Предисловие Охранная грамота детства.
Борис Пастернак, без сомнения - один из ведущих деятелей литературы ХХ века не только в нашей стране, но и во всём мире. Он вторым среди отечественных литераторов получил Нобелевскую премию - в 1958 году, что красноречиво свидетельствует о масштабах заслуг поэта и писателя перед мировой культурой.
Несмотря на все трения с властью, Пастернак так и не эмигрировал. Он родился в Москве, и умер в Подмосковье - 30 мая 1960 года, в возрасте 70 лет. Прямо заявлял, в том числе обращаясь к генсеку Никите Хрущёву, что Родину не покинет никогда. Гонения со стороны власти классики нашей литературы терпели во все времена, и никогда это не снижало их популярности, не мешало вписать свои имена в историю. Вот и стихи Бориса Пастернака, а также его прозаические произведения, знают и любят по всему миру до сих пор.
Детство, юность и молодость Пастернака
Пастернак, родившийся 29 января (10 февраля по новому стилю) 1890 года, происходил из творческой семьи. Его отец являлся известным художником, состоял в Петербургской Академии Художеств, а мать была пианисткой. Они переехали в Москву из Одессы в 1889 году.
Атмосфера в доме царила самая творческая - Пастернаки поддерживали отношения с виднейшими деятелями искусств того времени. В их доме бывали Исаак Левитан, Лев Толстой, Сергей Рахманинов, и многие другие. Неудивительно, что в таком окружении у Бориса рано проявились склонности к творчеству. Помимо литературы, он с детства увлекался музыкой и философией. Впрочем, в юные годы он не публиковался.
Пастернак поступил в Московский Университет в 1909, а в 1912 учился в Германии и путешествовал по другим европейским странам.
Борис Пастернак стихи впервые опубликовал в 1913 году, через год впервые издал сборник, уже влившись в модное движение футуристов. Родители Пастернака покинули страну в 1921, о чём лично ходатайствовал Луначарский. Они обосновались в Германии. Сам же Пастернак, оставшийся в России, вскоре женится на Евгении Лурье, у них родился сын.
Вплоть до 1930-х годов власть относилась к Пастернаку весьма лояльно: он состоял в Союзе Писателей, стихи Бориса Пастернака постоянно печатали, Бухарин даже называл его «лучшим поэтом СССР». До 1935 он даже выезжал за границу - позже такой возможности не будет. В 1932 году он женился во второй раз.
Пастернак в сталинскую эпоху, «Доктор Живаго»
Отношение власти к Пастернаку быстро испортилось: по мнению руководителей государства, его мировоззрение не соответствовало эпохе. К счастью, до серьёзных разногласий и репрессий дело не дошло. Борис Пастернак стихи писал и в военные годы: их он провёл в эвакуации, выпустив в это время книгу «На ранних поездах» - компиляцию из нескольких циклов, довоенных и написанных недавно.
В течение примерно десяти лет после войны Борис Пастернак работал над, пожалуй, центральным произведением в своём творчестве - романом «Доктор Живаго». Роман, безусловно, был весьма антисоветским. Издали его в Европе - сначала в Италии, затем в Великобритании, и он быстро принёс Пастернаку мировую известность.
Конечно, вслед за этим последовала жесточайшая критика. Многие призывали выслать Пастернака из СССР.
Нобелевская премия
В 1958 году, через год после первого издания «Доктора Живаго», Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе. Несмотря на то, что присуждена она была Пастернаку в первую очередь за его стихи, в СССР это решение Нобелевского комитета восприняли как политическое, связанное со знаменитыми романом.
Была развёрнута чрезвычайно масштабная кампания по травле поэта. Его исключили из Союза Писателей, с осуждениями выступили многие видные представители культуры, а также масса людей, не имеющих никакого отношения к литературе - именно тогда родилась критика по принципу «не читал, но осуждаю». Пастернака даже грозили осудить за измену Родине.
Несмотря на все гонения, оставаясь членом Литфонда, Пастернак до самой смерти продолжал писать и публиковаться. Хотя его кончину переживания этого периода, конечно, сильно приблизили.
Poembook, 2013
Все права защищены.
Глава II. Детство
1
Свою родословную Пастернаки вели от дона Исаака Абарбанеля (в другой транскрипции - Абрабанеля, 1437-1508). Он был теолог, толкователь Библии, мудрец - личность в средневековой Испании легендарная. Сын его Иуда был искусным врачом (ок. 1460-1530); когда евреев изгоняли из Испании, Иуду пытались в ней удержать. Он перешел в христианство и переехал в Италию, где был известен под именем Леона Эбрео - то есть Леона-еврея; написал трактат «Диалоги о любви». Все эти вехи так или иначе сказались потом в биографии Юрия Живаго: его, искусного врача, удерживают партизаны, не пуская к своим; он христианин и пишет любовную лирику…
Отец Бориса Пастернака, Исаак (Ицхок) Иосифович, родился 22 марта 1862 года в Одессе. Он был шестым, младшим ребенком в семье. Его отец держал небольшую гостиницу. В трехмесячном возрасте Исаак заболел крупом и чуть не задохнулся от сильного приступа кашля; отец швырнул об пол фаянсовый горшок - мальчик испугался и перестал кашлять; как водится в иудейских семьях, после тяжелой болезни ему дали другое имя, чтобы ввести демона в заблуждение, и он стал Леонидом,- но официально взял это имя лишь с двадцатилетнего возраста, когда получал свидетельство об окончании училища.
Исаак-Леонид ни о какой другой карьере, кроме артистической, не мечтал, но родители желали дать ему более надежное занятие и отправили учиться медицине. Проучившись год, он сбежал с медицинского факультета Московского университета и перешел на юридический, оставлявший больше времени для художественных занятий. С юридического в Москве он перевелся на юридический в Одессе - там правила были еще либеральнее, разрешалось надолго выезжать за границу без отчисления; юридическое образование Леонид Пастернак в результате получил, но с двухлетним перерывом на Мюнхенскую королевскую академию художеств.
После окончания Новороссийского университета он должен был год находиться на военной службе и выбрал артиллерию. Вскоре Леонид Осипович познакомился с молодой пианисткой Розалией Кауфман, которая стала его женой. Розалия Исидоровна родилась 26 февраля 1868 года и уже в семнадцатилетнем возрасте стала героиней биографической брошюры, вышедшей в Одессе: там обожали девочку-вундеркинда. К моменту знакомства с Леонидом Пастернаком она была одной из самых популярных концертирующих пианисток в России. Они поженились 14 февраля 1889 года. Год спустя, в Москве, родился их первый ребенок - сын Борис.
Одно из романных совпадений, которых будет множество в его жизни: он родился за несколько минут до полуночи, в понедельник, 29 января 1890 года - в годовщину смерти Пушкина; при бое курантов в ночь с 31 декабря на 1 января 1938 года родился его младший сын Леонид; умер Пастернак в ночь с понедельника на вторник, 30 мая, за полчаса до наступления нового дня.
Пастернаки жили в двухэтажном доме Веденеева - он стоит и теперь в Оружейном переулке.
Первое лето жизни Бориса Пастернака ознаменовалось ситуацией, которая потом стала лейтмотивом его собственной биографии: отец семейства зарабатывает деньги, проводя «лето в городе»,- мать с ребенком отъезжает на отдых и оттуда слезно жалуется на тоску и неустройства. Почти все лето девяностого года Леонид Осипович проработал в Москве, а Розалия Исидоровна слала страдальческие письма из Одессы; он смог выехать туда только 7 августа. За время их отсутствия двоюродный брат художника, Карл Евгеньевич, подыскал квартиру дешевле, зато с двумя мастерскими,- по соседству с прежним жильем, в доме Свечина. Там прожили следующие три года.
Леонид Пастернак в это время был дружен с Левитаном, с которым они вели долгие разговоры об участи еврейства в России; с Нестеровым, Поленовым, С.Ивановым; Поленовы познакомили его со стариком Ге. В семье сохранилась легенда о том, что Боря, обычно дичившийся чужих, в первый же вечер попросился к Ге на колени и потом уже не отходил от него.
13 февраля 1893 года у Пастернаков родился второй сын - Александр. Одновременно случилось и другое событие, для Леонида Пастернака не менее значимое: он познакомился со Львом Толстым. Толстой похвалил его картину «Дебютантка» на выставке Товарищества передвижников, Леонид Осипович признался, что собирается иллюстрировать «Войну и мир», и попросил аудиенцию для разъяснений. Толстой назначил встречу, эскизы Пастернака понравились ему необыкновенно, художника пригласили бывать в доме, приходил он и с женой. В 1894 году ему предложили место преподавателя в Училище живописи, ваяния и зодчества - приглашал лично князь Львов, секретарь Московского художественного общества. Пастернак охотно согласился, но предупредил, что, если для устройства на эту должность понадобится креститься,- он, несмотря на всю свою дистанцированность от еврейской обрядности, вынужден будет отказаться. Препятствий не возникло - его утвердили младшим преподавателем. Семья поселилась на Мясницкой, в первом этаже надворного флигеля при училище.
С 23 ноября 1894 года Борис Пастернак помнил себя «без больших перерывов и провалов». Мальчика разбудили могучие, траурные звуки рояля, который никогда еще на его памяти так не звучал. Мать играла со скрипачами Гржимали и Брандуковым трио Чайковского - в память умерших в 1894 году Ге и Рубинштейна. Слушать приехали Толстой, его дочь Татьяна и ее муж Михаил Сухотин.
В 1895 году артистическая карьера матери прервалась на двенадцать лет. В семье бытовала легенда, что Розалия Исидоровна перед своим выступлением 19 ноября 1895 года в Колонном зале получила из дома записку о том, что оба сына заболели и лежат в жару. Она отыграла - а сразу после выступления, не выйдя на поклон, помчалась домой и по дороге дала зарок не выступать на сцене, если все обойдется. Обошлось, дети скоро поправились, но слову своему Розалия Исидоровна осталась верна. По другой версии, препятствием для артистической карьеры Розалии Исидоровны оказались частые сердечные припадки,- но давать уроки она продолжала, и рояль звучал дома постоянно. Мать Пастернака отличалась необыкновенной чувствительностью и нервозностью - в этом смысле ее можно сравнить только с Александрой Бекетовой, матерью Блока, у которой была с сыном такая же прочная, почти телепатическая связь. Розалия Исидоровна тряслась над детьми, боялась темноты и грозы, часто плакала. Впрочем, одесские родственники с материнской стороны были еще шумней и чувствительней. Двоюродная сестра Бориса Ольга Фрейденберг писала: «Боря очень нежный»,- почему и относилась к нему в детстве и юности снисходительно. В детстве ее пугала мысль, что за Борю, как шутили родные, придется выходить замуж. За такого нежного ей выходить не хотелось.
В 1896 году Борис научился писать (читал он с четырех лет), годом позже, в Одессе,- плавать. Одиннадцать сезонов кряду семья проводила лето под Одессой, на даче,- сначала на Среднем Фонтане, потом на Большом. Вокруг дач разрастались огромные темные «тропические» сады. Зимой главным и любимым развлечением были поездки к Серовым - у них устраивались елки.
Художественные способности проявились у Пастернака рано и сильно - младший брат вспоминает, как Боря однажды до истерики напугал его пересказом в темной комнате сказки о Синей Бороде. Шура потерял сознание, Боря долго раскаивался. Именно в детстве он убедился в своей способности влиять на людей, заражать их своим настроением - и с тех пор этой способности побаивался.
6 февраля 1900 года у Пастернаков родилась первая дочь - Жозефина-Иоанна, которую в семье звали Жоней. Борис неизменно поражался ее чуткости - в семье она понимала его лучше всех и чуть ли не боготворила, больше всего боясь, что он станет таким, как все. К девятисотому же году относится воспоминание, с которого Пастернак начнет впоследствии «Охранную грамоту». В Москву с возлюбленной - Лу Андреас Саломе, по которой еще Ницше сходил с ума (и в конце концов сошел),- приехал молодой австрийский поэт Райнер Мария Рильке. Имя его было в России почти никому не известно. Это был уже второй его визит в Москву - впервые он приехал в апреле 1899 года. Желая посетить Толстого, Рильке познакомился с его любимым иллюстратором, получив рекомендательное письмо и самый любезный прием. Год спустя Рильке вернулся, чтобы узнать Россию более основательно. 17 мая Пастернаки по дороге в Одессу проезжали Ясную Поляну. Рильке и его спутница выехали из Москвы с ними. Леонид Осипович попросил обер-кондуктора сделать остановку в Козловой Засеке - на ближайшей к усадьбе Толстых железнодорожной станции.
О молодом немце Пастернак запомнил только то, что одет он был в черную разлетайку, а спутница, хорошо говорившая по-русски (она была дочерью русского генерала), казалась его старшей сестрой или даже матерью. Немец с русской сошли, а Пастернаки покатили дальше - к морю. Туда же, на дачу на Большом Фонтане, отправили на все лето и Олю Фрейденберг.
В 1900 году Борис Пастернак впервые узнал о том, что он еврей и что ничего хорошего ему это не сулит. Еврейство оказалось чем-то куда более серьезным, чем бедность, отсутствие связей или болезнь. После смерти Жени - старшего сына Фрейденбергов, в четырнадцать лет погибшего от гнойного аппендицита,- его дядя, отец Пастернака, заболел от тоски и переутомления и не мог в августе вернуться из Одессы в Москву; гимназические испытания пришлось пропустить, но отец нашел выход - попросил начальство одесской Пятой гимназии принять у Бориса вступительные экзамены, а результаты выслать в Пятую же московскую гимназию. Борис их выдержал - отвечать было гораздо проще, чем он ожидал; Евгений Борисович в своей книге утверждает, что его отцу задавали те же вопросы, на которые пришлось отвечать Жене Люверс из первого пастернаковского романа. Надо было сравнить между собой меры веса - «граны, драхмы, скрупулы и унции, всегда казавшиеся четырьмя возрастами скорпиона»; математическая задачка была того проще, и уж совсем легко было объяснить, почему «полезный» пишется не через «ять», а через «е».
Несмотря на блестяще сданные экзамены, привитую оспу и пошитую форму,- несмотря даже на заступничество московского городского головы Голицына, с которым Леонид Осипович был знаком,- Бориса в первый класс Пятой гимназии не взяли, поскольку здесь соблюдалась процентная норма евреев - 10 из 345. Директор гимназии Адольф предложил компромисс: год Бориса учат домашние учителя, а во второй класс его примут, ибо тогда откроется одна вакансия. С Пастернаком в течение года занимался домашний педагог Василий Струнников. Никаких препятствий к зачислению во второй класс не возникло. Гимназия располагалась на углу Поварской, отношения с одноклассниками у Пастернака были самые радужные - он обладал счастливой способностью влюбляться в людей и приписывать им совершенства.
В 1901 году флигель во дворе училища снесли и семья переселилась в главное здание. Квартиру для Пастернаков «оборудовали из двух или трех классных комнат и аудиторий в главном здании» («Люди и положения»). Квартира была причудлива, поскольку один из классов был круглый, а другой, по воспоминаниям Пастернака, «еще более прихотливой формы»: в результате ванна имела форму полумесяца, столовая «с полукруглым выемом» и «овальная кухня». Семье это нравилось - бытовые экстравагантности отвечали экстравагантности характеров; это тоже потом станет лейтмотивом всей жизни Пастернака - квартиры у него будут со странностями. Последняя, в Лаврушинском, вообще двухэтажная, как и вся его двойная жизнь в то время: две жены, две работы (для себя и для денег - роман и переводы), две аудитории - русская и заграничная… Не зря на упреки в двурушничестве он радостно поднимал обе руки и горячо кивал. Характер его всегда бывал сродни квартире: неопределившийся и неловкий, как быт с Женей Лурье на Волхонке,- в двадцатые годы, когда и в душе, и в доме накопилось столько хлама. Строгим, чистым и аскетическим был его быт на переделкинской даче, особенно в тридцатые, пока там еще не было отопления и прочей бытовой «роскоши» (Чуковский с нежностью описывал его чистый и строгий кабинет). И квартира его отрочества - в главном здании училища - была весьма сродни его душе: как эти классные комнаты не были приспособлены для жизни (разве что инопланетянину могло быть уютно среди всех этих выпуклостей и выемок) - так и эта бешеная художническая душа, одержимая фантастическими маниями и фобиями, казалась себе инопланетной гостьей.
В 1902 году, 8 марта, родилась Лидия-Елизавета - вторая сестра Пастернака. Именно ее приезда из Лондона будет ждать Пастернак в свои последние минуты - но ее впустили в СССР лишь через два дня после его похорон.
В книгу вошли повести "Детство Люверс", "Охранная грамота" и автобиографический очерк "Люди и положения".
Для старшего возраста.
Пастернак Борис Леонидович
Предисловие
Охранная грамота детства
В одну из своих ранних поэтических книг, "Темы и вариации" (1923), классик русской литературы XX века Борис Леонидович Пастернак (1890–1960) включил стихотворение "Так начинают. Года в два…":
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, - а слова
Являются о третьем годе…Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья…Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.Так в ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком.
Так затевают ссоры с солнцем.Так начинают жить стихом.
Когда создавались эти стихи, Пастернак давно уже закончил работу над повестью "Детство Люверс" (1918), рассказывающей о взрослении девочки Жени, нервных изломах ее детского мира, о первом пробуждении в ней "маленькой женщины". А до создания автобиографической прозы "Охранная грамота" (1930) и тем более продолжающего ее очерка "Люди и положения" (1957) было еще далеко. И все равно стихотворение предсказало грядущее родство этих очень разных произведений - рассказа о девочке с первых лет ее жизни до внезапного трагического повзросления и повествования о поэте - также с младенчества до трагически-просветляющего кризиса в творчестве. Ибо в нем найдены единственно верные и, при всей их сложности, простые слова для глубинной философии детства, устремленного во взрослый творческий мир, и поэтического творчества, укорененного в детстве. После этого стихотворения уже не кажутся неожиданными прямые сюжетные переклички между вымышленной повестью и автобиографической прозой, у их героев есть общий "знаменатель" - обостренное чувство тайны, мучительное ощущение "страшной красоты" мира, причастность "тьме мелодий", из которой рождаются слова. Между девочкой и поэтом, "гением и красавицей" (говоря рыцарственным языком самого Пастернака) здесь стоит знак равенства.
Недаром "Детство Люверс" открывается эпизодом, который почти слово в слово повторяет первую строфу стихотворения. Внезапно проснувшаяся Женя с ужасом чувствует: "…нипочем нельзя было определить того, что творилось на том берегу… у того не было названия… Женя расплакалась… Объяснение отца было коротко:
Это - Мотовилиха…
…Только это ведь и требовалось: узнать, как зовут непонятное, - Мотовилиха". Слово, явившееся крошечной Жене "о третьем годе", что-то очень важное меняет в ее жизни: "В то утро она вышла из того младенчества, в котором находилась еще ночью…" И точно таким же эпизодом открывается очерк "Люди и положения": Пастернак вспоминает, как в гости к его отцу, будущему академику живописи Л. О. Пастернаку, в 1894 году - также "о третьем годе"! - приехал Лев Толстой и состоялся домашний концерт, в котором приняла участие мать будущего поэта, Р. И. Кауфман. Посреди ночи, вспоминает Пастернак, "я проснулся от сладкой, щемящей муки, в такой мере ранее не испытанной… Эта ночь межевою вехой пролегла между беспамятностью младенчества и моим дальнейшим детством". Полное родство ощущений! Ибо "нормальное" творчество, по Пастернаку, должно питаться запасами детской открытости "тьме мелодий", а "нормальное" детство должно тянуться во взрослый мир, как тянется к солнцу росток.
Но ни то ни другое не дается просто так, само собою. Нетрудно заметить, что настроение в "Так начинают. Года в два…" - тревожно, что обычной безмятежности и умиленной идилличности интонации, с которой принято говорить о детях, здесь нет и в помине. Напротив - таинственная мука, ночная атмосфера, "тьма мелодий" переполняют стихотворение. Точно так же и повести о девочке Жене и поэте Пастернаке отнюдь не радужны: ребенок и художник живут в "страдательном залоге" и драматические "кривые" их судеб практически совпадают. И он, и она - все время в борении с собой, все время на переломе, в состоянии перехода от одного призвания к другому.
Как было сказано, мы встречаемся с Женей Люверс в миг, когда она из младенца превращается в девочку. Затем вместе с ней переживаем процесс "прорастания" в девичество. А расстаемся именно тогда, когда она, пережив горечь двух утрат, вдруг ощущает себя взрослой девушкой, "маленькой женщиной", - и детство навсегда покидает ее.
Рассказ о себе и своем поколении Пастернак в "Охранной грамоте" и "Людях и положениях" тоже начинает с эпизода, открывающего в его младенческом сознании новое измерение, - со встречи со Львом Толстым. Кульминационное ударение сюжета делает на истории своего внезапного разрыва с мечтой всей молодости, философией и разрыва с прежней любовью. А завершает прощанием с Маяковским, другом и оппонентом.
Сплошная цепь утрат - и там и тут, причем самого дорогого, а иначе что бы это были за утраты.
Вторая часть "Детства Люверс" - "Посторонний" - посвящена странной встрече Жени с прихрамывающим незнакомцем, "посторонним". Она случайно замечает его в соседском саду, потом столь же случайно сталкивается с ним в книжной лавке и, сама не зная почему, выделяет его из толпы, начинает думать о нем. Слово "влюбленность" не произнесено в повести, оно подразумевается, но совершенно не подходит для определения чувства, пробудившегося в Жениной душе! Вообще в художественном мире Пастернака самые важные вещи не принято называть вслух, на них позволено лишь намекать. Ибо то, чему дано имя, перестает быть тайной: вспомним Мотовилиху. И недаром Женя не хочет вымолвить фамилию постороннего - Цветков, а называет его в третьем лице: "этот". В разговоре о тайне неопределенность точнее прямоты.
Но вот что особенно важно. Незнакомец, едва войдя в Женину жизнь, тут же "выходит" из нее. Жеребец, запряженный в экипаж родителей, "вздыбился, сбил и подмял под себя случайного прохожего" - этим погибшим прохожим и оказался Цветков. Мало того: после пережитого у Жениной мамы начались преждевременные роды и на свет появился мертвый братец Жени Люверс. Все это от нее пытаются скрыть, отселяют к знакомым Дефендовым, но она догадывается о произошедшем, и тайна смерти, подобно тайне любви, входит в ее сознание также "без слов", намеком. Однако воздействие она оказывает на девочку отнюдь не косвенное. Женя "вдруг почувствовала, что страшно похожа на маму… Чувство это было пронизывающее, острое до стона. Это было ощущение женщины, изнутри или внутренне видящей свою внешность и прелесть".
В самом начале второй части мы встречаем Женю, читающую Лермонтова. В самом конце мы видим, как "без дальнейших слов Лермонтов был тою же рукой втиснут назад в покосившийся рядок классиков". Вместе с Лермонтовым задвинуто в прошлое и Женино детство, а значит, исчерпан сюжет повести, названной "Детство Люверс".
Женя Люверс родилась и выросла в Перми. Летом живали на берегу Камы на даче. Однажды, проснувшись среди ночи, Женя испугалась огней и звуков на другом берегу реки и расплакалась. Отец, войдя в детскую, пристыдил её и коротко объяснил: это - Мотовилиха. Наутро девочка узнала, что Мотовилиха - казённый завод и делают там чугун... Самые существенные, беспокоящие её вопросы она умышленно не задала. В это утро она вышла из младенчества, в котором находилась ещё ночью, в первый раз заподозрив явление в чем-то таком, что явление оставляет про себя либо открывает только взрослым.
Шли годы. Для Жени это были годы одиночества. Отец постоянно был в отъездах, редко обедал и никогда не ужинал. Когда же раздражался и утрачивал самообладание, то становился совершенно чужим человеком. Мать, появляясь, осыпала детей ласками, проводила с ними целые часы, когда им менее всего этого хотелось, но чаще они видели мать отчуждённой, без повода вспыльчивой.
В Екатеринбурге жизнь пошла по-новому. Сережа и Женя поступили в гимназию. Появилась подруга - Лиза Дефендова, дочка псаломщика. Сережа подружился с братьями Ахмедьяновыми.
Среди сослуживцев отца был симпатичный бельгиец Негарат, вскоре вынужденный вернуться на родину. Перед отъездом он сказал, что часть своих книг оставляет у Цветкова. При желании Люверс могут ими пользоваться.
Как-то в августе Женя забралась на поленницу и увидела чужой сад. Три незнакомки в саду разглядывали что-то. Через некоторое время они проследовали в калитку, а невысокий хромой человек нёс за ними большой альбом или атлас. Хромающий молодой человек продолжал занимать её и в последующие дни. Она увидела его со своим репетитором Диких выходящим из книжной лавки, куда через минуту они с Сережей зашли за Тургеневым. Оказывается, хромой и был тем самым Цветковым, о котором говорил Негарат.
Однажды родители собрались в театр, а Женя засела за взрослое издание «Сказок Кота Мурлыки». В двенадцатом часу вдруг послышались голоса, топот и громкий, полосующий крик мамы. Детей заперли в их комнатах, а наутро отправили Женю к Дефендовым, а Сережу к Ахмедьяновым.
Живя у чужих людей, Женя впервые измерила глубину своей привязанности к маме. Она вдруг почувствовала, что страшно похожа на неё. Это было ощущение женщины, ощущающей свою внешность и прелесть. Из отведённой ей комнаты она вышла не своей, изменившейся, новой походкой.
Ночью у Дефендовых она опять увидела Цветкова, Хромой удалялся от окна с поднятой в руке лампой. За ним двинулись, перекашиваясь, длинные тени, а за ними и сани, которые быстро вспыхнули и: мотнулись во мрак.
По возвращении домой ей объяснили причину маминой болезни, По окончании спектакля их жеребец в момент появления родителей стал биться, вздыбился и насмерть задавил прохожего, а мама заболела нервным расстройством. «Тогда и родился мёртвый братец?» - спросила Женя, слышавшая об этом у Дефендовых.
Вечером пришёл удручённый чем-то репетитор. Погиб его друг - Цветков. Женя вскрикнула и бросилась вон из комнаты. «Чем объяснить этот всплеск чувствительности? - думал Диких. - Очевидно, покойный произвёл на эту маленькую женщину особо глубокое впечатление, которому есть своё имя».
Тут он ошибся. Впечатление действительно было жизненно важно и значительно, но смысл его был в том, что в её жизнь вошёл другой человек, третье лицо, то, которое имеют в виду евангельские заповеди, когда говорят о любви к ближнему.
Пастернак Борис Леонидович
Предисловие
Охранная грамота детства
В одну из своих ранних поэтических книг, «Темы и вариации» (1923), классик русской литературы XX века Борис Леонидович Пастернак (1890–1960) включил стихотворение «Так начинают. Года в два…»:
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, - а слова
Являются о третьем годе…
Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья…
Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.
Так в ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком.
Так затевают ссоры с солнцем.
Так начинают жить стихом.
Когда создавались эти стихи, Пастернак давно уже закончил работу над повестью «Детство Люверс» (1918), рассказывающей о взрослении девочки Жени, нервных изломах ее детского мира, о первом пробуждении в ней «маленькой женщины». А до создания автобиографической прозы «Охранная грамота» (1930) и тем более продолжающего ее очерка «Люди и положения» (1957) было еще далеко. И все равно стихотворение предсказало грядущее родство этих очень разных произведений - рассказа о девочке с первых лет ее жизни до внезапного трагического повзросления и повествования о поэте - также с младенчества до трагически-просветляющего кризиса в творчестве. Ибо в нем найдены единственно верные и, при всей их сложности, простые слова для глубинной философии детства, устремленного во взрослый творческий мир, и поэтического творчества, укорененного в детстве. После этого стихотворения уже не кажутся неожиданными прямые сюжетные переклички между вымышленной повестью и автобиографической прозой, у их героев есть общий «знаменатель» - обостренное чувство тайны, мучительное ощущение «страшной красоты» мира, причастность «тьме мелодий», из которой рождаются слова. Между девочкой и поэтом, «гением и красавицей» (говоря рыцарственным языком самого Пастернака) здесь стоит знак равенства.
Недаром «Детство Люверс» открывается эпизодом, который почти слово в слово повторяет первую строфу стихотворения. Внезапно проснувшаяся Женя с ужасом чувствует: «…нипочем нельзя было определить того, что творилось на том берегу… у того не было названия… Женя расплакалась… Объяснение отца было коротко:
Это - Мотовилиха…
…Только это ведь и требовалось: узнать, как зовут непонятное, - Мотовилиха». Слово, явившееся крошечной Жене «о третьем годе», что-то очень важное меняет в ее жизни: «В то утро она вышла из того младенчества, в котором находилась еще ночью…» И точно таким же эпизодом открывается очерк «Люди и положения»: Пастернак вспоминает, как в гости к его отцу, будущему академику живописи Л. О. Пастернаку, в 1894 году - также «о третьем годе»! - приехал Лев Толстой и состоялся домашний концерт, в котором приняла участие мать будущего поэта, Р. И. Кауфман. Посреди ночи, вспоминает Пастернак, «я проснулся от сладкой, щемящей муки, в такой мере ранее не испытанной… Эта ночь межевою вехой пролегла между беспамятностью младенчества и моим дальнейшим детством». Полное родство ощущений! Ибо «нормальное» творчество, по Пастернаку, должно питаться запасами детской открытости «тьме мелодий», а «нормальное» детство должно тянуться во взрослый мир, как тянется к солнцу росток.
Но ни то ни другое не дается просто так, само собою. Нетрудно заметить, что настроение в «Так начинают. Года в два…» - тревожно, что обычной безмятежности и умиленной идилличности интонации, с которой принято говорить о детях, здесь нет и в помине. Напротив - таинственная мука, ночная атмосфера, «тьма мелодий» переполняют стихотворение. Точно так же и повести о девочке Жене и поэте Пастернаке отнюдь не радужны: ребенок и художник живут в «страдательном залоге» и драматические «кривые» их судеб практически совпадают. И он, и она - все время в борении с собой, все время на переломе, в состоянии перехода от одного призвания к другому.
Как было сказано, мы встречаемся с Женей Люверс в миг, когда она из младенца превращается в девочку. Затем вместе с ней переживаем процесс «прорастания» в девичество. А расстаемся именно тогда, когда она, пережив горечь двух утрат, вдруг ощущает себя взрослой девушкой, «маленькой женщиной», - и детство навсегда покидает ее.
Рассказ о себе и своем поколении Пастернак в «Охранной грамоте» и «Людях и положениях» тоже начинает с эпизода, открывающего в его младенческом сознании новое измерение, - со встречи со Львом Толстым. Кульминационное ударение сюжета делает на истории своего внезапного разрыва с мечтой всей молодости, философией и разрыва с прежней любовью. А завершает прощанием с Маяковским, другом и оппонентом.
Сплошная цепь утрат - и там и тут, причем самого дорогого, а иначе что бы это были за утраты.
Вторая часть «Детства Люверс» - «Посторонний» - посвящена странной встрече Жени с прихрамывающим незнакомцем, «посторонним». Она случайно замечает его в соседском саду, потом столь же случайно сталкивается с ним в книжной лавке и, сама не зная почему, выделяет его из толпы, начинает думать о нем. Слово «влюбленность» не произнесено в повести, оно подразумевается, но совершенно не подходит для определения чувства, пробудившегося в Жениной душе! Вообще в художественном мире Пастернака самые важные вещи не принято называть вслух, на них позволено лишь намекать. Ибо то, чему дано имя, перестает быть тайной: вспомним Мотовилиху. И недаром Женя не хочет вымолвить фамилию постороннего - Цветков, а называет его в третьем лице: «этот». В разговоре о тайне неопределенность точнее прямоты.
Но вот что особенно важно. Незнакомец, едва войдя в Женину жизнь, тут же «выходит» из нее. Жеребец, запряженный в экипаж родителей, «вздыбился, сбил и подмял под себя случайного прохожего» - этим погибшим прохожим и оказался Цветков. Мало того: после пережитого у Жениной мамы начались преждевременные роды и на свет появился мертвый братец Жени Люверс. Все это от нее пытаются скрыть, отселяют к знакомым Дефендовым, но она догадывается о произошедшем, и тайна смерти, подобно тайне любви, входит в ее сознание также «без слов», намеком. Однако воздействие она оказывает на девочку отнюдь не косвенное. Женя «вдруг почувствовала, что страшно похожа на маму… Чувство это было пронизывающее, острое до стона. Это было ощущение женщины, изнутри или внутренне видящей свою внешность и прелесть».
В самом начале второй части мы встречаем Женю, читающую Лермонтова. В самом конце мы видим, как «без дальнейших слов Лермонтов был тою же рукой втиснут назад в покосившийся рядок классиков». Вместе с Лермонтовым задвинуто в прошлое и Женино детство, а значит, исчерпан сюжет повести, названной «Детство Люверс».
И вот - неожиданное, но закономерное совпадение. «Посторонний», Цветков, прихрамывает. Пастернак подчеркивает это: «Диких был не один, вслед за ним вышел невысокий человек, который, ступая, старался скрыть, что припадает на ногу». Теперь откроем «Охранную грамоту», прочитаем в ней рассказ о переломном событии в жизни тринадцатилетнего Пастернака. Переломном и в прямом и в переносном смысле. «Я не буду описывать в подробностях…», как, «когда я сломал… ногу, в один вечер выбывши из двух будущих войн, и лежал без движенья в гипсе, горели за рекой… знакомые, и юродствовал, трясясь в лихорадке, тоненький сельский набат… Как, скача в ту ночь с врачом из Малоярославца, поседел мой отец при виде клубившегося отблеска… вселявшего убеждение, что это горит близкая ему женщина с тремя детьми…» Лихорадочный ритм фразы, описание, заставляющее вспомнить о люверсовской Мотовилихе… И главное - несомненная связь между образом прихрамывающего Постороннего, погибшего под копытами лошади, и образом прихрамывающего поэта, вышибленного лошадью из седла. Корни случившегося по воле Пастернака с Женей Люверс уходят в его собственное детство, и те потрясения, что выпали на долю героини, были пережиты самим автором. В том же, 1903 году, когда горел за рекою дом и поседел отец, утонул поблизости и студент, спасая воспитанницу пастернаковских знакомых, «и она затем сошла с ума, после нескольких покушений на самоубийство с того же обрыва…». Как воскликнула бы Женя: «И у вас тоже горе? Сколько смертей - и все вдруг!» Только пройдя через трагедию, Пастернак смог состояться и как личность, и как поэт. Естественно, что тот же путь он уготовал для своей героини. Любимой героини.
