Н а котляревский биография. Значение котляревский нестор александрович в краткой биографической энциклопедии
Были павлины с перьями звездными...
Были павлины с перьями звездными -
Сине-зеленая, пышная стая,
Голуби, совы носились над безднами -
Ночью друг друга средь тьмы закликая.
Лебеди белые, неуязвимые,
Плавно качались, в себя влюбленные,
Бури возвестницы мчались бессонные,
Чутким крылом задевая Незримое...
Все были близкие, неотвратимые.
Сердце ловило, хватало их жадное -
Жизни моей часы безоглядные.
С этого луга бледно-зеленого,
С этой земли непочатой, росистой
Ясно видны мне чаш окрыленные,
Виден отлет их в воздухе чистом.
В бледном, прощальном они опереньи
Вьются и тают - тонкие тени...
Я ж птицелов Господний, доверчивый,
Вышел с зарею на ширь поднебесную, -
Солнце за лесом встает небывалое,
В небо гляжусь светозарное, алое,
Птиц отпуская на волю безвестную.
В башне
В башне высокой, старинной
Сестры живут.
Стены увешаны тканями длинными,
Пахнет шелками - желтыми, синими,
Душен уют.
К пяльцам склонясь прилежно,
Сестры ковер вышивают,
Сестры не знают,
Что за высоким окном,
Что за оградой зеленой.
Только закат зачервленный
Глянет порою в окно,
Только туманы росистые
Ткут по ночам волшебство.
Трудно распутать мотки шелковистые,
Путаный, трудный узор...
Сестры, дружные сестры,
Строгий держат дозор.
Шелк зацепляет за нежные пальцы,
Пальцы руки терпеливой...
Кто-то несется за башней высокой,
Машет горящею гривой!
Младшая смотрит в окно,
Отблеск упал на нее,
Щеки румянцем ожег.
Взор застилает весть заревая -
Кто там несется, пылая?
Может быть - рок?
Старшая строго следит,
Скоро ль закат догорит.
Нет, ничего... Даль угасает -
Снова прозрачен и смирен взор,
Сестры прилежно ковер вышивают -
Путаный, трудный узор...
Сестры, дружные сестры.
Месячный луч,
Ласков, певуч,
Старшей скользнул по руке,
Перстень блеснул в темноте.
Что ей вещает реющий свет
Зов или запрет?
Строго по-девичьи младшая ждет,
Скоро ли месяц зайдет?..
Стены покрыты тканями длинными,
Пахнет шелками желтыми, синими,
В пяльцах некончен ковер.
В башне высокой, старинной
Сестры держат дозор.
Рядом, в соседнем покое,
Третья сестра живет,
Это - сестра любимая,
Нет с ней забот.
В окна она не заглянет,
Солнечный луч не поманит,
Месяц ее не зовет.
Чуть шелестя,
Взад и вперед
Ходит она.
Ходит, и робкие пальцы
Легкую ношу сжимают -
Что-то, свернув в одеяльце,
Носит она и качает.
Это - печаль ее чистая
В ткань шелковистую вся запелената.
Носит, пестует, качает,
Песней ее умиряет:
“Тише, сестры, потише,
Ровно теперь она дышит.
Вы не слыхали?
С вечера долго металась -
Я испугалась,
Уж не больна. ли?
Спи до утра, дитя,
Уж занялась заря,
Ах, как устала я!
Вырастешь - мы с тобой
Будем играть судьбой,
Песни слагать небывалые.
Будет нам жизнь светла...
Слышу я пенье пасхальное.
Спи, моя близкая, дальняя,
Спи до утра!”
Взад и вперед
Ходит, поет,
Тихо шаги отдаются.
Сестры над ней не смеются,
Это - сестра любимая.
Дни уплывают неслышно,
Нынче, как день вчерашний,
В строгой, девичьей башне.
Весеннее
Подвига просит сердце весеннее-
Взять трудное на себя и нести,
Хочется истаять самозабвеннее,
В муке родной изойти.
Снова открылись горы жемчужные,
Покорная серебристая даль,
Все, что манило, стало - ненужное,
Радостна только печаль.
На богомолье в мир я рожденная,
Не надо мне ничего для себя.
Вон голубая, мглой озаренная
Вьется все та же стезя.
Весна
Вы сгиньте, обманы,
Укройте, туманы,
Храните глубокую дрему.
Вяч. Иванов
Посв. В. Г.
Женщина там на горе сидела.
Ворожила над травами сонными...
Ты не слыхала? Что шелестело?
Травы ли, ветром склоненные...
То струилось ли море колоса?
Или женские вились волосы?
Ты не видала?
Что-то шептала... руду унимала?
Или сердце свое горючее?
Или в землю стучалась дремучую?
Что-то она заговаривала -
Зелье, быть может, заваривала?
И курился пар - и калился жар -
И роса пряла... и весна плыла...
Ты не слыхала?
Ветер, наверно, знает,
Что она там шептала,
Ветер слова качает -
Я их слыхала.
“Мимо, мимо идите!
Рвите неверные нити!
Ах, уплывите, обманы!
Ах, обоймите, туманы!
Вырыта здесь на холме
Без вести могила,-
Саван весенний мне
Время уж свило...
Ах, растекусь я рекою отсюда,
Буду лелеять, носить облака...
Ах, не нужно зеленого чуда -
Небу я буду верна...
Мимо, мимо идите,
Вечные, тонкие нити -
Солнце меня не обманет,
Сердце меня не затянет...”
Ветер развеял слова...
Хочет молчать тишина.
Это настала весна.
Вечер
Отчее oкo милостное
Сокрылось - миру прощенье кинув.
Отчая риза пламенны
За горные кряжи каймой стекает.
Миг - и ум отблеск ее
Тлеет в небе вечернем.
Холоден, сир остался
На бледной земле
И бледны, мертвы на песке
Следы человечьи.
Острым духом пахнули
Горные злаки.
Не око отчее
Помнит душа маловерная -
По ризе алой,
За горные кряжи спадающей,
Сердце тоскует,-
Ризу пурпурную
Кличет юдольное...
Сердце! Восстань, ополчайся
На подвиг ночной,
Молчаливый!
Ухо! Приникни
Шорохи темных посевов.
Не будет милости больше.
Долог путь одинокый.
О риза отчая, пламенная,
За горные кряжи текуая!
Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь...
Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь.
Я не знаю кому и о чем я молюсь.
Силой ладной мольбы, и тоски, и огня
Растворятся все грани меж «я» и не-«я».
Бели небо во мне - отворись! Отворись!
Если пламя во тьме - загорись! Загорись!
Чую близость небесных и радостных встреч.
Этот миг, этот свет как избыть? Как наречь?
Где-то в лазурном поле...
Где-то в лазурном поле,
За белыми в саване днями,
За ночными дремучими снами
Реет и плещет воля.
Нет там тоски желаний,
Стихают там речи забвенно,
Распускается лотос священный...
Только б дойти до грани!
Все на пути сгорает,
Что не сгорит - застынет...
Но там, только там, только в синей,
Заозерной, загорной пустыне
Сердце молчит и знает.
Двое во мне
Две их. Живут неразлучно,
Только меж ними разлад.
Любит одна свой беззвучный,
Мертвый, осенний сад.
Там все мечты засыпают,
Взоры скользят, не узнав,
Слабые руки роняют
Стебли цветущих трав.
Солнце ль погасло ты рано?
Бог ли во мне так велик?-
Любит другая обманы,
Жадный, текущий миг.
Сердце в ней бьется тревогой:
Сколько тропинок в пути!
Хочется радостей много,
Только - их где найти?
“Лучше друг с другом расстаться!”
“Нет мне покоя с тобой!”
“Смерть и забвение снятся
Под золотою листвой!”
Вечер наступит унылый,
Грустной вернется она.
“Как ты меня отпустила?”
“Это твоя вина!”
Вновь разойдутся и снова,
Снова влечет их назад.
Но иногда они вместе
Спустятся в тихий сад.
Сядут под трепетной сенью,
В светлый глядят водоем,
И в голубом отраженьи
Им хорошо вдвоем.
Дремлет поле вечернее, парное...
Дремлет поле вечернее, парное,
Рдея навстречу дням грядущим.
Стихает сердце прел ним благодарное,
Перед тихим, глубоким и ждущим-
Рядом желтые сжатые полосы,
Отгорев, полегли в смирении.
В красном, немом озарении.
Священно поле в час повечерия.
И не нужно слов и моления...
Вся молитва в безбрежном, благом доверии
К небу и смерти, к земле и к рождению.
Если в белом всегда я хожу...
Если в белом всегда я хожу,
Прямо в очи безвинно гляжу,
То не с тем, чтоб со мной говорили,
Не затем, чтоб меня полюбили.
Освящаю я времени ход,
Чтоб все шло, как идет.
Если я долго сижу у окна,
И пылает лицо, как заря,
То не жду, не зову никого я,
И не манит окно голубое,
А о чем распалилась душа -
Я не знаю сама.
И веселой бываю когда я,
То веселость моя не такая,
Не людьми и не к людям светла я,
А уйду, нелюдимая вновь -
Не обиду в себе укрывая
И не к жизни любовь.
В темном лесе зажглися цветы,
Что-то нынче узналось в тиши,
С кем-то сведалась тайно судьба -
И еще одна грань пролегла
Между мной и людьми.
Женщинам
Не грезится больше, не спится,
Ничто не радует взоры.
Владычица стала черницей,
И сняты с нее уборы.
Тревогою сердце сжато.
Рассыпалось все на свете.
Не стало ни мужа, ни брата,
Остались только дети.
Их больше, чем было прежде,
Собой мы их заслоняли,
В изношенной, тесной одежде
Милей еще, чем бывали.
Им нужно, чтоб их любили,
И нужно, чтоб их одели...
О, если б они свершили
Все то, что мы не сумели!
Так сладко за них молиться:
Помилуй, храни их Боже!
Ах, снова мы в них царицы
Богаче еще и моложе.
Завершились мои скитания...
Снимаю белые ткани я -
Износились они в пути.
Надо мной тишина бескрайная
Наклоняет утешный лик,
Зацветает улыбка тайная,
Озаряя грядущий миг...
Всю дорогу искала вечное,
Опьяняюсь духом полян.
Я любила так многое встречное
И несла в руке талисман.
Чрез лесные тропы сквозистые
Он довел до этой страны,
Чьи-то души, нежные, чистые,
За меня возносят мольбы.
И не надо больше искания,
Только ждать, горя об одном:
Где-то ткутся мои одеяния,
Облекут меня в них потом.
Озаренье святое, безгласное
Утолило печаль и страх,
И лежу я нагая, ясная
На протянутых Им руках.
Закат
Костер багряный на небе бледном
Зарделся пышным снопом средь мглы,
Вздымая клочья седого дыма,
Роняя искры на грудь земли.
Все разгораясь в пустыне неба,
Огнепалящий призыв он шлет,
Кого-то кличет из темной дали,
Кому-то вести он подает.
И кто-то верный, и кто-то дальний
Спешит по миру в ответ ему,
Струит дыханье, и гнет деревья,
И шепчет: Вижу! Гаси! Гряду!
Здесь за холмами...
Здесь за холмами, под сенью крестною,
Воздвигаю я свой шатер.
Ратовать стану лишь с мглой небесною,
Отлучась от равнин и гор.
В склепе дубравном печаль истомная
Уж сотлела в земле давно,
Выросли там кипарисы темные,
Зашептали, что все прошло.
Радость свою, это Божье знаменье,
Свету-Солнцу хочу отдать,
Искру вернуть огневому пламени,
Ей там легче, светлей сгорать.
Снова душа - колыбель священная
Принимает весь мир в себя,
Тихо качает земное, пленное...
(Слышу, радость горит моя.)
Небо прозрачно, и сердце чистое,
Эту милость нельзя наречь -
Где-то дубравно, что-то лучистое...
И не будет ух больше встреч.
И в каждый миг совершается чудо...
Посв. Д. Ж.
И в каждый миг совершается чудо,
Но только понять его нельзя,
Стекаются золота искры оттуда,
Как капли лучистого дождя.
Порой мелькнет за тяжелым покровом
Ведущая прямо вверх стезя,
Такая светлая, как Божье слово,
Но как к ней пройти - узнать нельзя.
И в каждый миг люди празднуют скрыто
Восторг умиранья и рождества,
И в каждом сердце, как в храме забытом,
Звучит затаенно речь волхва.
Но вдруг забудешь, разучишься слушать,
И снова заступит тьма зарю,
И в этой тьме полыхаются души,
И жмутся, дрожа,- огонь к огню.
Ключи утонули в море...
Ключи утонули в море -
От жизни, от прежних лет...
В море - вода темна,
В море - не сыщешь дна.
И нам уж возврата нет.
Мы вышли за грань на мгновение.
Нам воздух казался жгуч -
В этот вечерний час
Кто-то забыл про нас
И двери замкнул на ключ.
Мы, кажется, что-то ждали,
Кого-то любили там -
Звонко струились дни,
Жарок был цвет души...
Не снилось ли это нам?
Забылись слова, названья,
И тени теней скользят...
Долго ль стоять у стен?
Здесь или там был плен?
Ни вспомнить, ни знать нельзя!
Так зыбки одежды наши,
Прозрачны душа и взгляд.
Надо ль жалеть о том?
Где-то на дне морском
От жизни ключи лежат.
Когда я умру - ты придешь проститься...
Когда я умру - ты придешь проститься,
Мертвым нельзя отказать -
На умершие, стихшие лица
Сходит с небес благодать.
Для строгой души и строгого тела
Не будет ни зла, ни добра...
Ты скажешь, ко мне наклонясь несмело:
“Она была мне сестра...”
Кто неутоленный...
Кто неутоленный
Ищет, просит встречи?
О как хорош мой вечер -
Безымянный, бездонный вечер!
Чьи сердца устали
Ждать себе призыва?
Как огневое диво,
Угасают немые дали.
Из нагорной мяты
Кто венки свивает?
Сердце блаженно тает,
Не прося для себя возврата.
Кто устал от ласок?
Кто воззвал к покою?
Хочешь возлечь со мною,
Слушать песни вечерних красок?
На берегу
К утру родилось в глуби бездонной
Море-дитя,
Очи раскрыло, зрит полусонно
Вверх на меня.
В зыбке играет, робко пытая
Силы свои,
Тянется к выси; тянется к краю,
Ловит лучи.
Рядится в блестки, манит невинно
Неба лазурь -
Сердцем не чает скорби пустынной
Будущих бурь.
Родичи-горы чутко лелеют
Утра туман,
В стройном молчаньи смотрят, как зреет
Чадо-титан.
К морю-младенцу низко склоняюсь
С ясной душой,
Взмытые влагой камни ласкаю
Теплой рукой.
Над миром тайна и в сердце тайна...
Над миром тайна и в сердце тайна,
А здесь - пустынный и мглистый сон.
Все в мире просто, необычайно:
И бледный месяц, и горный склон.
В тиши вечерней все стало чудом,
Но только чудо и хочет быть,
И сердце, ставши немым сосудом,
Проносит влагу, боясь пролить.
Рдяные крылья во тьме повисли,
Я знаю меньше, чем знала встарь.
Над миром тайна и тайна в мысли,
А между ними - земной алтарь.
Не всегда будет имя все то же...
Не всегда будет имя все то же -
Мне другое дадут потом.
Полнозвучней, сильнее, строже
Начертается путь мой в нем.
Оно будет в руке, как лампада.
Я увижу, где тьма и где свет,
И куда мне пойти теперь надо,
И простили ль меня или нет.
Мы - слепые, живем, забывая,
Только слышим и кличем звук,
Наше имя, во тьме погасая,
Замыкается в мертвый круг.
И в названьи своем, как в темнице,
Мы недвижно, уныло ждем...
Трудно двери во тьме отвориться,
И безвыходен старый дом.
Я забила. Теперь не забуду,
Кто мне светоч опять зажжет;
Я доверюсь ему, как чуду,
И пусть имя меня ведет.
Не входи - я жду другого...
Не входи - я жду другого,
Не веди приветной речи,
Я готовлюсь к новой встрече,
Видишь - Гостя жду большого.
Его Имя, как светило,
Пламя жизни излучает.
Его Имя разлучает
С тем, кому оно не мило.
У меня здесь нет чертога,
Чтоб принять Его, как Бога,
Но, слагая гимн незримый,
День и ночь неутомимо
Буду ждать я у порога.
Проходи же молча мимо.
Не Вы - а я люблю! Не Вы - а я богата...
Не Вы - а я люблю! Не Вы - а я богата...
Для Вас - по-прежнему осталось все,
А для меня - весь мир стал полон аромата,
Запело все и зацвело...
В мою всегда нахмуренную душу
Ворвалась жизнь, ласкаясь и дразня,
И золотом лучей своих огнистых
Забрызгала меня...
И если б я Вам рассказала,
Какая там весна,
Я знаю, Вам бы грустно стало
И жаль себя...
Но я не расскажу! Мне стыдно перед Вами,
Что жить так хорошо...
Что Вы мне столько счастья дали,
Не разделив его...
Мне спрятать хочется от Вас сиянье света,
Мне хочется глаза закрыть,
И я не знаю, что Вам дать за это
И как мне Вас благодарить...
Ночное
Лунная дорожка
Светит еле-еле.
На моей постели
Посиди немножко.
Стали без пощады
и земля, и небо.
Я не знаю, где бы
Засветить лампады.
Хочется молиться,
Но слова забыла.
Господи, помилуй
Всех, кто здесь томится,
Чьи безумны ночи
От бессонной боли
И в тоске неволи
Чьи ослепли очи.
Помнить эту муку
Сердце так устало.
Здесь, на одеяло
Положи мне руку.
В этот миг не ранят
Нас ни Бог, ни люди.
Расскажи, как будет,
Когда нас не станет.
Ночью
Ты не спишь? Разомкни
Свой закованный взор,
Там за гранью земли
Есть престол лунных гор,
И затеплился мир,
Как уснувший сапфир...
Что мне делать с тобой!
Многожалой змеей
Все пути заплелись...
Помнишь, в южной стране
Есть седой кипарис?
Каменеет, скорбя,
Богомолец вершин,
А под ним - чешуя
Светопенных глубин!
Cкopo Вестник придет
С чужедальних сторон -
Вдруг послышится звон
С колокольных высот,
Вспыхнут звездно слова,
Кинут сердцу призыв,
И замолкнет судьба,
В знаках все затаив.
Из-за мглистых завес
И угрозы ночной -
Слушай шорох чудес
В этой тьме огневой!
Ночью глухой, бессонною...
Ночью глухой, бессонною,
Беззащитно молитвы лепеча,
В жребий чужой влюбленная -
Я сгораю, как тихая свеча.
Болью томясь неплодною,
Среди звезд возлюбя только одну,
В небо гляжусь холодное,
На себя принимая всю вину.
Мукой своей плененная,
Не могу разлюбить эту мечту...
Сердце, тоской пронзенное,
Плачет тихо незримому Христу.
Обреченные
Там, где руды холмы
Закрыли дали,-
Давно сложили мы
Свои печали.
Нить путеводная
Сорвалась где-то -
Как ветр, безродные
Бредем по свету.
Не сны ли Божии
За дымкой синей
Несут прохожие
Земной пустыни?
Бесследно тратим мы
Свой путь алмазный...
Из серебристой мглы
Встают соблазны -
И в зыби душ опять
Сгорают, тая...
Как про любовь узнать -
Своя ль? Чуть?
Восплещем вольною
Игрой мечтами!
Высь безглагольная
Плывет над нами.
Осень
Я знала давно, что я осенняя,
Что сердцу светлей, когда сад огнист,
И все безоглядней, все забвеннее
Слетает, сгорая, осенний лист.
Уж осень своей игрой червонною
Давно позлатила печаль мою,
Мне любы цветы - цветы спаленные
И таянье гор в голубом плену.
Блаженна страна, на смерть венчанная,
Согласное сердце дрожит, как нить.
Бездонная высь и даль туманная,-
Как сладко не знать... как легко не быть...
Отчего эта ночь так тиха, так бела?.. Тебе
Отчего эта ночь так тиха, так бела?
Я лежу, и вокруг тихо светится мгла.
За стеною снега пеленою лежат,
И творится неведомый белый обряд.
Если спросят: зачем ты не там на снегу?
Тише, тише, скажу, - я здесь тишь стерегу.
Я не знаю того, что свершается там,
Но я слышу, что дверь отворяется в храм,
И в молчаньи священном у врат алтаря
Чья-то строгая жизнь пламенеет, горя.
И я слышу, что Милость на землю сошла... -
Оттого эта ночь так тиха, так бела.
Печально начатый, печальный день...
Печально начатый, печальный день,
Как пронесу тебя сквозь блеклые поляны?
Твоим ланитам как верну румяна?
Сотру ли скорбную с них тень?
Ограблен ты безверием моим
С утра. И вот бредешь, увялый,
Согбенный старец и усталый,
Еще не бывши молодым.
Слежу за гибелью твоей смущенно,
А мелкий дождик сеет полусонно.
Плач
И дошла я до царства третьего,
Третьего царства, безвестного,
Знать, весной здесь распутье великое,
Не видать окрест ни дороженьки.
Аль туманы меня затуманили,
Аль цветы на пути одурманили,
Как из сердца-то все повымело,
Да из памяти все повышибло!
Чуть травинки по ветру колышутся,
Птицы малые где-то чирикают.
Сяду я посередь на камушке
Да припомню заблудшую долюшку.
Помню, шла я широкой дорогою,
Было в сердце желанье мне вложено,
Была дума крепко наказана,
Впереди катился золотой клубок.
В руке была палочка-отпиралочка.
Так прошла я два первых царствия,
Голубое царствие да зеленое.
Шла я, шла, по сторонкам поглядывая,
В разные стороны сердце разметывала.
Разметала, знать, Душу единую,
Потеряла словцо заповедное.
Укатилось желанье в воды во глубокие,
В темные леса, да во дремучие.
Ты весна ль, разливная веснушка,
Ты скажи мне, куда да почто я шла?
Не на игрище ль, да на гульбище,
На веселое пированьице?
Аль кручину справлять великую?
Аль молитву творить запрестольную?
Вы послушайте, ветры шатучие,
Не со мной ли блуждали, блудячие?
Не за мной ли веяли, вейные?
Вы пройдите-ка путь мой исхоженный,-
Обронила я там мою долюшку!
Ты пади с небеси, звезда вечерняя,
Упади на дорожку замкнутую!
Вы развейтесь, травы муравые!
Ты радуйся, страна безвестная,
Что сковала меня молчанием!
Хоть бы знать мне, что за сторонушка,
За царствие третье, безвестное,
Куда я зашла, горемычная бродяжница,
Во какие гости незнакомые?
Не видать ни прохожих, ни проезжих,
И сижу я с заранья до вечера,
С вечера до утра, припечалившись,
На катучем сижу белом камушке,
Слезно плачу во сыром бору
В темну ноченьку.
Долго ль мне тут быть-бытовать?
Наяву ли мне правда привидится?
Не во сне ль святая покажется?
Ты расти, тоска моя, расти травой незнаемой,
Процветай, тоска, лазоревым цветком,
Протянись стеблем к красну солнышку,
Умоли его себе в заступники.
Все сказала я по-своему, по-девически,
Это присказка была,
Не начнется ли новая сказка?
По ветру
Какая быль в степи
Невнятно отложится?
С немыми травами
О чем колышется?
По ветру стелется
Истома дальная,
С ветрами шепчется
Душа скитальная.
“Мне нет названия,
Я вся - искание.
В ночи изринута
Из лона дремного -
Не семя ль темное
На ветер кинуто?
В купели огненной
Недокрещенная,
Своим безгибельем
Навек плененная...
Затемнился Лик,
Протянулась даль,
О как краток миг!
Как долга печаль!
Я игра ветров,
Шепот струйных снов,
Неуемный зной,
Плач души ночной.
Разорву я цепь,
Захожу волной -
Занывает степь
Ковылем-тоской.
Все незабытое,
Все недобытое
За мною носится
Бездомной свитою...
И нет руки, меня
Благословляющей -
О погоди на миг!
Внимай, внимай еще,
По бездорожию
Кружу напрасно я...”
И вновь зазыблилась
Ветрам подвластная.
Стихают жалобы,
Все дале слышатся -
Шелками русыми
Вся степь колышется.
Призыв
Солнце рдеет тоскою заката,
Жгучи последние красные стрелы.
Кличет брат разлученного брата,
Тайнам внемлет дол потемнелый.
Смирную душу и тело земное
Жалит луч призывно-багрян,
Будит, мятежит дыханье слепое,
Шепоты, ропоты темных семян.
“Кто нас пронзает?
Кто призывает?
О кто вы? Кто вы?
Сорвите оковы!”
Мы - лучи
Души бестелесной.
Мы - ключи
Влаги небесной.
Мы - бледные тени
Божьего зрака.
Мы - обличенья
Дольнего мрака.
Расклубись, тишина!
Пробудись от сна!
Слушайте нас!
Мы - неба глас.
Мы заблудились
В дебрях ночей,
Мы изумились
Муке своей.
Нам выхода нет.
Погас наш свет.
Стонем от боли
В темной неволе.
“Вознесите свой глас
Из утробных глубин.
Протянитесь, светясь
Сквозь гряду судьбин!”
Мы забили вещее слово,
Потеряли заветы Отцовы.
За чью вину
Мы в глухом плену?
Чьи мы дети?
Умрем на рассвете?
Где конец пути?
Как нам смерть найти?
“Слитно, безвольно
Тянется нить.
Путь богомольный
Надо свершить.
Вспомните смутный сон,
Тайну святых имен.
Вспомните - в светлом Храме
Вас излучало пламя.
Больше сказать не дано,
Пало святое зерно.
Разгорится, не зная,
Темный мир распиная.
Побед не бывать
Без тяжкого стона,
Вернетесь опять
В родное лоно”.
Рдяный зрак окутал тени,
Тихо колдуют туманные росы;
Гуще плоть и вздохи томленья.
Ночь размела свои черные косы.
Развязались чары страданья...
Развязались чары страданья,
Утолилась мукой земля.
Наступили часы молчанья,
И прощанья, и забытья.
Отстоялось крепкое зелье,
Не туманит полуденный зной,
Закипает со дна веселье
Золотистой, нежной струей.
Зароились жаркие пчелы,
Просветилась душа земли.
Только этой радостью вешней
Свое сердце ты не неволь,
Еще близко, в ризе нездешней
Отгорает старая боль.
Речи погасли в молчании...
Речи погасли в молчании,
Слова как дымы.
Сладки, блаженны касания
Руки незримой.
Родина наша небесная
Горит над нами,
Наши покровы телесные
Пронзило пламя.
Всюду одно лишь Веление...
(Как бледны руки!)
Слышу я рост и движение
Семян в разлуке.
Сердце забило безбрежное
Борьбу и битвы.
Тихо встает белоснежное
Крыло Молитвы.
Руки
Еще слабые мои руки,
Еще бледные от разлуки,
Что-то ищут они неутомно,
Одиноко им и бездомно -
Зажать, унять их!..
Как слепые, безвольно реют,
И под взглядами, что не греют,
Они движутся и белеют.
Вся их жизнь идет затаенно,
С ними тяжко мне и бессонно -
Укрыть, забыть их!..
Свежесть, утренность весенняя!..
Свежесть, утренность весенняя!
За ночь лес мой побелел.
И молитвенно нетленнее
Вся прозрачность Божьих дел.
В мглистом облаке вселенная,
Сердце тонет в красоте,
И свобода дерзновенная
Разгорается во мне.
Мир видений и безмерности
Я как клад в себе несу.
Не боюсь твоей неверности
В этом утреннем лесу!
Не хочу любви застуженной
В мире пленном и скупом,
Мое сердце,
Как жемчужина,
Вновь заснет на дне морском.
Оплетут его подводные
Голубые нити сна.
Только нежному, свободному
Надо мною власть одна!
Сосны млеют запрокинуты
В сине-бледной вышине,
Не останусь я покинутой
В этой утренней стране.
Я приманка всем желанная
(Перестанешь обнимать),
Станут зори златотканые
Хороводы вкруг водить.
Разомкну свои оковы я,
Струны в сердце задрожат,
И вплетутся песни новые
В мой причудливый наряд.
В каждый миг отчизна тайная
Стережет меня вдали.
Я недолгая, случайная...
Солнце на закате
(Фридрих Ницше)
Недолго уж тебе томиться жаждой,
о солнце опаленное!
Я чую в воздухе благую весть,
из уст неведомых она несется дуновеньем,
Великая прохлада близится…
Высоко надо мной стояло солнце в полдень
и жгло меня. Привет же вам,
внезапные порывы ветра,
прохладные, вечерние друзья!
Повеял чуждый, свежий воздух.
Не ночь ли там косится на меня
украдкой, искушая взглядом?
Будь твердым, сердце стойкое,
не спрашивай: зачем?
О, жизнь моя!
Уж солнце на закате.
Затихшая морская гладь
рябится золотом,
и зноем дышит каменный утес.
На нем, быть может, отдыхало счастье
в полуденную пору?
Еще ко мне взбегают всплески счастья огоньками
зелеными из черной бездны…
О, жизнь моя!
Уж вечер близок.
Уж гаснет твой разгоряченный взор,
и каплями росы струятся твои слезы…
А по бледнеющему морю зыбью стелется
и тает медленно, и млеет твоей любви багряный отблеск,
твоя последняя задумчивая ласка…
О, золотая ясность,
таинственный и мягкий вестник смерти,
Быть может, путь мой пройден слишком скоро?
И лишь теперь, когда мой шаг слабеет
Меня настиг твой взор,
твоя улыбка счастья…
Везде вокруг - игра и волны.
Что было тяжким прежде - поглотило
забвенье, бездна голубая…
Мой праздный челн недвижимо стоит,
напрасно ждет он бури и волненья…
Надежда и желанья утонули,
Недвижима, как зеркало, гладь моря и души…
Седьмое одиночество настало!
Ко мне не подходило никогда
блаженное спокойствие так близко
и жарче солнца луч…
Но снег вершин моих по-прежнему сверкает!
И, - легкой рыбкой серебрясь, -
мой челн скользит и выплывает…
Дома терпенье терпеть.
“Дева, избранная Дева!
Молви, какое же счастье?”
С виду, как шар огнистый...
Тронешь - огнем опаляет,
Глянешь - слеза проступает.
“Ох, сиротинка Дева!
Лютое, знать, твое счастье?”
Счастье мое неизбывно.
Вех унимай - не уймешь!
Век заливай - не зальешь!
Душу поит мне струями зноя -
Нет с ним покоя.
“Дева! трудная Дева!
Ты бы его удремила!”
Как же его укачаешь?
Хватом его не охватишь,
Словом молить - не умолишь,
Знаю - его катаю,
Сердцем-умом привыкаю...
“Дева! умильная Дева!
Что же ты петь перестала?”
Что же и петь близ счастья?
Песни сами играют,
Жизнь да Смерть закликают.
Прежде, бывало, ночи
Реют темны-темнисты,
Звери вокруг зверисты,
Лешие бродят думы...
Песнями их разгоняешь,
Песнями тьму просветляешь.
Ныне же - яpoe небо
Гудом над сердцем стало,
Все, что и встарь певала -
Лютует молот над глыбой каменной -
Тяжелосердый, разымчивый булат.
То, что крестилось любовью пламенной,
Упадет, и осколки заблестят.
Вихрем проносится страх незнания,
Трепет мысли безумной и нагой,
Страшны часы, когда глубь молчания
Опрокинется бездной над душой.
Но ненадолго тоска дарована,
Но кротка обличающая даль,
Будете к утру опять закованы
Высекается новая скрижаль.
У крутого поворота...
К. Д. Бальмонту
У крутого поворота,
У обвала-перевала,
Ждал меня нежданный кто-то,
Встретил тот, кого не знала.
Небо жертвой пламенело,
Гас закат багряно-желтый.
“Проводить меж пришел ты
У последнего предела?”
Для меня везде все то же,
Нет предела, нет заката,
Я не друг и не вожатый,
Я - случайный, я - прохожий
По полянам сновидений
Среди песен и забвений.
“Пусть случайный, беспредельный,
Но уж раз мы здесь с тобою,
Поиграй со мной последней
И смертельною игрою.
Видишь, гасну, как звезда, я -
Солнце скрыться не успеет,
Закачусь я, догорая,-
Ты же пой со мной, играя,-
Песня смертью захмелеет.
Оплети меня словами.
Опали огнем заветным,
Все, что будет между нами,
Будет вещим, беспредельным!”
У обвала-перевала
Сердце вдруг нездешним стало.
Закатилось, позабылось
Все, чем небо золотилось.
Вот иду я в край загорный,
Только снится мне, что кто-то,
Незакатный, непокорный,
Все стоит у поворота.
У меня были женские, теплые руки...
У меня были женские, теплые руки,
Теперь они стали холодные.
Были разные встречи и боли разлуки,
«Что же, в тоске бескрайной
Нашла ты разгадку чуду,
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?»
Видишь, в окне виденье...
Инеем все обвешано.
Вот я смотрю, и забвеньем
Сердце мое утешено.
«Ночью ведь нет окошка,
Нет белизны, сиянья,
Как тогда быть с незнаньем?
Страшно тебе немножко?»
Светит в углу лампадка,
Думы дневные устали.
Вытянуть руки так сладко
На голубом одеяле.
«Где же твое покаянье?
Плач о заре небесной?»
Я научилась молчанью,
Стала душа безвестной.
«Горько тебе или трудно?
К Богу уж нет полета?»
В церкви бываю безлюдной.
Там хорошо в субботу.
«Как же прожить без ласки
В час, когда все сгорает?»
Детям рассказывать сказки
О том, чего не бывает.
Это ничего, что он тебе далекий...
Это ничего, что он тебе далекий,
Можно и к далекому горестно прильнуть
В сумерках безгласных, можно и с далеким,
Осенясь молитвой, проходить свой путь.
Это ничего, что он тебя не любит,-
За вино небесное плата не нужна.
Все мы к небу чаши жадно простираем,
А твоя - хрустальная - доверху полна.
Про тебя он многое ты и не узнает,
Ты ему неясная, но благая весть.
Позабыв сомнения, в тихом отдалении
Совершай служение. В этом все и есть.
Я только уснула...
Я только уснула на песке прибрежном,
Я не забыла, не забыла ничего,
В сверкающей выси и в прибое нежном
Слышу все то те, все о том те, что прошло.
На солнце рука моя лежит, разжата,
Камни горячие блестят на берегу,
И все, что случилось, ты безвинно свято,
Знаю, что зла не причинила никому.
Большое страданье я прошла до краю,
Все будет живо, ничего не пропадет,
Вот только я встану, и наверно знаю -
Всех я утешу, кто захочет и поймет.
Я только уснула, на песке, случайно,
В солнечной чаше пью забвенья игру,
И неба лучистость и лазури тайна
Нежат доверчиво усталую сестру.
В зимней Москве 1911 года, в квартире издателя Дм. Жуковского в Кречетниковском переулке состоялась встреча трех поэтов, тогда только что выпустивших свои первые сборники: Волошина, Цветаевой и Аделаиды Герцык. Максимилиан Волошин слыл в Москве первооткрывателем талантов и, с восторженностью увлекающегося человека, немедленно привел 18 - летнюю Марину Цветаеву знакомиться с хозяйкой и поэтессой -Аделаидой Казимировной Герцык- Жуковской.
Марина позже вспоминала об этой встрече: ":Макс (Волошин) живописал мне ее: глухая, некрасивая, немолодая, неотразимая: Любит стихи, ждет меня к себе. Пришла и увидела - только неотразимую. Подружились страстно." Аделаиде Казимировне было тогда около тридцати пяти лет. Понятие возраста слишком условно: для нас тридцать пять - возраст расцвета, в начале 20 века понятия - иные. А может быть, так судила Марина с максимализмом восемнадцатилетия, оставив, впрочем, эпитет: "неотразимая".
Для Цветаевой каждое слово значило много. Что же хотела она сказать этим эпитетом об Аделаиде Герцык - Жуковской, чье имя почти забыто в мире поэзии? Попробуем угадать:.
Аделаида Казимировна Герцык родилась в январе 1874 года (дата рождения не установлена) в г. Александров, Московской губернии, в семье инженера - путейца, потомка обедневшего польского дворянского рода Казимира Герцык. Ада и ее сестра Евгения рано лишились матери, росли под руководством воспитателей и гувернантки, но домашнее образование было серьезным - только языков девочки знали пять,среди них - итальянский и польский.
По воспоминаниям Евгении Казимировны, Ада росла вдумчивым, замкнутым ребенком, проявляла большую настойчивость в учении. К поступлению в московский дворянский пансион ее готовил поэт - народник М.А. Карлин, который и привил ей вкус к сочинительству. Учитель и ученица часами сидели в классной комнате, сочиняя каждый - свое.Уже в детстве проявились основные черты характера Аделаиды: вдумчивость, серьезность, способность и умение говорить с каждым и сопереживание чужому горю, как своему.
Сама поэтесса, склонная к самоанализу, позже в своих статьях, посвященных детской психологии ("Из мира детских игр". "Детский мир" и других, опубликованных в разных журналах того времени - "Русская Школа", "Северные записки"), поднимала вопрос о том, какова роль в формировании человека его детских игр, как в этом может проявиться характер и индивидульность. И считала, что игры и весь строй детства - основополагающий материал характера,"завязь будущего" человека. В стихотворении "Дети", написанном в последний год жизни, есть строки:
Резвясь, спешат, - толчок - и из сосуда
Все вылилось: И разум заодно:
Но все, чего они коснутся - чудо -
Все превращается в вино.
Оно играет, бродит вместе с ними,
Они пьянеют и пьянеем мы:
И все бледнеее, все неуловимей
Разлитой мудрости следы
"Дети " 1925 г. Крым.
Имя Аделаиды Герцык появилось в периодической печати в самом начале века как переводчицы и автора небольших литературно - критических и мемуарных эссе, опубликованных в толстых и серьезных журналах.Самой первой публикацией было эссе о Дж. Рёскине "Религия красоты", напечатанное в журнале " Русская Библиотека" в 1899 году. В 1901 вышел ее перевод книги Рёскина "Прогулки по Флоренции. Заметки о христианском искусстве."
Известна Аделаида Казимировна и как переводчик (совместно с сестрой) самых популярных в России трудов Ницше: " Сумерки богов" и "Несвоевременные мысли" (1900 -1905 годы) Она перевела также на русский язык стихотворения Ницше, что было отмечено и критикой и публикой. С 1905 года Аделаида Казимировна сотрудничала с журналом Валерия Брюсова "Весы". Ее публикации- рецензии в рубрике "Новые книги" появлялись под псевдонимом В Сирин, тем самым, знаменитым - набоковским. Каких только скрещений судеб не бывает в литературном мире!
Первая значительная стихотворная публикация поэтессы появилась в 1907 году в крупном альманахе символистов "Цветник Ор. Кошница первая." и встретили восторженный отклик в кругу поэтов - символистов, да и не только. Поэтессу называли пол ушутя - полусерьезно: "сивиллой, пророчицей, вещуньей - так много было в стихах мистически - сказочных мотивов, предсказаний, предчувствий. Трагизм одинокой, ищущей души, затерянной в ранодушии и скептицизме мира, тонкость лирических описаний, ритмичность поэзии Герцык, все это было отмечено в рецензиях и отзывах на публикации ее стихов и выход первой (и единственной!) книги "Стихотворения 1910 года" (106 страниц.). Вячеслав Иванов писал в своем сонете, характеризуя творчество А. Герцык, давая ему психологическую оценку:
Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувши на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью.
Глубинных и бессонных родников,
Внимая сердцем рокоту и пенью,
Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков.
В. Иванов. Сонет.
В 1908 году Аделаида Герцык вышла замуж за Дмитрия Евгеньевича Жуковского, ученого, издателя, переводчика философской литературы. С 1905 года Дмитрий Жуковский издавал в Петербурге журнал "Вопросы Жизни" в редакции которого сотрудничали: Н.Бердяев, С.Булгаков, Дм.Мережковский, Вяч. Иванов, А, Блок, А Белый, Ф. Сологуб. Главным делом жизни Дмитрия Жуковского - по образованию биолога! - было издание философской литературы. Им было выпущено более 20 книг, в том числе " История новой философии " Куно Фишера, труды Ницше, статьи Владимира Соловьева.. Аделаида Казимировна помогала ему, деятельно и много: переводами, правкой корректур, подбором материала:.А их дом в Москве, в Кречетниковском переулке, стал знаменитым в начале 1910 - х литературно - философским салоном.
Аделаида Казимировна по прежнему писала стихи, пряча их в стол, воспитывала двоих сыновей:
На вид обычная жизнь светской московской дамы с приемами, завтраками, музицированием, вечерними беседами в гостиной при зажженных свечах.Она вязала ажурные шарфы, похожие на ожерелье или тонкую сеть, слушала разговоры своих гостей, редко говорила сама, потому что развивалась все сильнее глухота, которой она немного стеснялась. Ничего, пожалуй, и не было в ней особенного. Только глаза - огромные, почти всегда грустные, поблескивали в неверном свете свечей, выдавая напряженность работы внутренней, душевной, что ни на минуту не прекращалась.
В 1925 году Сергей Николавич Булгаков, узнав о смерти Аделаиды Казимировны, написал ее сестре Евгении из парижского изгнания следующие строки:
"У меня давно - давно, еще в Москве было о ней чувство, что она не знает греха, стоит не выше его, но как - то вне. И в этом была ее сила, мудрость, очарование, незлобивость, вдохновенность. Где я найду слова, чтобы возблагодарить ее за все, что она мне давала в эти долгие годы - сочувствие, понимание, вдохновение и не только мне, но всем, с кем соприкасалась?! Не знаю даже, не могу себе представить, что были слепцы, ее не заметившие, а заметить ее, это значило ее полюбить, осияться ее светом..
Видел я ее в последний раз в Симферополе, в двадцатом году.Она сильно изменилась, состарилась, но внутренний свет ее оставался все тот же, только светил еще чище и ярче.Она провожала меня на почту, я как - то знал, что вижу ее в последний раз, что в этом мире не увидимся. Ее письма всегда были радостью, утешением, светом. Чем больше для меня самого раскрывались на моем пути глубины сердца, тем лучезарнее виделся ее образ. В ней я любил все: и голос и глухоту, взгляд,особую дикцию. Прежде я больше всего любил ее творчество, затем для меня нужна и важна была она сама с дивным неиссякаемым творчеством жизни, гениальностью сердца.." (С.Н. Булгаков Из письма Евг.Герцык 1925 год. Париж.)
Именно эта гениальность сердца, внутренний свет, неиссякаемая жажда жизни и "творчество жизни" и давала силы Аделаиде Герцык выживать в нелегкие годы революции и спасать от голодной смерти семью. Жили они в то время в Крыму, в г. Судак. Как и чем- известно мало. Муж Аделаиды Казимировны, профессор Симферопольского университета, работу потерял, попал в число лишенцев из - за происхождения, как и вся семья. Неболььшое имение было конфисковано или реквизировано новой властью. В 1921 - 22 годах Аделаида Казимировна была арестована и провела несколько месяцев в тюрьме - подвале г. Судака. Потом она опишет эти месяцы в знаменитых своих "Подвальных Очерках", опубликованных посмертно в рижском журнале "Перезвоны" в 1926 году. В России эти очерки стали известны лишь в 1991 году, да и то в отрывках.
О чем они?: О расстрелах, холоде смерти, безвестности, непосильной работе, о потерях и страхах. Да вроде бы об этом:Но и еще о многом другом. О том, что помимо физической сути страдания есть еще его высшая духовная суть, которая и открывает сердцу истинную цену жизни, бытия, боли, творчества:
"Ведь все страдания и желания наши и все, что мы здесь терпим, все в рамках времени.. Откиньте его и все отпадает. И видишь то, другое, то что время заслоняло собой..Вечность. Дух..Бога. " (Из очерка "Приговоренный к смерти")
Б Пастернак, познакомившийся с творчеством Аделаиды Казимировны Герцык в тридцатые годы, сказал: Конечно, поэтический опыт у нее был и ранее, но если бы он был смешан с горечью того, жизненного, что пришел поздно, перед смертью, то все это вознесло бы ее Бог знает куда " Б Пастернак.(Из разговора с сыном А. Герцык - Даниилом Жуковским, автором обширных, неопубликованных до сих пор, мемуаров.)
Конечно. Бог всегда ведает, куда возносить своих избранников. Вот только на месте их земного успокоения порою не остается ни креста, ни камня, ни надписи.
" И смерть пришла - и смерти не узнала" - горько напишет Волошин в стихотворении памяти А.Герцык. Этим она была сродни Марине Цветаевой,очаровавшейся когда -то ею: глухой, немолодой, неотразимой. Оставившей нам свои стихи, в которых:"думы, шопоты, виденья,// узнают вновь, что смерти нет."
И еще один куплет из чудом уцелевших стихов:
Как знать, дождусь ли я ответа
Прочтут ли эти письмена?
Но сладко мне перед рассветом
Будить родные имена.
Симферополь 1924 -25 гг.
Письмена прочтены. Значит и ответ - получен. Неважно, что ушел он в звездные выси.
А, может быть, в крымские ветры, что веют на Судгейских равнинах так же вольно, как в морских просторах. Веют, как бы нашептывая что - то..Может, строчки стихов?
P.S. Аделаида Казимировна Герцык Жуковская умерла 25 июня 1925 года (нов. стиль) в г. Судак, Крым. Место захоронения не сохранилось.
Большинство произведений Аделаиды Герцык - Жуковской неизвестны и неопубликованы по сей день. Единственный источник сведений о Герцык - "Словарь Русских писателей до 1917 года, том 1. и материал журнала "Наше наследие" © 4. 1991 год "Жарок был цвет души" Публикация Т.Н.Жуковской.
На моем ночном столе появились книги - Перечислены книги Фомы Кемпийского «О подражании Христу» (СПб., 1898); Иоанна Златоуста «Невидимая брань» (СПб., 1898); М. Коллинз «Свет на пути» (Калуга, 1905). Фома Кемпийский (ок. 1380–1471) - религиозный мыслитель, близкий немецко-нидерландским предреформационным течениям европейской мысли; Иоанн Златоуст (ок. 347–407) - один из отцов восточной христианской церкви; Мэйбл Коллинз - английская теософская писательница.
…странная сильная женщина - по описанию это могла быть Софья Владимировна Герье (о ней см с. 525).
Есть у меня друг… про себя я веду с ним долгие беседы - Этот мысленный диалог мог происходить с богословом, будущим священником С. Н. Булгаковым.
Экхарт Иоганн Мейстер (ок. 1260–1327) - немецкий мыслитель, представитель философской мистики позднего средневековья в Европе.
Св. Тереза - Тереза де Авила.
…стихи на нее - см. в наст. изд. стихотворение «О, сестры, обратите взоры вправо…» (1912).
Очерки были написаны в последний год жизни поэтессы, зимой 1924–1925 года, спустя четыре года после того, как А. Герцык отсидела три недели (9–21 января 1921 года) в большевистском подвале-тюрьме в Судаке.
Доктор исторических наук, профессор ТНУ С. Б. Филимонов, изучая дела репрессированных в архивах КГБ Симферополя, опубликовал протоколы допросов и установил прототипы некоторых персонажей «Подвальных очерков». См.: Филимонов С. Б. Тайны судебно-следственных дел. Симферополь, Таврия-Плюс, 2000.
…граф К. - Капнист Ростислав Ростиславович (1875–1921), граф, владелец земли в Судаке, агроном по образованию. Р. Р. Капнист находился в подвале с 23 декабря 1920 года, расстрелян 13 января 1921 года.
Мать и дочь
Эмма Федоровна Нарвут. Таня - прототипами героев этого очерка были жители Судака Крыжановские: Эмилия Николаевна, 63-летняя вдова, и ее дочь Ольга Алексеевна. Подруга последней Нина Анатольевна Романовская - внучка коменданта Судакской крепости - уехала в эмиграцию в феврале 1920 года.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Вячеслав Иванов. «Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы…»
Впервые: Цветник Ор.
Максимилиан Волошин. «Перепутал карты я пасьянса…»
Датировка стихотворения в сборнике М. Волошина «Книга первая. Годы странствий. Стихотворения 1900–1910» (М., 1910) неточна, т. к. в письме А. М. Петровой 17 (4) декабря 1908 года он пишет: «Вот несколько строф, что я написал месяц назад». А. Герцык в одном из писем к Волошину вспоминает «осенний день в Версале», это обстоятельство косвенно подтверждает датировку: осень 1908 г. Иль де Франс - наследственное владение Капетингов, ставшее основой и центром французского государства; провинция, включающая Париж. Грааль - в средневековых западноевропейских легендах - сакральный сосуд (чаша с кровью Христа). Монсальват - «гора спасения» в бретонском цикле легенд с замком, где хранится святой Грааль. Меганом - мыс между Судаком и Коктебелем.
Поликсена Соловьева. Власть дождя
Впервые: П. Соловьева. Вечер. СПб., 1914. Поэтесса и издательница Поликсена Сергеевна Соловьева (1867–1924) летом обычно жила в Крыму, в Коктебеле, и бывала в гостях у Герцыков в Судаке.
София Парнок. «Без посоха и странничьей котомки…»
Стихотворение вошло в сборник Софии Парнок «Музыка» (М., 1926). А. Герцык опубликовала рецензию на первый сборник С. Парнок «Стихотворения» (СПб., 1916) в «Северных Записках» (1916, № 2, с. 226–229). Более тесно Парнок и сестер Герцык связали пореволюционные годы (1917–1921) в Судаке. См. письма С. Парнок к Е. К. Герцык (De visu, 1994, 5/6, с. 11–28).
Максимилиан Волошин. Аделаида Герцык
Стихотворение написано в феврале 1929 года по просьбе Е. К. Герцык написать «несколько строк» для вечера А. Герцык в Париже. «Мне кажется, она похожа, а этого мне хотелось больше всего», - писал Волошин. Получив стихотворение, Е. К. Герцык 23 марта 1929 года писала: «Самые первые (4) строчки в стихах об Аде мне прозвучали чуждо, не о ней, но дальше идет такое внутреннее нарастание, что вся вторая часть стиха (особенно отсюда: слепая…) как единый, истинно лирический взлет. …это откровение о ней и именно угаданное Вами каким-то лирическим, родственным ей порывом». Волошин 8 мая 1929 года в ответ на критику пишет ей: «Спасибо за все слова, что вы говорите о моих стихах памяти Ад. Каз. Но относительно двух замечаний позвольте с вами не согласиться. Первые строчки - о правде - необходимы. Это первое, что обычно поражало в Ад. Каз. Хотя бы в том, как она передавала другим ею слышанное. Она столько по-иному видела и слышала, что это было первое впечатление от ее необычного существа. Но для вас его, конечно, не было. „Паркеты зал“ - необходимо художественно как контраст с последними строфами. И в конце концов, фактически (сколько я помню ваши московские квартиры разных эпох) не так уж неверно. Эта антитеза обстановки нужна».
Максимилиан Волошин. Откровения детских игр
Статья («Золотое руно», 1907, № 11–12, с. 68–75) представляет собой отклик на публикацию эссе А. Герцык «Из мира детских игр». Цитаты из статьи А. Герцык Волошин приводит с некоторыми неточностями, А. Герцык пишет ему: «Ваша статья „Откровения в детских играх“ всем у нас понравилась очень; мне же доказывает еще раз Вашу способность „творить легенды“ и претворять тусклый камень в прозрачный алмаз». Мысли Волошина о значении детских игр в воспитании ребенка и о влиянии этих игр на всю последующую жизнь перекликаются со статьей Р. Штейнера «Воспитание ребенка с эзотерической точки зрения» («Вестник теософии», 1908, кн. 9–10).
Позже Волошин еще дважды обращался к поэтическому творчеству А. Герцык в своих статьях: в статье «ЖЕНСКАЯ ПОЭЗИЯ» упомянуто о поэзии А. Герцык с ее «сивиллинскими шепотами, шорохами степных трав и древними заплачками» («Утро России», 1910, 11 декабря, № 323). И в статье «ГОЛОСА ПОЭТОВ»: «Голос - это самое пленительное и самое неуловимое в человеке. Голос - это внутренний слепок души. У каждой души есть свой основной тон, а у голоса - основная интонация. Неуловимость этой интонации, невозможность ее ухватить, закрепить, описать составляют обаяние голоса… <…> шепоты, шелесты и осенние шелка Аделаиды Герцык…» («Речь», 1917, 4 июня, № 129).
Калибан - персонаж пьесы Шекспира «Буря». Здесь цитируется отрывок из книги Кеннета Грэма «Золотой возраст» (СПб., 1898).
…флоберовского Антония - Имеется в виду философская драма Г. Флобера «Искушение святого Антония».
«Бхават-Гита» - древнеиндийская философская поэма. В то время русского перевода поэмы не было, Волошин был знаком с ее французским переводом.
«Если не будете как дети…» - «Если не обратитесь и не будете как дети, то не войдете в Царство небесное» (Евангелие от Матфея, XVIII, 3).
«Если скажете с верой горе: приди ко мне…» - Неточная цитата из Евангелия от Матфея, XVII, 20.
Константин Бальмонт. Сибилла
Статья опубликована в журнале «Золотое руно», 1909, № 10. Вероятно, описана встреча К. Бальмонта с А. Герцык в начале 1909 года в Париже. 4 февраля 1909 года А. Герцык писала сестре: «С Бальмонтом я 3 раза виделась, и думаю, что мы бы сошлись, если б не мое состояние (я уклонялась от всех свиданий) и не его запой. Он два раза исчезал на несколько дней, и его привозили в бесчувственном состоянии. Последнее тяжелое впечатление Парижа, когда я его встретила вечером на улице и на моих глазах автомобиль чуть не раздавил его» (Сестры Герцык. Письма. СПб., Инапресс, 2002, с. 185).
