Гранин эта странная. Даниил Гранин: Эта странная жизнь
Эта книга — об удивительной научной системе, которую создал и по которой жил 56 лет — с 1916 по 1972 год — гениальный ученый, биолог Александр Любищев, ставший, сам того не ведая, «основателем и разработчиком принципов постановки целей и учета времени, называемых сегодня тайм-менеджментом». Как Любищев планировал, как ему удавалось успевать много за короткое время, вписывать в свой график работу, отдых, помощь друзьям и при этом продолжать радоваться жизни и семейным отношениям, — обо всем подробно, с восхищением, а потому с интересом рассказал писатель и друг ученого Даниил Гранин. С 1974 года, когда «Эта странная жизнь» вышла из печати 100-тысячным тиражом (!), книга переиздавалась десятки раз, она переведена на английский, немецкий и другие языки.
Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совместить оба эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться. Можно было попытаться найти какой-то свежий прием и, пользуясь им, выстроить из фактов занимательный сюжет. Чтобы была тайна и борьба, и опасности. И чтобы при всем при том сохранялась достоверность.
Привычно было изобразить, например, этого человека спаянным бойцом-одиночкой против могущественных противников. Один против всех. Еще лучше — все против одного. Несправедливость сразу привлекает сочувствие. Но на самом деле было как раз — один против всех. Он нападал. Он первый наскакивал и сокрушал. Смысл его научной борьбы был достаточно сложен и спорен. Это была настоящая научная борьба, где никому не удается быть окончательно правым. Можно было приписать ему проблему попроще, присочинить, но тогда неудобно было оставлять подлинную фамилию. Тогда надо было отказаться и от многих других фамилий. Но тогда бы мне никто не поверил. Кроме того, хотелось воздать должное этому человеку, показать, на что способен человек.
Конечно, подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем. Он и покладистый и откровенный — автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее.
У меня была еще другая задача: ввести в читателя все полезные сведения, дать описания — разумеется, поразительные, удивительные, но, к сожалению, неподходящие для литературного произведения. Они, скорее, годились для научно-популярного очерка. Представьте себе, что в середине «Трех мушкетеров» вставлено описание фехтования. Читатель наверняка пропустит эти страницы. А мне надо было заставить читателя прочесть мои сведения, поскольку это и есть самое важное…
Хотелось, чтобы о нем прочло много людей, ради этого, в сущности, и затевалась эта вещь.
…На крючок секрета тоже вполне можно было подцепить. Обещание секрета, тайны — оно всегда привлекает, тем более что тайна эта не придуманная: я действительно долго бился над дневниками и архивом моего героя, и все, что я извлек оттуда, было для меня открытием, разгадкой секрета поразительной жизни.
Впрочем, если по-честному, — тайна эта не сопровождается приключениями, погоней, не связана с интригами и опасностями.
Секрет — он насчет того, как лучше жить. И тут тоже можно возбудить любопытство, объявив, что вещь эта — про поучительнейший пример наилучшего устройства жизни — дает единственную в своем роде Систему жизни.
«Наша Система позволяет достигнуть больших успехов в любой области, в любой профессии!»
«Система обеспечивает наивысшие достижения при самых обыкновенных способностях!»
«Вы получаете не отвлеченную систему, а гарантированную, проверенную многолетним опытом, доступную, продуктивную…»
«Минимум затрат — максимум эффекта!»
«Лучшая в мире!..»
Можно было бы обещать читателю рассказать про неизвестного ему выдающегося человека XX века. Дать портрет героя нравственного, с такими высокими правилами нравственности, какие ныне кажутся старомодными. Жизнь, прожитая им, — внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он — типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы. Признаться, я думал, что люди такого масштаба повывелись, это — динозавры…
Как в старину открывали земли, как астрономы открывают звезды, так писателю может посчастливиться открыть человека. Есть великие открытия характеров и типов: Гончаров открыл Обломова, Тургенев — Базарова, Сервантес — Дон-Кихота.
Это было тоже открытие, не всеобщего типа, а как бы личного, моего, и не типа, а, скорее, идеала; впрочем, и это слово не подходило. Для идеала Любищев тоже не годился…
Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи… Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете — первое заседание памяти Александра Александровича Любищева.
Я не предполагал, что придет столько народу. И особенно — молодежи. Возможно, их привело любопытство. Поскольку они мало знали о Любищеве. Не то биолог, не то математик. Дилетант? Любитель? Кажется, любитель. Но почтовый чиновник из Тулузы — великий Ферма — был тоже любителем… Любищев — кто он? Не то виталист, не то позитивист или идеалист, во всяком случае — еретик.
И докладчики тоже не вносили ясности. Одни считали его биологом, другие — историком науки, третьи — энтомологом, четвертые — философом…
У каждого из докладчиков возникал новый Любищев. У каждого имелось свое толкование, свои оценки.
У одних Любишев получался революционером, бунтарем, бросающим вызов догмам эволюции, генетики. У других возникала добрейшая фигура русского интеллигента, неистощимо терпимого к своим противникам.
— …В любой философии для него была ценна живая критическая и созидающая мысль!
— …Сила его была в непрерывном генерировании идей, он ставил вопросы, он будил мысль!
— …Как заметил один из великих математиков, гениальные геометры предлагают теорему, талантливые ее доказывают. Так вот он был предлагающий.
— …Он слишком разбрасывался, ему надо было сосредоточиться на систематике и не тратить себя на философские проблемы.
— …Александр Александрович — образец сосредоточенности, целеустремленности творческого духа, он последовательно в течение всей своей жизни…
— …Дар математика определил его миропонимание…
— …Широта его философского образования позволила по-новому осмыслить проблему происхождения видов.
— …Он был рационалист!
— …Виталист!
— …Фантазер, человек увлекающийся, интуитивист!
Они многие годы были знакомы с Любищевым, с его работами, но каждый рассказывал про того Любищева, какого знал.
Они и раньше, конечно, представляли его разносторонность. Но только сейчас, слушая друг друга, они понимали, что каждый знал только часть Любищева.
Неделю до этого я провел, читая его дневники и письма, вникая в историю забот его ума. Я начал читать без цели. Просто чужие письма. Просто хорошо написанные свидетельства чужой души, прошедших тревог, минувшего гнева, памятного и мне, потому что и я когда-то думал о том же, только не додумал…
Вскоре я убедился, что не знал Любищева. То есть знал, я встречался с ним, я понимал, что это человек редкий, но масштабов его личности я не подозревал. Со стыдом я признавался себе, что числил его чудаком, мудрым милым чудаком, и было горько, что упустил много возможностей бывать с ним. Столько раз собирался поехать к нему в Ульяновск, и все казалось, успеется.
Эта странная жизнь — Гранин Даниил (скачать)
(ознакомительный фрагмент книги)
04.02.2017
Даниил Гранин «Эта странная жизнь»
Книга Даниила Гранина «Эта странная жизнь» посвящена выдающемуся советскому ученому Александру Александровичу Любищеву и его системе учета времени, созданной для достижения наибольшей отдачи для разносторонней научной деятельности. Книга Даниила Гранина переведена на несколько иностранных языков, в том числе немецкий и английский.
Эта странная жизнь — об авторе
Даниил Гранин — российский писатель, киносценарист и общественный деятель, автор множества романов и обладатель наград за развитие российской литературы в том числе лауреат Государственной премии и премии «Большая книга 2012 года. Начал свою карьеру писателя в 1949 году. Основные направления Гранина — это поэзия и реализм.
Эта странная жизнь — обзор книги
Книга эта странная жизнь состоит из 16 глав, в которых Даниил Гранин рассказывает нам о выдающимся советском ученом Александре Любищеве. Подробно останавливаться на каждой главе не имеет смысла, т.к. они все повествуют об разных этапах жизни Любищева, размышлениях автора, а также системе учета времени Любищева. Поэтому остановимся на этих трех повествованиях.
Александр Александрович Любищев
Советский ученый, энтамолог, автор многочисленных научных работ. Он известен своими работами по применению математических методов в биологии. Любищев знал семь иностранных языков, пять из которых выучил благодаря своей системе учета времени. в 26 лет Любищев поставил цель своей жизни создать новую науку на стыке биологии и математики — математическую биологию, которая выявит закономерности определяющие живых существ. Любищев опубликовал более 70 научных работ, написал около 12 500 страниц машинописного текста и создал свою систему учета времени. С 1 января 1916 года и до самой смерти (31 августа 1972 года) Любищев вел учет своего времени. Он рассчитал сколько времени ему нужно для достижения его цели и если он доживет до 90 лет, то достигнет её. К сожалению, Любищев умер в 1972 году в возрасте 82 лет в Тольятти.
Система учета времени Любищева
Система учета времени Любищева содержит краткий структурированный отчет о прожитом дне. Чем занимался, сколько потратил времени, какие были помехи, к какому типу важности относится задача.
Ежедневные отчеты сводились к еженедельным, еженедельные к ежемесячным и так далее. Любищев планировал свою жизнь на год и на пять лет. Через каждые пять лет он устраивать подробный разбор прожитого и сделанного.
Вот один из примеров ежедневного отчета А.А. Любищева
Подробнее примеры системы учета времени рассказываются в нашем видеообзоре.
Основные идеи системы учета времени
Точность учета времени
Для более ценной работы, учет времени должен быть до 5 минут, а учет времени для менее ценных работ должен быть до 30 минут
Распределение времени по времени личной эффективности
Необходимо определить в какое время суток активность в той или иной области преобладает в жизни. Возможно, с утра более подходящее время для мыслительной работы, а вечер для творческой.
Распределение отбросов времени
Отбросы времени — это время в транспорте, очередях, ожиданиях поезда и т.д. По мнению Любищева, необходимо правильно заполнять эти отбросы. Например благодаря отбросом времени, Александр Александрович выучил иностранные языки.
Повышение организации труда
Выполнение ежедневных, ежемесячных и ежегодных отчетов. А также подведение итогов дня, месяца и года.
Несмотря на всю точность и строгость системы учета времени, Александр Александрович не смог выполнить цель своей жизни, он умер в Тольятти в возрасте 82 лет.
Размышления автора книги
Даниил Гранин лично знал Александра Александровича Любищева. Он отлично описывает в своей книге жизнь и характер Любищева. Гранин разбирает поведение и размышляет над его поступками. Нельзя скрыть и восхищение личностью Любищева, который заражает своим трудолюбием и талантом.
Какие навыки можно приобрести или улучшить, прочитав книгу Эта странная жизнь
Во первых прочитав книгу вы получите представление о целеустремленности и трудолюбии советских ученых, которые вдохновляют и провоцируют на действие. Во вторых вы познакомитесь с уникальной системой учета времени, которую можете применить в своей жизни. Говорят что именно Любищев основатель современного ныне тайм-менеджмента.
Для кого эта книга?
Эта книга подойдет всем людям занимающимся научной деятельностью, людям у которых уже есть цель всей жизни и они хотят придумать алгоритм её достижения. Также книга будет интересна всем людям интересующимся тайм-менеджментом.
Видеообзор книги «Эта странная жизнь»
Эта странная жизнь
Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совместить оба эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться. Можно было попытаться найти какой-то свежий прием и, пользуясь им, выстроить из фактов занимательный сюжет. Чтобы была тайна и борьба, и опасности. И чтобы при всем при том сохранялась достоверность.
Привычно было изобразить, например, этого человека спаянным бойцом-одиночкой против могущественных противников. Один против всех. Еще лучше - все против одного. Несправедливость сразу привлекает сочувствие. Но на самом деле было как раз - один против всех. Он нападал. Он первый наскакивал и сокрушал. Смысл его научной борьбы был достаточно сложен и спорен. Это была настоящая научная борьба, где никому не удается быть окончательно правым. Можно было приписать ему проблему попроще, присочинить, но тогда неудобно было оставлять подлинную фамилию. Тогда надо было отказаться и от многих других фамилий. Но тогда бы мне никто не поверил. Кроме того, хотелось воздать должное этому человеку, показать, на что способен человек.
Конечно, подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем. Он и покладистый и откровенный - автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее.
У меня была еще другая задача: ввести в читателя все полезные сведения, дать описания - разумеется, поразительные, удивительные, но, к сожалению, неподходящие для литературного произведения. Они, скорее, годились для научно-популярного очерка. Представьте себе, что в середине «Трех мушкетеров» вставлено описание фехтования. Читатель наверняка пропустит эти страницы. А мне надо было заставить читателя прочесть мои сведения, поскольку это и есть самое важное…
Хотелось, чтобы о нем прочло много людей, ради этого, в сущности, и затевалась эта вещь.
…На крючок секрета тоже вполне можно было подцепить. Обещание секрета, тайны - оно всегда привлекает, тем более что тайна эта не придуманная: я действительно долго бился над дневниками и архивом моего героя, и все, что я извлек оттуда, было для меня открытием, разгадкой секрета поразительной жизни.
Впрочем, если по-честному, - тайна эта не сопровождается приключениями, погоней, не связана с интригами и опасностями.
Секрет - он насчет того, как лучше жить. И тут тоже можно возбудить любопытство, объявив, что вещь эта - про поучительнейший пример наилучшего устройства жизни - дает единственную в своем роде Систему жизни.
«Наша Система позволяет достигнуть больших успехов в любой области, в любой профессии!»
«Система обеспечивает наивысшие достижения при самых обыкновенных способностях!»
«Вы получаете не отвлеченную систему, а гарантированную, проверенную многолетним опытом, доступную, продуктивную…»
«Минимум затрат - максимум эффекта!»
«Лучшая в мире!..»
Можно было бы обещать читателю рассказать про неизвестного ему выдающегося человека XX века. Дать портрет героя нравственного, с такими высокими правилами нравственности, какие ныне кажутся старомодными. Жизнь, прожитая им, - внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он - типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы. Признаться, я думал, что люди такого масштаба повывелись, это - динозавры…
Как в старину открывали земли, как астрономы открывают звезды, так писателю может посчастливиться открыть человека. Есть великие открытия характеров и типов: Гончаров открыл Обломова, Тургенев - Базарова, Сервантес - Дон-Кихота.
Это было тоже открытие, не всеобщего типа, а как бы личного, моего, и не типа, а, скорее, идеала; впрочем, и это слово не подходило. Для идеала Любищев тоже не годился…
Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи… Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете - первое заседание памяти Александра Александровича Любищева.
«Время — деньги», — этим своим ёмким афоризмом Бенджамин Франклин навеки вошел в историю. На самом деле, если задуматься, время намного дороже денег. Время — это жизнь, утверждает в своей книге классик отечественной литературы Даниил Гранин. Каждый день, каждые полчаса — это жизнь, которую никак, ни за какие деньги не вернешь. Так что не стоит думать о секундах свысока…
«Эта странная жизнь» впервые была издана в 1974 году, затем много раз переиздавалась и была переведена на несколько языков, включая английский и немецкий. В книге описывается уникальная Система учета времени, созданная и использованная ученым Александром Любищевым. Эта Система, которую Любищев применял 56 лет (с 1916 по 1972 год) каждый день, невзирая на выходные и праздники, на личные и общественные потрясения. И эта Система показала свою исключительную эффективность для достижения наибольшей творческой отдачи от разносторонней научной деятельности.
Система скрупулезного учета времени собственной жизни позволила ученому увеличить ресурс его жизни для своей и общественной пользы и тем самым стала важным инструментом не только для повышения производительности труда, но и нравственного наполнения жизни. Фактически, утверждает Гранин, продуктивность труда Любищева была намного — в разы больше, чем у него самого, хотя Гранин был в общем-то доволен результатами своей творческой работой. Но Любищев успел в своей «странной» жизни намного больше. Система дисциплинировала и мотивировала его контролировать время, и это привело к удивительным результатам. Все равно, как если бы Любищев дополнительно прожил еще одну полноценную жизнь. И при этом он себе ни в чем не отказывал — общался, писал письма, гулял, купался, наблюдал природу, читал много книг, слушал музыку, посещал оперу. У него на все хватало времени, на что у обычного современного человека времени зачастую нет. Жил он в провинции (в последние годы в Ульяновске), не стремился делать карьеру. Он был, а не казался. И по ночам не работал, но времени у него хватало на всё.
Кроме Системы, у Любищева было несколько любопытных правил:
1.Я не имею обязательных поручений.
2.Не беру срочных поручений.
3.В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю.
4.Сплю много, часов десять.
5.Комбинирую утомительные занятия с приятными.
Большинство людей незаметно и бездумно прожигает свою жизнь, не ставя перед собой высоких целей и даже не представляя, на что они способны и что могли бы совершить в своей жизни. Всякий, кто хоть однажды познакомился с Системой Любищева, попадает под ее магнетизм и затем снова и снова возвращается к ней. Это я могу утверждать со всей ответственностью, так как впервые прочитал эту книгу четыре десятка лет назад. И все это время я довольно часто возвращался в мыслях к идеям, почерпнутым в «Этой странной жизни». Не стану врать: я не стал использовать Систему Любищева во всей ее полноте, о чем остается лишь сожалеть. Но какие-то важные базовые идеи этой книги я невольно применил в своей жизни и кое-чего добился именно благодаря нравственному уроку, извлеченному из творческой судьбы Любищева. Даниил Гранин пишет о том же, сожалея, что не применил Систему в своей жизни:
«Печально, конечно, что уже не тот возраст и нельзя воспользоваться опытом Любищева. Не стоит даже считать, сколько (без всяких уважительных причин) потеряно лет и прочего. С другой стороны, надо быть последовательным: если никакое время не бывает мало, то, значит, никогда не может быть поздно вступить в новые взаимоотношения со Временем. Сколько бы человеку ни оставалось жить и на каком перегоне ни застала бы его эта мысль!.. И даже чем меньше остается времени, тем умнее его надо расходовать».
Самый важный урок, которому учит эта книга, все-таки вовсе не педантично-бухгалтерский, а нравственный, этический. И жить с полной отдачей — вовсе не подвиг или трудовой героизм, а просто хорошо, разумно прожитая жизнь, которую нельзя сводить к одной только пользе.
Даниил Гранин написал свою книгу в жанре документальной прозы. Я с большим удовольствием перечил эту книгу, отлично изданную издательством «Манн, Иванов и Фербер», и вновь убедился, что многие мысли и метафоры Гранина производят на меня сильное впечатление. Древние греки сравнивали время с потоком. Любищев в этом потоке — гидростанция, гидроагрегат, лопастями захватывающий поток, идущий сквозь нас. Можно сказать и по-другому: Гранин показал огромность Времени внутри нас, целые неразработанные месторождения, открытые Любищевым, громадные залежи Времени в недрах человеческого бытия. Это истинное богатство жизни. Но еще больше мне понравилась другая метафора: каждый день в Системе Любищева всей протяженностью поглощал самое важное, существенное — как зеленый лист впитывает солнце всей поверхностью. А у остальных людей остаются погибшие, потерянные Времена, упущенные годы, когда-то полные молодых сил и надежд, которые превращаются в пустые, высохшие останки Времени, словно высохшие листья…
Когда-то, в студенческие годы, я смаковал эту книгу Даниила Гранина, наслаждаясь каждой страницей, каждой идеей, каждым поворотом мысли… Тогда эта книга воспринималась как сенсация, как настоящее руководство к действию, помогающее понять что-то чрезвычайно важное и разумно организовать собственную жизнь. Сегодня все кругом стали деловыми, все ценят свое драгоценное время, на слуху множество книг и курсов по тайм-менеджменту. Но там предлагаются чисто технологические приемы и фишки, но не новая этика. Вот почему я рекомендую всем, кто не читал раньше, непременно обратиться к этой добротной и проверенной временем, словно хороший коньяк, книге Даниила Гранина. И обязательно дать почитать эту книгу детям. Очень важно, чтобы как можно больше молодых людей отвлеклись от своих компьютеров и социальных сетей и прочитали эту ценную книгу. (Подозреваю, что все эти модные гаджеты и смартфоны не экономят время, а убивают его под всякими благовидными предлогами.) Может быть тогда нынешнее поколение не будет потерянным, а сможет сконцентрировать свое сознание на жизненно важных целях и научится их достигать.
Даниил Гранин — лауреат премии «Большая книга» 2012 года. Мне довелось видеть и послушать знаменитого писателя во время Международной книжной ярмарки интеллектуальной литературы non/fictio№14 в ЦДХ в Москве 28 ноября 2012 года. Даниил Гранин долгое время не прикасался к своему фронтовому наследию, хотя и прошел почти всю войну. О «своей войне» он написал только спустя 65 лет после Победы и в возрасте 93 лет получил Гран-при самой престижной российской литературной премии «Большая книга» за роман «Мой лейтенант». Многие читатели знают и любят книги Даниила Гранина с ранних лет, ведь многие воспитывались на его книгах «Иду на грозу», «Зубр», «Картина», «Дождь в чужом городе», «Однофамилец». Он представил на прошлогодней ярмарке non/fiction новое издание «Блокадной книги», написанной им вместе с писателем и публицистом Алесем Адамовичем. В свое время в советском Ленинграде эта книга была запрещена к выходу. На ярмарке Гранину вручили заслуженную премию «За честь и достоинство».
Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совместить оба эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться. Можно было попытаться найти какой-то свежий прием и, пользуясь им, выстроить из фактов занимательный сюжет. Чтобы была тайна и борьба, и опасности. И чтобы при всем при том сохранялась достоверность.
Привычно было изобразить, например, этого человека спаянным бойцом-одиночкой против могущественных противников. Один против всех. Еще лучше - все против одного. Несправедливость сразу привлекает сочувствие. Но на самом деле было как раз - один против всех. Он нападал. Он первый наскакивал и сокрушал. Смысл его научной борьбы был достаточно сложен и спорен. Это была настоящая научная борьба, где никому не удается быть окончательно правым. Можно было приписать ему проблему попроще, присочинить, но тогда неудобно было оставлять подлинную фамилию. Тогда надо было отказаться и от многих других фамилий. Но тогда бы мне никто не поверил. Кроме того, хотелось воздать должное этому человеку, показать, на что способен человек.
Конечно, подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем. Он и покладистый и откровенный - автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее.
У меня была еще другая задача: ввести в читателя все полезные сведения, дать описания - разумеется, поразительные, удивительные, но, к сожалению, неподходящие для литературного произведения. Они, скорее, годились для научно-популярного очерка. Представьте себе, что в середине «Трех мушкетеров» вставлено описание фехтования. Читатель наверняка пропустит эти страницы. А мне надо было заставить читателя прочесть мои сведения, поскольку это и есть самое важное...
Хотелось, чтобы о нем прочло много людей, ради этого, в сущности, и затевалась эта вещь.
...На крючок секрета тоже вполне можно было подцепить. Обещание секрета, тайны - оно всегда привлекает, тем более что тайна эта не придуманная: я действительно долго бился над дневниками и архивом моего героя, и все, что я извлек оттуда, было для меня открытием, разгадкой секрета поразительной жизни.
Впрочем, если по-честному, - тайна эта не сопровождается приключениями, погоней, не связана с интригами и опасностями.
Секрет - он насчет того, как лучше жить. И тут тоже можно возбудить любопытство, объявив, что вещь эта - про поучительнейший пример наилучшего устройства жизни - дает единственную в своем роде Систему жизни.
«Наша Система позволяет достигнуть больших успехов в любой области, в любой профессии!»
«Система обеспечивает наивысшие достижения при самых обыкновенных способностях!»
«Вы получаете не отвлеченную систему, а гарантированную, проверенную многолетним опытом, доступную, продуктивную...»
«Минимум затрат - максимум эффекта!»
«Лучшая в мире!..»
Можно было бы обещать читателю рассказать про неизвестного ему выдающегося человека XX века. Дать портрет героя нравственного, с такими высокими правилами нравственности, какие ныне кажутся старомодными. Жизнь, прожитая им, - внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он - типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы. Признаться, я думал, что люди такого масштаба повывелись, это - динозавры...
Как в старину открывали земли, как астрономы открывают звезды, так писателю может посчастливиться открыть человека. Есть великие открытия характеров и типов: Гончаров открыл Обломова, Тургенев - Базарова, Сервантес - Дон-Кихота.
Это было тоже открытие, не всеобщего типа, а как бы личного, моего, и не типа, а, скорее, идеала; впрочем, и это слово не подходило. Для идеала Любищев тоже не годился...
Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи... Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете - первое заседание памяти Александра Александровича Любищева.
Я не предполагал, что придет столько народу. И особенно - молодежи. Возможно, их привело любопытство. Поскольку они мало знали о Любищеве. Не то биолог, не то математик. Дилетант? Любитель? Кажется, любитель. Но почтовый чиновник из Тулузы - великий Ферма - был тоже любителем... Любищев - кто он? Не то виталист, не то позитивист или идеалист, во всяком случае - еретик.
И докладчики тоже не вносили ясности. Одни считали его биологом, другие - историком науки, третьи - энтомологом, четвертые - философом...
У каждого из докладчиков возникал новый Любищев. У каждого имелось свое толкование, свои оценки.
У одних Любишев получался революционером, бунтарем, бросающим вызов догмам эволюции, генетики. У других возникала добрейшая фигура русского интеллигента, неистощимо терпимого к своим противникам.
- ...В любой философии для него была ценна живая критическая и созидающая мысль!
- ...Сила его была в непрерывном генерировании идей, он ставил вопросы, он будил мысль!
- ...Как заметил один из великих математиков, гениальные геометры предлагают теорему, талантливые ее доказывают. Так вот он был предлагающий.
- ...Он слишком разбрасывался, ему надо было сосредоточиться на систематике и не тратить себя на философские проблемы.
- ...Александр Александрович - образец сосредоточенности, целеустремленности творческого духа, он последовательно в течение всей своей жизни...
- ...Дар математика определил его миропонимание...
- ...Широта его философского образования позволила по-новому осмыслить проблему происхождения видов.
- ...Он был рационалист!
- ...Виталист!
- ...Фантазер, человек увлекающийся, интуитивист!
Они многие годы были знакомы с Любищевым, с его работами, но каждый рассказывал про того Любищева, какого знал.
Они и раньше, конечно, представляли его разносторонность. Но только сейчас, слушая друг друга, они понимали, что каждый знал только часть Любищева.
Неделю до этого я провел, читая его дневники и письма, вникая в историю забот его ума. Я начал читать без цели. Просто чужие письма. Просто хорошо написанные свидетельства чужой души, прошедших тревог, минувшего гнева, памятного и мне, потому что и я когда-то думал о том же, только не додумал...
Вскоре я убедился, что не знал Любищева. То есть знал, я встречался с ним, я понимал, что это человек редкий, но масштабов его личности я не подозревал. Со стыдом я признавался себе, что числил его чудаком, мудрым милым чудаком, и было горько, что упустил много возможностей бывать с ним. Столько раз собирался поехать к нему в Ульяновск, и все казалось, успеется.
Который раз жизнь учила меня ничего не откладывать. Жизнь, если вдуматься, терпеливая заботница, она снова и снова сводила меня с интереснейшими людьми нашего века, а я куда-то торопился и часто спешил мимо, откладывая на потом. Ради чего я откладывал, куда спешил? Ныне эти прошлые спешности кажутся такими ничтожными, а потери - такими обидными и, главное, непоправимыми.
Студент, что сидел рядом со мною, недоуменно пожал плечами, не в силах соединить в одно противоречивые рассказы выступавших.
Прошел всего год после смерти Любищева - и уже невозможно было понять, каким он был на самом деле.
Ушедший принадлежит всем, с этим ничего не поделаешь. Докладчики отбирали из Любищева то, что им нравилось, или то, что им было нужно в качестве доводов, аргументов. Рассказывая, они тоже выстраивали свои сюжеты. С годами из их портретов получится нечто среднее, вернее - приемлемо- среднее, лишенное противоречий, загадок - сглаженное и малоузнаваемое.
Этого осредненного объяснят, определят, в чем он ошибался и в чем шел впереди своего времени, сделают совершенно понятным. И неживым. Если он, конечно, поддастся. Над кафедрой висела в черной рамке большая фотография - старый плешивый человек, наморщив висячий нос, почесывал затылок. Он озадаченно поглядывал не то в зал, не то на выступающих, как бы решая, какую ему еще штуку выкинуть. И было ясно, что все эти умные речи, теории не имеют сейчас никакого отношения к тому старому человеку, которого уже нельзя увидеть и который так был сейчас нужен. Я слишком привык к тому, что он есть. Мне достаточно было знать, что где-то есть человек, с которым обо всем можно поговорить и обо всем спросить.
Когда человек умирает, многое выясняется, многое становится известным. И наше отношение к умершему подытоживается. Я чувствовал это в выступлениях докладчиков. В них была определенность. Жизнь Любищева предстала перед ними завершенной, теперь они решились обмыслить, подытожить ее. И было понятно, что теперь-то многие его идеи получат признание, многие работы будут изданы и переизданы. У умерших почему-то больше прав, им больше позволено...
...А можно сделать и так: предупредить читателя, что никакой занимательности не будет, наоборот, будет много сухой, сугубо деловой прозы. И прозой-то это назвать нельзя. Автор мало что сделал для украшения и развлечения. Автор сам с трудом разобрался в этом материале, и все, что тут сделано, было сделано по причинам, о которых автор сообщает в самом конце этого непривычного ему самому повествования.
Глава вторая,
О причинах и странностях любви
Давно уж меня смущал энтузиазм его поклонников. Не впервые их эпитеты казались чересчур восторженными. Когда он приезжал в Ленинград, его встречали, сопровождали, вокруг него постоянно роился народ. Его «расхватывали» на лекции в самые разные институты. То же самое творилось в Москве. И занимались этим не любители сенсаций, не журналисты - открыватели непризнанных гениев: есть такая публика, - как раз наоборот, серьезные ученые, молодые доктора наук - весьма точных наук, люди скептические, готовые скорее свергать авторитеты, чем устанавливать.
Чем для них был Любищев - казалось бы, провинциальный профессор, откуда-то из Ульяновска, не лауреат, не член ВАКа... Его научные труды? Их оценивали высоко, но имелись математики и покрупнее Любищева, и генетики позаслуженнее его.
Его эрудиция? Да, он много знал, но в наше время эрудицией можно удивить, а не завоевать. Его принципиальность, смелость? Да, конечно... Но я, например, не многое мог оценить, и большинство мало что понимало в его специальных исследованиях... Что им было до того, что Любищев получал лучшую дискриминацию трех видов Хэтокнема? Я понятия не имел, что это за Хэтокнем, и до сих пор не знаю. И дискриминантные функции тоже не представляю. И тем не менее редкие встречи с Любищевым производили на меня сильное впечатление. Оставив свои дела, я следовал за ним, часами слушал его быструю речь с дикцией отвратительной, неразборчивой, как и его почерк.
Симптомы этой влюбленности и жадного интереса напомнили мне таких людей, как Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский и Лев Давидович Ландау, и Виктор Борисович Шкловский. Правда, там я знал, что передо мною люди исключительные, всеми признанные как исключительные. У Любищева же такой известности не было. Я видел его без всякого ореола: плохо одетый, громоздкий, некрасивый старик, с провинциальным интересом к разного рода литературным слухам. Чем он мог пленить? Поначалу казалось, что привлекает еретичность его взглядов. Все, что он говорил, шло как бы вразрез. Он умел подвергнуть сомнению самые незыблемые положения. Он не боялся оспаривать, какие угодно авторитеты - Дарвина, Тимирязева, Тейера де Шардена, Шредингера... Всякий раз доказательно, неожиданно, думал оттуда, откуда никто не думал. Видно было, что он ничего не заимствовал, все было его собственное, выношенное, проверенное. И говорил он собственными словами, в их первородном значении.
- Я - кто? Я - дилетант, универсальный дилетант. Слово-то это происходит от итальянского дилетто, что значит - удовольствие. То есть человек, которому процесс всякой работы доставляет удовольствие.
Еретичность была только признаком, за ней угадывалась общая система миропонимания, нечто непривычное, контуры уходящего куда-то ввысь грандиозного сооружения. Формы этого еще не достроенного здания были странны и привлекательны...
И все же этого было недостаточно. Чем-то меня еще пленял этот человек. Не только меня. К нему обращались учителя, заключенные, академики, искусствоведы и люди, о которых я не знаю, кто они. Я читал не их письма, а ответы Любищева. Обстоятельные, свободные, серьезные, некоторые - очень интересные, и в каждом письме он не снисходил, а напряженно размышлял. Чувствовалась его непохожесть, отдельность. Через письма я лучше понял свое чувство. В письмах он раскрывался, по-видимому, лучше, чем в общении. По крайней мере так мне казалось теперь.
Не случайно у него почти не было учеников. Хотя это вообще свойственно многим крупным ученым, создателям целых направлений и учений. У Эйнштейна тоже не было учеников, и у Менделеева, и у Лобачевского. Ученики, научная школа - это бывает не так часто. У Любищева были поклонники, были сторонники, были почитатели и были читатели. Вместо учеников у него были учащиеся, т. е. не он их учил, а они учились у него - трудно определить, чему именно, скорее всего тому, как надо жить и мыслить. Похоже было, что вот наконец-то нам встретился человек, которому известно, зачем он живет, для чего... Словно бы имелась у него высшая цель, а может, даже открылся ему смысл его бытия. Не просто нравственно жить и добросовестно работать, нет, он понимал сокровенное значение всего того, что делал. Ясно, что это годилось только для него одного. Альберт Швейцер не призывал никого ехать врачами в Африку. Он отыскал свой путь, свой способ воплощения своих принципов. Тем не менее пример Швейцера затрагивает совесть людей.
У Любищева была своя история. Не явная, большей частью скрытая как бы в клубнях. Они начали обнажаться лишь теперь, но присутствие их ощущалось всегда. Что б там ни говорилось, интеллект и душа человеческая обладают особым свойством излучения - помимо поступков, помимо слов, помимо всех известных законов физики. Чем значительнее душа, тем сильнее впечатление...
Глава третья,
Никто, даже близкие Александра Александровича Любищева не подозревали величины наследия, оставленного им.
При жизни он опубликовал около семидесяти научных работ. Среди них классические работы по дисперсионному анализу, по таксономии, то есть по теории систематики, по энтомологии - работы, широко переведенные за границей.
Всего же им написано более пятисот листов разного рода статей и исследований. Пятьсот листов - это значит двенадцать с половиной тысяч страниц машинописного текста: с точки зрения даже профессионального писателя, цифра колоссальная.
История науки знает огромные наследия Эйлера, Гаусса, Гельмгольца, Менделеева. Для меня подобная продуктивность всегда была загадочной. При этом казалось необъяснимым, но естественным, что в старину люди писали больше. Для нынешних же ученых многотомные собрания сочинений - явление редкое и даже странное. Писатели - и те, похоже, стали меньше писать.
Наследие Любищева состоит из нескольких разделов: там работы по систематике земляных блошек, истории науки, сельскому хозяйству, генетике, защите растений, философии, энтомологии, зоологии, теории эволюции... Кроме того, он писал воспоминания о ряде ученых, о Пермском университете.
Он читал лекции, заведовал кафедрой, отделом научного института, ездил в экспедиции: в тридцатые годы он исколесил вдоль и поперек Европейскую Россию, ездил по колхозам, занимаясь вредителями садов, стеблевыми вредителями, сусликами... В так называемое свободное время, для «отдыха», он занимался классификацией земляных блошек. Объем только этих работ выглядит так: к 1955 году Любищев собрал 35 ящиков смонтированных блошек. Их было там 13 000. Из них у 5000 самцов он препарировал органы. Триста видов. Их надо было определить, измерить, препарировать, изготовить этикетки. Он собрал материалов в шесть раз больше, чем имелось в Зоологическом институте. Он занимался классификацией вида Халтика всю жизнь. Для этого надо иметь особый талант углубления, надо уметь понимать такие работы, их ценность и неисчерпаемую новизну. Когда у известного гистолога Невмываки спросили, как может он всю жизнь изучать строение червя, он удивился: «Червяк такой длинный, а жизнь такая короткая!»
Любищев умудрился работать и вширь и вглубь, быть узким специалистом и быть универсалом.
Диапазон его знаний трудно было определить. Заходила речь об английской монархии - он мог привести подробности царствования любого из английских королей; говорили о религии - выяснялось, что он хорошо знает Коран, Талмуд, историю папства, учение Лютера, идеи пифагорейцев... Он знал теорию комплексного переменного, экономику сельского хозяйства, социал-дарвинизм Р. Фишера, античность и Бог знает что еще. Это не было ни всезнайством, ни начетничеством, ни феноменом памяти. Подобные знания возникли в силу причин, о которых речь пойдет ниже. Замечу, что, конечно, и усидчивостью он обладал колоссальной. Усидчивость - это ведь тоже свойство некоторых талантов, кстати - распространенное и необходимое для такой специальности, как энтомология: Любищев сам говорил, что принадлежит к ученым, которых надо снимать не с лица, а с зада.
Судя по отзывам специалистов - таких ученых, как Лев Берг, Николай Вавилов, Владимир Беклемишев, Павел Светлев, цена написанного Любищевым - высокая. Ныне одни его идеи из еретических перешли в разряд спорных, другие из спорных - в несомненные. За судьбу его научной репутации, даже славы, можно не беспокоиться.
Я не собираюсь популярно рассказывать о его идеях и заслугах. Мне интересно иное: каким образом он, наш современник, успел так много сделать, так много надумать? Последние десятилетия, - а умер он восьмидесяти двух лет, - работоспособность и идеепроизводительность его возрастали. Дело даже не в количестве, а в том, как, каким образом он этого добивался. Вот этот способ и составлял суть наиболее для меня привлекательного создания Любищева. То, что он разработал, представляло открытие, оно существовало независимо от всех остальных его работ и исследований. По виду это была чисто технологическая методика, ни на что не претендующая, - так она возникла, но в течение десятков лет она обрела нравственную силу. Она стала как бы каркасом жизни Любищева. Не только наивысшая производительность, но и наивысшая жизнедеятельность.
История жизни А. А. Любищева сама по себе достаточно интересна, я бы сказал, романтична. Благодаря усилиям его учеников и поклонников, с годами фигура и труды этого человека предстали перед широкой публикой более или менее полно. Опубликовано несколько монографий о Любищеве, напечатана большая часть его биологических, философских трудов, его замечательные письма. Справедливость как бы восстановлена. Хотя тем самым установлена и несправедливость его прижизненной судьбы.
В который раз перед нами предстает пример большого ученого, естествоиспытателя, в полной мере не оцененного современниками, отвергнутого официальной наукой (была такая!), репрессированного партийной идеологией.
Меня в огромном наследии Любищева, да и в его жизни более всего занимала одна черта, одна удивительная особенность - то, как он пользовался временем своей жизни. Он создал специальную систему времяпользования и в результате получил совершенно новое качество жизни.
Любому человеку, кем бы он ни был, отпущено определенное Время его жизни, Годы, а они состоят из месяцев, дней, часов. Мы не замечаем их течения. На самом деле - стараемся не замечать, раз навсегда усвоив банальную истину: «чтобы мы ни делали, а время все равно идет». Хотя никакая это не истина, а скорее заблуждение, одно из тех оправданий, какими пользуются слабые, бездеятельные натуры.
Может показаться, что любые попытки исследовать природу времени безнадежны. Его принимают как некоторую интуитивность, тонкость, как течение, которое ни замедляется, ни ускоряется, которое одинаково повсюду и для всех.
Однако, физики со времен Эйнштейна стали изучать, исследовать свойства времени как физический процесс.
Когда я столкнулся с феноменом Александра Александровича Любишева, я обнаружил, что он на уровне человеческой жизни установил как бы подобие эйнштейновской теории относительности - новые свойства времени, его возможности, его неоднородность, его новые «системы отсчета». Сравнение мое субъективное, возможно, преувеличенное. Система, созданная Любищевым, была для меня открытием чрезвычайной важности. Всеобщего значения. Она убедительна прежде всего результатами его собственной жизни. Он никогда ее не декларировал, она не теоретическое построение, она на протяжении десятилетий практически служила ему, благодаря ей он сделал то, что не может уместиться в человеческую жизнь даже талантливейшей личности.
Система А. Любищева прочно связана с его научной деятельностью, с его этикой, со всей его биографией. Сам он сформулировал общую формулу этики, которой неуклонно следовал и которая отражает смысл его времяупотребления. Формула эта гласит: поступай так, чтобы твое поведение способствовало прогрессу человечества, выражающемуся в победе духа над материей.
При этом он добавлял, что мы не можем сказать, откуда произошел дух, но все развитие жизни есть непрерывная борьба духа с материей. Он считал, что победа духа все более обозначается. По сути своего мировоззрения он был идеалистом, но при всех оговорках его идеалистические взгляды, его идейное бесстрашие - редкое явление в отечественной идеологии нашего века.
Этика не имеет единиц измерения. Даже в вечных и общих определениях - добрый, злой, душевный, жестокий - мы беспомощно путаемся, не зная, с чем сравнить, как понять, кто действительно добр, а кто добренький, и что значит истинная порядочность, где критерии этих качеств. Любищев не только сам жил нравственно, но чувствовалось, что у него существуют какие-то точные критерии этой нравственности, выработанные им и связанные как-то с его Системой жизни.
Глава четвертая
Про то, какие бывают дневники
Архив Любищева еще при жизни хозяина поражал всех, кто видел эти пронумерованные, переплетенные тома. Десятки томов, сотни. Научная переписка, деловая, конспекты по биологии, математике, социологии, дневники, статьи, рукописи, воспоминания его, воспоминания его жены Ольги Петровны Орлицкой, которая много работала над этим архивом, записные книжки, заметки, научные отчеты, фотографии...
Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались - не из тщеславия и не в расчете на потомков, нисколько. Большею частью архива сам Любищев активно пользовался, в том числе и копиями собственных писем - в силу их особенности, о которой речь впереди.
Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!), - такого мне не встречалось. Биографу нечего было и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно воссоздать во всех ее извивах, год за годом, более того - день за днем, буквально по часам. Не прерывая, насколько мне известно, ни разу, Любищев вел свой дневник с 1916 года - и в дни революции, и в годы войны, он вел его лежа в больнице, вел в экспедициях, в поездах: оказывается, не существовало причины, события, обстоятельства, при которых нельзя было занести в дневник несколько строчек.
Николай Федоров, которого Толстой и Достоевский называли гениальным русским мыслителем, мечтал воскресить людей. Он не желал примириться с гибелью хотя бы одного человека. С помощью научных центров он намеревался собирать рассеянные молекулы и атомы, чтобы «сложить их в тела отцов». В фантастических человековлюбленных идеях его был страстный протест против смерти, невозможность примириться с ней, подчиниться слепой разлагающей силе - природе. Так вот, в федоровском смысле воссоздать Любищева, или «воскресить», можно, вероятно, легче и точнее, чем кого-либо другого, поскольку для этого имеется множество материалов, иначе говоря - параметров. Можно как бы восстановить все его координаты в пространстве и времени - где он был в такой-то день, что делал, что читал, кого видел.
Естественно, что из его архива меня прежде всего заинтересовали дневники.
Писателя всегда манят дневники, возможности прикоснуться к сокрытому бытию чужой души, проследить ее историю, увидеть время ее глазами. Любой дневник, что добросовестно ведется из года в год, становится драгоценным фактом литературы. «Всякая жизнь интересна, - писал Герцен, - не личность, так среда, страна занимает, жизнь занимает...» Дневник требует всего лишь честности, раздумий и воли. Литературные способности иногда даже мешают беспристрастному свидетельству очевидца. Бесхитростные, самые простые житейские дневники - их почему-то так мало... Проходят годы, и вдруг выясняется, что события исторические, народные, протекавшие у всех на глазах, затронувшие тысячи и тысячи судеб, отражены в записях современников и бедно, и скупо. Оказывается, что о ленинградской блокаде имеется считанное количество дневниковых, то есть самых насущных, документов. Часть, очевидно, погибла, другие затерялись, но и велось их мало, вот в чем беда, - дневников всегда не хватает.
