилось к полудню и было довольно жарко. Но мы не чувствовали этого. Сюда, под крутой берег, лучи солнца не доходили, прохлада тут была особенно приятной.
Молча устроившись в разных местах, мы начали готовить удочки. Все молчали, торопились. Мы насадили на крючки самую лучшую приманку и со словами: "На приманку налетай, на песочке заблистай!" - закинули удочки в воду.
Не успел мой крючок скрыться в воде, как я почувствовал, что все мое тело наполнила какая-то горячая волна. Есть особая прелесть в том, чтобы первому вытащить рыбу. Поэтому каждому хочется поймать ее раньше товарищей.
Мальчишки притихли, не слышно ни шума, ни шороха. У каждого на лице такое выражение, точно он приготовился выхватить рыбу из воды и собственной рукой насадить ее на крючок.
Как-то в школе один ученик списал молитву, которая, якобы, помогает ловить рыбу. Я над ним тогда посмеялся, уверяя, что все это - ерунда. А теперь каялся, что не выучил молитву сам. Кто знает, а вдруг на самом деле помогло бы и я первый вытащил бы рыбу, да еще самую большую. Как бы это было здорово! Но мне и без того почему-то кажется, что у меня вот-вот клюнет и я первый вытащу рыбу. Я не свожу с поплавка глаз и жду этой радостной минуты. Малейшее движение поплавка вселяет в меня надежду. Кажется, рыба уже пришла... вот она играет с крючком... Я начинаю суеверно плеваться: тьфу!., тьфу!., только бы не сглазить...
Вот оно! Зашевелился поплавок! Вот колышется и двигается сильнее, вот уж лег на бок! Ах, как бьется сердце, в голове шумит! Не могу понять: то ли рыба на самом деле приманку ест, то ли озорует, обманывая меня. Нет, видно, и впрямь клюет!
Пока я размышлял так, мой поплавок мгновенно скрылся в воде. Потом выскочил и тотчас нырнул опять, очень быстро и энергично ушел вниз. Леска сильно натянулась. Сомнений не было - попалась здоровая рыбина.
Не помня себя, я рванул удочку и с размаху закинул на берег. И что же? На леске торчал голый крючок, приманки на нем не было. О аллах, как это ужасно, как огорчительно! Каково видеть пустой крючок, когда ожидаешь увидеть большую рыбу! Мне показалось, что во мне погас какой-то горячий огонек и повеяло холодом. Уже без прежнего волнения я насадил новую приманку и снова закинул удочку. Однако руки мои почему-то дрожали. Едва крючок скрылся в воде, неприятная дрожь улеглась. Я опять нетерпеливо уставился в поплавок и стал ждать больших, красивых рыб.
Я искоса взглянул на товарищей - хотелось узнать об их успехах. Убедившись, что и они пока без улова, немного успокоился. Но вот один из них вытащил сверкающую рыбу. И какую рыбу! Как только большая, красивая, редко попадающаяся на крючок красноперка засверкала на берегу, мы все побросали удилища и кинулись к счастливчику. Он пытался вытащить рыбу из травы, дрожал как в лихорадке и суетился. При виде его добычи в нас проснулось чувство сожаления, а может быть, и зависти, что не нам посчастливилось поймать такую рыбу. Мы приуныли. Мне пришла в голову мысль: если бы я был рыбой, то попадался бы только самому себе. В такие минуты у меня всегда появляются странные мысли.
Хоть каждый про себя и завидовал товарищу, виду мы не подавали и вслух ничего не высказывали. Лишь со скрытой тайной болью кто-то сказал:
- Ну, брат Аптряй, почин ты сделал. Если рука у тебя окажется тяжелой, ох и зададим же тебе жару! Сказав так, мы вернулись к своим удилищам. Наш удачливый товарищ был еще мал и обращаться с рыбой не умел. Восхищенно разглядывая, он держал ее в руках и не знал, что с ней делать.
Вдруг послышался сильный всплеск, и мы увидели, как побледнело лицо нашего товарища, а сам он обеими руками начал шарить в воде.
Ах, бедняжка, он упустил свою чудесную рыбу!.. До свидания!
Нечего греха таить: хоть вслух мы и сочувствовали, про себя каждый был доволен. Уплывшую рыбу мы хвалили вовсю, вспоминали, какая она была красивая и большая, почти со щуку, которую поймал старый Шаги.
Вторую рыбу вытащил я, но это был очень маленький, неприметный хариус. Мальчишки посмеялись и сказали:
- Посмотрите-ка, Салиху попалась рыба крупнее самого
мизинца!
- Ну и силища в тебе, Салих! Как это ты умудрился вытащить такую рыбину? - издевались надо мной.
Хоть и досадно мне было, но я не выдал своего огорчения и сказал:
- Ах, так? Завидки берут! Вам-то и такая не попадается!,

У первого нашего товарища рука оказалась легкой. Не напрасно забрались мы в такую далищу. Среди пойманных нами рыб были крупные окуни, щуки, налимы, лини, которые редко попадаются на удочку.
Несмотря на хороший улов, ребята, не довольствуясь добычей, стащили несколько щук из верши старика Юнуса.
Прошло несколько часов, как мы пришли на берег озера. Сидение на берегу и напряженное наблюдение за поплавками начали утомлять.
Мы закинули удочки поглубже, чтобы поймались рыбы покрупнее, а сами поднялись на гору. Забав здесь было сколько угодно. Мы осмотрели птичьи гнезда, норки сусликов, искали змей, лакомились диким луком, молодым борщевиком, потом пошли к озимым полям - за свербигой.
У нас был с собой хлеб, мы съели его с большим аппетитом. Потом, чтобы освежиться, выкупались в озере. День был жаркий, в воздухе стояла духота, купаться в теплой, ласковой воде было приятно. У подножия горы мы набрали плоских камушков и стали бросать их в озеро. Перед тем, как запустить камушек, всякий раз загадывали: "Сколько получится блинов?" Я не имел к этому занятию особых способностей, а потому удовольствия оно мне не доставило.
Длинный летний день прошел, как праздник, незаметно. Солнце клонилось к западу, вечерело. Воздух стал нежнее и мягче, надышаться им было невозможно. Влажный воздух, который исходил от листвы старого леса, от озимых на противоположном берегу, смешиваясь, ароматом цветов, благоухал.
Мальчишки начали частенько оглядываться в сторону деревни и почесывать затылки. Чувствовалось: они утомились.
Один из товарищей, по имени Гали, который меньше других радовался нашему путешествию, сказал:
- Вечереет, пора бы уж и домой.
Многие присоединились к его пожеланию. Только Тимеркай и Аптряй были против. Эти двое обладали какой-то силой, способной подчинять мальчишек. Вечно они упрямились, выдумывали что-то, спорили и рассуждали.
Кто же уходит, когда настало время настоящего клева? Ведь к вечеру рыба клюет особенно хорошо... Потому что...- и пошли, и поехали...
Нам понятно, что держит их здесь. Если они придут домой рано, их заставят работать. Вот и стараются. Переубедить упрямцев не удалось, и мы опять принялись удить.
Однако прежнего горячего желания уже не было, настроение упало. Мы теперь мало обращали внимания на свои удочки, то и дело пересчитывали рыб и почесывали затылки.
Но вот с запада поднялась густая черная туча, и мы забеспокоились. Гали, который первым предложил идти домой, опять заговорил, что, пока не поздно, надо трогаться. Остальные поддержали его:
- Пойдемте скорее! Пойдемте!
Но упрямцев переспорить было невозможно, они продолжали твердить свое:
- Ну и что же, если дождь пойдет! Небось, не сахарный,
не растаешь! И обед, наверное, тебя не дожидается на столе.
А туча все разрасталась, густела и чернела. Поднявшийся ветер придал ей силы, и она стала надвигаться прямо на нас. В течение нескольких минут заволокло все небо.
Ветер усилился. Гладь озера вдруг изменилась. Тихая и ровная, она покрылась большими бушующими волнами, которые со зловещим шумом вздымались к небу. Солнце скрылось за тучами, светлый, ясный день погрузился в неприятный мрак. К тому же, будто извергая камни, загрохотал гром. Окутывая весь мир огненными лентами, засверкала страшная молния. Всех нас охватил неописуемый страх и волнение.
Зловещий мрак, сильный ветер и молнии, кажется, не на шутку испугали даже наших упрямцев. Теперь они сами начали торопить нас, говоря:
- Давайте скорее! Ну, чего вы мешкаете! Бежим!
Как все дети, мы боялись грозовых дождей с молниями и громом. Поэтому, схватив в одну руку удочки, в другую кукан с рыбой, мы припустились вдоль озера домой. По берегу нужно было пробежать целую версту, а потом пройти мимо таинственного болота, поросшего камышом.
Ветер усилился. Яростно бушевали волны, темное озеро зловеще шумело и кидалось вверх, создавая страшную картину не- истовой бури. Озеро, от которого еще совсем недавно трудно было отвести зачарованный взор, рождал теперь в душе жуткий холод.
Тучи на небе все густели и темнели, они смешались с черным мраком, гром и молнии лютовали пуще прежнего. Это нагоняло на нас такой страх, что мы ждали: горы вот-вот обрушат на нас камни, ударит молния и опалит все тело. Мы приближались к страшному месту - к болоту, и страх возрастал с невыразимой силой.
Всего этого нам, видно, было недостаточно. Один из мальчиков, который упрямо твердил, что мы не сахарные, не растаем, теперь волновался больше всех" и беспрестанно пересказывал какие-то страшные истории.
- Скорее бежим, скорее!-торопил он.-Пока ничего не
стряслось, надо пройти это заросшее место. Мой старший брат
видел в этих камышах дракона. Говорят, во время такой вот бури он поднимается к тучам! Как бы не повстречаться с ним.
Дракон!.. Ох, как это страшно!
Лишь от одного упоминания о нем страх мой усиливается во сто крат. Из всех злых и страшных существ, которых я мог представить, это было самое жестокое и самое сильное. Я боялся дракона больше, чем чертей, злых духов, русалок и бездонных омутов. При упоминании о нем по телу пробегала дрожь, мне хотелось скорее найти какое-либо безопасное место и спрятаться там. В моей памяти до сих пор сохранились рассказы старого Фахри, который знал очень много сказок и славился умением складно их рассказывать. Он заговорил:
- Знаете ли вы маленьких ящериц, живущих в горах?
Вот эти самые ящерицы, достигнув ста лет, превращаются
в больших драконов. Поэтому их не надо жалеть, а надо убивать.
От этого никакого греха не будет. Если оставить их в живых-
значит, жди драконов.
Драконы живут в болотистых местах, заросших камышом, куда человеку ни за что не пробраться. Чудовище собственными глазами видел мой дед. Длиной оно в пятнадцать обхватов, а толщиной нисколько не меньше лошади. Силищи в нем столько, что, вбирая в себя воздух, он может издалека притянуть огромных быков. Когда он мирно лежит в камышах, никто его не трогает. Если же дракон начинает разбойничать, хватать людей, животных, то спускается черная туча и поднимает на земле сильную бурю. Однако туче не сразу удается оторвать дракона от земли, он противится, обвивается вокруг деревьев, цепляя за каменистые утесы. Поэтому, когда идет схватка тучи с драконом, большие деревья выдираются с корнями, огромные камни сдвигаются со своих мест. В конце концов туча побеждает и поднимает дракона в воздух. Она проносит его над семью большими морями, над семью широкими реками и, когда долетает до волшебной горы Каф, бросает в бездонную пропасть, где шипящие змеи и драконы кишмя кишат.
Говорят, прожив на свете несколько сотен лет, дракон становится василиском и тогда он может обернуться чертом, дивом или другим каким-нибудь волшебным существом.
...Очень давно в нашей деревне жил один старик. Однажды в сильную грозу он возвращался из лесу и встретил на дороге молоденькую красивую девушку.
Девушка подошла к нему и стала просить: "Милый дедушка, позволь мне сесть в твою телегу". Старик пожалел девушку и посадил. Едва она забралась в телегу, как лошадь старика начала тяжело дышать и обливаться потом. А девушка просит: "Я совсем продрогла, дай мне погреться возле тебя". Старик послушался: посадил ее рядом с собой и укрыл полой бешмета. Заплакала девушка и говорит: "Ох, как холодно мне! Пусти меня к себе в рот". Нe успела она вымолвить эти слова, как со страшной силой загремел гром, засверкала молния и ударила в девушку. В тот же миг ее не стало. Говорят, это была не настоящая девушка, а страшный василиск. Если бы он сумел залезть старику в рот, то его тоже убило бы молнией...
Историй о том, как летает дракон, было еще больше. Я верил, что их рассказывают люди, совершенно не способные к обману. Они точно указывали, когда и где это произошло, и утверждали, что видели собственными глазами, каких людей и лошадей, подняв вверх, уносил дракон, а потом, разорвав на части, швырял за двадцать километров.
И невозможно было не верить всему этому: ведь они называли даже длину хвоста дракона и толщину деревьев, которые он обвивал.
Я вспоминал, как маленьким лежал на коленях у мамы и слушал сказки и легенды о том, как святой Гали бесстрашно истреблял драконов с сорока головами, которые дышали огнем.
Все эти рассказы произвели на меня такое сильное впечатление, что при слове "дракон" перед моими глазами возникали потрясающие картины.
Когда я услышал слова товарища о зарослях камыша, перед моими глазами встали такие страшные картины, что я не помню, пугался ли так еще когда-нибудь в жизни. Голова наполнилась страшными видениями, мне казалось-вот сейчас передо мной появится огромный дракон о десяти головах, с глазами величиной с таз и в один миг проглотит меня.
Ветер и буря все усиливались, гром грохотал так, будто рушились каменные горы, сверкала молния, мрак, опутавший мир, все сгущался, а озеро своими разъяренными, сердитыми волнами, казалось, так и рвется к небу. Мы все еще шли мимо болота, заросшего камышом, и я начинал терять самообладание. Мысли мои путались, уходили в какой-то чуждый, страшный мир, а глаза сами собой закрывались.
Вот приближаемся к самому страшному месту. Ох, как жутко! Сердце мое сейчас выскочит из груди... В этот миг впереди меня, совсем рядом, закружился и поднялся густой столб пыли. Мне показалось, что с неба к нему потянулось черное облако, я даже слышал какое-то зловещее шипение, а потом что-то большое толстое, как бревно, раздвигая камыши, пошло мне навстречу
Сердце остановилось от страха, ноги подкосились. А темное существо, казалось, с шумом стало подниматься вверх и точно так, как говорили в народе, кидаться из стороны в сторону.
Что произошло после, я четко не помню, припоминаю только как с отчаянием закричал:
- Мама!.. Мама! Дракон... дракон летит!
Перед глазами все потемнело, весь мир закружился, и я смутно помню, как голова моя коснулась земли.

Так прошло довольно много времени. Когда я пришел в себя открыл глаза, первым человеком, которого я увидел, была моя мама. Ее покрасневшие глаза полны слез, пепельно-бледное лицо глубоко взволновано. Рядом с ней стояло еще несколько человек, один из них, похожий на русского, чем-то поил меня и, качая головой, говорил:
- Вот до каких бед может довести человека фантазия!.. А мир по-прежнему был прекрасен: горы, поля, леса зеленели; и всюду неумолчно пели соловьи.
Я недолго провалялся в постели. Как только встал на ноги, снова побежал играть.
1910

Чубарый
(История одной любви)

Наконец-то мое заветное желание, кажется, исполняется!
В песнях поют, что пятнистых жеребцов не бывает. Пустые это слова!
Жеребец-то пятнистым бывает, а вот пятнистого жеребенка, оказывается, не бывает. Старики, многое повидавшие в жизни, умеют различить в жеребенке будущего пятнистого, хотя при рождении он бывает совсем другой масти.
Жеребята, которые рождаются гнедо-чалыми, через некоторое время начинают покрываться пестрыми пятнами, похожими на цветы или на родинки на лице.
Мне было самое большее лет семь-восемь, когда какой-то страшный, с черным лицом, сверкающими злыми глазами башкир совершенно неожиданно подарил нам свою красивую тучную гнедо-чалую кобылу, сам привел ее в наш двор. Помню, как сел он на большой камень, который лежал -у ворот, прочел молитву, получил благословение и на глазах у всех отдал нам кобылу.
Люди были удивлены поступком башкира: по какой причине этот известный во всей округе своей злостью, жадностью, коварством борец Алимгул ни с того, ни с сего преподносит своему кровному врагу Хафизу (моему отцу) такой подарок и требует благословения? Другое дело, если бы кобыла обыкновенная была! Ведь кобыла-то какая! Она мать двух чубарых скакунов, прославленных во всей округе. Вдобавок к этому она должна скоро ожеребиться!
Такой поступок башкира никак не укладывался в голове у людей.
Наша соседка, бабушка Фатиха, прямо тут же, в присутствии самого богатыря-башкира, сказала:
- Дети, это не к добру! Тут, наверное, есть какой-нибудь
подвох.
Наш родственник дедушка Сафа, поглаживая белую бороду, тоже присоединился к мнению бабушки Фатихи:
- Если говорить по-книжному, то уж я вам скажу: из камня
вода потечет, на осине вырастут яблоки, Абужахиль обратится
в мусульманина, но Алимгул-бай так просто не станет дарить
Хафизу такую прославленную кобылу, да еще с жеребенком.
Не кроется ли тут, дети мои, какое-нибудь коварство?
Башкир спокойно выслушал все это, слегка улыбнулся и, сверкая и без того блестящими черными глазами, рассказал, что с ним произошло после давнишней борьбы с Хафизом на сабантуе.
Когда он кончил свой рассказ, удивленные люди стали благословлять его.
Имя отца моего Мухамедхафиз. За высокий рост его прозвали "Длинный Хафиз". В молодости, говорят, он был здоровым, как дуб, зорким, как сокол, и храбрым, как лев. В бою ли, в борьбе ли во всей округе не находилось равного ему человека. Даже на самых больших сабантуях мой отец шутя подбрасывал вверх знаменитых борцов, приехавших из неизвестных дальних мест.
И вот однажды в Чишмах проводился большой сабантуй.
Отменных кровей скакуны, известные в своей округе борцы, непревзойденные бегуны-джигиты из-за сотен верст приехали на этот сабантуй, чтобы испытать свою силу, показаться народу и завоевать славу.
Начинается борьба.
Всем давно все известно: кто может устоять против Хафиза?
Каждого борца, вышедшего потягаться с ним, мой отец шутя отбрасывает прочь.
Под конец выходит поджарый, долговязый черный башкир.
Богатыри, как бы испытывая силы, сначала пробуют браться за пояса, а потом, положив руки на спину друг другу, под взором тысяч глаз, начинают ходить по круглому полю.
- О боже! Что это такое?
Прославленный Хафиз вдруг покатился по земле и опрокинулся навзничь!
Площадь шумит, гремит. Друзья отца не могли вынести такого позора и закричали:
- Башкир сжульничал, дал подножку!
Они подняли шум и потребовали, чтобы борцы вышли снова. Обе стороны согласились. Вот борцы опять на круглом поле, весь народ, глядя на эту борьбу, замер.
Как лев и тигр, положившие передние лапы на спину один другому, эти два богатыря уже полчаса ходят по кругу.
Вдруг опять совсем неожиданно башкир-богатырь прижал Хафиза к себе, упал с ним на землю и с такой силой перебросил его через голову, что тот отлетел далеко и всей тяжестью рухнул на левую руку.
Народ зашумел, площадь гудела.
Отец встал, быстро отошел в.сторону. Он показал свою руку Зарифу, понимающему в этом толк, и спросил:
- Сломана или вывихнута?
- Ничего страшного, рука только вывихнута,- ответил тот.
Я тогда был еще маленьким, но все случившееся как сейчас стоит перед моими глазами.
Сабантуй по-прежнему шумел, а отец перекинул через плечо полотенце с красной каймой и зеленый чапан, которые он выиграл в единоборстве с сильнейшими борцами, подвязал левую руку красным кушаком и не спеша зашагал домой.
Я боялся проронить хоть слово; от недавнего ли напряжения, оттого ли, что отец был сердит, лицо его было темно-багровое.
Видимо, ему было очень досадно и стыдно.
- Хватит уж: поборолись мы в свое время, пусть это будет последний раз!-сказал он.
И он сдержал слово. После этого ни на какой сабантуй уже не ходил. О его богатырской силе и победах осталось лишь в сказках рассказывать.

Прошло много времени, но события тех дней помнили во всей деревне. А потому, когда башкир стал рассказывать о том, как боролся с моим отцом и как победил его, люди сказали:
- Мы все это знаем... помним...
Алимгул сердито окинул взглядом собравшихся и спросил:
- Ах, так? И вы, татары, все это знаете? Но того, что творилось после этой борьбы в душе победившего башкира, вам даже во сне не снилось... Дядя Хафиз,- сказал он, помолчав,- когда я тебя сбросил, я ведь схитрил. Незаметно и для тебя и для зрителей подставил подножку. Еще тогда появилось у меня сомнение. Но я подумал: будь что будет, может, на этот раз бог простит меня. Ведь только благодаря этому подвоху я перебросил тебя через голову... Говорят, сердце человека все предчувствует. Оказывается, это верно. Не успел я вернуться с сабантуя, как слег в постель: живот свело, под левым ребром что-то начало колоть и царапать. Ничто в горло не лезет, не ем,
не пью. Пролежал так, не переставая кричать, три месяца. Тогда-то и дал обет. Я решил, что заболел оттого, что схитрил и обманул Хафиза, обидел его. Если поправлюсь, подарю ему свою гнедую кобылу и попрошу благословения.
Выздоровел. Но жадность взяла свое, попутала, как шайтан. "Эх, разве обида того татарина может обернуться для меня бедой?" - подумал я. Жаль стало кобылы.
Через несколько лет болезнь повторилась: свело живот, что-то колет, что-то царапает под левым ребром... Стало совсем невмоготу. Я не знал, что делать. В это время приснился мне давно умерший мой дед с длинной белой бородой, в белом саване и с каким-то. большим зеленым посохом в руках. Посмотрел он на меня с укоризной и сердитым голосом сказал: "Безумец,
что дороже тебе - жизнь твоя или гнедо-чалая кобыла?" И тут же исчез.
"Если поправлюсь, ни одного дня не стану медлить - отведу",- повторил я свой обет. Как видите, я выздоровел и выполняю обет.
Старики были немало удивлены. Дед Сафа похлопал башкира по спине и сказал:
- Ты говоришь, как в книге: твой ум, оказывается, годится не только на то, чтобы козни замышлять, но и на хорошие дела тоже.
За ним каждый счел нужным благодарить башкира, снова сели на корточки и благословили его.
- Для Хафиза эти годы были очень тяжелыми. Разлучился он и с сыном, и с дочкой. Пусть у гнедой кобылы поступь будет легка, и пусть она принесет в этот дом счастье! - пожелали все.
Башкир уехал, старики разошлись.

Люди говорили правду: нам действительно было нелегко. Мой старший брат, такой же, как отец, рослый, здоровый, сильный и красивый, был оклеветан.
В нашей деревне жил один очень богатый бай. Говорили, будто бы у него много денег и носит он их при себе, в особом мешочке на груди. Из-за спора о земле между этим баем и моим отцом с давних пор шла вражда.
Однажды зимой, когда этот бай куда-то отправился, неизвестные люди средь бела дня затащили его в лес и в версте от деревни поранили ножом. Но, к сожалению, не смогли прикончить совсем. Когда его привезли домой, он ненадолго пришел в себя и перед смертью наговорил такую напраслину:
- Один из них был сын длинного Хафиза, Шаяхмет. Остальных, не опознал...
Моего брата тотчас же заковали в кандалы и увели, Осудили. Чтобы спасти его, отец хлопотал день и ночь. Все в деревне знали, что проклятый бай оклеветал брата только из-за вражды. Пока отец, желая спасти сына, хлопотал, он лишился своей последней лошади и коровы. Брата приговорили к двадцати годам -каторги. Мы остались в нищете.
Но этого горя, видно, было мало. Единственная моя сестра Гайния тайком вышла замуж за гармониста Фахри с нижнего конца деревни. Она с детства была озорницей и выросла отчаянной девушкой. На посиделках она первая выходила плясать и петь, играла на гармошке, потешалась над парнями.
Благодаря всему этому она приобрела дурную славу, но и это ее не остановило. Отец уговаривал ее, объяснял, что год этот очень тяжелый, а потому надо с замужеством подождать. Гайния все же сделала по-своему-убежала с Фахри в соседнюю деревню, и там мулла по шариату скрепил их брак. Не послушалась она отца.
После этого они пришли к отцу и говорят:
- Благословите нас, мы уже стали мужем и женой.
Мать плакала и говорила:
- Прости, ведь это наше родное дитя.
- На джигита не обижаюсь. Если бы я был в состоянии,
сам бы выдал дочь за него и сыграл свадьбу, но Гайния не захотела считаться со мной,-сказал отец и прогнал их из дома.
А мать все не могла успокоиться. При каждом удобном случае она, вытирая слезы на глазах, умоляла отца:
- Если бы ты, старик, не сердился, я бы позвала детей
в гости.
Но отец был непреклонен.
- Позовешь, когда я умру! - отрезал он.
То, что старики называли "тяжелым годом", заключалось именно в этих бедах отца. И добрые пожелания стариков сбылись.
Кобыла башкира появилась в добрый час, принесла в наш дом благополучие. Измучившийся без лошади отец за два дня приучил не знавшую до этого времени хомута кобылу к упряжке и начал работать так, будто собирался перевернуть мир. К нам пришел достаток. Благодаря неустанному труду уже к осени отец на вырученные от урожая деньги купил вторую лошадь. Наладил и другие хозяйственные дела. Благодаря гнедой кобыле мы встали на ноги.
Однако осень принесла мне и большое горе. Во время осенней распутицы отец запряг гнедо-чалую кобылу и отправился в лес. Когда он переправлялся через реку, кобыла поскользнулась, упала и скинула жеребенка. По словам отца, жеребенок уже покрылся шерстью и был больше кошки. Услышав это, я плакал день и ночь. Ведь до этого кобыла родила двух чубарых скакунов. И я уже хвастался перед своими товарищами, что будущий жеребенок обязательно должен быть чубарым скакуном.
Эта проклятая распутица и скользкая дорога лишили меня жеребенка.
За слезы мать меня все время ругала:
- Какой же ты глупый! Разве плачут из-за неродившегося
жеребенка?
Отец на меня не сердился. После всего пережитого из-за двух старших детей он всю свою сердечную ласку отдавал мне.
- Не плачь, сынок,- говорил он.- На следующее лето будет у тебя чубарый жеребенок.
Я не только лето и зиму, но недели и дни считаю по пальцам.
Зима уже на исходе, но ждать еще очень долго...Долгожданные дни приближаются.
Гнедо-чалая кобыла жеребая. Теперь мы ее не запрягаем. Если и запрягаем, то на легкую работу и на близкие расстояния. Мать сердится на отца:
- Ведь у тебя две лошади!.. Что ты все время ездишь на одной! - говорит она.
Отец останавливает ее:
- Перестань! Зачем ребенка зря огорчать!
"Ребенок" этот - я.
Действительно, всякий раз, когда собираются запрячь гнедо-чалую кобылу для какой-нибудь тяжелой работы или в дальнюю дорогу, я иду к отцу, верчусь около него, ласкаюсь. Он видит мои глаза, полные слез, готовых вот-вот пролиться, и, улыбаясь из-под усов, гладит меня по голове:
- Ну, ну, Закир, не плачь из-за пустяков. Ладно, не будем запрягать твою кобылу.
От радости я ног под собой не чую - что бы ни попросили сделать, в ту же минуту бегу выполнять.
Некоторые кобылы ожеребились, как только начал таять снег. Когда приступили к весенней пахоте, в деревне почти в каждом дворе можно было увидеть жеребят.
Вот они уже резвятся. Чуть-чуть отстав от матерей, они начинают ржать молодыми серебристо-звонкими голосами, оглашая горы, леса.
Эх, когда же мой жеребенок таким будет?
Кажется, недолго осталось ждать: живот кобылы с каждым днем становится все больше. Дядя Сафа говорит, что кобыла скоро ожеребится и что теперь нельзя спускать с нее глаз.
Мальчики все время подшучивают надо мной и спрашивают:
- Что ты подаришь нам, Закир, на радостях?
- Не беспокойтесь, у меня подарок давно приготовлен. Лишь
бы родился скорее!
В последние дни мы с отцом не поладили из-за кобылы.
Волки, оказывается, очень любят жеребят. У Фахри был хороший жеребенок. Говорят, ночью его поранил волк. Как только я это услышал, ничего отцу не сказал, взял узду и побежал в поле искать гнедо-чалую кобылу. Нельзя кобылу оставлять в поле: вдруг встретится волк и съест жеребенка.
Кобыла ходила неподалеку. Я нашел ее быстро. Чтобы легче было поймать, я захватил с собой корки хлеба. Раньше, бывало, чуть поманишь, она сама идет навстречу. За последнее время кобыла как-то изменилась: если подойдешь близко, сердится ни за что, или идет прямо на тебя.
Вот и сейчас. Поманил ее хлебом - куда там, разве поймаешь ее! Фыркает, беспричинно буйствует, горячится. Я в слезах вернулся домой и начал умолять отца:
- Она скоро ожеребится. Давай будем ее держать дома!
Я бы сам смотрел за ней.
Отец не согласился.
- Дома нечем ее кормить. Ничего с ней не случится, пусть
пасется на лугу, у реки.
Я принялся плакать, начал рассказывать про волков... А отец все стоял на своем:
- Не будь глупым! Волк не приходит в луга близ деревни,-
говорит он.- Если будем держать кобылу дома, нечем будет
ее кормить, и жеребенок будет плохим... Если уж очень боишься,
то карауль ее днем с мальчишками, а вечерами будешь пригонять домой.
Его слова о том, что если кобылу кормить плохо, то жеребенок будет хилым, убедили меня.
Из курятника я тихонько унес яйца. Отыскал спрятанные спички.
День был чудесный. Лучи весеннего солнца смотрели мне прямо в глаза, и казалось, что солнце тоже радуется вместе со мной и даже чуть мне улыбнулось.
Как только мальчики узнали, что у меня есть яйца и спички, они с радостью согласились идти со мной караулить кобылу.

Я решил убить одним выстрелом двух зайцев: и кобылу караулить, и рыбу удить. Как только разговор зашел о рыбе, ребята все разом стали тянуть в сторону озера Кондызлы.
- Там,- говорят,- и удить хорошо - крупные щуки и окуни
попадаются.
Сын Фахри, блестя глазами, рассказывает:
- Мы третьего дня пошли, рано утром, когда выгнали стадо,
удили до самого обеда... Галяви вытащил тридцать рыбин, а я -
двадцать четыре... Среди них были красноперки толщиной с руку, попался было и очень большой сом, но он оборвал леску и ушел.
Как только мальчишки услышали это, у всех глаза разгорелись, и все готовы были бежать к озеру Кондызлы.
Я тоже чуть было не забылся и не присоединился к ним, но вовремя вспомнил про кобылу и остановился.
- Нет, туда мне нельзя. Пойдемте лучше за реку Узан, и
там хорошо клюет,- говорю я и тяну их в сторону реки, где
пасется моя кобыла.
Я был один, а все же победил: ребята вспомнили про яйца и спички, которые лежали в моей белой войлочной шляпе, и согласились.
Тот же Апуш заговорил теперь по-другому:
- Что ж, пойдемте, попытаем счастье на Узане. В прошлые годы я поймал там крупного сазана и щук Взяли мы удочки, червяков, хлеба, яиц, спички и побежали по полю к реке, Узан, навстречу яркому солнцу.
Меня мало интересовало, окунь ли, сазан ли попадется или вовсе вернемся ни с чем,- там, на лугу, у реки Узан, пасется моя кобыла, которая не сегодня-завтра должна ожеребиться. Отец привязал к ее шее большой аркан и надел путы. К другому концу аркана он привязал красную дугу. Мои мысли занимала только гнедо-чалая кобыла, которая в это время ходила среди кустарника у реки со своим длинным арканом и привязанной к нему дугой.
Когда мы вышли из деревни, день был ясный и безветренный. На лугу нас встретили птичьи голоса. Когда мы дошли до реки Узан, мать моего будущего жеребенка стояла, понурив голову, на берегу Чилетамак и ничего не ела. Мне казалось, что она о чем-то думает. Дорогая моя, о чем ты думаешь? Ребята, увидев кобылу, опять начали меня дразнить. Одни говорили, что у нее будет жеребец, другие - кобыла. А мне все равно, лишь бы посчастливилось увидеть жеребенка.

Совсем недалеко от того места, где ходила наша кобыла, есть большая низменность. Она раскинулась в нижней части обрыва Чилетамак. Сюда с трех сторон стекают три реки. Все они соединяются, от этого река Узан, которая раньше напоминала маленькое озеро, сразу увеличивается и, вобрав воды всех этих рек, становится широкой, полноводной и течет гордо, величественно.
Люблю я свою деревню! Люблю ее горы, которые закрывают деревню с севера. А еще больше люблю дремучий лес, который растет и шумит тысячи лет на этих горах!
Правда, теперь лес не принадлежит нам, его каким-то образом присвоил один бай, и нельзя срезать там даже палку для рукоятки кнута. Но все равно меня влекло к лесу. Его весенний щавель, борщевик, его летние цветы, земляника, густые заросли малины, смородины и особенно осенние орехи делали лес этот для меня всегда желанным, приятным и милым.
Дорога мне и полноводная, величественная река Узан, вобравшая в себя воды трех речек.
Узнать бы, где берут начало и куда текут эти воды! Но зато я очень хорошо знаю, что Узан, проходя через горы и долины, мимо нашей деревни, несет воды в реку Уршак, Уршак впадает в Дему, а Дема - вАк-Идель.
А куда впадает Ак-Идель, известно одному аллаху.
Только дед Сафа, много странствовавший на своем веку.
иногда рассказывает: там, куда улетают осенью птицы, есть город по названию Астрахань - старинный город ханов. За этим городом, продолжает он, есть удивительно большое море. Ак-Идель течет месяцами, годами через множество деревень, городов, гор, через дремучие леса и как будто потом впадает в это большое море. Если бросить в реку Узан щепку, она проплывет по рекам Уршак, Дема, Ак-Идель и попадет в то самое далекое море.
Эх! Увидеть бы это море!
Когда я вертелся вокруг своей кобылы, не в состоянии отвести от нее глаз, и думал свои думы, мальчишки, которые сидели и рыбачили, вдруг стали звать меня:
- Закир, Закир! Принеси яйца, разожжем костер, испечем
в золе!
Побросали они свои удочки, шутят, играют, возятся вокруг огня и ждут, когда испекутся яйца.
Совсем недалеко от нас течет река Узан. Все течет да течет... Я вспомнил слова дедушки Сафы и обратился к Апушу:
- Знаешь, Апуш, куда впадает эта река?
Он человек хитрый. Говорит мне:
- Дашь одно лишнее яйцо, скажу.
- Хорошо,- говорю я,- дам.
Он взял мокрую глину, скомкал ее и с такой силой бросил вверх, что мы сразу потеряли ее из виду. Апуш, загибая пальцы, начал рассказывать:
- Вон видишь реку Узан? Раз видишь, смотри на нее. В двенадцати километрах отсюда она впадает в реку Уршак, Уршак
соединяется с Демой... А Дема течет по красивым лугам, течет
да около большого города Уфы, напротив высоких гор, впадает
в Ак-Идель.
Кто-то перебивает его и спрашивает:
- А Ак-Идель куда впадает?
Апуш опять взял комок глины и, целясь в пролетающих над нами журавлей, кинул вверх...
- Ак-Идель, да? Ак-идель течет через леса, горы, города,
затем впадает в Астраханское море.
Ребята хвалят его:
- Молодец ты у нас, Апуш! Возьми еще одно яйцо.
Апуш, не дожидаясь, пока я ему дам, вырывает у меня яйцо
и начинает есть.
Под ногами лежала большая щепка, я поднял ее.
- Скажите, если эту щепку бросить в Узан, она попадет
или нет в то далекое море? - спросил я и бросил щепку в объятия полноводной реки.
Волны подхватили ее и торопливо понесли с собой вниз по течению.
Ребята начали спорить: Апуш говорит, что щепка не остановится и не утонет, обязательно попадет в море, другие с ним не соглашаются: не дойдет, намокнет в воде и утонет или волной выбросит ее на берег и она застрянет в камышах.
Прошел полдень. Яйца съели, взяли удочки, рыбу и вдоль реки Узан пустились домой. Ребята радовались, что не зря пришли. Все поймали по десять-пятнадцать рыб. Среди них были большие плотвички, окуни и красноперки.
Я все смотрел на свою кобылу, смотрел до тех пор, пока она не скрылась из глаз. Она по-прежнему стояла понурившись: не ела, не двигалась. О чем же она, интересно, думает, моя кобыла?

Дома сварили большое блюдо картошки. Я, оказывается, очень проголодался и торопливо начал есть с солью и черным хлебом крупные, с гусиное яйцо, картофелины.
Хотя рот у меня набит, я беспрестанно рассказываю о гнедой кобыле. Мать то смеется, то сердится:
- К тебе, наверное, пристала какая-то болезнь или околдовал джин! Встанешь - о кобыле говоришь, ляжешь - снова о ней же. Только и знаешь о ней да о ней!
Только я собрался возразить, как Сапар, старший сын Фахри с Нижней улицы, заглянул в окно и заорал, как на пожаре:
- Закир! Закир! Новость! Гнедая ожеребилась!
Мать, растерявшись, закричала:
- Ох, пропадет он из-за жеребенка!
Я вскочил с места, пробежал по разостланной на нарах скатерти, на которой были расставлены чашки, и выскочил во двор. Отец чинил возле сада телегу.
Я бросился к нему.
- Отец, отец, идем скорей, кобыла ожеребилась! - кричал я.
Отец совсем не рассердился на меня. Он встал с места, взял уздечку, которая висела на заборе, и спросил: - Того, кто сказал это, ты вознаградил за радостную весть?
В это время в воротах появился Сапар. Он ждал подарка.
У меня специально для этого случая было припасено шесть копеек, которые я собрал, продавая скупщикам тряпье и гусиные перья. Я, не задумываясь, достал деньги оттуда, где они были спрятаны, и отдал сыну Фахри.
И мы с отцом поехали за жеребенком.

Резвые животные, как говорят, на ногах родятся. И это правильные слова.
Когда мы доехали, жеребенок своими еще не окрепшими, тонкими ножками уже осторожно ступал по земле.
Бедняжка, наверное, очень проголодался: он подходит к матери то с одной, то. с другой стороны и старательно прикладывается к ее тугим соскам.
В последнее время гнедо-чалая была слишком уж раздражительной, поэтому я боялся подойти к ней.
Когда отец приблизился, чтобы надеть уздечку, она дико и тонко заржала и готова была наброситься на него, чтобы укусить или лягнуть, защищая своего детеныша.
Но отец мой не знал страха. Даже животные, казалось, понимали это. Он смело подошел к разъяренной кобыле, и не успела она опомниться, как оказалась в уздечке. Я с удивлением следил за ним и уже не помню, радовался в ту минуту или нет.
Я пришел в себя лишь тогда, когда мы вернулись домой и привязали кобылу к колодезному столбу.
А жеребенок был удивительный: его ноги ступали очень легко, щиколотки были длинные, тонкие; говорят, такие бывают лишь у скакунов.
Не совсем еще высохшие хвост и грива были короткие, вились сами по себе и были похожи на пушистую шелковую бахрому. По округлой спине от хвоста до самой гривы шириной с палец, как лента, тянулась полоса черной шерсти. На широком лбу продолговатой головы была белая полоса, которая отличала жеребенка от тысячи миллионов его сверстников и делала неповторимым. Казалось, весь он отлит рукой самого аллаха и ангелов - родился таким красивым, таким благородным...
Определить, какой он масти, я не смог. Не черный и нельзя сказать, что серый, и не такой чисто гнедо-чалый, как мать. Какой-то синеватый, поблескивает, как светло-голубой цветок.
Даже самовар вскипеть не успел бы, так мало прошло времени, а во дворе уже начали собираться ребята. Открыв рты, все с удивлением застывали перед этим благородным созданием.
Известие дошло и до нашего дедушки Сафы. С развевающейся на ветру белой бородой он торопливо вошел во двор.
Дед во всей округе славился как знаток лошадей.
О боже, что он сейчас скажет? Я застыл в ожидании. Увидев жеребенка, дед просветлел:
- О аллах, сохрани его от дурного глаза!..
Потом дедушка Сафа долго и молча смотрел на жеребенка и сказал:
- Да, да, я не ошибаюсь! И этот как братья!..
Оказывается, отец давно уже потихоньку от меня припас маленький серебряный колокольчик. Мама дала красную ленту. Дедушка осторожно подошел к жеребенку, обнял его и стал шептать молитву.
- Бисмилла, сохрани его, аллах... Сохрани от дурного глаза,

От волка и собак,- говорил он, привязывая ленту с колокольчиком к шее моего коня.
Отойдя немного в сторону, он опять посмотрел на жеребенка и сказал отцу:
- Знаешь, Хафиз, он будет точь-в-точь как его братья,
и мастью скоро станет чубарой... В добрый час! Горе у тебя было
большое, горе, причиненное двумя старшими детьми, оно тебя
состарило... С легкой ноги вступила кобыла в твой двор, принесла достаток и радость.
Обычно, когда напоминают о брате и сестре, отцу бывает очень тяжело. Голос его меняется, и говорит он по-другому. Я с беспокойством посмотрел на него - нет ли слез на глазах.
- И не говори, дед Сафа! Не простыми людьми они у меня
были, а соколом и львицей. Сами стали несчастливыми, и мне
без времени посеребрили волосы.
Немного успокоившись, отец сказал:
- Уж так, видно, суждено... Теперь одна надежда вот на этого, младшего.
Дедушка Сафа пожелал еще много хорошего, похвалил жеребенка и, шутя потрепав меня за уши, сказал:
- Ну, Закир, большое тебе счастье привалило - гнедо- чалая кобыла башкира отца твоего поставила на ноги, а тебе дала чубарого жеребенка. Жеребенок-то, как и его братья, из породы скакунов... Не сглазить бы, и этот скакуном будет,- повторил он и, бормоча еще какие-то слова, ушел.
Я был счастлив! Казалось, за день я сильно вырос. Шутка ли - у меня жеребенок! Конь! Он будет чубарым, и я назову его "Чубарый". Станет он, как его прославленные в окрестности братья, скакуном! Прислушайтесь, как звонко ржет он своим серебристым голосом! Посмотрите, как красиво резвится!

С этого дня Чубарый заполнил мою жизнь. Все мои радости и горе исходят от него и к нему же возвращаются. Брежу им во сне. Утром, прежде чем одеться, умыться, я бегу в конюшню - взглянуть на Чубарого, узнать, здоров ли он. Здоров, очень даже здоров! Он, как богатырь в сказке, растет не по дням, а по часам, день ото дня становится красивее и сильнее.
Теперь не было в деревне человека, который не помянул бы его добрым словом. Каждый восхищается и говорит: "Не дай бог сгладить - какой красавец! Сразу видно, что из хорошей породы!"
В окрестности не видно и не слышно, чтобы не только по благородству и красоте, но и по голосу, по быстроте и легкости шага, по умению резвиться нашелся жеребенок, равный моему Чубарому.
Лето прошло, за ним и осень. Наступило время дождей и слякоти. Как-то накануне Покрова дня я проснулся раньше. обычного, но поленился встать.
Откуда-то доносились торопливые голоса людей.
Вдруг отчего-то тревожно стало биться сердце.
Я прислушался.
Отец с матерью шепчутся за занавеской. В их голосах тревога - то ли боятся чего-то, то ли горюют. Что они хотят утаить? Ничего не понимаю.
- Ты постарайся, чтобы он ничего не узнал! - сказал
отец и, перекинув через плечо аркан, который держал в руке,
быстро вышел.
Я испугался еще больше.
- Что случилось, мама, что случилось? - спрашиваю я,
уцепившись за ее подол.
- Ничего не случилось, ничего, сынок... Тебе еще рано вставать, полежи. Сейчас я затоплю печь, испеку блинов... Как самовар закипит, разбужу тебя к горячим блинам.
Душа моя не успокоилась. Хоть я и лег, но сон уже не приходил...
Мать осталась что-то жарить у печки, а я кое-как оделся и вышел на улицу.
Навстречу шел Апуш:
- Эх, брат! Счастливый ты - жив остался.
Я был ошарашен:
- Что? Что случилось? Кто жив?
У Апуша глаза полезли на лоб.
- Эх ты, куриная голова! Ничего не знаешь? Сегодня на
гору явилась целая стая волков. Четырех жеребят удушили и выпили кровь... Твой Чубарый жив остался, только поранили слегка...
В голову что-то ударило, язык отнялся, я застыл на месте и не мог вымолвить ни слова. А Апуш говорит:
- Глупый, чего стоишь? Беги скорее! Вон их везут,- и показал вниз, в сторону моста.
И правда, с той стороны люди гнали большой табун лошадей.
Не помня себя, я помчался туда.
Что это?
В большую телегу запряжен наш саврасый конь, к оглобле привязана гнедо-чалая кобыла. Она беспрерывно ржет, хочет вырваться и уйти куда-то.
Рядом с телегой отец...
Когда я подошел ближе, то увидел картину еще печальнее: мой Чубарый лежал на телеге со связанными ногами.
- Что это такое?! - Я растерялся. Окаменел.- Папа, неуже
ли и нашего жеребенка загрызли?..- И я громко зарыдал.
Отец ласково взял меня за руку:
- Не плачь, Закир... Четырех жеребят загрызли. Чубарый
наш жив. Только укусили заднюю ногу... Чтобы остановить кровь,
мы перевязали ему рану и положили на телегу.

Мне повезло, рана оказалась неглубокой. Благодаря неусыпным заботам мой Чубарый через неделю выздоровел и стал совсем как прежде. Только на его правой ноге от следа волчьих зубов осталось белое пятно шириною в один палец.
Вместе с Чубарым заболел и я, потерял сон, перестал есть, а когда он поправился и начал резвиться, я тоже стал отходить.
Так прошла зима.
XIV
Весной, когда жеребенку исполняется два года, у нас принято выстригать ему гриву, срезать хвост: делают "стригунка". Мне не хотелось так уродовать Чубарого. Я попросил подрезать ему только челку, чтобы не падала на глаза.
Мне показалось, что теперь он стал походить на красивых дочерей русских бояр. И гриву я не разрешил срезать совсем, а подровнять так, чтобы она была пышной и развевалась волнами.
Я взял у матери кисти, ленты и с обеих сторон привязал их к гриве. Другие у своих жеребят и хвост стригут как-то некрасиво, после чего он становится похожим на кочан капусты или на оголенную руку. Я не допустил этого: жеребенку хвост подрезали совсем немного, только самый конец, и кругом подровняли. Из-за стрижки жеребцы весной бывают похожи на ощипанных ворон. А мой Чубарый был как нарядный сын боярина, собравшийся в гости. Такого жеребца я видел только у одного богача, Абсаляма, когда мои родители ходили наниматься к нему жать. Но когда я сказал об этом отцу, он только головой покачал.
- Эх, сынок, не вышли бы боком все эти твои прихоти и не кончилось бы все печально.
Однако, несмотря на свои опасения, он делал все так, как я хотел.
Увидев красивую стрижку моего жеребца, мальчишки изумились... После уж все начали стричь своих жеребят по нашему образцу.
Прошли лето, осень, зима. Пришла весна. Чубарому пошел третий год. Когда жеребец в таком возрасте, в деревне говорят, что он "впервые вступил на борозду", и постепенно начинают приучать к упряжке.
Я ни за что не соглашался, чтобы Чубарого запрягали. У нас, кроме Чубарого, было еще две лошади. Чалая кобыла в этом году осталась яловой. Она стала широкой, как сруб. Одна за пятерых коней работать может. И саврасый от нее не отстает. Поэтому отец ни разу не заикнулся о том, чтобы использовать Чубарого хотя бы для мелких перевозок. Он, видимо, не забывал слова дедушки Сафы, что этот жеребец вырастет скакуном, как два его брата. Однако розы без шипов не бывают. К великой моей тревоге, отец купил у башкира Кысылды нетронутую целину, которая еще не видела плуга и сохи. Он думал, что если просо посеять на мягкой земле, то его погубят сорняки. Даже железный плуг брал эту целину с трудом, потому что местами встречались камни, кусты. Чтобы вспахать ее, вытащили давно забытый тяжелый плуг. Две лошади не могли его тянуть такой он был громоздкий. Нужны были четыре, а самое меньшее три здоровые лошади.
Мои родители поговорили между собой и решили третьим запрячь Чубарого. Услышав это я, чуть не плача, пошел к отцу.
- Что случилось? Кто тебя обидел?
- Никто не обижал! Почему моего Чубарого запрягаете
в плуг? - спросил я и -не смог сдержаться, заплакал.
На мой голос прибежала мать. Она, кажется, ревновала меня к Чубарому. В любое время, когда бы ни зашла речь о моем жеребенке, она начинала сердиться на меня. И сейчас - не успел отец сказать ей в чем дело, она стала стыдить меня:
- Аи, алла! Я-то думала, беда какая-нибудь случилась...
Как же из-за жеребенка можно так убиваться!.. Не думаешь ли
ты всю жизнь холить да лелеять его? Вот сумасшедший!
Но отец не сердится, не бранится, а, желая успокоить меня, говорит:
- Перестань, Закир, не плачь из-за пустяков. Ничего не
случится, мы запряжем его с краю. Сам будешь подгонять, присматривать за ним.
Но его слова еще больше огорчили меня - я зарыдал еще сильнее. И есть не пошел. Я плакал и плакал беспрерывно, пока, устав от слез, обессиленный, не заснул на доске у ограды сада.
Проснулся, смотрю - лежу на перине в чулане.
Прошел полдень. Солнце уже опустилось совсем низко. Все вокруг казалось тихим, приятным, ласковым.
В доме никого. Во дворе не видно ни телеги, ни плуга, а ворота открыты настежь.
Я вскочил и побежал в сарай.

Прибежал - и что я вижу? Мой Чубарый, привязанный длинным поводом, разгуливает по сараю от одного его конца до другого. Наверное, соскучился: как увидел меня - заржал.
Хоть мы и не разговаривали, но друг друга очень хорошо понимали. Когда я появляюсь, он радуется, а когда чешу ему гриву и глажу по морде, ласково и мягко ржет. Я повел своего Чубарого к колодцу, напоил и пошел домой.
Отец улыбнулся мне и сказал с еле заметной укоризной:
- Эх ты, плакса! Получилось-то по-твоему! Оказывается,
дядя Вильдан тоже купил целину рядом с нами, вот мы и решили
пахать по очереди.
Радость переполнила мою душу. Казалось, вокруг плясало все: земля, небо, весь мир.
И снова я не отходил от матери: что бы она ни велела, все исполнял. Велела дрова принести-нес, отвести к реке гусят - отводил. Велела собрать яйца, которые снесли куры,- бегал в курятник.
Уходя на работу, отец, оказывается, не взял еды, потому что кислое молоко еще не отстоялось, а хлеб не был готов; нужно было отнести ему обед.
- Позови Мухтара,- сказала мать,- вдвоем и отнесете.
Я не стал ей перечить, только сказал:
- Я и один могу!
- Не сможешь, прольешь молоко. Идите вдвоем.
Я согласился и на это.
Когда мы пришли в поле, нас встретил Апуш, который пахал рядом с нами. Смеясь, он сказал:
- Ах ты, собачий сын, все-таки твоя взяла - не дал запрячь
своего Чубарого! Не поддавайся, Закир! Будущему скакуну незачем плуг таскать!
На этот раз мне удалось настоять на своем.
Но победа иногда давалась мне дорогой ценой. Стоит мне ослушаться, сказать слово поперек - мне сразу напоминают о Чубаром.
"Поговори еще! Не будешь слушаться - запряжем твоего Чубарого в лес",- говорят мне, пугая.
Я тут же прикусываю язык... Пусть лучше меня самого запрягут, на это я согласен, только бы не трогали моего Чубарого.
Ведь недаром же прославленный на всю округу знаток лошадей дед Сафа говорил, что этот жеребенок похож на двух своих братьев, скакунов. И вообще все в один голос предсказывают ему славное будущее. Если запрягать его за дровами или в плуг, какой же из него будет скакун?! Что в нем останется от скакуна? Будь что будет - не дам его запрягать, буду ездить на нем, научу скакать, сделаю его первым в округе скакуном.
Наконец, наступило то, чего я так долго ждал.
Сегодня сабантуй!
И не какой-нибудь, а такой, который редко бывает во всей окрестности,- самый большой, самый чудесный! Соберутся прославленные скакуны. Приедут известные борцы. Знаменитые бегуны будут соревноваться в скорости.
Сегодняшний день и для меня, и для моего Чубарого, возможно, станет незабываемым.
Жеребец мой испытанный. Уже на третий год я стал приучать его к седлу. С тех пор в нашей деревне не было много скачек. Нечего и говорить, что никто не мог тягаться с моим Чубарым: только тронемся - я лечу вперед, а другие остаются далеко позади, пропадают из виду.
Случалось состязаться и с соседними деревнями. Среди их скакунов были такие, которые на многих сабантуях приходили первыми или вторыми.
Чубарый побеждал их легко, просто шутя. Но этот сабантуй совсем другой. Говорят, издалека приехали со своими прославленными скакунами горные башкиры. Среди них особенно хвалили сивую кобылу, которая в прошлом году на скачках в Уфе опозорила всех скакунов, оставив их далеко позади. О других скакунах я даже не думаю. Меня пугает лишь эта сивая кобыла. Откуда только взялась она, как на грех!
Отец с дедушкой Сафой тоже очень хорошо понимали мое состояние.
Скакуна, оказывается, готовят к скачкам совсем по-другому. Как только настала весна, дедушка Сафа, у которого перебывало много скакунов, начал наставлять отца, как ухаживать за Чубарым, чем, кормить, как поить, как объезжать,- научил всему-всему. Не ограничиваясь этим, он почти каждый день приходил сам, смотрел и опять наставлял.
Когда до сабантуя осталось с неделю, отец с дедушкой взялись за дело особенно усердно. Чубарому давали маленькими частями только сухое сено, овес, понемногу опару. Отец не ленился, день и ночь ухаживал за жеребцом. Я всегда был рядом. И без того красивый, Чубарый стал еще лучше. Грива и хвост волнистые, пушистые. Впалый живот будто перетянут ремнем. И ростом он словно стал выше... Он так легко ступал, точно ходил не по земле, а летел на крыльях, невидимых глазу.
Он и раньше был разборчив в еде, а теперь, вероятно, чувствуя приближение скачек, стал есть еще меньше...
Я никому не разрешал ездить на нем, всегда ездил сам. Если во время прогулки по дороге появлялась другая лошадь и начинала обгонять моего коня, тут и не думай удержать его - рвет удила и летит как на крыльях!
У меня не было сомнения: Чубарый знает, что будет сабан- туй, чувствует, что ему предстоит выступать на скачках, и готовится к этому. Я готовлюсь тоже.
< Отец и дедушка Сафа не то шутя, не то серьезно поговаривают о каком-то другом мальчике, который должен скакать на Чубаром.
- Ты еще маленький,- объясняют мне,- да и Чубарый еще
не привык к большим скачкам.
Я и мысли не допускаю, чтобы кто-нибудь другой скакал на Чубаром. Когда заводят об этом разговор, глаза мои тотчас наполняются слезами.
Дед Сафа меня успокаивает.
- Ладно, сынок, ладно,- говорит он,- будь что будет: обгонишь или отстанешь - пеняй на себя. Все зависит от тебя самого.

И вот вся деревня будто перевернулась вверх дном. Джигиты верхом на лошадях собирают по дворам полотенца. Они заходят в дома, где есть молодые невестки. Ребята, кто верхом на лошади, кто пешком, обходили дома и собирали яйца. Для них там припасены покрашенные в зеленый или красный цвет яйца. Женщины беспрестанно суетились: одевались, прихорашивались, красились, бегали из дома в дом.
Во время прежних сабантуев и я был среди ребят. На этот раз они не волнуют мою душу. Сердце Чубарого рвется в бой, он не может устоять на месте. Для разминки я несколько раз проехался на нем вдоль деревни.
Дедушка Сафа говорит, что разминка нужна, без нее даже лучшие скакуны могут отстать.
Приготовили плетку. Отец сделал к ней петлю, чтобы можно было продеть руку. На себя я надел красную хлопчатобумажную рубашку. Говорят, что тюбетейка во время скачек слетает с головы, поэтому многие ребята ее не надевают, повязывают голову платком или еще чем-нибудь.
Я тоже попросил у матери платок, и она, порывшись в сундуке, достала зеленый платок. Красных платков я не любил. Мой Чубарый по красоте был первым, и мальчик, который сидел на нем, должен выглядеть не хуже, думал я.

Едва муэдзин поднялся на минарет, чтобы призвать на утреннюю молитву, к нам пришел дедушка Сафа.
- Уже время, пойдемте на площадь,- сказал он. Сердце стучит, я дрожу, что-то теснит мне грудь. Чубарый волновался еще больше, чем я.
Отец взял его за уздечку, я разулся, снял брюки, схватил плетку, зеленый платок, и мы по переулку старика Жамали втроем направились к площади.
На западной стороне деревни есть широкий холм. Сабантуй всегда проводится там.
В одной стороне, тихо волнуясь, простирается море разноцветных одежд - это женщины. На другой стороне в кучу тесно сбились мужчины. Не иначе, как там идет борьба. Неподалеку стоят дети, старики, торговцы с лотками, какие-то телеги, еще что-то; все это покрывало холм, как черная туча.
Немного дальше, у полевой ограды, нетерпеливо рыли копытами землю лошади.
На некоторых лошадях сидели мальчишки с повязанной платком головой, некоторых водили, за уздечку. Животы у лошадей впалые. Все стройные, как газели. Это скакуны.
Мы повернули- влево, к скакунам. И чем ближе мы к ним подходили, тем больше нарастало нетерпение Чубарого.
Верхом на коне появился дядя Садык. В руке у него шест, на конце полотенце с красной каймой... Он подъехал ближе и громко закричал:
- Уже пора, трогайтесь! Ждите у одинокой березы.
Меня посадили на Чубарого, голову повязали платком. Тюбетейку я отдал отцу.
Все молчали. А дед Сафа снова и снова повторял:
- Сначала не очень торопи, а когда минуешь перекресток,
не жалей, хлестни покрепче! Смотри, повод оставь свободным!
Эта скотинка не любит, чтобы ее беспрестанно дёргали.
- Силой удерживая своих коней, готовых взлететь, все поехали к березе.

От нас до одинокой березы пятнадцать верст.
В прошлые годы скакали на семь-восемь верст, в этом году отовсюду собралось много знаменитых скакунов, поэтому, говорят, и наметили такое большое расстояние. Я не помню, как доехали до одинокой березы. Это было непросто. Нужно было ехать только шагом. Но Чубарого невозможно было удержать. Увидит впереди или сзади какую-нибудь лошадь, начинает рваться вперед. Когда я приехал, многие скакуны были уже на месте, прохаживались туда и обратно.
Увидев коней, я совсем растерялся: один красивее и благороднее другого. Даже надежда на победу ослабла. Ведь ни один из них не был хуже моего Чубарого!
Прибыла и прославленная сивая кобыла. Я не мог оторвать от нее глаз. Она была удивительна: грива короткая, хвост жидкий, тело худощавое. Таз узкий, в одну сторону будто немного искривленный. Но грудь, как у льва,- широкая, крепкая. Колени

Чуть разведены в стороны. Когда я увидел ее бабки, то удивился еще больше: они были такие длинные, каких я в жизни не видел. Глаза большие, играют, искрятся. На ней, держа в руках плетку, сидел черный-пречерный мальчик-башкир с непокрытой головой. Несмотря на то, что он был маленький, мальчишка нисколько не волновался,- сразу видно: знает повадки лошади.
Среди скакунов спокойнее всех стояла эта сивая кобыла."
Все приехали. Дядя Садри начал нас строить. Это оказалось нелегким делом: только он кончает равнять, то у одного конь вырвется вперед, то у другого - не могут устоять на месте. Наконец дядя Садри всех построил и скомандовал:
- Раз, два, три! Гей, тронулись, родные!
Не успел он произнести и первый звук слова "гей", скакуны полетели как на крыльях. .
Где были остальные, обогнали или отстали, я не мог знать. Как только рванулись, мы, три скакуна - мой, сивая кобыла и еще один рыжий скакун,- сталкиваясь друг о друга боками, полетели рядом, все трое.
Ступают наши скакуны по земле или летят по воздуху на невидимых крыльях, я не мог определить. Впереди чуть виднеются леса, реки, большие-большие топи, но не успевают мелькнуть в глазах, мы уже, как молния, проносимся мимо.
На пути топкая река Аеркул. Говорят, самое страшное на нашем пути - вот эта река.
Топоча, обгоняя друг друга, все трое вместе входим в эту скользкую и топкую реку, но на берег поднялись только сивая кобыла и мой Чубарый, третий наш товарищ - мальчик на рыжем скакуне - кажется, кувырком полетел в воду.
Теперь нас двое...
Силы равные: иногда кобыла немного отстает, но мальчик подгоняет ее, и вот уже голова моего Чубарого - рядом с хвостом его лошади.
Вот еще одна трясина.
У меня кружится голова, мне кажется, что я падаю. В душе рождается сомнение: закрываю глаза и держусь за гриву Чубарого. Когда я открываю глаза, то вижу, что из трясины мы вышли, но сивая кобыла летит на три-четыре сажени впереди меня...
Похоже, скоро конец: уже виднеются минареты мечети. Резко дергаю за уздечку слева, справа изо всех сил ударяю коня плеткой. Чубарый только вздохнул, и не успел я глазом моргнуть, как оказался впереди сивой кобылы.
Вот деревня, ворота, вот уже черной тучей надвигается холм, с огромной толпой людей. Хозяева скакунов спешат навстречу к нам, верхом.
Среди них мелькает отец. - Хайди, Закир, ударь еще раз! Еще раз!! Еще!!! - кричит он.
- Хайди, Чубарый! Гей, сивая кобыла!!!
- Хайди, Чубарый!
Нас подгоняют с обеих сторон, кричат, шумят, размахивают руками.
Однако Чубарый и сивая кобыла идут почти рядом.
Еще раз дергаю уздечку, еще раз со всей силой ударяю коня слева, справа... Чубарый вздохнул еще раз, и мы, опередив сивую кобылу на каких-нибудь пол-аршина, выскочили на майдан.
Черная туча раскалывается надвое. Голова сивой кобылы была у ребра моего Чубарого, но мы уже прошли черту.
Шум, гам, давка! Как будто настал конец света! В одной руке у старосты зеленый чапан - это тому, кто пришел первым, в другой - большое полотенце, это для второго.
Среди пыли и шума не то по ошибке, не то по другой причине староста протянул чапан сивой кобыле, а на шею моего Чубарого бросил полотенце и сказал:
- Ты, кажется, пришел вторым.
Я не помнил, что делаю, перед глазами потемнело, с силой взмахнув плеткой, ударил старосту по лицу, вырвал.у чернявого мальчишки чапан и помчался прочь из толпы. Попал ли я плеткой в лицо старосты или нет, я не знал...
Посмотреть на это у меня не было времени, ведь каждому известно: нельзя сразу останавливать скачущую лошадь!
Скоро ко мне подошли дедушка Сафа, отец, соседи. Обняв меня, сняли с коня. Все хвалили меня, все говорили спасибо. Дедушка Сафа беспрестанно гладил меня по голове и говорил:
- Молодец, сынок, не опозорил.
Отец взял Чубарого за уздечку и стал водить его. Я снял с головы платок, надел тюбетейку и вошел в волнующийся людской поток.
Мальчики начали пугать меня:
- Ты разбил старосте лицо. Вот уж задаст он тебе!
К этому времени показался и сам староста. Лицо, кажется, вправду разбито: один глаз перевязан белым платком.
Я не испугался его, удивился. Он нисколько не сердился на меня, а обнял и погладил по голове.
- В детстве я тоже много скакал,- сказал он.- Когда приходишь первым, а тебе вручают подарок, предназначенный второму, всегда бывает очень обидно... Я на тебя не сержусь. Ты устал, иди домой, отдохни! - И он дал мне двадцать копеек серебром.
Весь мир был моим. Победа Чубарого над прославленной по всей округе сивой кобылой была невиданным счастьем.

Однако это счастье в скором времени обернулось большим несчастьем. Не знаю, то ли я очень гнал Чубарого и запалил, то ли погубило его то, что я по приезде на майдан остановился, споря со старостой, но что-то случилось: на второй день сабантуя Чубарый не мог встать на ноги, не пил, не ел. Бедняжка с тоской смотрел на всех по-человечески умными, полными слез глазами и так пролежал почти неделю. А в пятницу утром, в десять часов, его не стало.
В последние минуты Чубарого я стоял у его изголовья. Я не мог плакать. Сердце мое окаменело...
И долго мне казалось, что Чубарый унес с собой мою любовь ко всему: к земле, небу и людям.
1922

Известные события, описанные в шекспировском «Гамлете», предстанут перед нами с точки зрения работников королевской кухни во главе с искусным шеф-поваром Фрогги. На Фрогги свалились все мыслимые несчастья. Именно его стряпню объявили причиной смерти отца Гамлета, законного короля Дании. Но главное, Фрогги приревновал к захватившему престол Клавдию свою жену, обворожительную кухарку Кэти. Фрогги решает отомстить новоявленному монарху и начинает активно вмешиваться в борьбу Гамлета с силами зла. Удастся ли повару предотвратить кровавую развязку, обернуть трагедию в комедию? Интрига разрешится только в последней сцене, когда после дуэли Гамлета и Лаэрта неожиданно наметятся две свадьбы.

Об истории создания пьесы:

« Известный драматург Альдо Николаи (1920-2004), автор более 60 пьес, написал комедию «Гамлет в остром соусе» в 1987 году. В 2002 году пьесу приняли к постановке во МХАТ им.Чехова с той оговоркой, что ее необходимо предварительно доработать. Дело в том, что «Гамлет в остром соусе» написан итальянским автором в жанре черной комедии и изобилует смертями. Театру показалось, что специфический черный юмор, свойственный западной театральной традиции, при перенесении на русскую почву потеряется, пьеса «зависнет» между жанрами. Написать сценическую версию «Гамлета в остром соусе» для МХАТ было поручено Наталье Демчик. Чтобы «отменить смерти», потребовалось переписать две трети пьесы. Так появился новый вариант этой комедии. Сценическая версия Натальи Демчик выдержана в жанре классической комедии положений и адаптирована к русским реалиям. Премьера состоялась в июне 2002 года. Спектакль поставил известный режиссер Петр Штейн, в бенефисной роли королевского повара выступил Игорь Угольников, роль Гамлета сыграл А.Семчев. Также в спектакле были заняты И.Золотовицкий, И.Верник, Н.Неведина, Ю.Чебакова и другие мхатовские артисты».

Права на сценическую версию пьесы «Гамлет в остром соусе» принадлежат Наталье Демчик.

Из рецензий:

“…Итальянский драматург Альдо Николаи, весьма популярный в России, придумал показать шекспировского “Гамлета” со стороны кухни. Сюжет таков. Повар (Игорь Угольников) приревновал свою жену к Клавдию. Чтобы отомстить ему, он одевается в костюм тени отца Гамлета и разыгрывает известное по пьесе Шекспира представление. Далее сюжет раскручивается точно по Шекспиру, только в комедийном варианте. Не будем раскрывать все кулинарные секреты спектакля, можно сказать одно: все герои в финале пьесы Николаи умирают, несмотря ни на какие комедии. Но признаюсь честно: у меня не получилось сделать смерть героев смешной. Поэтому драматург Наталья Демчик резко изменила финал пьесы. В нашем “Гамлете” никто не умирает, зато все женятся.

Наш “Гамлет” – фантазия на тему великой пьесы. Так получилось, что премьера совпала с датой кончины Григория Горина, который часто брал знакомые произведения и создавал замечательные фантазии по их мотивам. Этот спектакль я посвящаю ему. Хочется надеяться, что мы хотя бы наполовину приблизились к тому, что делал Горин. На мой взгляд, сегодня людям хочется прийти в театр и расслабиться. Поэтому я склонен делать спектакль развлечением”. Петр Штейн, режиссер спектакля.

“…Я играю Гамлета. Но это не главная роль. Мой Гамлет – наивный и добродушный, почти ребенок. Он несколько не в себе – в нем есть что-то от героя Дастина Хоффмана в “Человеке дождя” или от Форреста Гампа. Монолога “Быть или не быть” зритель не услышит, хотя в тексте пьесы есть вкрапления шекспировского стиха в переводе Пастернака. Будет звучать и музыка Шостаковича к фильму Козинцева "Гамлет". Думаю, спектакль получится довольно современным. Действие происходит на кухне, где персонажи подглядывают за происходящим, – а это своего рода пародия на телешоу “За стеклом”. В спектакле есть и такая реплика: “Не все спокойно в датском застеколье!” Александр Семчев, актер.

«Очень жаль, что этот спектакль стал последним на жизненном пути моего друга Петра Штейна». Игорь Угольников, актер.

«…Только рассказаны эти события из кухни - с точки зрения простых и трезвомыслящих королевских подданных, для которых кастрюли и поварешки важнее страданий принца. Приправленная перцем и горчицей, история Гамлета выглядит вовсе не так трагично. Тем более, что Гамлета играет толстяк Александр Семчев, а его верного друга Горацио - шоумен и телеведущий Игорь Верник. По сути, "Гамлет в остром соусе" - это скорее шоу, нежели представление академического театра. Кстати, у самого Шекспира принц Гамлет был смешной, толстый и вдобавок страдал одышкой». Тамара Разумовская, критик.

ХОРОВЫЕ И ВОКАЛЬНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ Г.В. СВИРИДОВА: ВЫБОР ТЕКСТОВ, ЖАНРОВ

Г. В. Свиридов вошел в историю отечественного музыкального искусства как классик XX века. Он является выдающимся русским композитором, одним из самых ярких и своеобразных художников, внесших значительный вклад в отечественное искусство. Истоки и основы творчества Свиридова – в многовековой музыкальной культуре, и, прежде всего, в русской музыке разных эпох. Его часто называют самым последовательным приверженцем и продолжателем классических традиций.

Вокальные произведения Свиридова составляют основную частью его творчества. В творческом наследии композитора насчитывается свыше 300 романсов и песен, существующих как отдельно, так и в виде вокальных циклов, поэм. Как отмечает А. Белоненко: «Его излюбленная форма – песня. Это он взял от обожаемых им романтиков, от культа лирического стихотворения, от русского романса, от немецкой Lied » . В вокальном творчестве композитор сумел соединить бытовую интонацию городской песенности, фольклора и речевую интонацию. Он видел развитие современной музыки в возрождении русской национальной традиции. В своих дневниковых записях Георгий Васильевич отмечает: «Великое искусство только и возможно в опоре на великую традицию» . Поэтому Свиридов – один из немногих композиторов XX века, который сохранил песенно-романсовый жанр. Композитор утверждал, что музыка должна возвратиться к мелодии, продолжал отстаивать лад, тональность, классическую гармонию как главные основы музыки.

Не менее значителен вклад Свиридова в отечественную хоровую музыку. Он писал как большие ораториально-эпические произведения, так и маленькие кантаты, поэмы, циклы, отдельные миниатюры для хора a cappella. Во всех жанрах композитору удавалось воплотить богатый образный мир. Образы народной жизни, природы, человеческие чувства и настроения, историческая и социальная тема – все это нашло отражение в хоровом творчестве Свиридова.

А. Белоненко выделяет в творчестве композитора несколько идейно-образных линий. Первая и главная линия – это тема исторической судьбы России, центральным событием которой является русская революция начала XX века. Внимание Свиридова сконцентрировано на двух событиях, к которым он постоянно возвращался в своем творчестве – революция и гражданская война. При этом революционная тематика объединяет разные по жанру сочинения, среди них «Поэма памяти С. Есенина», некоторые песни на слова А. Прокофьева, есенинские кантаты «Деревянная Русь» и «Светлый гость». С темой революции тесно связана тема судьбы русского крестьянства. К этой теме Свиридов пришел через обращение к поэзии Есенина («Поэма памяти С. Есенина», вокальный цикл «У меня отец - крестьянин»). Белоненко пишет, что причиной обращения композитора к этой тематике стало «… острое чувство тревоги за судьбу человека, отчуждения от своей земли, - вот основной побудительный мотив, лежащий в основе свиридовского отношения к теме крестьянства» .

Вторая линия – лирическая. К ней относятся размышления о смысле бытия (духовная, философская лирика), любовная лирика. Белоненко отмечает: «Мир в его первозданной красоте, явленной человеку как совершенная гармония, - таково основополагающее начало свиридовских хоровых пейзажей, картин природы. Природа – постоянное место обитания свиридовской музы» .

Композитор обращался, как правило, к вершинам мировой поэзии, более всего русской – А. Пушкину, М. Лермонтову, Н. Некрасову, но также Ф. Сологубу, А. Блоку, С. Есенину, М. Исаковскому, А. Прокофьеву, Б. Пастернаку.

В своем творчестве композитор большую роль отводил слову. В дневниках он пишет: «Я же пристрастен к слову (.), как к началу начал, сокровенной сущности жизни и мира. Наиболее действенным из искусств представляется мне синтез слова и музыки. Этим я и занимаюсь» . Свиридов хорошо знал и ценил русскую литературу как XIX. так и XX века. Его, прежде всего, влекло поэтическое слово, как отмечает А. Белоненко: «… от него, как правило, шел импульс свиридовского творчества» . Свиридов чутко реагировал на содержание и стиль поэзии. Современники отмечали, что он обладает абсолютным поэтическим слухом. «Он блестящий поэт, Свиридов. Есть у нас прекрасные композиторы – трагики, драматурги, романисты, а поэт, я думаю, один», - писал о нем композитор В. Гаврилин .

Свиридов еще до обучения в Ленинградской консерватории, ярко заявил о себе как вокальный композитор. В 1935 году композитор обращается к поэзии А. Пушкина и задумывает вокальный цикл из шести романсов. Работа над ним протекала на протяжении года. Сразу после окончания романсы были изданы и имели большой успех; с 1937 года, в связи с празднованием 100-летия со дня смерти Пушкина, вошли в репертуар выдающихся исполнителей. Именно этот вокальный цикл принес молодому композитору известность.

Иная судьба была у цикла «Восемь романсов на слова М. Ю. Лермонтова», созданного в 1937 – 1938 годах. В отличие от пушкинского цикла, эти романсы не имели большой популярности. Одной из причин этому было военное время, на которое пришлось исполнение цикла. Кроме того, сам Свиридов считал, что цикл далек от совершенства. Поэтому в 1956 году, когда композитор задумал издать первый сборник своих романсов и песен, он возвращается к циклу и переписывает его заново.

Цикл песен «Слободская лирика» на стихи А. Прокофьева и М. Исаковского был начат Свиридовым в 1938 году также в годы учения в Ленинградской консерватории. Интересен тот факт, что это произведение вызвало отрицательную критику со стороны его учителя – Д. Шостаковича. Он обвинил Свиридова в том, что тот в этом сочинении «опускается до низменного, впадает в мещанство, простонародность» . Но именно в этом цикле композитор начал поиск собственного стиля, поиск той самой «простоты», которая будет свойственна дальнейшему творчеству Свиридова. К этому произведению композитор обращался неоднократно, постоянно дорабатывая его. Так, первоначально композитор добавляет песню на стихи М. Исаковского и дает циклу название «Деревенская лирика». Позднее, в 1958 году, делает последнюю редакцию: переставляет номера, вносит изменения и утверждает окончательное название «Слободская лирика». Это произведение стало этапным в творчестве композитора.

Цикл значительно отличается от пушкинского и лермонтовского не только по музыкальному языку, стилистике, но и по образному содержанию. В первых циклах преобладает лирическое настроение, главной темой является излюбленный Свиридовым образ Поэта. В «Слободской лирике» другая образная сфера. Цикл объединен тематически: любовь, разлука, свадьба. Выбранные композитором стихотворения тесно связаны с фольклором – частушками, «страданиями». По утверждению А. Белоненко: «Здесь даны народные характеры, зарисовки крестьянского послереволюционного быта, психология иного, другого Я – простого человека» . Как уже отмечалось ранее, Свиридов продолжал традицию русского бытового романса, что весьма ярко проявилось в цикле «Слободская лирика», в использовании композитором типичных бытовых интонаций. Цикл «Слободская лирика» - можно назвать этапным сочинением в творчестве Свиридова. По словам Белоненко, в нем ощущаются черты «зрелого русского стиля» композитора, который сформируется к середине 50-х годов.

Конец 40-х – 50-е годы сам композитор считал новым этапом своего творчества. Именно в эти годы складывается стиль Свиридова, который, прежде всего, проявил себя в вокальном цикле «У меня отец - крестьянин» и «Поэме памяти Сергея Есенина». Премьера «Поэмы памяти Сергея Есенина» в 1956 году открыла миру, как пишет А. Белоненко, нового русского композитора .

Любимым поэтом Свиридова был Сергей Есенин. Есенин и Свиридов – два выдающихся творца XX века, поэт и композитор, творчество которых связывала любовь к России. Обращение Свиридова к поэзии Есенина стало своеобразным возрождением наследия поэта. До композитора творчество поэта было мало представлено в музыке. Сразу после смерти Есенина появились единичные романсы и песни на его стихи. А затем наступила полоса забвения поэта, причем не только в музыке. Многие годы его сочинения не переиздавались, не звучали на эстраде, лишь изредка упоминались в истории советской литературы с отрицательной точки зрения. И лишь в 50-е годы композиторы снова обратились к его творчеству. Но до Свиридова музыканты не видели в поэзии Есенина ничего, кроме любовной лирики, сельских пейзажей и зарисовок деревенского быта. Композитор же подошел к его творчеству с новых позиций. А. Сохор писал: «Он открыл музыкантам и слушателям иного Есенина – национального художника больших масштабов» .

Главной темой произведений этого периода была Россия, Поэт, воспетая родная земля Поэта. Очень важным образом для Свиридова является образ Поэта, воплотивший в себе лирического героя. По словам А. Белоненко: «Ему композитор доверяет самые сокровенные свои мысли, через призму его воображения и души нам открывается свиридовская картина мира, если можно так сказать, мирослышание художника» .

«Поэма памяти Сергея Есенина» принадлежит к числу наиболее масштабных произведений Свиридова, связанных с есенинской поэзией. Первоначальным замыслом композитора было написать цикл романсов для голоса с фортепиано. Но вскоре Свиридов понял, что создаваемое сочинение выходит за рамки камерного. Окончательная редакция, созданная в 1956 году, предназначается для солиста-тенора, хора и оркестра. Произведение так и осталось существовать в двух вариантах – вокально-симфоническом и вокально-фортепианном. Появление «Поэмы…» было во многом важно для имени поэта, так как она стала своеобразной «реабилитацией» Есенина, долгие годы не издававшегося в нашей стране.

Л. Полякова «Поэму…», состоящую из 10 частей, делит на три крупных раздела. Первый (1 - 4 части) посвящен старой крестьянской Руси. Второй (5 и 6 части) – это картины ночи (аналог медленной части симфонического цикла). Последний раздел посвящен приходу нового в жизни Руси.

М. Элик отмечает, что истоки мелодики Свиридова можно найти в русских обрядовых песнях («Молотьба», «Ночь под Ивана Купала»), лирических протяжных («Ночь под Ивана Купала»), заметно влияние народного причета, плача («Край ты мой заброшенный…», «Я – последний поэт деревни…»), частушки («Крестьянские ребята»), а также бытового романса XIX века («В том краю…», «Я – последний поэт деревни…»). Последняя песня («Небо – как колокол») обобщает круг интонаций, восходящих к обрядовым попевкам и связанных с воплощением эпического начала, картин природы, народного труда, обычаев.

После работы в кантатно-ораториальном жанре Свиридов вновь обращается к камерным вокальным жанрам. В 1956 году композитор создает цикл песен для тенора и баритона с фортепиано «У меня отец - крестьянин». В. Васина-Гроссман отмечает, что этот цикл «можно рассматривать как возвращение к сфере образов «Слободской лирики», но предстающей уже в более обобщенной, очищенной от излишних «бытовизмов» и «диалектизмов» форме, что в значительной мере определяется выбором поэтического материала» . Объединяющим началом этого вокального цикла является тема Родины, России – излюбленная тема поэзии Есенина. Для поэта характерны и горькие сожаления о загубленной юности, предчувствия близкого конца – все это нашло отражение и в свиридовском цикле. Для произведения композитор избрал семь стихотворений, среди которых есть и пейзажные зарисовки, и зарисовки жизни старой деревни, есть и лирика, в которой слышны интонации лирических песен и частушки. По мнению Л. Поляковой, цикл условно можно разделить на два крупных раздела и эпилог. Первый раздел образуют песни «Сани», «Березка», «В сердце светит Русь» - это своего рода три лирических высказывания Поэта. Второй раздел цикла образуют песни «Рекрута», «Песня под тальянку», «Вечером» - это три жанровые зарисовки народного крестьянского быта. В. Васина-Гроссман пишет, что все песни цикла объединены «… верно найденной русской песенной интонацией» . Отсюда близость песен цикла к русской народной песенности. В его интонационном строе слышны интонации лирической протяжной песни, частушки, гармошечных переборов.

По утверждению А. Белоненко, после «Поэмы…» и вокального цикла «У меня отец - крестьянин» в 1956-1958 годах Свиридов оказывается в кризисной ситуации. В эти годы он обращается к своим ранее созданным произведениям, переделывает их. Свиридов находится в поисках нового в своем творчестве: он экспериментирует с тональностью, даже пытается освоить двенадцатитоновую технику. Однако композитора все это не удовлетворяет, он понимает, что с молодыми композиторами этого периода ему не по пути. Именно в эти годы Свиридов убеждается в том, что только синтез музыки и слова может дать ему возможность выразить свои самые сокровенные мысли и переживания. Он приходит к выводу, что его жанр это песня. Сам композитор сделал в своих дневниках запись: «Настало время искусства духовного, символичного, статичного и простого. Песня – вот основа нового, качественно нового в искусстве. Песня и обедня» .

«Пять хоров без сопровождения на слова русских поэтов» явились первым опытом обращения композитора к жанру хора a cappella. Работа над этим циклом была завершена в 1958 году. Замысел сложился не сразу. Первоначальным ядром произведения послужили первые два хора на слова Н. Гоголя и С. Есенина. В авторском архиве композитора есть сведения о существовании этого цикла для тенора, смешанного хора и симфонического оркестра. Окончательная редакция предназначалась для смешанного хора a cappella. В произведении можно обнаружить две сквозные темы. Первая – тема юности, ушедшей молодости претворяется в хорах «Об утраченной молодости», «Вечером синим», «Повстречался сын с отцом», «Как песня родилась». Вторая тема, свойственная для всего творчества Свиридова, тема Родины наиболее ярко выражена в последних трех хорах («Повстречался сын с отцом», «Как песня родилась», «Табун»).

На протяжении 1961 – 1963 годов Свиридов работал над вокальным циклом «Петербургские песни» для четырех певцов (сопрано, меццо-сопрано, баритон, бас), фортепиано, скрипки и виолончели на слова А. Блока. Композитор впервые обратился к его стихам еще в студенческие годы. Особенно Свиридова привлекали стихи Блока, связанные с Петербургом – городом, который очень любил сам композитор. В поэтической композиции цикла нет определенного сюжета, постоянных действующих лиц, но есть единый главный образ, связанный с Петербургом. Здесь показана картина городской жизни в разные времена года с персонажами разного возраста и социального положения. М. Элик выделяет в цикле и тему «… ”маленьких людей”, “униженных и оскорбленных”, загнанных жизнью на чердаки и в подвалы, гибнущих от беспросветности и тянущихся к свету…» . А. Сохор в качестве объединяющего начала в «Петербургских песнях» выделяет единство времени: «… действие в цикле начинается на рассвете («Перстень-страдание»), захватывает утро («Вербочки»), день («На Пасхе»), сумерки («На чердаке», «В октябре») и завершается поздним вечером, почти ночью («Мы встретились с тобою в храме»)» .

В 60-е годы творчестве Свиридова явно обозначились принципы неофольклоризма. Кантата «Курские песни» (1964) относится к фольклорной линии. В. Щуров вспоминает подготовку композитора к созданию «Курских песен»: «Мне довелось соприкоснуться с начальным процессом создания «Курских песен» Георгия Свиридова. В этот период я был лаборантом в Кабинете народной музыки в Московской консерватории и помогал А. В. Рудневой при ее знаменательной встрече с композитором. Свиридов пришел к нам в кабинет, познакомившись с недавно вышедшим сборником курских песен А. В. Рудневой, многие из которых произвели на него сильное впечатление… Он искал идею будущего сочинения. Анна Васильевна предложила ему тему: времена года. Однако композитор это предложение не принял, сказав, что для него привлекательнее раскрыть чувства человека. И больше всего его волнует тема женской судьбы» [цит. по: 12, с. IX ]. В кантату вошли различные исторические и стилевые пласты народного творчества, как древние жанры (календарно-обрядовые песни), так и более поздние (лирические). Композитор создает цикл на народно-песенной основе, по словам Ю. Паисова: «… сумев индивидуально переосмыслить используемые образцы и в то же время сохранить в первозданной прелести и целости своеобразный колорит песен южно-русского края» . Сам Свиридов очень трепетно относился к национальным традициям, в частности к русским народным песням. В своих тетрадях он писал: «В сущности, идеалом сочетания слова и музыки служит народная песня. Я имею в виду подлинную народную песню, а не многочисленные подделки, мещанский романс и пр.» .

В основе «Трех старинных песен Курской губернии» для смешанного хора, альтов соло в сопровождении двух фортепиано, окарины и ударных инструментов также лежат песенные образцы курского фольклора из сборника Рудневой. В процессе создания «Курских песен» в работе у Свиридова находилось больше семи песен, которые вошли в кантату. Композитор рассказывал, что собирался из остальных образцов фольклора сделать сюиту или даже две. Он подолгу отшлифовывал произведение, часто откладывал его, а затем опять возвращался к замыслу. Поэтому «Три старинные песни Курской губернии» были изданы лишь в 1990 году.

Оба произведения связаны между собой не только тем, что основаны на курском фольклоре, но и тематикой. В «Трех старинных песнях Курской губернии» композитор продолжает тему женской доли, судьбы, начатую в кантате. При сравнении двух циклов выявляются и общие признаки в композиторской технике (в мелодике, гармонии, фактуре).

В этот же период (60-е годы) появляется еще одно произведение на стихи С. Есенина – вокальный цикл «Деревянная Русь». Первоначально была сочинена маленькая кантата для тенора, мужского хора и фортепиано. А уже позже, в 1965 году сам композитор переделал кантату в вокальный цикл. В этом произведении затрагивается иной круг образов есенинской поэзии. Постоянная у Свиридова тема «Поэт и Родина» рассматривается в другом аспекте: это своего рода лирическая исповедь юноши, осознающего свое жизненное призвание. Название вокального цикла композитор взял у самого поэта, есенинский возглас «Русь моя, деревянная Русь!» поставлен эпиграфом к циклу.

После есенинской «Деревянной Руси» Свиридов обращается к поэзии Б. Пастернака. В 1965 году он создает маленькую кантату «Снег идет». К поэзии Пастернака, также как и к Блоку и Есенину, композитор обращался неоднократно в своем творчестве. На его стихи были написаны самые первые романсы, которые сам Свиридов счел несовершенными и даже не включил в список сочинений. Интересно то, что ранее поэзия Пастернака не привлекала внимание композиторов, именно Свиридов ввел творчество поэта в музыку, явился в этом отношении, своего рода, первооткрывателем (как и с Есениным). Для своей маленькой кантаты композитор отобрал три стихотворения из последнего периода творчества Пастернака. Л. Полякова определяет сюжет произведения следующим образом: «Тема неумолимо движущегося времени, неизменных небесных тел, беззаботного детства и наблюдающего за всем бедного, никем не признанного, но все понимающего и все запоминающего (для вечности!) художника, затаившегося на своем одиноком чердаке, - это и есть содержание кантаты “Снег идет”» .

Произведение «Двадцать пять песен для баса» на тексты разных поэтов не является единым целым, хотя и имеет признаки вокального цикла. Белоненко отмечает, что это образец многочастной составной композиции (весьма характерной для позднего творчества Свиридова), которую музыковед называет песенным сборником. Он поясняет, что песенный сборник – это условно циклическая форма, потому что как единое целое песни существуют только на бумаге в письменном виде, а целиком никогда не исполняются. Сборник включает в себя большое количество миниатюр (не менее 15), которые внутри образуют между собой самостоятельные мини-циклы, объединенные общим идейно-образным содержанием.

«Двадцать пять песен для баса» как целое сложились не сразу. Белоненко во вступительной статье к 13 тому «Полного собрания сочинений» впервые описывает всю историю становления данного сборника. В конце 1950-х годов перед композитором встала задача опубликовать отдельные песни под общей обложкой. Так, в 1960 году были опубликованы двадцать пять песен для разных голосов и на тексты разных поэтов, не составлявших единую композицию. Это была случайная подборка песен, которые впоследствии никогда не объединялись в подобном порядке. В дальнейшем песенный сборник не раз трансформировался: в 1971 году был издан сборник «15 песен для баса»; в 1972 – «16 песен для баса в сопровождении фортепиано»; в 1975 – еще одна редакция «16 песен для баса»; в 1978 - «20 песен для баса в сопровождении фортепиано»; в начале 80-х годов публикуется новая и окончательная редакция «Двадцать пять песен для баса». Этот песенный сборник вобрал в себя вокальные миниатюры, сочиненные композитором преимущественно в зрелый период творчества. В него вошли мини-циклы «Две песни о Гражданской войне», «Три песни на слова А. Исаакяна», «Четыре песни на слова А. Блока», а также отдельные песни на слова А. Пушкина, Ф. Тютчева, Б. Корнилова, С. Есенина, Р. Бернса, П.-Ж. Беранже.

В 70-е годы Свиридов создает вокальный цикл «Девять песен на слова А. Блока» для меццо-сопрано. Особенностью цикла является то, что он создавался для конкретного тембра голоса – Е. Образцовой. По свидетельству Белоненко композитора и певицу связывали долгие годы творческого содружества. Свиридов знал возможности и особенности ее тембра, ее артистические данные, поэтому свои вокальные произведения для низкого женского голоса создавал под неосознанным влиянием тембра Образцовой. В вокальный цикл вошли стихотворения Блока, взятые из разных книг. Между песнями нет логической, образно-тематической связи, здесь нет сюжета, определенной идеи. Соединение различных стихов приобретает цельность благодаря музыке. Этому способствует преобладание лирики в образной сфере песен, стилистическое, интонационное и гармоническое единство (лад, ритм, гармония).

Подобно сборнику «Двадцать пять песен для баса», вокальный цикл «Девять песен на слова А. Блока» тоже складывался постепенно . Первоначальной основой послужил мини-цикл из трех песен («Флюгер», «За горами, лесами…», «Утро в Москве»), изданный в 1974 году; в 1975 были изданы «Четыре песни на слова А. Блока»; в 1979 году в сборнике романсов опубликован цикл «Семь песен на слова А. Блока»; конечная редакция первый и последний раз при жизни композитора была опубликована в 1981 году под названием «Девять песен на слова А. Блока».

Период 1970-е – начало 1980-х годов в творческом отношении был очень важен и плодотворен. Как писал сам композитор: «Это была эпоха глубоких предчувствий. В ней вызревала большая национальная мысль, находившая себе сильное творческое выражение…» .У композитора возникает идея обращения к религиозной тематике как поэтическому источнику творчества. Он создает произведения глубоко духовные, но основанные на смешении церковных и светских жанров.

«Весенняя кантата» написана композитором в 1972 году. В основу произведения легли три фрагмента из поэмы Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». «Весенняя кантата» посвящена памяти А. Твардовского. Этим посвящением композитор связывает прошлое и настоящее. Форма кантаты предельно сжата, всего четыре части: «Весенний зачин», «Песня», «Колокола и рожки», «Матушка - Русь». Первая часть – это, своего рода, весенний пейзаж Родины; вторая часть связана с традициями русского быта, в ее основе лежит свадебная песня; третью часть условно можно назвать инструментальным «интермеццо», венчает кантату могучая народная слава Руси.

Свиридов вновь обращается к любимому поэту Есенину. В произведениях на его стихи образ России не уходит, только теперь это Россия идеальная, незримая, небесная. Как признавался сам композитор в своих дневниках: «Пишу миф о России» . На протяжении 1976 – 1977 годов он работает над одним из самых значительных своих произведений - поэмой «Отчалившая Русь» для голоса и фортепиано на стихи С. Есенина. Поэма имеет посвящение крупному исследователю творчества Свиридова и его большому другу музыковеду А. Сохору, который скончался в период работы композитора над этим сочинением.

Большинство стихов, отобранных Свиридовым для поэмы, написаны поэтом в годы революции и гражданской войны. Кроме того, в цикл вошли отрывки из малых поэм Есенина, так называемой «есенинской Библии». Как отмечает В. Веселов «… все действие поднято в космическую высоту, в «легендарное». Отсюда и легендарность образов добра и зла, Христа и Иуды, которые выступают в прямом столкновении» . По структуре это произведение является вокальным циклом, но Свиридов назвал его поэмой. Он четко разграничивал для себя рамки вокального цикла и поэмы. К первому жанру относил произведения более узкие по содержанию, ко второму – циклические вокальные сочинения с более глубокой философской основой. Поэма «Отчалившая Русь» – это философское, полное драматизма размышление о неведомых судьбах России. Поэмность произведения связана с его цельностью, единством замысла. Объединяющим началом становится образ России.

В 1978 году был завершен триптих «Гимны Родине» на слова Ф. Сологуба. В процессе работы композитор неоднократно менял порядок частей, долго не давал название. Окончательная редакция сложилась только после концертного исполнения произведения. Свиридов был едва ли не первым композитором, обратившимся к поэзии Сологуба. В сологубовской лирике его привлекала искренняя любовь к Родине – тема, глубоко волнующая композитора на протяжении всего творческого пути. Драматургия «Гимнов Родине» характеризуется единством этой темы. Т. Масловская пишет о триптихе: «Увидев и прорастив зерно эпичности, лежащее в основе сологубовских гимнов, Свиридов построил триптих, отличающийся монументальностью, значительностью и некоторой статичностью, свойственными гимническому жанру» .

Замысел кантаты «Светлый гость» для смешанного хора с оркестром на текст С. Есенина восходит к 1962 году. Композиционный план и музыкальный материал сложились сразу. Клавир был годов уже в середине 60-х годов, а издан лишь в 1979 году. К этому времени сложился и оркестровый вариант кантаты, но композитор так и не выбрал окончательную редакцию, и работа по оркестровке произведения продолжалась на протяжении последующих десятилетий. Но Свиридову так и не удалось самому завершить работу над партитурой. После кончины рукописи были переданы композитору Р. Леденеву, который изучил их и установил несколько вариантов авторской оркестровки. Одна из этих редакций и была положена в основу оркестровки кантаты.

В основу произведения легли фрагменты маленьких библейских поэм С. Есенина. В дневниковых записях композитора есть заметка о кантате «Светлый гость», в которой он пишет: «Стихотворения, положенные в основу этого произведения, написаны Есениным в 1918 году. Они являются непосредственным откликом на события революции, которая понимается (трактуется, рассматривается) Есениным как начало обновления, духовного преобразования Родины, России» . В кантате царит светлое настроение, форма сконцентрирована, части короткие, между ними отсутствует яркий контраст. Состоит произведение из шести частей. В музыкальном языке ощутима стилистика, характерная для предыдущих произведений на стихи С. Есенина.

В конце 80-х – 90-х годах на сознание Свиридова повлияли социально-политические перемены, происходившие в нашей стране. Композитор тяжело переживал распад СССР, это вызывало у него сложные, противоречивые чувства. В произведениях этих годов отражаются настроения композитора в последние годы его жизни. Прежде всего, в музыке этого времени отражается неминуемое приближение смерти. Кроме того, в этот период велика роль и религиозной идеи в его произведениях. В дневниках композитор определяет задачи своего творчества: «Искусство – не только искусство. Оно есть часть религиозного (духовного) сознания Народа» .

Обобщая, следует отметить, что в выборе текстов и жанров в своем творчестве Свиридов опирался на три источника. Первый – народные песни, прежде всего Курской области, так как он был родом из г. Фатежа (Курская область). Второй источник – русская поэзия XIX – начала XX веков. Как правило, композитор обращался к лирической поэзии А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Некрасова, А. Блока, С. Есенина, М. Исаковского, А. Прокофьева и др. Третий источник – это духовные тексты, слова которых взяты преимущественно из русских православных богослужебных книг, из народных духовных песен. Для композитора тексты, к которым он обращался, были важны как выразители национально-духовного, нравственного начала. Избранные Свиридовым тексты требовали, по представлениям композитора, соответствующего воплощения в музыке. Одним из таких средств стала ангемитонная интонационность, столь характерная для его мелодического стиля.

1. Белоненко А. «Моя форма – песня…». О камерно-вокальном творчестве Свиридова // Георгий Свиридов. Полное собрание сочинений. Том 10. Романсы и песни. М. СПб. 2003. – С. V – XXXII .

2. Белоненко А. Хоровое начало музыки Георгия Свиридова // Георгий Свиридов. Полное собрание сочинений. Том 18.Сочинения для хора без сопровождения. М. СПб. 2003. – С. V – XVIII .

3. Васина-Гроссман В. Г.Свиридов // Мастера советского романса: 2-е издание переработанное, дополненное. М. 1980. – С. 255 – 289.

4. Веселов В. Звездная романтика // Музыкальный мир Георгия Свиридова. М. 1990. – С. 19 – 31.

5. Георгий Свиридов. Музыка как судьба: Библиотека мемуаров / Сост. А. Белоненко. М. 2002. – 785 с.

6. Книга о Свиридове: Размышления. Высказывания. Статьи. Заметки / Сост. А. Золотов. М. 1983. – 282 с.

7. Масловская Т. «Жизни строй и вечности огни…» // Музыкальный мир Георгия Свиридова. М. 1990. С. – 78 – 91.

8. Паисов Ю. Блок в прочтении Свиридова // Музыкальная жизнь, 1980 № 21. – С. 20.

9. Полякова Л. Заметки о сочинениях 60-х годов // Георгий Свиридов. Сборник статей. М. 1971. – С. 272 – 319.

10. Сохор А. Георгий Свиридов. М. 1972. – 320 с.

11. Сохор А. Музыкальная драматургия вокально-симфонических произведений Свиридова // Музыкальный современник. М. 1979. Вып. 3. – С. 146 – 171.

12. Токмакова О. «Лучше всего песню оставить песней». Курский фольклор в творчестве Свиридова // Полное собрание сочинений. Том 3. Курские песни. Три старинные песни Курской губернии. М. СПб. 2003. – С. IX – XIII .

13. Элик М. Свиридов и поэзия // Георгий Свиридов. Сборник статей. М. 1971. – С. 58 – 124.

Сведения об истории создания вокального цикла взяты из вступительной статьи А. Белоненко к 13 тому издания «Георгий Свиридов. Полное собрание сочинений».

В новый, двадцатый век Короленко вступил с произведениями, отобразившими атмосферу ожидания русским обществом больших социальных перемен. В первом из них, очерке «Мгновение», работу над которым писатель начал в 1896 г., а завершил в 1900-м, вновь показана взаимосвязь социального и природного, но это уже не основная тема произведения.

Если Матвей Лозинский и Степан никогда не знали, а только смутно предчувствовали, что такое свобода, то герой «Мгновения», испанский инсургент, отлично понимал это слово, но теперь «забыл» его смысл. Когда его привели в одиночную камеру, он глубоко в камне вырезал свое имя и призыв: «Да здравствует свобода!».

Через десять лет заключения узник смог написать на стене только срок своего пребывания в тюрьме. Представление о свободе угасает. «Далее счет прекращался... Только имя продолжало мелькать, вырезанное слабеющей и ленивой рукой». Но однажды заключенный увидел на берегу белые дымки от выстрелов и лодку, мелькающую в волнах, и услышал шум моря и прибоя, который «заводил свою глубокую песню».

Может быть, это снова восстание? На минуту он пробуждается от забвения и хватается за решетку, но его заснувшая, «забывшая себя» душа вскоре снова погружается в бессознательное состояние: «Пусть море говорит, что хочет; пусть как хочет выбирается из беспорядочной груды валов и эта запоздалая лодка, которую он заметил в окно. Рабья лодка с рабского берега... Ему нет дела ни до нее, ни до голосов моря».

«Голосу моря» в очерке чаще всего соответствует определение «сознательный»: «Это шквал, перелетев целиком через волнолом, ударил в самую стену <...> Казалось, что-то сознательно грозное пролетело над островом и затихает, и замирает вдали».

Или:«Остался только шум, могучий, дико сознательный, суетливый и радостно зовущий». О душе же героя в первых пяти главках говорится как о «заснувшей», «застывшей», забывшей себя, погрузившейся в бессознательное состояние. Понятие «свобода», порожденное самой действительностью, социальным опытом узника, ушло вглубь, в подсознание.

Но шум моря продолжал тревожить, его голос становился все более внятным. И в предпоследней — шестой — главке противопоставление человека и моря снимается: на «дико сознательный» рев бури герой отвечает криком «неудержимой радости, безграничного восторга, пробудившейся и сознавшей себя жизни».

«Но все-таки... все-таки впереди. — огни!» — таково основное настроение очерка «Мгновение» и лирической миниатюры «Огоньки», написанной в том же 1900 г. Оба эти произведения намеренно аллегоричны: бытовой, конкретный, реальный фон здесь приглушен и уступает место светлому, лирическому настроению веры и надежды. В каких формах воплотится нарастающее к началу века общественное движение, для Короленко неясно, но то, что жизнь пробуждается, для него несомненно.

Чрезвычайно строго относясь к своему художественному творчеству, Короленко говорил: «Наши песни, наши художественные работы — это взволнованное чирикание воробьев во время затмения, и если бы некоторое оживление в этом чирикании могло предвещать скорое наступление света, — то большего честолюбия у нас — „молодых художников“ и быть не может».

Скорейшему наступлению света, созданию лучшего, более высокого типа как жизни, так и самого искусства, не в меньшей мере, чем художественные произведения, способствовала публицистика Короленко.

Близкие писателю люди часто говорили, что общественная борьба и публицистические выступления, которым писатель отдавал столько душевных и физических сил, мешают ему, отвлекают его от художественного творчества. Этимысли порою появлялись у самого Короленко, но он никогда не раскаивался в том, что так много времени отдал публицистике, свидетельствующей о его непосредственном и весьма активном вмешательстве в жизнь.

Незадолго до смерти (июль 1920) Короленко писал: «Порой свожу итоги, оглядываюсь назад. Пересматриваю старые записные книжки и нахожу в них много „фрагментов“, задуманных когда-то, по тем или иным причинам не доведенных до конца <...> Вижу, что мог бы сделать много больше, если бы не разбрасывался между чистой беллетристикой, публицистикой и практическими предприятиями, в роде Мултанского дела или помощи голодающим. Но ничуть об этом не жалею. Во 1-х не мог иначе. Какое ниб<удь> дело Бейлиса совершенно выбивало меня из колеи. Да и нужно было, чтобы литература в наше время не оставалась безучастной к жизни».

Публицистические статьи Короленко (он выступал не только в центральной, но и в провинциальной печати) нередко становились крупными явлениями общественной жизни. Именно Короленко и Л. Толстой привлекли внимание всей читающей России к голоду 1891—1892 гг. и многим способствовали борьбе с ним. Короленко спас целый народ (вотяков) от огульного и ложного обвинения в свершении убийства с ритуальной целью, опубликовав серию статей о Мултанском деле (1893—1896).

В ряде статей им был остро поставлен вопрос о жгучей для царской России проблеме антисемитизма («Дом № 13», 1903; «Дело Бейлиса», 1913). Короленко раскрыл все бездушие и бесчеловечность военной судебной машины в годы реакции («Бытовое явление», «Черты правосудия», 1910). По существу первым в русской печати выступил Короленко с правдивыми и яркими картинами того, как усмиряются крестьянские волнения («Сорочинская трагедия», 1907; «Успокоенная деревня» и «Истязательная оргия», 1911).

Отметим также, что на 9 января 1905 г. большой статьей удалось откликнуться только Короленко (цензура запрещала освещать события этого дня), прозорливо сказав в ней, что события «кровавого воскресенья» — «первый крутой излом нашего горизонта, за которым, быть может, в загадочном тумане уже рисуются другие — и выше, и обрывистее, и круче...». В этой же статье он даст отрицательную оценку личности Гапона, понятной в то время еще не многим. Приветственно откликнулся Короленко на всеобщую октябрьскую стачку.

Публицистические статьи и очерки Короленко при всей важностии сложности поднимаемых в них злободневных вопросов обычно несли в себе нечто большее, чем их непосредственная тема. Так, основная задача очерков «В голодный год» — раскрыть трагедию голодающего крестьянства и показать причины этой трагедии. Но есть в них и другие темы и проблемы.

Это и философия власти (конкретно, самодержавия), и вопрос о нравственном укладе общины, и социально-политические проблемы, возникшие в России после 1861 г., и проблемы юридические. Конкретные факты и наблюдения служили для Короленко — публициста и очеркиста поводом к большим социальным обобщениям.

В начале очерков «В голодный год» Короленко пишет, что читатель ждет от корреспондента-беллетриста картины, которая заставила бы его пережить весь ужас голода, ждет чего-то вроде сообщения о том, что во времена Бориса Годунова голодные матери поедали своих детей. «Поменьше свирепости, господа!» — восклицает Короленко, формулируя тем самым свою эстетическую программу.

В жизни «свирепостей» немало, подчеркивает писатель, но ежедневные, бытовые, общераспространенные факты, показанные «без вопияния», почти в спокойно-объективной манере, в сумме своей оказываются гораздо страшнее, чем крайние грани бедствия. И именно они помогают понять сущность и причины народного горя. А они кроются прежде всего в самой государственной системе с ее причудливым пониманием законности.

Организация помощи голодающим крестьянам приводит публициста к горькому выводу: застой, который так ощутим во всех сферах русской жизни, с особенной силой проявляется именно в деревне, ибо «свободное развитие и творчество новых форм жизни остановилось на акте освобождения, и теперь сдавленная со всех сторон жизнь деревни застыла в старых перегородках».

Аналитичность, опирающаяся на хорошо изученные факты, «без свирепостей», «вопияния» и намеренного заострения отдельных эпизодов и в то же время усиленная сдержанно лирической интонацией. — таков принцип, усвоенный Короленко-публицистом в начале творческого пути и оставшийся неизменным и в дальнейшем.

Беллетрист всегда присутствовал в публицистических произведениях Короленко, живое воображение писателя во многом помогало ему проникнуть в сущность событий и явлений, но само осмысление жизни всегда основывалось на досконально проверенных фактах и обстоятельствах дела.

Чтобы написать «Мултанское жертвоприношение», Короленко становится этнографом. Знаменитое «Бытовое явление», потрясшее Толстого, который благодарил автора за эту превосходную «по выражению, и по мысли, и главное по чувству» статью, создано писателем-социологом.

Беллетристическое начало и строго научная система обобщения фактов характерны также для большинства социально-бытовых очерков Короленко. В своих художественных произведениях писатель, как мы уже видели, часто сталкивал своего героя, обладающего той или иной системой представлений, со средой, где господствуют другие устоявшиеся взгляды, мнения, этические нормы.

В социально-бытовых очерках Короленко сталкивает прошлое и настоящее, давно сложившиеся формы социальных отношений с теми, которые идут им на смену. Лингвист, желающий понять законы развития языка, отправляется в районы, где язык сохранился еще в формах, которыми пользовались наши предки.

Короленко, в свою очередь, исследует такие места России, где почти в нетронутом виде существуют социально-экономические формы прошлого, соприкасаясь с приходящими им на смену, так как его интересуют явления, происходящие на стыке различных социально-экономических укладов.

В кустарное село Павлово («Павловские очерки», 1889) Короленко отправился потому, что «нигде в такой мере не сохранился прежний характер наших старинных городов и пригородов, как в этом кустарном селе... Чем-то древним веет на вас в этих узких и кривых улицах, от этих мрачных палат, от этого резкого деления на „бедноту“ и „богатеев“, которое вы встречаете здесь на каждом шагу.

Так и кажется, что попал в семнадцатое или даже шестнадцатое столетие». Изучает Короленко и казачьи общины («У казаков», 1901) также потому, что «нигде, быть может, проблема богатства и бедности не ставилась так резко и так остро, как в этих степях, где бедность и богатство не раз подымались друг на друга „вооруженной рукой“. И нигде не сохранилась в таких застывших, неизменных формах».

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Прозаик, публицист

Родился 15 июля 1853 в Житомире в семье уездного судьи. Мать – дочь польского помещика. Детство провел в Житомире, затем в Ровно, где в 1871 году закончил гимназию.

1871 – 74 – учеба в Петербургском технологическом институте.

1874 – 76 – учеба в Петровской сельскохозяйственной академии.

1876 – за участие в студенческих волнениях исключен из академии, сослан в Вологодскую губернию, но в пути возвращен и поселен под надзором полиции в Кронштадте.

1877 – поступление в Петербургский горный институт.

1879 – Короленко арестован по подозрению в связях в революционными деятелями. До 1881 находится в тюрьмах и ссылках.

Короленко начинает свою литературную деятельность еще в конце 70-х годов, но большой публикой он не замечен. Его первая повесть "Эпизоды из жизни искателя" опубликована в 1879 году. После 5 лет молчания, прерывавшегося только небольшими очерками и корреспонденциями, Короленко вторично дебютирует в "Русской Мысли" 1885 года с рассказом "Сон Макара".

1881-1884 – за отказ от присяги Александру III сослан в Якутскую область.

1885-96 - живет под надзором полиции в Нижнем Новгороде, где активно участвует в либеральной оппозиции, сотрудничает в либеральных периодических изданиях "Русские Ведомости", "Северный Вестник", "Нижегородские Ведомости". Одновременно Короленко пишет художественные произведения: "Слепой музыкант" (1887), "Ночью" (1888), "В дурном обществе", "Река играет" (1891) и др.

1886 – выходит 1-я книга Короленко "Очерки и рассказы".

1893 – выходит 2-ая книга Короленко.

1894 – Короленко посещает Англию и Америку. Часть своих впечатлений он выразил в повести "Без языка"

1896 – переезжает в Петербург.

1895-1904 – Короленко – один из официальных издателей народнического журнала "Русское Богатство".

1900 – Академия наук избирает Короленко почетным академиком по разряду изящной словесности. В 1902 году вместе с А.П.Чеховым Короленко отказывается от звания в знак протеста против незаконной отмены выборов М.Горького в Академию.

С 1900 года Короленко живет в Полтаве.

1903 – выходит 3-я книга Короленко.

1904-1917 – Короленко возглавляет журнал "Русское богатство". Здесь опубликованы его очерки "В голодный год" (1892), "Павловские очерки" (1890), статьи "Сорочинская трагедия" (1907), "Бытовое явление" (1910) и мн. др. В общей сложности Короленко является автором около 700 статей, корреспонденций, очерков, заметок.

1906 – Короленко начинает печатать отдельными главами самое обширное по объему из своих произведений: автобиографическую "Историю моего современника".

1914 – Первая Мировая война застает Короленко во Франции. Отношение к ней отражается в рассказе "Пленные" (1917). В статье "Война, отечество и человечество" (1917) Короленко высказывается за продолжение войны.

На Февральскую революцию 1917 года Короленко откликается статьей "Падение царской власти. (Речь простым людям о событиях в России)". В ней Короленко указывает, что "царской власти уже нет места" в будущей России, и Учредительное Собрание, как некогда Земский собор, "установит будущую форму правления русским государством", подчёркивает, что "нужно много мудрости, чтобы прекратить внутри страны разногласия, опасные споры о власти и междоусобия", "пока родине грозит нашествие и гибель его молодой свободы"

Называя себя беспартийным социалистом, Короленко не разделяет идей большевиков и принципов пролетарской диктатуры. Он призывает "поставить интересы всего населения выше партийной борьбы". В статье "Торжество победителей" Короленко, обращаясь к А.В.Луначарскому, пишет: "Вы торжествуете победу, но эта победа гибельная для победившей с вами части народа, гибельная, быть может, и для всего русского народа в целом", поскольку "власть, основанная на ложной идее, обречена на гибель от собственного произвола" ("Русские Ведомости", 1917, 3 декабря).

1917 – депутаты от Народно-социалистической партии на проходившем в Полтаве 17 апреля съезде крестьян предлагают Короленко выдвинуть его депутатом в Учредительное Собрание, он отказывается, ссылаясь на нездоровье. 22 ноября Короленко избирают почётным председателем Полтавского комитета политического Красного Креста.

В период занятия Полтавы войсками украинской Центральной Рады и А.И.Деникина Короленко выступает против террора и мести.

В 1919-21, не имея возможности выступать в печати, Короленко обращается с серией писем к Луначарскому, Х.Г.Раковскому, основное содержание которых – протест против бессудных расправ ЧК.

Основные произведения:

Рассказы из «сибирского» цикла:

«Чудная» (1880, распространялся в списках, опубл. 1905)

«Убивец», «Сон Ма­кара», «Соколинец» (все - 1885), «По пути» (1888, 2-я ред. 1914)

«Ат-Даван» (1885, 2-я ред. 1892)

«Марусина заимка» (1889, опубл. 1899)

«Огоньки» (1901)

Рассказы:

«В дурном обществе» (1885)

«Лес шумит» (1886)

«Река играет» (1892)

«Без языка» (1894)

«Не страшное» (1903) и др.

Повесть «Слепой музыкант» (1886, 2-я ред. 1898).

Очерки, в т.ч.:

«В пустынных местах» (1890, 2-я ред. 1914)

«Павловские очерки» (1890)

«В голодный год» (1892-93)

«У ка­заков» (1901)

«Наши на Дунае» (1909)

Пуб­лицистика, в т.ч.:

«Мултанское жертво­приношение» (цикл очерков, статей и заметок, 1895-98)

«Знаменитость конца века» (1898, дело Дрейфуса)