Анализ рассказа красный смех андреева. Реферат: Леонид Николаевич Андреев Красный Смех

И.А. Смелова,

учитель русского языка и литературы высшей категории

Роль поликультурного аспекта в анализе повести

Л. Андреева «Красный смех» (11 класс)

Приступая к изучению повести «Красный смех», необходимо провести серьёзную подготовительную работу – погрузиться в эпоху, узнать, какими идеями жило просвещённое общество, каким воздухом оно дышало. Для начала знакомимся с культовой личностью конца 19 века – философом Ф. Ницше. Зачем? В 1891 году в своём дневнике 20-летний Андреев напишет: «Я хочу показать, что на свете нет истины, нет счастья, основанного на истине… Я хочу быть апостолом самоуничтожения. Я хотел бы, чтобы человек бледнел от ужаса, читая мою книгу ». М олодой Леонид Андреев, как и многие его современники, увлекался философией Ницше. Смерть философа в 1900 году Андреев воспринял почти как личную утрату. Мир захлёстывала стихия жестокости, разрушения творческой личности, её унижения и деградации. После серии прекрасных реалистических рассказов («Кусака», «Петька на даче», «Ангелочек» и др.) Андреев активно приступил к созданию своего необычного художественного мира. Перемены происходят в русле модернистских исканий начала века. Писатель начинает воссоздавать действительность, используя контраст, схематизм, гротеск, фантастику.

Второй этап – знакомство с явлениями экспрессионизма и модернизма, поскольку будем рассматривать повесть как модернистский эксперимент Л. Андреева. Знакомимся с модернистской музыкой и живописью, чтобы показать, как это направление отразилось не только в литературе, а в искусстве начала ХХ века вообще (А.Н. Скрябин (1871 – 1915), русский композитор; Альбан Берг (1885 – 1935), австрийский композитор; Франц Кафка (1883 – 1924), австрийский писатель; Эдвард Мунк (1863 – 1944 , норвежский художник и др.). Ученики должны хорошо знать, что модернизм – общее название разных направлений в искусстве к.19 – н.20 в., провозгласивших разрыв с реализмом, отказ от старых форм и поиск новых эстетических принципов.

На втором этапе также проводим словарную работу, выясняя значения таких понятий, как «литература крика», ницшеанские мотивы, гротеск, фантастика, мировой Апокалипсис.

Третий этап – изучение истории русско-японской войны 1904 – 1905 г.г. Само название возникло как обозначение галлюцинации одного из героев, участника этой войны. Оно стало символизировать смех самой залитой кровью земли, сходящей с ума. Фактически Андреев создаёт картину Апокалипсиса (особенно пронзительно это изображают следующие фрагменты: « Что-то огромное, красное, кровавое стояло надо мною и беззубо смеялось.

- Это красный смех. Когда земля сходит с ума, она начинает так

смеяться. Ты ведь знаешь, земля сошла с ума. На ней нет ни цветов, ни песен, она стала круглая, гладкая и красная, как голова, с которой содрали кожу. Ты видишь её?», «Мы подошли к окну. От самой стены дома до карниза начиналось ровноеогненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное тёмно-красное поле, и было покрыто оно трупами. И было тихо, - очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых… Мы оглянулись: сзади нас на полу лежало голое бледно-розовое тело с закинутой головой.

- Они нас задушат! - сказал я. - Спасёмтесь в окно.

- Туда нельзя! - крикнул брат. - Туда нельзя. Взгляни, что там! ... За

окном в багровом и неподвижном свете стоял сам Красный смех») .

Леонид Андреев планировал издать повесть отдельной книжкой с офортами «Ужасы войны» испанского художника к.18 – н.19 века Франсиско Гойи. Безумства войны и в живописи Гойи, и в повести Андреева такие, какие могут быть запечатлены искажённой, вывернутой психикой. На уроке целесообразно использовать презентацию с офортами Ф. Гойи.

Кроме того, заранее рекомендуется ученикам перечитать рассказы В. Гаршина «Четыре дня» и М. Булгакова «Красная корона», а также «Севастополь в мае» из «Севастопольских рассказов Л.Н. Толстого. Это поможет ребятам разобраться, каким традициям следует писатель в изображении войны.

Очень важно, чтобы ученики смогли по достоинству оценить модернистский эксперимент Андреева. Для этого уже на уроке сообщаем информацию о том, что ни реалисты, ни символисты зачастую не принимали у Андреева тех тенденций, которые позже были названы экспрессионистическими . Л.Н. Толстой писал о «преувеличении чувства», «фальшивой чепухе», «отсутствии чувства меры». Символисты находили, что творчество Андреева создаёт впечатление «тяжёлого кошмара», напоминает «революционную казёнщину».

«Кто я? – задавался вопросом и сам Андреев. – Для благороднорождённых декадентов – презренный реалист, для наследственных реалистов – подозрительный символист».

Только в 1927 году известнейший советский литературовед и искусствовед Иеремия Исаевич Иоффе назвал Леонида Андреева «первым экспрессионистом в русской прозе. Литературовед Алексей Львович Григорьев пишет: «В поисках новых литературных путей Леонид Андреев предвосхитил экспрессионизм как международное художественное движение» .

Подобно экспрессионистической «литературе крика», зародившейся в немецкой литературе в 10-е годы ХХ века, писатель стремился к тому, чтобы в его произведениях каждое слово кричало о том, что наболело в его душе.

Художественные эксперименты Андреева никогда не были для него самоцелью, за которой терялся бы сам человек. В его произведениях чувствуется путь навстречу людям, стремление решить проблемы в пользу некоей духовной общности между людьми, и эта особенность писателя прочно связана с традициями русской литературы, а также с историко-эстетическими веяниями времени, заставляющими Андреева и экспрессионистов художников и музыкантов стремиться к одним и тем же целям.

Цель урока по данной теме: дать оценку творческому эксперименту Л. Андреева; определить роль экспрессионизма в литературе при разрешении «проклятых вопросов» жизни.

Задачи урока:

Выявить традиционное и новаторское в раскрытии образа войны в повести «Красный смех»

Выявить черты экспрессионизма в повести Л. Андреева;

Наблюдение мотивов апокалипсиса в литературе и других видах искусства.

Тема № 2. Поэтика произведений Л. Андреева

1. Поэтика рассказов:

а/. тип сюжета (анализ по выбору);

б/. форма повествования и персонажная система рассказа (по выбору);

2. Экспрессионистская поэтика рассказа «Красный смех» и пьесы «Жизнь Человека»:

а/. сюжетно-композиционные особенности рассказа; повествователь как психотип и тип языкового сознания.

б/. «Жизнь Человека» как картины представления; архитектоника пьесы; в/. драматургия действия в пьесе;

г/. приемы экспрессионистского письма в рассказах и пьесе.

ЛИТЕРАТУРА

1. Андреев Л. Н. Бергамот и Гараська. Петька на даче. Большой шлем. Стена. Бездна. Красный смех. Рассказ о семи повешенных / Л. Н. Андреев. / Андреев Л. Н. Собр. соч.: В 6-ти тт. – М., 1990-1996. – Т. 1 – С. 619 - 623.

2. Андреев Л. Н. Драматические произведения: В 2-х т. / Л. Н. Андреев. – Л., 1989. – Т. 1 / Вступ. ст. Ю. Н. Чирвы. – С. 3 - 43.

3. Бабичева Ю. В. Драматургия Л. Н. Андреева периода первой русской революции / Ю. В. Бабичева. – Вологда. 1971. – С. 77-114.

4. Заманская В. В. Л. Андреев: “у самого края природы, в какой-то последней стихийности / В. В. Заманская. // Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе ХХ века. Диалоги на границах столетий. Учебное пособие. -- М., 2002. – С. 110 – 143.

5. Иезуитова Л. А. Творчество Л. Андреева. 1892-1906 / Л. А. Иезуитова. – Л., 1976.

6. Колобаева Л. А. Личность в художественном мире Л. Андреева. / Л. А. Колобаева. / Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX - ХХ в.в. -- М. : Изд-во МГУ, 1990. – С.114- 148.

7. Московкина И. И. Проза Леонида Андреева. Жанровая система, поэтика, художественный метод. – Харьков, 1994.

9. Смирнова Л. А. Русская литература конца XIX- начала ХХ века / Л. А. Смирнова. – М., 2001. – С. 183-210.

10. Татаринов А. В. Леонид Андреев / А. Н. Татаринов. // Русская литература рубежа веков (1890 - начала 1920-х годов). – М., 2000. – Кн. 2. – С. 286-339.

Тема № 9.ТВОРЧЕСТВО Л. АНДРЕЕВА

Поэтика рассказов Л. Андреева

Работал в разных эпических жанрах (повести, рассказа, романа). На всем продолжении творческого пути писал рассказы.

В творчестве обращался к экзистенциальной проблематике: одиночество, отчуждение, обезличивание человека («Большой шлем»), детерминации («Стена»), свобода и смысл жизни («Рассказ о семи повешенных»).

Художественное решение данных проблем обусловлено антиномичностью мышления писателя, т.е. видением мира в постоянной борьбе противоположностей: божественного и сатанинского, светлого и темного, доброго и злого. Обостренное чувство контрастов определило моделирование жизненных коллизий и структур характеров героев Л.Андреева в аспекте борьбы противоположностей. Контраст жизни он рассматривал как универсальный закон бытия. Этот мировоззренческий принцип стал основой эстетики диссонансов и экспрессионистического письма.

Главный герой прозы Андреева – это «человек вообще», т.е. обыкновенный человек (без акцентирования его социального положения), представленный в обыденной жизни.

В первый период творчества (с 1898 по 1906 (год смерти жены) было создано более 70 рассказов. Сюжетообразующий стержень этих произведений – события, нестандартные ситуации. Линия поведения героев рассказов Л. Андреева очень часто определялась не внутренней логикой характеров (что отличает поэтику характеров в литературе критического реализма), а логикой реализации авторской идеи, которую писатель «вколачивает в сознание читателей» (М. Горький). Такой подход ближе модерной стратегии творчества, экспрессионистскую линию которой постепенно разрабатывал писатель.

«Баргамот и Гараська», «Ангелочек» -- рассказы, которые относятся к типу рождественских и святочно-пасхальных. В основе их поэтики нестандартная ситуация, стиль трогательно-сентиментальный, несколько ироничный, сюжет предполагает всегда акцент на добром финале. Это поучительные и размягчающие сердца истории. Данная жанровая форма, особо популярная в конце Х1Х-нач. ХХ века, отличается смысловой емкостью, христианско-философским пафосом.

«Пенька на даче». Особенности поэтики: кольцевая композиция, выполняющая смысловую нагрузку. Возвращение героя в прежнее состояние – характерная особенность рассказов Л. Андреева, подчеркивающая экзистенциальную направленность его художественного мышления -- отсутствие выхода из сложившейся ситуации.

Андреев стремился преодолеть рамки бытописательской литературы, выйти к обобщающе-философской постановке вопросов, сквозь призму быта увидеть сущностное, поэтому он сосредоточен на поиске средств и приемов, которые могли бы разомкнуть объективно-эмпирические рамки художественного мира и вывести читателя на более высокий уровень обобщений.

Рассказ «Большой шлем» (1899). Центральный мотив – мотив одиночества человека среди людей. Главный герой – Николай Дмитриевич Масленников умирает за карточным столом, когда ему выпало «игроцкое» счастье - «большой шлем». Оказывается, что его партнеры, с которыми он регулярно встречался для игры в карты, не знают, где он жил. В рассказе нет сюжетного действия как такового. Все сфокусировано в одной точке – карточной игре. В центре композиции – обстановка игры, отношение к ней участников как к ритуалу. Характеры едва намечены (индивидуальности отличаются манерой игры). Характеры автором принципиально не раскрыты, так как герои не открыты друг для друга. Этот прием подчеркивает их отчужденность.

В 900- е годы во многих рассказах Л. Андреев поднимает проблему обусловленности человеческой судьбы роком. Она стала центральной в аллегорическом рассказе «Стена», поэтика которого во многом определяется актуализацией приема гротеска. Аллегорический способ повествования рассказа предполагает активность человеческого восприятия: все приемы письма обязывают читателя дорисовывать картину, данную в общих линиях. Для стиля характерен минимум пластического изображения, словесного описания, максимум эмоционального напряжения.

Поэтика рассказа «Красный смех»

Андреев ищет свои ракурсы изображения современной действительности, свои пути проникновения в духовный мир человека. Когда вспыхнула русско-японская война, он откликнулся на нее рассказом «Красный смех» (1904) пронизанным пацифистским протестом против бессмысленной бойни. Он прозвучал сильнее, чем художественные очерки с маньчжурский полей. «Красный смех» - на редкость цельное по силе и яркости впечатления, стройное и строгое по художественной организации произведение. Поиски Андреева в области экспрессивного стиля достигли в «Красном смехе» своего высшего выражения.

Рассказ с подзаголовком «Отрывки из найденной рукописи» имеет четкое композиционное членение. Он состоит из 2 частей, в каждую входит по 9 отрывков, последний – 19 исполняет роль эпилога. Первая часть представляет собой живописную и музыкальную картину бессмысленных военных действий, воспроизведенных младшим братом со слов старшего. Вторая часть – смешанная: в ней вперемешку даны военные картины, реальные события жизни тыла, связанные с войной, вести с войны, фантазии и сны младшего брата. Наименование главы – «ОТРЫВОК» - ориентирует читателя на разомкнутое повествование: между отрывками существует намеренно ослабленная сюжетно-фабульная связь, каждый из них имеет относительную самостоятельность и соединен с целым идейным подтекстом. Сами отрывки не однородны по внутренней структуре. Большинство из них – отрывки – наблюдения, впечатления от виденного очевидца войны - старшего брата.

В каждой части есть отрывки, которые выполняют функцию рефренов, и необходимы для того, чтобы в стремительном нагромождении картин, в хаосе мыслей и чувств дать возможность на минуту остановиться (способствуя осмыслению, переключению впечатлений) (3,7,17).

В первой части картины войны и впечатления даются по степени возрастания сложности и самих картин, и впечатлений от них. Первые два отрывка почти исключительно зрительные: цветовые и световые. Передан внешний факт – военный поход под лучами палящего солнца. Участники похода поглощены его тяжестью, ослепляющим жаром солнца, истребляющим ум, чувство силы. Это «красный» отрывок: красное солнце, воздух, земля, лица. В мире царит красный цвет всех оттенков. Люди, бредущие под «обезумевшим» солнцем – «глухи, слепы, немы».

Автор создает у читателя ощущение «безумия и ужаса»: нет смысла в походе, есть слепящий красный цвет, опустошающее красное безумие. Второй отрывок дает более сложную картину. Речь идет о трехсуточном бое. К солнечно-красному цвету и свету рваного мяса автор прибавляет бело-черную гамму – цвета времени: трое суток боя показалось участникам одними длинными сутками с чередованием цветовых оттенков и переходов от черного к темному – светлому и обратно. Все цвета, слова, движения воспринимаются «как во сне»: это состояние, рожденное войной. Тема «безумия и ужаса» все более нагнетается и закрепляется в словесно-образной форме, фиксирующей не физиологическое, но идеологическое содержание темы ВОЙНЫ. Андреев дает достоверную психологическую мотивировку проявления этого символического словесного образа: гибнет юный фейерверкер: на месте снесенной осколком головы фонтаном бьет веселая алая кровь. Эта нелепая и страшная смерть осмысляется как квинтэссенция войны, самая ее сущность: «Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, страшных телах. Это был красный смех. Он в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле».

За двумя первыми отрывками, играющими роль зачина, увертюры ко всему рассказу, следует остановка – рефрен (3 отрывок). Он подкрепляет тему первых двух отрывков. В 4 отрывке автор скрещивает мотив «чистого безумия» (военный эпизод) с мотивом военно-патриотического сумасшествия. Казалось нельзя увеличить кроваво-красную гамму первых двух отрывков, но Андреев продолжает ее обогащать. Тема «красного смеха» развивается по восходящей цвето-световой линии. Одновременно она получает новое «боковое развитие»: обезумевшее от цвета и запаха льющейся крови попадают во власть сумасшедшей мечты: получить орден за храбрость. Это ли не идейное проявление «красного смеха»!

Бессмысленно-патриотические призраки, рожденные в сознании гибнущих людей, автор окрашивает в новые тона – зловещие, желто-черные, исполненные ожидания и тревоги (желтое лицо смертельно-раненного, мечтающего об ордене, желтый закат, желтые бока кипящего самовара; черная земля, тучи, черно-серая бесформенная тень, поднимавшаяся над миром, именуемая «Это»). Пятый отрывок – эпизод ночного спасения раненых с покинутого поля боя – резко контрастирует с предыдущими: взамен панической динамики в нем -- беззвучная статика. Краски те же, но не агрессивные, а угрюмо-тоскливые. В следующем отрывке впечатление повествователя подкрепляются мнением сумасшедшего доктора. По ходу повествования все большее значение приобретает тема довоенного нормального мира. Тема дома, контрастирующая с темой войны, становится центральной в 8 отрывке: безногий герой возвращается домой. В доме ничего не изменилось, необратимо и страшно переменился хозяин, для которого над всей землей царит «красный смех».

В 9 и 10 отрывках переданы попытки старшего брата вернуться к прежнему быту, творчеству. Андреев тонко обыгрывает мотив тщетности таких усилий. В конце первой части Андреев развивает мотив безумия в духе гаршинского «Красного цветка»: чуткий человек в безумном мире не может остаться здоровым психически, что есть свидетельством нравственной чистоты, внутренней силы.

В событийный пласт повествования второй части включены знакомые по первой части военные эпизоды, впечатления участников войны, события жизни тыла. Однако функция событийного компонента иная. Если в первой части события воздействовали на зрение, слух, что приводило к чувственному воссозданию эмоционального облика войны. То теперь они становятся аргументами в историософских рассуждений героя, действуя на разум и возбужденное сердце читателя. Состояние безумия социальной жизни в повести трактуется шире самой темы войны. По отношению войны оно раскрывается как родовое понятие и означает патологическое состояние мира и сознания человека, несущего в себе гибель человечеству. Исторические аналогии расширяют художественное время повести до вечности, подчеркивая, что предметом изображения является вечная оппозиция «жизни и смерти». Всеобщее в предмете изображения подчеркивается и топосом художественного пространства произведения. Герои чувствуют и видят воздух, небо, землю. Место действия не имеет никаких национальных и географических примет. Андреев повествовал о войне не в социально-политическом аспекте, а воссоздал ее обобщенный, эмоционально-выразительный психологический портрет.

Особенности экспрессионистской стилистики: четкое композиционное членение (2 части по 9 отрывков), тема безумия и ужаса войны нагнетается постепенно (от впечатлений звукового и цветового ряда в 1 части во 2 переходит к историко-философским рассуждениям героя, действующим на разум и возбужденное сердце читателя).

Повесть «Жизнь Василия Фивейского»

В 1903 г. Андреев создал повесть «Жизнь Василия Фивейского», где в оригинальной форме, оптимально соответствующей материалу, в новом аспекте решает проблему «человека и рока». Большинство современных Андрееву критиков оценивали произведение как самое значительное у писателя. Однако противоречивые оценки произведения обусловлены не только различиями идейно-эстетических подходов критиков, но и сложностью содержания повести, неоднозначностью ее идей и образов.

Для выявления концепции в совокупности всех ее антиномий следует проанализировать структуру. Повествование повести строится по модели жития: очень сдержанно, даже несколько суховато писатель передает последовательность фактов биографии героя -- отца Василия от рождения до смерти. Сюжет дан как трагический путь осмысления героем своего «Я» в соотнесении с роком. Несчастье, обрушившееся на о. Василия, казалось, нарушают меру возможного. Над всей жизнью его тяготел суровый и загадочный рок… Утонул в реке сын, второй рождается идиотом, пьяная жена поджигает дом и в нем сгорает. Изменения в сознании героя, происходящие под влиянием судьбы, раскрыты через отношения к Богу и вере. Именно направленность эволюции сознания о. Василия помогает осмыслить идею повести.

В начале он выглядит как заурядный человек, который всегда чувствовал себя одиноко среди людей, о святости его говорить не приходится. Андреев раскрывает характер героя, противопоставляя его Ивану Копрову -- человеку самоуверенному, ограниченному, но удачливому в жизни в отличие от Фивейского, а потому всеми уважаемому и считающему себя избранным среди людей.

В первых главах Фивейский рядом с ним жалок, смешон и недостоин уважения в глазах прихожан. В средине повести, после перенесенных личных бед, Фивейский обращается к познанию мучительной жизни прихожан, подолгу исповедует их, констатируя маленькие грехи и «большие страдания». В сознании Василия происходит перелом, который проявляется в изменении религиозного мировосприятия. Мир для него был тайной, где царил Бог, ниспосылающий людям радости и горе. Впервые он задумался над своей верой, когда утонул его первенец Вася, а попадья, не выдержав горя, сделалась пьяницей. Постепенно от случая к случаю вера ставится под сомнение. В процессе борьбы с собой за и против веры, меняется его облик: он становится непреклонным и суровым, просыпается его «другая душа», «всезнающая и скорбная». И тогда Копров впервые в жизни увидел, что отец Василий выше его ростом; он начал приглядываться к знаменскому попу с тревожным уважением.

В третий раз к антитезе Фивейский – Копров Андреев обращается в конце повести: отец Фивейский уже при жизни становится похожим на святого – человекобог или человек, отдавшего свою жизнь на свершение дел всевышнего. Копров начинает бояться о. Василия, бояться жизни, бояться смерти. В противопоставлении Фивейский – Копров содержится и сопоставление, и одновременно полемика со священным писанием, с житийной литературой. Канонизированные святые святы по своей природе, а их «жития» должны эту святость обнаружить. Отец Фивейский делается святым, пройдя путь познания страданий и грехов человеческих. Представление о Боге как носителе справедливого мироустройства развенчивается у героя в процессе познания жизни. Образ сына-идиота символически выражает все роковое и непостижимое для человеческого ума зло, которое со всех сторон окружает о. Василия. Герой бессилен перед роком, жизнь представляется уже не гармонией, а хаосом, в котором не может быть целесообразности, т.к. сама вера бессмысленна.

История жизни Фивейского демонстрирует, как человек силой своего духа противостоит слепому хаосу жизни, не благоприятному для веры стечению трагических обстоятельств, и в величайшем поражении своем, и в самой своей смерти он остается несломленным: «как будто и мертвым продолжал он бежать».

Прослеживая изменения в сознании героя, автор более всего сосредоточен на его внутреннем мире. Психологизм Л.Андреева отличается от Толстого, объясняющего и договаривающего за героя его мысли и чувства. Достоевский, как известно, давал возможность увидеть душу персонажа в разрезе. Он выявлял сосуществование нескольких стихий, скрытых от соучастников действия, неподвластных самому персонажу и проявляющихся под влиянием внутренних импульсов, кажущихся на первый взгляд нелепыми и случайными. Андреев идет иным путем. Не воссоздавая последовательности развития психического процесса, как это делали Толстой и Достоевский, Андреев останавливается на описании внутреннего состояния героя в переломные моменты его духовной жизни, предлагая результативную характеристику этого этапа, своего рода авторское обобщение, тесно слитое с ощущениями и размышлениями самого героя. Весь психологический портрет о. Василия составляет при таком способе анализа несколько «фрагментов» и в каждом идет разговор о новой грани отношения героя в вере. Духовная драма о. Фивейского конструируется с помощью двух приемов: перехода рассказа автора во внутренний монолог героя и авторского вторжения в речь героя. Следует учитывать, что общая концепция произведения гораздо шире, чем результат мировоззренческой эволюции о. Василия. Несмотря на то, что герой в процессе внутренней динамики пришел к духовному и физическому краху, утверждая идею бессилия человека перед «судьбой», «роком», которая связывалась в его сознании с божественным началом, Андреев всем строем произведения утверждает мысль о необходимости мужественного и бесперспективного противостояния детерминации. Вот почему критики писали о нем как о героическом пессимисте.

Основные элементы авторского стиля в повести «Жизнь Василия Фивейского» те же, что и в других произведениях 90-х – 900 годов: острая философско-этическая тема, концентрирующая внимание на взаимодействии человеческого духа, мысли и действительности; герой обычной судьбы, поставленный в необычное положение, где с наибольшей силой выявляются его метафизические искания; экспрессивная манера повествования, при которой большое внимание уделяется мыслям и чувствам автора, его субъективным оценкам, его концепции мира, выдвигаемой художественной логикой произведения на первый план. Авторскому началу, так много значащему у Андреева, подчинен композиционный строй повести и особенно его конец, на который как всегда у писателя падает философско-смысловая нагрузка. Тональность повествования отличается сочетанием размеренности, стилизованной под житийную литературу с напряженной экспрессивностью.

Средняя оценка: 5 (2 votes)

Леонид Николаевич Андреев

Бессвязное и истерическое повествование об ужасах войны, увиденной на офортах Гойи.

Информация о произведении

Полное название:

Красный смех Отрывки из найденной рукописи

Дата создания:

История создания:

"Неподалеку от Никитского сада в каменоломне взрывам изуродовало двух работавших там турок. Мимо Андреева пронесли раненых, один из них улыбался какой-то странной улыбкой. Воспоминание об этой улыбке на окровавленном лице не даёт покоя писателю. В письме он пишет Горькому: «Душа, внезапно уязвлённая муками одного человека, обратилась к страданию вселенскому». Так возникает замысел выразить психологию войны. И вот, за десять дней был написан «Красный смех». Работал Андреев в состоянии чрезвычайного возбуждения, иногда доходя до галлюцинаций.
На читателей рассказ произвёл впечатление ошеломляющее. Присутствующий на первом публичном чтении рассказа военный корреспондент констатировал верность написанного до подлинности. Правительство насторожилось и, опасаясь антивоенных выступлений, запретило чтение рассказа полностью. Однако, в 1905 году рассказ появился напечатанным в сборнике «Знания».
Критики было много, как положительной, так и отрицательной. Андрееву казалось, что все отзывы отдавали равнодушием: «И рассуждают, и хвалят, и бранят только по закону, скучно, холодно, вяло, неинтересно, точно война их совсем не касается, точно они рассуждают о каком-то пустячном происшествии на планете Марс». Один из критиков отмечал, что автор «Красного смеха» « умирает с убитыми, с теми, кто ранен и кто забыт, он тоскует и плачет, и когда из чьего-нибудь тела бежит кровь, он чувствует боль ран и страдает». Безумие и ужас - так Андреев определяет войну. Его произведение состоит из отрывков, на первый взгляд несвязанных. Вот то, что успел увидеть на войне оставшийся в живых офицер. Вот, наблюдения, размышления, галлюцинации того, кто записывал его рассказ. Он на пороге безумия. Разум тех, от лица которых идёт повествования, загублен - это соучастники, жертвы и судьи кровавого преступления. В повествовании смешаны сон и действительность, реальные события и кошмарный бред [...]
В «Красном смехе» Андреева нет акцента на русско-японский конфликт. Перед нами возникает картина войны, как преступление и безумие. У читателя возникает вопрос: кто же инициаторы этого безумного кровопролития? «Но ведь безумие уже объяло всех, охватило так, что нет уже в мире невиновных, нет и виноватых», - пишет Л. Афонин.
Ощущение неотвратимо приближающейся катастрофы, переданное Андреевым, охватило его современников. Перед ними предстало человечество, лишившееся Бога и неспособное возродиться. Вячеслав Иванов пишет, что в этом произведении представлена картина современной души, бессильной выдержать и вынести войну. Конечно, «Красный спех» был принят не всеми. М.Горький, например, полагал, что рассказ «для большего впечатления нужно оздоровить». «Милый Алексеюшка! - отвечал ему Андреев, - И на этот раз я с тобой совершенно и даже насквозь не согласен… Оздоровить - значит уничтожить рассказ, его основную идею».
Андрей Белый писал: «Упрекают Л. Андреева в субъективизме. Вместо того, чтобы описывать массовое движение войск или бытовую картину войны, он будто грезит; но в этом его проникновение в современность»
Татьяна Буевич , альманах "Дорогие страницы" на сайте Стихи.ру http://www.stihi.ru/2009/06/21/506

Cсылки на критические и текстологические работы:

"Его первый метафизический рассказ в риторической модернистской манере - Стена - был написан еще в 1901 г. За ним последовал ряд других "метафизических" проблемных рассказов в том же напряженно-риторическом стиле. Сначала Андреев придерживался знакомых форм реализма, но, начиная с рассказа Красный смех (1904), перешел к условному оформлению, скоро ставшим в его рассказах преобладающим."
Дмитрий Святополк-Мирский , "Леонид Андреев", в биб-ке Мошкова http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_1020-1.shtml

"Субъектом этого мира может быть Красный смех, или Ничто, или Человек в черном. Но все это - только словесные указания на что-то неопределенное, непонятное для автора, существующее или где-то внутри человека, или вне его. [...]
Ноуменальным миром может быть только Божественный мир. В системе атеистического, нигилистического и абсурдистского восприятия ноуменальный мир подменяется собственным авторским эмоциональным мироощущением, — сколько бы «интеллектуального тумана» ни напускал автор на свое стремление к «потусторонней» сфере.
Сфера эта — только авторский комплекс «безумия и ужаса», авторский «красный смех», и сам писатель понимал всю его «бесформенность», невозможность его образного представления и изображения."
И. Карпов , "Двоемирие Леонида Андреева", с сайта Русская филология

Все мы разные. Отрицать это глупо — факт налицо. А раз так, то и к одним и тем же явлениям мы, в силу нашей разности, относимся неодинаково. Кого-то событие шокирует, а кто-то над ним посмеется. То, что одному кажется интересным, другого введет в скуку. Таких примеров много. И редко, весьма и весьма редко находится событие, на которое все реагируют одинаково.

Что ж, сегодня имею честь представить вам как раз такое событие. Передо мной на столе даже не книга — рассказ, коротенький по любым меркам. «Красный смех» за авторством Леонида Николаевича Андреева. 30 с небольшим страниц — это то, что не позволяет оформить его в самостоятельное печатное издание и делает частью некоего сборника рассказов. Но не стоит судить о книге по объему, что я на этом произведении и проиллюстрирую.

Но начну с автора. Наверное, не сильно ошибусь, если предположу, что широкому кругу он неизвестен. А напрасно — ведь более чем положительные отзывы о нем оставляли такие титаны, как Максим Горький, Рерих, Репин, Блок, Чехов. Родился в Орле в 1871 году, учился в орловской классической гимназии, где совершил в возрасте 17 лет прямо-таки безрассудный поступок — лёг между рельсов перед приближающимся паровозом, лишь по счастливой случайности не навредив ни паровозу, ни себе. Окончив гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета, где начал злоупотреблять алкоголем. В эти годы Андреев пробовал писать первые рассказы, однако из редакции их вернули со смехом. Отчисленный за неуплату, поступил на юридический факультет Московского университета. В 1894 году, после любовной неудачи, пытался покончить жизнь самоубийством, выстрелив в сердце, по счастью тоже неудачно. Впрочем, в придачу к покаянию за этот поступок Андреев «заработал» порок сердца. А дела шли все хуже, автор перебивался случайными заработками, преподаванием и рисованием портретов на заказ (наш человек!).

В 1902 году, уже являясь практикующим адвокатом, начинает свою журналистскую деятельность. Молодого автора заметил Максим Горький. Карьера пошла в гору, чего не скажешь о личной жизни. Юная супруга (к слову, внучатая племянница Тараса Шевченко) умерла от послеродовой горячки, из-за своих революционных взглядов автору пришлось провести некоторое время в тюрьме (а выпустили его под залог, внесенный Саввой Морозовым). Далее — эмиграция, отход от революционных идей и, как следствие, ссора с Максимом Горьким. Первою мировую войну, как ни странно, Андреев встречает с не свойственным ему энтузиазмом и воодушевлением, как и Февральскую революцию. А вот Октябрьскую не принимает, почему остается в эмиграции в отделившейся Финляндии. Увы — дали знать о себе последствия прошлого, и в 1919 году автор умирает от порока сердца.

Андреев более чем вписывается в образ человека творчества, сложного и многогранного, раздираемого противоречиями. Человека талантливого, но не могущего своим талантом обеспечить себе хорошую жизнь. Хотя правы те, кто считают, что художник должен быть голодным, от этого его творчество становится более пронзительным, волнующим, правдоподобным и задевающим за живое.

И кульминацией всего этого и стал его рассказ «Красный смех». Написанный в 1904 году, он стал реакцией писателя на события русско-японской войны. Войны, поразившей автора так сильно своей жестокостью и бессмыслием. Конечно, сейчас почти что каждый третий, более-менее знакомый с историей данного конфликта, с легкостью сможет рассказать, почему война была неизбежна, какие глобальные цели преследовали державы — участницы и так далее. В общем, четкая и логичная картина, объясняющая, как, почему, зачем. Мир цифр, аналитики, расчета, правда сухого и обезличенного. Но если взглянуть на эти события глазами простого человека, насильно отправленного почти за десять тысяч километров от родного дома сражаться и умирать за непонятные ему цели… Ведь недаром же русско-японскую войну в российском обществе не принимали, считали ее непонятной, ненужной, бессмысленной. Многие даже и не знали, где и находится какая-то там Япония или как там ее.

«Красный смех» — рассказ о событиях некой абстрактной войны и ее повседневных ужасах, неотвратимо ввергающих окружающий мир в хаос и безумие. Само повествование выстроено как обрывки неких дневников, разделенных на две части. Первая часть — рукописи безымянного офицера артиллерии, непосредственного участника войны. Начинаются они непосредственно на полях сражений и описывают будни солдат и офицеров. Под конец первой части наш герой, получив ранение, возвращается домой, и последние главы — короткое описание его попыток вернуться в русло мирной жизни. Вторая часть — записки младшего брата офицера-артиллериста, дождавшегося возвращения своего родственника домой. Начинаются они со смерти рассказчика первой части. Описывая то, что происходит в его городе, младший брат ощущает те перемены, что вносит в быт всех людей война.

Это — вкратце. Вроде бы все банально. Но это не так. Потому что автор делает акцент не на документальной или приключенческой сторонах войны, а на психологической. Иными словами, он не описывает, подобно Толстому, подробную картину дислокации войск, не дает нам историю начала войны, ее причин и хода боевых действий. Зато он дает нам взгляд на войну глазами человека, абсолютно не понимающего смысла происходящего. К тому же явно не готового ко всем тем ужасам, которыми так богата война. Это очень и очень сильный прием, вместо героического эпоса, красочного голливудского фильма или сухой статистики перед нами вдруг на какое-то мгновение открывается окно в мир страшных будней, начисто лишенных даже намека на героизм, пафос, пропаганду, человечность и даже здравый смысл. Автор стремился показать суровую правду. Он старательно вырисовывает окружающие героя трудности, жару, усталость, голод, боль, ужас.

Что-то подобное будет спустя 50 лет у Курта Воннегута в его «Бойне номер 5». То же желание показать войну не как героические и нравоучительные поединки добра и зла, а как бездумное убийство одних несчастных другими. Воннегут в итоге показал войну не красивый действом, а жестоким детоубийством. И стал одним из величайших американских писателей. А вот Андреев был почему-то незаслуженно забыт.

Сложно, ох как сложно рассказать о произведении, не раскрыв его сюжет. А вот как раз сюжет в деталях раскрывать не хочу. Просто потому, что тогда смажется ощущение от прочитанного. Но ведь и заинтересовать произведением надо. Попробую описать все, кроме сюжетных поворотов.

Сам рассказ, являясь как бы частью рукописи двух братьев, позволяет нам взглянуть на мир их глазами. Это значит, что окружающая нас картина будет крайне сумбурна и неполна, ведь ни офицер артиллерии, ни ожидающий его дома брат не могут видеть всю войну целиком. Но с другой стороны этот прием позволяет нам встать на место героев, ощутить их жизнь и вместе с ними стать свидетелями настоящих событий.

А событий, несмотря на малый объем рассказа, наберется более чем предостаточно. И вот тут автор раскрывает свой талант вовсю. Мастерски описывая каждое действие, автор краток и лаконичен, слова зря не тратятся. Более того — каждый эпизод, каждый поворот событий, каждая декорация описаны всего парой-тройкой фраз, но сделано это так метко и так умело, что читателю сразу в глаза бросается некий подмеченный автором нюанс, какая-то особенность, какая-то отличительная черта. Вроде бы незначительная, но такая яркая и характерная, эта черта как нельзя лучше описывает вещь или передает настроение, с одной стороны выделяя самое важное, а с другой — оставляя место для фантазии и воображения. Мастер слова — иначе не скажешь.

При этом сам стиль автора не тяжелый, читается спокойно и непринужденно. Термин «легко» в данном случае неприменим. Все потому, что мастерски описанные события буквально с первых же страниц обрушиваются на голову читателя гнетущим и немного удушающим комом, передавая ему печальные настроение и мысли главного героя. И все увиденное и переживаемое рассказчиком благодаря умению автора сразу же становится окружением читателя. Удивительно, но факт — с самых же первых строк ты ощущаешь себя главным героем. Увиденное им тут же становится твоим окружающим миром, эффект погружения мгновенен. И вот уже не он, а ты становишься свидетелем событий страшных и диких.

Каких? Ну если в двух чертах — умирающие от солнечного удара люди, без цели бродящие по полям безумцы, умирающие на колючей проволоке и диких конвульсиях солдаты, оторванные головы и упавшие на колья тела… Уверяю — каждая из этих сцен будет так метко и эмоционально подана, что от равнодушия не останется и следа.

При этом — и это очень и очень здорово — никаких экстраординарных событий не происходит. Нет ни вселенской катастрофы, ни глобальной трагедии. Вокруг нас, по сути, вполне себе обыкновенные будни войны. Но, несмотря на лаконичность слога, они описаны так точно, так подробно и так реально, что это по-настоящему пугает. Ужас — это не монстр, не призрак, не немыслимая в своей сложности ловушка и не суперзлодей со сверхвозможностями и неограниченным бюджетом. Ужас — это обыденность.

И уже на второй странице тебе страшно. Но не как на просмотре голливудского ужастика, где тебе в основном неприятно и противно, и ты понимаешь, что все это не по-настоящему. Нет, тут совсем другое. Тебе страшно оттого, что все, что происходит с главным героем, абсолютно реально. Это самые обычные события, они происходили со многими людьми сотни раз и на войне, и в обычной жизни, они не придуманы и для них не нужны какие-то невероятные предыстории. Они обычны и являются неотъемлемой частью жизни, поэтому-то от них веет таким тихим и спокойным ужасом. Потому что мы к ним привыкли и уже не обращаем внимания. И поэтому настроение портится практически сразу, рассказ очень труден эмоционально, оставляет тяжелый осадок и мрачные мысли. Но этим он и хорош.

Сами события, описываемые в книге, не кажутся вынужденным нагромождением нарочно подобранных для зрелищности эпизодов. Они также не смотрятся жалкой и неловкой попыткой накидать в сюжет побольше действа и разных героев. Сюжет не высосан из пальца и не старается интриги ради выдать на гора глобальную драму. И от этого сюжет только выигрывает. Да, вместо крупных батальных сцен и наблюдений за дивизиями перед нами разворачивается история одного человека. Зато она достоверна, она позволяет нам поприсутствовать в рассказе практически лично и узнать, как на самом деле выглядит и ощущается война. Поверьте, эмоции и настроение будут далеко не такими, как после часа игры в какую-нибудь военную стратегию или стрелялку с немцами или террористами.

Но это ведь значит, что мы видим драму конкретного человека? Да, так и есть. Точнее, мы видим не только его драму, мы видим драму его мира и его времени, просто через призму его личной истории. Кому-то покажется это скучным и неинтересным, но мало кто останется к этой истории равнодушным. Ведь рассказ очень быстро возвращает нас, «книжных детей, не знавших битв», к правде жизни, в которой война есть явление жестокое, грязное и безумное.

Если с первой частью все вроде бы понятно, то вторая часть гораздо сложнее. Напомню, рассказчиком второй части выступает брат героя из первой части. Брат этот на фронт не попал и ждет дома. Однако окружающие его события постепенно склоняют его к мысли, что он не совсем нормален. То есть таким вот образом он пытается, по его же собственному признанию, объяснить жуткую разницу между тем, чему его учили, и тем, что он видит вокруг. По приезду брата, комиссованного по ранению, он начинает за ним ухаживать, становясь свидетелем того, что война делает с людьми. Перед ним не абстрактная жертва войны, от которой можно легко абстрагироваться, отвернув глаза и перейдя на другую сторону улицы. Перед ним — его брат, которого он знал всю жизнь. Впрочем, после войны это уже совсем иной человек.

Вообще, если первая часть показывает нам будни непосредственно на войне, то вторая часть иллюстрирует будни города во время войны. Не знаю, какая из них более пронзительна. Первая, конечно же, поярче, там больше контраста, больше нерва и надрыва. Вторая часть спокойнее, но она ближе и роднее нам. К тому же она более жутковата — она показывает, как откровенно разлагается и дичает вместе со всеми жителями город, вроде бы войной не затронутый. И если от фронта в первой части рассказа можно ожидать ужасов, то от города во второй части ты чувствуешь безысходность, безвыходность и невозможность спастись.

Да, в первой части мы станем свидетелями всех тех ужасов, что творились на войнах рубежа веков. Все эти массированные артобстрелы, плотные заграждения колючей проволоки, ловушки, пулеметный огонь и прочие «прелести» войны мы не просто увидим своими глазами, мы пройдем через них. Но зато во второй части нам покажут деградацию современного (на тот момент) общества, причем актуальности приведенные примеры не теряют даже сейчас. Грустно. И страшно.

Особой темой через весь рассказ проходит тема безумия. Человеческого безумия во многих его проявлениях. По мне, так очень сильный ход — сначала показать безумие на войне, как простые люди теряют рассудок от того, что становятся свидетелями и участниками вещей, идущих вразрез с тем, к чему они привыкли и во что верили. А затем автор вроде как преподносит иную сторону кошмара — даже человек, остающийся вдалеке от сражений, все равно оказывается в безумном мире. К тому же отличную задумку автор выражает очень сильными литературными приемами. К числу коих (стараясь не раскрыть сюжет), могу отнести сцену в театре, рассказы про вернувшихся домой сумасшедших, момент с пленными, момент с рекрутами… Ну или пожалуй самую сильную сцену — вернувшийся с войны артиллерист пишет днями и ночами напролет некий рассказ, а в итоге оказывается, что все листки либо пусты, либо разрисованы бессмысленными линиями. А рассказ есть лишь в его воображении.

Да чего уж там, почти что вся вторая часть великолепна с точки зрения сюжета и задумки. Именно безумие в городе автор выдает как основную проблему. Причем безумие не яркое, а тихое и непредсказуемой. Наш герой никогда не знает, откуда будет нанесен удар, и от этого он страдает еще сильнее. Каждый день гибнут люди — но война все равно идет, люди сходят с ума и теряют свое обличие, прячутся за масками и делают дела на автомате. Можно было бы посчитать это нелепым преувеличением, но черт возьми, взглянешь вокруг — и так похоже на то, что видишь!

По-хорошему выходит, что практически все персонажи в рассказе теряют в той или иной степени рассудок. Будь то рассказчик, его брат, лечащий доктор или юный студент-санитар, пленный офицер или вернувшийся домой военный — у каждого из них помутнен разум. Кто-то бредит, кто-то кричит по ночам, у кого-то тряска, а кто-то просто не может сидеть в тишине. Но при этом мир их глазами выглядит вполне логично и даже весело, а безумными выглядят все остальные. Что заставляет задуматься — а кто же воистину безумен? Увы, на этот вопрос ответа у автора нет. Хотя догадаться о его мнении по этому вопросу можно.

Между прочим — хотя рассказ ведется поочередно от лица двух братьев, мы никогда не узнаем их имен. Просто потому, что они нигде не прозвучат. Более того — мы не узнаем ни имена их родных и близких, ни название их города, ни местности, на которой идет война, ни страну, в которой они живут, ни страну, с которой они воюют. То есть вообще никаких имен собственных ни у кого. Целый ворох ярких, колоритных, пусть и эпизодических, персонажей — и ни одного имени. Наверное, так автор хотел показать, что ужас и горе выше конкретных личностей, народов и стран, а может так он еще сильнее хотел подчеркнуть безумие всего происходящего — не знаю. Хотя скорее всего сделано это было для того, чтобы показать — трагедия войны и всего связанного с ней кошмара одинакова для всех. Отличная авторская находка.

А самое грустное — что Андреев данным рассказом выступил в роли мрачного пророка. Эдакая Кассандра, которая всех предупреждает, но ее никто не слушает. Многим может показаться, что отдельные сцены рассказа нарочито притянуты за уши для поддержания общего настроения, некоторые персонажи немного гротескны, а сами события уж слишком вычурны. И все бы так, да вот незадача — ровно через десять лет грянула Первая мировая, которая превзошла все самые дикие и невообразимые сцены из рассказа. То, что казалось безумной выдумкой автора, внезапно оказалось лишь жалкой пародией на чудовищную реальность. Так что не упрекайте автора слишком сильно, он лишь сгладил правду жизни, как смог.

Говорят, что краткость — сестра таланта. Я мог бы еще долго рассказывать о всех тех мыслях, сценах, посылах и аналогиях, что Андреев смог уместить в такой небольшой и такой проникновенный рассказ. Но поскольку на личном опыте я давно уже убедился, что ни с кем из озвученной пары в родственных отношениях не состою, то стараюсь себя ограничить. Во-первых — ну не комильфо писать огромный отзыв на коротенький рассказ. А во-вторых — умолчу о многом интриги ради, тем ведь интереснее будет вам об этом прочитать. А прочитать стоит всенепременно.

Все мы разные, как я уже говорил. И к одним и тем же явлениям мы относимся неодинаково. Так вот — не было еще ни одного человека, который бы не испортил бы себе настроение и не получил сильных эмоциональных переживаний после прочтения «Красного смеха». Казалось бы — зачем тогда читать такое произведение? Вот именно за этим. Чтобы в какой-то момент перестать относиться к военным конфликтам как к обезличенной сводке из телевизора с простой калькуляцией потерь. Чтобы не забывать, что в настоящей жизни нет красивых текстур, условий победы и бесконечно восстанавливающихся юнитов. Что не в красивых замедленных позах падает якобы пораженный в грудь киношный актер. «Красный смех» — своего рода шоковая терапия, прививка против слишком сильной любви к войне. Неприятно, но надо.

Считаю, что именно таким и должны быть произведения на тему войны — не только ура-патриотизм, пафос добра и зла, героика и бравурность, но и ужас, сумасшествие и бессмыслица. Чтобы каждый раз и настроение портилось, и в депрессию немного кидало. Тогда, глядишь, пропадет наша дурная привычка героизировать войну и любить ее сверх всякой меры. Понимаю, что войны неизбежны — любить-то их зачем?

Резюмирую — рассказ к прочтению просто обязателен. В нем удачно сложились все кирпичики — и стиль, и сюжет, и идея, и лаконичность, и проникновенность, и язык, и литературные приемы автора. И каждый из этих кирпичиков к тому же сам по себе просто совершенен. Полтора часа жизни, потраченные на его прочтение — просто смехотворная цена за прикосновение к литературному (и философскому тоже) шедевру. И не стоит бояться испорченного настроения — автор ведь говорит нам правду. А на правду, как известно, нельзя обижаться.

Скачать книгу

Понравилась статья? Поделись с друзьями!

Г.Ю. Сиднев

Известен давний интерес литераторов к субъективному мироощущению персонажа. Во-первых, в плане психологическом - интересно, как те или иные явления отражаются в сознании человека. Вторая, не менее важная задача искусства, - вывести читателя из состояния автоматизма. Дело в том, что явления действительности, многократно воспринимаясь человеком, «автоматизируются», т. е. воспринимающий перестает ощущать в явлении не только новизну, но и его сущность. Поэтому писатель прибегает к приемам, с помощью которых обычное, привычное предстает необычным и непривычным - «странным», благодаря чему на нем концентрируется внимание читателя. Наконец, «странность» происходящего для читателя позволяет автору выражать концептуальное отношение к жизненным явлениям, не отвлекаясь от повествования. Вспомним сцену богослужения в тюрьме из романа Л.Н. Толстого «Воскресение». Вполне традиционное, хорошо знакомое русскому человеку отправление религиозного культа Толстой изобразил так, что перед читателем проходит необычное для него зрелище. Он по-новому видит и священника, и весь обряд: вместо привычного богослужения - что-то вроде шаманского «действа». Этот и подобные ему приемы получили, как известно, название остранения.

В прозе Л. Андреева через остранение реализуется весь идейно-мировоззренческий комплекс писателя. Лейтмотив его творчества выражен в словах жуткий, ужасный, огромный, необычный, странный. Органично вписываясь в систему гиперболической образности, эти эпитеты отражают суть трагического мировосприятия автора.

В структуре андреевских произведений остранение приобретает специфические языковые формы и становится одним из основных приемов изображения. Надо отметить, что особая, экспрессивная субъективность мировосприятия наметилась в художественном сознании Л. Андреева едва ли не с самых первых его произведений. Так, уже в рассказе «У окна» (1899) находим следующую сцену. Молодая женщина, спасаясь от буйства пьяного мужа, укрывается у соседки. Тихо ведется разговор на волнующую обеих тему: о пьянстве, о мужьях, о безысходности женской доли... И здесь перед читателем промелькнет то, что полноправно войдет в поэтику более позднего творчества Л. Андреева:

Хозяйка оборвала речь, и в жутко молчащую комнату с двумя бледными женщинами как будто вползло что-то бесформенное, чудовищное и страшное, и повеяло безумием и смертью.

Перед нами элементы будущей «леонидоандреевской» образности: молчащая комната (причем определение молчащая эмоционально усилено обстоятельством жутко), мистическое заострение тишины посредством одновременного одушевления (вползло) и обезличивания (что-то) некой неизвестной и непонятной силы, от которой веет безумием и смертью.

Но в общем реально-бытовом контексте рассказа образ теряет свое мистическое звучание:

И это страшное была водка, господствующая над бедными людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.

Отмеченная разностильность языковых средств свидетельствует о том, что «андреевский комплекс» (пристальный интерес к проблемам жизни, смерти, человеческого счастья и несчастья и т. п.) еще не созрел. Тем не менее, стремление автора к остраненному изображению, как видим, уже налицо.

Следующим шагом в указанном направлении явился рассказ «Жили-были» (1901). Первое, что бросается в глаза в этом произведении, - белоснежные стены клиники. Возникнув как обычная, вполне реальная деталь интерьера, образ в ходе повествования мистически заостряется, развивается по пути дальнейшего «одушевления» и превращается в роковой символ:

снежно-белые стены; ...от белых стен, не имевших ни одного пятна, веяло холодной отчужденностью; И с тою же холодною отчужденностью смотрели белые стены, и в их безупречной белизне была странная. и грустная насмешка; белые стены были неподвижны и холодны; белые высокие стены смотрели равнодушно и тупо. [Здесь и далее курсив наш. - Г. С.]

Но предельную трансформацию классический прием остранения впервые претерпел в фантастических зарисовках рассказа «Красный смех» (1904). Безумие и ужас - эти слова не просто открывают повествование, но определяют весь его эмоциональный фон. В обстановке тотального кровавого безумия уже психологически оправданными представляются «странные и страшные шары» вместо людских голов и другие фантастические видения. Все происходящее становится не просто странным, но болезненно-кошмарным. Такая организация текста активно вовлекает психику читателя в процесс восприятия, чего «реалисты» старшего поколения, как правило, не практиковали.

Логика движения художественной мысли Л. Андреева обусловила специфику отбора языковых средств. Так, в эмоциональной заданности андреевского остранения не последнюю роль играют особые «устрашающие» сравнения типа: холодный, как могила; загадочный, как смерь; смерть, как хищная серая птица. По мнению исследователей языка художественной литературы, характер отбора и использования автором сравнений может выявить некоторые типичные признаки его художественного идиолекта. Сравнения Л. Андреева, как правило, субъективны и эмоциональны. Более того, специфика авторской задачи приводит к тому, что не только в изображении состояния и переживаний героев, но и в описаниях окружающей обстановки андреевские образы зачастую приобретают мистическую окрашенность. Например, в упомянутом выше рассказе «Жили-были» впечатление безысходности создает такое описание:

Белые меловые буквы красиво, но мрачно выделялись на черном фоне, и, когда больной лежал навзничь, закрыв глаза, белая надпись продолжала что-то говорить о нем и приобретала сходство с надмогильными оповещениями, что вот тут, в этой сырой или мерзлой земле, зарыт человек.

Уже здесь Андреев достигает почти плакатной выразительности: белые буквы контрастируют с черным фоном дощечки и выделяются на нем «краси­во, но мрачно». Такое расположение деталей позволяет не только ясно представить изображаемое - в образе проступает определенная эмоциональ­ная заданность, которая еще более усиливается в сравнениях. Ассоциа­ции, суммируясь в восприятии читате­ля, создают цельный, глубокий образ трагического соседства несовместимых начал - жизни и смерти.

Еще один пример можно найти в рассказе «Молчание» (1900). Его главный герой о. Игнатий возвращается домой после похорон дочери. На людях он ничем не выдает своего душевного состояния. Но вот он входит в гостиную, и его взгляд останавливается на высоких креслах в белых чехлах, которые «стояли точно мертвецы в саванах». Эта небольшая деталь определенно указывает на начинающийся надлом в душе сурового о. Игнатия. Так характеристика героя, изображение его внутреннего душевного состояния даются через отбор лексики, характеризующей оценку действительности самим персонажем.

Едва ли не заглавным героем является образ тумана в одноименном андреевском рассказе - он и обстановка, и символический участник трагических событий. В этом образе яснее всего проступают типичные «андреевские» настроения - вот почему в его изображении автор ближе всего к высокой экспрессионистской эмоциональности. С этим же связана и метафористика, употребляемая в описаниях тумана. В черновике рассказа читаем:

В каноническом тексте после слов ползет в комнату появляется характерное для Л. Андреева сравнение: как бесформенная желтобрюхая гадина. И образ получает иное звучание, приобретая облик грозной мистической силы.

Не менее интересные примеры обнаруживаются и в других текстах, например в рассказе «Жизнь Василия Фивейского». Вспомним описание глаз о. Василия, когда он, разгневанный, смотрит на Ивана Порфирыча:

Бездонно-глубокие глаза, черные и страшные, как вода болота, и чья-то могучая жизнь билась за ними, и чья-то грозная воля выходила оттуда, как заостренный меч... огромные, как стена, как алтарь, зияющие, таинственные, повелительные. ..

Как и в предыдущих случаях, сравнение говорит об эмоциональной заданности образа. Не остается сомнения: необычные, подчас символические сравнения активно способствуют психологическому «вживлению» читателя в эмоциональную атмосферу произведения.

Для прозы Андреева характерна тщательная отделка ритмического рисунка, выполняющего сложные и об­ширные по художественным задачам функции. Одна из них - создание субъективных, мистически окрашенных образов, по природе также восходящих к остранению. Отмечая особенности художественной речи Л. Андреева, критик В. Львов-Рогачевский писал: «...его ритмическая туманная проза часто переходит в музыку», - и пояснял это примером - сценой метели из «Жизни Василия Фивейского». Приведем небольшой фрагмент этой сцены:

Зовет блуждающих колокол, и в бессилии плачет его старый, надорванный голос. И она качается на его черных слепых звуках и поет: их двое, двое, двое! И к дому мчится, колотится в его двери и окна и воет: их двое, их двое!

Подбор слов с характерным звуковым составом, неизбежное при повторе повышение тона к концу фразы способствуют возникновению яркого образа завывающей за окном метели, а аллитерация, активно участвующая в создании образа, усиливает впечатление музыкальности художественной речи.

В организации ритмо-мелодического строя повествования нередко участвуют и повторы. Ср. сбивчивый, взволнованный монолог доктора из «Красного смеха»:

Сейчас я только еще схожу с ума и оттого сижу и разговариваю с вами, а когда разум окончательно покинет меня, я выйду в поле - я выйду в поле, я кликну клич - я кликну клич, я соберу вокруг себя этих храбрецов, этих рыцарей без страха, и объявлю войну всему миру. Веселой толпой, с музыкой и песнями, мы войдем в города и села, и где мы пройдем, там всё будет красно, так всё будет кружиться и плясать, как огонь.

Неровный, скачкообразный ритм усилен повторами: я выйду в поле - я выйду в поле; я кликну клич - я кликну клич, что свидетельствует о неясности, спутанности мыслей человека, находящегося в состоянии крайне-

войны. В рассказе он развивается неуклонно, подобно наступающему безумию. Возникнув как ощущение зноя, беспощадного солнечного света, от которого некуда укрыться, он, ассоциативно связанный с красным цветом, обращается в «кровавый неразрывный туман», заволакивающий измученный мозг. И в конце концов окончательно кристаллизуется:

Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, странных телах. Это был красный смех. Он был в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле, этот красный смех.

С этого момента образ становится неотступным, навязчивым призраком, стирающим цветовой спектр.

В качестве еще одного приема остранения (и, пожалуй, одного из самых «андреевских») можно отметить особую организацию хронотопа, в результате которой субъект повествования (чаще всего это лирический герой) и объект художественного изображения сближаются на предельно короткую пространственно-временную дистанцию. Прием является одним из эффективных средств экспрессивной гиперболичности: в результате такого сближения картина вырастает до огромных размеров, заслоняя собой перспективу. При подобном «сверхкрупном» плане становятся видны отдельные штрихи, детали, порой уродливые и безобразные, а поскольку перспектива изображения отсутствует, все внимание концентрируется на этих деталях:

Огромное, близкое, страшное солнце на каждом стволе ружья, на каждой металлической бляхе зажгло тысячи маленьких ослепительных солнц, и они отовсюду, с боков и снизу забирались в глаза, огненно-белые, острые, как концы добела раскаленных штыков. («Красный смех»).

Так же строится и один из контрастов, характерных для экспрессивного письма Андреева: «огромное солнце» - «маленький, сузившийся зрачок, маленький, как зернышко мака...» («Красный смех»). Но и «маленькое» рассматривается с близкого расстояния.

Итак, поскольку психологический анализ андреевского героя осуществлялся изнутри, через эволюцию состояний; сумму непосредственных эмоциональных оценок, автор выработал уникальный для своего времени вид остранения - создаваемое всеми средствами поэтического языка субъективное ощущение лирического героя-повествователя, находящегося на пределе своих психических возможностей. Широчайшее использование специфически отобранных и скомпонованных языковых средств: сравнений, противопоставлений, контрастов, метафор, ритмики, эвфонической оркестровки художественной речи - открыло большие возможности воздействия на читателя через его эмоциональное состояние.

Ключевые слова: Леонид Андреев, писатели Серебряного века, экспрессионизм, критика на творчество Леонида Андреева, критика на произведения Леонида Андреева, анализ произведений Леонида Андреева, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века